Враг за Гималаями

Глава 12 Санитарка и дворник

Обыск, накануне проведенный ретивым Цимбаларем в бывшем рабочем общежитии, ныне превращенном азиатскими «гостями» в жуткий вертеп, где на одном этаже шили сорочки, снабженные этикетками лучших модных домов Европы, на другом паяли радиотелефоны, на трех сразу ели и спали в кошмарной скученности, а в подвале еще и содержали бордель с национальной экзотикой (шоу трансвеститов и водка пополам со змеиной кровью), ничего существенного не дал.

Не было обнаружено ни поддельных документов с портретом Доан Динь Тхи (других фальшивок набрали целый мешок), ни долларов пресловутой «теремковской» серии, ни новых фрагментов зашифрованной рукописи, на что очень надеялся Донцов.

Ночь девушка промыкалась в дежурке, но сейчас с ней надо было что-то решать.

В следственный изолятор подобных клиентов не брали в связи с отсутствием достаточных юридических оснований на это. Приемник-распределитель не обеспечивал соответствующего режима содержания – из него пачками бежали даже дети. Обезьянники соседних территориальных отделений были переполнены, да и не стоило совать туда девку – потом педикулез и чесотку не выведешь.

Оставался единственный приемлемый выход – временно поселить Доан Динь Тхи на одной из подотчетных отделу агентурных квартир (под строгой охраной, конечно), но для этого требовалась санкция самого полковника Горемыкина.

Пришлось Донцову скрепя сердце идти на поклон к шефу, делавшему все возможное, чтобы засекретить самого себя.

Секретарша Людочка, высоко и порочно закинув ноги, занималась шлифовкой своих ногтей, одним глазом заглядывая в истрепанный учебник судебной медицины, который впечатлительные люди даже в руки брать брезгуют.

Донцов непроизвольно сравнил Людочку с вокзальной Марусей, и сравнение это, увы, оказалось в пользу последней.

– Ждет? – поинтересовался он, кивая на начальническую дверь.

– Ждет, ждет, – пропела в ответ секретарша. – Ждет, как любовник молодой минуты страстного свиданья.

Выслушав просьбу Донцова, начальник обнадеживающе кивнул и произнес неопределенным тоном:

– Продвигается, значит, расследование…

Можно было подумать, что данный факт вызывает у него не удовлетворение, а скорее озабоченность.

– Похоже на то. Подозреваемая задержана. Но она немного чокнутая. – Донцов покрутил пальцем возле виска. – Или притворяется, что мне кажется куда более вероятным. Таких дел успела натворить, а теперь тюхой-матюхой прикидывается. Короче, нужна доскональная психиатрическая экспертиза.

– Вы же сейчас работаете в непосредственном контакте с психиатрами. Такие экспертизы как раз и относятся к их профилю. Вот пусть и помогают вам, – посоветовал Горемыкин.

– Нет! – решительно открестился Донцов. – Они сторона заинтересованная. Я предпочитаю независимых экспертов.

– Ваше право. Но тогда ищите их сами. Хотя боюсь, что это затянет следствие. Не забывайте, что оно должно завершиться в самые сжатые сроки. Пока, как я понимаю, взяты только исполнители. А вас ориентировали на поиск заказчиков.

Если честно, то Донцов уже и сам перестал понимать, кто какую роль в этом деле играет. Сколько он ни бился сегодня утром с девушкой, та так и не сумела внятно объяснить, что имела в виду, называя себя Олегом Наметкиным. Временами даже начинало казаться, что для нее это столь же устойчивый речевой штамп, как, например, «Сколько стоит?», «Сбавь цену» или «Пошел на хер».

Стараниями проспавшегося Кондакова была достигнута договоренность с какими-то засекреченными психиатрами, обслуживающими чуть ли не внешнюю разведку. Не откладывая дело в долгий ящик, ветеран сам взялся доставить девушку в их логово.

Сногсшибательных результатов от этой экспертизы Донцов не ожидал, а получил еще меньше. Заключение специалистов, обследовавших Доан Динь Тхи, в вольном изложении Кондакова выглядело примерно следующим образом:

– Работала с твоей девкой целая комиссия в составе пяти человек – психопатолога, судебного психиатра, психоаналитика, психолингвиста и гипнопеда. Кроме того, был еще переводчик, не из консульства, а наш, в майорских погонах. И так к ней подходили, и этак, и разные приборы к голове подключали, и на полиграфе испытывали, и в сон погружали. Только в гинекологическое кресло не сажали. Выяснилось, что сознание у девушки подавленное, отмечен депрессивный синдром в начальной стадии, нервная система истощена, но в принципе никаких патологий нет. Она вменяема в рамках, так сказать, своей социальной группы. Все, что девчонка говорила вчера, можно считать правдой. Никаких следов воздействия на ее сознание путем внушения или при помощи психотропных средств не обнаружено. И вообще, как они объяснили мне, всякие там зомби – это сказки для обывателей. Поведение человека нельзя долго держать под неослабным контролем, а тем более заставлять его производить какие-то сложные манипуляции.

– Следовательно, эта самая Доан Динь Тхи говорила вчера чистую правду, – произнес Донцов с расстановкой. – Занесло ее к нам попутным ветром, как лепесток цветка. Целый год она прожила здесь во сне. По-русски до сих пор ни бум-бум. И, главное, никакого отношения к инкриминируемым ей преступлениям не имеет, хотя свидетели в один голос утверждают обратное, улик выше крыши, и везде остались ее пальчики. Так?

– Ко мне какие претензии? – развел руками Кондаков. – За что купил, за то и продал… Гипнопед, правда, высказал особое мнение. Дескать, не исключено, что здесь имеет место редкий случай патологии сознания… Аменуия или амбенция, не помню… В таком состоянии человек прекращает ориентироваться в окружающем, теряет осознание своей личности, перестает запоминать происходящее. Яркие фантастические переживания переплетаются с частичным восприятием объективной реальности. В то же время взаимосвязь действий и поступков сохраняется. То есть внешне человек ведет нормальный образ жизни, ничем не выделяется из своей среды, но на самом деле все это пролетает мимо его сознания. Жизнь проходит как сон, и он ничего о ней не помнит, не узнает даже самого себя. Но это, повторяю, частное мнение. Остальные члены комиссии его не поддержали. А частное мнение, сам понимаешь, к делу не пришьешь. У науки свои суровые законы.

– Это уж точно… – проронил Донцов и подумал: «Неужели тупик?»

Посидев еще немного, Кондаков смылся под тем предлогом, что вчера в интересах службы он перетрудил свой организм, и сейчас нужно срочно восстанавливать водно-солевой баланс, выводить шлаки и чистить печень. О предполагаемых методах лечения он предпочел умолчать.

«А мне мозги нужно чистить», – хотел сказать Донцов, но смолчал, понимая, что не встретит у Кондакова никакого сочувствия.

Ситуация и и самом деле складывалась анекдотическая. Упрямые факты указывали на причастность Доан Динь Тхи по крайней мере к двум преступлениям, а непререкаемые научные авторитеты свидетельствовали об обратном.

Невольно напрашивалась мысль, что роль Доан Динь Тхи попеременно играли две сестрички-близняшки, имеющие не только абсолютно схожую внешность, но и идентичные папиллярные узоры. Но даже при этом, в общем-то, неправдоподобном условии оставалась масса безответных вопросов. Спасибо полковнику Горемыкину, подкинул задачку…

От этих досадных раздумий Донцова отвлек телефонный звонок. Сплошные прочерки, появившиеся на экранчике автоматического определителя номера, обличали анонима.

Так оно и оказалось. Женский, а то и старушечий голос, в котором ощущалось тщательно скрываемое волнение, сбивчиво сообщил, что Олега Наметкина замучил (не убил, а именно замучил) не кто иной, как главный врач клиники профессор Котяра. Ом постоянно ставил нал мальчиком варварские эксперименты пытал его током и травил ядами, чему имеется немало свидетелей.

Прежде чем Донцов успел хоть что-то уточнить, в трубке послышались сигналы отбоя. Диспетчер отделовского коммутатора, через который осуществлялись все телефонные соединения, подтвердила предположение Донцова – звонили из таксофона. Если более точно – из таксофона, расположенного на улице Сухой. То есть по соседству с клиникой.

Записка, оставленная Донцовым на доске объявлений, нашла-таки своего адресата. Хотелось надеяться, что не последнего.

Что касается анонимного сообщения, то, скорее всего, это была клевета. Звонила пожилая женщина, явно обделенная интеллектом, обиженная не только на своего начальника, но и на весь остальной мир. При этом не было названо никаких конкретных фактов, от которых можно было бы танцевать.

Не вызывало никакого сомнения, что, если вдруг – тьфу, тьфу, тьфу – смерть настигнет Донцова, найдется немало досужих болтунов, которые обвинят во всем полковника Горемыкина, или того же Кондакова.

Тем не менее это сообщение надо было держать на заметке. Рано или поздно, но встреча с профессором Котярой состоится, и тогда пригодится любое оружие, даже фальшивое. Почему-то Донцов был уверен, что если бы профессор откровенно ответил ему на все вопросы, то мотивы преступления, а возможно, и его организаторы были бы уже известны.

Вновь зазвонил телефон, но на этот раз входящий номер высветился. Впрочем, он не относился к числу тех, которые хранились в памяти Донцова.

Это дал о себе знать Алексей Игнатьевич Шкурдюк, не далее как сегодня утром обличавший замаскировавшуюся преступницу (Донцову даже пришлось напомнить, что речь пока может идти только о подозреваемой).

Оказывается, в клинику заявилась квартирная хозяйка санитарки Жалмаевой. Ищет свою пропавшую постоялицу, а также требует погашения задолженности по квартплате.

– Она еще у вас? – Донцов даже подскочил от неожиданности.

– Да. Рядом сидит.

– Не отпускайте ее. Я скоро буду.

Шкурдюк, как всегда, встречавший Донцова на проходной, торопливо сообщил:

– Я сказал, что вы родственник Жалмаевой. Это ничего?

– Нормально.

Женщина, разыскивающая беглую санитарку (главной ее достопримечательностью, если так можно выразиться, были очки с непомерно толстыми линзами), назвалась Таисией Мироновной Новохатько, и немедленно перешла в атаку на Донцова, нисколько не удивившись тому обстоятельству, что родичи имеют столь разную внешность.

– Шалопутной ваша своячница оказалась! Я как с ней договаривалась? Я договаривалась, что первого числа каждого месяца денежки на стол. Сначала-то она исправно платила, ничего не скажу. А потом вдруг как в воду канула, даже не попрощавшись. За две недели осталась должна. Вы мне ее новый адрес дайте. Или, еще лучше, из своих средств рассчитайтесь. Потом между собой разберетесь. Свои, чай, люди. Я хоть договор найма с ней и не заключала, но это дело просто так не оставлю. Неча над инвалидом по зрению издеваться.

Она сняла очки и стала промокать платочком слезы, которые были для нее то же самое, что сигаретная затяжка для Цимбаларя или сытая отрыжка для Кондакова, то есть дело самое пустяковое.

– Вы о какой Жалмаевой речь ведете? – Донцов предъявил хозяйке уже основательно затасканный фотоснимок.

– Об ней самой. – Вернув очки на место, она часто-часто закивала головой, словно кланялась иконе. – Вишь как вылупилась, бесстыжая…

– Значит, мы имеем в виду одного и того же человека, – констатировал Донцов. – И это уже хорошо. Я, конечно, могу вам дать новый адрес Жалмаевой. Вот только встретиться с ней пока нельзя. Но передачу собрать можно. Белье, мыло, сигареты, продукты питания согласно утвержденному перечню.

– Уж не в больнице ли она? – сразу сбавила тон хозяйка.

– Зачем же? Здоровью вашей бывшей квартирантки можно позавидовать. В тюрьме она, любезная Таисия Мироновна. И будет оставаться там впредь до решения суда. – Тут Донцов для пущего эффекта немного сгустил краски.

– Свят, свят, свят, – хозяйка перекрестилась. – А ты, милок, случаем не шуткуешь?

– Мне шутковать по должности не положено. – Он предъявил удостоверение.

– Ты мне спои книжки не подсовывай! – отмахнулась Таисия Мироновна. – Малограмотная я. Инвалид по зрению к тому же.

– Малограмотная она, вы только послушайте! – восхитился Шкурдюк. – А нашу клинику по одному только штампу на халате нашла. Сыщик!

Выяснилось, что квартирантка Таисию Мироновну в свои дела не посвящала, и даже место работы хранила в тайне, но, уходя, забыла на вешалке белый больничный халат (поступок Тамарке-санитарке вовсе не свойственный, скорее всего, жадная старуха просто присвоила полезную в хозяйстве вещь). Изучив имевшиеся на халате казенные штампы, Таисия Мироновна вычислила, куда ей идти за справедливостью.

– Сейчас мы отправимся к вам в гости и осмотрим комнату, в которой проживала квартирантка, – сказал Донцов. – Мне она никакая не родственница, если вы это еще не поняли. Она – опасная преступница.

В последней из съемных квартир, где обитала Тамара Жалмаева перед тем, как снова стать Доан Динь Тхи, Донцова вновь ожидало разочарование.

Ушлая девка не оставила о себе никакой памяти, если не считать того самого халата, в краже которого Таисия Мироновна в конце концов созналась.

Ни в прихожей, ни в ванной, ни в спаленке, где сейчас стояла голая, лишенная белья койка, не нашлось ни одной принадлежащей ей вещи.

Зато допрос хозяйки дал кое-что интересное.

Выяснилось, что квартирантка, кроме как на работу, никуда из дома не выходила, да и Таисия Мироновна не позволяла ей затемно отлучаться – долго ли до беды. То есть что в ночь убийства Тамарка-санитарка не покидала свою девичью постель, а следовательно, имела алиби.

– Это точно? Вы уверены? – продолжал допытывать ее Донцов.

– Куда уж точнее, – отвечала хозяйка. – Я, помимо всяких там защелок, дверь еще на ключ запираю, который у себя под подушкой прячу. Знаем мы эту современную молодежь. Одна шантрапа, даже если и порядочными прикидываются. Пустишь человека переночевать, а он сбежит под утро и все твое добро с собой прихватит.

– К двери другой ключ подобрать недолго.

– К двери, может, и недолго, да только к моему сну никаких ключей не подберешь. Я ночью вполглаза сплю, все слышу. И как соседи за стеной храпят, и как коты на крыше орут, и как тараканы шуршат.

Донцову вдруг припомнилась легенда об одном буддийском святом, который медитировал десять лет подряд, глядя на стену и внимая воплям муравьев. Силен был, конечно, мужик, но до Таисии Мироновны ему далеко.

– И как же вы ее при таком контроле упустили?

– Очень даже просто. Пошла на почту за пенсией, она и выскользнула. Уже потом я приметила, что ее вещичек нет. Моего, правда, ничего не взяла. Зря грешить не буду.

– Ну, хорошо. Допустим, ваша квартирантка никуда не выходила. А ее кто-нибудь навещал? Или, может быть, звонили?

– Звонить мне сюда можно только через колокол, который на церкви Успения висит. – Таисия Мироновна кивнула в окно, где среди серой хмури можно было разглядеть золоченые купола с ажурными крестами. – При моей инвалидности почему-то никакие льготы от власти не положены. Ни на телефон, ни на лекарства. А ходить к ней ходили, было такое. Один человек ходил. Нечасто, правда. Три раза за все время. Это когда она болела.

– Так она еще и болела? – удивился Донцов, в представлении которого Тамарка-санитарка была кем-то вроде несгибаемого Буратино.

– Случалось. Вроде как паралич на нее нападал. Она тогда пластом лежала. Даже бредила иногда.

– Как бредила? Маму с папой звала или матом ругалась?

– Бормотала что-то невразумительное. Да я особо и не прислушивалась…

– Хорошо. А что это за человек был? Описать его можете? – Донцов подумал, что от инвалида по зрению нельзя требовать чересчур многого, но ведь есть же такие слепцы, которые любого зрячего за пояс заткнут, например бабка Ванга или Секо Асахара.

– Описать? – задумалась Таисия Мироновна. – Можно и описать, если нужда имеется… С виду он дед старый. Но еще бодрый. По лестнице как молодой шастает. Рожа страхолюдная. Я его из-за этой рожи вначале даже в квартиру пускать не хотела, да она упросила. Говорит, родня моя дальняя, троюродный дедушка. Я и сдалась. Думаю, человек деревенский, уважительный. К тому же всегда трезвый.

– Почему вы решили, что он деревенский? – насторожился Донцов, в лучшие свои годы бравший след еще до появления запаха.

– Так он в валенках с галошами приходил! Ты когда последний раз человека в валенках с галошами видел?

– Совсем недавно, – признался Донцов.

Похоже, что ниточка от Тамарки-санитарки все же протянулась к дворнику Лукошникову. Недаром этот тип вызывал такую антипатию. Друг воронов и враг рода человеческого… Впрочем, это был еще не криминал. Два одиноких существа, пусть и разные по всем статьям, вполне могли сойтись. Примеров тому сколько угодно. Сцилла и Харибда. Квазимодо и Эсмеральда. Маугли и питон Каа. Цимбаларь и Кондаков.

Вот только почему Лукошников скрывал свою дружбу с молоденькой санитаркой? Не хотел делиться душевной тайной? Стеснялся? Или причиной тому преследующие старика провалы памяти?

А если здесь бывал вовсе не Лукошников? Валенки с галошами – это еще не особая примета.

– Как он хоть с вами разговаривал? – поинтересовался Донцов. – Хамил, наверное, на каждом слове?

– Какие могли бытье ним разговоры! Он ведь немой. Только кивал головой да дыбился. Он с фронта такой, после контузии. Квартирантка меня об этом сразу предупредила.

Вот так номер! Представить себе Лукошникова немым, да еще и улыбающимся, было весьма и весьма затруднительно. Тем не менее дворника (теперь, наверное, уже экс-дворника) нужно обязательно прощупать. Уж очень любопытная фигура.

И тут Донцова осенило! На одной из фотографий, позаимствованных в клинике, присутствовал и Лукошников, по-видимому, угодивший в кадр чисто случайно. И как он мог забыть про это! Да, с головой в последнее время что-то явно не в порядке…

Стоило только Донцову вытащить бумажник, как Таисия Мироновна сразу оживилась (что ни говори, а власть вещей над людьми велика!), но каково же было ее разочарование, когда вместо вожделенных купюр на свет божий появились обыкновенные фотографии, реальной коммерческой стоимости не имеющие.

– Посмотрите, нет ли здесь человека, который навешал вашу квартирантку. – Донцов стал поочередно передавать хозяйке снимки, безымянный автор которых и предположить не мог, что со временем они будут использованы для опознания потенциального преступника.

– Да вот же он, касатик! – Таисия Мироновна немедленно ткнула кривым пальцем в скорбную фигуру Лукошникова, весьма контрастирующего с общей оптимистической атмосферой снимка. С края стоит, пригорюнился.

– Вы не ошибаетесь?

– Как можно! Я хоть и инвалид по зрению, но такую рожу среди тысячи других узнаю. И вот это я тоже видела!

– Что? – Голова Донцова сблизилась с головой Таисии Мироновны, словно на популярной в свое время открытке «Люби меня, как я тебя».

– Вот эти загогулинки. – Палец Таисии Мироновны елозил по намалеванному на стене третьего корпуса загадочному символу, ради которого, собственно говоря, эти снимки и были конфискованы из архива клиники.

– Где вы их видели? – За мгновение до того, как это было сказано, что-то словно толкнуло Донцова изнутри.

– Кто-то из них двоих намалевал. Или пень глухой, или квартирантка. Я этот рисунок в мусорной корзине нашла. На скомканной бумажечке. Еще, помню, удивилась – какой ерундой взрослые люди занимаются.

(В квартире осуществлялся, мягко сказать, тотальный контроль, и надо полагать, что Таисия Мироновна искала в мусорной корзине не скомканные бумажки, а нечто более существенное – использованные презервативы, например.)

– Бумажку ту вы, конечно, выбросили, – вздохнул Донцов.

– Нет, хранить такое дерьмо буду! – брезгливо скривилась всевидящая инвалидка по зрению.

– Ну что же, и на том спасибо. А по поводу погашения долга вам следует обратиться в суд. Вменить, так сказать, гражданский иск. Не знаю, какими средствами располагает ваша бывшая квартирантка, скорее всего никакими, но вы надейтесь, надейтесь…

В тот же день, узнав через адресное бюро координаты Лукошникова, Донцов отправился к нему с визитом. Увы, времена наступили такие, что гость облачался не в визитку, а в бронежилет, и брал с собой не бутылку шампанского, а пистолет с досланным в ствол патроном.

Лукошников проживал в доме, который пятьдесят лет назад по праву считался элитным, но из прежних преимуществ сохранил нынче только высокие потолки, художественную лепнину (частично), и нестандартную планировку.

Элита, вселившаяся сюда в первые послевоенные годы, успела последовательно пройти, по крайней мере, два новых престижных уровня быта – модерновые башни семидесятых годов и коттеджи девяностых, – а тот, кто здесь задержался, числился уже не элитой, а так, плебсом.

Лифт в этом доме хоть и напоминал музейный экспонат, но функционировал вполне нормально, что несказанно обрадовало Донцова, которого, как всегда, ожидал один из самых верхних этажей.

Лестничная площадка была так просторна, что какая-нибудь неприхотливая семья вполне могла жить на ней, используя вместо туалета мусоропровод, а вместо душа – водосточную трубу. Да, все здесь было просторно, основательно и даже художественно, но какая-то печать древнего запустения лежала на каждой вещи, на каждом архитектурном элементе. Это был не жилой дом, а развалины античного Колизея.

Дверь, ведущая в квартиру Лукошникова, целиком и полностью гармонировала с общей атмосферой запущенной архаичности, и даже обита была не банальным дерматином, а выцветшей от времени кожей, в свое время, наверное, составлявшей часть интерьера какого-нибудь прусского замка.

Однако долгие звонки и даже стук в эту дверь оказались безрезультатными. Замок, правда, был простенький, поддался бы даже кривому гвоздю, но нарушение неприкосновенности чужого жилища, гарантированное Конституцией, не входило в планы Донцова. Во-первых, особо не приспичило, а во-вторых, мешали люди, постоянно шаставшие вверх и вниз по лестнице.

В соседних квартирах получить информацию о Лукошникове тоже не удалось. Если на звонок и отзывались, то двери не открывали и беседовать на отвлеченные темы отказывались. Люди здесь жили по большей части тертые, битые жизнью, и своих после пятьдесят третьего года уже не сдавали.

Пуст оказался и почтовый ящик Лукошникова. Полковнику (или генералу) никто не писал.

И тем не менее Лукошников оставался единственной перспективной фигурой, если, конечно, не считать профессора Котяру, неуловимого, как легендарный колобок.

В очередной раз услышав по телефону, что Донцов ищет встречи с его шефом, Шкурдюк натурально запаниковал:

– Что вы, что вы, это невозможно, профессор на днях отбывает в Осло на съезд Международного общества психиатров. Ему даже пришлось отложить встречу с представителями патриархии.

– Но с вами-то он видится?

– Не больше пяти – десяти минут в сутки.

– Вот и выделите из этих пяти-десяти минут одну для меня. Скажите, что следователь, занимающийся убийством Олега Наметкина, настаивает наличной встрече.

– Хорошо, я постараюсь.

– Примерно то же самое вы мне однажды уже обещали. А воз, как говорится, и ныне там. – Донцов, не прощаясь, оборвал разговор, демонстрируя тем самым Шкурдюку свое полное неудовольствие.

Следующий визит к Лукошникову тоже оказался безрезультатным, более того, волосок, приклеенный поперек дверной щели (старый сыщицкий трюк) остался неповрежденным.

– Ладно, – сказал сам себе Донцов. – Если человека нет дома, будем искать его на рабочем месте.

В клинике подтвердили, что Лукошников накануне получил полный расчет, откровенно высказал все, что он думает о людях в белых халатах, и ушел, хлопнув дверью.

С дворницким трудом было покончено, но существовало еще и основное место работы, ведь, по собственным словам Лукошникова, он «сторожует в научном заведении, где всякую дрянь космическую изобретают».

Благодаря Кондакову список организаций и учреждений, занятых разработками, связанными с космической тематики, был вскоре добыт. Состоял он без малого из пятидесяти наименований.

– «Опытная лаборатория Научно-исследовательского института мясомолочной промышленности», «Экспериментальные мастерские театрального общества», «Государственный протезный завод», – с расстановкой читал Донцов. – Какое, интересно, отношение они могут иметь к космосу?

– Самое прямое, – ответил Цимбаларь. – Лаборатория мясомолочной промышленности разрабатывает консервы для космонавтов. Чтобы легко усваивались и не порождали метеоризма, весьма нежелательного в условиях невесомости. Мастерские театрального общества делают парики для оплешивевших ветеранов освоения космического пространства. Ну а протезный завод оставляю без комментариев. Тут и дебил догадается.

– Вполне возможно, что ты, Саша, опять заблуждаешься, – глубокомысленно заметил Кондаков. – На протезном заводе могут монтировать посадочные опоры для спускаемых модулей космических аппаратов.

– Скорее всего, там изготавливают подарки для инопланетян, – вмешался Донцов. – Проблема в том, как найти человека, работающего в одной из этих контор.

– Садись за телефон и обзванивай всех по списку.

Донцова такое решение вопроса не устраивало.

– Во-первых, закрытые учреждения информацию о своих сотрудниках по телефону не дают. – Он для наглядности стал загибать пальцы. – Во-вторых, сторож, а я ищу именно сторожа, может и не состоять в штате, а числиться во вневедомственной охране или в частном охранном агентстве. А в-третьих, не исключено, что отдел кадров проявит гнилой либерализм и стукнет разыскиваемому о нашем звонке. Потом ищи-свищи этого типа.

– Что ты тогда предлагаешь? – поинтересовался Кондаков, так окончательно и не восстановивший водно-солевой баланс своего организма, о чем свидетельствовал графин с водой, опорожненный за несколько приемов прямо из горлышка.

– Придется объехать все эти конторы поочередно, предварительно составив оптимальный маршрут движения. Если на каждый из адресов потратить по десять минут, то получится около восьми часов, то есть полный рабочий день. Лично я надеюсь, что удача улыбнется нам не в учреждении под номером пятьдесят, а по крайней мере двадцать пять.

– Насчет удачи это ты к Цимбаларю, – замахал руками Кондаков. – Я здесь – пас. За долгие годы совместного существования мы с удачей друг другу успели опротиветь.

– Цимбаларь останется на хозяйстве. А в путь-дорогу придется отправиться нам с вами, Петр Фомич, – произнес Донцов сочувственным тоном.

– Где тогда транспорт взять? – Кондакову очень не хотелось сегодня покидать кабинет. – Не на такси же ездить. Разоримся вконец…

– Транспорт сейчас будет. Донцов набрал номер служебного телефона Шкурдюка. – Алло. Алексей Игнатьевич! Прошу вас срочно прибыть по известному вам адресу… Да, придется поработать… К концу дня, возможно, и не управимся… Опасность вам не грозит, это я гарантирую… Конечно, заправиться не помешает… Нет, продукты питания брать не надо… Хорошо, жду…

– А кого, собственно говоря, мы ищем? – полюбопытствовал Шкурдюк, когда позади осталось уже три или четыре учреждения, так или иначе причастных к космической тематике. – Ведь Жалмаева уже задержана.

– На свободе у нее остались соучастники. Одного из них мы сейчас и ищем, – пояснил Донцов.

Список Кондакова во многом оказался устаревшим. В ателье, где прежде шили белье для космонавтов, теперь изготавливали исключительно кружевные пеньюары. Лаборатория, проектировавшая аварийные парашюты, благополучно закрылась. Мастерская, делающая уплотнители для герметичных конструкций, целиком переключилась на выпуск сверхроскошных гробов (на пребывание здесь вместо запланированных десяти минут ушли все полчаса, и виной тому был Кондаков, пожелавший поближе познакомиться с продукцией).

– Зачем тебе такая красота? – поинтересовался Донцов, сам помимо воли присматривающийся к лакированному великолепию. – Нас в казенных похоронят. Без кистей и без глазета.

– Да я не себе, – ответил Кондаков. – Для тещи присматриваю. Если я ей такую шикарную вещь пообещаю, она удавится в буквальном смысле слова.

Уже начало смеркаться, когда они подкатили к скромному заведению, значившемуся в списке как «Экспериментальное бюро по разработке нетрадиционных средств эвакуации».

– С такими темпами мы и за два дня не управимся, – посетовал Кондаков. – Давай лучше до завтра отложим.

– Управимся, – успокоил его Донцов. – Можно сказать, уже управились.

На унылой проходной, окрашенной в цвет вдовьих слез, ниже надписи «Курить на территории категорически воспрещается», и рядом со знаком «Ограничение скорости до десяти километров в час», был нарисован тот же символ, что и на стене третьего корпуса психиатрической клиники – кружки, линии, закорючки, которые с одинаковым успехом можно было принять и за буквы, и за цифры, и за китайские иероглифы…