Все демоны моего мужа (СИ)

Глава двадцать третья. Схватка

Ощущение безнадежности, обиды и тоски, видимо, сильно приглушенное пустотой, которая осталась на месте выпитых из меня эмоций, заплескалось где-то под черепом, сдавило виски, плюхнуло горькой горечью в затылок.

– Привет! – как можно равнодушнее попыталась сказать я. – А где остальные?

– Далеко, – ухмыльнулся Генрих. – Пока этот красавец работает, они и пикнуть не смеют. У нас слаженная команда, ты не находишь?

Он опять захохотал и потрепал снисходительно Шаэля по затылку.

– Этот ещё новенький, но ничего, скоро пообтешется.... Тебе же он нравится, сука блудливая?!

Демон вдруг резко разозлился, глаза его, и без того красные, наливались нереальным малиновым оттенком. Это были уже не белки, испещренные лопнувшими сосудами, а самые настоящие нечеловеческие впадины, в которых плескались все ужасы ада. И, да, почему-то малиновый цвет их выглядел невероятно зловеще.

– И как тебе с ним покувыркалось, тварь?!

Я так и сидела, обхватив колени руками и не двигаясь. Сжалась в себя, пытаясь сообразить, как себя вести, чтобы было не так больно. Шаэль молчал все это время,

только все сильнее наваливался на косяк, краем глаза я заметила, что он почти сползает по дверному проему. Казалось, силы оставляют его. Хотя.... Я не знала, могу ли звать его, как прежде, Шаэлем. Наверняка у него уже какое-то другое имя.

Мое сознание словно разделилось. Причем, сразу на несколько фрагментов. Один фрагмент просто растекался по комнате вне себя от ужаса. Второй четко и со стороны наблюдал ситуацию. А третий.... Третий, не заглядывая в будущее и не паникуя, стремился отодвинуть момент боли, напряженно выискивая в глубинах мозга тему для разговора, чтобы заставить болтуна Генриха отсрочить свои намерения. Демон собственно никуда и не торопился, судя по всему. И поговорить ему очень хотелось. Как хозяину положения, в котором все сошлось к его пользе и удовольствию.

– Ты хочешь, чтобы я попросила у тебя прощения? – собственный голос слышался как бы со стороны, и я сама удивилась, насколько спокойным он был.

– А на фиг это мне? – Генрих говорил теперь намного лучше, словно распухший язык ему больше не мешал. Надо сказать, что его облик становился все привычнее прямо на глазах. Если бы не два малиновых ада, которыми он то плескал на меня, то поглядывал на невероятно бледного бездейственного демона, можно было сказать, что передо мной практически Влад.

– Какого ляда я могу хотеть твоих извинений?

Я пожала плечами, бросая короткие взгляды на Шаэля. Но он все так же был заторможен, ушедший в себя, казалось, уже за грань безумия. Мне показалось, что ещё немного, и изо рта у него закапает вязкая, коричневая конфетная слюна. Генрих все-таки перехватил мой взгляд. Садист-извращенец был очень наблюдательным.

– Лиза, наивная моя девочка! Чего ты от него хочешь? Видишь же, он не выдержал. Сломался. Если не придет в меня, то хана – отработанный материал. Ни туда, ни сюда.

Мне вспомнился безумец в парке, которого я угощала конфетами. Вот, значит, как выглядит с точки зрения Генриха отработанный материал. Бедный парень! Значит, он пробовал устоять перед демоном, вселяющимся в него. Какой ценой!

– А вообще-то, давай поговорим в непосредственной близости. – Генриху, видимо, надоело крутиться возле добычи, пуская слюни вожделения. Впрочем, я тоже была готова. Потому что уже сжимала рукой, пряча в колени, осколок стекла, который нащупала на подоконнике. Вчера, подметая пол, я зачем-то положила его сюда, а не выбросила вместе с другим мусором. Теперь поняла зачем.

– Подойди ко мне, мой сладкий.

Я резко изменила тон голоса на издевательски медовый, подражая демону. И это, хоть всего на секунду, но заставило Генриха остолбенеть.

– Ты... Ты чего? – как-то расстроено по мальчишески проговорил он.

– Ты же повеселиться хотел?! – безнадежность положения вдруг вызвала у меня отчаянное веселье. Терять было нечего, и это состояние словно вывело меня из-под непрерывного насоса перекачки энергии, которая все это время уходила к моему мучителю. Я просто разозлилась. Но очень.

В тот же момент злость, как распрямившаяся пружина, выбросила меня с кровати, в голове пронеслись слова, которые все время повторяли птицы «Научись держаться за воздух», и в это мгновения я вдруг явно ощутила, что они означают. С точки принятия мной пусть безрассудного, но деятельного решения, вдруг воздух действительно сам стал поддерживать меня, он загустел настолько, что я смогла использовать его как опору для прыжка.

Удивленные глаза Генриха, так и не потерявшие свой жуткий малиновый свет, заполнили собой всю комнату. Я словно втягивалась в эти неестественные адские озера, успев удивиться выбору цвета в Преисподней.

– Что же ты приуныл, мой сладкий?! – успела выкрикнуть я с веселой злостью, и резко выбросила вперед руку острым углом куска бывшего окна. В воинственной порыве я ничего не почувствовала, но на шее Генриха тут же прочертилась удивительно ровная линия, набухшая каплями малиновой крови. Он схватился рукой за место ранения, увидел кровь на ладони, и обиженно произнес:

– Мне же больно.... Как ты могла?

И тут я поняла, что мне пришел конец. Он больше не кричал, не ругался. Генрих просто молчал, но интуиция подсказала, что его единственное движение в мою сторону может стать последним для меня. Надо сказать, что умереть я вовсе не боялась. А ужас сковал меня перед чем-то страшным, таким, что за гранью простого человеческого понимания. И я понимала, что ужас будет долгим. Вечно долгим, если можно так перевести с демонического на человеческий. Боковым зрением я заметила тот же ужас в глазах Шаэля. Взгляд его отчаянно стремился ко мне, но тело безвольной марионеткой с обрезанными веревками все так же унизительно беспомощно обвисало по стене. И тут....

На пороге появилась Ануш. Меньше всего я ожидала увидеть её в этот момент.

– Ес араркум ем! – закричала она, и Генрих на минуту повернулся к ней. – Проклятый Каджи, пошел вон в свою Каджети! И как ты посмел явиться в Её храм?!

– Иди к черту, жрица, – зарычал он, облизывая налившиеся малиновым соком губы. И захохотал, видимо страшно довольный своей шуткой. – Твоя Дева давно мертва, и кто помешает мне в моей законной охоте? Тем более, твой выдохшийся мальчишка так кстати привел меня сюда сам!

Воспользовавшись тем, что Генрих продолжил светскую беседу с Ануш, я со всей силы ударила его ещё раз осколком. На этот раз по руке, которую он протянул было в сторону Ануш. Она громко и одновременно с рычанием Генриха вскрикнула:

– Держи крепко, куйр!

И в воздух, за который я все ещё держалась, через голову Генриха тут же полетела небольшая вещичка, а через долю мгновения я держала в руке знакомый кулон. В тот же миг через мою ладонь пошли уже знакомые мне теплые волны, но быстро, несравнимо быстрее, чем в Доме Невесты. Они несли уже не томное покалывание и телесную истому, а ощущение, словно через меня устремился холодный огонь. Он опалял всю мою душу, но тут же откатывался назад, оставляя прохладу стали на сердце. Ощущение было болезненным и мучительным, но вместе с ним через боль, жар и холод через меня вдруг прошел столб света, и я растворилась в ком-то, бывшем явно не мной. Ярость такой силы, какой я не испытывала никогда в жизни и даже не подозревала, что могу так ненавидеть, пронзила меня с головы до пят. И вместе с ней в меня пришла Сила.

Демон вместо того, чтобы отобрать у меня кулон, вдруг забился в истерике, закружился на месте, стал съеживаться, скукоживаться и вдруг тоненько и душераздирающе завыл. Но у меня не было к нему ничего, кроме невероятного презрения и брезгливости. Незнакомые слова заполнили меня, и я вдруг стала выкрикивать что-то ужасное, но до конца и сама не понимала, что я кричу. Не от кулона, нет, уже от меня во все стороны плескались искры холодного огня, и когда они попадали на Генриха, он пронзительно вскрикивал, съеживался и старался отползти от того, что в данный момент стало мной. «Это честно, – подумала я сама, – потому что сейчас на равных!». Хотя, конечно, не совсем на равных был этот бой. То, что рождалось во мне, было гораздо старше, сильнее, могучее, яростней и меня, и этого забулдыги-демона.

От света, безжалостно заполнившего всю комнату, ожил Шаэль. Он с трудом протянул руку и преградил дорогу Генриху, готовящемуся сбежать. Теперь уже Ануш стояла в каком-то странном трансе, словно держала происходящее на своих не таких уж могучих плечах.

Демон упал под напором Шаэля. Я подошла к нему. И что-то спросила на незнакомом мне языке. Генрих кивнул и заплакал. По детски, размазывая слезы по лицу. Слезы мешались с кровью, которой было перепачкано его горло и руки. Малиновый цвет и крови, и глаз сгущался, терял чистоту и прозрачность, становился больным и несвежим.

Генрих, подняв на меня умоляющий взгляд, в котором блестели слезы, о чем-то горячо начал просить.

– Нет, – обессилено шепнул Шаэль, но я его услышала. – Здесь нет твоего мужа. Совсем нет.

И тогда то, что набрало силу во мне, подняло руку с кулоном. Впрочем, я чувствовала, что кулон совсем был не нужен, чистая сила шла уже от моего собственного холодного света, даже не нужно было и руку-то поднимать. Скорее всего, это был просто красивый жест. Сила во мне могла просто пожелать, и она пожелала. Огонь прошел сквозь рыдающего Генриха, который тут же завизжал, волосы у него на голове стали дыбом, кожа истончалась на глазах. Демон горел в чистом холодном огне, что был полной противоположностью огню адову. И когда от него не осталось ровным счетом ничего, я почувствовала невероятную усталость. И тут же отключилась. Совсем. Даже не слышала звука своего падения.

***

Сквозь сон упрямым речитативом доносятся незнакомые чуть гортанные слова. Ощущение, что они произносятся не речевым аппаратом, а исходят из недр неземного существа. Слова, как надоедливые мухи, лезут в мой сон и назойливо вытягивают из блаженного состояния. Сон очень приятный. Из тех, что ещё долгое время сладким послевкусием разбавляют серые будни. Что-то из Древнего Египта. Странно, но мне нравится. Словно наконец-то попала домой. Вырвалась из того состояния, когда вдруг на собственном диване в собственной квартире мелькнет мысль: «Хочу домой». Так вот, тут ничего подобного произойти не могло. У меня ровно подстрижено каре, как у древнеегипетских танцовщиц, перехваченное обручем-диадемой, на ногах – хлипкие подобия сандалий, на плечах болтается просторная туника, которая спускается ниже колен, и очень мешает движению. Почему? А, вот оно.

Оказывается, что я, которая не совсем я, карабкаюсь на огромную, выжженную солнцем каменистую гору. Взбираться тяжело, но надо. Это не тяжелое, безнадежное «надо», а «надо» несколько даже веселое, залихватское.

– А вот так! Надо мне! – говорю сама себе я, которая не совсем я, и карабкаюсь дальше.

На самой вершине замечаю все в том же припадке странного веселья, что на меня смотрит огромный, только что открывшийся глаз, и понимаю, что покоряла я не горные вершины, а огромного дракона, который спал, наверное, здесь не одно столетие.

– Ух ты, – думаю, и на этом самом интересном месте в мой сон начинают вонзаться чужие слова, делая в нем все новые и новые прорехи. Когда от сна остается только ветхая, вся дырявая тряпочка, которую я из последних сил пытаюсь удержать, приходится открывать глаза.

Лежу на полу, и мне не то, чтобы больно, а как-то очень устало. Я устала. Когда? Кажется, совсем недавно произошло что-то странное. Пытаюсь пошевелить рукой, но тут же издаю протяжный неожиданный стон. Мышцы от каждого даже чуть заметного движения ломит так, словно я, пролежав всю зиму на диване, поедая халву в шоколаде, вдруг решила накануне посетить тренажерный зал и перезанималась на всех снарядах сразу. Даже не так, а гораздо сильнее. Я опять закрываю глаза, потому что толку от них все равно нет. Только пляшут какие-то серо-зеленые пятна, когда пытаюсь что-то рассмотреть в окружающем пространстве.

Кто-то кладет прохладную ладонь мне под затылок, помогает чуть приподняться. Я опять непроизвольно пищу, потому что на полноценный крик у меня сил не хватает. У моих губ оказывается теплый отвар, он пахнет очень приятно, и я делаю маленький глоток.

– Ещё немного, сестра, ещё....

Я пью маленькими глотками то, что мне так настойчиво предлагают, и чувствую, что с питьем в меня входит постепенно энергия. Когда в следующий раз пытаюсь поднять ресницы, пусть не очень резко, но вижу комнату, а не бестолковые пятна. Комната кажется мне знакомой. Обзор тут же заслоняет лицо какой-то женщины. Она смотрит мне в глаза внимательно, и почему-то одновременно с любовью и ненавистью.

– Ты смогла, сестра, – говорит мне через придыхание женщина, и я вспоминаю, что её зовут Ануш.

– Ануш.... – выдыхаю я, а на вдохе опять глотаю пробуждающий к жизни напиток.

– Молодец, – радуется она, но как-то опять со злостью в голосе. – Сколько пальцев?

Лицо исчезает, а вместо него появляется пухлая пятерня.

– Пять, – удивленно сообщаю я.

– Слава тебе, Дева! – вздыхает Ануш, и в тот же момент я чувствую, что она мягко кладет мой затылок опять на что-то твердое, и почти выпитый стакан убирается от моих губ.

Ануш произносит несколько слов на непонятном языке, и совсем выходит из поля моего зрения.

Я пытаюсь приподняться самостоятельно, и у меня это получается. Теперь в видимый мной ракурс попадает знакомая комната, и я вспоминаю....

– Ануш! – сиплю я настолько громко, насколько у меня это получается. – Ануш, где Влад? Где Генрих? Где Шаэль?

Откуда-то сбоку доносится шорох, и я с усилием поворачиваю голову на этот звук. Ануш склонилась над диваном, на котором лежит .... Шаэль? Влад? Мне не видно с пола, и я делаю ещё одну попытку приподняться, как можно выше.

– Здесь Шаэль, – успокаивает меня Ануш, видя мои неуклюжие старания.

– Он жив?

Ануш вздыхает.

– Жив. Но он ли? Жду, когда очнется.

– Что ты имеешь в виду? – Фраза у меня получается достаточно длинной, чтобы назвать наш разговор уже диалогом.

– Честно говоря, я не знаю, справился ли он с тем, что ты навела на него.

– Я? – Мне становится очень горько, и, видимо, эта горечь дает мне силы совсем сесть, хотя все ещё держась руками за ... пол? Мне кажется, что меня все ещё поддерживает воздух.

– Ануш, я сама пострадала....

– Ты исправила то, что могла. С помощью её силы. Но раз она дала её тебе, значит, имеешь на это право. Поэтому только разговариваю с тобой. Раз уже она отметила, значит, в тебе что-то есть. Только я не вижу ничего. Поэтому когда наберешься сил, уходи. Все ещё видеть тебя не могу. Вместо тебя тут должна была быть через год она. И мне стало бы несравнимо легче.

– Где Влад? – совсем не в русле нашей беседы, но вполне логично предлагаемым обстоятельствам спрашиваю я тогда.

– Нет его. – Все так же мрачно бурчит Ануш. – Не думаю, что ты когда-либо где-либо с ним встретишься.

– Но....

– Остальное тебе знать не нужно. Живи спокойно. Демоны тебя больше не потревожат. И оставь нашу семью...

Ануш делает паузу, и вдруг уже совсем мягко и просительно тянет:

– Пожалуйста. Шаэль – все, что у меня есть. Память о светлой сестре и разбитая надежда на возрождение. Дай нам спокойно жить. Если только...

Она бросает ещё один взгляд на бездвижное тело Шаэля.

– Если только очнется именно он.

– Может, Генрих.... – мой голос просто прерывается от предчувствия вероятных событий.

– Надеюсь, что нет. Хотя он очень хитер. Вонючий каджи, демон пустынных земель, пожиратель всего дерьма, что носят в себе люди.

Ануш переходит на ругательства на уже непонятном мне языке. Но это именно ругательства, как-то сомнений в этом не возникает.

Я приподнимаюсь уже совсем, хватаясь рукой за стену, чувствуя, что ещё очень слаба, чтобы куда-то сейчас идти. Тетка Шаэля бросает быстрый взгляд на меня, и нехотя цедит сквозь зубы:

– Там стоят ослики, которые умеют лазить по горам. Они отвезут тебя в деревню.

– Но я....

– Уходи. – Твердо говорит Ануш. – Ты не представляешь, с чем ему пришлось бороться. Будем надеяться, что он победил. В нем было нами заложено много чего, кроме слепого инстинкта размножения. Мы воспитывали.....

Она стоит уже практически на коленях над безжизненным телом Шаэля, словно слепая водит руками над его бледным, безразличным, словно восковым лицом. Я тоже застываю на месте, вжимаясь всем телом в придверной косяк, как несколько минут тому назад стоял демон бездействия, и смотрю на неё умоляющим взглядом, не смея ни сказать ничего, ни даже шевельнуться. Наконец она словно нехотя бросает через плечо:

– Я постараюсь сделать все, что возможно. Исправить....

Тут она осекается и добавляет как-то уже с задумчивым доверием:

– Каждый раз удивляюсь.... Такие есть мужчины.... Если выжечь в них демона, от них самих ничего не остается. Неужели в них изначально ничего не было, кроме насилия?

Так как вопрос звучал риторически, я решила, что могу на него не отвечать. Тем более, что и ответа-то у меня совершенно не было.

– А я...., – зато у меня появляется возможность вклиниться в её краткий монолог, – Ануш, что теперь делать мне?

Она резко оборачивается:

– Живи.

– И.... все?

– Все.

– А как.... Теперь?

– Как нужно. Ты это и сама знаешь. Теперь, когда научилась держаться за воздух, ты можешь все.

– А если я хочу .... Как вы?

Тут Шаэль вздрагивает, оживает, мы обе чувствуем это. Несмотря на боль и слабость, я бросаюсь к кровати.

– Ануш, пожалуйста, позволь мне....

Несмотря на то, что я чувствую к Шаэлю брезгливость и обиду, все во мне устремляемся помочь ему. Но Ануш сразу отодвигает рукой и меня, как таковую, и мой порыв, довольно, кстати, грубо и больно.

– Уходи, – уже кричит она, – остальное видно будет.

И я ухожу, пошатываясь, чувствуя, что меня только что практически приняли в жрицы Девы Гнева.

Лия сидела перед огромным костром из сухих гнилых досок. Моросил мелкий дождь, но был он приятен, особенно охлаждая возле жара, идущего от костра.

– Ты что делаешь? – спросила я.

– Коровы все-таки проломили забор окончательно, – задумчиво сказала она. – Алекс привез сетку рабицу, и я, убрав все гнилье, натянула новое ограждение.

Лия не задавала лишних вопросов, словно я выскочила на минуту в магазин за хлебом, а не провела несколько дней непонятно где. Только бросила быстрый взгляд, в котором читалось: «Все в порядке?». Я так же молча ответила, что да.

Села на обломок одной из доски, и оглянулась. Позади меня грудой лежали доски, оставшиеся от забора. Их была ещё целая куча. Костер предполагался надолго.

– Давно было пора расчистить этот бардак, – продолжила Лия какую-то свою мысль. – Тебе не кажется, что огонь, сжигающий старье, очень символичен?

Я кивнула, потому что мне казалось, и ещё как.

– Тут очень уютно. Хочется сидеть долго-долго и смотреть на костер. А когда он прогорит, смотреть на что-нибудь ещё, не менее прекрасное.

Лия посмотрела на меня с удивлением:

– Ты как чувствуешь. Раньше здесь была калитка, в этом уголке на большом мягком диване сидел старый хозяин дома, зазывал всех проходящих мимо на вино и разговоры. Так что место вполне напитанное.

Я подумала, что когда мы сожжем все старые доски, нужно будет убрать пепелище и поставить тут диван. Пить вино и зазывать гостей. В перерывах между.... Между чем, сказать не могла. Но мне захотелось состариться именно так. И что-то подсказывало, что теперь я имею на это право.

КОНЕЦ.