ТАМ, ГДЕ БОРЮТСЯ ЗА СВОБОДУ


Очерки китайской жизни


Вниз по китайской Волге



Карта бассейна реки Ян-цзы. 

Едва ли есть на земном шаре река, на берегах которой жило бы столько народу, как на берегах великой китайской реки Ян-цзы. Эта река, превосходящая по длине и по обилию воды нашу Волгу, является в полном смысле слова «кормилицей» китайского народа.

На самом деле, почти половина всего населения Китая, т.-е. двести миллионов человек, живет в долине этой реки. Сотни тысяч китайцев живут не только по берегам Ян-цзы и ее притоков, но даже и на самой реке, проводя всю жизнь на джонках и барках.

Ян-цзы, воды которой такие же желтые от глины и песку, как и воды другой великой китайской реки Хуан-Хэ, — называется китайцами, тем не менее, «Голубой рекой». Это название китайские ученые (преимущественно конфуцианские философы) объясняют так: существует «начало» Ян — небо и «начало» Ин — земля, — небо и земля, свет и тень, дух и тело, мужчина и женщина. Хуан-Хэ — «Желтая река» — это олицетворение женского начала — земли, а река Ян-цзы есть «сын мужского начала», т.-е. неба, и потому он называется «Голубым», как и его отец — небо. Иногда китайцы называют Ян-цзы «Сыном океана» или просто Да-цзян— «Большая река».

Ян-цзы зарождается на высоких плоскогориях Тибета, на склонах гранитных хребтов Куэнь-Луня. Отсюда, с высоты четырех тысяч метров, он пробегает расстояние в пять тысяч километров до берегов Великого океана.

Однако Ян-цзы, несмотря на обилие воды, доступен для больших судов и пароходов только на протяжении двух тысяч километров от устья. Верхний Ян-цзы является бурной горной рекой, он усеян водопадами, порогами и течет с головокружительной быстротой через узкие горные ущелья. На среднем течении Ян-цзы также есть опасные пороги и стремнины.



 Водовороты в верхнем течении Ян-цзы

Благодаря этим порогам и быстрому течению, плавание по среднему Ян-цзы представляет много опасностей и возможно только на неглубоко сидящих судах, но и то с большим риском.

Едва только вы вступаете в область порогов, судно начинает нестись с ужасающей быстротой, и вы чувствуете, что вернуться назад уже нельзя, что вы всецело находитесь во власти водной стихии. Матросы настораживаются. Капитан внимательно смотрит вперед на несущуюся с диким ревом реку. Рулевой стоит, не спуская глаз с капитана.

Между тем судно продолжает нестись прямо на камни, вокруг которых бурлит и пенится вода. У пассажиров захватывает дух от волнения. Они ожидают неминуемой гибели судна. Но вдруг рулевой, по знаку капитана, поворачивает длинное рулевое весло — и судно сразу меняет свое направление и обходит опасные утесы. У всех вырывается вздох облегчения. Радостная улыбка появляется на лицах. Капитан закуривает бамбуковую трубку. Но через несколько минут он снова смотрит зорко вперед.

Но не всегда плавание через пороги обходится благополучно. Очень часто лодки налетают на торчащие из воды камни и моментально превращаются в щепки. Большинство людей гибнут в стремнинах, и только особенно сильные и умеющие хорошо плавать добираются до берега.

Только после впадения в Ян-цзы реки Минь (с левой стороны), Ян-цзы широко разливается по долине, но и здесь река протекает через скалистые ущелья и делает тысячи извилин среди бесчисленных холмов.

Область от впадения в Ян-цзы реки Минь вплоть до впадения реки Хань, т.-е. до города Ханькоу — наиболее живописна и красива. Всюду виднеются бамбуковые рощи, деревушки, которые буквально лепятся на склонах гор, и на вершинах береговых холмов высятся старинные крепости, куда в прежнее время китайцы скрывались от набегов кочевников (монголов и др.).

Приняв в себя у Ханькоу с левой стороны приток Хань, Ян-цзы становится доступным уже большим пароходам, и от Ханькоу начинается «Морской» Цзян, текущий на протяжении 1800 километров по широкой плодородной долине.

Здесь мы видим по обеим сторонам реки обширные болотистые пространства, а иногда даже большие озера. Самое большое из этих озер — Дун-Тин-Ху лежит выше Ханькоу и имеет около шестидесяти километров в ширину.

От этого озера и получили свое название две провинции центрального Китая— Ху-Бей (что значит «область к северу от озера») и Ху-Наль («область к югу от озера»). Эти две провинции являются житницей Китая и главными поставщиками риса, чая, а также шелка и хлопка.

Когда проезжаешь по этим провинциям, повсюду видишь чайные плантации и рисовые поля. Круглый год на плантациях и по полям заметны согнутые спины китайских крестьян, которые тяжелым неустанным трудом едва-едва обеспечивают свое существование.

Возделывание чая — очень тяжелый труд. Чайные семена сначала сеют в питомнике, а затем высаживают в грунт, поливают и окучивают. Затем их бережно подвязывают, подчищают и подрезают. Когда листья на кустах развернутся и достигнут нужной величины, начинается сбор.

Вся крестьянская семья с бамбуковыми корзинами в руках осторожно ощипывает кусты. Собранные листья складывают в корзины вроде больших бочек. Затем листья отвозятся большей частью на специальные чайные фабрики, где из зеленых листьев и выделывается черный чай.

В прежнее время чай приготовляли сами крестьяне. Чайные листья высыпаются на цыновки, и вся крестьянская семья голыми ногами топчет лист до тех пор, пока из него не потечет сок.

После этого влажные и потемневшие листья складывают в высокие корзины и оставляют эти корзины в тенистом месте. Чай начинает бродить и получает тот тонкий и приятный запах, который, собственно, и ценится в чаю.

Как только чай перебродит, его снова высыпают на цыновки и выставляют сушиться на солнце. В ненастную погоду и осенью чай сушат на особых жаровнях. Но такой чай не особенно ароматен. Затем чай просеивается через решета, отбираются стебельки и веточки — и чай готов к продаже. Крестьяне в Китае обычно снимают лист с чайных кустов четыре раза в год.



Погрузка чая на Ян-цзы.

Но еще труднее работа на рисовом поле. Рис произрастает в мокрой почве, и чем больше воды, тем он пышнее и гуще растет. Сажать рис приходится, стоя весь день в грязи или по щиколотку в воде. Рис в южном Китае сеют два раза в год. Один раз — в апреле, другой раз — в конце июля.

В свободное от полевых работ время китайский крестьянин собирает хворост для топлива, навоз по дорогам для удобрения или уходит в город на заработки. Среди китайских крестьян очень распространена поговорка, рисующая их жизнь: «в хороший год (т.-е. в урожайный) умираешь от работы, а в плохой— от голода».

Китайская деревня издали имеет очень приятный вид, — она окружена зеленью и фруктовыми садами. Но вблизи китайская деревня производит удручающе впечатление. Дома большей частью сделаны из глины или из необожженного кирпича, пол в домах земляной, печей нет. Зимой жилища согревают простой жаровней, и поэтому в них бывает очень холодно.



Китайская деревья и рисовое поле на берегах Ян-цзы



На рисовом поле. Работать приходится по щиколотку в воде.


Но миллионы крестьян и рабочих в Китае не имеют даже и такого убогого жилища, а живут в землянках или шалашах, а многие даже в лодках. В этой удивительной стране сотни тысяч людей рождаются, растут, работают, женятся и умирают на лодках; жизнь на лодке так тесна, неудобна и полна таких лишений, что ни один наш рабочий или крестьянин не вынес бы ее даже и в течение короткого времени.

Иногда семья в шесть-семь человек живет на крошечной лодке в полторы-две сажени, и все спят вповалку; на дне лодки так тесно, что нельзя даже вытянуть ноги; приходится прижимать колени к подбородку и в таком неудобном положении проводить всю ночь.

Обед готовится тут же, на корме, на маленьком очаге, над которым висит чугунный котелок. В котелке варят рис и в нем же заваривают чай. Посередине лодки устроен соломенный или рогожный навес, куда укрываются от дождя и зноя.

Иногда некоторые такие «водяные» жители ухитряются держать в лодке еще и поросенка или двух-трех кур. Маленькие дети ползают по дну лодки, карабкаются по бортам. Их часто привязывают за ногу веревкой на тот случай, чтобы ребенка можно было бы сейчас же поймать и вытащить, если он нечаянно упадет в воду.

Лодочных жильцов много во всех китайских городах, расположенных на Ян-цзы. Но особенно много их в Ханькоу, где в Ян-цзы впадает река Хань, текущая из северного Китая.

Ханькоу — это китайский Лондон. В настоящее время Ханькоу совершенно слился еще с двумя городами — Ханьяном и Учаном, и эти три города составляют один огромный трехмиллионный улей. Теперь все эти три города объединены в одно целое под названием Ухан.

Ханькоу находится в тысяче километров от устья Ян-цзы. Торговые морские пароходы доходят свободно до Ханькоу. Таким образом европейско-американская «цивилизация» через Ханькоу распространяется в самое сердце Китая. Ханькоу является крупным промышленным центром, — здесь находятся металлургические заводы и много фабрик. Из Ханькоу идет железная дорога на север — на Пекин и на юг — в Кантон.

После Ухана селения и города следуют почти беспрерывно по обоим берегам Ян-цзы. Вот Хуан-Чжоу, Цы-Чжоу, а затем Цзю-Цзян, или город «Девяти рек», расположенный на узком скалистом полуострове, который отделяет от Ян-цзы большое озеро По-Ян-Ху, имеющее в длину не менее ста километров.

Озеро По-Ян-Ху принимает в себя многоводную реку Гань-Цзян. На озере мы видим многочисленные острова. Его берега густо заросли камышами. Во многих местах озера расположились пловучие города из лодок и плотов, служащих жильем многим тысячам людей.

Джонки с распущенными парусами то и дело снуют по обширной поверхности озера — мимо живописных городов и береговых холмов. Все это делает северную половину По-Ян-Ху одним из самых красивейших уголков Китая.

Из озера вытекает река, впадающая в Ян-цзы. При выходе реки из озера — над водою высится каменистая скала «Большой утес сироты», а на самой Ян-цзы против устья притока над водой поднимается другой утес, известный под именем «Малого утеса сироты».

Ниже озера По-Ян-Ху «Великая река» направляется на северо-восток, протекая по широкой равнине. Могучий поток плавно несет свои воды в широком русле. Зеленеющие острова прерывают там и сям однообразие водного пространства. По берегам лепятся домики, окруженные группами деревьев и бамбуковыми рощами. Какая-нибудь пагода, стоящая одиноко на выступе береговых холмов, возвещает соседство города. Невысокие косогоры, испещренные полосами зелени, господствуют над возделанными полями обоих берегов; удаляясь от берега, холмы постепенно теряются в синеватой дымке горизонта.

Наиболее значительным городом этой части Ян-цзы является Ан-Цин-Фу, главный город провинции Ань-Хой, или области «Мирных городов». Еще ниже на правом берегу Ян-цзы мы видим У-Ху и Тай-Нин, а на левом Хэ-Чжоу. Вскоре показываются и- строения Нанкина, или «Южной столицы» и его большого предместья на левом берегу реки — Пу-Коу.

Современный Нанкин ничего особенного не представляет. Это — сравнительно пустынный город, хотя в нем и насчитывается до полумиллиона жителей. Многие улицы города состоят из жалких глиняных мазанок, крытых соломой.

Нанкин запустел после разгрома (в 60-х годах прошлого столетия) «тайпингов», которые хотели основать в Китае «Мужицкое царство мира», — царство равенства и братства. Нанкин был избран столицей тайпингов, и на него обрушилась вся ярость богдыхана и его мандаринов. Разгром и казни революционеров-крестьян превзошли, пожалуй, по своей жестокости и бесчеловечности расправу версальцев над парижскими коммунарами 1871 года…

После артиллерийской бомбардировки, длившейся почти месяц, Нанкин пал летом 1864 г. — и началась резня. До ста тысяч человек «рыцарей мира» было умерщвлено императорскими войсками в течение трех дней. Весь город был предан разрушению. Во время бомбардировки в Нанкине погибла и знаменитая «фарфоровая башня», считавшаяся «восьмым чудом света».

Спустя 63 года, в марте 1927 года Нанкин снова пережил жуткие дни. На этот раз его громила англо-американская артиллерия, — за то, что китайцы вздумали быть хозяевами в своей же стране.

Главная достопримечательность Нанкина находится не в самом городе, а в его окрестностях — это усыпальница императоров знаменитой династии Мин, «собирателей» Китая.

Еще издали на фоне горного кряжа, находящегося на севере, мы замечаем довольно высокий холм, поросший густым лесом. Перед холмом устроена кумирня. От этой кумирни идет к югу широкая аллея длиной в пятьсот метров. Аллея заканчивается двумя высокими колоннами. По обеим сторонам аллеи мы видим каменные изваяния древних императоров, а на другой аллее, идущей к востоку, — стоят парные каменные изваяния животных. Вот два лежащих льва, за ними виднеются два лежащих верблюда, а там еще и еще звери: слоны, единороги, носороги…

Аллея идет зигзагами, так как каменные животные должны охранять могилы императоров от злых духов, которые, по верованию китайцев, летают только прямо и поэтому, если бы аллея была прямая, а не зигзагами, то злые духи легко могли бы найти дорогу к могилам.

На спинах стоящих каменных слонов можно видеть массу камешков (см. помещенную дальше фотографию). Эти камешки связаны с таким суеверием китайцев: многие китайцы, вступая в брак, являются сюда перед свадьбой и бросают камешки на спины слонов; если камешек удержится на спине, значит небо в течение первого же года благословит брак китайца сыном, а если камешек упадет, то родится дочь. Девочки в китайской семье являются «лишним ртом», и поэтому часто молодая чета, не желающая иметь девочку, ждет целый год и затем снова приходит в Нанкин и бросает на спину слонов камешки, вымаливая у неба сына, который в старости будет кормильцем родителей…



Каменные изваяния слонов на дороге, ведущей к гробнице династии Мин в Нанкине 

Ниже Нанкина пароход проходит мимо большого города Чжэнь-Цзяна, от которого начинается «Большой канал», соединяющий реку Ян-цзы с другой великой китайской рекой Хуан-Хэ (Желтой рекой). Под стенами этого города в 1842 г. англичане одержали первую победу над китайцами, и эта победа позволила им предписать Китаю свои условия на конгрессе в Нанкине. Когда в 1842 году англичане взяли Чжэнь-Цзян и ворвались в город, то они нашли в городе только мертвых. Защитники города перерезали своих жен и детей, а затем сами себя лишили жизни, чтобы не подпасть под ненавистное владычество «рыжеволосых варваров».

После Чжэнь-Цзяна мощная река принимает вид морского залива. Ее мутные воды медленно текут вдоль низменных болотистых берегов. Здесь берега сравнительно пустынны, так как нередко бывают наводнения, и поэтому города и деревни строятся вдали от берега. Только кое-где виднеются железные нефтяные баки Стандарт-Ойль и Азиатской Нефтяной Компании.

Но вот пароход делает поворот. Он входит в устье последнего притока Янцзы— реки Ван-Пу, на берегах которой расположен Шанхай — первый порт Китая по своему экономическому значению. На берегах сразу вырастает целый лес фабричных труб, подымаются бесконечные ряды складов, доков и верфи. Это — Вузунг, который можно назвать предместьем Шанхая.

Река становится значительно уже. Двумя почти беспрерывными вереницами движутся вверх и вниз по реке английские, французские и американские крейсера и канонерки. Зеленые гиганты «Канадо-Тихоокеанской Компании» оглушают воздух своими гудками. Стройные моторные суда Ниппон-Юсен-Кайша беспрестанно снуют между бесчисленными грузовыми пароходами всех наций, размеров и форм.

Но вот наш пароход приближается к самому Шанхаю. Слева Пу-Тунг, — быстро растущий рабочий район, из которого сотни паромов и маленьких пароходиков перевозят в город и обратно тысячи рабочих. Справа от нас тянутся пристани и фабрики района Ян-Цзе-Пу.

Немного найдется в мире больших городов, где было бы сосредоточено так много фабрик и заводов, как в Шанхае. Когда видишь бесконечные ряды фабрик и заводов вдоль реки, горящие огнями всю ночь, работающие беспрерывно в две смены по 111/2 часов, как-то непосредственно ощущаешь весь подавляющий гнет мирового капитализма!..

В Шанхае сосредоточено около 300 крупных современных фабрик и заводов. На первом месте стоят 60 хлопчатобумажных фабрик, затем идут 80 шелкопрядильных, на которых работает 200 тысяч рабочих, исключительно женщины и дети; здесь же насчитывается 70 больших трикотажных фабрик, на которых работают также женщины и подростки-девочки.

Кроме того, в Шанхае имеется огромная фабрика текстильных машин, несколько железоделательных и сталелитейных заводов, около десятка судостроительных верфей, паровозо- и вагоностроительные заводы, механические мастерские, два завода электрических ламп, около сотни табачных фабрик, 17 стекольных заводов, 8 спичечных фабрик, 4 бумажных, 19 паровых мельниц, многочисленные кожевенные заводы, маслобойные, сахарные и т. д.

Нельзя не упомянуть также о шанхайских типографиях, из которых многие (как, напр., типография «Коммерческой Прессы») оборудованы согласно последнему слову техники и имеют по две тысячи рабочих.

На шанхайских фабриках и заводах, на верфях и пристанях работает более миллиона человек рабочих. Чем же объясняется такое сосредоточение промышленности в Шанхае?

Можно указать две причины: во-первых, выгодное географическое положение Шанхая, лежащего у входа в центральный Китай, куда ведет удобная водная дорога Ян-цзы. Шанхай — это сын Янцзы, порождение великой реки. С другой стороны, развитие шанхайской промышленности объясняется страшной дешевизной труда китайцев.

Средняя заработная плата шанхайских рабочих не больше 10–15 рублей на русские деньги в месяц, и это при 111/2 часовом рабочем дне!..

Но многие рабочие, в особенности женщины и дети, получают не больше 15–20 копеек в день. В Шанхае капиталистическая эксплоатация выражается наиболее ярко. Тысячи шанхайских рабочих не могут обеспечить своей работой даже более или менее сносного существования и живут в грязных, вонючих берлогах по нескольку семей вместе, заражая друг друга разными болезнями. Многие рабочие ночуют просто где-нибудь в канавах или на берегу, под открытым небом…

А рядом с этой бедностью и нищетой мы видим роскошные кварталы европейцев, сотни залитых электрическим светом магазинов с товарами всех стран мира. На центральной набережной Шанхая, недалеко от роскошного парка, куда «воспрещен вход собакам и китайцам», мы видим сплошную линию прекрасных дворцов-банков и контор.

Здесь — сердце капиталистической власти. Здесь, в этих серых дворцах, находятся пружины и аппараты «хитрой механики», при помощи которой пауки мирового капитализма, сидя в покойных креслах, выкачивают из миллионов китайского народа плоды его тяжелого труда, превращая пот и кровь китайского кули и бедняка-крестьянина в хищнические доходы, в безумную роскошь и дикий разгул буржуазного международного Шанхая.

Над всей линией каменных громад банков выделяется грандиозное сооружение английского Гонконгско-Шанхайского банка, одно из лучших банковских зданий в мире. Оно как бы господствует над остальными банками. Здесь — центр владычества английского капитала. Отсюда руководят действиями британского флота и подкупленных китайских милитаристов. Отсюда исходят приказы и о расстрелах рабочих демонстраций, отсюда дается тон всем буржуазным газетам' Китая.

Шанхай вырос всего в какие-нибудь сорок — пятьдесят лет. Он вырос на пустынном болоте, как сказочный город — там, где великая китайская река соединяется с Великим океаном. Шанхай создан буквально на костях и на крови китайских рабочих, которые своим каторжным трудом поддерживают его великолепие и содержат тысячи праздных паразитов.

Шанхай часто называют Парижем Дальнего Востока, но к нему больше подходит наименование китайского Нью-Йорка. Для китайского пролетариата Шанхай является, примерно, тем, чем был в свое время для русских рабочих Петербург, — центром революционного движения, штаб-квартирой и маяком революции…

Пусть великая Ян-цзы кишит теперь миноносцами и крейсерами империалистов, пусть на ее берегах торжествует мировой капитал, но эта победа только временная! Китай проснулся и хочет быть равноправным членом в семье народов. В стране, где еще недавно все мужское население носило косы, и где вы теперь на каждом шагу встречаете стриженых студенток, растет и развивается новая жизнь. И эту жизнь не заглушить никакими расстрелами, как нельзя остановить великую реку Ян-цзы в ее течении к океану!

Н. Л.

Пожар в китайском городе

Архитектура европейских городов после больших пожаров совершенствуется, и улицы застраиваются более современным типом зданий. В Китае этого не замечается. Пожары в китайских городах — явление обыденное. Обыкновенно пожар не ограничивается одним домом. Благодаря скученности построек и горючести материала, из которого построены китайские жилища, в пламени погибают целые улицы и даже кварталы.

Так как пожар в Китае считается величайшим бедствием, то общество приходит на помощь погорельцам. Не дремлют и ростовщики, охотно дающие деньги под новые постройки. Почти каждый китаец находится в долгу у местного паука-ростовщика, которому к новому году и уплачивает проценты, не вылезая из долга, оставленного ему по наследству отцом.

Сгоревшая улица месяца через два становится как две капли воды похожей на ту, которая существовала до пожара.

Китайцы не решаются внести что-либо новое в архитектуру, завещанную им предками. Постройки возводятся без планов и не архитекторами, а плотниками и каменщиками, по установленному веками трафарету.

Китайцы больше всего на свете боятся пожара — и в то же время меньше всего заботятся о мерах для его предотвращения. С тех пор, как в их домашнем обиходе стал употребляться керосин, пожары сделались чуть ли не ежедневным явлением.

В каждом квартале китайского города имеется бдительная пожарная стража. Стража это совсем не похожа на наши пожарные команды. Только за последнее десятилетие, да и то лишь в больших городах, смежных с европейскими концессиями, как в Шанхае, Пекине и Кантоне, образовались пожарные части на европейский или американский лад. Но их пока очень мало.

Дело в том, что не все города расположены вблизи воды. Если же они находятся на побережьи больших рек, то, во-первых, на некотором расстоянии от берега, а во-вторых, не имеют водоснабжения. Теснота построек, узость улиц и горючесть строительного материала потребовала бы десятка больших помп, чтобы потушить быстро развивающийся пожар. Вот почему вода не играет никакой роли при тушении пожара в китайском городе. Пожарная стража при помощи местных жителей прежде всего старается разрушить горящее здание, а также прилегающие к нему дома, — словом, локализовать пожар. В ветреную погоду это не всегда удается. Пламя перекидывается через улицу на хаотические обломки разрушенных строений и распространяется на другие кварталы.

Легко представить, что произошло в Нанкине после разрыва первых снарядов, пущенных англо-американским флотом.

Я помню один из пожаров во время моего пребывания в городе Чанша, столице провинции Хунань.

Я уезжал из города и уже занял место на небольшом китайском пароходе. Однако капитан его, китаец, объявил, что не выйдет раньше утра, так как вода в реке Сиангкьянге (приток Ян-цзы) настолько спала, что киль парохода уже задевает за дно. Пришлось возвращаться на берег. Оставаться на пароходе не было возможности. Он был переполнен пассажирами, и в общей каюте царил такой смрад, который в состоянии выдержать только привыкшие к подобной атмосфере люди. На верхней палубе, несмотря на прекрасную погоду, спать также было немыслимо. Пароход со всех сторон был окружен своеобразными местными лодками — сампангами, откуда несся неумолкаемый шум голосов, музыка и пение. Сампанги беспрерывно бились о борт парохода, производя такой треск и скрип, под который уснуть было трудно.

Мы сели на маленький катер, который должен был отвезти нас на берег. Спускалась ночь. Проталкиваясь между сампангами, на которых мерцали фонарики, мы с трудом продвигались вперед. Нашему рулевому все время приходилось перебраниваться с перегораживавшими ему путь пловучими домиками. Одни представляли собой целые лавки. Хозяева их предлагали нам товар. На других находились нищие, просившие милостыню.

Наконец, пробившись через этот пловучий городок, мы пристали к берегу. Но что это?

Со стороны города до нас донесся странный звук. Это был не то звон тысячи гонгов, не то неведомая дикая музыка, сопровождаемая гулом человеческих голосов и протяжным воем собак. Над городом по небу задвигались огненные лучи. Затрещали шутихи и трещотки. Вой все усиливался. Вдруг вспыхнул особенно яркий свет. Он осветил на мгновение белые дома и потух.

Теперь уже ясно различались удары в литавры и медные тарелки. Трубы немилосердно выводили однообразные ноты. Черная масса города с зубчатой стеною, залитая ярким лунным светом, временами озарялась странным сиянием. Мы уже начинали улавливать звуки оркестра. Да, это была музыка!

— В городе, должно быть, праздник, — заметил мой спутник. — Идем скорее.

Нас обогнало несколько китайцев. Они что-то кричали друг другу, направляясь к городским воротам.

Снова над городом вспыхнул свет. Теперь он не нежно-зеленый, а огненно-красный. Он уже не гас, а становился все ярче и ярче. Пламя огромными языками вырывалось к небу из-за зубчатых городских стен. А музыка делалась все громче. Сильнее гремели литавры, резче свистели флейты, трубили рожки, — и все это сопровождалось треском шутих и громом трещоток.

От гавани бежали в город люди. Было светло, как днем, и казалось, что весь город объят пламенем.

Каждый из бежавших имел в руках большую бамбуковую палку. Ни одной корчаги с водой. Пожар это — «гнев богов», — вода его не потушит. У ворот толкотня. Поток людей вливался в горящий город. Мальчишки вертели трещотки и жгли шутихи и петарды, отгоняя прочь «злого духа». Оркестры музыки неистово ревели, стараясь умилостивить местного бога — «князя города». Бонзы в блестящих ризах поднимали руки над своими бритыми головами…

Толпа увлекла нас за собой. Над низкими черными крышами пылала красная ночь, а в небе уныло висел месяц. Бледный, как репа, он поминутно скрывался из глаз в клубах черного дыма и снопов вьющихся в воздухе искр.

Дети шныряли под ногами, падали и, вскочив, снова бежали вперед. Вдоль стен домов пробирались женщины. Забинтованные уродливые ножки не позволяли им втереться в густую взволнованную толпу.

Улица, по которой двигалась толпа, круто поднималась в гору. Зарево делалось все ярче и ярче. Становилось заметно теплее.

Вдруг толпа дрогнула и остановилась, встретив улицу, объятую пламенем. Одна сторона ее уже догорала, дымилась, трещала — и занималась уже другая.

В начале ее стоял человек, неистово дуя в громадную трубу. Она звучала дико, властно и жалобно.

Из загоравшихся домов выносили женщин, детей, перины, мебель, узлы. Пожарная стража и жители растаскивали горящие постройки. В небо летели тучи искр. Женщины плакали. Причитания и вопли заглушались треском горящего дерева, шутих и ревом музыки. Но, видимо, «князь города» не внимал ни этим мольбам, ни этой отчаянной музыке.

А пожарные продолжали работать бамбуковыми шестами, разрушая горящие дома.

Вот на улицу сползла пылающая крыша. Толпа шарахнулась в сторону. Балки горели посреди улицы. Люди вскакивали на них и топтали огонь ногами. Нигде— ни струйки воды. Над погоревшими домами поднимались клубы белого дыма. В воздухе — тихо, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

Необходимо до рассвета покончить с пожаром, иначе из окружающих горных ущелий потянет сквозняк, и снова раздует угомоняющееся пламя. Тогда весь город запылает общим костром. Неутомимо работали пожарные. Их скуластые желтые лица раскраснелись и казались налитыми расплавленным чугуном.

Никто не интересовался причиной пожара. Где он начался, отчего? Какое кому до этого дело!

Мы с трудом выбирались из толпы. Под аркой чернеющих ворот пусто, а за ними — тихая, зеленая ночь.

Уже светало, когда мы проходили снова по обгоревшему кварталу. Уныло сидели возле своего домашнего скарба погорельцы. Перед домами, пощаженными пламенем, были насыпаны кучи песку. В них дымились воткнутые курительные свечи.

От обгорелых остатков жилищ прозрачным туманом среди брезжущего рассвета поднимался беловатый дымок…

Б. Р.-Б. Т.

Китайская типография

Китай является родиной газет и вообще периодических изданий. Уже двенадцать веков назад, то-есть с VIII века нашей эры, в Китае выходила «Столичная правительственная газета». Эта газета может считаться предком всех ныне существующих периодических изданий. В настоящее время в Китае издается более 800 газет и журналов. Китайская газета в значительной степени отличается от обычного типа европейских газет— не столько своим внешним видом, сколько алфавитом.

Как известно, китайцы имеют свой особый алфавит: вместо букв, служащих в нашем и других алфавитах знаками звуков, китайцы применяют для письма иероглифы. Каждый иероглиф выражает собою какое-нибудь понятие, при чем одно и то же слово иногда выражает несколько совершенно различных понятий. Значение каждого слова зависит от его положения в данном предложении. Поэтому правила словорасположения в китайском языке очень строги. Нужно добавить, что всех иероглифов в китайском языке более десяти тысяч.

Легко понять, с какими затруднениями связано печатание книг и, особенно, газет на таком языке, где каждое новое слово требует особого знака.

Наборное отделение китайской типографии нисколько не похоже на наши наборные.



Наборное отделение китайской типографии.

В то время как наш или европейский наборщик имеет дело всего с 30–40 буквами и 10 знаками препинания, китайскому наборщику приходится работать с десятью тысячами различных литер, из которых каждая выражает другое слово.

При этом надо заметить, что, в большинстве случаев, какой-нибудь незначительный шарик, крючок или точка, служат единственным отличием одного «знака» от другого, Так, например, «желтый» по-китайски значит «ноанд», слово же «ноанд», написанное несколько иначе, надо читать «царский», «высший», «священный».

Этот китайский арсенал печатных знаков расположен в шкафах, занимающих длинную галлерею, при чем все десять тысяч литер расположены не по алфавиту, но по выражаемым ими понятиям. Так, например, все названия животных находятся в одном месте, названия расстений — в другом и т. д.

Вместе со словами, которыми обозначаются животные и растения, помещаются также и слова, которыми обозначаются части животного. Так, например, возле литеры «корова» наборщику нужно искать литеру «рога», «вымя» и т. п.

Чтобы дать некоторое понятие о китайских иероглифах, приведем два-три примера: так, слово «человек» — по-китайски «жены» — изображается таким знаком: две черты, идущие вкось и суживающиеся кверху, как будто две ноги идущего человека. Две наискось поставленные и пересекающиеся черты будут означать уже «женщину», а изогнутая черта с небольшой пересекающейся горизонтальной черточкой — будет означать юношу или студента, согнувшегося над рабочим столом. Чтобы написать или напечатать слово «меланхолия» или «печаль», требуется два знака: один, изображающий «сердце», и другой, означающий «дверь», при чем слово «дверь» нужно ставить под знаком «сердце», если же мы поставим наоборот, то получится совсем другой смысл.

Не говоря уже о том, что от китайского наборщика требуется, таким образом, большое знание дела, его работа требует еще и очень утомительного физического труда: ему приходится бегать к различным шкафам бесконечной галлереи, подниматься вверх, нагибаться и отыскивать нужную литеру.

И все это надо успеть выполнить в одни сутки, чтобы можно было во-время выпустить номер ежедневной газеты.



Китайский корректор.

Вследствие того, что огромное большинство китайского народа не может, конечно, выучить и запомнить все десять тысяч знаков китайской азбуки, после революции 1911 г. некоторые передовые китайские ученые реформировали китайскую письменность и оставили для газет и популярных книг только тысячи три знаков — наиболее употребительных и понятных народным массам.

В настоящее время китайский наборщик и оперирует, по большей части, с этими тремя тысячами знаков. Но и при таком количестве знаков работа китайского наборщика очень утомительна, а китайские газеты и журналы мало понятны большинству китайских крестьян и рабочих, у которых запас слов и понятий сравнительно ограничен. Конечно, это сильно тормозит общее развитие китайского народа.

Многие китайские революционеры задумываются сейчас над вопросом о китайском алфавите и его дальнейшем упрощении или даже замене китайских иероглифов простыми и немногочисленными буквами европейских народов.

Н. Л.

Загрузка...