Врата пряностей

Глава 2

Чаша жила своей, особой жизнью. Дыхание ее было натруженным и хриплым, зачастую смешиваясь с производимыми ее обитателями звуками: чашники, в их числе и носители, храпели громче, чем кукарекают петухи, и более протяжно, чем звонят колокола каждое утро в храмах Уст. Кабир божился, что Амир храпит, как целый свинарник, и не помогало никакое количество толченого зеленого кардамона, добавленного в воду.

– Ну что, передал Харини рисунок? – поинтересовался Кабир на следующий вечер после возвращения Амира из Ванаси.

Говорил он тихо, поглядывая одним глазом на занавеску, за которой амма готовила ужин, поддерживая рукой округлившийся живот. Аромат специй был слабым, и Амир надеялся, что на следующей неделе башара наполнит их кувшины.

Он слабо кивнул брату, от спазмов в спине ломило кости. Амир поморщился и провел ладонью по позвоночнику вниз, насколько мог дотянуться, потом расправил плечи.

– Да-да. Ей понравилось. Она сказала, что повесит его на стену у себя в опочивальне рядом с другими рисунками.

Кабир оживленно задышал, на губах у него появилась широкая улыбка.

– Я еще нарисую. Как думаешь, может, другим блюстителям престолов тоже понравится?

В царившей дома полутьме Амир различил, как поблескивает метка пряностей на шее у брата.

– Это не важно. – Он рассеянно пожал плечами. – Рисуй просто потому, что тебе это нравится. Уверен, кто-нибудь обязательно сочтет твою картину достойной висеть у него в опочивальне.

Мысль, похоже, вдохновила Кабира: он бросился к полке, взял чистый лист пергамента и выбежал из дома, чтобы начать новую работу. Амир, слишком уставший, чтобы гоняться за братом, сел и стал просматривать другие его рисунки. В качестве объекта для изображения Кабира влекла не только Ралуха. В своем безграничном воображении одиннадцатилетнего мальчишки он пытался даже представить, как выглядят Внешние земли за пределами королевств. Горы, видимые с шафрановых полей, облака над ними, леса и предвещаемая ими тьма за их оградой. Брат рисовал сверкающие под солнцем реки, несущие воды через густые джунгли, и…

Амир помедлил, рука, взявшая следующий лист пергамента, задрожала. Изображение громадного зверя занимало почти весь лист. Черная злая тварь нависала над деревней. Кабир намеренно затемнил рисунок, оставил две алые точки для глаз, которые с ненавистью смотрели из сердца тьмы на Амира.

Забыв о собственных словах, он свернул рисунок и пошел за Кабиром. Он знал, где его искать.

Чаша пробуждается к жизни в точности так, как это происходит по вечерам с рыбным рынком в Джанаке. В отличие от высокожителей, здесь никому не нравится сидеть по домам. Это время обменяться мнениями и посплетничать, час, когда можно растереть мазью натруженную спину. В воздухе висел запах залежалого имбиря. Ручеек нечистот журчал в сточной канаве, опоясывающей Чашу, этот неизменный, как время, очаг упадка среди тусклого света фонарей, над которым Ралуха сияла в вышине, подобно осколкам золотой луны.

Единственный запах, который редко здесь встречается, – как ни странно, шафран. Нет, лишь одна золотистого цвета субстанция стекала в Чашу, и это не была королевская пряность.

Амира раздражал довольный вид многих чашников. Он застыл как вкопанный, услышав раскаты хохота и глядя, как Вени и Мадури шутливо препираются на завалинке. Чуть подальше пять-шесть человек пристроились у чайного прилавка. Дамини, с закрывающей половину лица повязкой, мела угол улицы и неуклюже пританцовывала, бедра ее качались в такт песне.

А может, именно так и стоит жить? Может, это он, Амир, неправильно все воспринимает? Что его стремление сбежать из Ралухи и вступить в ряды пиратов Илангована в Черных Бухтах есть иллюзия, как утверждает Карим-бхай?

Предмет своего гнева Амир нашел возлежащим на джутовой циновке, облаченным в лунги[12], с одной ногой, закинутой поверх другой, покуривающим трубочку-биди и пускающим колечки дыма из раскрытых буквой «о» губ. Кабир сидел рядом с Карим-бхаем и рисовал при свете свечи.

– Ступай обратно домой, – сказал Амир брату. – Амме нужна твоя помощь.

Кабир расстроился:

– Но я только начал рисовать. Дай мне немножко времени.

– Сейчас же, Кабир! – прикрикнул Амир.

Карим-бхай хмыкнул и вытащил биди изо рта, показав перепачканные бетелем зубы, после чего подтолкнул Кабира, чтобы тот не мешкал исполнять приказ брата. Последнего запаса терпения у Амира едва хватило дождаться, чтобы Кабир наконец ушел. Достав из-за пазухи лист, Амир развернул и сунул под нос Карим-бхаю:

– Это ты научил его рисовать Бессмертных Сынов?

Бегая глазами по пергаменту, Карим-бхай беспечно пожал плечами:

– Кто-то научил. Лучше сызмальства привыкнуть бояться тех, кто поджидает тебя за оградой Внешних земель. Так у нас будет меньше беглецов вроде твоего отца. Взял и пошел смерти прямо в раскрытую пасть, не так ли?

Амир отдернул рисунок, порвал и высыпал клочки на голову Карим-бхаю.

– Достаточно знать, что Внешние земли непроходимы. Нет нужды приправлять для вкуса тот религиозный бред, который скармливают нам высокожители. Бхай, я не хочу, чтобы Кабир стал рабом подобных историй.

– Ты говоришь как человек, никогда не бравший денег или специй за продажу картинок. И как ты объяснишь это бедному мальчику? Что ты даришь его работы людям в восьми королевствах? Даришь?

Время от времени Амир приторговывал рисунками Кабира. Пристрастие аммы к имбирю и кумину разрослось до такой степени, что без них она готова была уморить себя голодом. Естественно, Амир никогда не рассказывал об этом Кабиру. У его брата имелся единственный талант, и Амир не хотел пятнать это страстное увлечение, переводя его в разряд доходных предприятий. Особенно потому, что Кабиру вскоре придется вступить на тропу пряностей. Захотят ли тогда рисовать его заскорузлые пальцы? При мысли об этом Амира передергивало.

Карим-бхай сделал из биди еще одну затяжку, потом выбил из трубки пепел о подошву сандалии. Он усадил Амира рядом на кушетку, прихлопнул севшего на руку комара.

– Было время, пулла, когда твой отец тоже не был рабом этих историй. Вместо этого ему было любопытно. Он любил подобраться к ограде и поглядеть, а что там дальше. Бесстрашный он был, твой аппа. Ненавидел, когда ему указывали, что делать, и напоминали, где его место. Всегда находятся в Чаше люди, которые, раз выбравшись, уже не могут остановиться. Не знают как.

– Понять не могу почему, – огрызнулся Амир, думая про Илангована.

– Потому, что не так уж неразумно молиться. Оставаться связанным писанием.

– Писанием, исключающим нас из людского рода. – Амир сплюнул на землю. – Мы хуже рабов, бхай.

– Га! – Карим-бхай тихонько цыкнул. – Все мы уж слишком с этим носимся, не так ли?

– Тебе легко говорить, – рявкнул Амир. – Ты берешь все, что тебе нужно, у ног твоих драгоценных министров.

– Эй, пулла, а ты не берешь? Насколько помнится, мы с тобой были двумя тенями, крадущимися по восьми королевствам, не одной. Ты можешь не заходить в их залы, но разносишь для них ароматы, в точности как я.

Амира это уязвило.

– Я делал это, чтобы скопить на Яд!

Если Карим-бхая такая реакция обидела, он не подал виду.

– Войдя в раззолоченный дворец, пулла, я выполняю свой долг перед Чашей. Пятьдесят пять лет служу я дворцу, с возраста твоего брата. Как думаешь, кто убедил Сумана-Коти подписать разрешение чашникам открывать свои лавки на базаре? Как по-твоему, кто побудил министра зерна увеличить довольствие пряностями семьям тех, чьи сыновья и дочери были носителями? Если Орбалун подумывает закрепить хотя бы одно место в Совете за представителем вратокасты, так это потому, что я денно и нощно сидел у ног его министров, клянчил, сливался с тенью, разносил подарки и личные послания в далекие королевства, незнакомые с торговлей пряностями. Я пристроился между высокожителями и вами, чтобы принимать на себя по возможности первый удар.

– Тебе нет нужды так поступать, – обратился к нему Амир просительно. – Ты можешь уйти со мной в Черные Бухты. К Иланговану.

Карим-бхай захлопал в ладоши и покатился со смеху. Хохотал он так долго, что показалось, будто за это время успело уже стемнеть, но наконец вздохнул и закашлялся, хватаясь за грудь и разражаясь короткими приступами смеха. С тяжело вздымающейся грудью он наклонился ближе к Амиру и положил ему руку на плечо:

– Делай свое дело, пулла, а мне предоставь делать мое. В этой жизни Уста благословили меня меткой пряностей, и я намерен добросовестно исполнить свой долг.

– Хо! – воскликнул Амир. – Исполняй свой долг, ладно: таскай письма для высокожителей, а мои не передавай. Таков ведь твой подход?

Карим-бхай спихнул его с кушетки.

– Я целый час прождал у ворот дворца. Харини так и не появилась. Как и ее отец или стражники. Во дворце царила мертвая тишина, пулла. Не вини меня. Карим-бхай всегда доставляет письма.

Цепь размышлений Амира и его досада от приводимых Карим-бхаем доводов тут же нарушилась. Харини снова вплыла в его мысли, и сердце пропустило удар.

Зачем понадобилось ей столько Яда? Или Бинду соврала с одной только целью избавиться от Амира? Едва ли она могла знать о его чувствах к Харини. И казалось невероятным, чтобы из всех блюстителей престолов и их отпрысков Бинду ни с того ни с сего взяла и выдумала такую историю про Харини.

Столь же сильно хотелось узнать причину, по которой Харини не приняла Карим-бхая. Обиделась, что Амир не пришел сам? Он ведь обещал. Так или иначе, у него имелось больше вопросов, чем ответов, и старый простофиля-носитель, покуривающий биди и почесывающий бороду, ничем не мог помочь.

– Мне нужно в Халмору, – вымолвил Амир.

Карим-бхай улыбнулся, раскурив очередную биди и выдохнув облачко дыма в затхлый воздух Чаши.

– Тебе повезло. Через пять дней нам предстоит нести груз в Халмору. Я сверился с реестром Дженгары, там значится твое имя. Нас отобрали, чтобы доставить сотню фунтов куркумы для башары в честь махарани.

«Сотню фунтов, – устало подумал Амир, касаясь метки на шее. – И благословение, и проклятие».

При помощи плетки Хасмин выстроил носителей в ряд. Он лаял, отдавая ненужные приказы, и вообще был особенно придирчивым в тот вечер. Амира подмывало еще сильнее его позлить, просто давая понять, что его спина еще не до конца согнулась, но Карим-бхай не дал:

– Я просто не могу позволить ему вот так издеваться…

– Еще как можешь! Хасмину известно, как важна сегодняшняя миссия. Если на то пошло, сегодня он более сдержан, чем обычно.

– Скажешь тоже!

– Обрати внимание, как он оглядывается. Чувствует, что за ним следят.

– Следят?

– Мы идем в Халмору, чтобы обеспечить башару.

– Мне нет никакого дела до башары, бхай.

– Недооценивая значимость башары, ты только себе делаешь хуже. Не просто так министр шелка лично поручил мне пересчитать тюки. А как думаешь, кто поставил Сумана-Коти на его должность?

– Орбалун? – не наобум предположил Амир.

На Карим-бхая можно положиться в его стремлении при каждой удобной возможности оказаться поближе к махарадже Ралухи. Тут, впрочем, Амир отдавал должное старому носителю. Башара представляла собой священный ритуал во имя будущего королевства. Носителям она обещала дополнительный паек из пряностей для семей, а быть может, даже выходной. Первое Амира интересовало мало, зато выходной… Ах, соблазн был велик.

– Хо. – Карим-бхай кивнул. – Башара не может начаться, пока махараджа не смажет идол Уст куркумой.

«Сотня фунтов, – с горечью подумал Амир. – Этого хватит, чтобы с верхом засыпать идола Уст и еще несколько».

Выросший в Чаше Амир никогда не понимал непрестанного тяготения остальных жителей Ралухи к ритуалам. Чашникам нравилось, когда все по-простому. Быстренько помолились, пропели пару песен, а потом откупоривай бочонки с пальмовым вином. И напротив, дворец просто увяз в сотнях разных обрядов.

Не то чтобы Амир не имел понятия о башаре – мать никогда не упускала случая познакомить его с подробностями. Она рассказывала о ней, как о песне: как у королевы начинаются схватки, как все стараются услужить ей. Девять старух из купеческих кварталов приходят накануне родов во дворец, бормоча «башара» себе под нос. Украшенные жемчужными ожерельями и драгоценностями с вкраплениями аметиста, старухи будут утешать королеву во время ее мук и раздирающей душу боли, намазывая ей на щеки куркуму, вкладывая в рот чеснок и перец, втирая шафран в волосы. Мускат, если заслужит. Они окунут ее ноги в розовую воду с добавлением сандалового дерева и сухой золы и станут петь песни не родившемуся еще младенцу. Из дверей в дальнем конце родильной палаты жрецы будут звонить в колокольчики, пока ребенок не появится на свет, после чего гонцы побегут к не знающему покоя блюстителю престола, махарадже Орбалуну, с добрыми вестями.

Это все было немного чересчур. Нет, сильно чересчур. Но ему предстоит встреча с Харини, и в череде дней одной мысли о мгновениях с ней бывало достаточно, чтобы терпеть плеть и ругань Хасмина, даже если служба состояла в растрате специй на младенца.

– Запомни, не больше часа, – предупредил Карим-бхай, когда очередь двинулась и передние из носителей, бросив на завесу щепотку куркумы, исчезли во Вратах пряностей. – Тебе повезло со стражниками-ванасари, но халдивиры не так беспечны по части охраны.

– Я обернусь прежде, чем они что-то поймут.

– Я не был бы так уверен, пулла. – Карим-бхай понизил голос. – Что-то там творится.

– Ты о чем?

– Может, и ничего, только я вчера принес Суману-Коти письмо из Халморы. Письмо от мештского министра. Он просит возбудить торговое расследование и выяснить, почему Халмора передала носителям-мешти только четверть от условленного объема куркумы.

– Четверть? Но…

– Хо! – перешел на шепот Карим-бхай, потому как они приближались к Вратам. – Халмора всеми силами сбывала куркуму. Это всегда был ее основной товар. Почему она придерживает его сейчас? Разве что там случился неурожай, но это едва ли. В лесах вокруг форта растет полно куркумы.

– И какое это имеет отношение ко всему прочему?

– Хо, это просто странно, вот и все. А торговля пряностями не любит странностей, – ответил Карим-бхай. – Просто прошу, пулла, будь осторожен. При любом раскладе возвращайся через час. Сегодня все не как всегда.

– А Халмора не как Ванаси.

Разговор показался излишне нагнетающим, и Амир хотел пристыдить Карим-бхая за суеверную чепуху, но не успел: Хасмин налетел на них, словно ураган. Задержки они не вызывали – Карим-бхай успел преодолеть семь ступеней, Амир шел следом за ним, – но сенапати вклинился между ними и остановил Амира, уткнув ему пику в грудь.

– Ты… – Злая ухмылка исказила лицо Хасмина. – Думаешь, я не знаю, что ты затеваешь?

Амир заморгал, но взгляда не отвел. Он скроил гримасу под тяжестью мешка, но остался стоять на первой ступени, наблюдая, как Карим-бхай проходит через Врата пряностей.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь.

Хасмин надавил на копье. Неприятное ощущение разлилось по коже Амира, грызущее и холодное. Но последовавшие затем слова оказались еще хуже.

– До моих ушей дошел слух, – проговорил Хасмин, нависнув на миг над Амиром. – Не воображай, будто я не знаю, что произошло в Ванаси и кто повинен в беспорядках на висячем рынке.

Внутренне Амир содрогнулся, но внешне остался невозмутим, как всегда.

– Я совершенно не представляю, о чем таком ты говоришь, Хасмин-кака[13].

Он подался в сторону, чтобы обойти пику и продолжить подъем к Вратам, но Хасмин снова остановил его.

– Через шесть лун твоему брату исполнится двенадцать, – шепнул сенапати. – Дни, когда он шлялся по всей Чаше, чирикая по пергаменту, подходят к концу.

Улыбка не сходила с лица Хасмина, и Амиру больше всего на свете хотелось перекинуть мешок через голову и огреть им начальника човкидаров.

– Попробуй, – сказал тот, явно прочитав агрессию в глазах Амира.

Но Амир быстро овладел собой, понимая, что эта стычка ни к чему хорошему не приведет. Но он негодовал, слыша, как этот неприятный человек говорит о его брате.

– Если снова будешь отлынивать от исполнения долга, – пригрозил Хасмин, приблизив лицо к лицу Амира, которому вес мешка не давал отпрянуть. – Или если я снова услышу, что подданный Ралухи устроил дебош в чужой земле, твой брат завтра же станет носителем.

Амир сглотнул и кивнул. Эти слова оглушили его, обожгли плоть, вызвали ту самую ярость, какая подвигла его к мысли сбежать самому и увезти семью из Ралухи. Однако он обуздал гнев, эту клокочущую злобу, и покрепче сжал углы тюка, так, что побелели натруженные пальцы, и направил свой гнев так, чтобы он толкал его вперед, в Халмору. К Харини. К Яду.

Кое-как ему удалось отцепиться от Хасмина.

– Кака, – произнес он с напускной веселостью. – На носу башара. Мы же не хотим опоздать с куркумой, правда?

С этими словами он проскользнул мимо начальника стражи, с лица которого так и не сошла злобная ухмылка. Амир высыпал на покров щепотку куркумы. Голову его обуревали тяжкие думы, как в кошмаре. Посреди шафранового моря он вообразил на фоне качающихся стеблей лицо Харини и шагнул через Врата пряностей.

Амир втянул другой воздух, и воспоминания о Харини померкли, пусть даже на миг. Его гнуло к земле, внутренности возмущались, как если бы их заперли внутри тела, а они хотели вырваться на свободу.

Веки поднялись с трудом. День сменился поздним вечером. В небе рокотал гром, тучи поглощали остатки света. Моросил дождь. Вокруг Амира стояли начеку десятка два воинов Халморы. Лица у халдивиров были размалеваны, как кожаные щиты, волосы собраны в хвостики на затылке, а в ленты из золотых перьев, которыми они были перехвачены, вплетены ожерелья из костей и клыков. По мере того как день переходил в ночь, вид у этих парней становился все более пугающим.

Мало где следовало блюсти такую осторожность, как в Халморе, империи куркумы.

Другие носители, как и Амир, с трудом восстанавливались от последствий перехода через Врата. Карим-бхай ковылял, его держащие тюк руки слабели с каждой минутой. У самого Амира мышцы горели огнем, спину свело, а в мозг по временам словно вонзались шипы.

«Клянусь Вратами, – думал он, – так скверно еще никогда не было!»

Он поймал себя на мысли, что подумал так же после перехода в Ванаси и задался тогда вопросом, не всегда ли так кажется. Но нет, этот раз был другим, как и накануне. Он был хуже.

Что происходит?

Впрочем, халдивиров это не заботило. Не нося клейма пряностей, они не могли представить себе, каково путешествовать через Врата, не говоря уж о различиях в ощущениях. Их перемена в обличье не скрывала презрения к вратокасте, и это отношение они разделяли с облаченными в шафрановые одежды човкидарами из Ралухи и стражниками остальных шести королевств.

Амир бросил взгляд за спины воинов: узкая дорога между деревьями спускалась по склону к огромному форту-дворцу, притулившемуся среди бескрайних джунглей.

Халморская кила.

Под навесами рыночных лавок и в пустых окнах форта мерцали огни, напоминая о том, что ни темнота, ни дождь не способны помешать торговле пряностями.

– Не останавливаться! – рявкнул один из халдивиров.

Карим-бхай уронил мешок и сцепил трясущиеся руки:

– Прошу, сагиб, дайте нам немного времени.

Ближайший к нему халдивир не разжал губ, но на лицах его товарищей отразилось неодобрение. В воздухе ощущалось некое напряжение. Амир думал, что упадет, не дойдя до склада. Усилием воли передвигая гнущиеся под весом мешка ноги, он переключил мысли на домашний уют. Думал про самбар[14] аммы, благоухающий чесноком, тамариндом и хингом, плавающий в колодце из риса и ожидающий, когда его зачерпнут ложкой. Впрочем, дом, который он себе воображал, был где-то на одной из далеких звезд, рассеянных по небу. Насколько ему было известно, Врата соединяют мостами самые отдаленные уголки света, отодвигая родной край в еще более далекую даль. Дождь усилился. Краткий миг передышки истек. Халдивиры замахали плетьми, заставляя носителей поднимать тюки, укрыв их перед тем накидками. В итоге сами носители, бредя к форту-королевству, вынуждены были мокнуть под дождем.

Амир поравнялся с Карим-бхаем:

– Почему боль усиливается?

– Откуда я знаю? – прошептал в ответ Карим-бхай. – Но это так, а нам не дают продыха.

– Стражники торопятся, похоже, довести нас до склада и отправить обратно в Ралуху.

«Меньше времени, чтобы встретиться с Харини, – отметил он. – Если кто-то еще назовет меня везунчиком…»

Пара халдивиров верхом на лошадях нагнала их и поехала рядом, и разговор стих. Беспокойство закралось в душу Амира. Странные времена, как выразился Карим-бхай. И чем больше он размышлял о переданных Бинду новостях, тем больше готов был согласиться с мнением старого носителя. Ни одно из восьми королевств не ограничивало продажи производимых ими специй. В курсе ли происходящего Харини? Она всегда ненавидела политику или, по меньшей мере, держалась в стороне, пока родители надзирали за торговлей пряностями. Тем не менее именно ее имя назвала Бинду, а не раджи Вирулара или рани Бхагияммы.

Не попала ли Харини в беду? Что, если Ювелир решит вернуть украденный Яд?

Если Бинду сказала правду… Нет, этого он до сих пор не знал.

Проблема заключалась в том, что Амир не знал ничего.

Сердце застучало быстрее. Остатки терпения, еще сохранявшиеся в нем, испарились, как боль в голове после того, как пожуешь перец. Ему нужно найти Харини. Если между ними на самом деле что-то есть, она даст ему хотя бы один пузырек с Ядом и расскажет, что происходит.

Он отдал полуторамесячный паек специй и еще рисунок за этот шанс снова встретиться с ней. И не собирается упускать этот шанс.

Если его схватят, будет утешением, что он хотя бы попытался.

Но если нет…

Халдивиры провели их по дороге, затем через подъемные ворота в большую, обнесенную стенами крепость. В воздухе висел гомон голосов. В колонне никто не говорил вслух, не считая отдачи скупых приказаний, в какой склад что нести. Едва они оказались внутри форта, зуд нетерпения снова проснулся в Амире. Каждый шаг казался незримым препятствием, которое ему приходилось преодолевать на пути по этой усыпанной мусором тропе, что поднималась по спирали к дворцу на вершине холма, подобно мудрому блюстителю престола, восседающему на троне. По обе стороны возвышались стены из песчаника, расслоившиеся и намокшие, расселины в них служили оконными щелями, указывая на углубленные дома и лавки-пещеры. Амир как свои пять пальцев знал потайные коридоры, включая ведущие к подземельям и сводчатым подвалам килы; по словам Харини, древние блюстители престолов там разводили огнельвов, которых использовали для боев в ямах и наказания непокорных носителей.

Раньше, полагаясь на Карим-бхая в качестве прикрытия, Амир мог без особого труда ускользнуть. Харини ждала его в подвале в своем темного цвета павадае[15], пахнущем зверобоем и скородой, и нюхала палочку корицы с улыбкой, открывавшей сломанный зуб. Встречи всегда были короткими, и Амир старался насладиться ими сполна. Каждый удар сердца приближал его к мигу, когда ему нужно будет бежать и встать в хвост процессии носителей, обливаясь потом, запах которого смешивался с ароматом духов Харини. Поначалу он никак не мог поверить, что это происходит на самом деле. Что Харини, наследница правителей Халморской империи, встречает его в подвале, откуда они прокрадываются в дворцовый сад наверху, ищут в земле грибы, перепачкавшись грязью, и смеются до упаду. Она рассказывала ему про дворец, про семью, про вылазки в глушь верхом на кабане или на лошади, подражала звуку птиц и цикад, которых слушала, пока люди ее отца гнали кроликов и оленей до самого края леса, за которым кончался мир и начинались неведомые Внешние земли.

Амир всегда задавался вопросом о движущих ею мотивах и старался не допускать пауз в разговоре, которые побудили бы девушку задавать вопросы о его жизни. Да ему и не о чем было рассказать, кроме как о брате, который через год должен стать носителем, и о беременной матери, которой вот-вот предстоит родить. Не говорить же про тех, кто расхаживает над Чашей Ралухи, топча их по головам, называя их вратокастой, – будто у обитателей Чаши существовал иной выбор, кроме как влачить жизнь в нищете.

Амир давно уже опустошил сундук своих фантазий, в те первые недели, когда взахлеб рассказывал Харини про другие королевства. Про Амарохи с его водопадами и белыми облаками, где великий мост из гвоздики переброшен через ущелье такое глубокое, что тошнота подкатывает к горлу, стоит посмотреть вниз. Про Талашшук с его мраморными залами и библиотеками, бесконечными базарами, благоухающими имбирем и мускатом. Про Джанак и его шумный порт, про пьяных купцов и таверны, изобилующие пивом, корицей и мясом. Про то, как топил боль от Врат в кружке вместе с Карим-бхаем и другими, как разучивал песни моряков, везущих рыбу на шаландах и пирогах. Харини тонула в его речах, и, хотя ее семья время от времени покупала Яд у Ювелира, ей самой никогда не разрешали пользоваться Вратами.

Если это действительно так, то зачем Харини обманом заполучила у Карнелианского каравана Яд? Хватило бы одной склянки. Не было нужды настраивать против себя Ювелира ради желания увидеть другие королевства.

Амир нутром чуял здесь некий подвох. Знал: тут кроется что-то большее. И это был еще один довод в пользу того, чтобы разыскать Харини.

Вечнозеленые джунгли вокруг килы волновались, деревья стонали, сгибаясь под ветром, по листьям барабанил дождь. Как правило, халдивиры уходили или оставляли у складов всего несколько человек, и Карим-бхаю не составляло труда отвлечь их и дать Амиру сбежать. Но в этот раз в оцепление выставили три дюжины солдат. Не было никакой возможности увести их со священной дороги пряностей. Придется ему попытать счастья на обратном пути. Выругавшись, Амир приладил мешок на спине и зашагал следом за Карим-бхаем и другими носителями.

Рутина всегда проста.

За исключением того… что сегодня было иначе.

Как только показался форт, сотни свечей и факелов, даже лучинки в окнах разом погасли. Вся крепость-королевство Халмора погрузилась в дождливую мглу.

Амир видел только смутные очертания идущего перед ним Карим-бхая, а дальше можно было различить только неясные тени и пятна. Один из идущих сзади носителей врезался в него, и Амир едва не упал.

Конь одного из халдивиров громко заржал и поднялся на дыбы. Кто-то из стражей призвал к тишине. Прочие халдивиры бросились заново разжигать факелы по тропе пряностей, гадая, что за колдовство погасило разом все огни в Халморе. У Амира появился шанс отбиться от колонны всадников, съехавших с тропы, и броситься к главной башне килы.

Носители собрались у входа на склады, перешептываясь о внезапном наступлении тьмы, – ничто не могло быть более зловещим знамением накануне башары. Карим-бхай наскоро помолился Устам и заставил Амира сделать то же самое. В шуме дождя утонули и эти робкие бормотания.

В молитвы Амир не верил. Вместо этого его взгляд устремлялся к дворцу. Он сосредоточил его на самой западной из башен, отделявшейся от главной, как изогнутый палец. Покои Харини. Одинокий огонек мерцал в верхнем окне в море тьмы, и сердце у Амира екнуло.

Карим-бхай зашел с мешком вперед, пытаясь завязать разговор с халдивирами. Спустя пару минут он вернулся с таким видом, будто повстречался в темноте с перичали[16].

– В чем дело? – спросил Амир, утирая с глаз дождевые капли одной рукой, а другой придерживая тюк с размолотым в муку шафраном.

Карим-бхай тяжело вздохнул:

– Есть проблема.

– Это я вижу, – бросил Амир с досадой. Потом ожесточенно заморгал, пялясь в темноту, и добавил: – Вернее сказать, не вижу.

– Куркума… – Карим-бхай закусил губу. Вода капала с его косматой бороды, он сильно морщил лоб, силясь подобрать правильные выражения. – Куркуму не придерживают, пулла, – пробормотал он. – Ее украли.

У Амира открылся рот.

– Это невозможно. Как? Кто? Ювелир?

Его подозрения могли-таки оказаться верными. Ювелир решил поквитаться за Яд, забранный у него Харини.

Амир посмотрел на отряд халдивиров, нетерпеливо ожидающих дальнейших приказов.

– Им нечего сказать, – произнес Карим-бхай вполголоса. – Они растеряны не меньше нашего.

В этот миг взгляды всех носителей и халдивиров сосредоточились на высоком окне в опочивальне Харини, как будто ответы на их молитвы таились в этом хрупком, мерцающем язычке пламени.

В омытой дождем тишине текли мгновения. Амир скользил глазами от одной башни килы к другой и по их многочисленным окнам, казавшимся сейчас просверленными кем-то назло дырами.

Затем из окон что-то повалило. Поначалу это походило на пар, но затем дым обрел цвет. Кроваво-красный, потом шафрановый, желтый, фиолетовый, зеленый и белый – словно такое призрачное воплощение блюда тхали[17]. Испарения сгущались, становясь темнее ночи, а потом дождь поглощал их. В считаные секунды вся кила окуталась пеленой цветного тумана.

Нет. Амир сглотнул, уловив, как через дождь его носа коснулся намек на аромат корицы.

Это не краситель.

Пряности.

Если он чему и радовался в этот момент, так это тому, что все взгляды, включая Карим-бхая, были прикованы к дворцу.

Посему для Амира не было ничего проще, как скинуть мешок на землю, ускользнуть со священной тропы пряностей и протиснуться в щель между стенами. Память об аромате Харини влекла его к ее гибнущему дому.