Вперед в прошлое 8

Интерлюдия Георгий Чиковани

Сегодня, в понедельник, на пятый день смерти Давида, его привезли в отчий дом, который распахнул двери для всех желающих проститься с усопшим.

Георгий Чиковани держался. Его глаза были сухими, взгляд — немигающим, губы — плотно сжатыми. Он представлял себя гранитной глыбой, которую подтачивает вода. Времена меняются, люди меняются, а он — центр притяжения, якорь, потому должен был держаться хотя бы до похорон, которые состоятся, согласно традиции, на седьмой день.

Ведь если не чтить традиции, недолго потерять корни.

Что будет после погребения, Георгий не думал. Тридцатилетний Давид, отважный и талантливый, был ему больше, чем племянником. Больше, чем просто сыном. Надеждой, наследником, корнями, которыми семидесятилетний Георгий держался за жизнь.

Нет, он не упадет после похорон, подобно спиленному дереву. Он доживет до того дня, когда перережет глотку тому, кто убил Давида. А потом наступит пустота.

И он выстоял до восьми вечера. Ни мускул не дрогнул на его лице, когда Лейла пыталась вытащить мертвого сына из гроба и не пускала к нему бальзамировщиков, а Каха, ее муж-ничтожество, просто стоял и лил слезы. Он утешал родственников, принимал соболезнования. Приходили не только близкие и друзья Давида, коих и среди русских оказалось достаточно, но и малознакомые грузины, чтобы выразить сочувствие.

Обходили гроб, клали цветы. Вскоре места возле гроба не осталось, и букеты громоздились друг на друга, а к вечеру казалось, что Давид лежит не в гробу, а в цветах: розах, гвоздиках, хризантемах.

Георгий смотрел на гостей и ненавидел их за то, что они, такие ничтожные, остались жить, а его мальчик мертв. Они ведь не любили его, завидовали, некоторые ненавидели тайком.

Дождавшись вечера, Георгий сел в свой «Мерседес», и водитель повез его не домой, нет — теперь, когда месть стала смыслом жизни, он сильнее обычного дорожил собственной шкурой. Он ехал в хорошо охраняемую берлогу, о которой мало кто знал.

Больше всего ему хотелось разрыдаться, как когда-то в юности — от несчастной любви. Свернуться калачиком и сотрясаться от судорог. Но он разучился плакать, жизнь выжгла лишнюю влагу.

По пути он думал о том, что слаб, потому что нет сил терпеть боль, разрывающую изнутри. Его боятся, перед ним преклоняются, думая, что он железный. Но ведь он чувствует то же самое, что рыдающий Каха, который после ухода гостей снова напьется и упадет. Знали бы они, чего сильным людям стоит таковыми казаться! Железо — ржавеет.

В убежище он сжал виски ладонями и сидел так по тех пор, пока не пришел Мате и не произнес сквозь губу, что в «Лукоморье» явился какой-то пацан, якобы сын капитана Мартынова, настаивает на встрече, уверяет, что знает истинное имя убийцы Давида. Ерунда, мол, откуда бы ему знать. Он говорил так, словно в ресторан забежала лиса или влетел фазан. Но велено было сообщать, если произойдет что-то необычное — вот, сообщают, но с расчетом на приказ вытолкать пацана взашей.

Георгий сделал стойку. Его сознание, замутненное горем утраты, посветлело. Он знал, что за смертью Давида стоят «славяне». Выходит, это не так или не совсем так? Или пацан блефует? А может, это троянский конь тех самых «славян», который должен разведать, на месте ли Георгий, и через несколько минут случится налет?

Как бы то ни было, отпускать пацана было нельзя. В конце концов, вокруг ресторана и временного убежища столько охраны, что любое нападение будет отбито. К тому же парень может сработать живцом, и, если за ним проследить, он выведет на заказчика.

Да и, в конце концов, вдруг он и правда что-то знает? Эту версию Георгий рассматривал в последнюю очередь. Правда, убежище придется сменить, но ради того, чтобы накрыть беспредельщиков в одном месте, а не вылавливать поодиночке, это того стоило.

Взвесив все «за» и «против», Георгий велел доставить пацана в убежище, чем изрядно удивил охрану. Представил себя на месте мальчишки: бандиты везут ночью неведомо куда. Если рыльце в пуху, точно обделается, сбежит или прямо в машине раскается.

Но парень не сбежал и не раскаялся.

На вид ему было лет пятнадцать. Черноволосый, узколицый, с чуть раскосыми глазами. Если он и боялся, то тщательно это скрывал, держался с достоинством, совсем по-взрослому.

Вспомнился Давид, и загрудинный монстр выпустил когти, принялся раздирать душу в клочья.

На все вопросы парень отвечал уверенно. Поколебавшись, назвал свой адрес и добавил, что отец с ними не живет. И вообще, держался он не как пацан, невольно заставляя прислушиваться к своим словам.

А рассказал он крайне интересные вещи: что «славяне» вступили в сговор с местными, и заказчик той кровавой бани и виновник гибели Давида — Олег Войтенко.

Серая пустота в душе заполнилась багрянцем ненависти. Какая же гнида! Собственного брата завалил! И заодно расправился с конкурентами, видимо, пообещав отдать их бизнес чужакам. Его, Георгия, бизнес!

Он не был у Кулика и не видел, что там происходило. Однако Сарик Демирчян, сын осла, остался жив. И Коля Равлик. Неужели они с Войтенко решили перевернуть все с ног на голову, нарушить сложившийся порядок? Вполне возможно, налетчики стреляли поверх их голов…

Будь проклят миг, когда он решил отправить на переговоры Давида! Это он должен быть там!

Парень сказал, что посредник между местными и «славянами» — некто Борецкий, и его следовало немедленно отыскать. Желательно — сегодня же.

Если слова парня подтвердятся, предателям не жить.

Слежка за парнем была установлена — на случай, если его слова — дезинформация и попытка вскрыть убежище, а сам Георгий переехал в дом сестры.

Но Павел ни с кем не встречался, звонил предупредить мать, что задерживается, и поехал прямиком домой.

23 ноября 1993 г.

Георгий Чиковани уважал Руслана Войтенко, как уважают надежного партнера и человека слова. Он не юлил и не крысятничал, шел на компромиссы, но не стелился. Как выяснилось, не озаботился собственной охраной и доверенными людьми. Наверное, потому что умел договариваться со всеми и балансировать, и у него не было врагов. Кто же заподозрит врага в единственном брате?

На церемонию прощания пришли все: и Демирчян, и Равлик и, конечно же, Олег. Георгий украдкой поглядывал на эту гниду, как он утешал безутешную вдову, видимо, примеряясь, как удобнее ее отправить на тот свет. Как гладил по головам племянниц и маленького племянника. Как фальшиво изображал скорбь. Как без зазрения совести жал Георгию руку. Сарику и Коле жал с таким же выражением лица, ни с кем не переглядывался, и было навскидку не сказать, с кем он в сговоре.

Когда тело Руслана предали земле, усопшего поехали поминать в ресторан. Георгий специально уселся рядом с Сариком, который прибыл с многочисленной охраной, оставшейся снаружи — не поверил, что менты обеспечат безопасность. И Коля Равлик, и Олег-Каин прибыли с охраной, но не столь многочисленной.

Когда все закончилось, Георгий вывел Сарика, Олега и Колю Равлика на улицу и, приложив руку к груди, сказал:

— Господа… Хотел бы назвать вас друзьями, но это не так, мы не друзья, и во многом наши интересы пересекаются. Но общая беда сплотила нас. И общее горе. Я потерял сына. Приглашаю вас в свой ресторан помянуть Давида. Такой парень был! Эх… Отказ приму как личное оскорбление. — Он оглядел непроницаемые лица самых крупных хищников города. — К тому же у меня есть информация о «славянах». Я знаю, как ликвидировать их одним ударом. Все это обсудим там.

— Опять собираться в одном месте? — прищурился Сарик.

— Это несанкционированная встреча, о ней не знают даже мои сотрудники. К тому же подступы к ресторану охраняет двадцать бойцов…

Олег присвистнул, глаза его алчно блеснули.

— Не надо свистеть, примета плохая, — пожурил его Георгий. — Не волнуйтесь, комар не пролетит незамеченным. А информация серьезная.

Сарик потер до синевы выбритый подбородок. Георгий пересчитал его охрану: шесть человек. Они могут доставить проблемы.

— К тому же вы меня знаете. Безопасность моих братьев по несчастью — моя безопасность.

Олег проявил живую заинтересованность, ведь это дело его касалось напрямую. Откуда ему знать, что Георгию все известно про предательство?

— Коллеги, вы как хотите, я еду. Николай?

Коля Равлик, огромный и неповоротливый, похожий на жабу, крякнул, пожевал мясистыми губами и изрек:

— Спасибо за предложение, Гоги. Я его очень ценю. Как и ценю твое расположение. Потому, конечно же, поеду.

— Только если ненадолго, — включил заднюю Сарик. — И если мои люди поедут со мной.

Мышеловка захлопнулась. Эскорт из дорогих машин выдвинулся за город, в знаменитый ресторан «Лукоморье». За ними вроде как незаметно, на почтительном расстоянии катился ментовской «Уазик», Георгий его не видел, но знал, что он есть. Но теперь ему было плевать на то, что будет потом.

Все утро он перебирал бумаги, писал письма, давал поручения доверенным лицам. Нужно оставить после себя порядок, отблагодарить тех, кто помогал, обязательно — вчерашнего гостя, бесстрашного Павла Мартынова. Порядок останется, вот только наследника оставить не получилось. Ни кровного, ни дела передать некому. Только Вано, старший сын Тамары, второй сестры, более-менее подходит.

На входе в ресторан не стали никого обыскивать. Сарик четверых телохранителей оставил на улице, двое осмотрели помещение, заглянув на кухню, и тоже удалились.

Из троих гостей предателями были двое, они не знали, что раскрыты, а третий и помыслить не мог, что здесь планируется. Все правильно поняли, что два здоровенных «официанта» не являются таковыми, и этот факт никого не смущал, потому что в сложившихся обстоятельствах это нормально.

Также никто не подозревал, что случайных гостей тут нет, а люди за соседними столиками отнюдь не безопасны.

Георгий поднялся, собственноручно откупорил коньяк, говоря:

— Этот коньяк отец купил, когда я родился. Но он погиб, не дождавшись моего совершеннолетия, и я решил открыть его на сорокалетие Давида, да, надеялся дожить до этого момента. А теперь Давид тоже погиб. — Он разлил благородную жидкость по бокалам, плеснул себе и продолжил: — Все вы знали Давида. Все вы скорбите вместе со мной. Давид, мы не забудем, твоя смерть, как и смерти наших близких, — он в упор посмотрел на Олега, — не останулся безнаказанными. Потому что ты не упокоишься, пока не будешь отмщен.

— Во истину так! — подхватил Олег и начал подниматься.

Слово «отмщен» было сигналом к действию. Двое охранников у стойки молниеносно выхватили пистолеты. Один разрядил магазин в Войтенко, второй — в Равлика и направил ствол на Сарика, который спрятался за стол, выхватывая свой пистолет.

Но его уже держали на прицеле «посетители», сидевшие за соседним столиком. Глядя, как падает, закатив глаза, толстый Равлик, как заваливается на стул Войтенко, Георгий сказал:

— Сдохните! Я знаю, что это вы продались «славянам». Это вы виноваты в смерти Давида, потому что без вас они в город не полезли бы.

Стоящий на коленях Сарик мелко трясся и поднимал руки:

— Я ни в чем не виноват, да?

— Знаю, брат. Вставай. Пойдем, кое-кто тебе все расскажет, чтобы ты не думал, что мои обвинения беспочвенны.

Шумно сглотнув слюну, Сарик поплелся через кухню в подвал, где валялся связанный Борецкий с расквашенной мордой. Георгий пнул его, и он, шепелявя из-за выбитых зубов, рассказал все, что знал: это он, устав жить в нищете, вышел на «славян», он предложил Олегу избавиться от брата и поделить город по-новому. А уже Олег подключил Равлика.

Лицо Сарика бледнело и вытягивалось, вытягивалось, он смотрел на Георгия и терял дар речи. Когда Борецкий заткнулся, обнял Георгия и прошептал:

— Спасибо, брат! Я тебе, выходит, жизнью обязан?

— Зачем мне твоя жизнь, когда я, считай, труп? Держи город в порядке. Будь справедливым и великодушным.

Георгий взвел курок, прицелился в голову Борецкого.

— Я не такой.

Грянул выстрел — пуля вошла в мешок картошки.

Оглушенный Сарик скривился, потирая ухо. Борецкий зажмурился, под ним растеклась лужа.

С улицы донесся вой сирен.

— Очень хотелось бы вышибить тебе мозги, — проговорил Георгий, опуская пистолет, — но кто-то должен все рассказать ментам.

Его показания Георгий записал на диктофон, чтобы гнида уже не отвертелась.

Когда приехала милиция, никого из охраны поблизости уже не было, «гости» разъехались, Сарик лежал лицом в пол и прикидывался ветошью.

Георгий вышел к стражам порядка с поднятыми руками.