Все наши скрытые таланты

8

– Да, вроде симпатичный у тебя бойфренд, – говорит Фиона. – Я даже ревную.

Фиона лежит на спине в Душегубке. До первого занятия пять минут. Я почти не вижу девочек, с которыми она общалась в первый день. Фиона знает многих, но особых подруг у нее нет. В первую неделю «фазы Таро» сюда каждое утро приходили по пять-шесть девочек, но теперь почти все уже хотя бы по разу побывали на «консультации», и стало немного легче. Тем не менее Фиона по-прежнему приходит сюда каждое утро.

– Он не мой бойфренд, – возражаю я. – Мы даже не поцеловались.

– Мне понравилась эта штука с именем. А он просил тебя использовать разные местоимения?

– Нет.

– А текстовые сообщения с тех пор посылал?

– Думаю, он даже не знает моего номера.

– Х-мммм. Как насчет карт? Может, разложим?

– Конечно, – говорю я, тасуя карты.

За пределами класса я всегда тасую колоду. Это успокаивает. Это помогает очистить разум, когда ночью я начинаю слышать голоса девочек из моего класса, и каждая из них толкует о своих проблемах, словно клоуны, пытающиеся набиться в переполненный автомобиль.

– Карты, карты, карты, что Мэйв делать с ее парнем?

Лежа на полу, Фиона протягивает руку над головой и выбирает одну карту наугад.

– Ага, вот она, – размахивает она картой. – Перевернутый мужчина.

– Это Повешенный! – восклицаю я, хватая ее. – Эту карту вынимал Рори в автобусе.

– Ого.

– И очень странно отреагировал. Не захотел ни о чем говорить. Я просто сказала, что Повешенный – это про то, когда находишься между двумя состояниями.

– Или полами, – задумчиво говорит Фиона. – Может, он «эн-би», то есть «небинарный»? Ро – это как бы гендерно-нейтральное имя.

– Может быть. Хотя не совсем понимаю, что это.

– Мне кажется, для разных людей это означает разное. У меня есть знакомый актер «эн-би».

– Я тебя поняла, Фиона. У тебя есть знакомые настоящие актеры.

– Не придуривайся.

Она хватает старый учебник и хлопает им меня по голове. Звенит звонок.

– Надо идти в класс, – говорит она, но никто из нас не шевелится.

– Какой у тебя урок сейчас? – спрашиваю я.

– Английский. А у тебя?

– Биология.

Мы на мгновение замолкаем, и у каждой из нас в голове вертится один и тот же вопрос.

– Ага, – говорю я, и мы лежим на полу, подложив под головы мой джемпер в качестве подушки.

В Душегубке достаточно уютно, если только привыкнуть к запаху.

– Прогуляем.

Во второй половине оказывается, что нам некому преподавать историю. В Святой Бернадетте так бывает. Иногда учителя просто не появляются из-за какого-то конфликта в расписании или из-за срочных обстоятельств. Для первогодок назначают замену, но с четвертыми, пятыми и шестыми годами обычно не заморачиваются. После звонка проходит двадцать минут, а мы до сих пор одни, без учителя и без замены.

– Мэйв, – говорит Мишель. – Погадай мне на Таро.

– Я уже раскладывала тебе, Мич. Три раза.

Сказать по правде, меня это уже немного раздражает. Мне нравится, когда на меня обращают внимание, но я ненавижу, когда меня воспринимают как показывающую фокусы обезьянку. Со мной так всегда. Если мне кажется, что над моей выходкой посмеются, я обязательно это сделаю. Поэтому я и швырнула ботинок в мистера Бернарда. Таро вовсе не изменило мою репутацию, а просто укрепило ее.

– Погадай мне, – просит Нив. – В последний раз ты гадала мне в среду.

– Твой расклад не мог так уж сильно измениться за два дня, Нив. Все равно я оставила карты в Душегубке.

– А вот и врешь, Мэйв. Не оставляла ты их в Душегубке. Они здесь. – Мишель достает их из моего блейзера, висящего на спинке стула.

Что?

– Это ты их туда положила? – недовольно спрашиваю я. – Ты что, роешься в моих вещах?

– О боже, нет. Чего ты так бесишься? – огрызается она. – Нам просто скучно.

– Я не могу все время подряд раскладывать одним и тем же людям, – ворчу я и считаю, что на этом дело закончено.

– Ты еще не раскладывала Лили, – говорит Мишель.

– Она и не спрашивала.

Лили сидит на своем обычном месте, в первом ряду слева. Она уткнулась в одну из тех странных книг, от которых я отговаривала ее на первом курсе. Все это время Таро, казалось, совершенно ее не интересовало. Мне кажется, что отчасти потому, что эта тема ее пугает, а отчасти потому, что она не хочет больше разговаривать со мной.

– Лили не хочет, чтобы ей раскладывали Таро.

– Конечно, хочет, – говорит Нив и поворачивается к Лили. – Эй! Лил! Ты хочешь, чтобы Мэйв погадала тебе на картах?

– Лил! – кричит Нив снова, и поскольку Лили как бы не совсем слышит нас, та встает со стула и пересекает класс.

– Привет, – говорит Лил. – В чем дело?

– Да мы просто хотели спросить, не хотела бы ты проконсультироваться с Таро.

– Что за желание такое?

– Потому что ты единственная на нашем курсе, кто еще не консультировался. Думали, тебе будет интересно.

Вообще-то Нив не все время такая стервозная. Обычно она даже неплохая. Но, как и во всех девочках, в ней заложен потенциал «большой стервы», который очень легко просыпается поблизости от таких доступных целей, как Лили.

Лили заправляет волосы за свое глухое ухо – обычно она так поступает, когда нервничает. Как будто она сразу вспоминает обо всех своих слабостях, и ее охватывает непреодолимое желание показать их, как собаки показывают свой розовый живот.

– Нет, не интересно, – говорит она.

Она до сих пор не посмотрела на меня. Она поворачивается в мою сторону, только если это неизбежно.

– Видишь? – спрашиваю я Нив. – Она не хочет. Так что перестань.

– Ты что, боишься? – дразнит ее Нив.

Да, фраза ужасно избитая, но она работает.

Губы Лили дергаются.

– Нет, – говорит она.

– Тогда выбери три карты. Любые три, – говорит Нив, хватая со стола карты из Душегубки.

Лили осторожно выбирает карты, держа их между кончиков указательного и большого пальцев, словно стараясь свести контакт с ними до минимума. И кладет их лицом вниз на стол.

– Перевернешь их, Мэйв? – спрашивает Лили с неожиданной твердостью в голосе. – Тебе же нравится отворачиваться от одних и поворачиваться к другим.

Слышны громкие вздохи удивления. Лили только что обвинила меня.

Теперь на нас как будто обращены все взоры в классе. Даже Фиона отложила телефон и сбросила с себя вид «я выше всего этого», который она напускает на себя во время занятий.

Невозможно понять, что можно ожидать от Лили. Я краснею, вспоминая о вчерашнем вечере, когда закрыла глаза и ожидала поцелуя от ее старшего брата. Неужели он рассказал ей? Они настолько близки? Год назад они не особо разговаривали по душам, но вдруг все изменилось. В конце концов, оба они странные.

Я переворачиваю первую карту Лили. Пятерка кубков, на которой изображена женщина, плачущая над лежащими у ее ног перевернутыми кубками.

Лили глядит прямо на меня.

– И что это значит?

Я вдруг испытываю страх перед ней. Где та скромная, ребячлевая Лили, которую я знала? Та, которая просила меня рассказать ей истории о привидениях, но плакала, когда они оказывались слишком страшными?

– Печаль, – отвечаю я, поморщившись.

В младшей школе мы с Лили вдвоем ходили на занятия для отстающих. Нам было по шесть лет, и мы складывали по буквам слова «К-О-Т» и «К-И-Т». Узнав, о том, что мы живем рядом, наши мамы подружились. Так началось замечательное время. Мы ночевали друг у друга, посещали семейные праздники, бегали по парку, пока наши мамы сидели и болтали в кафе часами. Дополнительные занятия закончились, а мы стали лучшими подругами.

До того, как пошли в среднюю школу, где вдруг стало очень важно, кто твои подруги.

Или, по меньшей мере, мне так казалось.

– Печаль, – скептически повторяет Лили. – Как-то уж слишком неопределенно.

– В каком смысле?

– Люди постоянно печалятся. Печалиться можно по самым разным поводам, – холодно говорит она. – А почему печалюсь я?

Потому что я тебя бросила.

Я слышу, как Нив и Мишель недовольно вздыхают – им уже стало скучно от того, как медленно все происходит. Помнят ли они, что мы когда-то были с Лили подругами?

– Ты печалишься, потому что… – я переворачиваю следующую карту.

Тройка мечей. Сердечная рана.

– Потому что тебя бросили.

Кто-то хихикает.

– О бооооже, – тянет Мишель. – Так у тебя был БОЙФРЕНД?

– Какое поразительное достижение, Лили, молодец, – говорит Нив покровительственным тоном.

Лили краснеет. На мгновение я почти не сомневаюсь в том, что она сейчас выскажет все, что знает про меня, и та сомнительная популярность, которую я обрела в последние недели, окончательно развеется. Даже если мы не общались за последний год, наши мамы до сих пор часто говорят друг с другом.

Никто и никогда не смотрел на меня с той ненавистью, с которой смотрит на меня Лили О’Каллахан прямо сейчас. Меня охватывает такое чувство, будто мои кости разъедает кислота.

– Переверни последнюю карту, Мэйв, – сухо говорит она.

Я переворачиваю. Поначалу буквы никак не складываются в осмысленное слово. Несколько секунд я мысленно проговариваю их, возвращаясь к тому времени, когда была шестилеткой и проговаривала каждую букву в слове «лодка».

ДОМОХОЗЯЙКА

Я открываю и закрываю рот в потрясении. Откуда тут взялась карта Домохозяйка, если я точно помню, что оставляла ее в ящике своего стола? Совершенно точно вынимала ее из колоды.

– Что это значит? – спрашивает Лили, тоже заметно обескураженная.

Гнев ее тут же пропал. Она всегда верила во всякие магические вещи. Особенно ее очаровывали и ужасали истории про волшебные крепости фей, оборотней, ведьм, банши. Она невольно стремилась ко всему таинственному, но пугалась своей веры. Скорее всего, она бы ни разу не попросила меня разложить ей карты Таро, даже если бы мы оставались подругами. Она слишком уважает все оккультное, чтобы так запросто обращаться с ним.

– Не знаю, – говорю я, и она точно чувствует, что дрожь в моем голосе реальная. – Это дополнительная карта.

– Скажи, что она означает, – говорит Лили, не сводя глаз с картинки, на которой изображена женщина с ножом в зубах и паршивой гончей у ног. – Она плохая, правда? Скажи, что она значит, Мэйв.

– Плохих карт не бывает! – вмешивается Фиона, которая, очевидно, наблюдала за нами все это время. – Разве ты не так все время говоришь, Мэйв? Плохих карт ведь нет?

– Ну да, – хрипло говорю я. – Плохих карт нет.

Лили выглядит так, будто вот-вот разрыдается.

– Скажи мне, Мэйв. Я же не ребенок, чтобы мне ничего не говорили.

– Я не знаю, что она означает, – повторяю я.

Лицо Лили багровеет, ноздри раздуваются. Чистый гнев охватывает ее и пересиливает тревогу. Она ненавидит меня за то, что я так с ней поступаю. За то, то выставила ее на посмешище, за то, что заставила бояться чего-то – того, чего, по моему мнению, она точно испугается.

– Как это похоже на тебя, – огрызается она, и на нас смотрят даже те девочки, которые до сих пор оставались в стороне.

– Ты истинная Мэйв, – цедит она сквозь зубы.

– Лили, – я пытаюсь говорить тихо, чтобы успокоить ее.

Но, помимо паники и чувства вины перед Лили, меня охватывает ужас от того, что я вижу карту, которую совершенно точно вынимала из колоды.

– Постой. Я действительно не знаю, что она означает, понятно?

Но Лили не намерена останавливаться. Гнев в ней нарастает медленно, но когда нарастает, то ее уже не остановить.

– Ты сделаешь все, что угодно, ради внимания, правда, Мэйв? Но потом, когда все смотрят на тебя, тебе нечем доказать свои слова.

Девочки вокруг нас громко охают, и я даже слышу «мяу!» со стороны двери.

– Не могу поверить, что мы когда-то дружили, – говорит Лили, по-прежнему не сводя глаз с Домохозяйки. – Ты плохая подруга, Мэйв.

Фиона морщится от такой грубости, в ее взгляде прослеживается жалость ко мне. За ее плечом я вижу, как между собой переглядываются Мишель и Нив. Они как бы говорят: «Если даже такая лузерша не хочет дружить с ней, то с какой стати с ней общаться нам?»

Нет, нельзя позволять Лили так обращаться со мной, не на глазах у всех. Нужно ей как-то ответить.

– Жаль, что мы вообще когда-то дружили, – огрызаюсь я. – И вообще, Лили, я хочу, чтобы ты исчезла.

Лили смотрит на меня так, как будто я прищемила ей пальцы дверцей автомобиля. Она делает шаг назад и со слезами на глазах прикусывает губу.

Звенит звонок, и все отправляются на последний в этот день урок. У меня сейчас граждановедение. У Лили география. После занятия я оглядываюсь по сторонам в поисках ее, покусывая ногти. Ведь еще можно все отменить, правда?

Как я могла заявить Лили, что жалею о том, что дружила с ней? Ведь я даже не смеялась – по-настоящему, до боли в животе – с той поры, как мы перестали быть подругами. Я скучаю по ней, и уже давно. Даже еще до того, как я порвала с ней окончательно в прошлом году, я начала отдаляться от нее после того, как мы перешли в среднюю школу. Мне казалось, это нормально. Нормально расти по отдельности, нормально сожалеть об отдалении. Это была здоровая грусть, грусть, которую испытываешь по поводу кукол Барби и игрушечных пони, когда становишься слишком взрослой, чтобы играть с ними. Но Лили – это не игрушка, которую можно закинуть в дальний угол ящика. Она человек. И очень замечательный.

После школы я не могу найти ее, как и не вижу Ро в автобусе.

Все выходные я беспокоюсь о ней и как бы невзначай спрашиваю маму, не общались ли они в последнее время с миссис О’Каллахан. Оказывается, что нет, не общались. Мама с папой отправляются в воскресенье вечером в Лиссабон, и мы с Джоан заказываем еду и поглощаем ее за просмотром реалити-шоу «Певец в маске».

Часов в десять свет вдруг выключается, и комната погружается во тьму. Я подпрыгиваю, поскуливая, как собака во время грозы.

– О боже, Мэйв. Успокойся. Это лишь пробки вылетели.

– Знаю. Извини. Просто испугалась.

Наш дом старый, и проводка в нем никуда не годится, так что подобное происходит часто. Джо встает на стул в прихожей и щелкает переключателем в электрическом щите. Свет тут же загорается, но телевизор не включается. Джо начинает было возиться с ним, но быстро понимает, что ничего не соображает, и сдается. Мы сидим перед ним, не зная, что и думать.

– Наверное, сломался, – говорит она неубедительно. – Отец целый день будет ворчать: «Стоило вас одних на две минуты оставить» и т. д, и т. п.

Я смотрю на наши отражения в темном блестящем экране. Две сестры, совершенно не похожие друг на друга. Джоан выглядит и двигается как профессиональная теннисистка. Она поджарая и мускулистая, с выступающими скулами и относительно «скандинавской» внешностью. Светлые волосы всегда собраны в хвостик. Вид у нее всегда здоровый, как у человека, питающегося морковными палочками. У меня же внешность, о которой мама говорит: «Прямо из Армады» – то есть у меня темные, похожие на проволоку волосы и «монобровь», которую приходится выщипывать каждое второе утро, если я не хочу привлекать к ней внимание. Мой брат Силлиан тоже так выглядит. «У Мэйв и Силлиана средиземноморское сложение», – говорит мама, что странно, потому что с любой стороны все родственники у нас только из Ирландии и ниоткуда больше.

– Все нормально? – спрашивает Джоан, тыкая меня палочкой для еды.

Ей вдруг захотелось поговорить после нескольких часов добродушного молчания.

– Ты за все выходные ни слова не сказала.

– Все нормально, – без выражения отвечаю я.

– Хочешь попрактиковаться на мне в своем Таро?

– Нет, спасибо. Я как бы уже завязала с ним.

– Завязала? Уже?

Может, я преувеличиваю. В конце концов, Лили шестнадцать лет, как и мне. Возможно, за последний год она заметно повзрослела. Может, она переросла свое слишком богатое воображение и свои страхи, но я не могу забыть, с какой яростью она упрекнула меня во время расклада. Высказала все, что думала, и заставила воспринимать ее как равную, а не как давнюю подругу детства. Как будто с тех пор, когда я разговаривала с ней в последний раз, в ней поднялся целый океан. Океан, который заставил нас еще дальше отплыть друг от друга.

Мне становится плохо всякий раз, как я гляжу на карты. Я пару раз перебрала их, чтобы вынуть карту Домохозяйки, но она исчезла. Может, ее взяла Лили? Неужели она в возбуждении положила ее к себе в карман?

В понедельник я извинюсь. И даже прекращу «Консультации Таро». Буду вежливо вести себя с Лили, и потом, возможно, мы подумаем о том, чтобы снова стать подругами. Теперь, когда мы подружились с Ро, мы можем тусоваться все втроем.

Но в понедельник Лили не приходит в школу. И во вторник тоже не показывается.

И только в среду появляется полиция.