Враг за Гималаями

Глава 4 Клиника изнутри

– Может, пройдем вовнутрь, – предложил Шкурдюк, легкая куртка которого не могла служить защитой от промозглого ветра.

– Сначала закончим внешний осмотр, – ответил Донцов. – Чтобы больше сюда не возвращаться… Как называется этот корпус? – Он кивнул на шестиэтажку, в которой некто, пока неизвестный, лишил жизни несчастного паралитика.

– Что-то я вас не совсем понял… – Шкурдюк слегка растерялся.

– На проходной нашего ведомственного госпиталя висит схема, где обозначены все здания. Например, кардиологический корпус, урологический корпус, морг и так далее. Здесь я такой схемы не видел. А в нашем деле необходима конкретность.

– Теперь понял. – Шкурдюк увял, расстроенный своей собственной недогадливостью. – У нас так, увы, не заведено. Да и госпиталь с клиникой нельзя сравнивать. Разные масштабы. У нас, как видите, все компактно. Называйте это здание просто «третий корпус».

– Пусть будет по-вашему… Теперь, гражданин Шкурдюк, я задаю вам официальный вопрос. Каким путем можно проникнуть в третий корпус? Имеется в виду ночное время.

– Только через центральный вход. Но там всегда дежурит охранник.

– А с той стороны? – Донцов перевел взгляд на застекленную галерею.

– Там имеется раздвижная решетка. На ночь она запирается на навесной замок.

– Разве подобрать к нему ключи – проблема?

– Думаю, что не проблема. Но тогда сработает сигнализация.

– Понятно… Все окна первого этажа оборудованы решетками?

– Все, кроме столовой, – упреждая очередной вопрос следователя, Шкурдюк торопливо добавил: – Это служебная столовая, для персонала. Пациенты там не бывают. Понимаете ли, решетки у нас ставятся не против тех, кто хочет проникнуть вовнутрь, а против тех, кто хочет выйти наружу.

Для пущей наглядности он даже извернулся всем телом, изображая человека, преодолевающего некую невидимую преграду.

– Но, надеюсь, столовая оснащена сигнализацией? – Странно, но здесь, на холоде. Донцов чувствовал себя значительно лучше, чем пару часов назад в теплом кабинете.

– Непременно! – заверил его Шкурдюк. – Кучу денег на нее угрохали.

Ворон, скорее всего тот самый, тем временем вернулся, но уселся подальше от людей, на крышку мусорного контейнера.

Кряжистый сутуловатый мужчина, до этого соскребавший со стены какую-то непотребную мазню, достал из кармана ломоть черного хлеба и швырнул его птице. Заместителю главного врача такая филантропия очень не понравилась.

– Аскольд Тихонович, вы опять за свое! Я неоднократно запрещал вам кормить этих стервятников! – хотя полноценный крик у Шкурдюка не получался, человек со скребком должен был обязательно его услышать.

Однако он никак не отреагировал на столь категоричное замечание, и возобновил свою монотонную деятельность. Ворон, злобно каркнув на Шкурдюка, подхватил хлеб и скрылся с ним в неизвестном направлении.

– Кто это? – осведомился Донцов.

– Лукошников. – Шкурдюк болезненно поморщился. – Аскольд Тихонович. Наш дворник.

– А что он делает сейчас?

– Стену чистит, разве не видите. Какой-то мудак из баллончика размалевал. Растворителем пробовали – не берет.

– Интересно…

– Что тут интересного! В нашем доме все подъезды тем же манером испоганены. Убивать надо таких живописцев.

С этой плодотворной мыслью Донцов в принципе был согласен, но сейчас его занимало совсем другое – хулиганская мазня, на текущий момент уже почти уничтоженная, находилась прямо под окном злополучной палаты.

– Позовите сюда дворника, – попросил он.

– Понимаете ли… – замялся Шкурдюк. – Он слегка со странностями. Давайте лучше сами к нему подойдем.

– Давайте, коли так. Он случайно не из ваших бывших пациентов?

– Нет. Пенсионер. Подрабатывает здесь на полставки. Раньше, говорят, в немалых чинах ходил. Привык показывать характер.

Было заметно, что заместитель главного врача немного побаивается своего дворника.

– Здравствуйте, – сказал Донцов, подойдя к Лукошникову поближе. – Бог в помощь.

– Лучше бы сами помогли, – не оборачиваясь, ответил тот (голос был скрипучим, тон – недоброжелательным).

– Скажите, что здесь раньше было нарисовано?

– А я, думаете, понимаю? Круги какие-то, загогулины. Лучше у молодежи спросите. Или у того, кто малевал.

– И как давно эти художества появились?

– Давно, – усиленно работая скребком, ответил дворник. – Еще с лета.

– Я это безобразие сразу хотел ликвидировать, – вмешайся в разговор Шкурдюк. – Но Иван Сидорович почему-то не позволил.

– Кто такой Иван Сидорович? – поинтересовался Донцов.

– Наш главврач. Профессор Котяра.

– А сегодня, следовательно, разрешил.

– Более того, потребовал в категорической форме!

– Любопытно… Но меня, в общем-то, другое интересует. Взгляните, пожалуйста, на пожарную лестницу. – Донцов обратился к дворнику.

– Взглянул, что дальше? – Тот с видимой неохотой прервал свою работу.

– Нижняя ступенька отстоит от поверхности земли примерно на три метра. Как же на эту лестницу забраться?

– Зачем? По ней спускаться положено. Эвакуироваться то есть.

– Ну а все же? – настаивал Донцов.

– Становись ко мне на горб, вот и дотянешься. – Дворник опять налег на скребок.

– А если мусорный контейнер подтащить? Не так уж и далеко.

– Он доверху набит. С места не сдвинешь.

– И три дня назад был набит?

– И три, и четыре, и пять. Мусоровозка еще в прошлую пятницу обещалась приехать. Сачкуют коммунальщики.

Одет Лукошников был довольно странно: плюгавая шапка-ушанка, ватная телогрейка, ватные штаны того же тюремного покроя, валенки с галошами. Где-нибудь в районе Воркуты такой наряд и мог бы считаться шиком, но для этой погоды и этого города никак не подходил.

Удивляла и внешность дворника. Лицо древнего старца, темное, как дубовая кора, сплошь иссеченное глубокими морщинами, с бровями, похожими на клочья серой пакли и вывернутыми вурдалачьими губами, совсем не сочеталось с могучим, сохранившим завидную подвижность телом. Глядя в это лицо, хотелось спросить: «Аскольд, где брат твой Дир?»

– Когда здесь закончите, в гараже приберете, – распорядился Шкурдюк. – Там кто-то смазочное масло разлил.

– Когда я здесь закончу, то к себе домой пойду. Чай с вареньем пить, – лениво процедил дворник. – Забыли разве, что мой рабочий день в два часа кончается.

Шкурдюк стерпел эту дерзость и, как ни в чем не бывало, обратился к Донцову:

– Еще вопросы к Аскольду Тихоновичу имеются?

Вопросы, конечно, имелись, а именно: сколько лет стукнуло Аскольду Тихоновичу, и где он приобрел свои замашки короля в изгнании. Однако климатические условия к доверительному разговору никак не располагали, и Донцов решил, что проще будет получить эти сведения в отделе кадров клиники. Поэтому он ответил Шкурдюку:

– Пока нет.

– Внешний осмотр, я полагаю, окончен? – с надеждой в голосе поинтересовался тот.

– Предварительный окончен. Если возникнет необходимость, позже произведем и детальный. А теперь проводите меня вовнутрь.

Уже входя в двери «третьего корпуса», услужливо распахнутые Шкурдюком, Донцов помимо воли оглянулся.

Держа скребок на манер меча, Лукошников смотрел им вслед тяжелым испытующим взглядом. В этом взгляде читалась давняя нелюбовь к людям, что, в общем-то, объясняло его противоестественное пристрастие к таким несимпатичным птицам, как вороны.

«Действительно, странный тип, – подумал Донцов. – Или они здесь, в психиатрической клинике, все такие. Как говорится, среда влияет».

Для того чтобы попасть из вестибюля на лестницу требовалось преодолеть никелированный турникет, но, по мнению Донцова, которое он не преминул высказать вслух, особой нужды в этом техническом устройстве, более свойственном военным и транспортным объектам, чем медицинскому учреждению, не было – стоявший на вахте охранник мог перекрыть своим необьятным брюхом даже ворота феодального замка.

Толстяк в камуфляже, видимо, уже осведомленный о визите следователя, подобострастно ухмыльнулся:

– Борьбой сумо занимаюсь. Весьма перспективный вид спорта.

– И как успехи?

– Пока не очень, – признался охранник.

– Что же так?

– Веса во мне еще маловато.

– Ничего, вес дело наживное… А скажите, это не вы дежурили в ночь с пятнадцатое на шестнадцатое?

Вместо охранника ответил Шкурдюк:

– Нет, не он. Тот, кто дежурил, вас наверху ожидает. Я его с самого утра вызвал.

– Похвальная предусмотрительность, – вынужден был признать Донцов.

– На том и стоим. – Шкурдюк от похвалы следователя буквально расцвел. – Все заранее предусмотреть – моя обязанность. Я заодно и дежурного врача вызвал, и медсестру.

– Благодарствую. Это, конечно, сэкономит мне какое-то время. Но сначала я хотел бы заглянуть в палату.

– Какие вопросы! Но, может быть, сначала перекусим? Время подходящее, да и вид у вас какой-то… – Шкурдюк умолк, не докончив фразы.

– Какой? Голодный? – пришел ему на помощь Донцов.

– Я бы сказал – недокормленный… – Шкурдюк потупился.

– По нынешним временам это комплимент. Все на диетах сидят. Кроме, конечно, борцов сумо… А за предложение спасибо. Но сначала покончим с делами.

Палата, в которой произошло загадочное убийство, была самой что ни на есть обыкновенной – дверь, окно, койка на колесиках, прикроватная тумбочка, стенной шкаф, лампа дневного света. К нехарактерным деталям можно было отнести вставленное в дверь толстое стекло, решетку на окне, и не совсем обычного вида стол, на котором, судя по всему, прежде располагался аппарат искусственной вентиляции легких.

Постель была заправлена свежим бельем, шкаф и тумбочка опустошены, а сама палата не то что вымыта, а буквально выскоблена.

– Тут эта штуковина стояла? – Донцов кончиками пальцев постучал по столу.

– Совершенно верно, – подтвердил Шкурдюк.

– Почему убрали?

– Другому пациенту срочно понадобилась. Такие аппараты у нас в дефиците. А шланг ваши коллеги забрали. На экспертизу.

– Он был перерезан? Вы сами это видели?

– Не то чтобы перерезан, а скорее перебит. Чем-то тяжелым, но достаточно тупым. Вроде фомки. Так следователь сказал, который здесь был.

– Зачем было вообще этот шланг трогать? Не проще было просто выключить аппарат?

– Конечно, проще! Мы сами удивляемся.

На осмотр палаты ушло не больше четверти часа. Как и предполагал Донцов, никаких следов проникновения на дверях и окне не обнаружилось. Оставалось предположить, что убийца прошел в палату сквозь стену.

Конечно, полагалось бы исследовать механизм замка, но скрупулезная экспертиза, включающая анализ микрочастиц, займет неделю, а времени в обрез.

Да и при чем здесь замок! Интуиция, столь же обязательная для следователя, как и музыкальный слух для композитора, подсказывала Донцову, что разгадка убийства кроется не в неодушевленных предметах, а в живых людях, которых он уже видел здесь, или скоро увидит.

Как бы угадав его мысли, Шкурдюк извиняющимся тоном произнес:

– Пора бы свидетелями заняться. С утра не евши, не пивши. Извелись. Потом отгулы с меня будут требовать.

– Ничего, я их долго не задержу, – сказал Донцов.

Люди, вызванные на допрос, сидели рядком на стульях возле кабинета Шкурдюка, и было их трое – лохматый парень богемного вида, наверное – врач, стриженный наголо здоровяк, скорее всего – охранник, и немолодая зареванная женщина, ясное дело – медсестра, заранее раскаивающаяся в своих грехах.

Однако, когда дело дошло до представления свидетелей, все оказалось несколько иначе. Волосатик был охранником, в свободное время увлекающимся буддийской философией, здоровяк – врачом, к тому же ведущим специалистом, медсестра плакала отнюдь не от угрызений совести, а от зубной боли, поскольку внезапный вызов на допрос не позволил ей сходить к стоматологу.

Само собой, что Донцов сначала занялся женщиной.

В клинике она работала уже давно, профессора Котяру знала еще простым ординатором, а ныне дорабатывала последний перед пенсией год. Убиенный пациент, прозывавшийся, кстати говоря, Олегом Наметкиным (это были первые сведения, которые Донцов счел нужным занести в свою записную книжку), поступил в клинику примерно год назад. Первое время профессор с ним очень носился, а потом остыл, тем более что Наметкин, и до того почти полностью парализованный, впал в коматозное состояние.

На дежурство она заступила в двенадцать часов пятнадцатого числа, поставила Наметкину капельницу с глюкозой, опорожнила мочеприемник. Спустя примерно час, когда бутылочка с глюкозой опустела, она заперла палату, а ключ сдала на вахту. Больной в то время находился в своем обычном состоянии, аппарат искусственной вентиляции легких работал нормально, шланг был цел.

– Скажите, у вас все палаты запираются на ночь? – перебил ее Донцов.

– Нет, только те, которые внесены в особый список, составленный лично главврачом, – ответила медсестра.

Далее она в деталях поведала о том, как прошло то памятное дежурство. В коридор, где находится палата Наметкина, никто не заходил, в этом можно не сомневаться – он начинается у поста медсестры, миновать который невозможно, а заканчивается тупиком.

Ночью сестра не спала, хоть верьте, хоть не верьте, зуб уже тогда давал о себе знать, а обезболивающее не помогало. Как и положено, в течение смены она несколько раз заглянула в палату через застекленную дверь, но тусклый свет не позволял рассмотреть такие детали, как поврежденный шланг. Наметкин для своего состояния выглядел вполне прилично. Некоторые могут воспринять эти слова превратно, но иногда ей казалось, что пациент только симулирует кому, а на самом деле все слышит, видит и понимает.

Утром палату открыла санитарка, которая собиралась делать уборку, и сразу подняла крик. Наметкин был мертв уже несколько часов, и даже успел остыть.

Относительно того, была ли в палате открыта форточка, сестра сказать ничего не может, всякую мелочь не упомнишь. Никакого подозрительного шума она не слышала, да и услышать не могла – пациенты храпят, как кони, лифт грохочет даже ночью, сосед Наметкина – шизофреник Касымбеков, возомнивший себя эмиром Тамерланом – буянил до самого утра.

Своей вины в случившемся она не видит, добавить по существу дела ничего не может, но предупреждает гражданина следователя, что никакого беззакония не стерпит, козлом отпущения становиться не желает, и в случае нужды дойдет не то что до министра, а до самого президента.

– Никто и не собирается делать из вас козла отпущения, – попытался успокоить ее Донцов. – Не волнуйтесь и вплотную займитесь лечением зуба. А я постараюсь вас впредь не беспокоить. Всего вам наилучшего, и пригласите, пожалуйста, сюда охранника.

– А почему не врача? – удивился Шкурдюк, присутствующий на допросе на правах хозяина кабинета.

– Врача оставим на закуску. К нему у меня больше всего вопросов. А вы бы пока лучше покормили золотых рыбок. – Донцов кивнул на вместительный аквариум, являвшийся единственным украшением кабинета. – Не хочу никого пугать, но любая посторонняя реплика, произнесенная во время допроса, может быть истолкована как давление на следствие, что влечет за собой уголовную ответственность.

– Слушаю и повинуюсь. – Шкурдюк приложил палец к губам. – Отныне я буду нем, как эти рыбки.

«В идеальном варианте – еще и глух», – подумал Донцов.

Охранник, хоть и был последователем буддизма, религии сопливой и умиротворенной, вел себя довольно нервно и сразу заявил, что ничего полезного для следствия сообщить не может. Вечером ему сдала ключ медсестра, а утром забрала техничка, о чем имеются записи в соответствующем журнале. Об убийстве он узнал только за полчаса до окончания дежурства, когда в клинику прибыла милиция. В течение ночи никаких происшествий не случилось и сигнализация не сработала, хотя в плохую погоду такое случается.

Сам он на пятый этаж не поднимался, покойного Олега Наметкина никогда не видел, собственного мнения о причинах убийства не имеет, а в факте ухода из жизни, пусть даже насильственном, не видит ничего трагического, поскольку это всего лишь ступенька на пути освобождения от сансары, то есть бесконечной череды перерождений, и достижения нирваны, состояния абсолютного и нерушимого покоя.

– Следовательно, вы не видите в человеческой жизни никакой особой ценности? – поинтересовался Донцов.

– За что же ее ценить! – воскликнул охранник-буддист. – Каждая очередная жизнь есть лишь наказание за грехи предыдущей жизни. Блаженство может быть достигнуто только при условии перехода из материального мира в божественную пустоту. Я мог бы развивать эту мысль и дальше, но концепция абсолютного небытия чрезвычайно трудна для понимания постороннего человека.

– Где это вы здесь видите посторонних людей? – произнес Донцов с укоризной. – Среди наиболее продвинутых адептов буддизма существует мнение, что каждое живое существо во Вселенной изначально является Буддой, и перманентно пребывает в состоянии нирваны. Лишь наше личное неведение и душевная слепота мешают заметить это. Просветление может наступить в любой момент, для этого достаточно сломать привычные стереотипы бытия. Таким образом, все мы, здесь присутствующие, включая золотых рыбок, мышей и тараканов, являемся частичками божественной пустоты, существами куда более близкими друг другу, чем родные братья. Я вижу, что вы желаете возразить, но к чему эти напрасные споры в преддверии вечности. А сейчас можете быть свободны и не забудьте пригласить следующего свидетеля.

Когда несколько озадаченный охранник покинул кабинет, Шкурдюк осторожно поинтересовался:

– А вы того… тоже буддизмом увлекаетесь?

– Нет, – ответил Донцов. – По долгу службы приходилось сталкиваться. Полное отрицание реального существования может, знаете ли, завести далеко за рамки, предусмотренные Уголовным кодексом.

Врач, появившийся с некоторым опозданием (видимо, выпытывал у охранника подробности допроса), был спокоен, или очень умело таковым притворялся. Впрочем, с какой стати волноваться человеку, не чувствующему за собой никакой вины?

Сразу выяснилось, что в ту злополучную ночь он оказался на дежурстве совершенно случайно – пришлось подменить товарища, у которого возникли какие-то проблемы личного порядка.

День выдался очень хлопотный, пациенты вели себя чрезмерно возбужденно, наверное, погода сказывалась, поэтому он очень устал и где-то около полуночи уснул на диване в приемном покое. Дежурным врачам это, кстати, не возбраняется – если случится что-то чрезвычайное, медсестра обязательно разбудит. Медсестра в больнице то же самое, что сержант в армии – главная надежда и опора.

При сдаче и получении ключей он не присутствовал, и о том, покидал ли охранник свой пост, ничего определенного сказать не может. В шесть утра медсестра, дежурившая на пятом этаже, срочно вызвала его наверх, и там сообщила о случившемся. Войдя в палату, он констатировал смерть Наметкина, причина которой была очевидна – порции воздуха одна за другой с шипением вырывались из поврежденного шланга.

По инструкции он обязан был первым делом доложить о происшествии главному врачу, а затем действовать согласно его указаниям. Но, поскольку профессор Котяра находился в отъезде, не оставалось ничего другого, как позвонить в милицию.

Лично он не сомневается, что это заранее спланированное и умело осуществленное убийство, хотя, честно говоря, мотива для него не видит. Наметкин был человеком совершенно заурядным, давно утратил все связи с внешним миром, и в силу своего физического состояния мог представлять интерес только для психиатров, поскольку страдал не только параличом травматического происхождения, но и какой-то очень редкой формой душевного расстройства, сходного с шизофренией.

– Шизофрения – это, кажется, раздвоение личности? – уточнил Донцов.

– Не только. Клинические проявления этой болезни весьма разнообразны. Но в любом случае это глубокое и часто необратимое перерождение сознания, иногда приводящее к весьма любопытным результатам. Шизофреники совершили немало научных открытий и осчастливили человечество многими шедеврами искусства.

– Вы хотите сказать, что лечить шизофрению не всегда целесообразно?

– Нет, так вопрос не ставится. Подагра, кстати, также возбуждает творческие способности. Но это не повод воздерживаться от ее лечения. Просто для думающего врача существует соблазн использовать болезнь в позитивных целях. Ведь талант, скажем прямо, это тоже отклонение от нормы. Найдите вирус таланта – и станете нобелевским лауреатом. Между прочим, в нашей клинике занимаются не только лечением, но и научными исследованиями.

– Я что-то не пойму… Наметкина лечили или использовали вместо лабораторной крысы?

– Чего не знаю, того не знаю. У нас не принято интересоваться темами работы коллег, пока их результаты не будут опубликованы.

– Короче говоря, в жизни и смерти Наметкина могли быть заинтересованы только психиатры. И главным образом те, которые им занимались.

– Никто в нем не был заинтересован. Он был коматозником. Растением. Овощем. Всякая работа с ним прекратилась полгода назад.

– Зачем тогда вам нужны все эти проблемы с поисками убийцы? Дело бы благополучно заглохло на уровне райотдела.

– По нескольким причинам… Во-первых, убийца должен быть наказан в любом случае, вне зависимости от того, кто стал его жертвой – кумир масс, или беспомощный паралитик. Разве не так?

– Согласно букве закона – так. Но многие люди думают иначе.

– Не важно. Многие люди думают, что земля плоская. Во-вторых, убийца как-то связан с клиникой. Не исключено, что это один из нас. Зачем ждать очередного сюрприза? Змею надо лишить жала… Впрочем, это мое личное мнение. У главврача могут быть и какие-то иные соображения.

Шкурдюк, которого такое заявление чем-то не устраивало, принужденно закашлял и заерзал на стуле. Донцов тем временем продолжал допрос чересчур умного врача:

– Скажите, а вам не показалось странным, что убийца перерубил шланг? Гораздо проще было бы выключить аппарат, или снять с лица Наметкина дыхательную маску.

– Проще. Но со шлангом надежнее. При очередном обходе медсестра могла легко заметить, что гармошка аппарата неподвижна, или что маска отсутствует. А шланг остается как бы вне поля зрения.

– Резонно… Медсестра жаловалась, что в палате, соседствующей с палатой Наметкина, всю ночь буйствовал какой-то шизофреник. Это якобы не позволяло ей слышать подозрительные шумы. Нельзя ли было накачать этого горлопана транквилизаторами? И вам так было бы спокойнее, и ему.

– Если человеку приспичило опорожнить мочевой пузырь, он рано или поздно это сделает. Так и шизофреник в период обострения. Гормоны, провоцирующие приступ, уже циркулируют в крови. Агрессия ищет выход. Загнанная внутрь, притушенная, она отравит организм пациента. Приступ можно отсрочить, но ликвидировать невозможно.

– Это общепринятая точка зрения?

– По крайней мере, ее придерживаются в нашей клинике.

– У меня, в принципе, все. Хотите добавить еще что-нибудь?

– Увы, но я не располагаю сведениями, способными пролить свет на убийство. Ни сведениями, ни домыслами, ни собственными предположениями. Можно, конечно, строить разные версии, копать все глубже и глубже, но это только заведет следствие в тупик. Разгадка где-то рядом, на поверхности. Если она вообще существует. А вдруг это дело рук какого-нибудь маньяка, действовавшего без всяких мотивов? Возможен ведь и такой вариант.

– Маньяк всегда оставляет следы.

– Разве их нет?

– Пока нет. Но я приступил к расследованию всего час назад… А теперь – до свидания. Спасибо за содержательный разговор.

– Подписывать ничего не надо? – похоже было, что врач слегка удивлен.

– Это предварительный допрос. Если понадобится его задокументировать, мы встретимся, как говорится, в другом месте и в другое время.

Едва только врач покинул кабинет, как Донцов обратился к Шкурдюку:

– Что можете сказать по поводу всего услышанного?

– Какие могут быть слова! – патетически воскликнул тот. – Я только развожу руками.

– Как я понял, главврач в момент убийства отсутствовал?

– Да, ездил в Норвегию на конференцию по проблемам ранней диагностики маниакально-депрессивного психоза.

– А вернувшись и узнав о случившемся, сразу потребовал расследования?

– Ну не сразу… Где-то к концу дня.

– И заодно приказал вам стереть рисунок на стене третьего корпуса?

– Он в тот день много чего приказал… Как-никак целую неделю отсутствовал. Масса всяких проблем накопилась.

– Как бы мне самому увидеться с профессором Котярой?

Шкурдюк, собиравшийся утолить жажду, едва не расплескал воду из стакана.

– Вряд ли это возможно, – просипел он. – По крайней мере, в ближайшие дни. Его рабочее время расписано буквально по минутам. И потом, если бы в этом была необходимость, профессор сам бы условился о встрече. Скорее всего, у него нет ничего, что могло бы помочь следствию.

– Жаль… Но при удобном случае сообщите профессору, что я имею к нему пару конфиденциальных вопросов. Остальное будет зависеть от него самого… Кстати, у вас в клинике имеется какой-нибудь фотоархив? Портреты ведущих специалистов, групповые снимки, вид на клинику в разных ракурсах. Фото желательно свежие, давностью не более года.

– Не знаю даже… – Шкурдюк почесал затылок. – Надо поинтересоваться в отделе кадров.

– Вот и поинтересуйтесь. Заодно захватите личные дела этих сотрудников. – Донцов протянул хозяину кабинета только что составленный список.

– Сделаем. – Шкурдюк стал вчитываться в список. – Так, так, так… Ого, даже я сюда попал! За какие, спрашивается, грехи?

– Ваши грехи пусть останутся при вас. А я проверяю всех, кто имел хотя бы теоретическую возможность проникнуть в палату Наметкина. Вы ведь вхожи во все помещения клиники, не так ли?

– Вхож, – вынужден был согласиться Шкурдюк. – Но таких людей не меньше полусотни.

– Сегодня проверим одних, завтра других, послезавтра третьих. Горячку в этом деле пороть нельзя. Но если информационно-поисковый центр вдруг выдаст справку, что гражданин Шкурдюк Алексей Игнатьевич в прошлом судим за серийные убийства инвалидов-паралитиков, все мои проблемы отпадут сами собой.

– Шутить изволите, – натянуто улыбнулся Шкурдюк. – А я, между прочим, человек впечатлительный. Все близко к сердцу принимаю.

Он отсутствовал полчаса, и вернулся с целым ворохом цветных фотографий и пачкой тоненьких картонных папок.

– На дворника личное дело отсутствует, – доложил он. – Лукошников у нас совместитель, по договору работает.

Бегло перелистав папки и выписав кое-что в свою записную книжку, Донцов приступил к изучению снимков.

В результате он отобрал для себя целых пять штук. Везде, хоть и с разных позиций, был запечатлен третий корпус клиники, служивший как бы фоном для всяческих жанровых сцен – коллектив на субботнике, коллектив чествует своих ветеранов, коллектив участвует в учениях по гражданской обороне, и так далее.