Всемирный следопыт, 1927 № 05

ОСТРОВ ПОГИБШИХ КОРАБЛЕЙ

Фантастический рассказ А. Беляева

Старик Кингман, — отец Вивианы, — очень обрадовался возвращению дочери. Он уже не надеялся видеть ее, так как «Вивиана Кингман» значилась в списке погибших пассажиров парохода «Вениамин Франклин». К браку Вивианы Кингман отнесся благожелательно. Он только коротко спросил Гатлинга, знакомясь с ним:

— Профессия?

— Инженер, — ответил Гатлинг..

— Хорошо. Дело… — и, подумав, Кингман добавил — В Европе, кажется, существует убеждение, что мы, американские богачи, мечтаем выдать своих дочерей за прогоревших европейских графов. Это неверно. Глупцы существуют везде, и американские глупцы желают породниться с европейскими, но я предпочитаю для своей дочери мужа, который сам пробил себе дорогу. Притом я у вас в неоплаченном долгу: вы спасли мою дочь! — и Кингман крепко пожал руку Гатлинга.

Однажды, когда молодые супруги сидели над географической картой, обсуждая план задуманного ими путешествия, зазвонил телефон, и Реджинальд, взяв трубку, услышал знакомый голос Симпкинса, который просил свидания «по важному делу». Прежде чем дать согласие, Гатлинг громко сказал в трубку телефона:

— Это вы, Симпкинс? Здравствуйте! Вы хотите нас видеть? — и посмотрел вопросительно на жену.

— Что ж, пусть приедет, — негромко ответила Вивиана.

— Мы ждем вас, — окончил Реджинальд телефонный разговор.

У Симпкинса все делалось скоро, — «на сто двадцать процентов скорее, чем у стопроцентных американцев», — как говорил он.

Скоро Гатлинг услышал шум подъехавшего автомобиля. Явился Симпкинс и еще у дверей заговорил:

— Новость! Крупная новость!

— Что такое, Симпкинс? — спросил Гатлинг. — Неужели еще один из ваших преступников оказался честным человеком?

— Я открыл загадку преступления капитана Фергуса Слейтона!

— В чем эта загадка?

— Пока это, гм, следственный материал, не подлежащий оглашению…

— Тогда вы не сказали ничего нового, Симпкинс! Еще на Острове мы знали, что у Слейтона темное прошлое.

— Но какое! Я пришел предложить вам один проект, — быть может, просить вашей помощи.

— Мы вас слушаем.

— Мне надо раскрыть загадку Слейтона до конца. Как отнесетесь вы к проекту еще раз посетить Остров Погибших Кораблей?

— Вы неисправимы, Симпкинс! — сказал Гатлинг. — Для вас весь мир представляет интерес, поскольку в нем есть преступники.

— Что ж, смотрите на это, как на спорт. Но чему вы рассмеялись?

— Мы рассмеялись потому, — ответила Вивиана, — что ваш проект мы как раз обсуждали до вашего прихода.

— Ехать на Остров и раскрыть загадку Слейтона? — спросил Симпкинс, удивленный и обрадованный.

— Не совсем так. Нас больше интересуют секреты другого преступника…

— Другого? Неужели я не знаю о нем? — заинтересовался Симпкинс. — Кто же этот преступник?

— Саргассово море [1]), — улыбаясь, ответила Вивиана. — Разве мало погубило оно кораблей? Открыть тайны этого преступного моря, предостеречь других, — вот наша цель.

— Словом, мы едем в научную экспедицию для изучения Саргассова моря, — докончил Гатлинг.

— Вот оно что! Но я надеюсь, что вы не откажете взять меня с собой для того, чтобы я мог попутно сделать свое дело…

— Разумеется, Симпкинс! Но какой смысл вам ехать? Ведь Слейтон убит…

Симпкинс многозначительно шевельнул бровями.

— Слейтон мне уже не нужен. Но тут замешаны интересы других! На Острове мне удалось добыть кое-какие документы.

— Вот как?

— Симпкинс не теряет времени даром, — самодовольно заметил сыщик. — Но, к сожалению, я захватил не все документы. Их надо добыть, и тогда все станет ясным.

— Интересы других? Это другое дело. Едем, Симпкинс!

— Когда вы отплываете?

— Я думаю, через месяц…

— Кто еще с вами?

— Океанограф — профессор Томсон, два его ассистента, команда, и больше никого.

— Итак, едем. Мой адрес вы знаете. — И, раскланявшись, Симпкинс поспешно вышел, а Гатлинги опять углубились в изучение карты.

— Вот, гляди, — указывал Реджинальд на карту, — эта прямая линия, проведенная, как по линейке, — путь от Нью-Йорка до Генуи. Мы пойдем по этому пути до 320 градуса восточной долготы и свернем на юг, — и Гатлинг сделал пометку карандашом.

Новый посетитель оторвал их от работы. Вошел профессор Томсон, известный исследователь жизни моря. После суетливого Симпкинса Томсон поражал своим спокойствием и даже медлительностью. Этот добродушный, склонный к полноте человек никогда не торопился; но надо было удивляться, как много он успевал сделать.

Гатлинги радушно встретили Томсона.

— Изучаете наш путь? — спросил он и, мимоходом бросив взгляд на карту, сказал: — Я думаю, нам лучше сразу взять курс южнее, на Бермудские острова, и от них итти на северо-восток. Но об этом мы еще поговорим. Сегодня я получил три ящика оборудования для химической и фотографической лаборатории. Аквариум готов и уже установлен. Завтра будет получена заказанная по моему списку библиотека. Через неделю наша биологическая лаборатория будет оборудована вполне. Ну, а как у вас по инженерной части?

— Недели на три, — ответил Гатлинг. — Через месяц мы можем бросить вызов Саргассам.

Томсон кивнул головой. Он понял, что значит слово «вызов». Гатлинги купили для экспедиции небольшой, устаревший для военных целей, корабль «Вызывающий», и он, под руководством Гатлинга, был приспособлен для мирных целей. Его пушки уступили место аппаратам для вытягивания драг. Кроме биологической лаборатории, был устроен целый ряд кладовых для хранения научной добычи. Гатлинг немало поработал, чтобы приспособить корабль для плавания среди водорослей Саргассова моря. На носовой части в киль корабля был вделан острый резец, который должен был разрезать водоросли. Чтобы водоросли не мешали работе винта, он был защищен особым цилиндром из металлической сетки.

Радиоустановка, два легких орудия и пулеметы, на случай столкновения с островитянами, дополняли оборудование.

Все участники экспедиции работали с таким увлечением и усердием, что корабль был готов к отходу даже раньше назначенного срока.

Наконец, настал час отхода. Участники уже были на корабле. Ждали только Симпкинса. Большая толпа знакомых и просто любопытных стояла на набережной.

— Куда он запропастился? — недоумевал Гатлинг, посматривая на часы. — Сорок минут третьего.

— Подождем немного, — сказал профессор Томсон.

Три… Половина четвертого… Симпкинса все нет. Капитан торопил с отходом. «Надо до сумерек выбраться из прибрежной полосы с большим движением, — говорил он, — тем более, что надвигается туман».

В четыре решили отчалить. Сирена душераздирающе закричала, как раненая фантастическая исполинская кошка… и корабль отчалил. С берега махали шляпами и платками.

Вдруг несколько человек, стоявших у самого края пристани, шарахнулись в сторону, и на их месте появился Симпкинс, взмокший, растрепанный, со сбившейся на затылок шляпой. Он неистово кричал, взмахивая руками.

Капитан «Вызывающего» выругался и приказал дать задний ход. А Симпкинс уже свалился в катер и плыл к кораблю, не переставая махать руками.

— Тысяча извинений! — кричал он, поднимаясь по трапу, — ужасно спешил… Непредвиденная задержка… — И он появился на палубе.

— Что с вами? — полуиспуганно, полунасмешливо спросила Вивиана, оглядывая Симпкинса.

Его нос распух, на скулах виднелись синяки.

— Ничего… маленький бокс со старым знакомым, Косым Джимом… Этакая неожиданная встреча! Убежал, негодяй, его счастье! Если бы я не спешил… — И, успокаивая сам себя, он добавил — Ничего, не уйдет. Это мелкая дичь… Сделаю примочку, и все пройдет.

Туман затянул берега. Корабль шел медленно. Время от времени кричала сирена.

— Сыро, идем вниз, — сказала Вивиана и спустилась с мужем в биологическую лабораторию. Там уже работал профессор Томсон и два ассистента: Тамм и Мюллер.

Лаборатория представляла собою довольно вместительную комнату, с большим квадратным окном в стене и двумя шестиугольными иллюминаторами в потолке. Левую стену занимала фотографическая лаборатория, правую — химическая. Над широкими столами, с ящиками, как в аптеках, шли полки с книгами. На свободных местах стен были укреплены различные остроги, гарпуны, полки и полочки с пузырьками и препаратами. Каждая пядь площади была использована. Даже на потолке были прикреплены овальные коробки, какие употребляют натуралисты, и пружинные весы. Посреди лаборатории стоял огромный стол. Здесь были расположены микроскопы, принадлежности для препарирования, набивки чучел и приготовления гербариев: скальпели, ножницы, пинцеты, прессы. Несколько табуреток с вращающимися сиденьями были укреплены так, что могли передвигаться вдоль стола. Томсон не спеша ходил по лаборатории, не спеша переставлял банки, мурлыча себе под нос, и работа спорилась в его руках.

Вечер прошел довольно тоскливо. А ночью сирена не давала спать. К утру сирена затихла, и Вивиана уснула крепким здоровым сном.

Утро настало солнечное, ясное. Пили кофе на палубе, под тентом. Океан вздыхал темно-синими волнами ровно и ритмично, свежий морской воздух вливал бодрость, и, забыв свои ночные страхи и сомнения, Вивиана сказала:

— Как хорошо, Реджинальд, что мы отправились в это путешествие!

— Еще бы, — отозвался за него Симпкинс, уже снявший повязки, — мы сможем раскрыть загадку Слейтона.

— И загадки Саргассова моря, — задумчиво сказал профессор Томсон.

— Тамм, приготовьте драгу. Надо поисследовать дно.

Пока Тамм снаряжал к спуску драгу, Томсон продолжал:

— Море — это многоэтажное здание. В каждом «этаже» живут свои обитатели, которые не поднимаются в верхние и не спускаются в нижние «этажи».

— Ну, это, положим, не только в море, — сказал Симпкинс. — И на земле житель подвала «не вхож» в бельэтаж…

— Маленькая разница, — вмешался в разговор Мюллер, — люди из подвала могли бы жить и в «бель-этаже», как вы говорите, а морские жители… для них это было бы гибелью. Если глубоководная рыба неосторожно поднимется выше установленного предела, она там разорвется, как взрывается паровой котел, когда его стенки не выдерживают внутреннего давления.

— Гм… так что морские обитатели бель-этажа могут спать спокойно, не боясь нападения снизу?

— В каждом этаже есть свои хищники.

Тамм опустил драгу, — прямоугольную железную раму, с мешком из сети. К мешку, для тяжести, были прикреплены камни.

— На какую глубину опустить? — спросил Тамм, разматывая вместе с Мюллером тросе.

— Метров на шестьсот, — ответил Томсон.

Все молча наблюдали за работой.

— Убавить ход! — сказал Томсон.

Капитан отдал распоряжение.

— Ну, что-то нам послала судьба?

Два матроса пришли на помощь Мюллеру и Тамму.

Едва драга появилась на поверхности, как Тамм и Мюллер одновременно вскрикнули:

— Линофрина!

Все с любопытством бросились рассматривать морское чудовище. Вся рыба как будто состояла из огромного рта с большими зубами, — не менее огромного мешка-желудка — и хвоста. На подбородке этого чудовища был ветвистый придаток (для приманки рыб, как пояснил Томсон), — а на верхней челюсти — нечто вроде хобота, с утолщением посередине.

— Это — светящийся орган, так сказать, собственное электрическое освещение.

— А зачем ему освещение? — спросил Симпкинс.

— Оно живет в глубине, куда не проникает луч солнца.

— Жить в вечном мраке — тоже удовольствие! Угораздило же их выбрать такую неудачную квартиру!

— Вас еще больше удивит, если я скажу, что они испытывают на каждый квадратный сантиметр своей поверхности тяжесть в несколько сот килограммов. Но они даже не замечают этого, и, поверьте, чувствуют себя прекрасно.

— Смотрите, смотрите, саргассы! — воскликнула вдруг Вивиана, подбегая к перилам.

На синей поверхности океана действительно виднелись отдельные округленные кистеобразные кустики, окрашенные в оранжевый и золотисто-оливковый цвета.

Все обрадовались саргассам, как будто встретили старого знакомого.

Между 2 и 6 августа корабль шел уже вблизи Бермудских островов. 3 августа плыли еще только отдельные кусты водорослей. Они были овальной формы, но под легким дуновением южного ветра вытягивались в длинные полосы. Гатлинг горел от нетерпения скорее попробовать на сплошных саргассах свои технические приспособления. Наконец, 7 августа появились сплошные луга саргассов. Теперь уже, наоборот, синяя гладь океана выглядывала островками среди оливкового ковра.

— Вот оно, «свернувшееся море», как называли его древние греки, — сказал Томсон.

Гатлинг с волнением следил, как справится «Вызывающий» с этой паутиной водорослей. Но его волнение было напрасно: корабль почти не замедлял хода. Он резал саргассы и они расступались, обнажая по обеим сторонам корабля длинные, расходящиеся синие ленты воды.

— Пожалуй, ваши предосторожности были излишни, — сказал профессор. — В конце концов, для современных судов саргассы совсем уже не представляют такой опасности. Да и вообще их «непроходимость» преувеличена.

Поймав несколько водорослей, Томсон стал рассматривать их. Вивиана тоже наблюдала их.

— Вот видите, — пояснил он ей, — белые стебли? Это уже отмершие. Саргассы, сорванные ветром и захваченные течением в Караибском море, несутся на север. Пять с половиной месяцев требуется, чтобы они прошли путь от Флориды до Азорских островов. И за это время они не только сохраняют жизнь, но и способность плодоношения. Некоторые саргассы совершают целое круговое путешествие, возвращаясь к себе на родину, к Караибскому морю, и затем совершают вторичное путешествие. Другие попадают внутрь кругового кольца и отмирают.

— Ах! Что это? Живое! — вскрикнула от неожиданности Вивиана.

Томсон рассмеялся.

— Это — австралийский морской конек-тряпичник, а это — актеннарии, — самые любопытные обитатели Саргассова моря. Видите, как они приспособились? Их не отличить от водоросли!

Действительно, окрашенные в коричневый цвет, испещренный белыми пятнами, с изорванными формами тела, актеннарии чрезвычайно походили на водоросли Саргассова моря.

На Острове Погибших Кораблей, с момента отплытия подводной лодки, события шли своим чередом.

Когда кап. Слейтон упал, сраженный пулей, Флорес молча постоял над лежащим окровавленным губернатором, потом вдруг дернул за руку склонившуюся над ним Мэгги и коротко, но повелительно сказал ей:

— Уйди!

Плачущая Мэгги, прижав ребенка, ушла.

Флорес наклонился к капитану со злой искоркой в прищуренных глазах.

Капитан Слейтон был его соперником в любви и в честолюбивых замыслах. У них были старые счеты. Насытившись видом поверженного, умирающего врага, Флорес вдруг приподнял Слейтона и столкнул его в воду.

— Так лучше будет, — сказал он и, обратившись к островитянам, крикнул: — Эй, вы! Капитан Фергус Слейтон убит, и его тело погребено мною! Остров Погибших Кораблей должен избрать нового губернатора. Я предлагаю себя. Кто возражает?

Островитяне угрюмо молчали.

— Принято. Подберите раненых и ружья. Идем!

И он зашагал по направлению к своей новой резиденции, радуясь, что все разрешилось так скоро. Однако, его удовольствие было неполным. Какая-то неприятная, беспокоящая, еще неясная мысль мешала ему, как тихая зубная боль, которая вот-вот перейдет в острую. Флорес шагал по знакомым «улицам», — мосткам, переброшенным через корабли, пересекал полусгнившие палубы, поднимался на «горы» высоко сидящих в воде больших кораблей, спускался в «долины» плоскодонных судов, а какая-то беспокойная неясная мысль все сверлила его мозг…

Замешкавшись у одного перехода, он услышал голоса следовавших за ним ирландца О’Гарра и старика Бокко.

— …Как собаку, в воду… — говорил Бокко.

— Не терпится ему! — ответил О’Гарра.

Голоса замолкли.

«Так вот оно что, — подумал Флорес, влезая на борт старого фрегата. — Недовольство!» — И Флорес вспомнил угрюмое молчание, сопровождавшее его избрание.

Флорес не ошибся. Даже на огрубевших, одичавших островитян произвел неприятное впечатление слишком упрощенный способ похорон губернатора.

Флорес был не глуп. Подходя к губернаторской резиденции, находившейся на фрегате «Елизавета», новый губернатор уже обдумал план действия.

Войдя в большую, прекрасно обставленную каюту — бывший кабинет кап. Слейтона, — Флорес опустился в глубокое кожаное кресло, развалившись с независимым и вместе с тем гордым видом. Затем он звучно хлопнул три раза в ладоши, совсем как Слейтон, даже лучше — отчетливей и громче.

На пороге появился негр.

Флорес посверлил глазами его черное лицо, но ничего не мог прочитать на нем.

— Боб, — сказал Флорес, — где у Слейтона хранился гардероб? Проведите меня и покажите.

Боб, не выразивший удивления при виде Флореса на месте Слейтона, был поражен подчеркнуто вежливым обращением нового губернатора, вместо прежнего — фамильярного.

Но в этом у Флореса был свой расчет: показать разницу изменившегося положения. И он не ошибся. Боб как-то съежился и, поспешно засеменив к выходу, ответил почтительно-вежливо:

— Прошу вас.

Они вошли в большую полутемную каюту, превращенную в гардеробную. Две стены были заняты шкапами. Почти половину каюты занимали огромные сундуки черного дуба с резьбой, окованные позеленевшей медью и серебром.

Негр открыл выдвижные дверцы шкапов. В них в большом порядке висели костюмы различных эпох, профессий, национальностей, — как в костюмерной большого оперного театра.

— Вот штатские костюмы, — пояснял негр, вынимая пахнувшие сыростью старинные сюртуки с высокими воротниками, широкими отворотами, цветные шелковые жилеты.

Флорес отрицательно покачал головой.

Во втором шкапу были более современные костюмы: смокинги, сюртуки и даже фраки.

— Не то, не то.

Перед гардеробом с морскими форменными костюмами Флорес остановился несколько долее. Он пощупал рукой одну тужурку из прекрасного английского сукна, — костюм капитана, — но, подумав о чем-то, закрыл и этот шкап.

— Не то, Боб. И это все?

— Есть еще здесь, — ответил негр, показывая на сундуки.

— Откройте.

Не без труда Боб поднял тяжелые крышки.

Флорес удивился, не почувствовав запаха сырости и тления. Крышки так хорошо были пригнаны, что внутри сундуков было совершенно сухо.

Когда негр поднял чистый кусок полотна, аккуратно прикрывавший костюмы, у Флореса невольно вырвалось восклицание, и глаза его разгорелись.

Здесь были сложены драгоценные испанские костюмы, покрой которых показывал, что им не менее двухсот лет.

Камзолы из аксамита (бархата) — малиновые, голубые, красные — были расшиты золотом и осыпаны жемчугом. Манжеты и фрезы (большие воротники в несколько рядов) из тончайшего кружева, шелковые шнуры «бизетт»[2]), блонды цвета небеленого полотна, — все это поражало своей роскошью и тонкостью работы. Женские костюмы были еще роскошней. Длинные, с висевшими до полу рукавами, с зубцеобразными вырезами по краям, эти яркие шелковые, парчевые и бархатные платья были тяжелы от нашитых изумрудов, рубинов, жемчугов…

«Какое богатство! — подумал Флорес, — а мы питаемся одной рыбой».

Он отобрал несколько костюмов.

— Отнесите в мой кабинет. А чулки и башмаки?

— Все есть. — И, сгибаясь под тяжестью ноши, Боб перетащил костюмы в каюту Флореса.

Оставшись один, Флорес выбрал темно-вишневый шитый серебром камзол и оделся.

Когда он посмотрел на себя в зеркало, то сам был поражен эффектом. Он преобразился не только внешне, но, как будто, и внутренне. Откуда это суровое достоинство, этот уверенный взгляд, эти плавные жесты?

Он хлопнул в ладоши и сказал негру, с изумлением уставившемуся на него:

— Пригласите миссис Мэгги!

«Миссис Мэгги! Новость за новостью!» — Негр поспешно бросился исполнять приказание.

Флорес немного ошибся в эффекте: вошедшая Мэгги не на шутку испугалась, когда, отворив дверь каюты, увидела сиявшего серебром и жемчугом испанского гранда[3]). Даже смех Флореса не сразу привел ее в себя.

— Одевайся скорее, вот твой костюм, — сказал Флорес, указывая на голубое платье.

Мэгги, одетая более чем просто — в легкую блузу и короткую заплатанную юбку, едва-едва коснулась платья и стояла в нерешительности.

— Ну, что же ты?

— Я… я даже не знаю, как его надевать.

Правду сказать, Флорес не больше ее знал все сложные части всех этих «бизетт» и «блонд» и не мог оказать ей помощи. Но природное чувство женщины помогло Мэгги найти место каждой принадлежности туалета. И, пока Флорес поправлял концы шарфа и примерял перед зеркалом шпагу с золотым эфесом, она была тоже готова.

Обернувшись, они смотрели с изумлением друг на друга, не узнавая и восхищаясь.

Действительно, это была прекрасная пара. Смуглый, загорелый Флорес был очень эффектен.

«Чорт возьми! Но ведь она прямо красавица! Где были мои глаза?» — подумал Флорес.

— Теперь можно начать торжественный прием, — сказал он громко и, вызвав негра, отдал приказание созвать всех. Это тоже было новостью. Слейтон никого не пускал в свой кабинет.

Если бы на Остров Погибших Кораблей внезапно прибыли люди другой планеты, это произвело бы, вероятно, не большее впечатление. Все островитяне буквально окаменели от удивления. Даже историк Людерс стоял, приоткрыв рот, с видом крайнего изумления.

Когда все собрались, Флорес обратился с речью.

— Граждане! Островитяне! Друзья! Не чувство личного тщеславия заставило меня надеть этот костюм, но желание поддержать достоинство славного Острова Погибших Кораблей… Мы поднимем это достоинство еще выше. Для выполнения намеченных мною целей мне необходимы помощники. Вы, О’Гарра, — и Флорес испытующе посмотрел на ирландца, — назначаетесь моим личным секретарем. При докладах и на празднествах вы будете являться вот в этом камзоле, — он поступает в ваше полное распоряжение, — и Флорес указал на красивый темно-синий костюм.

О’Гарра густо покраснел, и Флорес не без удовольствия заметил, что ирландец польщен.

«Одним соперником меньше», — подумал новый губернатор.

— Вы, Бокко, назначаетесь… — Флорес потер лоб, — тоже моим секретарем. Вот ваш придворный костюм.

Бокко почтительно поклонился.

«Другим соперником меньше, — отмечал Флорес. — Кто еще? Людерс? Он не опасен, но все-таки, на всякий случай…»

— А вы, Людерс, вы — человек ученый, я назначаю вас, гм… советником по делам колоний. Вашему званию подойдет камзол черного бархата с серебром.

Удивительная вещь! Даже Людерс, до сих пор менее других обращавший внимание на свой костюм и ходивший в каких-то отрепьях, был тоже, видимо, польщен. Однако, назначение его крайне удивило.

— Благодарю за честь, но какие же у нас дела с колониями, когда мы отрезаны от всего мира?

— Да, но мы можем расширить наши владения, и у нас будут колонии.

Островитяне переглянулись. Не свел ли с ума золоченый камзол их нового губернатора?

Но Флорес был спокоен и самоуверен.

— Вы знаете, — продолжал он, — что рядом с нашим островом, в двух километрах, не более, расположен другой небольшой островок из погибших кораблей. Он близок, но до сих пор мы не могли даже побывать на нем, — саргассы охраняли его. Теперь мы организуем экспедицию и присоединим его к нашим владениям.

Всем понравилась эта затея, и островитяне шумно выразили одобрение.

— И еще одно: нам нечего постничать и скаредничать, когда мы безмерно богаты. Всем вам будут выданы новые костюмы — для будней и праздников. Я дам вам также ружейные патроны, и вы будете охотиться на птиц, — я думаю, рыба всем надоела. А чтобы птица показалась вкуснее, мы испечем хлеба и разобьем бочку хорошего старого испанского вина!

— Ураа! Да здравствует губернатор Флорес! — кричали доведенные до высшей точки восторга островитяне, а О’Гарра и Бокко громче всех.

Когда Флорес и Мэгги остались одни, Мэгги посмотрела на мужа влюбленными глазами и сказала:

— Послушай, Флорес, я даже не ожидала…

— Чего?

— Что ты так умеешь…

— Хорошо управлять? — и Флорес, нелюдимый, вечно хмурый, мрачный Флорес засмеялся…

Легкий сизоватый туман заволакивал Остров Погибших Кораблей. Сломанные мачты и железные трубы пароходов, как призраки, маячили в тумане.

Старик Бокко и китаец Хао-Жень сидели на палубе старой бригантины. Китаец сидел неподвижно, как статуэтка, поджав ноги и положив ладони рук на колени, и смотрел на высокую мачту.

Бокко чинил сеть и от скуки расспрашивал китайца о его родине и близких людях. Наконец, он спросил китайца, был ли он женат.

Какая-то тень пробежала по лицу китайца.

— Не был, — ответил он и добавил тише — Невеста была, хорошая девушка.

— Ну, и что же ты?

— Нельзя — фамилия одна…

— Родственница?

— Нет. Просто фамилия. Закон такой.

Своим неосторожным вопросом Бокко пробудил в душе китайца какие-то далекие воспоминания. Он завозился и поднялся.

— Пойду я, — заявил китаец.

— Да куда тебя тянет? Опять дурман свой пойдешь курить? Сиди.

Но китаец уже неверной, шатающейся походкой направился по мосткам к отдаленному барку.

Бокко покачал головой.

— Пропадет парень. И так на что похож стал!

Бокко не ошибся. Хао-Жень шел курить опиум. В одном из старых кораблей китаец как-то нашел запас этого ядовитого снадобья и с тех пор с увлечением предался курению. Его лицо побледнело, стало желтым, как солома, глаза глубоко впали, смотрели устало, без выражения, руки стали дрожать. Когда узнали о его страсти, ему строжайше запретили курить, опасаясь пожара. Еще капитан Слейтон несколько раз жестоко наказывал Хао-Женя, запирал его в трюм, морил голодом, требуя, чтобы китаец выдал запасы опиума, но не мог сломить упорство китайца. Его скорее можно было убить, чем заставить отдать опиум. Он хорошо спрятал запасы и умудрялся курить, как только надзор за ним ослабевал.

Хао-Жень пришел на старый барк, стоявший косо, под углом почти в 45°. Под защитой этого наклона, укрывавшего его от взоров островитян, он и устроил себе курильню у самой воды.

Дрожащими от волнения руками он приготовил все для курения и жадно втянул сладковатый дым.

И постепенно туман стал приобретать золотистый оттенок. Клубы золотых облаков сворачивались в длинную ленту, и вот это уже не лента, а река, великая голубая река. Желтые поля, желтые скалы, домик, выдолбленный в скале, с развевающимся по ветру бумажным драконом у входа. Отец стругает у дома, по китайскому обычаю, не от себя, а к себе. По реке плывет рыбак, стоя на корме и вращая веслом. Все такое близкое, знакомое, родное. У реки цветут ирисы, прекрасные лиловые ирисы…

Когда Хао-Жень пришел в себя от дурмана, стояла ночь. Туман разошелся. Только отдельные клочья его, как призраки, быстро неслись на север. Было тихо. Изредка плескалась рыба. Из-за горизонта поднималась красная луна. Она не отражалась в воде. Водоросли, как матовое стекло, только слабо отсвечивали. Лишь кое-где, в небольших «полыньях», — в местах, свободных от водорослей, вода зажигалась лунным светом.

Недалеко от острова, прямо по водорослям двигался силуэт, который четко выделялся на фоне восходящей луны. Китаец протер глаза и стал всматриваться. Знакомая фигура. Ну да, конечно, это он, покойный капитан Слейтон! На нем только нет тужурки. Но ведь мертвецы не чувствуют ночной сырости. Зачем бродит он тут? Что ему надо? Зубы Хао-Женя стали выбивать дробь.

Утром китаец шептал на ухо своему другу Бокко:

— Капитана ходила. Слейтон ходила ночью по воде. Сам видал. Плохо покойника похоронили. Шипко худо есть так человека хоронить. Вот и ходит. Плохо будет! Худо будет, м-м-м…

Бокко кивал головой, с чувством жалости смотрел на китайца и думал:

«Пропал, бедняга, совсем ума лишился от проклятого зелья».

Через несколько дней этот разговор повторился. Китаец опять видал мертвого капитана, медленно гулявшего по морю. Бокко не вытерпел.

— Надоел ты мне со своим покойником! Вот что — я буду сегодня с тобой дежурить ночью. И смотри у меня, если ты увидишь, а я не увижу, — придется вам, двум покойничкам, разгуливать по морю вместе! Брошу тебя в воду, так и знай!

Ночь стояла темная. Небо было густо обложено тучами. Накрапывал дождь, Бокко бранился, кутаясь в латаный плащ.

Около часа ночи во тьме, невдалеке от острова, Бокко первый заметил очертания человека. Было так темно, что трудно было различить очертания фигуры. Но нечто, похожее на человека, действительно шло по воде и исчезло во мраке.

Бокко почувствовал, как у него холодеют руки.

— Видишь? — шепнул китаец, хватая трясущейся рукой за плечо Бокко.

— Ш-ш!

И они сидели до утра, не будучи в силах от страха шевельнуться.

Только когда взошло солнце, Бокко вздохнул с облегчением. Скоро весть о призраке капитана Слейтона облетела все население острова и дошла до Флореса. Он не верил в привидения, но эта весть о бродячем призраке Слейтона взволновала его, как неясная опасность.

«Почему они видели именно Слейтона? Что они, сожалеют о нем? Обвиняют меня за то, что я бросил Слейтона в море, вместо того, чтобы попытаться оказать ему помощь? Но ведь он был полумертв. Или… глупости! Люди просто от скуки с ума сходят. Надо скорее развлечь их», — думал Флорес.

А вечером он тайно вызвал к себе Бокко и просил его проводить к тому месту, где они видали призрак. Но ни в эту, ни в следующую ночь призрак не появлялся. Флорес повеселел.

— Ну, вот видите! Я же говорил вам, что это одно воображение. Довольно глупостями заниматься! Извольте завтра явиться ко мне на совещание. Нам надо обдумать план экспедиции. Да не забудьте надеть свой официальный костюм— вы что-то давно не надевали его.

— Берегу, — простодушно ответил Бокко. — Этакая ценность!

— На наш век хватит, Бокко!

Еще с вечера «Вызывающий» вступил в полосу, свободную от саргасс. А рано утром, когда супруги Гатлинги вышли на палубу, то увидели, что вокруг расстилается синяя гладь океана, поверх которой только кое-где мелькают небольшие пятна саргасс.

— Странно, неужели мы так уклонились к югу? — спросил Гатлинг профессора Томсона, который рассматривал какую-то небольшую рыбу, попавшуюся в сеть.

— Мы идем самым краем теплого течения, где оно борется с холодными. Эти холодные течения и отнесли в сторону часть водорослей. Завтра мы повернем на север, в самую гущу саргасс.

— Какая странная рыба! — воскликнула Вивиана. — Посмотри, Реджи.

Голова рыбы была снабжена широким, овальной формы щитком, составленным из черепицевидных пластинок, нижняя часть тела у нее была окрашена в более темный цвет, чем верхняя.

Томсон бережно опустил рыбу в большой таз с водой. Рыба тотчас повернулась на спину и плотно приложила щиток ко дну таза.

— А ну-ка, возьмите рыбу, — предложил Томсон.

Гатлинг взял рыбу за хвост и попробовал поднять, но напрасно: рыба будто приросла ко дну таза. Томсон смеялся.

— Видите, какая диковинная рыба! Это — эхенеида или «рыба-прилипало». Про эту рыбу в древности ходили целые легенды, будто она, прилипая к подводной части корабля, может задержать его ход. Вот смотрите, — и Томсон, хотя не без труда, оторвал «прилипало» от таза.

— Профессор, в море плавает целое стадо черепах, — доложил ассистент Томсона Мюллер. — Не разрешите ли вы мне поохотиться на них вот с этой маленькой рыбкой. Я видел, как это делают туземцы в Африке.

Получив разрешение, Мюллер надел на хвост рыбы кольцо с крепким шнуром и бросил ее в воду. В прозрачной воде видны были все движения рыбы. Сделав несколько безуспешных попыток вырваться, она стала подплывать к большой черепахе, которая, видимо, мирно спала на поверхности океана; эхенеида присосалась к брюшному щиту черепахи. Мюллер дернул бечевку. Черепаха заметалась, но не могла отделаться от прилипалы, и через минуту была вытащена вместе с рыбой на палубу судна.

— Браво! — Вивиана захлопала в ладоши.

На палубе появился Симпкинс. Он только что встал и щурился от яркого солнца. Попыхивая трубочкой, Симпкинс равнодушно посмотрел на черепаху и процедил углом рта:

— Суп из черепахи — это будет недурно. А это что за пиявка?

— Это не пиявка, а рыба-прилипало. Черепаха, Симпкинс, предназначена не для супа, а для научной коллекции.

— Смотрите, какая прелесть! — воскликнула вновь Вивиана, указывая на море.

Над поверхностью океана летели рыбы. Целые стаи их поднимались над водой и пролетали значительное пространство в несколько десятков метров, поддерживаемые передними плавниками, которые у них превращены как бы в крылья.

Все залюбовались этим зрелищем.

— Dactylopteres, — «летучки», — пояснил профессор Томсон.

— Неужели и все птицы вышли из моря? — спросила Вивиана.

— Океан — колыбель всей органической жизни на земле. Вы видите летающих рыб, но есть и такие рыбы, которые прогуливаются по суше и даже взлезают на корни деревьев. Все это — предки земноводных и птиц.

— Очень интересно, — сказал равнодушно Симпкинс, — но, как будто, мы собирались на поиски не только черепах и прилипал, а и Острова Погибших Кораблей. Мы же забираемся все южнее и уже вышли из пояса саргасс. Скоро наступит дождливое время, — и так уж часто дождит, — когда же мы займемся Островом?

— Терпение, Симпкинс, сегодня мы поворачиваем на север, и с каждым часом вы будете ближе к цели.

Симпкинс пожал плечами с таким видом, как бы хотел сказать: «ох, уж эти ученые!» — и, заложив руки в карманы, стал смотреть на море, сплевывая через борт.

— А вот и акула! — крикнул он, оживившись. Очевидно, и в море его интересовал только преступный элемент. — Ого, какая большая! Только почему она белая?

— Да, это интересный экземпляр, — сказал Томсон, — типичная представительница Саргассова моря. Саргассы задерживают солнечный свет, и здешние акулы, очевидно, не «загорают» так, как их братья, живущие в открытых местах; кожа здешних акул остается лишенной пигмента (окраски).

Акула плыла рядом с кораблем. Ее движения были быстры, сильны и красивы.

Матросы уже приготовили веревку и намазывали салом железный крюк.

— А почему акула не ест этих маленьких рыбок, что вертятся около нее? — спросила Вавиана.

— Это — рыба-лоцман, неразлучный спутник акулы.

В это время крюк с приманкой был брошен. Первою заметила приманку рыба-лоцман. Она обнюхала приманку и быстро подплыла к акуле, стараясь обратить ее внимание на добычу.

— Ишь ты, подводчица! — переводил Симпкинс события на язык уголовной практики.

Акула повернулась, заметила добычу и жадно схватила в пасть крюк.

— Чорт возьми, это уж вышла провокация со стороны рыбы-лоцмана! — воскликнул Симпкинс.

Акула метнулась и так дернула веревку, что два матроса упали на палубу, и корабль дал легкий крен. Началась борьба. Матросы то опускали веревку, то подбирали, подтягивая все обессиливавшее животное. Прошло не менее часа, прежде чем удалось вытащить акулу на палубу. Утомленная, она лежала, как мертвая.

— Ага, попалась, голубушка! — с торжеством сказал Симпкинс, подходя к акуле.

— Бьюсь об заклад, — сказал Гатлинг, — что вы сожалеете, Симпкинс, об отсутствии у акулы рук.

— Почему?

— Вы бы надели на них браслеты.

— Еще прилипало! — с удивлением воскликнула Вивиана, увидав рыбу, присосавшуюся к животу акулы.

— Обычная вещь, — ответил Томсон. — Прилипалы часто делают это и имеют тройную пользу для себя: так сказать, даровой проезд, полную безопасность от других хищников, под прикрытием страшного для всех обитателей моря врага, и кое-какие крохи от обильного стола прожорливых акул.

— Словом, везде одно и тоже, — заметил Симпкинс, — вокруг больших преступников всегда вертится малое жулье для мелких поручений.

— Еще немного, Симпкинс, и вы напишете ученый труд: «Преступный мир обитателей моря», — сказал, улыбаясь, Гатлинг.

Симпкинс подошел поближе к акуле и вдруг, ухватив рукой за прилипало, начал тянуть.

— А ну-ка, посмотрим, удержишься ли ты?

Прилипало будто приросла к животу акулы. Тогда Симпкинс с силою дернул рыбку. Акула, неожиданно встрепенулась огромным телом и хлопнула Симпкинса хвостом с такою силой, что он, взмахнув в воздухе ногами, перелетел через борт и упал в море.

Профессор Томсон взволнованно крикнул матросу:

— Скорее бросайте веревку!

Гатлинга удивило это волнение и поспешность ученого. Симпкинс был не плохой пловец, купание же в теплой, почти горячей воде не угрожало простудой.

Но Томсон опасался другого: он знал, что акулы часто проходят стаями. Там, где плыла одна, могут оказаться и другие.

И его опасения были не напрасны. Невдалеке, действительно, вдруг показались неизвестно откуда взявшиеся акулы. Они быстро приближались к Симпкинсу, который еще не заметил их. Между тем корабль уже отнесло на несколько метров от Симпкинса.

— Скорей, Симпкинс, скорей! — кричали ему.

Капитан отдал приказ остановить машину, а догадливые матросы, не ожидая приказания, с лихорадочной поспешностью спустили шлюпку.

— Чего вы волнуетесь? Я плаваю, как пробка, — крикнул Симпкинс, еще не подозревавший опасности, но видя, что все взгляды направлены не на него, а куда-то в море, — оглянулся, похолодел от ужаса и стал с отчаянием работать руками и ногами. Но намокшая одежда замедляла плаванье.

Когда шлюпка с тремя матросами подплыла к Симпкинсу, акулы были около него. Одна из них, подплыв под Симпкинса, уже повернулась на спину и раскрыла свою широкую пасть, усаженную несколькими рядами зубов, но кто-то из матросов всадил в открытую пасть весло, которое моментально было раздроблено в мелкие щепы. И это спасло Симпкинса. Другой матрос помог ему влезть в шлюпку.

Хищники, рассерженные тем, что добыча ушла от них, бились у шлюпки, пытаясь перевернуть ее. Несколько раз им почти удавалось это. Шлюпка крутилась, накренялась, черпая краем воду. Матрос отбивался обломком весла, другие усиленно гребли. Наконец, с большим трудом матросы и Симпкинс причалили к борту и взошли на «Челленжер».

Все с облегчением вздохнули.

Симпкинс тяжело дышал. С его одежды вода стекала на палубу, растекаясь лужами.

— Благодарю вас, — наконец промолвил он. — Пойду переодеваться. — И, далеко обходя лежащую акулу, шлепая мокрыми ногами, Симпкинс спустился в каюту.

Научная коллекция Томсона быстро росла. Морские иглы и коньки, актеннарии, летучие рыбы, еж-рыба, пятнистые синероги, крабы, креветки, моллюски, изящные гидроидные полипы, кладокорины и сальпы красовались в банках со спиртом, в виде чучел и скелетов, заполняя лабораторию и смежные каюты.

«Вызывающий» повернул на север и шел по сплошному ковру водорослей.

Несмотря на часто перепадавшие дожди, Томсон неутомимо занимался исследованием Саргассова моря. Гатлинг помогал ему, и время проходило незаметно. Вечерами, после обеда, они усаживались в уютно обставленной каюте и слушали увлекательные рассказы Томсона об обитателях моря, — странном, необычайном мире, так не похожем на знакомый надводный мир.

Из всех участников экспедиции один Симпкинс скучал и чувствовал себя несчастным. Его организм привык к постоянному движению. Нервный подъем, неразлучный с рискованными предприятиями, ему был необходим, как наркотик. И в этой спокойной обстановке Симпкинс чувствовал себя больным. Зевая, бродил он по кораблю, мешал всем — от капитана до кочегара, ворчал, курил и презрительно плевал в море.

Стояли хмурые, серые дни. Иногда туман заволакивал все белой пеленой. В этой части океана не было опасности столкнуться с проходящим кораблем, и потому «Вызывающий» шел, не задерживая хода; только изредка, на всякий случай, завывала сирена, и этот звук наводил жуть среди окружающей тишины.

— И где этот Остров запропастился? — ворчал Симпкинс.

А Остров Погибших Кораблей, действительно, будто смыло с поверхности океана. По всем расчетам, он должен был находиться в этих местах. «Вызывающий» бродил в самом центре Саргассова моря, меняя направление, но Острова не было.

Проходили дни за днями, а вокруг было то же серое небо, коричневая поверхность саргасс, непроглядная даль в тумане.

Уже не только Симпкинс, но и Гатлинги стали беспокоиться о том, удастся ли им найти Остров, не отмеченный ни на одной карте.

Однажды вечером все собрались обсудить положение. Капитан пожимал плечами:

— Что же я могу поделать? Мы ищем, как слепые. Так мы можем плавать год— и без всякого результата. Наше путешествие затянулось. Команда выражает недовольство. «В этом болоте только лягушек ловить», — ворчат матросы.

— Что же вы предлагаете? — спросил Гатлинг.

Капитан опять пожал плечами.

— Я предлагаю прекратить эти бесцельные поиски и вернуться.

Гатлинг задумался.

— Ваше мнение, профессор?

Томсон развел руками.

— Что я могу сказать? Каждый день плавания обогащает науку. Но, если все решат вернуться, я, конечно, не буду возражать.

— Хорошо вы защищаете интересы науки! — вспылил Симпкинс. Он вдруг оказался самым горячим защитником науки, впрочем, только для того, чтобы продолжать поиски Острова. — Возражайте! Требуйте! Настаивайте!.. А капитан… и вы тоже хороши! «Бесцельное блуждание! Не найдем!». Да знаете ли вы, по каким местам мы плаваем? Может быть, вот на этом самом месте Колумб проезжал! И тоже матросы брюзжали. А Колумбу, думаете, легче было Америку открыть, или путь в Индию? Тогда все были уверены, что Америки никакой нет, и что корабль может дойти до края земли и свалиться к чорту на рога. А Колумб не побоялся и нашел! И мы найдем!

Как ни комична была эта речь в устах Симпкинса, но его неожиданное красноречие произвело впечатление, и капитан, несколько смутившись, ответил:

— Да, но Колумб все-таки шел по одному направлению, у него были свои торговые расчеты, и они не обманули его, хотя нашел он и не то, что искал, а мы просто кружимся на месте. Вот, если вы будете так любезны указать мне точно направление, я не буду кружиться, — уже несколько обиженным тоном закончил капитан.

— В морском деле я ничего не смыслю. Но что касается розыска, то я кое-что смыслю, — ответил Симпкинс. — Каждая профессия создает свои навыки, дисциплинирует мысль в известном направлении. Я много думал о том, как найти нам Остров, и, кажется, придумал. Это тоже долгий путь, но он скорее приведет нас к цели. Скажите, Гатлинг, как в первый раз мы попали на Остров?

— Была буря, пароход потерпел аварию. Вы же сами знаете.

— Дальше?

— Винт и руль оказались сломанными, и нас понесло.

— Вот-вот, это самое! Винт и руль оказались сломанными, и нас понесло. А что если бы и нам сломать руль и винт? — неожиданно спросил Симпкинс.

Вивиана и остальные посмотрели на Симпкинса с нескрываемой тревогой.

Он заметил это и рассмеялся.

— Не бойтесь, я еще не сошел с ума. О руле и винте я сказал иносказательно. Остановим машину, бросим управлять рулем и будем следить за течением. Вот что я предлагаю. Ведь нас понесло к Острову каким-то течением, не так ли?

Гатлинг кивнул головой.

— Запомним это, во-первых, — и Симпкинс заложил один палец. — Если из погибших кораблей образовался целый остров, то, очевидно, внутри Саргассова моря существуют постоянные течения, которые относят все корабли, потерпевшие аварию, к одному месту. Верно?

— Так.

— Два, — заложил Симпкинс второй палец. — Ну-с, а вывод ясен: мы будем медленно двигаться по кругу, останавливая время от времени машину, и следить, нет ли течения, которое относило бы корабль в глубь моря. Это течение и приведет нас к Острову. В этом весь фокус! — и Симпкинс победоносно поднял три пальца.

План заинтересовал не только капитана, но и Томсона.

— Внутренние течения Саргассова моря?.. Над этим, действительно, следует подумать. До сих пор изучалось только течение Гольфштрема вокруг Саргассова моря.

— Откуда могут появиться сильные подводные течения в Саргассовом море? — спросила Вивиана.

— Вы хотите, чтобы я дал вам ответ на один из труднейших вопросов океанографии, — ответил Томсон. — Какие причины вызывают морские течения? Сами ученые не пришли еще к соглашению в этом вопросе. Одни объясняют возникновение течений действием приливов и отливов, другие — разностью плотностей воды, наконец, третьи — главную роль отводят ветрам. Пожалуй, это и будет наиболее вероятным решением. По крайней мере, направление морских течений совпадает, в среднем, с направлением главных воздушных течений. А еще вернее, что мы имеем совокупность ряда причин. Если прав Симпкинс и внутри Саргассова моря существует внутреннее течение по направлению к Острову Погибших Кораблей, то оно может быть ветвью или отклонением главного течения — Гольфштрема. Такие отклонения чаще всего вызываются какими-нибудь механическими преградами на пути главного.

— Но какие же механические преграды могут быть среди океана? — задала новый вопрос Вивиана. — Здесь нет ни островов, ни мелей.

— А подводные горы? Вы забыли о них? Представьте себе, что несколько восточнее, под водой, находится кряж, который пересекает Гольфштрем. Представьте, далее, что в этом кряже есть узкий проход, — ущелье, направленное своим выходом по направлению к Острову, который играет с нами в прятки. Гольфштрем — это настоящая река, воды которой несутся со скоростью двух с половиной метров в секунду. Вся эта масса быстротекущей воды напирает на горный кряж, находит только один узкий проход и устремляется в него. Вот вам и внутреннее течение Саргассова моря.

— И оно наверное есть! Иначе не было бы и Острова! — отозвался Симпкинс.

— Да, пожалуй, совет Симпкинса не плох, — согласился и капитан. — Что ж, попробуем «сломать руль и винт», как вы говорите.

— И, если мы найдем Остров, вся честь открытия «Америки» будет принадлежать вам, — сказал Гатлинг, обращаясь к Симпкинсу.

— К чорту Остров! Мне надо разыскать кое-какие документы, ну, а вместе с документами я разыщу, кстати, вам и Остров.

Над резиденцией губернатора Острова Погибших Кораблей на высокой мачте развевался большой флаг из голубого шелка с нашитым на нем коричневым венком из водорослей и золотым орлом с распростертыми крыльями в середине. Это тоже была выдумка Флореса. Он засадил Мэгги на целую неделю за вышивание. И, когда флаг был готов, его подняли с большой торжественностью.

Флорес, в золоченом кафтане, окруженный своими пестрыми, как попугаи, «сановниками», сказал приличествующую речь.

— Островитяне, — сказал он, — саргассы, оторванные бурями от берегов своей родины, были принесены сюда. Все мы, как эти водоросли, также оторваны от своей родины и принесены сюда, чтобы здесь найти новую родину, образовать новое общество. Нас немного. Наши владения не обширны. Но зато мы можем гордиться тем, что независимы… Свободны, как этот орел с распростертыми крыльями. Вот какой символ вложил я в этот герб на нашем флаге. Да здравствуют саргассы, охраняющие нашу свободу, да здравствует наш Остров! Да здравствуют островитяне!

Островитяне бурно аплодировали и кричали «ура», с восторгом глядя на красивое знамя, трепетавшее от ветра.

Флорес хотел к этому торжественному дню организовать оркестр. Среди всякого скарба, собранного кап. Слейтоном, нашлось несколько старых струнных инструментов разных стран и народов, однако, струны, давно полопались, новых найти нельзя было, и Флорес думал уже отказаться от этой затеи, когда неожиданно О’Гарра пришла в голову мысль использовать морские рупоры, которых было больше, чем жителей. Правда, они могли только усиливать звук человеческого голоса, но зато напоминали трубы духового оркестра. Островитяне с увлечением принялись за обучение «музыке», и на торжестве поднятия флага исполнили «Марш Островитян». Это была очень странная музыка, где каждый играл песнь своей родины, стараясь перекричать других. Получилось нестройно, но так внушительно и громогласно, что даже рыбы испуганно шарахались в сторону, путаясь в водорослях.

Но Флорес своими «реформами» внес и более глубокие изменения в жизнь островитян. Он сумел перессорить их между собой, и они уже не составляли однородной массы с тех пор, как появилась «аристократия». О’Гарра и Бокко перестали обедать в общей столовой, держались особняком, высокомерно. Простые граждане отвечали им презрением и завистью.

— Прекрасно, — посмеивался Флорес, — я могу спать спокойно.

В то утро, когда Флорес назначил совещание, чтобы обсудить план экспедиции на соседний остров, О’Гарра и Бокко, разодетые в свои роскошные костюмы, шли к резиденции с важным видом сановников, небрежно кивая головой островитянам, встречавшимся на пути.

И — неглупые по природе, но почти впавшие в детство от однообразной жизни — островитяне невольно робели перед этим блеском и почтительно склоняли головы.

Совещание было довольно продолжительным. Как ни близок был соседний остров, добраться до него было трудно. Можно было построить лодку. Но среди водорослей, она, в лучшем случае, подвигалась бы с неимоверным трудом и большой медленностью.

В конце концов, проще всего было бы устроить пловучие мостки. Но для этого надо было много строительного материала, а он был чрезвычайно ценен на Острове. Правда, море изредка приносило обломки кораблей, но они шли, с большой экономией, на печение хлеба и, изредка, — горячей пищи. Несколько старых судов было уже сломано, чтобы сделать мосты между кораблями и пароходами; сломать новые суда значило уменьшить «государственную территорию».

Вдобавок, строительный материал необходим был для разрешения квартирного кризиса. Правда, погибших судов было едва ли не больше, чем обитателей Острова. Но дело в том, что эти суда стояли под самыми различными углами наклона к поверхности моря. Одни лежали с небольшим креном, другие — на боку, а иные — и совсем вверх дном. Жить в «квартире», где пол наклонен под углом в 45°, постоянно ходить по «косогору», сползая вниз и с трудом выбираясь наружу, — удовольствие небольшое. И между островитянами происходили нескончаемые споры из-за помещений с более или менее ровной поверхностью пола. Чтобы хоть немного разрешить этот квартирный кризис, пришлось часть запасного материала пустить на приспособление жилищ.

— Если мы потратим материал на мост, то зато на новом острове могут оказаться корабли, годные для жилья, — сказал О’Гарра, — часть населения эмигрирует, и квартирный вопрос разрешится. Если же наши надежды не оправдаются, мы можем снять доски с плову-чего моста, и, таким образом, ничего не потеряем.

В конце концов, другого ничего не оставалось, и совещание решило строить мост.

Островитяне с волнением ожидали исхода совещания, расположившись на палубе «Елизаветы». В однообразной жизни Острова самой большой ценностью было развлечение, новизна впечатлений. Ради этого островитяне готовы были пойти даже на жертвы. И, когда всем стало известно решение совещания, работа закипела.

Всеобщее увлечение было так велико, что нашлись даже добровольные жертвователи, которые ломали у себя часть пола или «лестницу» — простую доску с набитыми поперек брусками, — чтобы только скорее удлинить мост. Экономия, однако, заставляла не делать его широким. По мосту мог пройти только один человек. Но эта же экономия удлиняла время постройки, так как одному человеку все время приходилось ходить за материалом. Однако, и из этого скоро нашли выход: островитяне встали в ряд и передавали друг другу доски. В три дня было пройдено более половины пути.

Наконец, наступил торжественный момент: к вечеру пятого дня, когда уже стемнело, была положена последняя доска, соединившая два острова.

Как ни велико было желание тотчас же итти на новый остров, островитяне принуждены были вернуться, так как Флорес отдал приказ отложить вступление на остров до утра следующего дня.

Взволнованные островитяне почти не спали всю ночь и поднялись до зари в этот знаменательный день в истории Острова Погибших Кораблей.

Они собрались, все до одного, на палубе фрегата; палуба на боку лежавшего корабля спускалась к самой воде, — отсюда начинался мост.

— Наши труды увенчались успехом, — сказал Флорес, обращаясь к островитянам. — С первым лучом солнца мы поднимем на новом острове наш флаг!

И островитяне двинулись в путь.

Впереди шел Флорес со знаменем, за ним Бокко, О’Гарра, Людерс, дальше следовали остальные обитатели Острова.

Вода хлюпала под мостками, доски шатались. Несколько человек упали в воду и со смехом вскарабкались, опутанные водорослями. Многим понравилось это неожиданное прибавление к наряду. Островитяне нагибались, вытягивали длинные коричневые водоросли и украшали себя. Индеец затянул заунывную военную песню. Перед путниками росла громада океанского парохода. Он лежал боком, закрывая собою новый остров. Рядом с приподнятой над водой кормой стоял небольшой баркас, куда и была положена последняя доска моста. Флорес взошел на баркас. Остров был небольшой, — всего около десятка судов. Но островитян ждало небольшое разочарование: суда эти стояли не вплотную друг к другу, а на некотором расстоянии. Приходилось и здесь возводить новые мостки, чтобы соединить эти разбросанные суда в одно целое. Однако, решили не откладывать торжества. Не без труда взобрались островитяне по наклонной палубе парохода и на его вершине укрепили флаг.

Расположившись на палубе, островитяне с жадностью всматривались в новые для них формы и очертания. Вероятно, ни один спектакль не дал столько наслаждения жителю большого города, сколько дало островитянам зрелище этих разбитых, искалеченных кораблей. И едва ли не больше всех был доволен островом Людерс.

— Корвет с одной открытой батареей о двадцати орудиях… Начало девятнадцатого века. Ого! Голландский парусник, по крайней мере, начала восемнадцатого века. Вот это дедушка! Эк, куда его занесло! А вот и другой старичок, — колесный пароход. Он родился в самом начале девятнадцатого столетия в Америке и даже в молодости мог плестись со скоростью только пяти морских миль в час, — пояснял Людерс.

Однако всеобщее внимание приковало жуткое зрелище: на корвете «с открытой батареей о двадцати орудиях» вся палуба была покрыта скелетами. Кости, выбеленные солнцем, ослепительно сверкали. На ногах скелетов кое-где еще сохранились лохмотья, — быть может, последние куски истлевших сапог. Зато хорошо сохранилось, хоть и проржавело, оружие: пушки, шпаги, кортики…

Островитяне приутихли. Каждый, в меру своего воображения, представлял, какие картины ужаса сопровождали гибель этих кораблей.

— Надо будет убрать скелеты, — сказал Флорес. — Здесь достаточно судов, годных для жилья. Ну, что же, на сегодня довольно? Завтра придем, наведем остальные мостки и осмотрим внутренность кораблей.

Все неохотно стали спускаться. Один из островитян, поскользнувшись, скатился с палубы и упал в воду. Но он, к удивлению всех, не погрузился, а остался лежать на поверхности.

— Тут мелко! — закричал он.

Это заинтересовало всех. Островитяне начали ногами исследовать почву. Оказалось, что под ногами были палубы и обломки затонувших кораблей. При известной осторожности, можно было перебираться с одного корабля на другой. Островитяне рассыпались по острову, криками выражая свой восторг.

Вдруг из трюма небольшого, сравнительно нового, барка послышался какой-то звериный рев и вслед за тем испуганный крик индейца, зовущего на помощь. Индеец выскочил из трюма и пустился бежать.

— Там… зверь… страшная обезьяна… горилла…

Все островитяне, как испуганное стадо, собрались в одно место, теснясь и прячась друг за друга. Они не были трусами перед явным врагом. Но там было какое-то неизвестное существо.

— Кто со мной? — крикнул Флорес. Бокко боялся не меньше других. Но… он еще больше боялся потерять свое высокое звание и камзол, — и он двинулся за Флоресом. Вслед за ним пошел и О’Гарра.

Флорес осторожно заглянул внутрь барки. Оттуда послышалось ворчание. Когда глаза привыкли к темноте, Флорес увидел, что в углу сидит существо, похожее на человека, голое, с большой косматой головой. Волосы его головы и бороды, сбившиеся в колтуны, падали почти до колен. На руках были длинные кривые ногти.

— Кто ты? — спросил Флорес по-английски, потом по-испански.

— Кто ты? — спрашивали островитяне на разных языках, но ответа не было. Все же было ясно, что это не горилла, а человек — безоружный худой, истощенный человек. Флорес прыгнул вниз, схватил незнакомца и вынес на руках. Тот даже не оказал сопротивления.

Как это ни просто было сделать, поступок Флореса поднял его авторитет еще на одну ступень.

— Свяжем, на всякий случай, нашего пленника и идем! Пора обедать!

Островитяне повиновались.

Первые островитяне с Флоресом во главе уже подходили к Острову Погибших Кораблей, а задние находились еще на Новом Острове.

Вдруг в нескольких шагах от Флореса метнулся какой-то предмет, раздался взрыв, мостки разлетелись в щепки, и Флорес, а за ним еще пять человек, упали в воду. Однако, Флорес уцепился за какую-то балку, и, когда его зрение прояснилось, он увидел нечто, от чего едва не потерял сознания.

На Острове, у самого края моста, с ручной бомбой в руке, стоял капитан Фергус Слейтон… Правда, он оброс бородой— и стоял в грязной разорванной рубашке, но это был он.

Слейтон не умер во время перестрелки при бегстве Гатлинга и его друзей. Пуля перебила ему ключицу, но рана не была смертельна. Сброшенный Флоресом в воду, он упал на мелкое место, — на днище перевернувшегося баркаса. На его счастье, все островитяне ушли за Флоресом, и никто не видел, что он не утонул. С огромным напряжением сил, истекая кровью, он влез в трюм стоявшего боком парусника. Парусник этот: не так давно прибило к острову.

«Если я потеряю сознание, то умру от потери крови, — думал тогда Слейтон. — Надо сделать перевязку…» Он стал шарить в трюме и нашел кусок старого паруса. Стиснув зубы от боли, с последним напряжением сознания и воли, Слейтон сделал себе перевязку и впал в забытье. Он очнулся только ночью. Прохлада освежила его. Голова кружилась от потери крови и легкой лихорадки. Мучила жажда. В углублении палубы он нашел лужу дождевой воды и выпил ее до последней капли. В голове прояснилось. Что было делать дальше? Здесь его могли найти. Надо было перебраться на соседний Остров Погибших Кораблей, лежавший невдалеке. Никто из островитян еще не проникал туда. Там Слейтон мог быть в безопасности. Один только Слейтон знал, что к этому острову лежит путь по палубам затонувших кораблей, едва прикрытых водою. И, осторожно ступая, Слейтон в эту же ночь перебрался на остров.

Между малым и большим островами находилось несколько разбросанных судов, где можно было найти все, необходимое для жизни: сухари, консервы и даже вино. Не даром Слейтон прожил много лет на острове. Он знал все эти скрытые запасы и пути к ним. И ночами он бродил «по морю», осторожно нащупывая ногой лежавшие почти на поверхности моря палубы и днища затонувших кораблей. Ими почти сплошь было покрыто дно моря вокруг острова. Запасшись продовольствием на несколько дней, он уходил на малый остров и жил там, пока запасы не иссякали.

Во время этих ночных вылазок Слейтон и был замечен китайцем. Но Слейтон не видел Хао-Женя. Когда же китаец явился ночью с Бокко, чтобы посмотреть на «тень губернатора», от острого слуха Слейтона не ускользнули звуки, шорох, шопот, раздавшиеся вдруг среди глубокой ночной тишины. И Слейтон, из осторожности, не выходил несколько ночей. Вот почему Флорес и не увидал его.

Слейтон не оставлял мысли вновь завладеть островом. Флорес не казался ему опасным соперником. Но все же для того, чтобы выступить открыто, нужно было, прежде всего, набраться физических сил. И Слейтон откладывал свое выступление, пока его рана окончательно не зажила. Когда он, наконец, оправился совершенно, почувствовал себя вновь здоровым и сильным, то стал обдумывать план нападения.

План этот не отличался сложностью. Он явится на большой Остров, когда все будут спать, и направится к резиденции нового губернатора. По всей вероятности и дежурные часовые на «Елисавете» будут спать. Если даже этого и не случится, одно появление «мертвого капитана» должно парализовать их ужасом. В крайнем случае, можно будет прикончить их, без шума, морским кортиком… Со спящим Флоресом, — Слейтон не сомневался, что испанец занял его место, — будет легко справиться. А островитяне? У них не будет оснований возражать, — ведь он только вновь займет свой пост, вероломно похищенный у него Флоресом.

Однако, когда Слейтон, внимательно наблюдавший за большим Островом из своего убежища, увидел начатую постройку моста, он изменил свой план: теперь он сможет захватить в плен всех островитян, когда они перейдут на новый остров, отрезав им путь возвращения. Еще накануне того дня, когда была окончена постройка моста, Слейтон в глухую ночь перебрался на большой Остров, вооруженный ручными гранатами, и спрятался в трюме необитаемого голландского корвета, стоявшего недалеко от берега. Отсюда он и вышел, когда увидал, что последний островитянин перебрался на новый остров.

Слейтон быстро подошел к месту, где начинался мост, и, спрятавшись за толстой мачтой, ожидал возвращения островитян.

Бросив бомбу, он спокойно ожидал, когда Флорес придет в себя.

Слейтон мог убить Флореса на месте, но не хотел осложнять свое возвращение к власти убийством.

— Пусть это сделают сами островитяне, — подумал он, — Флоресу не уйти от смерти.

И когда испанец посмотрел расширенными от ужаса глазами в глаза Слейтона, бывший губернатор спокойно сказал, мерно покачивая в руке вторую бомбу.

— Если бы не окажете мне полного повиновения и сейчас же не признаете меня губернатором, я брошу вторую бомбу, и с вами будет покончено.

Флорес колебался. Подумав, он ответил:

— Хорошо. Я согласен, если вы обещаете, что сохраните мне жизнь.

— Вы видите, я уже сохранил вам ее, — ответил Слейтон.

Флореса удивило это непонятное великодушие. В самом деле, разве Слейтон не мог сейчас же убить его.

Слейтон бросил одну из досок, лежавших на берегу, к краю разрушенной части моста.

Флорес и все островитяне в полном молчании взошли на Остров.

«Что будет дальше? Кто победит?» — думали островитяне, с ужасом глядя на Слейтона.

Слейтон рассчитывал на свое необычайное влияние. Его слово всегда было законом. Перед ним трепетали. И теперь, несмотря на то, что он был исхудавшим, обросшим всклокоченной бородой, в разорванной рубахе, — той самой, которая была на нем во время бегства Гатлинга, со следами крови, — он был страшен, еще более страшен, чем раньше. Он видел, какое впечатление произвел на островитян, и остался этим доволен.

— Арестовать его! — спокойно произнес Слейтон, указывая на Флореса.

Флорес вздрогнул и вдруг выпрямился.

— Вы только что обещали мне сохранить жизнь, — сказал он.

— Да, жизнь, но не свободу, — xoлодно ответил Слейтон. — А что касается вашей жизни, пусть этот вопрос решают островитяне на основании законов Острова. Вы сами знаете вашу вину!

Да, Флорес знал свою вину и знал закон, по которому за убийство островитянина и за покушение на убийство полагалась смертная казнь.

Наступил решительный момент.

— Что же вы стоите? Арестовать его! — повторил Слейтон нахмурившись.

Несколько человек нерешительно двинулись к Флоресу.

— Остановитесь, безумцы! — закричал Флорес. — Он устроил мне ловушку, он обманул меня. Но это — ловушка и для вас. Неужели вы хотите вновь подпасть под власть этого деспота, опять питаться сырой рыбой и ходить в рубищах?

Слейтон не учел одного, — что хитрый Флорес сумел снискать популярность островитян. Видя, что их настроение под влиянием слов Флореса изменяется, Слейтон хотел прервать речь своего противника, но Флорес вдруг крикнул:

— Арестовать его!

У Бокко ноги дрожали от страха, — но «долг прежде всего», — он первый, за ним О’Гарра, а потом и все остальные бросились с разных сторон к Слейтону и схватили его прежде, чем он успел бросить вторую бомбу.

Слейтон не ожидал такого исхода и крепко выругался.

Флорес победил.

Слейтона привели в «тюрьму» — глухую железную каюту на угольщике, и у входа приставили стражу.

Флорес выиграл первое сражение. Но что будет дальше? Слейтона нельзя оставить живым, и, вместе с тем, с ним трудно покончить гласно и законно, — за ним нет видимой вины, за которую можно было бы казнить его.

Флорес ходил большими шагами по каюте, обдумывая, что предпринять. Он боялся оставить Слейтона живым даже до утра. Его надо убить, это ясно. Но убить так, чтобы об этом на Острове никто не узнал. Значит, вместе со Слейтоном придется убить и часового, потом… Саргассы умеют хоронить свою тайну. И все будут думать, что Слейтон сумел выбраться, убить часового (для этого труп часового можно оставить) и бежал.

Да, так Флорес и сделает. Но кого же принести в жертву, кого поставить часовым в эту ночь? Китайца — лучше всего. Все равно он скоро умрет от своего опиума. От него никакой пользы. Он полусонный, слабый, малоподвижной. С ним легко будет справиться.

Итак, значит, сегодня ночью призрак Слейтона перестанет пугать островитян…