Возвращение на Остров Мечты

I

На протяжении всего рассказа Кане не проронил ни слова. Он почти не шевелился, откинувшись спиной к стене, прикрыв глаза, ровно в полусне, хотя Шагалан доподлинно знал, что ни о какой дреме сейчас и речи нет. Вместе с ним и мастером в землянке находился Дайсар. Этот, напротив, не ленился уточнять и переспрашивать, будто добиваясь идеальной отточенности повествования. Дайсара успели перехватить уже на берегу, когда тот готовил лодку к очередному пересечению пролива. Меньше повезло со Скохой — он отбыл в направлении Гердонеза позавчера. Сам Шагалан заявился в лагерь под вечер, измученный до крайности. Видя такое его состояние, расспросы отложили до утра, к тому же юноша, не дотерпев до ужина, сразу заснул.

Шагалан рассказывал все подряд, от первого до последнего дня своего затянувшегося путешествия, без вырезок и сокращений. Он как бы вываливал перед соратниками целиком накопившийся запас сведений, уверенный — те сумеют грамотно его рассортировать. Сдержался лишь на своих любовных похождениях, к делу это все равно не относилось. Достаточно того, что при упоминании Танжины Дайсар как-то подозрительно хмыкнул. Настаивать на подробностях, впрочем, не стал, перенеся, очевидно, на более удобный момент.

Концовка похода выдалась не слишком радостной. Добравшись до моря, разведчик обнаружил, что лодку благополучно украли. Вероятно, он отсутствовал чересчур долго и местные бродяги сочли ее бесхозной. Пришлось сначала обшарить пустынное побережье в поисках пропажи, а затем повторить все, разыскивая уже хоть какую-нибудь подходящую посудину. Когда же не без угроз и мордобоя замена нашлась, своенравный пролив разразился обычным в эту пору штормом. Еще два дня Шагалан просидел на берегу в кустах, чьи голые ветви защищали от дождя не лучше дорожного посоха. Вымокнув и замерзнув до костей, юноша наконец разглядел в сплошной свинцовой пелене крохотный просвет и решился незамедлительно переправляться. Проскочить удалось лишь до середины пролива, дальше выпало штормовать. Неудивительно, что в лагерь он ввалился оборванным, шатающимся привидением. Благо напугать здесь можно было исключительно редких женщин.

Завершив рассказ, Шагалан умолк. Дайсар тоже молчал, украдкой косясь на мастера. После нескольких минут тишины Кане открыл глаза, как всегда безупречно ясные и спокойные.

— Я все понял. Ждешь оценки своих трудов? А как сам на них смотришь?

— По-моему… сравнительно неплохо, учитель, — ответил Шагалан.

— Неплохо? — воскликнул Дайсар. — Да это же самое успешное предприятие за год! Мы уже и надеяться перестали зацепить неуловимого Сегеша, разве не так? С какого только боку не подходили. А тут даже им одним не ограничилось! Парень ведь и Нестиона в деле проверил, и этого… Ааля обезвредил. Чего же еще желать?

Мастер уперся взглядом в Шагалана.

— Ты согласен?

— Не до конца.

— Однако внешняя канва событий соответствует именно восторгам Дайсара. Что же смущает?

— Сложно объяснить, учитель… — Юноша потер виски, собираясь с мыслями. — Было время там, на побережье, дрожа в кустах, обдумать впечатления… Вы правы, факты выглядят благополучными: всего достиг, со всеми совладал. Ну, бежала пара подручных Ааля, но они ранены, да и не потянут уже возрождение такой системы предательства. Вдобавок улизнул Гонсет.

— Если бы ты, брат, для полного счастья завалил и его, — буркнул Дайсар, — следовало бы озаботиться покупкой гранита на памятник герою.

— Да, — кивнул Шагалан. — И я так полагал. Сам успокаивал Кабо, когда обнаружился побег наместника. Прежде ошибались другие, нынче промахнулись мы… Что страшного, в конце-то концов? Жизнь идет, мы целы, Гонсет тоже, отыщется случай схлестнуться. И наверняка не единожды… Тем не менее, что-то тяготило. Пожалуй, лишь на днях сумел разобраться.

— И что ты понял? — все тем же ровным голосом спросил Кане.

— Понял… я подарил Гонсету шанс, учитель. Невольно, разумеется, подарил. Мы впервые отважились на открытые, активные действия, многого достигли, зато и обозначили себя. А этот мелонг… Про него болтают всяческие небылицы, одна чуднее другой. В Галаге же мне внезапно почудилось… такой человек способен даже на большее. То, как он ушел от покушения… Мистика здесь ни при чем, но и впрямь пахнуло какой-то дьявольщиной.

Дайсар пожал плечами.

— Талант. В своем роде. Мы давно про него знали, и что?

— Талант, — согласился Кане. — А то и гений. Этакий поэт тайных дел. Обращу ваше внимание, друзья, на его идею с ватагой Ааля. Никогда не слышал раньше ни о чем похожем. Испокон веку захватчики борются с повстанцами, не стесняясь в средствах, уповая как на силу и жестокость, так и на золото с предательством. Но столь неожиданный маневр… Создать собственную ватагу, обеспечить ей безопасность, успех, а то и пожертвовать кем-то из сторонников ради завоевания авторитета? Возможно, план и не совершенен, однако подобное сочинил бы далеко не каждый. Гонсет легко нарушает любые традиции и нормы, сковывающие разум. Редкая раскрепощенность вкупе с мощным интеллектом и опорой на широкую сеть осведомителей… Чрезвычайно грозный противник.

— Вы полагаете, учитель, Гонсет в состоянии раскрыть нас и наши намерения? По одной вылазке Шагалана?

— Сложно предугадать ход мысли одаренного человека. В главном Шагалан прав — Гонсет шанс на ответный удар теперь получил.

— Тогда отнять его вместе с головой! — хлопнул ладонью по колену Дайсар.

Шагалан придержал товарища.

— Я допустил оплошность, учитель, и я займусь ее исправлением. Если взять себе целью добраться до наместника, рано или поздно…

— У нас иные цели, друг мой, — прервал хардай. — Разве голова Гонсета стоит свободы Гердонеза? Да, похоже, мы разбудили могучего, опасного зверя, схватки с ним не избежать. И все же работе подобает идти своим чередом. Продолжим ее с нужной степенью осторожности и здравого смысла — никакой гений не помешает осуществлению планов… Конечно, если подвернется случай, мы заденем наместника. Но переводить на него все силы и время? Судя по событиям в Галаге, примерно этого он и ждет.

— Гонсет заслуживает особой охоты, учитель, — упрямо произнес юноша. — Мне вообще теперь кажется, что впереди война не с полками гарнизона, а больше с Гонсетом. Его гибель обезглавит мелонгов и обречет на поражение.

Кане улыбнулся, будто радуясь прекословию.

— Скорее всего, ты прав, друг мой. Однако не забывай: верх самонадеянности — атаковать настороженного зверя. Пока Гонсет готов к покушению, оно только повредит. Мы не устраним врага, зато подтвердим его догадки, явим свои истинные возможности. Нет, действовать нужно исключительно наверняка. Займемся нащупыванием подходов к наместнику, но очень аккуратно. Помните, вас отныне ждут и обдумывают встречу. Не облегчайте жизнь неприятелю, бросаясь очертя голову в его западни, не всякую удастся пробить насквозь… Кстати, по поводу гарнизона: Сегеш, наш новый союзник, обладает какими-нибудь сведениями о нем?

— Шурга рассказывал кое-что, — нехотя сменил тему Шагалан. — По его словам, у мелонгов затеялось какое-то непонятное шевеление. Увы, повстанцы имеют связи лишь с губернаторскими стражниками. Чужеземцы существуют обособленно, не доверяют местным. И все же слухи просачиваются. Месяца два как среди варваров и части приспешников гуляют некие списки. Вроде отбираются лучшие для дальнего похода.

— Много народу отбирают?

— Много. Возможно, до половины.

— Не удивлюсь, если и больше, — хмыкнул мастер. — В таком вопросе не до интересов Гонсета, Император отзовет столько, сколько посчитает нужным.

— Это именно то, о чем вы говорили, учитель? — негромко спросил Дайсар. — Грядет вторжение на Диадон?

Кане бесстрастно кивнул.

— Думаю, да. Ни для чего иного не потребовалось бы стягивать войска со всего Архипелага. Один Диадон в состоянии вызвать у Императора достаточно злобы и страха.

— А если гораздо ближе? Например, Валеста?

— К чему гадать? Очень скоро все должно проясниться, и, чувствую, старик Сегеш послужит тут знатным подспорьем. Даже если Валеста… Что ж, от удара завоевателей мы уйдем без труда. Оборвутся, правда, многие связи, зато мы приступим к борьбе, не сходя с места. Надеюсь, друзья, вы не побрезгуете стать для начала легендами по эту сторону пролива?

— Шутите, учитель, — отмахнулся Дайсар.

— Если серьезнее, то я предполагаю все же массовое движение войск как раз на Восток. Мелонги и так с этим затянули, попутно подождав нас. Очень уж любезные попались господа. Сегодня мы наконец, готовы к бою, и весьма своевременно для них будет увести из Гердонеза тысячу-другую солдат.

— Однако, учитель… — заметил Шагалан, — эти тысячи пойдут не в морскую бездну, а на поля вашей родины.

Пробежавшая тень смела остатки улыбки с лица, такого же расслабленного и спокойного, как и прежде. Хардай не сдерживал бурных эмоций, они просто отсутствовали.

— Верно. Диадон на пороге самого тяжелого испытания в своей истории. Самые тяжелые бои предстоят и нашему клану. Погибнуть в них с честью несложно, необходимо победить, опрокинуть катящуюся из полярной тьмы волну, прикрыть страну и Поднебесную… Порой и мне задача кажется невыполнимой, хотя, конечно, мы сделаем для этого все. Гердонезские тысячи? Если нынешние силы мелонги соберут в единый кулак, армия получится воистину циклопическая. Полки Гонсета растворятся там, будто чаша вина в реке. И не им определять итог великого противостояния.

— Что же способно помочь вашим братьям, учитель?

— То же, что и всегда. — Кане пожал плечами. — Мудрость полководцев, свет героев, стойкость войск и сплоченность народа. Ничего особенного. Не скрою, хотелось бы самому приложить руку… Впрочем, без врагов и здесь никто не заскучает. На вас неминуемо останется примерно тысяча солдат гарнизона, плюс стражники, плюс фригольдеры. Мало того, останется Бренор Гонсет. Подобная фигура и в опале представляет угрозу, а при некотором раскладе в состоянии подпереть собой покачнувшееся здание Империи.

— Так постараемся отвлечь его от столь масштабных забот, — произнес Шагалан. — Как бы ни хитрил северный паук, при содействии повстанцев мы наверняка разузнаем о выводе войск. И тогда… час воздаяния? Как скоро это, по-вашему, случится, учитель?

— Очевидно, еще до весенних штормов, если мелонги не намерены потерять и грядущий год. А до той поры надлежит кропотливо работать, убавляя число врагов и приумножая союзников. Наличие у Сегеша связей со стражниками — это хорошо, попытайтесь прощупать их тщательнее. А что по фригольдерам?

Шагалан вздохнул.

— Пока ничего. Совсем. В походе я натыкался на их патрули, но осознал лишь солидность этих ребят. Опытные, справные воины. Обитают от всех в стороне, дичатся. Народом крепко нелюбимы и потому обречены на долю чужаков. По слухам, весьма самоотверженно пособляют мелонгам.

— Занятно, дети покоренных и униженных стран защищают своих поработителей. Если бы… вот если бы удалось порвать эту противоестественную пуповину. Не верится, что в сердцах фригольдеров не тлеют угольки обиды. Осторожно их раздуть, и завоеватели лишатся сотен мечей… Да и люди освободятся от нелепого разлада в собственных душах.

— Недурно бы, — согласился юноша. — Вот только столковаться с ними непросто. Эти иноземцы, должно быть, вечно чувствуют себя в окружении врагов. Что недалеко от истины.

— Тем не менее предстоит добиться разговора, преодолеть подозрительность и неприязнь. Возможно, опять-таки сумеет помочь Сегеш. — Кане развел руками: — Ну, похоже, основное обсудили? Куда вы теперь, друзья?

Дайсар приподнялся с лежанки.

— С вашего позволения, учитель, сегодня же двинусь в Гердонез. Шторм затихает, и не хотелось бы дождаться следующего. Близ Мегутона живет один из моих людей, сельский священник. Я отправил через него на полночь Скоху, попробую успеть перехватить.

— Добро. И тебе, Шагалан, не терпится в бой?

— У меня Сегеш. Мы едва приступили к сотрудничеству, а такой золотой жиле нужно постоянное внимание.

— Тоже верно. — Хардай чуть улыбнулся. — И все же настоятельно советовал бы тебе задержаться ненадолго.

— Но, учитель…

— Кабо прекрасно обойдется какое-то время и сам. Тем более у ватаги впереди, надеюсь, не столько бои с походами, сколько беседы и обустройство. Если же ты не отдохнешь, то начнешь ошибаться.

— Он вовсе не кажется уставшим, учитель, — фыркнул Дайсар. — Это вчера в потемках почудилось, а нынче отмылся, переоделся… Вполне бодр, даже округлился как будто. Отъелся, кабанчик, на родных харчах…

— Не сомневаюсь, ваши тела вынесут испытания, им выпадало и не такое. Я об усталости душевной, что опаснее многократно. Пока вижу ее отсвет в твоих глазах, Шагалан, останешься в лагере. А тело… Слышал, тебя ранили?

— Пустяки, учитель, зарубцевалось.

— Тогда не обязательно валяться у огня, присоединись к занятиям остальных. В своих бесконечных разъездах вы наверняка сильно от них отстали.

— Зато обрели живой опыт.

Мастер секунду изучал Шагалана пристальным взглядом.

— Да, это трудно переоценить. Отдохнешь деньков пять, и назад. Наметили с Кабо точки встреч? Золотую жилу Сегеша будете опекать вдвоем, она того заслуживает. Правда, большие концы получатся… Интересно, что ответит старик на ваше предложение перебраться поближе к теплу, на юг?

На блестящей от влаги площадке работало семеро. Пятеро сосредоточенно крутили шесты, чье мерное гудение разносилось вокруг, двое других порывались затеять схватку. Что-то никак не ладилось, мастер Очата то и дело останавливал юношей и разъяснял тонкости. Не привлекая внимания, Шагалан прочавкал по грязи, переступил неглубокую канавку. Земля на площадке давно не воспринимала воду, убитая до состояния камня множеством старательных детских ножек. Перед занятием все лужи тщательно разгонялись метлами, но сейчас нудный дождь успел наполнить их опять. Угодив в одну такую босой подошвой, разведчик поежился от холода, буркнул сам себе: «Привыкай заново обходиться без сапог, неженка».

Поддел ногой валяющийся шест, поймал, взвесил на руке. Когда-то они начинали с тоненьких прутиков, которые, впрочем, к концу занятия казались уже свинцовыми. Дети росли, и вместе с ними, как по волшебству, росли их снаряды. Нынешние шесты, пожалуй, сгодились бы окрестным селянам на оглобли. Иного оружия было мало, хватало лишь для поверхностного знакомства, основные тренировки проводили по-прежнему с деревом. Раньше ребят это, помнится, очень беспокоило. Не по себе становилось Шагалану, когда он представлял, как выходят они с дрекольем на закованных в броню солдат. Смутно надеялись на помощь с другого конца света, поговаривали о возможных закупках в Валесте, но главным образом опасения понуждали еще неистовее совершенствовать собственные тела. Это и решило вопрос, тревоги затихли сами собой. Закаленные мышцы и просветленный дух успели даже выдержать экзамен — атаку отборных карателей, отряженных Гонсетом…

Работающие рядом на высочайших скоростях ребята не повели и бровью, хотя Шагалан точно знал, что его появление заметил каждый. Только мастер Очата переглянулся со странником и поприветствовал легким кивком. Разведчик отправился на свободный угол площадки, постоял, покачивая шестом. Он давненько не занимался серьезно, однако сознание нащупало привычное русло, оружие начало терять вес, все больше сливаясь с бойцом. Юноша вдохнул, выдохом запустил первый, неспешный оборот. Чуть хрустнули кое-где суставы, зато мышцы взвыли радостно, истосковавшиеся по любимому разгулу. Медленно разгоняясь, Шагалан словно прослушивал себя, следил за подключением глубинных сил. Вращение шеста неуклонно убыстрялось, и вот он уже ровно зажужжал, обратившись в неразрывный кокон. Ощущение восхитительное. Наверное, стоило прервать занятия на месяц-полтора, чтобы почувствовать такое с прежней свежестью. Захваченный подзабытым порывом, Шагалан накручивал и накручивал на свой кокон новые нити…

Раньше всего сдало дыхание. Затем заныли плечи. Юноша вдруг осознал, что долго взятый темп не вытерпит. Сколько продолжался этот бешеный танец? Может, минуту, а может, и час. Впрочем, нет, на час он вряд ли смел рассчитывать в нынешнем состоянии. Чувствуя, как силы, будто воздух у ныряльщика, иссякают, кинулся в последний, отчаянный вихрь за грань дыхания. Волчком пошел по краю площадки, нарезая, мерещилось, самый дождь обезумевшим оружием, взвился в пируэте, с размаху обрушил шест плашмя на землю, взбив фонтаны брызг… Да там и оставил. Жадно дыша, выпрямился. По телу змеились вперемешку капли пота, дождя и воды из луж. Никакого холода, юноша пылал как в огне, тяжело переминался на подрагивающих ногах.

Выяснилось, что остальные шестовики уже прекратили работу. То ли закончили тренировку, то ли отвлеклись-таки на интересное зрелище. Во всяком случае, они дружно уселись в ряд на бревне, заменявшем скамью, и встретили финал выступления разрозненными криками. Пара кулачных бойцов еще длила подобие схватки, хотя тоже больше теперь обменивалась шутками с товарищами. Звонко хлопнув обоих болтунов по бритым макушкам, мастер Очата направился через площадку к Шагалану. Подошел, молча принял поклон, молча оглядел с головы до пят, коснулся пальцами груди, живота. Без тени улыбки произнес.

— Наполнение хорошее, друг мой. Пожалуй, даже отменное. Движения чистые. Выносливость слабая. Понимаю всю специфику разведчиков, но это слабо и для них.

Юноша, не имея что возразить, вновь поклонился.

— Охотники — искусные бойцы, — продолжал хардай, — однако если ты не намерен провести жизнь в лесу, то обязан готовиться и к полевому бою. Наслышан о ваших подвигах по ту сторону пролива, но это же не повод запустить тренировки? Нас слишком мало, бои получатся по преимуществу групповые, толпа на одного. Сам знаешь, изощренная техника тут спасает далеко не всегда. Недаром говорят: хороший охотник уверенно бьет сечевика, сечевик — полсотни солдат, а полсотни солдат задавят охотника. А ты… Сомневаюсь, что одолеешь сейчас и единственного приличного соперника.

— Сейчас навряд ли, учитель, — с трудом восстанавливая дыхание, согласился Шагалан.

Очата недовольно покосился, кивнул.

— Вот и проверим. Рокош! Подойди.

Юноша из числа веселившихся на бревне моментально умолк и поднялся. Среди товарищей он бросался в глаза: высокий, широкоплечий, с округлыми узлами мышц. Давно уже замечалось — ребята в лагере не отличаются особыми размерами, сверстникам они, как правило, уступают и в росте и в весе. Когда затеяли выезжать в мир на приработки, это сделалось очевидным. Деревенские парни, гордые своей статью, попытались однажды силой утвердить превосходство, что, конечно, безотлагательно и жестко пресекли. Урок, преподанный с немого согласия мастеров, расставил все по местам. Уразумев, что размеры не всегда определяют сильнейшего, крестьяне прониклись должным почтением к странным чужакам, а юные селянки с тех пор благосклоннее взирали на худощавых беженцев. Хардаи объясняли подобные недостатки тяжелыми нагрузками в нежном возрасте. Нечто схожее наблюдалось и на Диадоне, правда, там это не усугублялось регулярной нехваткой еды. Такова оказалась плата за приобретенные исключительные умения. И тем разительней был вид Рокоша, настырно тянувшегося вверх и вширь вопреки любым тяготам. Не все в лагере получились одинаково мелкими, однако и среди остальных Рокош выделялся зримо. Вероятно, в обыкновенной жизни из него вырос бы настоящий великан, теперь же он не слишком превосходил окрестных пахарей, зато того же Шагалана обогнал на голову. Впрочем, вовсе не потому выбор Очаты смотрелся на редкость неудобным — Рокоша, вдобавок к мощи обладавшего и незаурядным мастерством, почитали одним из лучших, если не лучшим бойцом.

Приблизившись, Рокош, в чьих глазах еще прыгали веселые чертики, поклонился учителю.

— Схватка без оружия, — объявил тот.

— Позвольте хоть немного отдышаться, учитель! — взмолился Шагалан.

Хардай усмехнулся.

— На поле боя ты также попросишь врага о передышке? И не преувеличивай преимущество соперника. Он тоже едва закончил тренировку, причем куда более долгую и тяжелую.

— Исключительно сеча, учитель? — осведомился Рокош, затягивая на запястье шнуровку кожаных поручей. — Или Шагалану позволяются его хитрые штучки?

— Позволяются, если смогут помочь.

Ребята поодаль закопошились, любопытствуя, подтянулись теснее. Снарядившиеся бойцы вышли в центр площадки. Оглядев внимательно юношей, Очата коротко бросил.

— Все всё знают. Все готовы. Начали!

Он скользнул в сторону, открывая соперникам дорогу, но те не спешили кидаться в рубку. Двинулись по кругу, одинаково бесстрастные, расслабленные, не глядящие на оппонента. Шагалан понимал: Рокош сознательно дарит ему шанс — стихией сечевиков слыл именно единый мощный порыв, с замысловатыми завязками боя разведчики были знакомы лучше. Однако сейчас состояние не очень способствовало изощренности: тело немного остыло, зато глухо ныло, отвыкнув от запредельной нагрузки, огонь разгула притух, дотлевал где-то под грудью. Затягивать схватку Шагалану в любом случае резона не имело. Без особой надежды он попытался пару раз выдернуть Рокоша на атаку, тот не поддался. Описали очередной круг. Пожалуй, они слишком хорошо знали друг друга, чтобы изобрести нечто совсем неожиданное. Разведчик вздохнул, качнулся, пробуя опору, и ринулся, ломая плавность движения, в бой. Стремительная серия ударов получила достойный отпор, но юноша того и ждал. Едва ощутил ответный натиск, как проворно нырнул вниз и в сторону, обходя соперника сбоку. Немедленно напал. Рокош, только что не хрустнув суставами громоздкого тела, развернулся-таки навстречу. Шагалан, вновь нащупав сопротивление, повторил маневр, заходя уже за спину. Рокош с перекосившимся лицом ухитрился развернуться. Хватаясь за последнюю возможность, Шагалан кинулся еще дальше, не давая сопернику ни времени, ни пространства. В конце концов, человек не способен, на манер змеи, свиться в спираль! И тут… Рокош встретил его спиной. Это продолжалось всего мгновение, но Шагалан так ничего и не смог поделать с мелькающими, вопреки законам природы, руками. Мгновение спустя Рокош крутнулся обратно, обрушился на замешкавшегося разведчика. Приходилось принимать лобовой бой, хотя его шансы в нем были скромные. Юноши атаковали разом, покрывая один другого градом ударов всех мыслимых форм и направлений. О защите никто не заботился — грамотно выложенные раскруты перебивали по пути чужие выпады. Мастерство соперников оказалось равным друг другу, поэтому слышался лишь свист рассекаемого воздуха да глухая дробь сшибающихся рук. Завораживающее зрелище: словно два дождя летели навстречу и, сталкиваясь капля в каплю, гасли, не способные достичь цели. Редкие удары, проникавшие-таки к телу бойца, как-то сами собой вязли, соскальзывали, не причиняя заметного вреда и даже не нарушая позиции. Видя, что не удается взять верх, стороны завеяли взвинчивать скорости. Руки юношей слились в призрачные облака, но и облака все равно неизменно накладывались одно на другое.

Бой удавался на славу, да вот выиграть в нем Шагалану суждено не было. Воздуха он давно не находил, какой-то огненный кол засел в горле. Мышцы пока слушались, однако перед глазами потемнело. Точно ощутив это, Рокош вздыбил темп вовсе запредельно. Шагалан постарался успеть, пропустил один скользящий удар, выдержал второй, еле устоял от третьего. Его облако внезапно начало разваливаться. Руки, ломая стройность раскрутов, еще защищали хозяина, но разведчик почувствовал, что роковой удар на пути к цели. Надрывным усилием юноша, выгнувшись дугой, метнул свое тело куда-то назад, выскальзывая между наседающими кулаками, кувыркнулся в воздухе и выкатился из схватки.

Тотчас поднялся, хотя каменная земля упорно норовила уйти из-под ног. Рокош не преследовал, сам с трудом пытаясь отдышаться. Сбоку наползла какая-то тень, и Шагалан развернулся к новой угрозе.

— Достаточно. — Жесткая ладонь Очаты сдавила юноше плечо. Мастер пытливо оглядел Шагалана, затем посмотрел на Рокоша. — Хороший бой. И многое показывает. Думаю, выводы сделаете сами. Если нет — приходите, подскажу.

С этими словами хардай оставил бойцов и, не оборачиваясь, направился прочь с площадки. Переговариваясь, с приветствиями и хохотками ребята постепенно потянулись за ним. Вскоре среди луж стояли одни обессиленные соперники. Рокош тяжело уселся на бревно, достал из вещей холстину и принялся вытирать пот, обильно покрывавший его рельефные мышцы. Когда Шагалан, пошатываясь, опустился рядом, он покосился, хмыкнул и извлек второй кусок, драный, но сухой и чистый. Сверху все еще моросило, однако полуголые юноши не чувствовали сейчас ни сырости, ни холода. В более теплую пору они не замедлили бы отправиться окунуться в море, теперь обходились простыми тряпками. Кое-как вытеревшись, помогли друг другу снять поручи.

— Отвыкли малость руки, успели, — заговорил Рокош, кивнув на синяки Шагалана.

— Отвыкнуть-то недолго, — согласился тот. — И легко. Труднее снова набивать.

— А бой ведь получился отменный. Признаться, не ожидал от тебя такого, брат. Был момент, сам едва сдюжил.

— Не преувеличивай. — Разведчик облизнул кровоточащую губу. — Против тебя мне бы все равно не выстоять. С подобной мощью, брат, произведешь подлинный фурор по ту сторону пролива.

— Давно ты, выходит, не наблюдал в деле самого учителя. А насчет Гердонеза… это я и хотел спросить. Тебе уже… доводилось отведать настоящей схватки, насмерть? Как там складывается?

Шагалан развел руками.

— Схватки случались, в том числе и опасные. Правда, по совести если, брат, враги попадались не слишком мастеровитые. Ни с мелонгийскими рубаками, ни с копейщиками-фригольдерами судьба лбами еще не сталкивала, хоть лицезрел и тех и других. По преимуществу встречались местные подпевалы да пособники, а что о них скажешь? Подчас неплохие бойцы, помнящие с какого конца браться за меч, но в серьезном бою пасуют. Прямолинейны, примитивны, а главное — неимоверно медлительны. Сам удивлялся, впервые схлестнувшись. Пока дерешься тут с вами, обалдуями, вроде и не осознаешь, с какими скоростями управляешься, привыкаешь помаленьку. А высунешь нос в большой мир… Там иной раз и жалко бить таких сонных мух.

— То есть свое слово мы сказать сможем? — усмехнулся Рокош.

— Несомненно. И заглушить это слово окажется весьма затруднительно.

— А как с оружием?

— Оружия, брат, полно, и самого разнообразного, однако виртуозов до сих пор не видел. У повстанцев хорошие лучники, королевские олени недурно развили их глазомер. Стражники же недавно обзавелись интересными самострелами вроде того, что я привез. Обрати внимание, механизм будут сегодня испытывать. Конструкция туповатая и копотливая, зато вылет стрелы чудовищен, даже наша хваленая верткость не всегда убережет. Да и редкий доспех выдержит подобный удар.

— Ценное замечание. — Рокош, поежившись, потянулся за рубахой. — Эх, вот бы с самими мелонгами схлестнуться, богатырей их прославленных пощупать за вымя!

— Не беспокойся, брат. В скором времени всенепременно пощупаем, никуда не денутся.

— Скоро? — встрепенулся Рокош. — Неужто день возвращения забрезжил? Ребята всякое толкуют, да по сути никто ни черта не знает.

Шагалан замешкался, взвешивая, о чем рассказывать, а про что лучше умолчать. Некоторые сведения вряд ли следовало распространять. Пусть и среди товарищей.

— Да говори ж ты, не стесняйся! — подбодрил Рокош. — Не врагу, в конце концов, выдаешь, одно дело делаем. А то вы, разведчики, чисто хомяки, таскаете непрерывно добро в нору, зернышко за зернышком, а делиться ни с кем не желаете. Ну что, когда?

— Мы считаем, в грядущем году, — с неохотой выдавил Шагалан.

— Это точно? И летом, разумеется? — Рокош улыбнулся: — Вот славно. Ведь вы-то хоть на ту сторону плаваете, развлекаетесь вовсю, а мы уже протухать начинаем.

— Останутся, брат, и на твою долю развлечения. Пары тысяч латников хватит?

— В самый раз… Так что, неужели какая-то пара тысяч солдат сторожит весь Гердонез?

— Нет, конечно. Это лишь мелонги, костяк, гарнизон. В нужный момент им на выручку может прийти целая толпа пособников, тогда число врагов умножится в несколько раз.

— А может и не прийти? — Рокош с прищуром посмотрел на товарища. — Именно затем и шастаете через пролив, да? В таком случае, брат, желаю всяческих успехов. Глядишь, от ваших ползаний по лесам окажется куда больше пользы, чем от драчунов вроде меня.

Юноши, закончив одеваться, поднялись с бревна. Холодный осенний дождь наконец пробрал даже их. Захватив шесты, неспешно, плечом к плечу двинулись по направлению к темнеющим за моросью домам. Если бы кто-то чужой в этот момент наблюдал за ними, то, несомненно, удивился бы дружелюбию бойцов, едва остывших от сражения с полной отдачей. И куда сильнее было бы удивление призрачного наблюдателя, доведись ему при том узнать о непростых отношениях, что связывали юношей в прошлом. Своенравный, волевой Шагалан уже в поместье Бойда, только встретившись с назваными братьями, обнаружил явную склонность к лидерству. В любых играх, забавах, проказах он вечно лез вперед, стремясь к роли если не победителя, то уж точно заводилы. Получалось это у мальчишки, тогда еще Ванга, совсем неплохо, и с особым сопротивлением он не сталкивался. Все изменилось с переселением на землю Валесты, когда неожиданно объявился соперник, — тощий, долговязый Рокош осмелился бросить вызов признанному лидеру. Ребячья братия забурлила, в короткий срок расколотая на два непримиримых лагеря. Оскорбления, насмешки, пакости, потасовки — обе стороны не стеснялись в средствах, ничуть в том не отличаясь от малолетней шпаны по всему свету. Вожаки группировок многократно схлестывались в поединках, бились в кровь, но очевидного преимущества ни у кого тогда не было. Неоднозначной оказалась реакция на подобную войну у взрослых. Беронбос с соратниками бранили, наказывали мальчишек, настырно и тщетно. Поддержал жесткие меры даже вернувшийся из странствий кроткий мессир Иигуир. Прибывшие же с ним хардаи такие катаклизмы предпочли не замечать. То есть, разумеется, они пресекали самые крупные побоища, но в остальном снисходительно созерцали кипение детских страстей. Более того, именно закоренелых противников целенаправленно определяли в пары для игр, а затем для боевых тренировок. С содроганием мирные обитатели лагеря ожидали момента, когда окрепшие, постигшие азы боя сорванцы учинят настоящее сражение, с увечьями и жертвами. Однако мастерство юных воинов все росло, а большой драки так и не состоялось. Перемирие не заключалось, вражду никто не отменял, она… рассосалась как-то сама собой. Поначалу ее растворял обильный пот, щедро проливаемый на совместных занятиях, — трудно не проникнуться приязнью к человеку, с которым вы не только надрываетесь наравне, но еще вынуждены то и дело приходить друг другу на помощь. А затем обнаружилось, что враждовать вообще нет причины. То есть все, конечно, помнили, кто и кому вроде бы доводится врагом, долгие месяцы войны не утекли бесследно, однако основания для ненависти уже не выявлялись. Границы группировок принялись стремительно размываться и к моменту высших духовных превращений вовсе канули в прошлое. Шагалан и Рокош, бывшие вожаки детских армий, не стали друзьями. Может, память о былом помешала, может, просто не сочетались их излишне самостоятельные характеры. Теперь они относились друг к другу уважительно и ровно, как к любому из ребят, — чуть теплее, чем к прочим людям в Поднебесной, но чуть прохладнее, чем к закадычным приятелям. И чувства ныне опирались не на мальчишечьи домыслы или обиды, а на совершенно иное видение, дар, принесенный чужеземными учителями. В этом видении недавняя бешеная схватка или боль разбитого лица не меняли ничего. Не могли изменить.

— А насчет сечи я помогу, — продолжал разглагольствовать по дороге Рокош. — Единственное, что тебе вправду необходимо, брат, — восстановить выносливость. А тут уж путей немного — работа и еще раз работа, чтоб выматывала хорошенько. Это я, думаю, в состоянии устроить.

— Спасибо, брат, — кивнул Шагалан. — Уж вымотать-то лучше тебя никто не сумеет, верю. С собственными занятиями сложностей не возникнет?

— С учителем я поговорю, он возражать не должен. Схлестнемся как встарь, да? Чай, не все силы высосали гердонезские враги? И гердонезские бабы небось? Ведь не обошлось же… Ну, в точку?

— Пожалуй. Случились некоторые… знакомства.

— Что, интересные женщины? — Рокош усмехнулся. — И несколько? Искренне завидую, брат. Ты-то всегда нравился бабам и обязан сейчас чувствовать себя лисом в курятнике. Угадал? У нас на такие радости скудно.

— Хм, неужели добрая Зейна поссорилась со всеми вами сразу?

— Ссоры вроде никакой, но и доброты ее мы давненько не испытывали. Поначалу отгоняла всех подряд, а теперь… Короче, мужики шепчутся, снова ходила на выселки. И два дня ее в лагере не видели, позавчера лишь вернулась. Соображаешь, брат?

— А чего тут соображать? — покривился Шагалан. — Заделали девке очередного ребенка, вот она и бегает, травится.

— Никто ж ее, дуру, не неволил. Ни ноги раздвигать, ни плод изводить. Сама решала.

— Сама! А кто бы отцом стал? Небось и между собой, олухи, не разберетесь. Целым отрядом усыновите?

Рокош изобразил на лице виноватую мину, хотя верилось ему с трудом.

— Полно тебе, брат. Легко рассуждать, когда творишь на воле, что пожелаешь. Мы же пока довольствуемся тем, что есть… Впрочем, вылазки на волю тоже не освобождают от проблем.

— Еще какие-то неприятности?

— Именно. В твое отсутствие заезжал местный крестьянин с родней. Ты его наверняка даже знаешь — Оголей, Ослиным Ухом кличут. Солидный мужик, зажиточный.

— Ну, как не знать? На Буграх самый крепкий хозяин. И за съестным к нему частенько катались, и работу в поле давал.

— Вот-вот, Оголей и вопил тут, мол, уработали наши парни ему поле дальше некуда. Старшая дочка была на выданье, а нынче вроде как на сносях. Долго глотку драл. И про разврат и про позор. Святыми да судейскими стращал, разве что в драку не лез.

— Оголей не дурак здесь кулаками махать, — хмыкнул разведчик. — Да и девка его с сенокоса навряд ли успела бы дозреть. Кого винят?

— Еляна. Девка ревет, дескать, по любви с ним согрешила. Да и он не отпирается, что… было. Снесла, называется, молодка обед косарям. Родичей-то ребята живо выдворили, а с отцом Беронбос до ночи толковал, успокаивал.

— Можешь не продолжать, брат. Чай, не первая история. Опять пиво, песни, серебро и замирение?

— Точно. От спешной женитьбы кое-как отвертелись, но с Еляна взяли обещание — сразу из похода под венец. Даже крест целовать заставили.

Шагалан усмехнулся.

— Крепкого им терпения отныне с этой клятвой. Елян-то сам как? Хочет в справные землепашцы?

— С ним непонятно. Девка вроде по нраву, а вот с родней ее никак не поладит. Мыслю, заберет… если уцелеет, конечно. Так что ты тоже, брат, смотри там, на воле, в оба. Грех, он сладок, да зачастую потом платы требует.

Предостережение не в бровь, а в глаз, и Шагалан поторопился сменить тему.

— Больше ничего нового в лагере не стряслось?

— Ни черта больше нового, — вздохнул Рокош. — Ощущение, точно вокруг все шумит и бушует, только у нас тишь да благодать. Прямо болото. Про каждый день наперед ведомо, чем начнется и как закончится. А будет то же самое, что и вечно было.

— Нам еще суждено с тоской вспоминать об этом спокойном, закрытом мирке, брат. Помяни мое слово. Бойд приехал?

— Второй месяц не показывается. Погряз в своих аферах и интригах, деньги кует. Надеемся, хоть окончательно про нас не забудет. Чего кроме этого? Старик Саткл опять недужит. Смотришь на него и удивляешься — ведь летами древнее мессира Иигуира, хворый, чахлый, на ноги не встает, мучается, еле душа в теле держится. Однако живет и живет, год за годом небо коптит. Да вдобавок ухмыляется, перечник, мол, не уйдет, покуда родной земли не почувствует. Вот уж кого, верно, обрадует весть о скором походе… Кто это нас там встречает?

У крайнего из домиков действительно колебалась в дождевом мареве какая-то фигурка.

— Ты, брат, вот что, — замедлил ход Шагалан. — Зря не трезвонь, о чем я сказал. Приспеет время, и все всё узнают.

— Они и сами все узнают. — Рокош пожал плечами. — Не от вас, так от местных. В деревнях уже с год о близкой войне шушукаются. Да мало ли путей? Оголея, вон, убеждали на днях чуток погодить, и жизнь переменится…

— Вот пускай такие мысли витают пока исключительно в виде слухов, ладно?

— Договорились, — хмыкнул Рокош. — Это, кстати, несомненно, тебя дожидаются.

Их встречала Ринара. Смущаясь, неловко пряча за спиной руки, она выступила вперед.

— Здравствуй, — выдохнула девушка, даже не замечая, похоже, присутствия третьего.

Рокош, давя улыбку, кивнул на прощание и быстро отправился восвояси.

— Здравствуй, — отозвался Шагалан.

— Я… Тебя долго не было… — слово за словом выдавливала из себя Ринара. — Дольше, чем всегда… Разное гадали… И страшное… Я… рада, что ты вернулся… Тревожилась…

Вместо ответа юноша коснулся ее мокрой щеки тыльной стороной ладони. Девушка вздрогнула, перехватила руку, отстранила, но и не отдала. В карих глазах блеснула нешуточная мольба.

— Мне… Прости меня… тот случай… на берегу. Наболтала там много… не в себе, наверное… Сама после переживала… Нельзя так…

Он мягко привлек ее, поцеловал в промокшие волосы.

— Все уже минуло, все позади. Никаких обид и ничьей вины.

— Ты меня простил? — шмыгнула девушка носом, не поднимая головы. В рукава рубахи скитальца она вцепилась весьма крепко.

— Мне не за что тебя прощать.

— А как же мои… слова? И вообще… испугалась тогда… как дура…

— Значит, ты всего лишь не была в тот момент готова. А я настаивал на том, чего тебе не хотелось.

— Вовсе нет… Ой! Опять несу, что попало… — Она помолчала, будто утонув в смущении, потом вдруг резко вскинула глаза: — Поцелуй меня, пожалуйста, — тотчас зажмурилась от собственной смелости, но не уклонилась.

Шагалан секунду разглядывал милое юное личико, прекрасное в своем вдохновенном порыве. Затем, точно боясь спугнуть нежданное счастье, ласково тронул губами лоб, соскользнул на нос, прошелся по щеке. Здесь отыскался не только дождь, соли тоже имелось изрядно. Мягкие девичьи губки встретили неумело и нетерпеливо. Когда соприкоснулись, Ринара подалась вперед, прильнула доверчиво всем телом. Множество завораживающих подробностей прижались к юноше. Так и стояли, упиваясь мигом согласия, не ощущая ни окружающего мира, ни непогоды, ни времени. Оборвалось все так же внезапно, как и началось. Где-то поодаль хлопнула дверь, девушка, очнувшись, отстранилась.

— Все. Довольно! — Пальцы еще продолжали цепляться за плечи Шагалана, а губы уже сомкнулись в жесткую полоску. — Хватит на этом. Хватит же!

Юноша нехотя отпустил. Она отскочила, старательно разгладила невидимые складки на платье, глянула с неодобрением.

— Все-таки нельзя нам с тобой, Шагалан… Ванг… встречаться… слишком тесно. Прямо чувствую, как искушает лукавый, толкает на путь греха. Теперь отмаливать слабость придется.

— Чтоб и впредь не позволил Творец оступиться? — грустно усмехнулся Шагалан. — Уберег преданную Свою дщерь от соблазнов бесовских?

— Правильные слова произносишь, — Ринара нахмурилась, — вот только сам в них ни капельки не веришь. Зачем тогда насмешничать?

— По-моему, ты чересчур увлекаешься в последнее время служением Всевышнему. Я еще могу понять твою мать, которая никак не оправится от потери сына. Однако не стоило втягивать в это исступление молодую, красивую девушку.

— Что ты понимаешь? — искренне возмутилась Ринара. — Что вы вообще способны в этом понимать! Великому Творцу нельзя служить чересчур много, да здесь любого подвижничества не хватит! Чего уж говорить про меня, слабую духом грешницу, гнущуюся под напором искусов?.. Но я хотя бы вижу светлый путь, знаю, на кого уповать, на чью волю полагаться. А вы Бога не ведаете! Точнее, вы неплохо изучили наши каноны, знакомы с историей Церкви и разбираетесь в тонкостях Писания, наверное, лучше меня. В том огромная заслуга покойного мессира Иигуира, который, несомненно, надеялся приобщить вас тем самым к Истинной Вере. И тем больше вина ваша, его воспитанников, отвергнувших в гордыне своей веру отцов и не желающих даже задумываться о ней! Считаете, предки были глупее вас? Или ваших заморских учителей? С чего вы вдруг все решили, будто чужаки правы, а великие святые и пророки древности поголовно заблуждались?

Шагалан выслушал речь с печальным терпением.

— Словами тебе никто не объяснит. Просто я, как и мои братья, теперь знаю это. И мы тоже полагаем, что видим правильный путь… Жаль, наши пути, Ринара, похоже, не совпадают… Зачем же верной дочери Церкви мучиться соседством толпы разнузданных безбожников вроде меня? Разве нет на земле Валесты женских обителей, где оградят от любых искушений?

Девушка заколебалась, но потом взяла себя в руки.

— Возможно, ты и прав. Возможно, это единственный для меня шанс спасти душу, замолить совершенные проступки и допущенные помыслы. Однако ты забываешь, Шагалан, я не только дочь Церкви, но и дочь Гердонеза! Пока моя страна стонет под пятой завоевателей, пока над ней властвуют язычники, двери тихой кельи останутся для меня закрытыми… Я ведь лишь недавно начала постигать, на какую великую жертву отважился мессир Иигуир. Во имя освобождения родины он мало того, что отдал в лапы безбожникам десятки невинных детей, прежде он обрек самого себя, свою душу на вечные посмертные муки. Терзался этим до последнего часа, но имел волю довести задуманное до конца. Разумеется, мне, жалкой, далеко до него. Что я могу сделать для Гердонеза? Разве молиться, день и ночь призывать милость Творца. Да еще помогать вам. Вот вы, грозные воины, кичитесь способностью сокрушить армии врага. Но никто, даже ваши всеведущие учителя, не скажет точно, что додавит чашу весов в решающий миг: железо с бесстрашием или искренняя мольба простой, чумазой девчонки на чужом берегу. А потому я буду жить здесь, буду вам стирать и готовить. И молиться! Вы сильны мастерством, а я попытаюсь добавить к нему хоть чуточку подлинной веры. И пусть весь остаток жизни проведу в стенах монастыря, ища прощения за такое сотрудничество, но пусть монастырь этот будет гердонезским!

Шагалан помолчал, разглядывая свои утопающие в холодной грязи ступни, затем кивнул.

— Красиво. Чувствую, как-то постепенно ты изрядно ушла по своему пути. Однако учти, на нем предстоит преодолеть еще одно препятствие — в тебе слишком много сохранилось от молодой, здоровой, привлекательной девушки. Эта часть не скоро прекратит требовать своего, жаждать любви, близости, детей. С этим тоже придется справиться.

— Справлюсь, — жестко отрезала Ринара. — Если дело наше угодно Творцу, Он даст сил сдержать греховные позывы тела. И не обольщайся чересчур поцелуем, считай его целомудренной радостью по поводу твоего возвращения.

— Извини, не ощутил в нем особого целомудрия.

В глазах девушки сверкнули огоньки ярости, резким движением она откинула со лба мокрую прядь.

— Да! Не стану скрывать, что выделяю тебя среди остальных ребят. Ты мне нравишься. Очень. Только это ничего не значит! И ничего между нами быть не может, запомни! Если понадобится, я выжгу себе похотливое нутро, но не предам веру! Ты должен знать, не все женщины на свете рабски повинуются зову плоти, не все, подобно Зейне, мечтают лишь об утолении адского сластолюбия. Превыше Бога у них мужчина, который и направляет их через блуд прямиком в Геенну…

— И чем это я тебя, подруга, так обидела? — Густой, мягкий голос раздался совсем близко.

Спорящие обернулись. В Зейне, почти ровеснице Ринары, ничто уже не напоминало ломкую тростинку-подростка. Невысокая, плотная, она обрела умопомрачительные формы, сочетание могучих бедер и эффектного бюста с точеной талией не случайно делали беспомощными парней в лагере. Пожалуй, девушка имела некоторую склонность к полноте, но молодость и изобилие постельных упражнений пока оберегали красоту. Широкое, чуть плоское лицо ничем не выделялось, зато глаза!.. Большие, темные, миндалевидные, с роскошными длинными ресницами, они еще и подводились аккуратно самой кокеткой. Зейна вообще выглядела необычно ухоженной для здешних мест: черные свежевымытые волосы собирались на затылке в пышный хвост, в платье не стыдно было бы появиться и в городе на воскресной ярмарке, а на грудь спускалось ожерелье из крупных камней. Как и тяжелые серебряные серьги — несомненно, подарок счастливых почитателей.

— Дружить тебя никто не заставляет, но зачем же порочить понапрасну? — продолжала, лениво подходя вплотную, Зейна. — Думаешь, я не сумею ответить тем же?

— С тебя стянется! — Распаленная спором Ринара в ярости мотнула головой. — Чего тебе тут за дело? Чего бродишь, подслушиваешь?

— Очень надо, — усмехнулась Зейна, лукаво косясь на юношу. — Сами шум подняли, вот я и выглянула полюбопытствовать. А насчет дела… Хочу вот, может, с молодым человеком побеседовать. Не у тебя же единственной, подруга, к нему вопросы. Вы уже закончили, или мне подождать?

Ринара чуть не зарычала от гнева.

— Забирай его себе, если угодно! — выкрикнула она. — Совсем! Неужели ты вообразила, будто я встану в одну очередь со шлюхой? Уверена, вы моментально найдете общий язык…

Явно подавив какую-то заключительную едкость, Ринара развернулась и опрометью скрылась за домом. Зейна проводила ее взглядом, затем вновь покосилась на Шагалана.

— Горячая девчонка, — произнесла, придвигаясь. — Жаль, без толку пыл изводит.

— Не очень-то вы, похоже, ладите, подруги, — отозвался Шагалан.

— Что ж, — девушка улыбнулась и подступила еще ближе, — в детстве ходили подружками, а теперь вот обнаружилось — совсем по-разному смотрим на жизнь. Ты, наверное, и не замечал, как твоя Ринара изменилась за год-два? Я не про внешность. Вы же, мужики, только и следите, что там у девки выросло да за что приятно будет подержаться. Разве не так? За женскими мыслями наблюдать недосуг. Между тем, открою страшную тайну, мысли у нас тоже случаются. И завихрения в них, соответственно. Марика ведь давно вливала дочери в мозги свою набожность, правда, до поры все выглядело невинным увлечением. В конце концов, и я полагаю себя почитательницей Творца, но что с того? Крест ношу, молитвы разумею, церковь даже посещаю… иногда. Однако ни капли иступленного фанатизма. И за Ринарой раньше его не водилось.

— И что вдруг стряслось?

— Эх, слепец… Надо было не на стати девки засматриваться, а по душам с ней чаще толковать. Хотя… может, и наоборот, прижал бы вовремя где-нибудь в леске, да и отодрал на совесть. Авось через естество ей рассудок бы вернулся. Наоралась бы, наплакалась, да и занялась бы обычным бабьим промыслом.

Шагалан покачал головой.

— Опасный совет.

— Какой есть. Все ж лучше, чем то безобразие, что ныне творится. После гибели-то сына Марика совсем больная сделалась, в молитвах и радениях погрязла. И Ринару за собой завлекла, словно ворон над ней вилась. Окажись в тот момент у девки душевный дружок вместо сиротливой тоски, может, и уцелела бы. А так… Боюсь, поздно и беседовать, и насильничать. Вырастили мы с вами, господа безбожники, еще одну фанатичку. Из тех, кто и сам на костер за веру взойдет, и других, если потребуется, недрогнувшей рукой потащит.

— Ты все же сгущаешь краски, Зейна. Ринаре по-прежнему доступны искренние человеческие чувства.

— Это как раз понятно, — вздохнула девушка. — Что влюблена в тебя она по угли, видно любому дураку. Вдобавок созрела девка, потому тянет ее сейчас и душой и телом. Иное плохо — как ни сильна эта тяга, Ринара ей противостоит. А если выдержит даже натиск молодой страсти… ее уже ничто не изменит.

— Что же предпринять?

— А она тебе нужна?

Зейна, изогнувшись, вперилась своими черными глазищами снизу вверх в лицо юноши. Смотрела долго и пристально. Затем усмехнулась.

— Странно. Я-то считала, вы, птенцы Иигуира, вовсе не способны на серьезное чувство. Разумеется, не хочу сказать, будто ты, Шагалан, воистину влюбился, но чем-то тебя девка зацепила. Сознайся-ка.

— Все возможно, — поморщился разведчик. — Так как же ей помочь?

— Понятия не имею. — Зейна вздернула носик. — Очень трудно помогать человеку, который того сам не желает. Попробуй, к примеру, разговаривать с ней почаще. Только ласково и без этих, упаси Господь, пререканий! Сыграй хоть немного на стороне природы, и… если случится чудо, вернешь ее к естественной жизни. А лучше, — девушка демонстративно зевнула, потянулась, обрисовав через ткань платья роскошные достоинства, — плюнуть на все это, не заниматься глупостями, а обратиться к тому, что более доступно. Поймала заинтересованный взгляд, игриво повела плечиком.

— Может, полно под дождем лясы точить? Зайдем ко мне, погреемся, а? Или тебя, красавчик, теперь исключительно препирательства возбуждают? Так пошли, языком работать я тоже умею.

Она схватила его за руку, но юноша остался неподвижен.

— Ребята говорили, — тихо произнес он, — ты опять у знахарки гостила.

Зейна вздрогнула, нахмурилась, потом нервно мотнула хвостом волос.

— Ну и чего? Не в первый же раз, нормально получилось. А тебя что волнует? Если мое здоровье, то все зажило, никаких конфузов не будет.

— Меня волнует твоя судьба.

— Судьба? — фыркнула девушка. — А что же такое приключилось с моей судьбой, если даже камни вроде тебя за нее вдруг взволновались? Ну, затяжелела от кого-то из вас, и что?

— Могла бы выносить.

— Зачем? Кому нужна кормящая мамаша с ребенком? Кому нужен ребенок неизвестно от кого? — Девушка отвернулась, отвечала глухо и резко.

— Ты же понимаешь, мы не выгнали бы тебя на большую дорогу.

— А мне без надобности ваша жалость, Шагалан! Я не приживалка. Пока честно зарабатываю себе на хлеб. Да, промысел, вероятно, не из почетных, зато необходимый для вас, ведь так? Работа приятная, руки не в мозолях, и навозом не пахну, но должны же быть при этом и какие-то скверные черты? А коль настоящего отца ребенок не имел, я вправе решать его судьбу.

— А что станет с твоей?

Зейна осеклась, потупилась.

— Кто ж знает? Разве деревенская баба, нарожав дюжину, уверена до конца, что весь ее выводок не сметет чохом дурная болезнь или голод? И разве вы, могучие герои, ведаете, что ждет вас по ту сторону, слава или могила? В этом смысле я ничем особым не выделяюсь… Может, если посчастливится, ктонибудь из вас, кто уцелеет, согласится взять полковую девку в жены. Думаю, и супруга, и хозяйка, и мать из меня получится не самая плохая. Если, конечно… утроба силу не потеряет. Ну а не повезет… так по Валесте, Шагалан, толпы шлюх шатаются, будет одной больше. И вообще, довольно об этом! Или нам уже не о чем поговорить без того, чтобы бередить душу? Я так и не поняла, ты идешь со мной?

Шагалан взглянул на нее с тенью печали.

— Как-нибудь в другой раз, милая.

— Так! — Зейна рассерженно встала, уперла кулачки в бока. — Что же это творится, люди?! Девушка сама предлагает парню потешиться, а он продолжает нос воротить!'В чем дело-то, наконец? Мордой я для тебя не вышла? Нет? Или посещение знахарки так отпугнуло? Почему ни единого парня в лагере это не останавливает, все мечтают прокрасться в мою хижину, лишь только Шагалана приходится упрашивать, словно о милости? Какого дьявола я вообще этим занимаюсь, не подскажешь?

— Вероятно, — усмехнулся юноша, — тебя здорово заводит цель, которую нелегко достичь, которая сопротивляется.

Зейна скривила пухлые губки.

— В таком случае, любезный друг, мы с тобой — два сапога пара. Ты ведь тоже бегаешь за Ринарой, поскольку она упорно тебе не дается. Так, может, прекратим хотя бы отчасти бессмысленные гонки? Ринару я худо-бедно еще в состоянии понять, а тебе-то что мешает уступить капризу девушки? Высокая мораль? Пламенная любовь? Я слишком хорошо успела изучить вашего брата, чтобы поверить в это, — знаешь, мужчины порой очень полно раскрываются именно в постели. И нет у вас ни любви, ни морали, а в мальчишеских забавах, слыхала, ты никогда не отставал. Скорее уж поверю, что тебя выцедили гердонезские бабы за долгий поход. Но потом, говорят, ты провел в дороге больше недели, так? Ты не можешь сейчас не хотеть!

— Это ведь была не веселая прогулка, Зейна. Я действительно крайне устал.

— Ну да… Допустим, я не видела вашего весьма усталого махания с Рокошем. Допустим, вся твоя усталость почему-то скопилась ниже пояса. В конце концов, я не столь гордая, как некоторые, могу и подождать денек-другой. Однако ответь мне, Шагалан, на один вопрос. И предельно искренне.

— Тебе известно, мы не лжем… без особой нужды.

Зейна поморщилась.

— Не темни. Ты же разведчик, а вас, болтают, специально учили идти на ложь. Ответь честно, и я немедленно отпущу тебя в тепло без своего назойливого внимания. По совести, этот вопрос с недавних пор волнует меня едва ли не сильнее, чем ты сам.

— Задавай.

— Что тебе мешает хотя бы раз переспать со мной? — выговорила девушка, чеканя слова и неотрывно глядя в глаза Шагалану.

Тот помолчал минуту, отрешенно углубившись куда-то в себя, затем поежился, переступил в грязи. Выдохнул просто.

— Ничего.

Зейна выпрямилась, с трудом сдерживая победную улыбку, запахнулась в тяжелый плащ.

— Хоть тут я в вас не ошиблась, воины. Теперь, если заскучаешь, найдешь тропинку. Я перед тобой, Шагалан, далее унижаться не намерена, хватит. Придешь — приму, а нет… Желающих кругом полно. Вон, двое твоих братьев и здесь меня разыскали, истосковались, видать, бедняги. Хочешь — нянчись с больной, разгоняй миражи в ее голове, хочешь — вернись в явь, к настоящим радостям. А пока прощай, Шагалан. И думай сам.