Времена не выбирают

Глава 8 Плоды просвещения

Выпивку она терпеть не могла, причём не только из-за своих профессиональных обязанностей — разведка должна быть с ясной головой в любое время дня и ночи, в режиме 24/7. Особенно ей не нравились последствия, которые наступали поутру после обильного напитками застолья.

Пётр Алексеевич явно пребывал в состоянии похмельного синдрома. Да, он почти не пьянел, даже когда пил как не в себя. Но слабая чувствительность к алкоголю не отменяет вульгарного бодуна, который преследует его так же, как и прочих смертных. Впрочем, это не помешало ему с утра пораньше вытащить младших Черкасовых на приватную беседу. Те явились в тщательно вычищенных преображенских мундирах.

К слову, он был не один: в кабинете присутствовал гвардейский сержант, судя по головному убору, зажатому под локтем — бомбардирской роты. А судя по его заинтересованному взгляду, он в курсе если не обо всём, то о многом; как минимум, о технических предложениях.

— Вольно, господа, — сказал государь, отпив из стаканчика что-то резко пахнущее. — Праздник праздником, а дело делом. Сержант бомбардирской роты Корчмин — знатный устроитель фейерверков, однако не только ими славен. Показал ему ваши чертежи. Говорит, непросто будет сии станки да пушки изготовить, но возможно.

— Точно так, твоё величество, — ответил бомбардир. — Станки изрядные, да где такие свёрла взять, чтобы не полый ствол после литья рассверливать, а цельную отливку. Сила для такого сверления потребуется большая, хотя бы водяное колесо.

— Надо будет — всё найдём, — Пётр Алексеевич медленно, но верно оживал. — Раз есть проект, значит, люди посчитали. Сколько времени тебе надобно?

— Пушки невеликие, однако хитро измыслены. Ежели за дело сразу после Крещения взяться, то к лету, думаю, первый образец смогу представить.

— Я тебе помощника дам, — сказал государь и перевёл взгляд на Евгения. — Проводи, поручик, Василия к своему Орешкину. Они из одного теста сделаны, быстро договорятся… А ты, сержант, останься, переговорить надобно.

«Штирлиц, а вас я попрошу остаться», — не без иронии подумала Катя. Разговор после вчерашнего напрашивался сам собой, но лишних ушей быть не должно. Кстати, Женя понял, что при Василии лучше не упоминать о будущем, по крайней мере, пока. А её ждали расспросы, и хорошо, если не с пристрастием…

— Садись и рассказывай, — Пётр указал ей на стул, стоявший напротив. — Что посол?

— Думаю, скоро попробует выйти на контакт, — ответила Катя. — Причём, не он один. Интерес проявлен, буду ждать.

— Что им говорить, сама знаешь. Денег посулят — поломайся, стряси с них побольше и возьми, а сама ко мне с докладом, чего от тебя за то хотят… Ладно. Ты ещё полвечера рядом с Алёшкой моим сидела. О чём говорили?

— О разном. Пыталась понять, что из него уже получилось и что может получиться.

— На что тебе этот дурак?

— Он далеко не дурак, тут ты ошибаешься. Парень умный, знания усваивает и общается легко, не ленив. Но есть три жирных минуса, которые эти его достоинства перечёркивают. Во-первых, он …скажем помягче, крайне нерешителен. Во-вторых, обладает ничем не обоснованным чувством собственного величия. И в-третьих, не имеет своего мнения и совершенно не разбирается в людях. Я с ним поболтала о том, о сём, и он уже через полчаса говорил моими словами, выдавая их за собственные размышления. Им будет вертеть любой проходимец. Уже вертят, насколько я вижу, по его отношению к тебе. Суди сам, насколько это хорошо или плохо.

— И ведь не боишься говорить такое о царевиче, — в голосе Петра зазвучали грозные нотки.

— Кто ещё решится сказать тебе всю правду?

— То-то и оно, что больше никто, — фыркнул государь, снова отпив из стаканчика. — Оттого и тошно. Даже твой братец, и то язык прикусывает иной раз. Ты — другое дело… За то иногда придушить тебя готов.

— Ну, извини, проблему ты создал себе сам, — Катя говорила как обычно — своим «фирменным» невозмутимым голосом. — Иногда лучше выслушать горькую правду и принять её во внимание. Да, я знаю, что рискую. Ты у нас известный любитель головы с плеч снимать. Но если слушать только то, что приятно…

— Ясно, что тогда будет, — согласился Пётр. — Может, потому до сей поры тебя и не прибил — иные никогда не решатся сказать то, что говоришь ты… Бог с ней, с горькой правдой. Тебя я выслушал, теперь слушай меня. Полагаю, караулы у Карлуса усилить надобно. Покуда он жив, сие означает мир. Едва его удавят, а охотников сотворить такое ныне прибавится, миру не бывать. Мы к настоящей войне будем готовы хорошо если через два года. Потому поберечь бы сего …царя Македонского. Кому довериться, ежели не вам, и особливо тебе?

«Гад ползучий…»

— Я поняла, — обречённо вздохнула Катя. — Это такая изощрённая месть с твоей стороны.

— А ты думала, что сможешь дерзкие слова безнаказанно говорить? — Пётр допил содержимое стаканчика одним глотком и скривился: кислое. — Нет уж. Впряглась — так вези.

— Куда ж я денусь…

Странное дело: она была рада, что ввязалась в большую политику. В конце концов, её творят люди, притом, примерно с теми же «сдвигами по фазе», что и у неё самой. Так, наверное, проще понимать, в какую степь может их занести.

Ну, Карл. Ну, Двенадцатый. Можно подумать, не она его почти трое суток увозила от шведской армии на разболтанной старой карете. Сопляк восемнадцати лет, умеющий воодушевить своих солдат на любые полубезумные поступки. Мажор с невыносимым характером, которому так и хочется набить морду. Залог мира и примерного поведения шведов. Если его прибьют, то у Петра попросту не будет времени на подготовку своей армии к неизбежному новому витку войны. Тут государь прав на двести процентов. Потому за шведом нужно глядеть в несколько пар глаз и круглосуточно.

А ей сейчас остаётся сделать две вещи. Во-первых, понять, кому из местных нельзя доверять в этом вопросе, а во-вторых, припугнуть Карла перспективой в ближайшее время склеить ласты. Пусть тоже подумает, кому выгодна его смерть.

В конце концов, в реальной истории его действительно пристрелили, причём, с высокой вероятностью — свои же.

Значит, снова «цифра», снова обвешаться своими ништяками, отобрать надёжнейших из надёжных парней — и к Карлу. Пугать и заставлять думать.

Насколько могли видеть гости из будущего, за три с лишним столетия в плане отечественных праздников мало что изменилось. Только и разницы, что перешли на григорианский календарь и Новый год стал предшествовать Рождеству. Да и смену дат здесь впервые отпраздновали 1 января всего лишь год назад, после знаменитого петровского указа.

Рождество миновало, но впереди были ещё новогодние торжества и Крещение. Всё это время народ гулял. Если, конечно, не было каких-то экстренных работ, то впервые в русской истории получались такие длинные зимние каникулы. По большей части люди с утра шли в церковь, затем по лавкам и на ярмарки за продуктами. После этого дым стоял коромыслом — хозяйки хлопотали у печей по всему городу. Днём на площадях публику развлекали кукольные балаганы, плясуны и мастера игры на народных инструментах. А к вечеру начинались массовые хождения друг к другу в гости.

Знать, повинуясь новым веяниям «сверху», праздновала несколько иначе. Титулованные и нетитулованные дворяне тоже ходили и ездили в каретах друг к другу. Из-за этих самых новых веяний им прибавилось головной боли с поиском модных тканей и пошивом платьев для балов. Особенно для дам и девиц, кои ранее сидели взаперти по теремам, а теперь должны учиться говорить по-немецки и изящно танцевать. И попробуй отвертись: государь мог нежданно нагрянуть в гости в любой дом — проверить. Уважительной причиной для отмены празднования становились лишь похороны кого-то из уважаемых членов знатной семьи — опять же устроенные пусть и по православному обряду, но на европейский лад. Да и то могли быть нюансы.

…Сегодня Дарья выписала ещё одного пациента — солдата с отлично зажившим пулевым ранением. Дитрих поднимался с лавки всё чаще, ходил всё лучше. Другие двое солдат, с огнестрельной раной и со сложным переломом, и парень с ножевым ранением, которого они недавно зашивали, тоже понемногу шли на поправку. Юхан по чудом раздобытой в одной из лавок, куда она попала неведомыми путями, потрёпанной аптекарской книге учил латинские названия лекарственных трав. Ребята из «Немезиды» притащили откуда-то — не иначе с разбора — старую, но ещё надёжную дверь с петлями и пристроили её на проход в «палату»… Словом, тишь да гладь, да Божья благодать. Дарья никак не участвовала в народных гуляниях. Ну, там, пару раз пришлось отпаивать кого-то отварами после «желудочных колик», и всё. Оставалось много времени на приготовление лекарств, которые могли храниться некоторое время, да пополнить запасы кетгута.

Растворимые нитки из медицинских припасов, попавших в руки «Немезиды», Дарья использовала крайне бережно, только на самые тяжёлые случаи, но всему рано или поздно приходит конец. Здесь, в Москве, она задёшево купила на царской кухне немного бараньих кишок и принялась за дело. Сейчас этот материал, начисто промытый, отмокал в миске с холодной водой. Поташ был заготовлен заранее, его слабый раствор для дальнейшего замачивания будущего шовного материала сделает часа через два. Потом оставит на ночь, а утром можно будет приступить к нарезке и скручиванию нитей. Ещё предстояло решать вопрос с их стерилизацией. Самопальной «карболкой» нельзя, кетгут после такого становится токсичным. Более современные методы недоступны. Придётся работать с банальным спиритус вини — то бишь хлебным вином, которое ещё придётся перегонять и дополнительно чистить. А потом искать способ хранения кетгута в герметичной таре, что тоже несколько проблематично, учитывая почти полное отсутствие необходимого оборудования для запаивания стекла. Да и самого стекла, собственно, тоже. В той истории целый Ломоносов понадобился, чтобы завести более-менее нормальное стекольное производство в России, но до его рождения оставалось десять с лишним лет. Можно какое-то время протянуть на завозном, но чем дальше, тем оно будет выходить дороже.

Даша делала заметки на черновых листочках, которые давно уже научилась не выбрасывать, а использовать для таких рабочих записей обратную сторону. Если понадобится, перепишет начисто: Катя говорила об этом. Мол, ты список необходимого потихоньку составляй, будем рапорт подавать, включим. Лучше бы помогли отбиться от здешних медикусов, которые ополчились на неё, как инквизиция на ведьму. Сами коновалы ещё те — рук не моют, инструменты не стерилизуют — а её обвиняют в шарлатанстве. Она их била железным аргументом: мол, пациенты, которых вы к смерти приговорили, у меня почему-то выздоравливают. Впрочем, это наверняка и было истинной причиной их ревности. Предвидя дальнейшую грызню, Дарья печально вздыхала. Оставалось только обратиться за поддержкой к брату и сестре, если совсем прижмут.

Впрочем, был ещё один способ избавиться от преследований со стороны, гм, коллег по ремеслу, но она не хотела об этом думать. Только почему-то мысли всё время возвращались на круги своя. И она ничего не могла с этим поделать.

…Голоса и шаги за дверью. Наверное, пациента привели, такое не раз уже бывало. Солдаты и дворцовая челядь уже знали, что «у Васильевны рука лёгкая», раны редко воспаляются и быстро заживают, и иные немочи скоро проходят. Потому и зачастили со своими недугами. Она уже отставила в сторону записи и приготовилась к осмотру, как дверь раскрылась во всю ширь, пропуская в «приёмный покой» двух мужчин, одетых по-военному.

Сердце словно остановилось на секунду, а затем понеслось вскачь. Она узнала одного из посетителей. Вот уж кого ждала сейчас меньше всего.

Второй посетитель, категорически ей не знакомый, держался за живот и имел предельно несчастный вид. Но одного взгляда хватило, чтобы понять: симулянт. Вот, значит, как. Наверняка это одна из милых шуточек в стиле Петра Алексеича, на которые он был горазд всю свою жизнь. Представление как раз в духе эпохи.

— Больного тебе привёл, Дарья Васильевна, — сказал государь — кстати, он как раз роль свою отыгрывал отлично, даже почти верилось в искренность его сочувствия. — Говорит, живот прихватило, болит так, что мочи нет. Как бы не помер.

Юхан принял это за чистую монету и дёрнулся было в сторону ящичка с лекарствами. Но учительница сделала ему знак не беспокоиться. Только после этого юный швед присмотрелся повнимательнее и тоже всё понял. Ничего, это не страшно, с опытом научится распознавать такое с первого взгляда.

Что ж, у старшей Черкасовой тоже есть чувство юмора. Весьма специфическое, медицинское.

— Хорошо, приступим к осмотру, — предельно деловым тоном сказала Дарья. — Садитесь, больной, — это уже второму актёру. — Вот сюда, лицом к свету… Так, откройте рот, скажите «Аааа»… Отлично. Диагноз ясен. Боюсь, без хирургического вмешательства не обойтись. Тяжёлый случай inflammatio dolum, терминальная стадия. Будем ампутировать.

Латынь Пётр Алексеевич знал и, услышав «диагноз», расхохотался.

— Всё, Алексашка, довольно прикидываться, тебя раскусили.

— Если б я ещё по-латински понимал, — заулыбался симулянт. — Чего сказала-то, Васильевна?

— Воспаление хитрости у вас, Александр Данилович, — с непередаваемой интонацией произнесла Дарья, сразу сообразив, с кем разговаривает. — Притом запущенное, медикаментозное лечение не спасёт. Может, всё-таки операция?

И смеялись уже втроём.

Нет слов, Дарья была рада его визиту. Но зачем эта шутейная проверка? Зачем он вообще сегодня пришёл, да ещё со своим верным оруженосцем Меньшиковым? Она ещё недостаточно разбиралась в этой эпохе. Здесь очень многое делается проще, чем три века спустя. А кое в чём можно запросто запутаться.

— Ну полно, — Пётр Алексеич прекратил затянувшуюся шутку. — Прости дураков, Дарья Васильевна, не в обиду тебе сие действо. Я в гости собрался, решил тебя пригласить, а то сидишь целыми днями при лазарете, скоро корни пустишь.

— В гости? — искренне удивилась Дарья. — Но мне нечего надеть, я не самый лучший гость для праздничного вечера… вот в этом, — она указала на свою «цифру», пусть ушитую по размеру и достаточно новую, но совсем не парадную.

— Стерпят, — отмахнулся государь. — Нынче времена такие. Ну, идёшь? Лазарет на ученика оставишь, парень толковый.

Сердце снова дало сбой. Будь что будет.

— Иду, — сказала она. — Только оденусь, холодно на улице.

— Едем к Апраксиным. Повезёшь нас, больной, а то и правда тебе здесь что-нибудь ампутируют, — добавил он со смехом.

— Два сапога пара — ты да Васька, — усмехнулся Женя, когда сержант Орешкин изволил явиться в «располагу» — уже за полночь. — Что, опять весь день колдовали над пушками и станками?

— Меня иногда прям подмывает спросить, не попаданец ли наш Вася, — негромко сказал Стас, запирая за собой дверь. — Он как показал мне чертёж большой ракеты, чтоб, как сказал, «выше облака пущать», я охренел. Натурально Циолковский. Но знаешь, Жень, — Стас понизил голос до шёпота, — от того, что сейчас видел у лазарета, я охренел ещё больше.

— Рассказывай, — командир быстро окинул взглядом спящих на своих соломенных лежанках «немезидовцев».

— Иду я, значит, сюда, стараюсь никому глаза не мозолить. По привычке проверил: в окошках лазарета слабый свет, всё нормально. Смотрю — а снаружи у двери двое стоят, разговаривают. Одного я сразу узнал: надёжа-государь. Вторую такую оглоблю попробуй найди. А его собеседник как будто из наших. Я тихонько подобрался, послушал и ушам не поверил. Дашка! Они про какую-то поездку в гости вспоминали и о новой встрече договаривались!

— Фигассе… — опешил командир.

— Погоди, это ещё не всё. Я-то читал, что Петруша баб сразу в койку приглашал, не было у него, видите ли, времени на ухаживания. А с твоей сестричкой он даже не обжимался. Стоят, держатся за ручки, как первоклашки… Что это вообще было?

— Чудо Господне, — буркнул Евгений, холодея от нехорошего предчувствия. — Ладно, я разберусь, что к чему.

На таком фоне спалось командиру очень плохо. К утру ухитрился задремать, чтобы меньше, чем через час, проснуться в крайне хреновом настроении. Ворочаться на соломе не хотелось, потому он тихо встал, оделся, затеплил свечу и занялся документацией. Ведь люди, не связанные с армией, представления не имеют, сколько бумаг требуется для нормального функционирования подразделения. К восемнадцатому столетию это относилось в полной мере, зря, что ли, писари состояли при каждой роте. Они не только составляли ведомости, но и вели архив. У «Немезиды» личного писаря не было, надо было или обращаться к ротному, или вести документацию самостоятельно.

Жизнь в эту эпоху была накрепко связана со световым днём. Сейчас зима, закаты ранние, рассветы поздние, на свечках экономят. Потому активность в городе начиналась в лучшем случае за полчаса до восхода солнца. Раньше этого времени не было смысла куда-то ходить и что-то узнавать. Ночные патрули тоже могли прикопаться, даже если ты гвардейский поручик. Да и с кем разговаривать, если все, кто нужен, благополучно спят либо сами в караулах. Но едва забрезжил рассвет, командир засобирался в лазарет — выяснить, что происходит. Личная жизнь сестры — это одно дело, но если это касается отношений с непосредственным начальством, надо точно знать, к чему всё может привести. И, если потребуется, убедить сестрицу взяться за ум. Дарья далеко не сентиментальная дурочка. Личная жизнь всегда была для неё месте эдак на десятом, потому и замуж до сих пор не вышла. Но она так похожа на маму, что иногда становилось страшно. Особенно после того, что случилось восемь лет назад. Мама была идеалисткой: всех людей, в особенности своих учеников, считала хорошими. Закончилось это, мягко говоря, очень печально.

Все планы ему обломала младшая сестрица. Явилась на рассвете с караула, причём несла его в полевой «цифре» и при полном вооружении — в бронежилете и каске, с автоматом, пистолетом на бедре, двумя гранатами «Ф-1» и парой ножей. Следом за ней явились ещё двое парней из разведки — тоже упакованные по последнему слову военной техники будущего.

— Фух, — сказала Катя, расстёгивая ремешок шлема. — Слава Богу, отстрелялись на сегодня.

— Вы что, госказну охраняли? — удивился командир. Царапнуло: его не поставили в известность о таком обороте дела.

— Карлсона теперь будем стеречь в усиленном режиме, — сказал один из парней. — Прямой приказ Петра. Тебя в «располаге» не было, пришлось срочно паковаться и идти в караул самим. Сейчас нас Вадик сменил, он с ребятами всю ночь там отсыпался. Потом Никитос заступит. Дальше очерёдность караулов определишь ты.

— Им будет полегче, — хмыкнула Катя. — Я нашего мажора припугнула как следует, у него даже голова начала работать как надо… Его прибить хотят. Догадываешься, зачем?

— Да уж, — Евгению не надо было объяснять, что произойдёт в этом случае. — Нам будет очень хреново.

— Потому и спешка. Нужно упредить возможных киллеров. Карлсон сейчас, наверное, подороже госказны будет. Короче, теперь мы телохранители шведского короля, вот такой выверт.

— Не выверт, а геморрой, — проворчал командир. — Очерёдность караулов я распишу, чтобы основной деятельности не особо мешали… Кать, на пару слов. Надо о личном поговорить.

Парни с пониманием отвалили вглубь «располаги» — снимать свои доспехи.

— Что стряслось? — негромко спросила сестра.

— Дашка, — хмуро ответил брат. — У неё роман.

— Я даже догадываюсь, с кем, — усмехнулась Катя. — Он, кстати, попросил меня за ней присмотреть. Сказал — чтоб никто не обидел.

— «Никто» — значит, и он тоже?

— Я пока не вижу проблемы… Жень, ты что, Дашку не знаешь? Если что-то пойдёт не так, она будет страдать, вздыхать, даже плакать, но никого к себе не подпустит.

— Что-то ты слишком оптимистична.

— Просто я немножко лучше тебя изучила Петра Алексеича. Ты хоть понимаешь, кто мы для него? Все мы?

— Вот как… Значит, Дашка для него что-то вроде иностранной принцессы.

— Скорее, инопланетной, вроде Аэлиты. И отношение соответствующее. Потому то, о чём ты подумал — это не первое, что должно нас беспокоить.

— Я помню, что в десять придут наши новобранцы.

— Тогда давай думать об этом. Сам будешь их натаскивать?

— Почему — сам? Всех вас запрягу, засранцы, не отвертитесь. Но смотри, Кать, если с Дашкой что-то нехорошее случится…

— …то что-то нехорошее случится с …кем-то ещё, — сказала Катя, снимая с себя экипировку. — И «кто-то ещё», кстати, об этом догадывается. Уговор, знаешь ли, дороже денег… Ветчина осталась, или мне сгонять в ближайшую лавку?

— …Ваша армия — неплохое подспорье для любой из сторон разгорающегося вокруг Испании конфликта, — сказала эта ужасная девица. — Многие монархи дорого бы дали, чтобы она, во-первых, оказалась на острие их удара по неприятелю, а во-вторых, после победы не претендовала на свою долю при делёжке этого жирного пирога. Но поскольку второе при условии первого невыполнимо, то наилучший выход для них — это нейтрализовать вас любой ценой. Чтобы ваша армия воевала где-нибудь подальше от будущего приза. К примеру, в России. Пока вы здесь, пока живы и здоровы, армия Швеции не станет с нами сражаться. Но если с вами случится несчастье — догадайтесь, что произойдёт… Именно поэтому охранять вас будем мы, как бы вам ни было это неприятно. И, да, подумайте, кто бы мог быть заинтересован в вашем устранении.

— Скорее, вы опасаетесь того, что моя армия даже без меня разобьёт вас наголову, — насупился Карл.

— Возможно, — девица разумно не стала отрицать такой исход. — Но вы не понимаете, что такое Россия. Даже если шведы разнесут нашу армию в клочья, против вас встанет весь народ. Царь лично возглавит ополчение. А взывать к людям и собирать это ополчение буду я. Если вы удивлены, значит, ничего не поняли из недавнего праздничного ужина, где меня представили высшему обществу. Обо мне уже говорят как о второй Жанне. В случае чего я обращусь к народу практически в том же качестве, что и она — только без видений и потусторонних голосов. Я знаю, что сказать людям, чтобы после этого против шведов вышли сражаться даже женщины и дети. Война при этом через несколько лет завершится в Стокгольме. Поверьте, у меня в запасе есть пара вполне рабочих вариантов того, как это возможно сделать. И если вы не проявите благоразумия, сохранив свою жизнь хотя бы до времени освобождения, то ваш преемник, кто бы он ни был, в итоге потеряет сперва армию, а затем и Швецию.

— Сложно в это поверить, но допустим, вы правы, — Карл был вынужден признать логичность этих доводов и согласно кивнул. — Война до последнего человека скорее истощит шведскую армию, чем Россию, так как будет идти на вашей земле. Но что если вы ошибаетесь и на меня никто не покушается?

— Хорошо было бы ошибиться в этом, — согласилась девица. — Однако жизнь показала, что сбываются как правило самые пакостные варианты. Особенно когда речь идёт о большой политике. Напомню ещё раз: в Европе все желают, чтобы шведы за них воевали, но никто не хочет делиться с вами плодами победы. Вы для великих держав вроде Франции — прошу прощения, такой же варвар, как и мы.

Карлу очень хотелось возразить, но он не смог. Девица не стреляла наугад, а попала точно в цель: она явно знала, о чём говорила.

— Я стану просить государя, чтобы вам подобрали иную комнату, — добавила она. — Где будет не менее комфортно пребывать, но не так много окон, в которые удобно влезать с кровли нижележащего яруса. Также вашу еду и питьё будут пробовать в вашем присутствии, слуги уже предупреждены… Иными словами, у меня прямой приказ — сберечь вашу жизнь. И я его выполню при любом раскладе.

— Вы просто образец исполнительного офицера, сударыня, — всё, что осталось Карлу — это убийственная ирония. — Одного не могу понять. Мир — это то, к чему подобные нам с вами люди стремятся в последнюю очередь, ибо для офицера нет иного случая проявить доблесть, кроме как на войне. Почему вы так настойчиво стремитесь добиться её завершения?

— Потому, ваше величество, что мы с вами — чудовища, порождённые войной. Таких, как мы, быть не должно…

По Москве ходили слухи, самые разные, обо всём и обо всех. Они здесь заменяли средства массовой информации, и в любой сколько-нибудь уважающей себя конторе типа ведомства Ромодановского были люди, ответственные за распускание нужных слухов. Но в этот раз москвичи судачили не с подачи князь-кесаря. Кто-то услышал от родственника, солдата Преображенского полка, что, дескать, государь намеревается егерскую полуроту устроить. И что поутру произведут смотр тех, кого «пятнистые» вояки уже отобрали для пополнения. Любопытные горожане, и без того подогретые прежними слухами про подвиги этих самых «пятнистых», под благовидными предлогами начали просачиваться внутрь Кремля. А ещё курсировали слухи про какую-то отчаянную девку-казачку, которая королевуса свейского в плен захватила: мол, и она там будет.

Смотр новичков начался после утреней службы в церквях, так что зрителей хватало. Семнадцать человек выстроились в шеренгу на той же площадке, где не так давно Пётр Алексеевич строил новонабранных гвардейцев. Офицеры и рядовые «Немезиды», кто не был в караулах, пришли все. Наконец явился и Пётр Алексеич. Такой движ не мог пройти мимо него, потому сочли за лучшее пригласить заранее, чтобы не обиделся. Его приветствовали торжественным построением, после чего начался инструктаж.

— Кто-то из вас и ранее состоял в лейб-гвардии, — сказал Евгений, который при полном своём параде — в мундире поручика и при шпаге — встал напротив строя новых бойцов образуемой егерской полуроты. — Кто-то пришёл из других полков. Но все вы обучались военному делу в гарнизонах. Хорошо ли вы помните, чему вас там учили?

— Хорошо, господин поручик! — отозвался один из «старых» преображенцев.

— Дело доброе, в жизни и в службе может пригодиться, — продолжал командир. — Но пока вам придётся всё это забыть, и чем крепче, тем лучше. Егеря — войска особые. Мы не ходим в атаки с багинетами, у нас иные задачи. Какие — станет понятно во время учёбы. От вас потребуются вся сила, вся ловкость, весь ум, всё терпение, вся хитрость, какие есть… Здесь семнадцать человек, всех отобрал я лично, по тем самым качествам, которые перечислил. Может, и обидел кого, кто хотел к нам попасть, да отбор не прошёл — пусть меня простят. Я предлагал перевод только тем, кто точно сможет выучиться всему необходимому, а потом — выжить где угодно и выполнить приказ. Это про нас сказано: «Там, где чёрт сломает ногу, егеря найдут дорогу»[26]. Это нам приходится иной раз выбираться из самого жаркого ада. Так что сейчас у вас последняя возможность отказаться от перевода и вернуться на прежнее место. Никакого осуждения не будет, у нас и правда тяжело… Есть желающие уйти?

Ответом ему было молчание.

— Итак, все решили остаться, — сказал Евгений. — Очень хорошо. Значит, первый урок вы получите уже сегодня. Здесь и сейчас.

Вытащив шпагу в ножнах из портупейной петли, сняв плащ и сбросив всё это на руки подбежавшего мальчишки-барабанщика, он повёл богатырскими плечами.

— Я сейчас покажу, чем отличается наш бой от обычного, — сказал командир. — Кто сможет с фузеей, багинетом и шпагой одолеть меня, безоружного, того сразу произведут в следующий чин.

По ряду новобранцев прошел разочарованный гул.

— Ты, господин поручик, уж извини, но вряд ли кто-то тебя вообще сможет одолеть, — со вздохом сказал тот самый преображенец, что отвечал раньше. Видимо, язык был подвешен лучше, чем у прочих.

— Имя и чин, — требовательно произнёс Евгений.

— Фузилер лейб-гвардии Преображенского полка Андрей Савин, господин поручик.

— Так вот, Андрей, если ты со мной сразиться не желаешь, победи хотя бы мою сестру. Сержант Черкасова!

Катя с готовностью подскочила к брату. Она была «на контрасте» с ним — в «цифре», берцах и чёрной вязаной шапочке. Почти того же роста, но в полтора раза уже в плечах, она могла показаться новеньким более подходящим противником. Под сдержанные смешки прочих новобранцев рядовой Савин сделал шаг вперёд. Ему действительно передали оружие, с которым он должен был участвовать в спарринге. Гвардеец привычным жестом вынул багинет из ножен и вставил в ствол фузеи, а солдатская шпага была у него своя. Но как-то непривычно ему было атаковать даму, пусть даже такую боевую.

— Ну, и чего ты мнёшься? — подколол его командир. — Давай, Андрей, победишь — она за тебя замуж выйдет.

— Вот зачем ты парню сразу угрожаешь, а? — обернулась к нему Катя.

Грянул дружный хохот, причём, сержант Черкасова смеялась чуть ли не громче всех.

Реклама новой егерской полуроты удалась на славу. Во всяком случае, то, что показали «немезидовцы», для местных жителей оказалось за гранью. Словом, когда гвардеец при полном вооружении атаковал девицу по всем правилам военного искусства, через несколько секунд внезапно обнаружил себя лежащим ничком на утоптанном снегу, в паре метров от собственной шпаги. А в спину упирался его же багинет. Почти то же самое, с небольшими вариациями, Катя показала ещё двум новеньким, которые атаковали её парой. «Если я могу, значит, вы и подавно так сможете», — сказала она остальным.

Пётр Алексеич, слава Богу, не вмешивался, только наблюдал за процессом да отпускал колкие замечания. Зрители довольно громко обсуждали тренировочные поединки. Новобранцы заинтересованно хмыкали: «Ежели девка так выучилась драться, то и правда нам сам Бог велел…» Слыша это, Катя испытывала противоречивые чувства — злость и печаль. Печаль — так как помнила, сколько лет ушло на то, чтобы привести себя в неплохую физическую форму. С пятилетнего возраста на лыжах, бесконечные тренировки, с двенадцати — разъезды по юниорским соревнованиям, к пятнадцати вышла уже на европейский уровень, где сходу поднялась на пьедестал почёта. И почти сразу — катастрофа, страшная гибель родителей. Стремление разорвать в клочья тех, у кого рука поднялась сотворить такое. Эти воспоминания вызывали злость — как три года в прямом и переносном смысле сама себя ломала, превращаясь из перспективной спортсменки в машину смерти. И как очень быстро избавилась от навязчивых мыслей о личной мести, когда наконец поняла, что беда пришла не к ней одной… Как это объяснить парням, пусть уже понюхавшим пороху, но понятия не имевшим, что такое пластуны, егеря и прочий спецназ?

Кажущаяся лёгкость движений «немезидовцев» — это результат многих лет подготовки и жесточайшего «естественного отбора». Девчонок в строю было поначалу трое — тоже в отличной физической форме, хладнокровных и решительных. До перемещения во времени из троих дожила одна Катя. А сколько парней погибло? На целый мемориал хватит.

Здесь, даже в лесу под Нарвой, для «Немезиды» был натуральный курорт. В начале весны исполнится год, как они здесь, и за это время не потеряли ещё ни одного человека. Даже раненых было меньше, чем простуженных. Местные никогда не сталкивались с такой тактикой ближнего боя и это давало «Немезиде» огромное преимущество над противником. Но если практика егерских подразделений, вооружённых казнозарядными винтовками, будет расширена и внедрена Петром в русскую армию восемнадцатого века, это неизбежно изменит саму парадигму нынешней войны. Эпоха красивых стройных «коробочек» из солдат, одетых в яркие мундиры, быстро уйдёт в прошлое…

Возможно, если бы не эти размышления, она не приметила бы среди зрителей смутно знакомую физиономию. Человек был одет в немецкое платье, неброское, но добротное. Причём его лицо она видела совсем недавно. Но где? На ум приходил только праздничный пир в Грановитой палате, где Пётр Алексеич проводил презентацию пилотного проекта в её лице… Точно. Тот участок стола, где восседали иностранцы. Этот человек расположился тогда между саксонским и английским посланниками и, судя по поведению, исполнял обязанности переводчика. Сейчас незнакомый знакомец пристально следил… нет, не за показательными выступлениями новообразованной егерской полуроты, а за ней самой. Что ж, ему будет что доложить своему патрону из посольства, какую бы страну тот ни представлял.

Интерес со стороны иностранцев уже явный, а значит, недолго ждать и личной встречи. Пусть даже одной-единственной, но нужная информация обязана уйти за рубеж, притом именно в той интерпретации, которую расписал Пётр. Сама она сказала бы несколько иное, но современников государь знал всяко лучше.

Эти игры в большую политику, этот шведский коронованный авантюрист, которого теперь надо беречь как золотой запас державы… Ещё добавились новобранцы и их обучение. Сейчас начнут с азов, а весной построят где-нибудь за городом полосу препятствий. И новичков погоняют, и сами постараются себя в форме держать, а то расслабились на тутошних курортах. На это надо у Петра Алексеича денег выцыганить, а он тот ещё жмот. Хотя на армию тратится охотно, но лишь тогда, когда видит пользу от вложений. Наверное, придётся, по примеру некоторых офицеров гвардии, заводить какую-нибудь мануфактурку, чтобы доход от неё тратить на нужды подразделения. Если у Артёма сложится его дело с огнеупорным составом, а потом они правильно проведут рекламную кампанию, этот товар с руками отрывать начнут: гореть никому не хочется.

И ещё одна причина для головной боли: Дарья с её амурами. Вот ведь не было печали… Уверенность в рассудительности старшей сестры всё же присутствовала, в двадцать восемь голова работает получше, чем в восемнадцать. Но нужно было учитывать и дарования Петра Алексеича. Историки писали, что он умел нравиться дамам, когда хотел этого. Познакомившись с ним, убедилась: да, с личным обаянием там всё в порядке. Будь у неё самой хоть кусочек сердца, точно запала бы. Но при полном отсутствии этого органа чувств Катя была совершенно спокойна. А вот сестрица — та влипла. Причём как разруливать эту ситуацию, младшая из Черкасовых даже смутно не представляла. На всякий случай решила туда не лезть, пока дело не зашло слишком далеко.

Новые ружья, новые пушки… Предвидятся и ракеты, причём не тот примитив, с помощью которого здесь фейерверки запускают да пугают кавалерию, а натуральное оружие, с разгонной и боевой частями, с поражающими элементами. Причём проект не их, а сержанта Корчмина, Стас только дополнил его усовершенствованной замедлительной трубкой да стабилизаторами. Даже закинул идею планирующего боеприпаса, но до его реализации пока как до Луны пешком. Кстати, Орешкин где-то умудрился раздобыть флакон серной кислоты, обработал ею селитру, получив тем самым азотную кислоту. А там уже было делом техники — смочить полученным реактивом кусочек хлопчатобумажной ткани, высушить, затем эффектно «бабахнуть» в присутствии Корчмина. Василий сразу оценил перспективы новой взрывчатки и пришёл в такой восторг, что коллега из будущего предпочёл сразу осадить его: мол, не торопись внедрять, а то из дырявых ручонок местных чиновников эта штуковина быстренько утечёт за границу.

Словом, начало взаимодействию в оружейной сфере было положено. По весне наметилась поездка в Тулу, где уже давненько работала целая слобода оружейников. Вопрос обустройства там оборонного госпредприятия стал уже делом ближайшего времени, тем более что поблизости и залежи угля имелись. Местные о том ещё не знали, но информация об угольных пластах в районе истока Дона уже у кого надо. Для металлургического производства нынешнего уровня даже бурый уголь подспорье. Пока ещё доберутся до энергетических углей Донбасса, и такой сгодится. А то плавить металл на дровах и древесном угле — это даже хуже, чем топить печи ассигнациями. Которых, кстати, ещё не внедряли.

Обо всём этом Катя думала параллельно с действием: сперва то была демонстрация возможностей, затем формальности — их переименовали в егерскую полуроту, новонабранных сразу записывали к ним. Заодно она мысленно начала составлять список деталей обмундирования, которые теоретически можно производить уже здесь. Плетёные из толстой нити ремни, рюкзаки и простейшие зажимные пряжки могут здорово облегчить жизнь всем солдатам, не только егерям. Древние римские легионеры, вон, свою бытовую поклажу на фурке — палке с перекладиной — таскали, и было хорошо. А у здешних солдатиков даже ранцев нет. Те же кожаные берцы на шнуровке с люверсами, в летнем и зимнем исполнении — они будут просто незаменимы. Куда лучше башмаков и тяжеленных ботфорт. Но всё это в будущем, притом неясно, ближнем или дальнем. Сейчас куда важнее сначала разместить новеньких в «располаге» — места там ещё много — а затем провести вводное теоретическое занятие по основам диверсионно-разведывательной работы. Этим командир и займётся, он в теории силён. А она — снова сядет за стол и будет пачкать бумагу чернилами. Списки полуроты, списки необходимого, списки теоретически возможных нововведений по самым разным разделам…

А тут ещё и Новый год на носу. Гости из будущего собирались встречать его как положено — с ёлкой, застольем и фейерверком. Не будет разве что мандарин и Деда Мороза, так как здесь этот персонаж — далеко не добрый дедушка с мешком подарков, а вполне себе злобный потусторонний старикашка, дух зимы, которого на полном серьёзе боятся. Тем не менее, к празднику «немезидовцы» готовились основательно и с радостью, с воспоминаниями о хорошем и надеждами на лучшее. В отличие от местных, для которых это была просто царская блажь. Катя и читала, что после смерти Петра об этом празднике забыли лет эдак на сто с лишним, только в девятнадцатом веке он вернулся как детское торжество, а затем перекочевал в жизнь взрослых. Им здесь придётся переменить многие привычки и отказаться от некоторых традиций, но эту — Новый год — будут праздновать, как и раньше. Как все эти годы, загадывая каждый раз одно и то же желание.

— Ну и о чём вы, если не секрет, разговаривали?

— Жень, не поверишь, — улыбка старшей сестрицы была и мечтательной, и весёлой одновременно. — О стекольном заводе.

— О чём?!!

— Я же говорила — не поверишь…

— …и быть на новолетие фейерверкам, да ружейной и иной стрельбе, да чтоб без пуль, едино лишь порохом, да гуляниям всеобщим, пусть по полуночи 1 Генваря обыватели поздравляют друг друга с наступлением новаго 1701 года от Рождества Христова. И после молебного пения в благодарение Богу за Его милость в году минувшем учинять украшение домов своих ветвями сосновыми, еловыми и можжевеловыми… Блин, вот кого бы он учил Новый год встречать!

«Немезидовцы» посмеивались и готовились к празднику без всяких указов. Стас Орешкин, забежав на полчаса в «располагу», авторитетно заявил: «Салют будет почти как у нас, обещаю». Не хватало только шампанского, мандарин и салата «Оливье», но настроение у всех было предпраздничное: для них это был первый за долгое время Новый год не на боевых позициях — чтобы отбивать у противника охоту «поздравлять» их родной город с праздниками. Ёлочка в казарме наличествовала, украсили её самодельными «снежинками», вырезанными из бумаги, и сладкими подарками для «детей полка». Свечи по причине своей крайней пожароопасности, из списка ёлочных игрушек были исключены.

Приказ Петра их повеселил. Складывалось ощущение, что государь действовал по принципу «повторение — мать учения». Свой же указ от 20 января 1699 года он дословно не воспроизводил, но снова повелевал подданным, как надо правильно праздновать Новый год. Такую бумажку, отпечатанную в царской типографии, где работали на устаревшем ещё при Алексее Михалыче оборудовании, принесли и в гвардейские полки, где и зачитали. «Немезидовцев» она знатно позабавила. Новенькие, люди своего времени, их юмора не поняли: мол, а если кто «слово и дело» выкрикнет и вам припишут хулу на государя? На что получили ответ — дескать, нет здесь никакого оскорбления величества даже близко, просто люди радуются празднику. Ну, а если найдётся дурак, который с доносом куда-то помчится, то сам себе неприятности организует. Новонабранные только диву давались такой свободе слова в отдельно взятом подразделении, но довольно быстро к этому привыкли.

Кто был совершенно счастлив от новомодного праздника, так это кабатчики и владельцы продуктовых лавок. Первые водрузили ёлочки чуть ли не на крыши своих заведений, и с самого утра, после молебна, к ним повалили посетители, радовавшиеся законной возможности лишний раз загулять. Вторые только успевали выкладывать товар на прилавки и считать выручку. Ещё радовались дети, которым перепадало свежей выпечки и засахаренных долек «заморских» фруктов. Радость испытывали и солдаты, которым не надо было в караул — тоже лишняя возможность подгулять, дополнительный выходной. Радовались иностранцы с Кукуя — теперь не они одни в Москве будут праздновать как положено. Но никто не понимал и не принимал того смысла, который вкладывался в Новый год изначально. Кроме гостей из будущего. Нет ничего удивительного, что Пётр Алексеич зачастил к ним в гости. С ними он чувствовал себя, можно сказать, как дома. Были, правда, и нюансы, но все считали это допустимыми издержками контакта разных цивилизаций…

— …Ты на днях познакомил меня с Леонтием Филипповичем[27]. Помнишь, я ещё сама упросила. Шутка ли — по его учебнику дети две сотни лет арифметике учились. Он крестьянский сын, и как же ему дико повезло, что ты его встретил и оценил по достоинству… А скольких таких, как он, на конюшне запороли — за то, что шибко умные! Сколько таких остались при барине в роли учёной обезьянки! В Европе твоей любимой от крепости отказываются, а ты что творишь?

— Куда лезете? — гневно загремел Пётр. — Хорошо вам там, сытым да богатым, рассуждать о свободе! А мне державу с кем поднимать? Кто служить станет? Кто — строить? Кто — хлеб растить? Нет в нашей России полутораста миллионов граждан, хорошо если десятая часть от того, да и те хотят, чтоб всё было как встарь! Потому здесь будет так, как я скажу! Не хотите крепостными владеть — не владейте, но в дела нынешние, касаемые сего, не лезьте!

Он много чего ещё мог бы сказать, если бы продолжал видеть в глазах девицы прежний сдерживаемый гнев. Но теперь там была …заинтересованность. Ход мыслей людей будущего иной раз ему был непонятен ещё больше, чем нежелание владеть землёй и крепостными.

— А знаешь, — внезапно сказала Катерина, оставив свой гнев, — проблема нехватки рабочих рук в твоём случае может из недостатка обратиться в серьёзное преимущество.

— Поясни.

— Я вспомнила, чем заканчивалось внедрение мануфактур со станками в той же Европе, — сказала она. — Цеховые бунтовали, ломали станки, так как те отнимали у них заработок. Народу, видишь ли, там много, никому не хотелось терять работу. А у тебя как раз мало. Потому механизация пойдёт только в плюс. Конечно, не так, как у нас — один человек с техникой заменяет сотню нынешних крестьян — но если даже один за пятерых… Сколько людей после этого пойдёт в армию, на мануфактуры? Да не на верёвке, а за заработком …и волей?

— Знаешь, в чём вы без конца ошибаетесь? — спросил государь, нервно дёрнув щекой. — Вы, свободные духом, судите по себе. А здесь рабы, от рождения и до смерти, во всяком сословии, — он произнёс это с гримасой такой лютой ненависти, что мог бы напугать кого угодно. — Ежели дать крестьянам вольный выбор меж привычной сохой и машиной, они точно так же её разобьют, как те европцы, и будут жить впроголодь, как ранее. Потому что не от предков, не праведно, не свято! — снова с ненавистью сказал он, как плюнул, грохнув по столешнице кулаком. — Поможете сие сломать — вам все потомки будут вечно благодарны.

— В нашем прошлом это тоже казалось чудом, — произнесла девица. — Но совершили его не солдатские команды, а школьные учителя. Такие, как Леонтий Филиппович. Мы — плоды всеобщего просвещения. Рискнёшь на такое посягнуть? Учти, процесс небыстрый, задачка на десятилетия. Хотя как раз ты имеешь все шансы дожить до первых результатов.

— Могла бы сразу дело говорить, — буркнул Пётр Алексеевич, постепенно остывая. — Прежде, чем думать о просвещении, надо бы ещё самих учителей обучить…

Тот разговор обоим дался очень тяжело, но всё же Катя не могла отделаться от ощущения, что по итогу государь остался доволен, хоть и не показал этого. Высказанные идеи, конечно, не могли ему понравиться, но они сулили немалый прорыв в индустриализации уже в среднесрочной перспективе. Одного этого было достаточно, чтобы он рискнул конкретно наехать на права землевладельцев. В принципе, в реальной истории он тоже хорошо обкорнал им крылья, но за то расплатился с ними правом свободно торговать людьми. А гости из будущего предлагают ему подорвать саму основу власти владетельных господ бояр и титулованного дворянства — невежество крестьян. Без этого никакой технологический прорыв невозможен в принципе. Оставалось решить вопрос с начальным образованием, и здесь, как выразился Пётр Алексеич, он уже сам думать будет, как извернуться, чтобы не нарваться на яростное сопротивление титулованных. Ему и правда виднее.

Сейчас на дворе 31 декабря 1700 года. Пётр считал, что завершается первый год восемнадцатого века. Гости из будущего — напротив, что уходил в историю век семнадцатый. Но сейчас об этом никто не вспоминал. Примерно за полчаса до полуночи «немезидовцы» навестили лазарет, угостили болящих и медперсонал в лице Юхана разными вкусностями. А вот Дарьи, которую собирались вытащить за общий стол, там не обнаружили. Выяснилось, что буквально за несколько минут до их визита явился некий гость, который и пригласил её на празднование. Та тепло оделась и ушла вместе с гостем.

— Ну даёт, сестрёнка, — криво усмехнулась Катя. — Я примерно догадываюсь, где её нужно искать.

— На площади? — предположил неугомонный Вадим.

— Да, где-то поблизости от установок с фейерверками.

— А надо ли её, в таком случае, искать?

— Мы же на площадь всё равно пойдём. Вот там рядышком и потусуемся.

В итоге все свободные от караулов «немезидовцы» — кстати, вместе с новенькими — вымелись из Кремля на Красную площадь. Там уже бродили толпы гуляющих, которые, простите за каламбур, успели изрядно гульнуть «под ёлочкой», то есть в питейных заведениях. На нескольких столбах по приказу Петра развесили масляные фонари, которые выхватывали из темноты некоторое пространство недалеко от Лобного места. Часть площади, где много позже стоял Мавзолей, была отгорожена, там стояли караулы. За караулами угадывались подготовленные для запуска фейерверки, а возле них маячили несколько человеческих фигур.

Судя по часам, до полуночи осталось ещё минут семь. Учитывая, с какой точностью тут показывали время местные часики всех форматов, наступление Нового года могло произойти когда угодно, хоть прямо сейчас, хоть через полчаса. Все ждали запуска первой ракеты, полагая именно это событие точкой отсчёта. В прошлый раз Пётр сам запустил первую ракету первого в России новогоднего фейерверка. Наверное, понравилось, раз решил повторить. Но вот у людей под стеной в руках появились красноватые искры — тлеющие фитили. Затем все увидели, как у одной из ракет вырос шипящий огненный хвост, она взмыла в небо и громким звуком через несколько секунд взорвалась высоко над площадью, разбросав вокруг себя красивый шар из ярких искр.

— Ну, что, братцы, с Новым годом, — с неожиданно мягкой улыбкой сказала Катя.

Самое интересное, что, услышав её, первыми это поздравление подхватили не «немезидовцы», а москвичи, стоявшие рядом. Люди начали поздравлять друг друга, смеяться, охать при взрывах ракет фейерверка, кто-то даже запел… А фейерверк над площадью взрывался уже целыми сериями разноцветных огней.

— Блин, совсем как у нас… — с плохо скрываемой ностальгией сказал кто-то из ребят. — Э, гляньте, кто фитили вместе со всеми поджигает! Это же Дарья!

Стартующие ракеты осветили площадку у стены, и стало хорошо видно тех людей, что занимались запуском «огненных цветов». Парни начали свистеть и звать её, но голоса потонули в восторженном многоголосом крике толпы: в небо полетели особо крупные фейерверки, чьи взрывы разом заглушили всё, расцветшие огромными разноцветными «одуванчиками» из огненных искр.

В России официально наступило восемнадцатое столетие.

Дарья сама не знала, почему вела себя сейчас как маленькая девочка. Почему, когда Стас крикнул, что у него только две руки и сам всё разом не запустит, выхватила фитиль из жестяного ведёрка, зажгла и принялась поджигать запальные шнуры ракет. Почему это так обрадовало, хотя видела, как недоверчиво косились на неё господа бомбардиры — сержант Корчмин и его напарник-солдат.

Всего один взгляд в сторону площадки, откуда стартовали в небо самые крупные ракеты — и многое стало понятно. Если она сама вела себя как девчонка, то там с горящим фитилём в руках бегал от ракеты к ракете великовозрастный мальчишка, точно так же по-детски радовавшийся каждому «бабаху» и огненному шоу.

«Наверное, это заразно, — подумала Дарья, возвращая фитиль в ведёрко: все ракеты с этой стороны уже были запущены. — Теперь не удивляюсь, что ему удалось всю страну вот так же своей мечтой заразить, волны и до нашего времени докатились…»

С той площадки стартовала последняя ракета и бомбардиры зажгли два масляных фонаря: теперь было можно. В их тусклом желтоватом свете Дарья разглядела две приближающиеся фигуры. Рыцарь и его верный оруженосец, как она в шутку прозвала этих двоих. Сердце снова дало сбой.

— Тебе, Дарья Васильевна, зачем было за фитиль хвататься? — спросил он, ещё даже не войдя в освещённый фонарями круг.

— А здесь зрителей нет, только участники, — ответила Даша, с огромным трудом сохраняя хотя бы внешнее спокойствие. Оставаться невозмутимой в его присутствии могла разве что Катя, так у сестрёнки нервы отсутствуют, ей простительно.

Не обращая внимания на окружающих, Пётр Алексеевич подошёл вплотную.

— Понравилось? — спросил он, кивнув в сторону площади.

— Спасибо вам! Совсем как у нас, — с улыбкой ответила она, подышав на озябшие пальцы: опять выскочила без перчаток. И осеклась, встретившись взглядом с ним.

Многоголосый гам, доносившийся с площади, вдруг куда-то подевался… Она не так хорошо читала в душах людей, как брат и сестра. Но здесь прямо-таки заглавными буквами было написано: «Не выпущу». Ощущение, мягко говоря, не из приятных. Слава Богу, хотя бы не демонстрировал своего настроения присутствующим, не давал воли рукам.

— Сделал, чтоб тебе радостно было, — негромко сказал он. — Отчего опечалилась, Дарья Васильевна?

— Скучаю по дому, — ответила она, и её слова были чистой правдой. — Вспоминаю, как всё было, и становится грустно, что это уже никогда не вернётся.

— Ты верь и молись, и сбудется по вере твоей, — ответил он. — Идём.

И подал руку.

— Боишься? — он заметил её невольную заминку.

— Нет, — тихо сказала Дарья. — Я тебе верю.

Она снова услышала гомон толпы. Время, растянувшееся, словно капля густого сиропа, опять вернуло свой прежний бег. На мгновение она отметила совершенно ошалелую физиономию Стаса. Лица прочих видеть не могла — не добивал слабосильный масляный фонарь — но в том, что они испытывали сходные чувства, была уверена на сто процентов.

Волнение сразу куда-то подевалось. Есть смысл переживать, когда имеется какая-то неопределённость. Сейчас всё было предельно ясно.

Впрочем, последнее слово ещё не сказано, и право на это слово — у неё.