Возвращение домой

Глава 8. Сионийский лейтенант

На первом же допросе Джейк признал только то, что он, действительно, солдат Ниобианской армии. На все остальные вопросы отвечать отказался.

Лейтенант не был большим мастером по части допросов, не стал он применять и силу. Пленный показался ему лицом, способным заинтересовать спецов из Отдела Безопасности.

И вот сейчас они после пятикилометрового перехода по лесу уже третий час не могли уехать. Сначала долго ловили «попутку» до Флорены, их подобрал грузовик с фургоном, но далеко проехать не получилось: сломался мотор.

Больше двух часов они ждали, изнывая на жаре, но других машин не было как на зло.

Джейк мог ждать часами, не испытывая при этом большой усталости. Два его конвоира: сержант и ещё один рядовой — порядком измотанные ходьбой по джунглям, по приказу должны были следить за каждым движением пленного.

Вообще-то так оно и было поначалу, но Джейк вёл себя смирно, даже заговорить не пытался, и сионийцы заметно расслабились. Сержант часто отвлекался, пытался помогать шофёру, но больше мешал, парой слов перекидывался с ещё одним попутчиком.

Время шло, и Джейк всё больше убеждался в том, что сбежать не получится. Сначала, когда уходили, он только и смог немного успокоить Кайну тем, что сумеет сбежать и вернётся. Он и сам в это верил поначалу, его даже не слишком расстраивали наручники на запястьях. Пустяк!.. Нам бы в лес войти, убраться подальше от посёлка… Можно и так с обоими справиться, если постараться…

Но не получилось!..

Вся надежда была теперь на какую-нибудь случайность по дороге. Хотя и так уже везло… С поломкой этой, например…

…Шофёр ругался себе под нос, ворчал, копаясь в моторе. Машина, хороший мощный тягач на водородном двигателе со встроенным компьютером-регулировщиком, сейчас, с откинутой крышкой капота, с распахнутыми настежь дверцами, выглядела жалкой и больной, терпеливо ждущей профессионального ремонтника. Но таким, видимо, водитель её не являлся…

— Да чтоб тебя, каналья! — «Водила» с психом грохнул ключом, выронил его из рук, что-то замкнулось в недрах мотора. Отсюда, с обочины, Джейк хорошо видел, как на приборной доске вспыхнула сигнальная лампочка. Компьютер подавал знак, но этого никто, кроме Джейка, не замечал.

— Сволочь бестолковая!.. Чтоб тебя… И всех, кто тебя делал, и маму ихнюю…

Джейк отвернулся, пряча улыбку, перевёл скучающий взгляд влево, принялся разглядывать украдкой их общего попутчика.

Сионийский офицер. Лётчик, если судить по нашивкам. Наверное, первое назначение, сразу же из Академии, с Сионы, от папы-мамы — и сюда.

Выправка у сионийца была — просто загляденье, и форма на нём сидела идеально: всё подогнано, без лишних складочек.

Глядя на этого офицера, Джейк невольно представил себя со стороны глазами сионийца, непривычного к местному колориту: волосы так и не причесанные, высохшие сосульками после купания; порванная расхристанная рубашка, все застёжки вырваны с «мясом»; запылённые мятые брюки и смешные любому горожанину плетёные сандалии на босу ногу. Дикарь, одним словом. Бродяга!

А ещё и наручники, как на опасном преступнике. Джейк и сам бы себя испугался; немудрено, что и сиониец недобро, с опаской, посматривал в его сторону. Смеривал взглядом с головы до ног и обратно и невольно расправлял плечи, видимо, сравнивал с собой.

Да, он любовался собой, как всякий бы это делал на его месте. Новая форма лётчика, всё с иголочки. Новая фуражка с блестевшей серебром кокардой. Высокие сапоги, начищенные до блеска. Талия, перетянутая широким ремнём с пряжкой, а сбоку кобура с табельным пистолетом. С личным оружием!

Лейтенант прохаживался по кромке дороги, ступал по криолиту, следя за тем, чтобы, не дай Бог, на сапоги попала пыль с обочины. Ходил вправо-влево, заложив руки за спину, и этим размеренным, неторопливым движением ещё больше раздражал шофёра. Видно было, как тот с трудом сдерживается, чтобы не вскипеть. На старшего по званию орать было опасно. Пусть это всего лишь двадцатилетний мальчишка. Всё раздражение и досада вымещались на несчастной машине.

— …Ты у меня поедешь, тварь!.. Поедешь!.. — Ещё одни звонкий удар металла о металл.

Так можно было ждать вечность!

Джейк вздохнул: жаль было технику. Он понимал, причина слабой тяги не в мо-торе, здесь сионийским механикам равных не было. Виноват панельный компьютер, регулирующий подачу водорода. Если всё дело именно в этом, то здесь работы на пять минут.

Лейтенант начал нервничать. Его ждали в городе, точнее, на загородном аэродроме. И прибыть он должен был ещё утром, к десяти ноль-ноль. А тут… Сколько можно вот так?

Сержант тоже был рад как можно скорее попасть во Флорену. Лейтенант так запугал его ответственностью возложенного задания, что Мерконис хотел как можно быстрее передать хоть кому-нибудь этого важного пленного. Правда, сам сержант так и не понял, что́ в ниобианине такого важного. Но приказ есть приказ. Лейтенанту виднее…

— Вы можете хоть что-то обещать? В течение часа?..

— Я никому ничего и никогда не обещаю, господин лейтенант! — В ответе водителя сквозили язвительные нотки. Выпрямившись, он сплюнул, чертыхнулся зло.

— А вы не пробовали сначала разобраться с программой? У вас там КМ в аварийном состоянии… — Заговорил вдруг Джейк. Механик в нём проснулся против воли. Не мог он видеть такого издевательства над техникой.

— Слушай, приятель, заткни своего гриффита! — со зловещим спокойствием перебил его водитель, предостерегающе поигрывая ключом, так хорошо лежащим в ладони. — А то я сам его заткну…

Примерной реакции Джейк и ожидал, а тут ещё и сиониец-конвойный ткнул прикладом автомата, стараясь ударить по почкам. Джейк отстранился, угадав это движение, закрылся локтем.

— Да не в моторе же дело! Неужели не ясно? Вон лампочка…

— Нет!.. Всё! — крикнул шофёр, спрыгивая на землю. — Ладно — этот… — Дёрнул подбородком в сторону сержанта. — Но чтоб дикарь?!.. Гриффит позорный!..

Шагнул вперёд, недобро сузив тёмные глаза, пошёл на Джейка, поигрывая ключом.

— Эй! Эй, ты что?! — Конвоир оттолкнул пленного, закрыл его собой. Другому бить своего подопечного он не позволит.

— Ладно, ладно вам! — Сержант пришёл на выручку рядовому, встал между ним и водителем, отвёл в сторону нацеленный автомат. — Постреляете ещё друг друга…

— Я могу помочь! — опять сказал Джейк. — Там просто сбои в программе… Можно и на «аварийке» доехать… Но потом промывать придётся…

— Вот ведь сволочь!! — взвыл шофёр. — И откуда тебя такого выкопали?! Специалист гороженный!.. Мастер, мать твою!.. Из какого интерната?!..

— Не ори! Я же помочь хочу!.. Твоя же машина… Неужели не жалко? — солдат отталкивал Джейка всё дальше, но заставить замолчать не мог никак. Водитель рвался в драку, но сержант вцепился ему в рукав, тащил в другую сторону. Дело с минуты на минуту могло перерасти в драку. Лейтенант на всё это смотрел, а потом и сам вмешался:

— Да пусть он поможет!.. Если знает, как… Какая разница?.. Не торчать же здесь до ночи…

— Я его к своей машине не пущу! — ярость водителя сменилась хмурым раздражением. Стряхнув с плеча руку сержанта, он вернулся к машине, бросил ключ на водительское сидение. А потом всё-таки полез в кабину, продолжая бурчать что-то себе под нос. Недовольно. Сплошь ругательства и угрозы.

— Я только предлагаю свою помощь. — сказал Джейк с невольным желанием оправдаться за поднятый шум.

— Заткнись! И стой, где стоишь! — сионийский солдат с самого начала был недружелюбно настроен по отношению к нему. По дороге через лес постоянно держал под прицелом, на каждое движение вскидывал «ствол», а подгоняя, толкал в спину дулом. «Нервный» — Думал в таких случаях Джейк с усмешкой. С такими опаснее всего, сам устаёшь не меньше, ведь постоянно в напряжении, приходится контролировать каждое движение, и молчать. Что, в принципе, он и делал до этого вот момента.

— Не положено! — ответил сержант на вопросительный недоумевающий взгляд лейтенанта, — У меня приказ: наручники не снимать ни в коем случае… Я за него головой отвечаю… В Отдел Безопасности доставить нужно… — Мерконис подошёл к лейтенанту, продолжая что-то рассказывать ему вполголоса. Джейк против воли прислушивался, знал, что речь о нём. Видел, как взгляд лейтенанта, направленный в его сторону, становится испуганно-заинтересованным и опасливо-настороженным.

…Мотор зачихал, зафыркал, но в конце концов заработал с привычным ровным гулом.

— По местам! — крикнул шофёр, с грохотом захлопывая дверцу.

Фургон, как и вся машина, выкрашенный в защитный зелёный цвет, внутри казался ещё больше. Машина шла порожняком, только под лавками перекатывались пустые гильзы от снарядов для зенитного орудия, да слева, у дверцы, стоял ящик со сложенными противорадиационными накидками.

Джейк сидел в углу, прижимаясь левым плечом к холодной металлической стенке. Рядом, справа, сидел сержант, а сразу же напротив, на другой лавке, намертво прикрученной к полу, — ещё один сиониец. Он даже сейчас не сводил с Джейка недобро темнеющих глаз и автомат держал наизготовку, а пальцы — на спусковом крючке.

Первые несколько минут Джейк думал, глядя прямо перед собой, но не на сионийца, а на пол: «Интересно, он хоть на предохранитель его поставил? Траханёт, дёрнется — и всё! Приехали!..» Потом отвлёкся от этой неприятной мысли, стал смотреть в зарешёченное окошечко, через которое можно было заглянуть в кабину. Но видел только крышу кабины, ничего больше. Лишний раз шевелиться Джейк боялся, поэтому и глядение в окошечко тоже скоро наскучило. Он склонил голову к левому плечу, прикрыл глаза. Дорога была ровная, совсем не болтало, и от этого, видимо, неожиданно захотелось спать.

Ровный гул мотора убаюкивал. Знакомый, привычный звук, но в нём улавливалась надсадность, с какой работал двигатель в аварийном режиме.

«Так ведь и не исправил программу!»

Панельный компьютер следил за подачей сжиженного водорода в камеру сгорания. На подъёмах сам увеличивал, на спусках — уменьшал. Всё здесь решали десятые доли процента израсходованного топлива. Зря не сгорал ни один «кубик» газа. Почти вся сионийская техника ездила на водороде. Они, сионийцы, приспособились к тому, чего у них на Сионе было в избытке. Топливо они получали из воды, но и её расходовали бережно, экономно. Поэтому и использовали в машинах КМы — компьютеры топливного манипулирования. Программа такого компьютера — дело тонкое. Составленная и запущенная ещё на заводе, она работала, как часы, годами. Но иногда и у неё бывали сбои. В таком случае срабатывала «аварийка», но на ней можно было лишь дотянуть до ремонтной мастерской. Не всякий водитель мог правильно запустить КМ, для этого нужно было быть не только хорошим программистом, но и химиком, а уж мотор машины знать как самого себя. Мог ли похвастать этим шофёр армейского тягача? Много ли километров он намотал на этих колёсах?

Машина катила по дороге, шофёр выжимал предельную для аварийной системы скорость. Он, как и все, спешил в город. Времени уже к полудню, а впереди ещё половина всего пути…

Джейк физически чувствовал каждый километр, с болью, со страданием отрывающий его от прежней жизни, от всего, что там осталось. Перед закрытыми глазами стояло заплаканное измученное лицо Кайны, а он мог лишь шептать беззвучно с отчаянием, с упорством:

— Я вернусь! Вернусь!

И сердце глухо откликалось на каждое слово. Он сам себе верил, и лишь это обещание давало силы терпеливо ждать удобного случая для побега. Не спешить, не дёргаться, не делать глупостей. И главное — не лезть под пули!

Везёт так, по-крупному, всего один раз за всю жизнь. Второй раз попадать под автоматную очередь — верх безумия. Испытывать свою живучесть и при том точно знать, что ничего это не даст. Нужно ждать и верить… Верить, как всегда! Верить в лучшее!

…Шум мотора заглушал дыхание сержанта, но Джейк чувствовал его локоть, упирающийся в бок, больно тычущий под рёбра на каждой ямочке.

Сонливость прошла ещё раньше, ещё тогда, когда вспомнилась Кайна, вспоминался и заново прокручивался в памяти весь день с самого утра. Да, как же он хорошо начинался, этот день! Джейк вздохнул, расправляя плечи, звякнула цепочка наручников, и сержант прикрикнул беззлобно, скорее по привычке:

— Эй! Сиди там! Не́чего…

Глаза сионийца, сидящего напротив, встретились с глазами Джейка, угрожающе прищурились, дуло автомата упёрлось в грудь: коротким, сильным толчком сиониец толкнул Джейка назад, заставляя лопатками и затылком прижаться к стенке фургона.

— Ещё движение! Понял?..

Джейк в ответ кивнул головой, хотя и знал, что в полумраке солдат может и не увидеть этого, но заставить себя издать хоть звук он не мог: пересохло горло. Он так и сидел, высоко вскинув голову, неслышно втягивая воздух сквозь разжатые зубы, когда к шуму работающего двигателя добавился ещё один звук. Тонкий, высокий, на одной знакомой до сладкого ужаса ноте. Это был гул самолёта! Самолёта-разведчика! Ниобианского «Факела».

— Боже! — прошептал он невольно, и тут его оглушил громкий щелчок: сиониец снял автомат с предохранителя.

Гул самолёта нарастал медленно, но Джейк знал: «Факел» пошел на снижение. Он сам летал на таком самолёте, знал, что двигатель его устроен так, что при пикировании и при приближении к земле, его почти не слышно. На то этот самолёт и был разведчиком, что он мог подбираться к любому объекту. Прячась за естественные укрытия, хотя бы даже за деревья, этот крошечный самолёт своим неожиданным появлением мог свести с ума любого. Только бы сейчас одинокая машина, еле ползущая по дороге, не привлекла внимание пилота! Только бы он не поддался соблазну открыть пальбу по такой удобной мишени!

— Это «Факел»! Вы слышите его?! — крикнул, забыв о предупреждении. Машина неслась по дороге со всей возможной скоростью, завизжали тормоза на повороте, когда «Факел» прошёл, казалось, над самой головой. Два мотора работали в унисон, но и их рёв не заглушил стука очереди из крупнокалиберного пулемёта. Это было единственное, чем мог им угрожать самолёт-разведчик. Лёгкий самолётик не был рассчитан на бомбометание. Пилот расстреливал кабину, стараясь достать шофёра. Машина елозила по дороге с обочины на обочину. Вправо-влево! А потом прямо, когда самолёт шёл вверх.

Ещё один заход! Ещё одна очередь! Вторая! Уже вдогонку! По фургону!

Джейк закрылся руками, сжался, повалился вперёд и вниз, на пол, а машина полетела с дороги вправо, подскочила на всех колёсах, проваливаясь носом в широкую канаву, стала валиться на бок.

Джейк зажмурился, чуть не оглох от треска автоматной очереди, раздавшейся над самым ухом. Потом что-то нечленораздельное крикнул сержант, но захлебнулся этим криком. Тело кого-то из сионийцев упало прямо на Джейка, когда машина с грохотом завалилась на бок, а «Факел» сверху прошил её двумя длинными очередями.

Это был кошмар! Это был ад!

В металлическом фургоне, когда кидало от стенки до стенки, било о лавки, выжить, казалось, было невозможно. Джейк и сам не сразу поверил, что всё ещё жив. Какое-то время лежал, придавленный чем-то тяжёлым, и боялся пошевелиться. Первой из всех чувств вернулась боль. Болело всё! Всё, до последней косточки, даже глазами было больно моргать. Он с трудом и очень медленно вытащил из-под себя затёкшие скованные руки, почти потерявшие чувствительность, опёрся на них, привстал, подтягиваясь. Ноги что-то придавливало. Что-то тяжёлое и мягкое. Джейк неожиданно понял, ЧТО это. И осел со стоном ужаса.

— Боже мой!.. Сержант, это вы?

От собственного опыта стало ещё страшнее. Никто отозвался. Кто бы это ни был, он был мёртв. Джейк вытащил ноги из-под тела очень осторожно, будто мог этим причинить умершему новую боль.

Стараясь не крутить раскалывающейся от дикой боли головой, он огляделся. Через покорёженную, чудом не отвалившуюся дверцу в фургон попадал дневной свет. Сам Джейк сидел на полу. Видимо, пока он был без сознания, машина всё-таки встала обратно на колёса. В последний момент Джейк ещё помнил, как он и сержант падали вперёд, на второго сионийского солдата, как всё трещало, сминаясь, а потом (или чуть раньше?) громыхнула очередь из автомата. Из автомата, а не из пулемёта! Автомат, снятый с предохранителя, был у сионийца. Сейчас же сам сиониец лежал на полу, рядом с Джейком, лежал лицом вниз, но всё также сжимал в руке своё оружие. Мёртвой белой рукой, застывшей в лужице натёкшей крови.

Джейк глубоко, почти судорожно сглотнул, пытаясь справиться с тошнотой. Его отрезвила боль в груди, появляющаяся при каждом вдохе. Опять что-то с рёбрами. Наверное, ударился о лавку, когда падал.

Сержант сидел, привалившись спиной к лавке, опустив голову на грудь. Казалось, он просто уснул или был без чувств. Может, только ранен?

Джейк подполз к нему, тронул за плечо. Сержант вдруг стал валиться на бок, Джейк скорее инстинктивно подхватил его, пытаясь удержать. Голова сионийца запрокинулась, и Джейк отпрянул, натолкнувшись на неподвижные, но ещё живые глаза умершего. Огромные на белом, как бумага, лице, и в них всё ещё стояли удивление и укор. Детское совсем, почти мальчишеское удивление и растерянность…

Боже!.. Господь милостивый!.. Ведь он же умер от своих же, сионийских пуль. Косая очередь через всю грудь, поперёк. Это была очередь из автомата. Та очередь, которую слышал Джейк в последний момент.

Глупая, идиотская смерть!

А разве другой сиониец умер лучше? На войне не бывает других смертей, только такие, неожиданные, бессмысленные, глупые.

Джейк пополз на свет, но тут вспомнил про ключ от наручников. И хоть возвращаться не было ни сил, ни желания, всё же вернулся, подполз к сержанту. Ключ нашёлся на радость быстро, в кармашке на груди, но, липкий и скользкий от крови, тут же вывалился из рук, громко звякнул о металлический пол.

Джейк долго, как ему показалось, шарил дрожащими руками. Нашёл, наконец, обтёр о штанину, сжал находку в кулаке. Открывать замок сразу не стал, оставаться в фургоне рядом с погибшими он больше не мог.

Он толкнулся прямо так, головой вперёд, как будто в воду нырнул. Полетел вниз, а сам только зажмурился и руками закрылся. Упал, но удара о землю не почувствовал, так как на несколько секунд отключился от жутчайшей головной боли.

Сознание вернулось сразу; Джейк понял, что всё произошедшее от начала атаки до этого вот момента длилось не больше трёх минут. Самолёт всё ещё кружил над лесом, над местом аварии. Появление человека, выжившего после стольких атак, привлекло внимание пилота — самолёт понёсся к земле. Джейк попытался встать, подняться на ноги, но не смог, попросту сил не хватило, так и остался стоять на коленях, глядя на пикирующий «Факел». Мотор работал бесшумно, лишь рассекаемый ветер свистел, всё нарастая волной. Это была смерть, несущаяся к земле!

Узкокрылое серебристо-зелёное тело, стреловидный хвост, совсем как стриж. «Факел» и был таким же быстрым, как эта птица. Быстрым и опасным.

Джейк видел тонкое жало сдвоенного пулемёта, казалось, ещё немного, и оно проткнёт ему грудь, пришьёт к земле, как насекомое для коллекции. Самолёт заслонил собой и небо, и лес, вытеснил собой всё. Вообще никаких чувств! Одно лишь ожидание смерти! Даже страха не было! Совсем! Лишь ожидание очереди.

Джейк будто своими глазами видел, как пилот держит руки на штурвале, как он кладёт пальцы на гашетку, пальцы, которые вряд ли дрогнут в момент стрельбы. Вот и чёрные клавиши чутких к малейшему прикосновению кнопок мягко и легко подались под пальцами. Очередь! Длинная! С двумя короткими перерывами. Сначала один удар, сбивающий с ног, а за ним второй — разрывающий тело ещё в воздухе, в момент падения. Так, чтоб наверняка, на все сто процентов!

«Факел» круто взмыл вверх, почти у самой земли, чуть не коснувшись плоскостью крыла измятого, изрешеченного фургона.

Вверх! Вверх! В небо! К солнцу!

Джейк провожал глазами самолёт, набирающий высоту. Вот он качнул крыльями, прощаясь: блеснули плоскости искристо, солнце играло на фюзеляже, провожало «Факел» до тех пор, пока тот не скрылся за лесом.

Неожиданная тишина навалилась на плечи, придавила к земле. Джейк со стоном уткнулся лицом в раскрытые ладони. Горло стиснули сухие, беззвучные рыдания. Хотелось заплакать от ужаса, от боли, от пустоты, заполнившей без остатка. Но слёз не было.

«Почему он не стрелял?.. Почему он так и не выстрелил? Почему? Пожалел пули? Или нет? Нет! Он принял меня за гриффита!! Всего лишь поэтому!.. Я для него дикарь из народа, по общему решению занимающего нейтральное положение в этой дурацкой войне… А ведь мог бы, мог бы выстрелить, срезать очередью, не задумываясь. Но пожалел… Пожалел! Это после того, как расстрелял четверых людей в машине?!..»

Возле машины оставаться было опасно. Джейк поднялся, пошёл от канавы к лесу, спотыкаясь на каждом шагу. Остановился передохнуть, пройдя буквально несколько шагов. Как раз возле кабины, иссечённой пулями, как решето. Полуоторванная дверца с пассажирской стороны слабо покачивалась на одной петле с неприятным жалобным скрипом. Лобового стекла не было и в помине.

Вряд ли там кто выжил после такого обстрела. На тело лейтенанта, лежащее на полу под сиденьем, он старался не смотреть, хотя взгляд поневоле сам натыкался на руку, вытянутую вперёд в почти молитвенном жесте. Длинные тонкие пальцы кисти, а по ним на подножку редкими каплями стекала кровь.

Кровь! Столько крови! Ведь это её почитали гриффиты как божественное проявление. Видели бы они всё это…

Вот этого и боялась Кайна. В этот мир она и не хотела тебя отпускать. И правильно делала…

…Ключ выпал из ослабевших пальцев, упал куда-то в траву. Джейк вздохнул устало: подниматься-опускаться лишний раз уже сил не было. Голова болела жутко, даже моргнуть страшно. Но боль при вздохе была, как удар под дыхло, ноги сами подкосились. Темнота перед глазами, новый всплеск тошноты — и Джейк уже сидел на земле. Искал ключ на ощупь с закрытыми глазами, искал и отдыхал одновременно. Он ничего не видел, но чуткое ухо уловило совсем рядом близкое движение и болезненный полувздох-полустон. Вскинул глаза, забыв о боли: в лицо глядело чёрное дуло пистолета, крепко сжимаемого посечённой осколками рукой.

— Ключ… сюда… давай!

Тёмные глаза лейтенанта смотрели так, что сразу стало ясно: этот человек отдаёт себе отчёт, даже болевой шок не лишил его решимости не позволить пленному совершить побег. Видно было: лейтенант близок к обмороку, кусает губы, и голос — еле различимый шелест. Но спорить с оружием, в чьей бы руке оно ни было, Джейк не хотел. Кинул ключ без предупреждения. Сиониец сделал резкое движение, выбросил вторую руку, но не рассчитал собственного состояния и слабости. Ключ-то поймал ещё в воздухе, но тут же беззвучно сник, уронив руку с пистолетом.

Умер? Или только без сознания?

Первой мыслью было: сорваться и бежать. Чёрт с ним, с ключом с этим! Вернуться в посёлок можно и так, там Ариартис поможет.

Так, в принципе, и нужно было бы сделать, но Джейк не мог сдвинуться с места. Перед ним был человек. Сиониец. Враг. К тому же с оружием. Опасный враг… Но при всём этом это был всего лишь раненый, обессиленный двадцатилетний мальчик. С ним пистолет. Единственное, что лишает их, двоих, равенства, хотя они, как видно, только двое выжили, им, по сути, держаться друг друга надо. Один безоружен, но может двигаться, может уйти, второй — вооружён, но при этом вряд ли самостоятельно сумеет из кабины выбраться, не то чтобы помощь позвать.

Первых два шага Джейк сделал ещё в сильном сомнении: «А правильно ли ты поступаешь? Не пожалеешь ли потом?» Но когда увидел на панели датчики КМ, предупреждающие о скором самоуничтожении, думать и сомневаться стало некогда. Подхватил бесчувственное тело, потянул на себя, собственной боли даже не ощущая. Не до этого сейчас…

Лейтенант был жив, ему ещё повезло, что в этот момент он находился в беспамятстве. Обе ноги его были перебиты, как раз чуть выше колен, посеченные лицо и руки при таком ранении казались мелочью.

Джейк тащил лейтенанта волоком, пятясь спиной к лесу, а за ним на траве и на земле оставались два кровавых следа.

Плохо дело, перевязка нужна. Срочно пластичный бинт и инъекция иммуналита вместе с порядочной дозой обезболивающего. В кабине должна быть аптечка. Успеть бы только найти её до взрыва. Джейк кинулся к машине со всей мочи, на какую был способен в нынешнем состоянии. Те десять метров от машины до первого дерева, под которым он оставил лейтенанта, показались стометровкой. Но Джейк не успел, не успел, как ни старался…

Яркая вспышка ослепила, резанула глаза, ударная волна толкнула в грудь огромным кулаком, выколачивая из больных лёгких последний воздух. А того, что было потом, Джейк уже не помнил…

…Долго тряс оглушённой головой, не чувствуя боли, только звон в ушах, через этот звон, как сквозь вату, стали доходить слова лейтенанта:

— Думал… бросишь…

Да, уйти можно было за это время. Джейк и наручники успел снять, но лейтенанта одного оставить уже не смог бы никогда. Они так и были вместе: сиониец лежал в тени дерева, а Джейк сидел рядом, привалившись спиной к шершавой тёплой его коре. Они оба молчали, только в стороне у дороги догорала машина, там что-то трещало, с щёлканьем бухали автоматные патроны, и эти звуки нарушали отчуждённую тишину, наполненную неловким молчанием.

— Жалко, аптечку взять не успел, — сказал вдруг Джейк. Сиониец только чуть заметно подбородком повёл, будто говоря этим жестом: «Что сделаешь? Не всегда же успеваешь…» Какое-то время он лежал с закрытыми глазами, чуть откинув назад голову, не шевелясь и почти не дыша. Джейк встревожился, позвал, тронул за плечо:

— Эй, лейтенант!

Тот чуть улыбнулся, устало, вымученно, одними уголками губ, произнёс просто, без жалобы, без страха:

— Больно… очень.

— Бирутоксин бы. — Джейк не удержался от вздоха, — Хотя бы один шприц. Обезболить…

Лейтенант слабо шевельнул рукой, будто хотел дотянуться до кармана на левом плече. Джейк слышал не раз, что сионийцы, живущие на своей ледяной планете в постоянной опасности, всегда носят с собой автономную аптечку с минимальным запасом необходимых медикаментов. Такие же аптечки имели в своём обмундировании и сионийские военные.

В маленькой плоской коробочке из сверхпрочного пластика был неширокий пятиметровый бинт, несколько ампул: иммуналит, бирутоксин, очень сильный анальгетик, антирад, и пакетик драже с питательным концентратом.

Все инъекции Джейк сделал сразу, а потом взялся за перевязку. Две ноги, два перелома, страшное ранение очередью из пулемёта. Разве можно здесь что-то сделать при таких возможностях?

Бирутоксин начал действовать в первые секунды, может, поэтому сиониец не издал ни звука, лежал, закрыв глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям.

— Как там? — Джейк вскинул голову на звук слабого голоса; слова, оптимистичные, ободряющие, готовые сорваться с губ, застряли в горле при встрече с глазами лейтенанта.

— Нормально! — улыбнулся как можно естественнее, но тут же скривился от боли и всю напускную бодрость как рукой сняло. — На первой же попутке в город, в госпиталь… Сейчас наши врачи такое делают!.. Танцевать ещё будешь!.. Умеешь танцевать?.. Ничего! Гриффитки здесь здорово танцуют. Научишься! — похлопал сионийца по руке, радуясь смущённой улыбке лейтенанта как самой большой награде за свою ложь. Конечно, в этих словах лжи малая толика. Про врачей всё правда, но вот с попуткой…

— У тебя, наверно, девушка на Сионе осталась, да? Не до гриффиток тогда тебе будет! — лейтенант улыбнулся, вовлекаясь в игру, но надолго его не хватило, — Я успел сигнальный маячок включить… Может, до взрыва кто-нибудь успел поймать сигнал.

Джейк сразу погрустнел, и сиониец перестал отзываться, затих надолго.

Тишина давила, как гравитация при стартовых перегрузках, на каждую клеточку, до звона в ушах.

А ещё Джейку было страшно, до ужаса, до паники. Он боялся остаться один на один с человеком, медленно умирающим от потери крови, когда даже невозможно что-то сделать, хоть как-то помочь.

— Лейтенант! — позвал, пододвигаясь поближе, чтоб хотя бы рукой чувствовать прикосновение к пыльной ткани на плече сионийца, — Вам нельзя засыпать. Я должен точно знать, что вы в сознании. Говорите что-нибудь. Расскажите о себе. О Сионе. Ведь я там не был ни разу… Давайте познакомимся наконец, чёрт возьми!.. Нельзя же так! Официально. Мы хоть и враги, но сейчас… — сам себя оборвал на полуслове, представился, — Я — Джейк Тайлер, рядовой в данный момент, из ниобианской армии…

— Знаю! — лейтенант усмехнулся, чуть двинул рукой, будто попытался отмахнуться от слов, — Знаю… Сержант говорил… Диверсионная группа, сплошь головорезы, спецназ, да?

— Да какой спецназ? — Джейк рассмеялся, откинувшись назад, но тут же скорчился со стоном, схватился за грудь, как будто это могло уменьшить боль в рёбрах, в страдающих лёгких. Добавил резко, немного отдышавшись. — Чушь это всё! Пехота я…

— А я лётчик. Авиационная разведка. Как тот… — сиониец неопределённо дёрнул подбородком в сторону дороги, где догорала машина, — Первое назначение. Прямо с Сионы, после Академии… Только вчера прилетел… — помолчал с минуту. — Странно, что ты остался… Ведь тебя же на допрос везли. В город. Под конвоем… Тебе повезло. Больше всех повезло… Больше всех нас. — Снова неопределённое движение головой в сторону машины. — Из них ведь тоже никто не выбрался, так же, как и «водила». А ты — ничего, легко отделался…

— Я не… — Джейк отшатнулся, и голос его сорвался на беззвучный болезненный стон, — Я не убивал никого из них… И пальцем не тронул!.. Я не спецназ, чтоб убивать голыми руками… Я всего лишь пехота! Я не убивал их…

— Пехотинца так не сопровождают… Да ещё и с наручниками. И допрашивать в Отдел? Кому это надо? — лейтенант рассмеялся, но тут же закашлялся, захлебнулся воздухом и затих. Голова его откинулась назад, как у мёртвого. Джейк, забыв о минутном раздражении, полез проверять пульс и тормошить сионийца.

— А, ты опять! — лейтенант посмотрел на Джейка, а потом снова устало отвёл взгляд. — Я уж думал, ты смылся… Можешь идти, если хочешь… Можешь даже «пушку» мою забрать. Иди! Я вмешиваться не буду, это ко мне не относится… Иди! Я отпускаю… И благодарю за помощь… Спасибо!

— Да никуда я не пойду! — взорвался Джейк. От этого крика голова и рёбра заболели ещё сильнее. И Джейк замолчал, сдавив раскалывающуюся голову руками, закрыв глаза, стиснув зубы до хруста. — Ты — дурак! Даром, что сиониец. Все вы такие. Тебе бы о себе подумать, а не меня отсюда гнать. Я сам уйду, когда надо будет. А вот ты…

Здесь машина может и до завтра не появиться. Много нам попуток попадалось? Да и кто тебя с дороги увидит? Никто! Тебе меня злить нельзя. Понял?

Сиониец не возражал, лежал молча, но хмурил тёмные брови, будто и вправду пытался что-то понять.

— А тебе-то это зачем, ниобианину? — спросил наконец.

— А это уже моё дело!

Лейтенант хмыкнул недоверчиво, сказал6

— Интересно, вы, ниобиане, все такие, или ты один?

— Какой?

— Вот такой вот! — сиониец скривил губы презрительно, а сам, не глядя на Джейка, попытался сесть: подтянул локти, упёрся ими в землю, оттолкнулся, сел, еле удерживая голову, клонящуюся на грудь. А потом перевёл довольный победный взгляд на Джейка. Конечно, без инъекции бирутоксина ему бы такое не суметь никогда. Не дай Бог, шевелиться, когда у тебя сломаны кости. А тут сразу обе ноги.

«Зря он. — Подумал Джейк с поразительным даже для самого себя равнодушием, но вслух ничего не сказал. — Зачем тело своё зря изматывать? И повязка может сбиться. Это же не тот эластичный бинт-липучка, намертво закрывающий рану, а потом медленно рассасывающийся в ней и этим ускоряющий заживление. Здесь универсальный бинт, его используют тогда, когда медики рядом…»

— Плохо здесь! — лейтенант оглядывался, крутил головой, высказывая все свои замечания вслух, — Дорогу не видно. Как ты машину увидишь?

— Я её услышу, не переживай! Сначала я́ должен увидеть, а потом уже — они!

— На своих надеешься? — сиониец недобро сузил карие глаза, изогнул брови в усмешке. — Здесь, кроме наших, никто не появляется. Это я точно знаю… Зря надеешься.

Джейк в ответ лишь плечами пожал, не сказал ничего. Сиониец ещё что-то говорил, не хотел быть в тени, намекал, но открыто не жаловался, что ему сильно холодно на земле, да ещё на не прогретом солнцем месте. Просто он уже начал мёрзнуть от сильной потери крови, а помочь ему было нечем.

Джейк смотрел на сионийца, смотрел устало и равнодушно. Смотрел на его бледное, знакомое до последней чёрточки лицо (а ведь знает его буквально несколько часов!), скуластенькое, немного неправильное, а от этого по-детски трогательное, с такими же ещё чуть припухлыми, как у ребёнка, губами. Хотелось пожалеть его, как своего младшего брата, тем более и братьев у Джейка не было. В семье он рос один, один ребёнок — это вполне естественно для перенаселённой Ниобы.

Джейк смотрел на сионийца до тех пор, пока лицо его не стало расплываться перед глазами. От сильной головной боли и слабости хотелось спать, и Джейк не мог сопротивляться этому желанию. Он и сам не заметил, как провалился в душную расслабляющую черноту. Это был даже не сон, а скорее потеря сознания. Слабость, усталость, боль навалились на плечи разом, а сил сопротивляться уже не было.

— Эй, ты, ниобианин! Ты что?! Спишь?! Спишь, да? — Лейтенант тряс Джейка за руку, почти кричал испуганно. Он упрекал Джейка, пытался смеяться над ним, но, оставшись в одиночестве, без собеседника, испугался, — Ты не засыпай, слышишь?! Не смей! А вдруг машина появится?..

— Да не провороню я её! — произнёс Джейк, недовольно хмурясь. Плохо, если уснул тогда, когда нельзя. Раньше такого с ним не бывало. Но сейчас вымотанное тело просило отдыха, коротенькой передышки.

— Давай, рассказывай что-нибудь! — почти приказал, повернувшись к сионийцу.

— Что?

— Да что угодно! О себе рассказывай!.. Нам нельзя молчать, и тогда мы оба будем знать друг о друге… Я не дам отключиться тебе, а ты — мне… Хорошо?.. Начинай первым!..

Сиониец помолчал раздумчиво, брови нахмурив, заговорил, не глядя на Джейка:

— Мой отец был из ка́перов, из пиратов-контрабандистов, тех, что с Улиссы… Раненым его взяли в плен во время одного из рейдов. Это было уже после того, как Сиона объявила себя независимым государством… Промывку ему делать не стали, он был первоклассным пилотом-техником; держали в военном госпитале под постоянным наблюдением… А моя мать была врачом… Ну, ты, наверное, представляешь, что было дальше… — сиониец хмыкнул с усмешкой, старался сохранить небрежность в голосе и во взгляде, но наружу вырывалась тоска и страх не увидеть своих близких, — Свадьба, там, дети — всё такое…

Помолчал, гладя рассеянным взглядом, будто вспоминая что-то из своего прошлого.

— Сиона! — улыбнулся мечтательно. — Она, как ледяная королева из сказки. Красивая, но не прощает беспечности. Слабому там плохо. Да и с сильными у неё свой счёт… Я ещё в школе учился, помню, когда мой брат не вернулся из экспедиции. Они в тот день все попали в пургу, сбились с курса… их подобрали только через трое сионийских суток. Но моего брата среди них не было. Он попал в расселину — ледяная кора там движется постоянно — говорят, погиб сразу. Но найти его не смогли… Спасательный маячок на его костюме пикал всю зиму, до весны… Пока батарейки не сели… А памятная плита пополнилась ещё одним именем… Мартин Ларсен… Мой брат, моя фамилия, по сути я гордиться должен, но, знаешь, по мне, так лучше б он живым вернулся… А у тебя есть кто-нибудь кроме родителей? — резко сменил тему, перевёл глаза на Джейка.

— Я один в семье. Для второго нужно получать специальное разрешение…

— А, да. Я слышал про такое у вас, на Ниобе, — перебил Джейка сиониец, но не грубо, не желая обидеть. — У нас с этим проще. Как в старину, по желанию. Хоть и приходится каждый метр отвоёвывать… В ледниках живём, под пластикилитовыми куполами. Круглый год, считай, при искусственном освещении. Лето на Сионе всего два месяца. За это время многое нужно сделать, а главное — к зиме приготовиться. Тогда почти все, кто может, поднимаются наверх… Можно солнце увидеть, маленькое, холодное, не такое, как здесь. А на экваторе даже цветы вырастать успевают… Маленькие, с ноготок, и деревца карликовые. Как игрушечное всё…

Здесь, вон, на Гриффите, одни деревья чего стоят, — улыбнулся устало, окинув быстрым взглядом всё вокруг, — Ярко, зелень, теплынь, даже не верится, что так жить можно.

— И как же вы так живёте? С вечными холодами?

— За лето успеваем подготовить вулканы. По экватору целая цепь гор тянется. Если повезёт, ловим гейзеры. Они особенно весной бить начинают. А ещё, когда вулкан разбудишь, — тоже. В каналы — взрывчатку, а по жерлу — накопители. Когда извержение начинается, гоним тепло в город… Чем больше успели за лето, тем свободнее зимой. Можно строиться…

— Опасно, наверное, так, рискованно…

— Каждый год имена на плите появляются… Как с Мартином, — сиониец замолчал, задумался, полулежал, откинув назад голову, будто впал в забытье. Прошептал почти неслышно, — Холодно…

Джейк перебрался к нему поближе, подсел почти вплотную, сжал ледяную руку сионийца, подбадривая этим пожатием и одновременно проверяя пульс. «Хорошо бы укрыть его сейчас хоть чем-нибудь. Горячим чаем напоить… Ведь он же гаснет, с каждой минутой всё хуже…»

— Повезло вам всем. А нас сослали с глаз долой в своё время, на смерть всех без разбора… А сейчас там землетрясения постоянно. Почти каждый день. Ремонтироваться не успеваем. А что ещё зимой будет?.. Взбесилась Сиона… Эвакуация нужна будет рано или поздно. А кому мы нужны?

Один выход — на Гриффит! А вы же, ниобиане, как собака на сене… Земли вам всё мало… Не понимаю…

Сиониец не договорил, Джейк закрыл ему рот ладонью, сказал:

— Тихо! Тебе нельзя разговаривать: слабеешь сильно. Молчи лучше. Береги силы… — лейтенант закрутил головой, пытаясь освободиться, но Джейк сам убрал руку, задал встречный вопрос, — Имя твоё как?

— Йозеф! — скорее автоматически ответил тот.

— Так вот, Йозеф, теперь моя очередь о себе рассказывать, а твоя — слушать. Понял? Императора нашего хоть раз по новостям видел? А ребят из Его личной охраны? Гвардейцев? — ещё один слабый кивок головой, — Так я одни из них, из Личной Гвардии… Рассказать, что я здесь делаю? — сиониец снова кивнул, оторопело моргая.

…Он говорил и говорил, рассказывал о себе, о жизни на Ниобе, рассказывал смешные и интересные случаи о службе в Гвардии, рассказывал о гриффитах, рассказывал про Кайну. О, о ней он мог говорить часами! Рассказывал такое, что никому и никогда бы не доверил. Говорил, а сам следил за лицом сионийца, не давал ему и рта раскрыть. Тряс за плечи, когда тот терял сознание, пытался греть холодные руки, подбадривал словом, взглядом, улыбкой.

День приближался к ночи, солнце ушло за лес, язык уже болел, ещё сильнее болела голова, но обо всём этом Джейк забыл. Забыл об усталости, голоде и жажде, забыл о себе, ведь рядом был человек, которому в это время было ещё хуже…

Бирутоксин уже перестал действовать, сиониец Йозеф мучился жутко, временами кричал чуть ли не в голос. Джейк зажимал ему рот ладонью: этот крик холодил кровь, усиливал отчаяние и страх.

Потом лейтенант стал часто и надолго терять сознание. Джейк уже не тормошил его: в бесчувственном состоянии меньше маешься. В довершение ко всему Йозеф начал бредить.

Лежал с закрытыми глазами, но видел видения, которые, кроме него, не мог никто больше видеть. Порывался подняться, крутил головой, звал кого-то, кричал кому-то:

— Людвиг!.. Нельзя туда, Людвиг!.. И Мартину скажи… Опасно там… Расселина, видишь!.. Не смей!! Не надо!.. Видимость нулевая!.. Не смей, говорю!.. Вадик, ты видел?!.. Она же сейчас на нас пойдёт!.. Лавина, Мартин!!!.. О, Боже!! Сколько в ней тонн?.. А-а!!! Нет! Нет!.. Людвиг!.. Не оставляй меня здесь, пожалуйста!.. Я же умру здесь… Ноги, видишь… Мне ноги придавило!.. Сволочь! Куда ты?! Людвиг!!! Вадим!!!.. Я же замёрзну здесь!!! Ну, не уходите же!.. Нет!!!..

Он успокаивался на время, стискивая коченеющими пальцами руку Джейка, чувствовал его присутствие рядом и ему становилось легче. Тогда он улыбался растрескавшимися, сухими губами, называл Джейка другими именами, пытался пожаловаться ему, но только хрипел сорванным голосом.

За эти часы они стали друг другу ближе друзей, роднее братьев. Их связала одна судьба: ожидание машины, — и одна общая надежда. Вера в будущее…

Уже стемнело окончательно, и сиониец затих, когда в стороне, на дороге, послышались звуки, которые не мог издавать лес вокруг.

Треск работающего мотора!

Джейк уловил его ещё тогда, когда машина была далеко. Он даже успел дойти до дороги, и, боясь быть незамеченным, вышел прямо на проезжую часть. Но не кричал, не махал руками — на всё это не было сил — просто стоял на подкашивающихся ногах, сам при свете фар похожий на призрак, и смотрел немигающими ослеплёнными глазами туда, где за лобовым стеклом должен был находиться водитель машины.

Слышал ещё, как сквозь вату, визг тормозящих, скользящих по криолиту колёс, видел людей в форме с сионийскими знаками отличия. Чувствовал, как чьи-то опытные руки ощупывали его, искали переломы, а потом кто-то закричал, заглядывая в лицо:

— Сотрясение мозга! И, возможно, контузия! Его нужно уложить!..

Но Джейк вырвался, слабо отбиваясь от рук, стал объяснять что-то, потянулся туда, где остался Йозеф, но не слышал собственного голоса.

Потом ещё шёл со всеми, шёл сам, без посторонней помощи, но, споткнувшись о чью-то ногу, не удержался, упал на подставленные руки. А вот, что было дальше, он так и не вспомнил даже со временем.

Этот человек появлялся редко, даже не каждую неделю, но зато всегда в одно и то же время.

Его высокую тонкокостную фигуру врач-психиатр, Мицу Акахара, узнавал сразу, ещё на дорожке парка, от самых ворот. Посетитель этот с первого же своего прихода привлёк к себе внимание. Он держался совсем не так, как все, кто приходил до него. Настолько необычно, что Акахара первое время даже не мог понять, к кому же приходит такой странный гость, не знал, пока не спросил.

Пациентов после «Триаксида» было пятеро, все — тяжёлый случай. Умственная отсталость в тяжёлой форме. Все без намёка на какое-нибудь улучшение. Один из них, поступивший в клинику четвёртым, тот, с переломом лодыжки и с простреленным плечом, в первый момент показался не так уж плох в сравнении с остальными. Но так только показалось, проведённое обследование расставило всё на свои места.

Именно к нему, к этому белобрысому, и приходил посетитель. Приходил во время послеобеденной прогулки по парку. Тогда на улицу выбирались все, кто имел на это разрешение лечащего врача. Даже «соседи» из центрального корпуса. Но эта «пятёрочка» всегда «гуляла» отдельно от всех (довольно пренеприятное зрелище), и всегда в сопровождении двух санитаров.

Эти ребята были хуже трёхлетних детей, они постоянно должны были быть под присмотром, и всё равно с кем-нибудь из них каждый день что-то случалось. Это только с виду были люди, по-настоящему они даже поесть сами не могли. По сути, они до конца своих дней должны теперь остаться в клинике под постоянным присмотром, но Акахара от нечего делать сам, по своей личной инициативе, занялся изучением этих пациентов, постоянно проводил обследования, применяя им же созданные препараты. Улучшений не было, но не было и ухудшений, и это-то особенно вдохновляло врача.

Раньше их никто не навещал, для внешнего мира они уже были мёртвыми. Но потом стал приходить этот странный человек…

Он никогда не блуждал по дорожкам парка, даже в самый первый раз, всегда находил их; молча, только кивком головы, приветствовал санитаров, усаживался на ближайшую скамью, закидывал ногу на ногу, и час, а иногда и полтора неподвижно просиживал в одной позе. Ни о чём не спрашивал, ничего не говорил, даже уходил, не прощаясь, а сам всё время смотрел в одну сторону, на одного пациента, на этого хромого белобрысого.

Но однажды Акахара сумел поговорить с гостем. Просто сам спросил его первым:

— Он вам брат или друг?

Мужчина промолчал, сидел, полуприкрыв глаза, и даже не смотрел в сторону врача. Ответил:

— Скорее очень хороший знакомый.

Акахара чуть кивнул, дрогнув бровями, он был доволен, что всё же дождался ответа.

— Он, как и все перед вами, после «Триаксида», — продолжил, подсев к гостю поближе, но сохраняя при этом определённую дистанцию. — Между собой мы называем это состояние умственной отсталостью, но на самом деле всё куда сложнее и серьёзнее… Действие препарата не изучено до конца: его быстро запретили. А применение его при допросах, в принципе, должно караться законом…

Может, поэтому все они поступают к нам без имени, и те организации, сдающие нам этих ребят, также безымянны… Вы первый, кто пришёл сюда к кому-то из них, первый, кто знал их прежними.

Но я хотел бы вас сразу предупредить: если вы ещё на что-то надеетесь, то… Одним словом: бесполезное занятие!

Акахара засмеялся негромко, сузив свои и без того довольно узкие глаза, сверкнул белозубой улыбкой. Он был моложе своего собеседника и не умел так хорошо таить в себе свои чувства.

— У меня есть кое-какие сведения, доктор Акахара, — сказал посетитель, переведя на врача свои удивительные чёрные, с почти неразличимыми зрачками глаза. — Например, то, что вы занимаетесь исследованиями, связанными с применением «Триаксида». Исследования и опыты. На этих вот. — Чуть заметный кивок в сторону пациен-тов клиники. — Понимаю. — Усмешка. — Вами движет благородная цель. Ну, и, пожалуй, личный интерес. Научная разработка… Диссертация… Премия… Всеобщее признание. Для молодого специалиста, да в самом начале его карьеры, это очень важно.

Правда, меня заботит одно: вам известно, что опыты над людьми, без их согласия или письменного разрешения близких, незаконны? А я слышал, вы проверяете свои препараты на больных…

— Откуда… вы… это взяли? — прошептал Акахара одними губами, глядя на гостя почти с ужасом. «Ведь я же работаю один, даже без ассистента… Я никому не говорил про это!.. Откуда такая осведомлённость?!..»

Глянул на санитаров, мирно беседующих на соседней лавочке. Прэкетт и Пауэрс. Два дюжих молодца, незаменимые в такой работе. Их перевели с этажа «буйных». Акахара плохо знал своих подчинённых, зато знал точно, что не объяснял им, что именно они колют подопечным́ три раза в день. «Как тогда информация могла просочиться за стены лаборатории и моего кабинета? Как?!»

— Не пытайтесь ничего узнать! — угадал его мысли странный и опасный гость. — Я не враг вам, доктор Акахара. Каждый выполняет свою работу, не так ли? — в первый раз за всё время улыбнулся скользящей, неуловимой улыбкой. — Да и к чему мне вас закладывать? Какой в этом прок? Я, как и вы, заинтересован в положительном результате…

Мне бы только хотелось одного, доктор Акахара, — помолчал с секунду, привлекая этим внимание онемевшего собеседника к словам, которые только будут произнесены. — Вы хороший врач и настойчивый человек, я уверен, вы сможете им помочь. Но прежде, чем объявлять о своём открытии в медицинских кругах, вы сообщите мне. Хорошо? — Акахара кивнул, — Время значения не имеет. Я хочу, чтобы вы сообщали о всяких изменениях, связанных с моим товарищем. О всяких, доктор Акахара. В ту или другую сторону.

Поверьте, я видел этого парня до поступления сюда. Он был не так плох, он показался мне одним из тех «счастливчиков», которые переживают «Триаксид» без сильных последствий. — Взмахом руки гость не дал заговорить Акахаре, продолжил сам. — Тихо! Я знаю, что вы хотите мне сказать. Но я знаком с «Триаксидом», я знаю, о чём говорю: он был в прекрасной форме. Настолько, насколько может выглядеть человек после двенадцатичасового допроса, но не более того.

…Поэтому будьте осторожны с ним, я его знал довольно хорошо для того, чтобы сейчас предупредить вас о возможных неожиданностях…

Акахара всё ещё молчал, переваривая услышанное, а гость уже поднялся уходить. Поднялся пружинистым быстрым движением, будто и не сидел до этого больше часа в одной и той же неудобной позе. Сказал вдруг задумчиво, глядя на своего знакомого, стоявшего в нескольких метрах в тени дерева:

— Хотя, я ведь мог и ошибаться…

Повернулся уходить, но Акахара окликнул, наконец-то опомнившись:

— А как мне с вами связаться в случае чего?

— Через ОВИС, в Отделении Сети. Спросите Юрия Ильича Гриневского. Можно просто Грина…

Гость ушёл, не попрощавшись. «Информатор! Чёртов информатор! — Думал со злостью Акахара, провожая того взглядом. Но злился больше на себя, на свою же глупость. — Сам виноват! Копался в ИнформБанке под своим же именем. Они и вышли на тебя, дурака. Посадили на крючок, теперь не дёрнешься. Начали по мелочи, а чем закончится?..»

Он стискивал кулаки и зубы, ничего перед собой не видя. А в двух метрах от него один из его пациентов с ещё большей ненавистью провожал гостя глазами, взглядом, бросаемым украдкой, исподлобья, уже без всякой утайки, открыто и смело.

Она всегда двигалась бесшумно, бесшумно ступала по пластикилитовому покрытию пола, бесшумно раздвигала шторы на огромном, во всю стену, окне, открывала дверь на длинный мезонин, протянувшийся через весь второй этаж южной стены корпуса. Для чего-то передвигала там глубокие широкие кресла, расставленные вокруг небольшого столика. Возвращалась в палату. Единственное, что сопровождало её движение, — звук мягких плетёных шлёпанцев.

Джейк лежал с закрытыми глазами, притворяясь спящим, но по шлёпанью этих тапочек легко мог представить, чем именно сейчас занята медсестра. А она, впустив в палату утреннее солнце, оставив открытыми двери на улицу, убавив кондиционер до половины мощности, принималась за своего подопечного. А начинала, как всегда, с ворчания:

— По-моему, я каждый раз говорю, что вставать тебе ещё рано. Напомнить ещё раз?

Джейк улыбался в ответ, шевелился на койке, пытался сесть. Но медсестра нажимом на плечи и настойчивым приказом повторяла:

— Лежать!.. Вставать не разрешается…

В последние дни Джейк чувствовал себя просто прекрасно, но спорить было бесполезно. А она уже прошла в ванную комнату и, увидев капли воды в раковине, сказала почти сурово:

— Сколько можно повторять? Подниматься доктор Моренц тебе запретил категорически.

Льющаяся из-под крана вода немного заглушала голос медсестры, поэтому он не показался Джейку таким уж сердитым. Да и привык он уже к этим постоянным нареканиям за три прошедших дня. Споры теперь вызывали у него лишь улыбку. Он спешил поправиться и выздоравливал быстрее, чем это можно было предположить.

— У меня ноги-руки целы, я и сам могу о себе позаботиться. — Обычно отвечал он.

— С твоим сотрясением и с такой гематомой, как у тебя, тебе ещё неделю лежать пластом. И это не я так решила. Я всего лишь следую указаниям лечащего врача. Доктор Моренц сегодня на обходе, можешь сам попросить его о послаблениях. После соответствующего обследования и анализов он может кое-что позволить.

На это Джейк не успел ничего сказать, медсестра, подсев к изголовью, начала наводить утренний туалет пациенту: протирать влажной салфеткой его лицо и руки. Джейк слабо сопротивлялся, но уже скорее по привычке. Он ещё раньше познакомился с железной хваткой этой немолодой, всегда хладнокровной женщины. Главное, чего он всё-таки сумел добиться, так это самостоятельно держать ложку во время еды.

В стакан с витаминизированным соком, видимо, что-то добавляли, после него всегда тянуло в сон. Даже Джейк, при всей своей слабой восприимчивости ко всяким лекарствам, с трудом мог перебороть себя, полусидел, опираясь спиной о жёсткий валик небольшой подушки у поднятого изголовья. Клевал носом, а медсестра в это время, стоя у Джейка за спиной, быстрыми пальцами расстёгивала на его груди пижаму, спускала её вниз и принималась за массаж.

Уж от этой процедуры Джейк не отказывался никогда, хоть и продолжал сидеть с закрытыми глазами. Пока руки медсестры неторопливо массировали плечи, спину, шею, плавно и неспеша подбираясь к затылку, касались висков, лба, опять возвращались назад. Джейк молчал. Именно в такие минуты его одолевали воспоминания о недавних днях. В прикосновениях медсестры не было привычной жёсткости, но в них не было и той нежности и ласки, с которыми всего каких-то несколько ночей назад другие, нежные и робкие руки прикасались к Джейку. Он помнил эти руки, он помнил эти прикосновения, помнил ту нежность, робость, и страсть. Он помнил Кайну. Помнил. Он не мог забыть её. Да и не пытался даже! И чем сильнее вспоминал все эти подробности, тем больнее делалось, тем больше мучился от этой потери, от невозможности встретиться, от невозможности вернуться. Прямо сейчас.

И хотя массаж не мог приносить боли, Джейк с трудом сдерживал стон, давил его в горле, а сам сидел, стиснув зубы. Да, эту боль ничем не заглушить, как ни старайся!

Поэтому то, что должно было расслаблять, доставлять удовольствие и этим ускорять выздоровление, превращалось для Джейка в каждодневную пытку. Но он не сопротивлялся, не отказывался, он терпел. Понимая, что от воспоминаний ему теперь не избавиться, они стали частью его жизни. Так бывает со всеми…

Он помнил всё и во всех подробностях: помнил и обстрел на дороге, и самолёт, пикирующий с неба, помнил лейтенанта Ларсена, помнил свет фар, полосующий сумерки. Но не знал до сих пор одного: куда он попал и что это за больница. И если это сионийский госпиталь, почему он жив до сих пор? Если оставили жить, значит скоро начнут допрашивать. Тогда как скоро?

Всё, массаж закончился мягкими успокаивающими поглаживаниями. Джейк вяло повёл плечами, когда медсестра стала поправлять на нём пижамную рубашку. Обычно всё завершалось инъекцией снотворного в вену, после которой можно было проспать до ужина. Этого дела Джейк не любил, ему не нравилось терять контроль над собой, тем более он замечал некоторую странность. Его спящим увозили куда-то из палаты. Он, просыпаясь, постоянно находил у себя на теле следы от шприцев, бледные пятна на коже там, где цеплялись датчики. По-другому наложена повязка из пластикилита, фиксирующая повреждённые рёбра. Да и много ещё всяких мелочей, которым он не мог дать объяснения. Разве кто-нибудь другой хочет, чтобы его обследовали тайно, во время сна?.. Ведь это как-то нечестно, не по-людски…

Медсестра уже готовила шприц, когда в палату неслышно вошёл ещё один человек. Не врач — это точно. Джейк, секунду назад ленивый и полусонный, резко перевёл прояснившийся взгляд на гостя, окинул с ног до головы. Не врач! И хотя доктора Моренца до этого Джейк не видел ни разу, этот тип совсем не походил на врача. Правда, халат на нём смотрелся превосходно.

— Вы позволите? — голос воспитанного гостя, приятный баритон, — Я ненадолго…

— Через двадцать минут обход, вы успеете? — медсестра опустила руку со шприцем, недовольно нахмурилась.

— О, да, конечно же! — гость шагнул вперёд, доставая зажатую локтем папку.

— Ладно. Только когда будете уходить, опустите изголовье и поправьте подушку. Там кнопочка чёрная на панели. — согласилась так легко, что Джейк невольно удивился. Вышла. Они вдвоём проводили её глазами. Джейк не хотел оставаться с этим человеком один на один. Что-то в нём настораживало. «Дождался! Допроса дождался по свою душу!»

А гость подошёл к койке, не спрашивая разрешения, подсел, примостился на край, так, чтоб видеть лицо собеседника и, закинув ногу на ногу, положил на колено раскрытую папку. Джейк настороженно следил за каждым его движением, чувствовал скорее подсознательно, что гость не принесёт ему ничего хорошего.

— Здравствуйте, — Джейк в ответ кивнул, прошептал беззвучно: «Привет!» — Я — Юджин Къянца, — представился гость, с приятной улыбкой протянул раскрытую ладонь в старинном приветствии. Джейк ответил сразу, без раздумья и, хотя пальцы его совсем не дрожали, он не мог отделаться от навязчивой мысли: «Сейчас он дёрнет за руку на себя и защёлкнет на запястье браслет наручника, и тут же в двери вломятся ребята с оружием… И всё!» Но ничего этого не случилось, хотя ощущение надвигающейся опасности не пропало.

— Как идёт выздоровление? — гость был само воплощение вежливости. Улыбка на губах, доброжелательность во взгляде. Такие люди невольно вызывают к себе доверие, и это-то особенно не нравилось Джейку. Он старался не подавать вида, а в ответ на естественный в стенах больницы вопрос только неуверенно повёл плечами, сказал:

— Нормально!

Къянца кивнул, как будто ждал этого ответа, потом произнёс, поигрывая ручкой:

— Хорошо! Мы рады. Вам здорово повезло, господин… — секундное молчание в ожидании, что Джейк назовёт сам своё имя, но тот словно не заметил этой заминки, так и сидел, глядя прямо перед собой полузакрытыми сонными глазами. — У нас хорошие врачи, вас быстро поставят на ноги…

— «У нас» — это где? — Джейк перевёл на гостя взгляд, в котором не было и намёка на сон. — Где я?

— Вы, что, даже не в курсе? — Къянца был смуглым, черноволосым и белые ровные зубы украшали его улыбку ещё сильнее. Если это и был сиониец, то прожил он на Гриффите достаточно, чтоб получить такой естественный и красивый загар. Он всем видом своим располагал к себе и был лёгким в общении. Этого он ждал и от Джейка: доверия и честности.

— Это клиника, флоренийская клиника. Медицинский комплекс в пригороде. Зона отдыха, парк, искусственный пруд. Красивейшие места. Сейчас в третьем корпусе здесь открыт госпиталь.

— Флорена? — Джейк скривился скорее недоверчиво, чем испуганно. «Ну и далеко же ты забрался, приятель! В самое логово…»

— Вас доставили сюда вмиг, пятнадцать минут — и сразу на операционный стол… Вам повезло.

— Со мной был лейтенант. Молодой, сразу после Академии… Лётчик… С перебитыми ногами. — Джейк заторопился, заговорил срывающимся голосом, и сразу же заболела грудь, а тугая повязка стала душить, стискивать рёбра. Сейчас Джейк уже не мог сдержаться, он не помнил, что стало с Йозефом, не помнил — одна чернота перед глазами! — и боялся самого худшего. За все дни никто не отвечал на его вопросы, а первое, о чём спросил Джейк: «Что с Ларсеном? Как он?» А сейчас этот человек, Юджин Къянца, возможно, ответит на все вопросы. — Что с ним? Он живой? Он в этой больнице?

На этот раз Къянца пожал плечами в ответ, улыбнулся, но довольно сдержанно:

— А у нас ведь с вами разговор не об этом…

В глазах его появились нехорошие опасные искорки, и Джейк понял, что не ошибся в определении этого человека.

— Я пришёл поговорить лично с вами, и о вас.

— А что именно вас интересует? — Джейк с трудом удержался от язвительной улыбки. — Хотите знать, что было? Так вот, мы ехали в город, я так думаю: во Флорену. Мы — это я, сержант и рядовой сиониец. А лётчик тот тоже ехал с нами, на одной «попутке». Потом мы все попали под обстрел ниобианского разведчика. Это был «Факел»… Как видите, нас осталось только двое: я и Ларсен. А вот то, что было потом, я уже не помню. Вам нужно то, что было потом? Да, я смутно вспоминаю кое-что… Потолочные светильники перед глазами. Наверно, меня везли по коридору… Очень быстро. Ещё кричали что-то… Не знаю, мне было очень больно…

Джейк закрыл глаза, опустил голову на грудь. Он не притворялся, он и вправду очень устал, перенервничал и переоценил собственные силы.

— Нет, мне нужно знать, что было до этого. — В голосе Къянцы зазвучали вкрадчивые ждущие подробного рассказа нотки. — То, что было после, мы уже знаем во всех подробностях, а вот остальное… — гость многозначительно замолчал.

«Значит, это Ларсен им уже рассказал. И про самолёт, и про машину — про всё… Я ведь ему и про себя много рассказывал, как на исповеди. Был уверен: не встретимся больше… Его, наверно, про меня спрашивали… Почему тогда он имени моего не называет? Скрыл Ларсен!.. Молчит пока… Умница!..»

— Что — «остальное»? О чём вы? — устало поднял глаза на гостя, а тот вдруг коснулся руки Джейка, лежавшей поверх одеяла. Запястья коснулся, там, где всё ещё просматривался след от наручника. Джейк отдёрнул руку, как будто его электрическим током ударило. А Къянца рассмеялся в ответ беззаботно, точно подшутил удачно над старым знакомым; отклонился назад, и халат с его плеча стал сползать.

— Вас ведь в город везли два наших солдата. По чьёму приказу? С какой целью? Кто вы такой вообще? Не гриффит — это точно! Гриффитов я на своём виду навидался. Это не люди, это овцы. Их не сопровождают в наручника. — поправив халат, Къянца неожиданно перешёл в наступление. Да, вовсе не шутки шутить он сюда пришёл.

Джейк смотрел на него равнодушно, но скольких усилий стоило ему это равнодушие! Сейчас он чувствовал себя загнанным в угол, пора бы начать огрызаться, но как?

Къянца наклонился вперёд, почти лицом к лицу, сидел, прижимая обеими руками папку к груди, и не сводил глаз с лица Джейка. Секунд тридцать они смотрели друг на друга, разглядывали, изучали. Джейк отвёл глаза первым, вздохнул устало, прошептал:

— Я устал… Я хочу спать.

Но гость уходить не собирался. Взгляд его переместился ниже, при виде округлой ямочки свежего шрама как раз над пластикилитовой повязкой Къянца произнёс уже без всякой улыбки:

— По гриффитам никто не стреляет, таков общий уговор. А может быть, вы дезертир или из военнопленных? С какого госпиталя вы сбежали? Вы же ниобианин, да?

Ответа он не дождался, ему попросту помешали. В открывшиеся бесшумно двери втекла большая и шумная толпа людей. Все в медицинских халатах. Впереди был невысокий широкоплечий и грузноватый мужчина с громким резким голосом. Он начал прямо с порога:

— Вы просили у меня разрешение на полчаса, но перед завтраком, а сейчас у моих пациентов время отдыха.

— Я задержался в Отделе. Поймите, это не по моей вине. — в голосе Къянцы не было и намёка на оправдания. Он был из тех людей, которые знают себе цену и помнят об этом в любой ситуации.

Джейк смотрел на всех с кровати с усталым любопытством, даже обрадовался немного, увидев среди толпящихся врачей и ассистентов знакомую медсестру. Протиснувшись вперёд, она продолжила то, что не успела сделать сразу после завтрака: достала шприц из аптечки на полке, и, возвращаясь к кровати, включила регулятор изголовья. Джейк послушно подставил раскрытую руку. Сейчас он был готов на что угодно, лишь бы этот Къянца не донимал его своими вопросами. Хоть с помощью снотворного получить несколько часов отсрочки, а решение проблемы придёт во время сна.

Засыпая, он слышал голоса вокруг и против воли ловил поступающую в мозг информацию. Сначала медсестра отчитывалась о ходе выздоровления, перечисляла результаты анализов за последние сутки. В конце главврач перебил её довольно бесцеремонно, обращаясь, по-видимому, к Къянце:

— Вы установили его личность?

Къянца говорил совсем тихо, к тому же его заглушали голоса и шаги других врачей. Джейк услышал только отрывок фразы:

— …Можно попробовать связаться со всеми больницами в округе… Даже ниобиане обязаны предоставить нам нужную информацию… У него огнестрельное ранение в области сердца. Редкий случай, без врачей здесь не обойтись. Хоть так попытаться установить личность…

— А по индикатору? — спросил чей-то незнакомый голос.

— Он без индикатора! — Это Къянца. — И его данных нет в списках тех, кто с рождения живёт без индикатора личности… Этот человек — как призрак! Я покопаюсь в Банке, пробегу по всем близлежащим больницам. В нашем городе и в Чайна-Фло тоже есть свободно практикующие врачи. Каждый обязан сообщать об огнестрельном ранении в полицию…

— О четырёх огнестрельных ранениях! — поправил кто-то. — Четыре пули — все навылет. Не задета ни одна кость. Я сам обследовал его… Без хорошего хирурга даже при таком везении не выжить. Так что вы найдёте его, я уверен…

То, что говорил главврач, Джейк уже не слышал. Это была сплошь одна медицина, такие сложные термины, которые ему самому ничего не говорили. А потом он уснул…

Он ничем не отличался от остальных четверых. То же вечное пограничное состояние между сном и бодрствованием. Та же слабая, расслабленная, почти кукольная фигура, точно тряпичная игрушка, вместо стержня собранная в одно целое позвоночником, готовым переломиться в любую минуту при малейшем движении. Тот же спящий постоянно взгляд из-под опущенных век, ни на чём конкретно не фокусирующийся. Постоянно чуть разомкнутые губы, иногда подрагивающие, буд-то ещё немного — и с них сорвутся слова. Но этого не случалось. Бесполезное дело — ждать улучшения или вообще хоть чего-то ждать, глядя на каждого из них.

Да, он был таким внешне, но даже врач не мог предположить, насколько «жив» мозг его пациента, числящегося под номером «4».

Своё нынешнее положение Янис осознал не сразу, первые несколько недель он и вправду представлял собой то, кого сейчас играл так самозабвенно и старательно, любому артисту на зависть. Сначала, под прикрытием такой оболочки он неспеша копил информацию и силы для побега. Хотя в клинике было неплохо, совсем неплохо, но постоянные уколы, успокоительное и снотворное, от которых «тупел» мозг и притуплялась осторожность, могли бы испортить всё дело.

Янис не спешил, за свою жизнь он научился ждать лучшего и удобного момента, но том в гости стал приходить Гриневский. Хитрая лиса Гриневский. «Господин Грин» — так он любил сам себя называть. Его появление спутало все планы. Недавняя основательность и терпеливость сменились постоянным ожиданием разоблачения.

Раньше ничего этого Янис не боялся: санитарам, двум увальням-лентяям, было всё равно, как ведут себя пациенты, а Акахара видел своих подопечных не больше двух часов в день в общей сложности. Теперь же появление Гриневского вызывало у Яниса целую бурю ответных чувств, которые могли выдать его. У них и раньше-то отношения оставляли желать лучшего. Янис всегда чувствовал на себе подозрительные изучающие взгляды своего начальника. Первое время старался не обращать внимания, ведь любой новичок вызывает неприятие и опаску в слаженном, годами отработанном коллективе. Но когда прошли все немыслимые сроки даже для самой тщательной притирки и знакомства, Гриневский не оставил в покое своего подчинённого. Постоянные нападки, придирки, постоянное наблюдение и неприятные вопросы, связанные с лагерным прошлым бывшего бродяги.

Он был очень осторожен и очень хитёр, этот господин Грин, и так же, как и Янис, умел терпеливо ждать удобного случая.

Янис получил удар с неожиданной стороны, любопытство, уходящее далеко за пределы их Отдела Внешней Связи, подвело его. А ведь именно по части выполняемой работы к нему не мог придраться даже сам Гриневский.

С этого случая их скрытая вражда перешла в открытую войну с жаждой уничтожить враждебную сторону. Гриневский требовал казни открыто, на Общем Совете, а что мог сделать он? Во время вынесения приговора они, конечно, сцепились; Янис всегда был отчаянным, он и тогда недолго думал, действовал на порыве, а ведь соперник ему достался куда старше и опытнее. На стороне Яниса была только молодость и перевес в силе — не так уж и мало. Он мог бы ещё потягаться, но их разняли, и тогда, встречая одни лишь ненавидящие, презрительные взгляды других «информаторов», как всегда принявших сторону «своего», он возненавидел их в ответ с ещё большей силой, подкрепившейся не замеченным никем раскаянием. Янис понял, что никогда больше не вернётся сюда… Никогда!

А теперь Гриневский сам нашёл его! Приходил в больницу. Зачем? Тешил уязвлённое самолюбие? Кто откажется увидеть своего врага растоптанным, уничтоженным навсегда?

Гриневский был из тех людей, чьи мысли всегда скрыты от других. Возможно, он для этого и приходил, но эти визиты нервировали Яниса и пугали.

Зря бы Грин сюда не пришёл, а уж ходить раз третий или четвёртый без надежды получить что-то для себя было не в его правилах. Может, он чувствует обман? Возможно и так. Этот человек спиной слышит, когда его пытаются обмануть. И такого он не допустит. Если так, то почему он не предпринимает ничего?

Бежать нужно! Срочно сматываться! Хорошего понемногу! Но жить под бдительным оком «информаторов»? Увольте! Тем более если этим занимается сам Юрий Ильич…

Врач разговаривал о чём-то с гостем, а Янис, стараясь сохранять на лице прежнюю маску, смотрел в сторону центрального корпуса клиники. Белое трёхэтажное здание полукольцом. По второму этажу мезонин — естественный солярий. Янис слышал, что в этом корпусе разместили госпиталь для военных, для сионийцев. Для них всё лучшее. Боксированные палаты со всеми удобствами. Заботливые санитарочки, готовые на всё по первому зову. Раньше это злило бы Яниса: сионийцев он ненавидел до дрожи, но сейчас ему было всё равно. Он отвоевался. Война, его война, для него кончилась ещё в тех джунглях, после расстрела Тайлера, после допроса с «Триаксидом». Янис устал от всего, он хотел покоя и тишины. Видимо, это на него влияла атмосфера больницы, а на улице, на воле, всё будет по-другому… Возможно… Но Янис и раньше жил так: если тебе повезло получить по зубам и ты не хочешь добавки, то лучшее — это забраться в самый дальний и тёмный угол и переждать до лучших времён. Чёрт с ней, с ущемлённой гордостью и нанесённой обидой. Главное — шкура цела. А отомстить можно и позднее. Благоприятный момент всегда появляется, нужно только не пропустить его.

Он не загадывал вперёд, не имел привычки, так как жил всегда одним днём, но твёрдо решил одно: он отомстит на этот раз. Но отомстит не за себя — за Тайлера. За его нелепую, глупую смерть…

Правда, Янис ещё не знал, как он это сделает, но точно знал, что его месть все запомнят надолго. Все запомнят имя этого гвардейца.

А сейчас же нужно рвать отсюда, быстро-быстро. Янис невольно улыбнулся: на полянке перед окнами легкораненые сионийцы перепинывали футбольный мяч. Один, с зафиксированной рукой, отступал под напором другого, еле толкающего мяч костылём. Первый явно пасовал, чувствуя слабость противника, уступал ему мяч и со смехом кричал что-то другим.

Наверно, так делали с каждым, кто находился в этом корпусе клиники, с каждым «психом»: пристёгивали на ночь к койке. Ремень проходил через грудь, застёгиваясь точно посередине замком с кодировкой. Несложное по конструкции устройство, если иметь здоровые мозги и чуточку терпения, то наловчишься освобождаться одним движением.

Янис уже давно этим пользовался. Не лежать же всю ночь на спине, тупо пялясь в потолок! Не встать, не повернуться. А так, хоть какое-то ощущение свободы, пусть даже временной.

Главное — не пропустить момент прихода санитара с ежевечерней проверкой и очередной дозой лекарств и снотворного.

Писк кодировщика в замочной системе, знакомый до последней ноты, заставил вздрогнуть, но Янис так и остался сидеть на кровати, свесив ноги. Таким его и встретил санитар Пауэрс. Терпеливый добродушный молчун, он никогда не делал больно пациентам, даже когда раздражался. Да, совсем не его хотел увидеть Янис. Лучше бы Прэкетт. Того стоило измочалить в назидание. Тем более есть за что…

Почти минуту они просто смотрели друг на друга, Пауэрс, — отвесив нижнюю челюсть, побелев до нездоровой, почти смертельной бледности. Он стоял у порога с медикаментами в обеих руках, прижав их к груди.

— Добрый вечер! — Янис улыбнулся, наклоняясь всем телом вперёд, точно пытался лучше разглядеть лицо санитара. Тот часто-часто закивал головой, попятился, шепча что-то беззвучно, сунулся открыть дверь, совсем не глядя в ту сторону. Повернуться спиной к больному он боялся. Код нужно было набирать пальцем, а занятой инъекционным шприцем рукой этого не сделаешь сразу. Да и Янис не стал ждать: кошкой метнулся к санитару, перехватил ему руку, стал выкручивать в суставе. Они завозились, стараясь повалить друг друга на пол. Пауэрс был сильнее, тяжелее по весу и шире в плечах; сопротивлялся отчаянно, хоть и не выпускал шприцы из рук. Из пластикового стаканчика по полу покатились горошины таблеток.

— Идиот… Да не собираюсь я тебя убивать… — прошептал Янис, чувствуя, как слабеет, уступает в этой нелепой драке. Пауэрс только сопел сосредоточенно. В лице Яниса он всё ещё видел лишь пациента, а не опасного противника, поэтому боялся причинить ему боль неосторожным движением, старался усмирить, вернуть в кровать. Он уже почти сделал это. Его здоровая, широченная лапа, разом захватившая ворот пижамы, придавила Яниса к подушке, другая рука в это время шарила ремень. Янис извивался, пытаясь оторвать от себя руку санитара, барахтался беспомощно, хватая воздух широко раскрытым ртом.

Замок щёлкнул, и Пауэрс сразу же убрал руки, заговорил, успокаивая:

— Тише, тише. Лежи спокойненько. Не надо вставать… А я сейчас доктора позову. Хорошо? — Как с ребёнком! А сам ползал, собирая рассыпанные по полу лекарства. Янис никак не мог отдышаться, как после пятикилометрового забега. Одна его рука, правая, осталась свободной. Пауэрс не поймал её ремнём, не пристегнул к телу. Ей-то Янис и нащупал шприц, зарытый в перебуренную, скомканную простынь.

— Если будешь хорошо себя вести, я сообщу доктору сразу. Сразу же… Он обрадуется твоему выздоровлению… — Пауэрс выпрямился, озадаченно оглядываясь, он не мог найти шприц со снотворным. — Сейчас-сейчас… Я только…

Договорить он не успел — Янис выбросил вперёд и вверх правую руку, метил всё равно куда, лишь бы в санитара попасть. Лекарство всасывалось в кровь в считанные секунды. Пауэрс ничего и сообразить не успел, как мешком повалился вперёд, придавив весом своего тела Яниса к кровати.

— Вот чёрт!.. Чёрт подери! А дальше-то что делать?

Янис торопливо высвободился, принялся спешно стягивать с санитара униформу. Задумался только, когда увидел на левой руке спящего Пауэрса знакомые часы. Когда-то, когда Янис только поступил в клинику, часы эти сразу же забрал себе Прэкетт, но потом проспорил их Пауэрсу. Причины спора Янис не знал, ему было всё равно, но вот часы… Часы он оставить не мог. Никогда. Ни под каким предлогом.

Код дверного замка набрал на слух, не ошибся, в том же порядке закрыл дверь и, стараясь идти неспешно и не оглядываться по сторонам, пошёл по белому, уходящему вперёд коридору.

Лёгкие тапочки немного хлябали, да и куртка болталась на плечах, а в остальном Янис чувствовал восторженное ощущение почти полной победы. Сейчас его никому не остановить. К свободе он будет рваться и зубами, и когтями. Он слишком долго ждал этого момента, чтобы легко сдаться.

Зуммер видеофона пискнул, и экран засветился. Юрий Ильич с утра пораньше. Гриневский.

— Это он? — Глаза «информатора» метали молнии. Он бы сжёг этим взглядом, если бы не экран видеофона. Акахара лишь плечами пожал в ответ. Отвёл глаза. — Я предупреждал вас. Всякий раз, во время каждого своего прихода…

— Я тоже знал, что рано или поздно это получится. У него с самого начала наблюдалась активность мозга. Правда, мой компьютер определял её как «остаточную»…

— Остаточная? — Гриневский недобро хохотнул, откинувшись в кресле, впившись пальцами в подлокотники. — И вы считаете, что человек с остаточной активностью мозга — другими словами, идиот с надеждой на выздоровление до полудурка — способен совершить побег из вашей больницы? За что у вас там люди деньги получают? Почему он просто — запросто! — ушёл, когда ему захотелось? Почему? А где в это время были вы, доктор?

Гриневский готов был разорвать в клочья любого, он с трудом сдерживал рвущуюся на свободу ярость. А этот мальчишка-врач сидел перед ним и нагло улыбался в лицо довольной победной улыбкой. «Жаль, что ты не мой подчинённый. Ты бы пожалел о своей улыбке. — Подумал Гриневский, мстительно щуря глаза. — Но ты не мой подчинённый, доктор Акахара…»

— Как это случилось? — спокойный голос, почти равнодушный взгляд. Гриневский на то и был «информатором», чтобы вместе с прекрасно соображающими мозгами уметь сдерживать свои чувства. Он был хозяином своих эмоций.

— Он вколол санитару инъекцию снотворного, переоделся и ушёл. — Акахара и вправду был доволен. Он рассчитывал на хорошие результаты, но чтобы так скоро — такого он не мог предположить. Сейчас он не мог без улыбки смотреть на взбешённого «информатора». Конечно, от главврача ещё предстоит получить по шапке, но даже это не могло испортить хорошее настроение. Ведь выздоровел один! Хорошо бы только обследовать его, проверить всё, взять анализы…

Но как его поймать?

— Мы установили: он через наш коммутатор пытался связаться с Космопортом. Хотел заказать билет до Ниобы…

— И? — Гриневский подался вперёд, почти к самому экрану.

— …Хотел заказать билет, используя имя санитара Пауэрса и его данные… — продолжил Акахара так, будто его и не перебивал никто, — Сейчас не ходят пассажирские суда… Он где-то здесь, в нашем городе.

— И это всё, что вы смогли узнать?

— Со своими возможностями вы можете сделать побольше. Пожалуйста, я не против. Смотрите новости. Узнавайте подробности. За его поимку скорее всего назначат премию. — Акахара не мог сдержать иронии, хотя и понимал, что зря раздражает «информатора». С такими, как этот человек, лучше водить дружбу, чем враждовать — себе дороже.

— Шу́тите? — Гриневский прищурил один глаз, улыбнулся вполне добродушно, — Ещё увидимся. Держите меня в курсе, док! — отключился.

Отсюда, со второго этажа, смотреть на деревья было одним удовольствием. Утро, по-осеннему свежее и сырое в последние дни, не спешило с жарой. Вся зелень внизу казалась нежной и только что умытой. Блестела роса на лужайке как раз под самыми окнами, искрилась в листьях деревьев.

Здесь, в искусственно созданном парке, какие только деревья ни росли! Хвойные, лиственные, высокие и маленькие. Раскидистые и узкие, как ниобианские кипарисы. Их рост ускоряли искусственно, так, что теперь все деревья были, в принципе, одного возраста.

Эта сказка создавалась специально для сионийцев. Бо́льшая часть из них с рождения не видела зелени. Здесь же парк был как уменьшенная копия мира, о котором люди с Сионы только мечтали.

Давно уже прошёл завтрак, самое лучшее время для прогулки, но скамейки — все, какие только можно было заметить отсюда, — оставались пустыми. Ни одного человека! Ни больных, ни посетителей. Только впереди белели крыши двухэтажных коттеджей, где размещался медперсонал, но даже они, эти аккуратные домики, обычно радующие глаз, сейчас казались совсем нежилыми, как декорация.

Возможно, карантин, возможно, чрезвычайное положение в самой больнице. Кто знает? Но то, что что-то случилось, Джейк почувствовал сразу, ещё раньше, за завтраком, когда сестра раскричалась из-за пустяка, а потом ещё и заперла балконную дверь на замок.

Нервничает! Понимая это, Джейк не стал задавать никаких вопросов, смолчал тактично. А потом всё равно снял код с замка и выбрался на свежий воздух.

Он мог дышать уже совсем хорошо, полной грудью, и не чувствовал боли. И не было того головокружения, когда смотришь вниз со второго этажа, склонившись и положив руки на перила. Организм выздоравливал, и к Джейку опять возвратилась его невосприимчивость ко многим лекарствам. Из-за сильного врождённого иммунитета на него даже снотворное теперь почти не действовало. Вместо положенных трёх-четырёх часов, он спал не больше часа, а потом мог заниматься чем угодно. Это было лучшее время для него: от завтрака и до обеда. После того визита Къянцы больше никто пока не приходил, если не считать медсестры, конечно, но с того дня уже пошли пятые сутки.

Это настораживало Джейка. Как затишье перед бурей. Чего ждать ещё и с какой стороны? Что будет, если сионийцы всё узнают? Что они сделают с военнопленным? Опять расстрел? Или лагерь, про которые рассказывала Кайна?

Он стискивал зубы, глушил ещё в горле вырывающийся стон, сжимал виски ладонями, зажмуривался до боли и так стоял подолгу, стараясь справиться с наступившим отчаянием.

Нужно было делать что-то. Хотя бы какой-нибудь план на день, на два дня вперёд, чтобы знать, как жить дальше. Сначала среди гриффитов Джейк рвался в город. Должен же был хоть кто-то из знакомых остаться там. Хоть кто-нибудь из командования… Сейчас же Джейк многое бы отдал, чтоб оказаться снова среди гриффитов, рядом с Кайной. Когда их счастье только-только начиналось.

Хоть бы кого-нибудь сейчас увидеть! Кого знаешь давно. У кого можно попросить совета, с кем можно поболтать, не боясь разоблачения. Эта палата хуже камеры-одиночки!

А Ларсен?!.. Лётчик, пилот Йозеф Ларсен!! Он же тоже должен быть в этой больнице!.. Но где? Где именно? Как узнать, в какой палате, на каком этаже?

Джейк оживился, вскинулся. Теперь у него появилась цель. Маленькая, но всё-таки цель. Дело, которому можно посвятить себя, свой ум, свои силы.

В памяти всплыли слова кого-то из врачей, случайно оброненные во время последнего осмотра: «…Первый этаж… с нарушениями функций опорно-двигательного аппарата… Самые „тяжёлые“ там. Слишком много конфликтов с персоналом…» Первый этаж! Значит, первый этаж…

Сейчас самое лучшее время. Конечно, не ночь… Если попадусь кому-нибудь из обслуги на глаза, проблем не миновать. Но ждать до ночи? Нет!

Джейк ещё сомневался в решении, а сам уже набирал код дверного замка.

Два пролёта лестницы вниз, на первый этаж. Лёгкие крадущиеся шаги, босиком, по пластиковому покрытию пола. Двери! Двери! За каждой — стандартная боксированная одноместная палата. За каждой — своя, одна в мире боль и трагедия. Сколько их здесь в этой больнице? Только в одной больнице…

Джейк шёл по коридору. Неслышный лёгкий шаг. Пружинистая походка. Сейчас он был как зверь, вышедший на ночную охоту. Чуткий на каждый шорох. Ловкий и быстрый. Будто ждал выстрела в любой момент. Будто со смертью играл…

Это напряжение и готовность к чему угодно помогли ему. Голоса он услышал рано, ещё можно было успеть сделать что-то. Кто-то шёл по лестнице. Два человека. Два голоса. Два женских голоса. Медсёстры!

Джейк метнулся вправо к первой же двери. Быстрой рукой заспешил по кнопкам кода. Секунды! Доли секунды! Голоса приближались. Ещё мгновение — и медсёстры вывернут из-за угла. А коридор пуст, нигде не спрячешься!

Код замка оказался тем же. И эта мелочь, не учтённая администрацией больницы, спасла Джейка. Он ввалился внутрь, почти без сил привалился к стене. Дверь не закрылась плотно: помешал рукав пижамы, но Джейк боялся пошевелиться, с замирающим сердцем слушал приближающиеся шаги, голоса.

— …Вот и мой из семнадцатой — тоже. Самому ещё месяца три лежать, а он уже форму свою назад требует. Документы ему все подай. Сколько ни отговаривала — бесполезно! Одно заладил — и всё! Чуть ли не до истерик…

— А что «главный»? — спросила другая равнодушно, как будто только из желания поддержать разговор.

— «Главный»? «Главный» сказал, сделать так, как хочет больной. Сказал, один раз можно нарушить правила, если это пойдёт на пользу, ускорит выздоровление…

— Да, но если каждый будет требовать в палату все свои вещи, наша клиника превратится в камеру хранения.

— Сегодня Клара сказала, что к обеду ждут новое поступление. Из-за нехватки места «лёгких» с однотипными ранениями будут комплектовать в двухместные палаты… Да и выписку собрались проводить…

Разговор перешёл на другую тему; голоса удалялись вдаль, по коридору прошаркали две пары лёгких туфель.

Джейк выдохнул с облегчением, поборов слабость в ногах, оторвался от стены, прикрыл плотно дверь и тогда только огляделся. Стандартная одноместная палата. Койка (на ней спал кто-то), тумбочка, сигнальная панель и полка для медикаментов. Всё с левой стены. А справа — неплотно прикрытая дверь на петлях — вход в ванную комнату, а рядом — низкое кресло и столик — для посетителей. Ни один плафон в нишах не горел, в комнате стоял приятный полумрак. Дневной свет слабо просачивался сквозь плотные коричневые шторы, закрывающие всё окно.

Одним быстрым взглядом Джейк окинул комнату, остановил глаза на лице спящего.

Йозеф!!! Ларсен!!

Нет, Джейк ни звука не издал, только вздохнул, втягивая воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Прошёл бесшумно к кровати, присел на самый краешек осторожно.

Ларсен! Здесь, в этой палате?! Это ж надо!! И мечтать нельзя о большем!

Знакомое, сильно исхудавшее лицо, болезненная серость, какая бывает при сильных болях. Бледные губы, острые скулы, в глазницах серые тени. Но это лицо человека, уже пережившего кошмары, уже предчувствующего пусть нескорое, но выздоровление. Дыхание размеренное, глубокое, сон спокойный. Добрый знак.

— Вот и выкарабкиваемся мы каждый сам… Как умеем. — прошептал Джейк с невольным сожалением. — Теперь мы враги. Ты мне — я тебе… У каждого своя линия фронта… Поглядеть бы на того, кто за нас всё решил. Кто сделал нас врагами. Почему? В угоду каким интересам?

Вздохнул устало, поднялся, поправил одеяло. Взглянул на экран, на датчики. Пульс, давление, температура, работа сердца — всё здесь, в одном компьютере. Ход лечения, основные рекомендации. Неплохие результаты. Но ещё на месяц-полтора, если не больше.

В голове мелькнула интересная, но опасная мысль: оставить память о себе, о своём посещении. Задумался с улыбкой, а пальцы побежали по мягким клавишам бесшумно, без клацанья.

Программа простенькая, несколько минут работы, но момент пробуждения пациента будет встречен музыкой, переложенным на компьютер маршем «Вперёд, гвардеец!» Ларсен поймёт, что к чему. Эту песню Джейк пел ему в тот раз. Несколько раз пел, а Ларсен даже подпевать пытался…

А сейчас всё, уходить пора.

Джейк, прощаясь, коснулся руки спящего. «До встречи. Бог даст, свидимся.» Отвернулся, пошёл к двери, так больше и не обернулся.

Белые двери, белые стены, белый пол, мелькание чисел на табличках, как в скоростном лифте. Обратный путь показался короче — обычное дело. При виде цифры «17» что-то вздрогнуло в груди. Джейк остановился, прислушиваясь к собственным размышлениям. Мозг иногда выдавал такое, что Джейк и сам себе удивлялся: «И как я до этого раньше не додумался?»

У парадного входа стоял невообразимый шум. Голоса, крики, топот, беготня. Казалось, из всей клиники собрался медперсонал встречать прибывших. Разгружалась только первая машина, а на подходе ещё две. Тяжелораненых на носилках определяли в первую очередь. Врач у распахнутых дверей торопливо щёлкал по клавишам портативного компьютера. Главврач, доктор Моренц, кричал на запыхавшихся медсестёр. Сейчас он был здесь самым важным человеком. Просматривая истории болезни, Моренц отдавал короткие, чёткие распоряжения. Его голос перекрывал все остальные звуки, даже гул работающего санитарного фургона.

— …Так, вас мы положим на второй этаж. Восьмая палата. Корпус «А». — выписку из больничного листа — результаты последнего осмотра — в ноги, под матрац. — Следующий! А вы у нас — что? Бодрее-бодрее! — потрепал по плечу одного из солдат. — Веселее взгляд! Больно? Ничего! Потерпи немножко! — просмотрел лист, вложил его в руки раненому и, пропуская носилки вперёд, сказал, — Бирутоксин! Четыре «кубика». И перевязку! Следующий!

Быстрый взгляд в больничный лист, а потом на носилки, — Растрясло по дороге! Что у нас сердечко? Теряем! Маюсов, как у нас операционная?.. Хорошо!.. Этого на стол!.. Следующий!.. Корпус «Б», в десятую. И замените капельницу…

Он торопился. Мелькали перед глазами больничные листы, различные имена, звания, ранения всех степеней тяжести. И лица, лица. Разные и одинаковые одновременно. Это только со стороны кажется, что все они на одно лицо, по-настоящему же каждый страдает по-своему, каждый болеет по-своему, каждый выздоравливает по-своему и умирает — тоже. Моренц за эту войну на многое нагляделся, привык ко многому, но видеть за каждым живого человека — это главное в профессии врача, как ни заставляй себя быть равнодушным.

Он торопился и всё равно не успевал. Хоть первая машина уже разгрузилась, носилки ставили прямо на землю, на мраморное покрытие перед ступенями. Легко-раненые из двух других машин, те, кто мог самостоятельно передвигаться, толпились тут же, ждали своей очереди терпеливо, без крика. Это были люди, привыкшие к ожиданию, а здесь же, среди врачей, можно и потерпеть, ведь есть такие, кому ещё хуже.

Зелёная форма, бактерицидные простыни, серые бинты с пятнами запёкшейся крови и такие же серые лица с неподвижными глазами — всё мелькало вокруг как в кошмаре. Может, поэтому Моренц да и остальные тоже не обратили внимания на офицера, сбежавшего вниз по ступенькам. «Из сопровождения, наверное.» — Подумал главврач, увидев офицера только со спины уже у самой машины.

Покорный тягач повиновался легко, как сытый хищник. Сильный, осторожный и опасный, если дать ему полную волю. А сейчас мотор довольно урчал, подминая под колёса гладкую поверхность автострады.

Флорена осталась за спиной, и пригородная зона с парком, с кемпинговыми площадками — всё укатилось за спину. Впереди была дорога, почти два часа езды до Чайна-Фло. Костатис, шофёр и сионийский солдат, никогда не спешил. Долгая дорога его не тяготила, хотя в компании всегда тяжелее. Только где её взять? Время — далеко за полдень, все, кто хотел уехать на попутке, уже уехали; можно было, конечно, переждать до утра, выехать после завтрака. Но Костатис хорошо знал дорогу, за время войны он намотал на этой магистрали не одну сотню километров, мог бы и ночью проехать без фар. Но сейчас был уверен: доберусь до темна. Не велик труд… Шоферить он любил. Ещё до войны работал на грузоперевозках между Флореной и Марвиллом, между Флореной и Чайна-Фло. Да что говорить! Мотался всю жизнь между тремя городами. Любил свой трейлер, любил свою работу, и получал неплохо.

Но потом началась война. Многое переменилось. Марвилл и Чайна-Фло стали заграничными городами. Между ними пролегла граница. Конечно, потом Чайна-Фло отбили ценой двухнедельных обстрелов и больших потерь. Самому пришлось надеть форму, пересесть на армейский тягач, сменить груз. А в остальном война его сильно не ударила. На дороге только машин поубавилось, да опасные самолёты стали в небе появляться. Но пока Костатису везло, может, и вправду помогали молитвы жены…

Машина послушно и плавно вписалась в поворот, мотор зарычал громче, дорога пошла вверх, в гору.

…Он шёл по обочине в сторону Чайна-Фло неспешной походкой неутомлённого человека. Будто не оставил за собой почти пятнадцать километров пути. Но при появлении машины остановился, повернулся к ней лицом, стоял с таким видом, точно соображал ещё: просигналить или не стоит.

Офицер, как видно, из штабных. Совсем ещё молодой, мальчишка, определил Костатис намётанным глазом много повидавшего и уже пожившего человека. Вот он, и попутчик в дороге.

Прошуршав шинами, тягач свернул с шоссе на обочину. Нажав на тормоз, Костатис дождался, пока машина не остановилась, и только потом, перегнувшись через сидение, распахнул дверцу.

Парень легко вскочил на высокую подножку, откинулся на сиденье. Чуть качнулся назад, когда машина рванула с места. И тогда только, когда тягач набрал доста-точную скорость, заметно расслабился, снял с головы фуражку, вытер пот со лба, пригладил пятернёй светлые взлохмаченные волосы.

— Куда едем? — Костатис наблюдал за парнем краем глаза, улыбался уголками губ, чувствуя почему-то невольное покровительство старшего по возрасту, хоть и младшего по званию. Парень пожал плечами в ответ, секунды две смотрел прямо перед собой на дорогу впереди машины, потом перевёл взгляд, сказал неожиданно твёрдым сильным голосом, в котором сквозили нотки уверенности:

— В Чайна-Фло! А что, по пути есть ещё один город?

— Да нет! — Костатис негромко рассмеялся, и офицер тоже не удержался от улыбки. — Только Чайна-Фло! Был в ней до бомбёжки? Нет? Не узнаешь сейчас… Мало что осталось. Космопорт, правда, цел-невредим… Да ещё кое-какие здания… А вот остальное… — Костатис замолк многозначительно, покачал головой. Какое-то время они ехали в полном молчании.

— Сам-то откуда? Из больницы, небось? — Костатис смотрел на попутчика, сощурив чёрный глаз. От него не ускользнула та осторожность, с какой этот внешне статный красивый офицер забирался в кабину, как он двигался, бережно прижимая к правому боку согнутую в локте руку. Инстинктивно берёг больное место. — Из госпиталя? После ранения? — офицер кивнул. Это его движение совпало с тем рывком, когда колёса машины попали в незаметную на дороге ямку. Так, только плавный кивок: вверх-вниз.

— Комиссовали?

— Да нет, выписался! — ответил, задумчиво растягивая слова.

— Значит, ещё повоюешь. — Костатис сказал эти слова, как вывод сделал. Покивал головой, обдумывая услышанное. Попутчик молчал. Из тех попался, из молчаливых, неразговорчивых. Но сам Костатис молчать не любил. Разве это дело — молчать всю дорогу?

— Ну, как там?

— Где? — офицер недоумевающее сдвинул брови, глянул на Костатиса поверх плеча.

— В госпитале! Где же ещё? — Костатис улыбнулся. — Поймали того психа? Не слыхал?

— Психа? Какого психа?

— Да дня два-три назад сбежал какой-то тип из вашей клиники. По новостям только про это и говорят. Из «психического» отделения сбежал. И почему всегда эти психи оказываются умнее врачей? Не пойму! — хмыкнул недовольно, плавно крутанул руль: машина преодолела очередной поворот. — Разве это нормально?

Офицер только чуть плечом двинул, промолчал.

— Да-а! Осторожнее надо теперь быть. По нашим местам маньяк бродит, а ты пешком до Чайна-Фло. Рисковый ты человек, господин лейтенант. — Костатис улыбнулся, он впервые обратился к попутчику по званию, да и то, совсем не так, как того требовал устав. Здесь было больше отцовской заботы и опаски взрослого за глупую безрассудную молодёжь, чем уставного подчинения.

— Что, не говорили вам про это дело в больнице?

— Да нет, впервые слышу! — ответил, а в памяти стали всплывать, как кусочки мозаики, обрывочные, раньше не слишком понятные факты: неожиданно введённый карантин во всех отделениях клиники; запрет на прогулки; резкость медсестры, не имеющая под собой никакой видимой причины; резко участившиеся осмотры врачей. Всё это — попытки пресечь возможность повторного побега! Не помогло! И на этот раз не помогло…

Интересно, хватились ли уже ещё одного пациента? Объявили в розыск?

Успеть бы убраться подальше…

— …За его поимку хорошую премию обещают. — продолжал Костатис. — Но мне кажется, бесполезное это дело. Парень тот не дурак, потому и смылся из «психушки». Не всякий до такого додумается… А сейчас неделя пройдёт, про него и не вспомнит никто. Главное — на глаза не показываться.

— Так маньяк же! — в голосе водителя улавливалась симпатия к беглецу, и это удивляло. Почему? Где она, опаска любого законопослушного гражданина? А этот чудак радуется чему-то?

— Уважаю смелых! Тех, кто умеет сделать шаг тогда, когда остальные пятятся. — голос шофёра отвердел, и костяшки пальцев, стискивающие руль, поболели. — Вот ты, смог бы на побег решиться? Смог бы? А, господин лейтенант? Зная, что потом ловить будут? И спрятаться будет негде, и все вокруг врагами станут в минуту? Да-а, на такое не всякий решится. Я даже представить себя в его шкуре не могу: страшно! Не дай Бог такое самому!

А этот смог! И не испугался!

Интересно, откуда такое в людях? Ведь все мы, вроде, одинаковые? А вот кто-то может, а кто-то — нет! Да-а! — Костатис протяжно вздохнул, минуты две он молча смотрел вперёд, а потом опять заговорил, — Как его только в новостях ни расписывают! А я, вот, знаешь, господин лейтенант, наверно согласился бы его подкинуть до города, встреться он мне на дороге, как ты сейчас вот. Рискнул бы… Если б сразу знал, что это он, подвёз бы…

— А он бы вас потом ножом? — офицер усмехнулся, зябко повёл плечами. А Костатис в ответ рассмеялся беспечно, а потом, неожиданно примолкнув, произнёс после недолгого раздумья:

— Да! А ведь прав ты! Прав, чёрт возьми! Вот ведь дожили до чего! Даже доверять друг другу опасно. Все врагами вдруг стали. Почему? Неужели всё из-за войны? — офицер в ответ на этот вопрос плечами пожал, сидел, ссутулившись, упираясь локтями в колени, а в руках — фуражка.

— Я сколько жил, никогда с ниобианами проблем не возникало. А ведь всю жизнь бок о бок прожили. Года три с напарником, ниобианином, проездил. Поверь, хоть бы раз поругались! А сейчас?.. — Костатис с отчаянием ударил кулаком по «баранке». — Что сейчас делается? Ты видел? Стреляем друг друга. Убиваем!.. И гордимся этим… Гордимся!.. Не понимаю! С чего это вдруг?..

А кто воюет-то? Видел я вояк этих. И наших, и ниобиан. Сколько, вон, их в городе сейчас, военнопленных. Улицы после бомбёжек разгребают… Деть ещё… Не старше твоего… — покачал головой сокрушённо. — У меня у самого два сына не намного моложе. Пустил бы я хоть одного добровольно заниматься этим? Да никогда! Никогда в жизни! А эти копаются, трупы недельные достают… И ведь у каждого мама-папа есть… Нужна она им, такая война? Не нужна, конечно же! Не нужна!..

А за что тогда воюем?

Вопрос повис в воздухе. Машина взвизгнула на повороте, пошла под горку.

— Так за землю же, вроде… Из-за границы с ниобианами. — он взглянул на мрачно нахмурившегося шофёра, а перед глазами встала другая картинка: голограмма Гриффита во время встречи на Фрейе. Площадь ерундовая. Узкая полоска спорной земли вдоль ранее установленной границы. Вот она, причина! Только одна сторона упирается, а другая — напирает. Обе понимают, что нужно искать компромисс, а в это время гибнут люди. И с той, и с другой стороны.

Ничего, Его Величество разберётся. Не должен Он допустить, чтобы продолжался весь этот бардак.

— Да, нам нужна эта земля, каждый метр квадратный нужен, — Костатис не отрывал глаз от дороги. — И не ради исторической справедливости. Бог с ним, с первооткрывателем. Ниобиане бы нам сильно не помешали. Но когда с Сионы начнётся массовый выезд, куда все поедут? Надо полагать, сюда, на Гриффит. А куда же ещё?.. Вот и воюем. А что сделаешь? Нем не привыкать своего силой добиваться. Если бы в своё время челноки императорские не захватили, так и вымерли бы в первую зиму. А теперь нас все уважают, даже сам Император. Вот и сейчас Он уже о перемирии просит. Первым запросил. Вот утрясётся всё немного, решат ТАМ — и перемиримся окончательно.

Дальше ехали молча, только мотор завывал на одной низкой ноте. Лес по сторонам дороги тонул в сумерках, но до полной темноты было ещё часа полтора-два. В лесу всегда темнеет быстрее, вот солнце сядет — и всё. Но шофёр почему-то не включал фары, машина и так шла ходко. Ровная дорога укачивала, и гул мотора должен был действовать усыпляющее, но сон не шёл. Не хотелось спать после таких новостей, да и нервное напряжение после удавшегося побега требовало выхода.

Этот день вообще выдался неплохим. С самого начала. И пациент тот, из палаты Љ 17, подвернулся как нельзя кстати. С раздробленным позвонком после шальной пули ему ещё три месяца лежать, и сколько потом ещё времени пройдёт, пока заново ходить научится.

Но сам лейтенант из штаба, из Чайна-Фло, до этого ещё ни разу там не был, ехал по командировочному предписанию да в госпиталь попал. И документы все в палате были, и форма как раз впору пришлась, даже сапоги не жмут и не хлябают. Хорошая форма, она во многом помогла: тогда, при выходе из больницы; сейчас, чтоб добраться до города; возможно, поможет при въезде. Но потом от неё надо будет обязательно избавиться. Она только внимание излишне привлечёт: вопросы, расспросы и прочее.

— Готовь документы! — сказал шофёр, сбавляя газ. Они подъезжали к чему-то. Неужели к городу уже? Впереди габаритными огнями светила последняя в колонне грузовая машина. Их тягач пристроился последним.

— Что это? Город?

— Да ну! — Костатис отмахнулся с усмешкой. — Мост через Чайну. Сейчас ещё и здесь с час проторчим.

Открыв дверцу, спрыгнул вниз на дорогу, пошёл куда-то вперёд, к переднему грузовику. Джейк проводил шофёра взглядом. Невысокий, немолодой, но движения быстрые и шаг лёгкий. Нет, от этого человека не веяло опасностью. Он вряд ли что-то подозревает. Хотя это странное упоминание про беглого пациента заставляет задуматься. Что это: намёк или случайное совпадение? Нет! Если б он догадывался о чём-то, он бы себя выдал. Мысли, эмоции, голос, дрожь в руках — ничего этого нет. Бояться нечего!

Джейк откинулся на мягкую спинку сиденья, прикрыл глаза, казалось, задремал, но сам думал-думал.

Император запросил перемирия, временной приостановки военных действий. Почему? Ведь не Он развязал эту войну! И даже так, Он готов был воевать до победы. Зачем же тогда было начинать, чтобы потом всё равно идти на уступки? Просить мира — значит, принимать условия сионийцев! Отдавать им наши земли?! Наши территории?!

И сионийцы для чего-то собрались перебираться сюда с Сионы. Конечно, там жизнь не сахар, но сюда… Зачем сюда, на Гриффит? Где они все здесь жить собираются?

И что такое в мире происходит? Ничего не понять! Как будто лет десять меня не было. Хоть бы новости последние посмотреть или спросить шофёра. Пусть он и расскажет. Чёрт знает, что творится!

— Эй, там! Спать собрался? Прогоняй дальше! Нечего стоять! — какой-то военный в сдвинутой на затылок кепке забарабанил прикладом автомата по дверце водителя. — Давай! Давай!

Джейк глянул по сторонам: шофёра видно не было, а в зеркальце заднего обзора маячил габаритами танк, возле него суетились военные. Видимо, отстали от танковой колонны, теперь торопятся.

— Подгоняй! Эй, какого чёрта?! — не закрытая плотно дверца распахнулась, сиониец осёкся, наткнувшись взглядом на офицерские нашивки. — Господин лейтенант, подгоняйте машину. Колонна продвинулась. — Дверцу прикрыл бережно, бегом побежал назад, к танку.

Колонна и правду продвинулась, метров на двадцать, а шофёра всё не было. Джейк пересел за руль, включил двигатель, мотор заурчал, и машина сдвинулась без рывка, плавно. А сзади взревел оживший танк, закричали люди, но их голоса сразу же потонули в рёве танкового двигателя. На такой машине Джейк ездил только однажды, в учебном классе, но сейчас справился без проблем, тормознул так же плавно, заглушил мотор.

Танк прополз жуком разделяющие их метры, остановился в опасной близости, чуть ли не упираясь зачехлённым дулом в стеклопласт кабины.

— Хорошее соседство! — засмеялся Костатис, усаживаясь на сиденье. — Ни один самолёт не тронет! Хотя ночью они и не показываются… — шофёр пребывал в хорошем настроении, чуть ли не пел себе под нос. — Представляешь, друга сейчас встретил. Раньше в одном классе учились. Он, правда, потом на Сиону перебрался, а теперь, вот, снова здесь. Это ж надо, как повезло! Здорово! Говорит, Чайна-Фло отстраивать заново собираются, только развалины подчистят и начнётся переезд.

— Так это же ниобианский город! Какие могут быть переселенцы на чужой земле?

— Какая «чужая»?! Наша это земля! Наша! И город наш! Уже почти месяц наш… — Костатис смеялся над Джейком, как над непонятливым ребёнком. — Да-а! Ну, ты прям, как из леса, господин лейтенант. — Джейк при этих словах с большим трудом заставил себя не вздрогнуть, даже смех Костатиса поддержал. Про себя же подумал, выдержка у тебя, друг, совсем ни к чёрту стала.

— Граница теперь по линии фронта, а фронт километров на тридцать от Чайна-Фло отодвинулся. Здесь уже глубокий тыл, наша земля, сионийская, честно отвоёванная.

— Ладно. А с переселением зачем? — при этом вопросе Костатис замолчал надолго, задумался.

— Ну, вообще-то это всё пока в секрете держится. Я даже сам не знаю, почему, — протянул неуверенно, всё ещё раздумывая: говорить — не говорить. — Сиона наша — того, — махнул рукой в неопределённом жесте. — Рушится, вроде… Смещается с орбиты, я такое слышал… Сам-то ты разве не оттуда? — Джейк отрицательно двинул головой. — А-а, тогда понятно. Что-то страшное сейчас там творится. Каждый день аварии, люди гибнут. Надолго её такой хватит, нашей-то Сионы?

Единственный способ выжить — переселение. Кроме Гриффита, больше некуда. Ниобе и их Императору вообще на нас наплевать. Просили же по-хорошему: отдайте нам нашу землю, так нет же. И без войны бы дело обошлось. А теперь мира запросили. Считай, из-за этого переселения только и воюем. — Костатис вздохнул. — Смотрю на нас, сионийцев, ведь постоянно приходится отвоёвывать себе право на жизнь. С самого начала держали нас за изгоев, за людей не считали. Выселяли сразу раз и навсегда, без права на реабилитацию, без надежды на помилование. На Сиону, чтобы с концами. Хорошо историю знаешь? Что толку говорить? Все мы ниобианами, законом их и самим Богом обижены…

Да, историю Джейк знал хорошо, даже слишком, особенно историю войн и становления Сионы как независимого государства. Сиона была вероятным противником с самого начала своего существования, поэтому и изучалась особенно тщательно.

Ледяной мёртвый осколок, впервые замеченный искусственным спутником при облёте Хариты, был тогда ошибочно определён как её естественный спутник. Ошибочно, об этом узнали позднее. Тогда же узнали, что планетка эта не так уж и мертва: весной, один раз за сионийский год там появлялись даже растения — жалкая пародия на богатейшую флору Гриффита. Но травы эти заслуживали уважения хотя бы за свою выносливость и живучесть.

Панцири вечных ледников истончались весной только в районе экватора, земля протаивала меньше, чем на полметра, дальше и всюду была вечная мерзлота, но травам и мелким грызунам хватало и этого.

Тяжёлый климат, сложнейшие условия для жизни, удалённость от Ниобы и невозможность покинуть планету без помощи извне — всё это позволило додуматься до идиотской жестокой идеи — превратить целую планету, пусть даже такую маленькую как Сиона, в тюрьму. Император Густав первым дошёл до этого, в Его же правление совершилась первая выселка. Первые тридцать осуждённых на высшую меру наказания (имена всех тридцати позднее были высечены на гранитной плите как напоминание для потомков, как память о пионерах, проложивших тропу в освоении ледяной планеты), попали на Сиону уже осенью; они встретили зиму, но оказались не готовы к ней, поэтому через полгода, когда прибыла новая партия «смертников», из пионеров в живых осталось только четверо. Истощённые и больные. Эта же участь ждала и остальных. А челноки к тому времени уже находились на пути к дому, на Ниобу, — о помощи и речи не было. Высадку третьей партии заключённых, совершившуюся ранней весной, смогли встретить те, кто пережил сионийскую зиму. Таких было немного: меньше двадцати человек. Они смогли выжить в ледяных пещерах по соседству с действующим вулканом.

Среди вновь прибывших стали появляться и женщины, а челноки с каждым месяцем появлялись всё чаще, и «смертников» с каждым рейсом привозили всё больше. Но теперь среди них был высок процент «политических». А люди, жившие надеждой на прощение, на пересмотр дел и помилование, начали, наконец, понимать, что этого никогда не будет, что никто никогда больше не вернётся назад к родным, что никогда больше они не увидят Ниобы, тёплой зелёной родной матушки-Ниобы!

Каждый, кто ступал на трап челнока, отправляемого на Сиону, вычёркивался из всех списков, вычёркивался из памяти, этот человек умирал для всех. А жизнь на Сионе, без всякой помощи со стороны Ниобы, без оборудования, тёплой одежды, без продуктов и медикаментов, превращалась в затянувшуюся агонию. Терять всё равно было нечего, а делать что-то надо всегда, хотя бы ради появившихся детей. Сионийцы умудрились, не имея огнестрельного оружия, захватить челноки, взять заложников, связаться с Ниобой и даже осмелились диктовать свои условия Императору Густаву.

Густав был тогда ещё слишком молод и не так опытен, чтоб суметь ясно и чётко представить, во что выльется в дальнейшем эта уступка, но требования были выполнены. Не все, конечно, но это был первый случай, первый факт противостояния двух сторон, а самое страшное произошло потом, позднее, лет через двадцать после вышеуказанных событий, а если точнее, то пятьдесят восемь лет назад. Сионийцы объявили себя независимым государством-планетой со столицей в единственном городе, носившем одноименное название. Они заявили о своей независимости от воли Императора! Они создали свой Демократический Совет! Они всячески, везде и всюду, напирали на одно слово: демократия! Они гордились своей свободой! Они — преступники?! Те, от кого отказалось общество Ниобы, заявили вдруг о каких-то правах и стали указывать на ошибки в правлении Императора! Те, кого сам Густав терпел, считая в какой-то мере своей колонией. Разве мог стерпеть такое этот осторожный человек, живущий в постоянном ожидании переворота или восстания? Всё закончилось войной, которая в исторические хроники вошла, как Экспансия на Сиону. Война эта пришлась на лето, самые страшные бои велись в окрестностях столицы. Военные действия, поначалу успешные, застопорились с началом зимы. На длительную войну ниобианское командование не было готово, да и сионийцы ушли в глухую оборону. Давно известно: затянувшаяся война тяготит обе стороны — и мир был подписан. Сионийцы получили то, что хотели, — они получили свободу и экономическую независимость; а Император, чтобы хоть как-то отыграться, объявил Сионе эмбарго. Всякая торговля с Сионой запрещалась на высоком правительственном уровне. И хотя сионийская техника, достигшая к тому времени высочайшего класса, была особенно необходима при исследованиях Гриффита, Густав не пошёл на уступки. Послабления начались лишь в правление Императора Рихарда. Он наладил торговлю, разрешил научное сотрудничество. В Его правление больше не совершилось ни одной выселки заключённых, но до идеала было ещё далеко. Об этом можно было судить, прослеживая рост контрабандных рейсов. Незаконная торговля стала выгодным делом, к тому же она кормила улисских пиратов. При всех сложностях годы мира явились лучшим временем для обоих государств, относительно ровно и спокойно развивались и отношения между правительствами. Сейчас же всё это пошло прахом…

— Господин лейтенант, документы ваши? — Он вырвал книжечку из нагрудного кармана, протянул постовому недрогнувшей рукой. Задумался, поэтому и не успел испугаться, так и продолжал смотреть прямо перед собой, на панель управления, рассеянным взглядом. Но внутренне сжался. Больничный лист не подписан. Номера части тоже нет Эта офицерская книжка совсем не походила на стандартные, известные раньше. Даже фотографии в ней нет, лишь код индикатора личности. И ещё какие-то печати с непонятными значками. Сиониец на больничный лист даже не взглянул, отдавая документы, козырнул, добавил:

— Счастливого пути, господин лейтенант!

— Спасибо! — Джейк и бровью не повёл, убирая книжечку другого офицера, оставшегося за миллионы километров и лет отсюда, в пригородной клинике, в палате Љ 17.

Машина тронулась, а постовой пошёл назад, к танку, крича что-то на ходу. Голос его не улавливался в рёве моторов. Джейк следил за сионийцем сколько мог в зеркальце заднего обзора: а вдруг догадается, заподозрит что — и вернётся с подмогой?

Полосатый шлагбаум с зелёной лампочкой поднялся вверх, пропуская их на мост. Машина шла медленно по дощатому настилу, высокие стойки заграждения проплывали за спину с угнетающей неспешностью. Шум воды до сюда не доходил, но Джейку казалось, что он слышит, как вода ударяет внизу, и весь мост вибрирует, как живой. «Почему так медленно? Уже почти ночь, а он никуда не торопится! Ну добавь ты газу! Чего тебе стоит?» Но Костатис не спешил, у него документы в порядке, ему бояться нечего. А Джейк всю силу воли, всю выдержку использовал, только бы сохранить внешнее спокойствие.

Второй шлагбаум был уже поднят, возле него стояли ещё двое солдат, оба с автоматами. Сионийцы равнодушно проводили машину глазами, один из них сказал другому что-то, оба засмеялись, но так же равнодушно, со скукой…

К городу они подъезжали уже глубокой ночью. Ни одной машины не встретилось им по дороге, танк от них отстал, да и вся эта часть пути прошла почти в полном молчании. Костатис ни о чём не спрашивал больше, а сам Джейк предпочитал молчать, чтоб не сказать чего лишнего или сболтнуть по незнанию.

Город располагался в небольшой низинке и они спускались под горку чуть ли не с ветерком. Джейк сколько ни всматривался, всё никак не мог разглядеть огни Чайна-Фло. Город будто исчез. Или это ещё не та низина? И место не то совсем?

— Затемнение, — пояснил шофёр, заметив этот недоумевающий взгляд, усмехнулся, но без насмешки, — Глупый народ. Сначала отдали нам его почти без боя, а теперь сами же бомбят, по своим же… — скривился так, точно плюнуть хотел, но передумал. — Вот и приходится исхитряться по-всякому…

страх выдать себя, кажется, впитал весь окружающий мир. Неподвижный, немой лес по обеим сторонам дороги, молчание шофёра и то, что он не включал фары, крался как будто наощупь. Чёрный, затерявшийся в темноте город, в который Джейк так мечтал вернуться!

Колонна танков с солдатами на броне — вот он, пригород. Машина медленно протискивалась между всей этой громоздящейся техникой. Небольшие приземистые машины с блестящими зубами траков, откинутые крышки люков, поднятые дула. Опасная техника, опасная, как и всё военное. Но Джейк опытным глазом сразу определил: танки эти спешно переделаны из вездеходов, или, скорее всего, сконструированы на их основе. Со стороны они больше напоминали игрушки. А ещё они казались декорацией, нереальной картинкой, как те, из прошлой войны. Какие танки? Зачем танки? Неужели в войне уже до этого дошли?

Сгорбленные фигуры солдат, спящих сидя, такие же неподвижные, как и вся техника, тоже казались частью ожившей кинохроники.

Какой-то из солдат стоял прямо посреди дороги, смотрел на приближающуюся машину и не спешил отходить. Костатис включил подфарники, ругаясь себе под нос, что-то насчёт слепых самодовольных молодчиков. Но сиониец и не думал убираться с дороги. Неяркий свет высветил пыльные ботинки, грязный комбинезон, ухмыляющееся лицо. До бампера оставалось всего лишь три метра, когда Костатис не выдержал, даванул на педаль тормоза и, высунувшись в окно, заорал:

— Убирайся с дороги! Идиот! Прочь, я сказал! Щас все кости переломаю, понял?!

— Всё равно ведь не вылезешь… — рядовой дразнил шофёра, а потом вдруг покорно сошёл на обочину. К нему кинулись ещё какие-то из солдат. Зашумели голоса, смех. Какие-то насмешки над «трусливыми водилами». А Костатис вдарил по газам.

— Задрали уже, сволочи! — ворчал он, постепенно успокаиваясь. — На спор со смертью играют. Риска им мало, дуракам. Какой раз уже так… Собью, к чёрту, кого-нибудь в другой раз!

Джейк, принявший сионийца за постового, расслабился, рассмеялся.

— Скучно им, видишь ли! На деньги спорят: остановится — не остановится! Была бы скорость повыше, сбил бы, дурака, и отвоевался бы, к чёрту! Дети! — заключил Костатис, а потом вдруг спросил без всякого перехода:

— Тебе-то, господин лейтенант, в городе куда надо? Куда направили-то?

Джейк и секунды не думал, сразу нашёл, что сказать:

— Да мне бы сначала в ОВИС, сообщение одно отправить…

Эта таинственная важная недосказанность вызвала во взгляде шофёра невольное уважение: Костатис добавил, поводя подбородком:

— О-о, понимаю…

Дальше несколько минут они ехали в молчании. Джейк сидел, опустив голову, поэтому не заметил, как они въехали в город. Машину затрясло на ухабах. Да, дорога до этого была куда лучше. По сторонам потянулись чёрные громады домов, нечёткие силуэты. В открытое окно потянуло гарью, настолько сильной, что запершило в горле. Где-то горел пластик, это от него такой удушливый запах. И ещё к нему примешивался знакомый едкий запах взрывчатки, как после недавнего обстрела. Джейк кашлянул негромко, отстраняясь от окна. Дома вокруг казались какими-то странными, он совсем не узнавал их. Может, потому, что слишком плохо знал этот город? Что уж говорить о пригородных районах старого города? Здесь и раньше-то не было большого порядка.

Костатис взял круто влево, объезжая кучу мусора и строительных обломков. Фары он так и не включал, но ориентировался при этом просто отлично. Они свернули на другую улицу, и впереди замаячили тусклые огни двух машин, загородивших проезд. Рядом с ними улавливалось какое-то движение. Постовые. Очередная проверка документов. Костатис тормознул машину, но мотор не заглушил, распахнул дверцу со своей стороны. Какой-то военный, заглянувший в кабину, светанул по глазам фонариком. Джейк поморщился, закрываясь ладонью.

— Что везём? Откуда груз? Флорена, да? — в голосе человека различались нотки ленивого любопытства. И радость при встрече.

— На аэродром я. — ответил Костатис. — Обмундирование, запчасти кой-какие, да ещё так, по мелочи…

— А туда сейчас не попадёшь. Закрывают его на ночь. Вот рано утром можно будет. А сейчас нет… — Военный внимательно, даже слишком внимательно, просматривал документы шофёра, высвечивая страницы фонариком.

Джейк ждал своей очереди, ждал и нервничал: носком сапога нетерпеливо пристукивал по металлическому полу кабины, теребил пальцами кокарду фуражки, а глаза высматривали возможности для побега в случае чего. До машин ещё несколько метров, возле них два автоматчика, оба в нашу сторону глядят. Осторожно и незаметно отжал ручку дверцы. Теперь можно было просто навалиться плечом, прыгнуть вниз — и в сторону, за машину. Сионийские солдаты — простые люди, они мало что увидят в темноте. Должно повезти. Должно. Немного успокоился при этой мысли. Путь к отступлению — как это иногда хорошо действует! Особенно когда приходится быть предельно осторожным. Но тут увидел ещё одного офицера. Он шёл к ним от патрульной машины, но тут остановился на открытом месте, как раз напротив дверцы. Всё! Незаметно сбежать теперь не получится. Обязательно увидит, попытается остановить, откроет стрельбу. Всё! Ловушка захлопнулась с треском! Кабина машины показалась вдруг маленькой и тесной, а воздух — душным. Даже дышать стало нечем. Джейк откинулся на спинку сиденья, вздохнул несколько раз. Всё тело дрожало как в ознобе. Наверное, это был ужас.

— Вам плохо, лейтенант? — Дрожащий свет фонарика узким пучком осветил бледное лицо Джейка.

— Только-только из госпиталя, — шофёр заговорил торопливо, будто хотел оправдаться. По интонации его голоса стало ясно: с офицером они давно уже в приятельских отношениях. Не в первый раз сталкиваются вот так, на дороге. — После ранения… Парень — золото!

— Давно знакомы? — взгляд сионийца потеплел, стал сочувствующим, немолодое лицо, обычно строгое, как того требовала служба, смягчилось.

— Его отец — мой самый лучший друг. На одной улице росли… — Костатис лгал, а Джейк не понимал, зачем он это делает.

— М-м! — офицер покачал головой понимающе, но всё же спросил, хоть и вежливо: — Командировочное предписание предъявите, пожалуйста!

Он быстро пролистал страницы, неловко сжимая в одной руке и офицерскую книжку и включенный фонарик. Свет высветлял лицо сионийского офицера, лейтенантские лычки, рассеиваясь, отражался в зрачках. Потом переложил фонарик в другую руку, стал внимательно изучать печати.

— Первый раз здесь, в Чайна-Фло? — спросил, взглянув из-под козырька форменной кепки.

— Да. А что? Что-то не так? — Джейк сумел проследить за тем, чтобы вопрос не прозвучал слишком резко, и, отвечая на него, офицеру теперь нужно было невольно защищаться — уловка на почти инстинктном уровне.

— Да нет, всё нормально, вроде… Вы знаете, где ОВИС? — этот вопрос прозвучал неожиданно, Джейк вскинул брови, спросил в ответ с правдивой растерянностью:

— ОВИС?

— Да, вам ведь в штаб Армии нужно, судя по кодам печати. А он размещается в Отделе Сети.

— Ну, в Отдел, так в Отдел, это не мне решать, — согласился Джейк. — Куда направили, туда и еду.

— Ты же знаешь, где здание Сети, так ведь? — Постовой перевёл глаза на Костатиса, тот повёл плечами, буркнул, догадавшись, на что́ ему намекают:

— Да подкину я парня, какой разговор?

— Ну и ладненько! — Офицер улыбнулся, возвращая документы Джейку, произнёс: — А про вас, лейтенант Винклер, уже спрашивали. Ждут вас там. — Кивнул головой, дал рукой сигнальный знак — отмашку другому офицеру и солдатам у машин: «Можно ехать!» Захлопнув дверцу, крикнул на прощание:

— Анне «привет» передавай!

— Обязательно! — Костатис, прощаясь, показал ему раскрытую ладонь, тронул машину.

Они ехали по городу, а Джейк уже больше не смотрел по сторонам, он сидел, опустив голову, уставившись взглядом на руки, стискивающие фуражку до боли в суставах. А мысли в голове неслись галопом: «Он всё знает! Знает! Догадался?! Понял?! Или я сам сболтнул что-то не то?.. Идиот!! И чему тебя учили?.. Что же делать теперь?.. Если он знает всё, то почему не сдал сразу? Почему выгораживал? Зачем? Для чего ему это?.. И куда он везёт меня теперь? Сдаст сионийской разведке?.. Или в полицию?.. Дверца машины всё ещё открыта, можно рискнуть… Скорость небольшая…»

— На твоём месте я бы не задерживался здесь, в этом городе, дольше, чем на одну ночь, — неожиданно произнёс шофёр, взглянув на Джейка. Этот взгляд не нёс опасности, но любая ошибка в положении Джейка сейчас дорогого стоила. Этот человек, может, только с виду такой: простой, честный и совсем неопасный, а по-настоящему… По-настоящему он, наверное, уже обдумывает, на что потратить обещанную премию. — И в Сети я бы тебе не советовал показываться, — продолжал Костатис. Он смотрел прямо на дорогу, ехал почти вслепую. На попутчика не глядел намеренно, хотя и чувствовал на себе его напряжённый изучающий взгляд. Слова старался подбирать такие, чтоб в них не было намёка на что-то опасное, следил за тоном голоса. Этот парень понравился ему сразу, с самого начала. Пусть он и отвечал на вопросы коротко и не очень ясно, не спешил рассказывать о себе, а главное — один к одному подходил по описанию на того беглого из клиники, — Костатис меньше всего хотел, чтоб сейчас его попутчик сиганул из машины на ходу с риском сломать себе шею.

— В этом городе военных не меньше, чем во Флорене. И спрятаться здесь не так легко, как это кажется на первый взгляд. Лучше всего было бы, конечно, на время уйти в джунгли. Здесь в округе ещё осталось много ферм, и они почти не тронутые. Работника, такого, как ты, возьмут с радостью, без лишних вопросов, вряд ли даже удостоверение личности потребуют. Одна сложность — без проверки на дорогах отсюда не выехать. Везде посты, везде патрули. Для тебя это не просто город — это ловушка, из которой уже не выбраться…

Парень никак не отозвался, хоть Костатис и замолк, давая ему возможность говорить хотя бы слово в ответ. Молчание!

— С какими планами ты ехал сюда, а? — голос Костатиса против его воли стал резким, раздражённым. Но мальчишка всё равно молчал. Ни оправдания, ни протеста — ничего из того, что свойственно молодым, неопытным людям, уверенным в правильности своих действий. — На человека призывного возраста и твоей выправки внимание обратят сразу. Ты предъявишь ворованные документы? На кого он сделан, такой расчет? На дурачков? — Костатис недобро рассмеялся, повёл головой, будто сказать хотел: «Ну, ты, парень, даёшь! Вот это наглость!» — Есть, конечно, ещё один вариант. Но он прокатит, если у тебя есть деньги. А у тебя есть деньги? — взгляд в сторону Джейка. Опять без ответа. — Были б деньги, можно было бы договориться с капитаном какого-нибудь грузовоза. Их почти не проверяют. Уберёшься на Ниобу — и всё! Покой, мир, благодать! Никому дела не будет, кто ты и откуда, и за что тебя держали в больнице на каком-то далёком Гриффите. Проблемы Гриффита для Ниобы — новости из другой Вселенной!

— Я не тот, не из «психушки». Вы меня путаете с кем-то, — возразил Джейк. Сказал сначала, а потом прикинул с невольным облегчением: «А ведь он меня совсем с другим путает, с тем психом… Он не знает, что я ниобианин… Да и откуда ему это знать? Пусть уж лучше псих. Если так, то большее, что мне грозит, — это полиция или врачи. Главное — не в Разведку! Там здорово растрясут… До седьмого колена родню проверят…»

— Ой, не говори! Я не дурак! — Костатис усмехнулся, отмахиваясь от слов Джейка, как от нелепицы. — Если ты меня боишься, то зря. Я тебя сдавать не собираюсь. Честно признаться, врачей я и сам не очень-то жалую. Да и не волнует меня как-то, за что ты там попал в больницу. И на маньяка ты не похож… Живи! Но если уж выбрался, то зачем лишний раз подставляться? Спрячься, пока война не кончится, а потом на радостях забудут про тебя все, простят. А так?.. — повёл плечом. Джейк ничего не сказал в ответ на эти слова. Да и что тут скажешь? Шофёр дело говорит, лучшее сейчас — это затаиться, дождаться мирного времени. Но не для этого же он хотел попасть в город! Если уж прятаться от всех, то деревенька с гриффитами (и с Кайной!) — это лучшее, о чём можно мечтать. Но такая жизнь напоминала дезертирство, трусливое бегство от реальности. Ведь должны же быть где-то «свои»! Кто-то, кто уцелел из их части. Кто-то же воюет против сионийцев, раз есть линия фронта, если продолжается война и ведутся военные действия!.. Каждый военный — и не только! — обязан выполнить свой долг перед родиной, так нас учили. А мне в первую очередь нужно отчитаться за провал операции, за гибель капитана. Да!.. И выполнить его последнюю просьбу… Послать сообщение. Да, так и так сначала нужно воспользоваться Сетью. Сообщить той женщине… Как её? Линда Маккинли… Сообщение на Ниобу… Сначала это, а потом уже и о себе думать можно…

— Всё! Вот он, твой Штаб, лейтенант! — произнёс Костатис, еле сдерживая горькую усмешку. — Делай, как знаешь, если моих слов тебе недостаточно. — Машина тормознула резко, Джейка аж вперёд кинуло, он упёрся ладонью в панель управления. Выпрямившись, глянул в окно.

— А тебя, походу, уже встречают! — Костатис тоже заметил военного у парадного входа, заинтересованно глядящего в сторону армейского тягача.

— Ну, всё тогда! — Джейк перевёл глаза на шофёра. — Спасибо!

Тот вдруг схватил его за плечо, крепко стиснув пальцы, притянул к себе, и, глядя прямо в глаза, зашептал торопливо:

— Не дури, парень! Я ведь за тебя не зря переживаю. Мне не всё равно. У меня у самого таких, как ты, двое. Я и помочь могу, если что… А к этим попадёшь… — Кивок головой в сторону офицера. — Они из тебя всю душу вытрясут. Помяни моё слово!

— Спасибо, дядя! — Джейк легко стряхнул со своего плеча руку сионийца. — Но мне пора.

Толкнул дверцу, спрыгнул вниз, слыша ещё слова, бросаемые в затылок:

— Не дури! Я же помочь могу, слышишь!..

Вместо ответа Джейк только дверцей хлопнул. Машина отъехала не сразу. Шофёр точно ждал ещё: «А вдруг передумает?» Но Джейк не жалел пока о своём решении. Проводил машину взглядом до самого перекрёстка и потом только надел фуражку.

— А вы, небось, к нам, да? — офицер спросил первым. Он стоял прямо за спиной и тоже глядел вслед машине поверх плеча Джейка. — Чё это он?

Джейк ответил не сразу, медленно развернулся на каблуках лицом к офицеру, смерил его взглядом с головы до ног, а потом лишь ответил:

— Да так, до города подвёз. Попутчик…

— Так ты из Флорены?! Ух ты! Поздновато, мне кажется, чтоб ездить. В темноте… — офицер немного отстранился, разглядывая Джейка. — Рисково так.

Офицер — младший лейтенант — был из породы тех людей, которые восторженно и просто глядят на мир, ни в чём не видят подвоха или опасности и сами также естественны в проявлении своих чувств. Вот и сейчас он даже не спросил о документах, не заподозрил ничего, а ведь был оставлен дежурным на ночь при таком важном объекте, как Штаб Сионийской Армии.

— Я должен доложить о своём прибытии. — Джейк напомнил сам. Ему нужно было попасть внутрь, там он сможет добраться до компьютера, там он сможет «войти» в Сеть, послать сообщение. Конечно, это рискованный ход. Так можно и погореть, если нарваться на другого, дотошного сионийца или на кого-нибудь из «информа-торов».

Недавние предупреждения шофёра всё же внесли в душу какую-то неясную тревогу. Хотелось побыстрее разделаться со всеми делами и спрятаться где-нибудь. Но где сейчас поздней ночью найдёшь компьютер, как не в Отделе Сети? Никакое кафе или сервисный центр наугад не найдёшь, если города не знаешь. Да и работают ли они сейчас, после всех обстрелов и бомбёжек?

— Как хотите. Можно вообще-то отложить и до утра. — Сиониец неожиданно перешёл на «вы», и Джейк догадался, почему: за его спиной раздались чьи-то шаги, громкие в темноте и в пустоте. Ещё один офицер! Он возник из темноты откуда-то слева, вошёл в свет, отбрасываемый на тротуар тусклыми лампами дежурного освещения, высвечивающими табличку над парадным входом: «Отделение Всеобщей Информационной Сети». Золочёные буквы поблёскивали, напоминали о прошлом, о том, что казалось увиденным когда-то в какой-то кинохронике. И пасти змей на эмблеме скалились с недоброй ухмылкой. Затея вдруг показалась Джейку опасной. Инстинкт, отточенный за годы обучения и притупившийся за недели жизни среди гриффитов, заработал снова. Но поздно! Поздно…

— А вы кто, лейтенант? — неожиданно объявившийся капитан начал с места в карьер. — Документы предъявим, пожалуйста.

Настораживающая, холодная вежливость, прищур глаз в темнеющих тенями глазницах, плотно сомкнутые неулыбчивые губы, — Джейк понял сразу: влип!

В который раз за этот день он подавал «свою» офицерскую книжку, а сам внутренне сжимался от тихого, потаённого ужаса, настолько сильного, что сердце в груди готово было остановиться.

— Ютас Винклер. — Капитан оторвал взгляд от книжки, встретился с Джейком глазами. — Из госпиталя?

— Да, господин капитан! Из клиники во Флорене…

— А не рановато ли? — Сиониец подозрительно сдвинул брови, снова посмотрел в документы. — Не так давно мы связывались с флоренийской клиникой, когда пытались проследить, куда вы делись, лейтенант. Нам сказали, вы пролежите ещё никак не меньше двух месяцев. А сейчас вы здесь. С чего бы это? И ваш больничный лист не закрыт…

— Я здоров! Я чувствую себя прекрасно! — В голосе Джейка звучал искренний порыв, возмущение. — Вы же знаете, господин капитан, этим врачам только волю дай, — и они будут держать вас в больнице лишь бы самим подстраховаться… и на всякий случай — тоже!..

— Где заключение врача о вашем выздоровлении, лейтенант? — Капитан медленно помахал командировочным предписанием у Джейка перед носом. — Может быть, вы объясните сами, как получилось, что вы здесь?

— Да сбежал я из этой проклятой больницы! Сбежал! — Джейк не выдержал, взорвался, но контроль за собой сохранял, следил за каждым своим словом. — Господин капитан! Вы можете меня наказать, если хотите, но я не мог там больше оставаться. Я здоров! Вы видите это! Я хочу быть полезным своей стране, я не хочу провести всю войну на больничной койке! — Боже! Как же он был искренен в этот момент! Искренен в своих чувствах и понятен, как всякий мальчишка в его возрасте, независимо от того, ниобианин он или сиониец. Он попросту боялся пропустить главное в своей жизни событие: он хотел принять участие в войне! Творить историю своими руками — это желание было естественным для большинства молодых по обе линии фронта.

Этот порыв, необдуманность действий — всё, что свойственно всем в двадцать с небольшим лет, смягчили немного взгляд капитана:

— О твоём здоровье не мне судить, лейтенант. Я не врач. Но если будут жалобы…

— Жалоб не будет, господин капитан! Не будет! — Джейк говорил эти слова, глядя капитану прямо в глаза. Сиониец смутился, перевёл взгляд на младшего лейтенанта, молча ожидающего окончания разговора.

— Ладно, это не мне решать. Утром встретишься с майором Краустом, пускай он тобой и занимается. — Капитан вернул Джейку документы, а потом обратился к младшему лейтенанту: — Балакоев, проводите лейтенанта Винклера до гостиницы. — Снова взгляд на Джейка. — Завтра утром к восьми ноль-ноль — и без опоздания! Я внесу вас в журнал прибытия… Опоздание или неявка будут расценены как дезертирство.

Тон голоса, которым были сказаны эти слова, не понравился Джейку. Опасность в нём была и подозрительность, настолько явные, что под сердцем заскреблись юркие мышата, это был инстинктивный животный ужас, как у края пропасти. Как кстати она пригодилась теперь, гвардейская подготовка! Вот никто только до сих пор не научил, как можно стать хозяином своему страху. Да и можно ли этому научиться?

Жаль, до компьютера рак и не удалось добраться. Может, в гостинице будет компьютер с подключением к Сети? На это Джейк и понадеялся…

…Гостиница — слишком роскошное слово для такой развалины, подумал он спустя полчаса, стоя на пороге обшарпанного, тёмного здания со сбитой вывеской. Неужели не нашлось ничего получше?

Длинное пятиэтажное здание вдоль тротуара, часть его уцелела после прямого попадания бомбы, здесь, судя по всему, когда-то размещалась казарма для ниобианских солдат. А теперь здесь сионийцы. Дальше еле различались мрачные развалины. Не удивительно, если здесь не окажется даже воды.

— Завтра утром за штабными придёт машина, приедете со всеми, — сказал младший лейтенант, Джейк кивнул ему в ответ, потянул дверь на себя. Про сионийца он уже забыл, голова была занята другими мыслями, но Балакоев заговорил снова: — Вы если всё-таки собираетесь здесь ночевать, то просите угол где-нибудь на первом этаже, поближе к дверям. Мой вам совет. И спать лучше не раздеваясь…

— Спасибо за совет. — Джейк перешагнул порог. Предупреждение не лишне, если вспомнить о развалинах в нескольких метрах от входа.

Он встал рано, проспав не больше четырёх часов.

Крошечная комнатушка всего с одной кроватью, без окон и со старой дверью на петлях. Когда-то давно это был угол, где ночевал портье. Лет двадцать гостиница пустовала, снести её не успели, так же, как и многие другие дома на окраине. Сейчас же, когда война прокатилась по этим местам, город, как смертельно раненое животное, уже не мог, хоть и пытался, зализать свои раны.

Только-только рассвело, и при свете можно было видеть, насколько сильны разрушения. Джейк шёл по улице уже минут десять, но за это время ещё не увидел ни одного целого здания. Сначала это не действовало с такой болью, пока шли кварталы «старого города», но ближе к центру… ближе к центру смотреть на раздавленный, почти мертвый город было невозможно.

Видимо, больше недели прошло с последней бомбёжки, мостовые и тротуары расчищались, куски ещё добротного домашнего хлама уже разволокли. Да и сами развалины уже не горели, лишь в воздухе улавливался запах тлеющего пластика, резины и тряпок. По этому запаху становилось ясно: это только с виду кажется, что всё позади, а на самом деле даже огонь, и тот ушёл вглубь и точит жизнь изнутри. Жизнь? Но где она, эта жизнь? Разве можно здесь, среди этого кошмара, уцелеть хоть кому-то? Почему же ночью город показался совсем не таким? И дома не казались разгромленными, и дороги — вполне сносные. Трясло, конечно, немного… Но сейчас утром — всюду завалы из битого камня, искорёженное покрытие, разбитый криолит.

Джейк обошёл обломки: прямо через всю улицу рухнул кусок фасада одной из пятиэтажек. Разрушение не было свежим, кто-то уже протоптал тропинку через завал, срезая путь. Раскрывшееся нутро дома, теперь нежилого, выглядело до жути откровенным. Белели закопченные обои, на одном гвозде висела полка, на которой кто-то, возможно, хранил свои любимые стереофильмы. С трудом верилось, что по этим комнатам ходили люди, они скрывали свою жизнь за стенами от посторонних глаз, а теперь, вот, стен этих нет больше, как нет и самих жителей дома.

Улицу расчищали люди. Первые люди, встреченные в это утро! В первый момент Джейк обрадовался, даже ускорил шаг, но потом, когда понял, что к чему, остановился. Это были пленные! Пленные ниобиане! Небольшая группа безмолвных, безучастных ко всему, кроме работы, существ, до невозможного грязных.

Работа велась в полной тишине, громыхали лишь лопаты о куски раскрошившейся кладки, поскрипывали тележки. Весь мусор грузился в кузов большой армейской машины. Мотор её был выключен, дверцы раскрыты, а на подножке сидел шофёр с сигаретой в зубах. Конвойных, и одновременно надсмотрщиков, Джейк заметил не сразу. Все они, как и те, кто работал, были в форме одного цвета. Один из них пошёл Джейку навстречу, на ходу поправляя ремень автомата, висевшего на шее.

— Проходите, господин лейтенант. Здесь нельзя останавливаться.

«Да-да!» — Кивнул головой несколько раз, давая понять, что предупреждение поня-то, пошёл вперёд, мимо конвоира, а сам всё продолжал смотреть на военнопленных. Силился разглядеть лица, одинаково серые, давно немытые и небритые лица с одинаковыми равнодушно-тупыми точками глаз. Понял вдруг неожиданно, что ищет знакомых, хоть кого-нибудь из прежней жизни… Никто не смотрел в его сторону, даже сионийцы потеряли к нему всякий интерес.

Эта работа напоминала муравьиное копошение, копошение замкнувшихся в своём тесном мирке насекомых. Ни сопротивления, ни окриков, ни одного резкого движения, которое могло бы привлечь внимание.

Джейк прошёл мимо. Бесполезно искать! Слишком многое изменилось за последнее время, глупо надеяться на чудо, да и ничего хорошего она не принесёт, эта встреча. Прошёл ещё немного вперёд, свернул на другую улицу. Сейчас он шёл так, как шёл с лейтенантом Балакоевым минувшей ночью. Заблудиться не боялся, хотя город в своей новой ипостаси совсем не походил на тот, прежний, ещё не знавший войны.

До здания ОВИС оставалось чуть больше одного квартала, когда Джейк увидел ещё одну группу военнопленных. Дорогу и тротуар уже расчистили, куски обугленных почерневших деревьев стаскали в кучи. Засыпа́ли песком воронку, собирая в неё же всякий мусор.

Работа велась споро, не в пример первым: с руганью, угрозами, пинками и зуботычинами. Сами работники казались разношёрстной толпой бродяг и уголовников на принудительных работах, но никак не пленными солдатами. Были некоторые в гражданском, кто-то один (его Джейк заметил краем глаза) вообще без кителя, только майка… Джейк задержал на нём взгляд чуть дольше — и остановился резко, будто натолкнулся на невидимую преграду.

Барклиф!!! Лейтенант Барклиф!

Джейк узнал этого человека даже в таком виде, в каком он был. О, его-то Джейк узнал бы любого через сколько хочешь времени. От предвкушения этой встречи (а о том, что она произойдёт, Джейк даже не сомневался) аж мурашки по спине побежали, а на губах появилась невольная улыбка.

Ошибки не было, это был он!

Барклиф не смотрел в сторону Джейка, он не мог даже предположить, кто перед ним, в форме сионийского офицера. А Джейк видел каждую чёрточку лица своего недавнего командира и мысленно сравнивал его с прежним, отмечая перемены. Да, Барклиф сильно изменился! Куда делся тот красивый холёный лейтенант с мстительным прищуром во взгляде холодных изучающих глаз, с брезгливой и насмешливой улыбкой на губах?

— Сволочной народ, эти ниобиане! — сиониец-конвойный, стоявший к Джейку ближе всего, устроил себе небольшой перекур, задымил сигаретой. — Эти из последних… Кого с боем брали, кого уже по городу отлавливали… Добровольцев среди них нет. Самые опасные. Думают, их война ещё продолжается… К таким, как эти, спиной лучше не поворачиваться. Вон, на днях, двое автомат пытались отобрать, сбежать, наверно, думали… Пристрелить пришлось обоих. — Сиониец говорил об этом просто, без сожаления. Джейк не смотрел в его сторону, он глаз не сводил с грязной, когда-то белой майки, маячившей среди пятнистой формы и цветастых рубашек.

— А офицеров среди них нет? — спросил Джейк, взглянув на сионийца. Тот курил, делая нервные короткие затяжки, резко отдёргивая руку от лица. Торопился вернуться к своим обязанностям, тем более, там, среди военнопленных, начало завариваться что-то нехорошее.

— Вам лучше уйти, господин лейтенант. — посоветовал сиониец, швырнув окурок себе за плечо. Перехватил автомат поудобнее и пошёл к своим. А там конвоиры уже сгоняли ниобиан, расставляли их в одну шеренгу, орудуя прикладами автоматов и подгоняя пинками.

Смотреть на всё это было больно. Джейк понимал, что только благодаря странному стечению обстоятельств сам он всё ещё не среди этих людей. Он ходит по краю! По самой его кромочке! Одно неосторожное движение — и всё! Не понятно ещё, где окажешься, а может, и церемониться не будут: пристрелят, как тогда, — и вся недолга!

— Ну, я жду по-хорошему! Кто кинул мне в спину камень, пусть лучше признается сразу! Или плохо будет всем! — пленных выстроили вдоль дороги, один из сионийцев прохаживался перед ними. Дуло его автомата смотрело в бледное небо. Выстрел мог прозвучать в ответ на любое неосторожное движение или слово, — только руку опусти!

Джейк отвернулся, пошёл туда, куда шёл, ничего перед собой не видя, будто оглушённый увиденным. А из-за спины доносились отдельные слова команд и ругательства.

…Младший лейтенант Балакоев встретил его как старого знакомого, с улыбкой:

— Что-то вы рано сегодня. Только полвосьмого…

— Да-а, решил пройтись, поглядеть на город. Зато не опоздаю… — Джейк был серьёзен: гнетущие впечатления от увиденного оставили на душе осадок. Поэтому, наверное, и разговаривать ни с кем не хотелось сейчас. — Я бы хотел отправить сообщение, здесь где-нибудь есть компьютер?

— Прямо по коридору, третья дверь справа. На втором этаже. Сразу от лестницы. Это кабинет временного размещения, но майор Крауст сказал, что вы можете его занять, пока не подъедет ваш командир.

— Третья дверь справа. Второй этаж… — повторил Джейк, делая вид, что запоминает, а сам уже прикидывал в уме возможные пути бегства на случай разоблачения. Второй этаж — это нормально, если придётся убегать через окно. Это не десятый…

— А что, майор Крауст уже здесь?

— Да. С семи утра. Ему доложили о вашем приезде. Он хотел встретиться с вами лично, господин лейтенант. Сразу, как вы появитесь, — Балакоев стал серьёзным до деловитости, возможно, подействовал пример Джейка.

— Хорошо, тогда я сначала пойду к нему, — Джейк держался прекрасно. Как настоящий офицер! Он понимал, что строгость и деловой тон уменьшают возможность подозрения, отбивая у окружающих желание задавать вопросы не по делу.

— Обычно он с утра не так загружен. Вы поднимитесь к нему, а я сейчас сообщу о вашем приходе, — лейтенант Балакоев склонился над пультом коммутатора, защёлкал клавишами. — Приёмная майора на десятом этаже… Он примет вас, господин лейтенант, — произнёс через несколько минут, оторвав взгляд от экрана. Офицер Винклер почему-то не спешил уходить, точно ждал чего-то или кого-то, а потом спросил вдруг:

— Я хотел бы допросить одного пленного ниобианина, вы можете это устроить?

— Ниобианина? А что, это так важно?

— Он среди солдат, а я подозреваю, что он офицер. Уж лейтенант, как минимум. Хочу поговорить с ним, как доложу о себе майору Краусту. Заодно получу у него «добро» на этот допрос.

— Ладно. Я могу отдать распоряжение. Тем более, если разрешение вы точно получите.

— Получу! — Джейк упрямо сверкнул глазами. Ради предстоящей встречи с лейтенантом Барклифом он и не такое сумеет сделать. А майору можно наговорить всё, что угодно…

— Хорошо. — Балакоев кивнул головой. — Как я найду вашего ниобианина?

— Отсюда прямо по улице. Всего один квартал. Этот в белой майке. И сапоги у него офицерские. Он там один такой…

Руки лейтенанта были скованы за спиной наручниками, а сам он, среди этих стен, казался нелепым в такой одежде. Как бродяга на банкете в Императорском Дворце…

Больше минуты они молча рассматривали друг друга: Джейк, — сидя за столом, упираясь подбородком в переплетённые пальцы; и лейтенант Барклиф, — стоя посреди кабинета. Сейчас он был беспомощен в таком положении. И унижен. Хотя и смотрел сверху вниз, подняв упрямый, твёрдый подбородок со знакомой ямочкой.

— Как я погляжу, вам, лейтенант, и без офицерского мундира неплохо. — Джейк не сумел сдержать издёвку, хорошо ещё, что улыбку удалось скрыть.

— Зато тебе, мальчик, сионийские погоны на плечи не давят. — Барклиф мог отвечать лишь презрением, но презрением, по силе не меньшим, чем эта издёвка.

Он был прежним, он остался прежним, несмотря ни на что! Это был всё тот же лейтенант Барклиф. Он даже сейчас чувствовал своё превосходство, как всегда помнил о нём и смотрел на Джейка всё с тем же насмешливым презрительным прищуром глаз.

И Джейк вдруг понял, глядя на своего прежнего командира, что не скажет он ему ничего из того, что хотел сказать, представляя эту встречу. Попросту не сможет сказать. Не сможет он уничтожить его ни морально, ни физически, тем более. И даже думать об этом глупо. Но ни своя, личная слабость тому причиной. Нет! Джейк не чувствовал себя слабее. Ни тогда, ни сейчас. Если б знал свою слабость, ещё тогда бы покорился лейтенанту, признал бы его власть над собой. Но нет! Они были равны друг другу!

Это Барклиф ещё раньше Джейка понял. Может, поэтому и выделял его из всех остальных, хотя бы при помощи своих вечных придирок? И разговор тот завёл, о прошлом своём рассказывать начал. Доверил бы он это кому-то другому, кроме Джейка Тайлера, своего подчинённого, рядового Джейка Тайлера? Нет!!

— Почему вы не сказали, что вы офицер? — спросил Джейк. Теперь это была уже просто деловая беседа равных во всём людей. — Офицерам обещают лучшие условия…

— Да! — Барклиф усмехнулся. — Знаю! Два шага вперёд — и пуля в затылок…

— А-а… Теперь понятно, — Джейк хмыкнул, смерив его долгим взглядом с головы до ног.

«Да ЧТО тебе понятно?! Что тебе понятно, щенок?! Мальчишка!!» — готов был закричать Барклиф в ответ. Но сдержался. Было бы ещё перед кем отчитываться! Свой же подчинённый… Да ещё и перебежчик… Дрянь!.. Предатель! Что он может знать о том, что произошло в ту ночь?! Его ведь уже не было в части…

Авианалёт провели под утро, около пяти. Как раз в такое время, когда спали все: солдаты и офицеры в своих казармах, часовые на местах и, видимо, охрана с обслугой противовоздушного комплекса защиты.

Глупая беспечность, ставшая роковой для большинства погибших.

Сирена включилась, когда бомбы уже рвались, казалось, над самой головой. Нет, так просто со сна показалось, и от неожиданности. По-настоящему самолёты прошли для начала над полигоном, первыми бомбами уничтожили зенитки, а потом взялись за казармы.

Земля дрожала, как в ознобе, от каждого разрыва. Началась паника. Барклиф выскочил одним из первых. Торопился к своим, в свою третью бригаду. Успел лишь натянуть брюки, сапоги на босу ногу и захватил личное оружие. О фуражке даже не вспомнил. Забыл и про китель…

Казарма выдержала прямое попадание, но крыша и потолок провалились внутрь, перекрытие сохранилось лишь кое-где, ближе к углам.

Трудно было поверить, что при таких разрушениях может выжить хоть кто-то. Но из тридцати подчинённых способными держать оружие в руках оказалось девять человек. Ещё четверых удалось откопать под завалом уже при свете дня. А сержант Торнтон, видимо, погиб ещё во время первого удара. Живым его никто больше не видел…

…Появлению своего лейтенанта они обрадовались, как дети, заметно приободрились. Но всё было намного хуже, чем показалось на первый взгляд. Из тринадцать не было ни одного совершенно здорового. Надолго ли их хватит, если придётся держать оборону? Да и о какой обороне может идти речь, когда на руках считанное число патронов и не у каждого есть автомат?

Налёт переждали в дальнем северном углу спальни, под прикрытием провисшего потолка, готового обрушиться на головы в любой момент. А потом, пока земля и все, кто выжил в этом аду, приходили в себя и привыкали к звонкой тишине, начали готовиться к бою. Спинками и кроватными сетками загородили проломы в стене, закрыли окна, расчистили место для раненых, подготовили позиции для стрельбы. Но никто из сионийцев, видимо, не думал, что после такой бомбёжки кто-то мог уцелеть. Развалины в первый же день проверять не стали. И они в напряжении и в полной готовности просидели до ночи. А за стенами что-то происходило. Слышно было стрельбу. Из своего оружия, из сионийского. Ревела бронетехника. Кричали люди. Кто? Свои или чужие? Не понять! Язык-то одни…

Сопротивление прекратилось к полудню. Сионийцы полностью заняли часть. О подробностях можно было лишь гадать. А ночью Барклиф решил отправить кого-нибудь в разведку. Необходимость разведать обстановку, подготовить пути к отступлению позволяла рискнуть парой своих солдат. Но нужны были добровольцы. Самые здоровые, самые рисковые люди.

О том, что можно не вернуться, он не стал им объяснять, это каждый понимал. И всё равно вызвались многие. И Колин — Колин Титроу! — среди них! От него такого порыва Барклиф ожидал меньше всего. Он-то знал, что если этот солдат и решится на подобное, то никак не ради ближних. Но рядовой просился, просился с удивительной для его натуры горячностью. И Барклиф согласился! Почему? Ведь понял же почти сразу, что это ошибка, большая ошибка, фатальная в их положении.

Но кого тогда отправить? Мокошина? У него выбито плечо. Неру? Ему только и идти в разведку с переломанными рёбрами. Да и другие немногим лучше. В этот раз Титроу больше всех повезло. Почти ни царапинки!

И они ушли! Титроу и Моралис. Смуглый красавчик Моралис. Барклиф знал из личного дела, что он до армии наркоманил, состоял в какой-то шайке. И в строй попал по той же дорожке, как и многие. Но лучшего варианта при имеющемся раскладе не составить. Или два самых здоровых, но не благонадёжных, или хорошие, проверенные ребята, но с такими травмами, что отправлять их — сущее безумие.

То, что они нарвались на неприятности, ясно стало сразу же, как только открылась стрельба. Барклиф ловил каждый выстрел. Но очень скоро, почти сразу, один автомат замолчал. А другой отстреливался долго, очень долго, одиночными выстрелами. Берёг с таким трудом, поштучно, собранный запас. Все ждали, что вернётся хотя бы один, последний. И даже, когда начало светать, когда остальные уже потеряли надежду, Барклиф весь день и следующую ночь прождал у разлома в стене. Просидел с полупустым пистолетом в руке, но не позволил загородить пролом кроватной сеткой. Ждал. Надеялся.

А потом на следующий день умер Арделли. Он с самого начала был плох. Из-под обломков его откопали последним. С переломом обеих ног, с внутренними разрывами и повреждением лёгких, он нуждался в срочной операции. А врачи были только у сионийцев.

Остальным, кто был ранен, тоже с каждым часом не делалось лучше. Без медикаментов, даже без элементарных антибиотиков их ждало то же самое. Не было никакой еды, воду собирали из перебитых труб, с риском для жизни пробираясь в умывальник в другой части казармы. Да и патронов тоже почти не осталось. Чего ждать в такой ситуации? Медленной смерти от голода, от ран, от постоянного ожидания. Или сдаться в плен на милость победителей? Насчёт себя Барклиф ни на что не надеялся. Он был офицером. Но рядовым обязаны были оказать помощь. В соответствии с Межпланетным Кодексом. Ведь не звери же они, эти сионийцы.

Случилось то, что случилось. Возможно, его солдаты возненавидели его ещё больше после того шага, но сионийцы никого из них не тронули, по крайней мере, на его глазах. Сам же Барклиф в творящейся неразберихе попал совсем в другую группу, где не было больше знакомых ему лиц, и отправлен без всяких допросов на расчистку города. Там, видно, как посчитали, руки его были нужнее, чем знания и мозги.

Барклиф не пытался скрыть своё звание. Отнюдь! Но теперь этот сволочной мальчишка, неизвестно каким образом очутившийся здесь, да ещё и в шкуре сионийского штабного офицера, пытался намекнуть на отсутствие кителя, на то, что он, лейтенант Императорской Армии, пытался уничтожить следы своего офицерского звания! Гадёныш!

— Почему ты здесь? Ты должен был…

— Гнить в лесу, да? — Джейк перебил его резко, вскинув голову и встретив глаза своего недавнего командира и врага. — В лесу, в шахте на титановом руднике. Так же, как и трое других парней. Да, должен был… Только интересно, кому я должен? И что?

— Нормальные мысли, как раз для предателя. Ты служил Императору, рядовой, если ещё, конечно, помнишь об этом. Служил своему государству, Ниобе, наконец… — Барклиф осёкся, замолчал, чувствуя, что слова о долге перед родиной и патриотизме из уст пленного звучат как-то фальшиво.

— Вы знали про рудник. С самого начала знали. И чем всё это закончится для нас — тоже знали. — Джейк не мог сидеть, он слишком нервничал, вспоминая пережитое, представляя то, что ждало их, не сложись обстоятельства так, как они сложились. Поднялся из-за стола, заходил по комнате. Два шага влево, два шага вправо. От стола к стене и обратно.

— Я предупреждал тебя, рядовой…

— Да, я знаю. Я понял это… — Тут Джейк остановился как раз напротив Барклифа. — Но почему именно меня? Да, я понимаю, меня вы ненавидите…

— И сейчас даже больше, чем раньше! — Барклиф смотрел на погоны на плечах Джейка. Его чуть ли не тошнило при виде золотых нашивок. И он не скрывал своего презрения. Презрения, смешанного с крайней брезгливостью, как будто глядел на что-то отвратительное и мерзкое.

— Это всего лишь форма, лейтенант. И от этой формы зависит, доживёте ли вы до завтра. — Джейк отвернулся, снова сел на место. Теперь он чувствовал, что успокоился, что он в состоянии справиться с собой в этой ситуации.

— О-о! — Барклиф рассмеялся хрипло надорванным смехом измученного человека, скрывающего своё состояние. — Ты, мальчик, пытаешься напугать меня? Ты — гвардеец?! Маменькин сынок! Разве ты уже научился показывать зубы?

Лицо Джейка при этих словах осталось спокойным, он обдумывал что-то, а потом неожиданно спросил:

— Что стало со всеми?

— С кем? — Барклиф даже немного опешил. Он ждал чего угодно, но только не этого делового тона уже зрелого, вполне сложившегося человека, а не того двадцатилетнего мальчишки, каким ему помнился рядовой Тайлер.

— Ну, с Крисом, с сержантом Торнтоном! С остальными ребятами.

— Все, кто выжил, сейчас в госпитале для военнопленных. А Торнтон погиб, погиб при бомбёжке. — Барклиф смотрел на Джейка сверху вниз. Тот сидел, опустив голову, скрывая взгляд, смотрел на руки, стиснутые до боли в суставах. Они настолько хорошо понимали друг друга, что Барклиф знал, какой вопрос сейчас хочет, но не может задать Тайлер. — Неру был жив, когда я видел его в последний раз. Был ранен и довольно тяжело, но не смертельно… Он будет жить.

Джейк кивнул в ответ, чуть-чуть поводя подбородком, давая понять, что слышит.

Сейчас их разговор стал именно таким, каким он и должен был быть с самого начала: общением равных, без нападок, оскорблений и унижения.

— Я не знаю, имеет ли это сейчас хоть какую-то важность, но приказ не был выполнен. Рудник остался не взорванным. И капитан погиб. Я не знаю, что стало с остальными… Я не знаю, что станет со всеми нами. Мне просто очень хочется, чтоб всё стало, как раньше. Без войны…

Джейк закрыл руками лицо, как будто хотел отгородиться от всего мира. Почему-то он не боялся теперь показаться Барклифу слабым. Да и тот молчал тактично. Да, они слишком хорошо понимали друг друга. Слишком хорошо, чтоб оставаться врагами.

Да и что она стоит теперь, эта вражда, когда в мире происходят вещи куда сложнее и серьёзнее? События, абсолютно не зависящие от их воли, от их желания. Просто каждый пытался приспособиться к ним с одной лишь целью: выжить. Но любой ли ценой?

Предательство и плен — так это выглядит со стороны! Но, не рассказывая друг другу подробностей, они понимали, что каждый из них остался при своих принципах. Тайлер в форме врага, но не способный на предательство, и Барклиф — в унизительном для него положении, но зато в ладу со своей совестью, не отяжелённой десятком бессмысленных, бесполезных смертей.

— Я мог бы, конечно, пообещать вам помощь, пообещать свободу, но это не в моих силах. Всё, что могу, я попытаюсь сделать. Хотя от меня вы никогда не примете помощь. Ведь так? — Барклиф никак не отозвался на этот вопрос, даже не кивнул, но ответ и так был ясен им обоим. Каждый умирает в одиночку. И выживает сам…

Янтарная ароматная жидкость покачивалась в широком коньячном бокале, и в ней, казалось, заблудился солнечный зайчик, прокравшийся в кабинет сквозь панорамное окно, занимающее всю стену. Марчелл стоял у окна, задумчиво смотрел на улицу, будто совсем забыл про бокал, утонувший в широкой ладони.

— Вы уже знаете, наверно, что через три недели в этом городе пройдёт важная встреча, — заговорил он после долгого молчания, повернув голову к собеседнику.

— Ну-у, я слышал кое-что неопределённое, — точно отдаляя неприятный момент, протянул майор. — Но только разговоры, господин главнокомандующий, ничего конкретного. Но раз уж вы здесь, собственной персоной…

— Да, мне хотелось бы привести этот городок в более или менее приличный вид. Для такого дела можно и постараться. — Будто спохватившись, Марчелл отхлебнул немного из бокала. Совсем крошечный глоток. И аж глаза прикрыл от удовольствия. — Ммм… Вы знаете толк в спиртном, майор…

— О, что вы, господин главнокомандующий. — Крауст был польщён, хотя и рассчитывал на подобный комплимент, подобрав именно эту бутылку. — Этот коньяк мы позаимствовали из коллекции бургомистра Тонненга. Сорок лет выдержки… И этот ещё не самый лучший…

— А лично познакомиться можно с таким знатоком, как этот бургомистр Тонненг? — Марчелл заметно расслабился, даже улыбнулся уголками губ, но взгляд остался серьёзным.

— Вообще-то сейчас он не в этом городе. — Крауст замялся, отвёл взгляд. — При отступлении войск многие эвакуировались…

— Понятно. — Марчелл коротко кивнул. — Через три недели здесь соберутся представители Демократического Совета. Пожалует сам Император. — Снова вернулся к делам без всякого перехода. — Чайна-Фло пока лишь напоминает мне одну большую помойку. Вы уже предприняли хоть какие-то попытки к облагораживанию города, майор?

Крауст заёрзал в кресле, поставил свой бокал на стол:

— Ну, мы используем пока лишь силы военнопленных. Планируется многое… Но нехватка техники, специалистов, рабочих рук… Поначалу речь шла только о заселении. Поэтому и взялись в первую очередь за жилые кварталы… Что-нибудь временное для начала…

— Начинать придётся с центрального проспекта. От Космопорта и дальше. Генералу Юдовичу я уже говорил об этом.

— Ну, да! Он в этом больше моего смыслит, да и возможностей у него, сами понимаете, господин главнокомандующий, побольше моего. Я всего лишь штабной офицер. — Крауст повеселел. Он не был крайним в цепочке подчинённых, над ним стояли такие, как генерал Юдович, значит им и отвечать…

— Вы здесь уже сколько? Две недели! Может, даже больше. Я же только вчера вечером приехал. Пока генерал на планёрке, вы можете ввести меня в курс дела, майор. — Марчелл снова сделал глоток из бокала, пряча ироничную усмешку. А по-том опять отвернулся к окну. Отсюда, с десятиэтажной высоты, из кабинета майора, открывался такой вид, что им можно было любоваться часами. Одно здание ОВИС стоило отдельного слова. Отделение Сети, всего одно из множества разбросанных по планетам зданий, как всегда не было похоже на все остальные. Два отдельно стоявших корпуса. Главный, центральный, пятнадцатиэтажное призматическое строение, вытянувшееся вдоль всего квартала. А рядом параллельно ему — меньший корпус — двенадцатиэтажный, с площадкой для аэрокаров. Оба корпуса соединяли галереи, крытые стеклопластом. Здесь размещались горизонтальные лифты и переходы, связывающие два корпуса в одно целое. Сверху, из кабинета Крауста, прозрачные галереи были видны как на ладони. Хорошо различались люди и их лица. Здесь и высота-то небольшая. Прозрачные крыши верхнего ряда галерей доходили до восьмого этажа центрального корпуса.

Странно, что при бомбёжке города ни одна бомба не попала в такое большое сооружение, как это отделение Сети. Ни одной трещинки в покрытии! Хотя, что в этом удивительного? «Информаторы» дружат со всеми и всегда получают лишь выгоду, а не убытки. Почему эта война должна быть исключением? Они умеют лавировать в любой момент истории между такими глыбами, как Демократический Совет и Императорский Двор.

Что-то, видимо, случилось или планёрка кончилась, но толпы военных нахлынули волной. Все галереи заполонили люди в мундирах. При более внимательном взгляде потоки эти распадались на маленькие группки по двое-трое и больше.

Марчелл рассеянным взглядом наблюдал за людьми. Военные. Одни лишь военные. Все штабные. А может, и нет? По нашивкам так сразу не скажешь. Молодых немного. По большей части к сорока годам. Возраст, когда человек уже умеет скрывать свою радость, вырываясь на волю из конференц-зала.

Скучающий взгляд Марчелла скользил по лицам, по фигурам, ни на ком конкретно не задерживаясь. Люди. Сотни людей. Сколько их уже прошло перед глазами за годы жизни? И сколько ещё пройдёт?..

И тут вдруг аж вперёд подался, чуть носом не упираясь в стеклопласт. Задохнулся от неожиданности при виде такого сходства.

Гвардеец!!! Гвардеец из окружения Императора! Но где?! Где я его видел? На какой именно встрече? Ведь Он же всегда появляется с парой таких мальчишек! Со своими гвардейцами! Да! Этот парень был тогда в форме гвардейца. Чёрный бархат, серебряные нашивки… Он стоял за спиной Императора. Он? Ну, точно, он!!! Интересно, и что он ЗДЕСЬ делает?!

Марчелл не отрываясь смотрел в окно, боялся потерять из виду знакомое лицо. А «гвардейца» в этот момент окликнул другой офицер. Они остановились прямо посреди коридора, заговорили о чём-то. Интересующий Марчелла человек стоял как раз к нему лицом. И чем дольше тот глядел, тем больше убеждался в том, что он уже видел этого светловолосого большеглазого парня. И видел именно в форме военного. А если точнее, то в чёрной с серебром форме императорского гвардейца.

— Что, узнали знакомого? Здесь многие с Сионы… — спросил Крауст, торопливо изучая галереи и не понимая, что именно могло привлечь внимание гостя.

— Вон, те, двое! — Марчелл чуть двинул бокалом; коньяк качнулся, распространяя терпкий аромат. — Этот лейтенант… Вы знаете его?

— Лейтенант? Который из них? — Майор нахмурился, глядя сверху вниз. Людей там уже заметно поубавилось. Но два офицера всё ещё говорили о чём-то. Их обгоняли идущие мимо, кто-то неосторожный толкал плечом.

— Да вон тот же! — В голосе Марчелла зазвучали нотки раздражения и непонятная Краусту нетерпеливость. — Светленький! Он стоит к нам лицом… Вы хорошо его знаете, майор?

Крауст молчал с минуту, будто вспоминал ещё что-то, а потом, очнувшись, заговорил:

— Ну, да! Знаю, конечно же… Это Винклер. Лейтенант Винклер. Он был у меня сегодня утром. Прибыл сюда вчерашней ночью… Он сразу после училища… Хорошие отзывы. Я знал его отца… Лично знал… Парень весь в него, с головой… Правда, единственный ребёнок в семье. Потому и направили сюда, подальше от линии фронта. Правда, по дороге сюда он уже и в госпитале побывать успел… Не повезло ему…

— А его самого лично вы тоже знали до этого, майор? — Марчелл провожал цепким изучающим взглядом удаляющихся офицеров до тех пор, пока они не вошли в лифт. Только потом повернулся к собеседнику.

— Ну, вообще-то нет, — протянул Крауст неуверенно. — Когда я был у Кредера Винклера в последний раз, он, — кивок в сторону окна, — уже учился в училище. С тех пор лет восемь прошло…

— Значит вы не можете утверждать стопроцентно, что этот офицер — Винклер, да? — Марчелл задавал вопросы, сути которых Крауст никак не мог понять, а сам уже обдумывал что-то совсем другое, стоял, полуприкрыв внимательные глаза.

— Я не понимаю, в чём дело, господин главнокомандующий. Вы сомневаетесь во мне, или…

— Или? — Марчелл чуть подался вперёд, привстав на носочках. — Я сомневаюсь в своём уме, майор. В своей памяти. В своих глазах. Но не в вас.

…Этот Винклер… Винклер… — задумчиво повторил имя несколько раз, точно проверял его звучание, его вкус. Нет, в памяти не возникало никаких ассоциаций, но вот Император и гвардеец за Его спиной всё ещё стояли перед глазами. Он мог ручаться, что картинку эту где-то видел, видел и не так давно. Когда же? И где? Где?

Озарение пришло неожиданно, вспышкой. Яркой и образной картинкой. Совет на Фрейе!!! Накануне войны. Переводчик с гриффитского! Да!!! Да-да! Гвардеец! Он-то и стоял за спиной Императора. На совете во время встречи.

Крауст растерянно хлопал глазами, так ничего и не понимая.

— Мне нужна ваша помощь, майор. — Марчелл повернулся к нему. Не дожидаясь согласия, продолжил: — Запись совещания на Фрейе… Вы можете сделать так, чтоб я мог просмотреть её? И чем быстрее, тем лучше…

— Запись совещания на Фрейе? — переспросил Крауст изумлённо. — Боюсь, это не в моих силах. Архивные записи и вся другая документация — это работа «информаторов». Мы всего лишь временно занимаем их здание, но они не передавали нам свои архивы. Господин главнокомандующий… Мы не вмешиваемся в их дела…

— Но договориться вы хотя бы можете? Ну, ладно, пусть не запись, хотя бы распечатку вы можете достать?

— Если это так срочно, господин главнокомандующий, то можно договориться с ОВИС. С заведующим архивом…

— Договоритесь, майор, договоритесь! Скажите, что я хочу получить распечатку с той записи. И побыстрее, пожалуйста!..

Главный архивариус Отдела Сети сидел в кресле, сложив на коленях длиннопалые расслабленные кисти. Ленивое, точно скучающее лицо, вялая улыбка на губах, только из вежливости.

— Вас должны были осведомить, что запись эта сделана незаконно. Мы записывали встречу на Фрейе, наша работа — фиксировать события, творящиеся в мире. Бесстрастно фиксировать, господин Марчелл… — Марчелла давно уже не называли просто господином, чаще по званию или по занимаемой должности. Это обращение резануло слух. Марчелл вскинул голову, оторвав взгляд от распечатанных «кадровок» записи, которые он торопливо просматривал, небрежно рассыпая по столу.

— Я знаю, кто вы, меня предупредили. Но военные звания и прочие тонкости вашей жизни не имеют значения для истории и нас они не волнуют, — «информатор» выглядел так, что сложно было представить, что его вообще может хоть что-то волновать. Полное равнодушие в каждой чёрточке лица и даже в принятой позе. — Император Ниобы, как мне помнится, был против этой записи, — продолжал архивариус с поразительной лёгкостью перескакивая с одной темы на другую. — Поэтому нам хотелось бы, чтоб вы, господин Марчелл, были единственным человеком, кто смотрит эти распечатки.

Марчелл кивнул головой, соглашаясь, сам он продолжал своё дело. Кадры. Кадры. Десятки. Сотни. С различных ракурсов.

Первые он смотрел тщательно, но запись велась ещё до начала совещания, ещё до появления Императора. Потом только мельком взглядывал на картинку и отбрасывал в сторону.

Вот они! Император и Его мальчики. Кадр, где они шли по коридору в окружении эскорта сопровождения из «информаторов».

Теперь Марчелл смотрел внимательнее, но тот, кто был ему нужен, не встречался как на зло. То его кто-то заслонял. То кадр был нечётким, то ракурс неудачный.

Ещё несколько десятков отброшенных фотокадров. И долгожданная картинка оказалась у Марчелла в руках. Как раз тот момент, когда этот — именно этот! — гвардеец представлял Императора собравшемуся Совету, перечисляя титулы и звания. Вот он, красавец! — Марчелл не сдержал довольной улыбки. — В полный рост. От макушки до носочков сапог.

Просмотрел ещё десяток распечаток. Нашёл ту, где гвардеец получился один на весь кадр. Уже тогда, во время совещания, когда он стоял за правым плечом Императора невидимой, незаметной тенью.

Оказывается, заметной, ещё какой заметной, когда надо!

Марчелл был доволен. Память его и на этот раз не подвела.

С минуту он внимательно изучал портрет гвардейца, поедал глазами.

Лейтенант Винклер — он же гвардеец Императора!

«Грязно, грязно играете, Его Величество!.. И за что Ваши Органы звания получают?»

— Монтелли! — крикнул своего ординарца-подполковника.

Джейк не знал, с чего начать, и как вообще сообщить такую новость, он тоже не знал, поэтому долго не мог решиться. Собравшись с духом, всё-таки заказал разговор с Ниобой, пользуясь «информаторской» линией связи. С чего начать такой трудный разговор, он думал долго, но когда на экране видеофона появилась Маккинли, он забыл всё, с чего собирался завести это знакомство, если только его память могла хоть что-то забыть.

— Здравствуйте… Добрый день!.. — Всё! Дальше этих слов беседа не пошла. Глядя на собеседницу, он пожалел, что вообще взялся за это дело. Выдержит ли? А может, лучше было не сообщать ничего? Когда человек ждёт, он хоть на что-то надеется…

— Здравствуйте! — женщина кивнула головой в ответ. Она держалась с достоинством. Немного строгое суховатое лицо с чётко очерченным подбородком. Но мягкие, легко улыбающиеся губы и взгляд, пронзительный, казалось, проникающий в мозг, извлекающий оттуда только-только оформляющиеся мысли. Под этим взглядом Джейк вдруг почувствовал себя ещё скованнее. С огромным трудом сумел справиться с собой, вдохнув и выдохнув несколько раз. А потом сказал всё, разом:

— Я от Дюпрейна… Он просил связаться с вами…

Женщина промолчала, продолжая смотреть в упор на Джейка. Она старалась сохранить бесстрастное выражение. Ей это удалось. Но Джейк опытным глазом сумел заметить, каких это стоило ей усилий. Недюжинной силы воли человек, подумал с уважением. Такая новость. А у неё по лицу лишь точно рябь пробежала, как при помехах на связи.

— Как это случилось? — Джейк ждал этого вопроса и всё равно смутился, нахмурился. — Только честно! Не надо лжи, прошу вас! — она повысила голос невольно, и в его нотках зазвучал скрытый плач. — Вы были рядом?

— Был! — ответил честно. Смотрел ей в глаза и понимал: ему самому тяжело заново, вспоминая, переживать подробности тех прошедших дней. Тяжело и больно. Хоть плачь… А как же ей?

…Лейтенант Бертино, тоже состоящий в роте компьютерного обеспечения, появился на пороге неожиданно. Не ждал его никто в эту минуту.

— Винклер! Ты снова здесь! Так я и думал, — прошёл к своему столу. — Обед же сейчас!.. Обеденный перерыв… Или опять что-то интересное поступило? Сообщение какое-то, да? — Шагнул поближе, пытаясь поверх плеча разглядеть изображение на экране компьютера.

— Нет! Не было никаких сообщений! — Винклер совсем отключил компьютер, крутанулся в кресле, глянул хмуро, недовольно, исподлобья.

Этот новичок был не из разговорчивых, но тот, кто знакомился с мастерством его рук, закрывал глаза на эту черту его характера. С компьютером он просто чудеса творил. С таким чутьём место только здесь, хотя Винклера направили сюда лишь временно.

— Хм! — Бертино хмыкнул, отвернулся, но потом, вспомнив что-то, сказал: — Тебя ищут, ты знаешь? Тебя сам майор Крауст спрашивал… Тебе бы лучше не дожидаться… Сам беги к нему…

— Меня? — Винклер перебил его, не дал договорить. — Мы же виделись сегодня утром… Он ничего мне не сказал…А это не шутка?

— С начальством не шутят! — Бертино усмехнулся. — Когда командование начинает интересоваться подчинёнными, хорошего не жди…

Джейк и сам это понял. Неужели раскрыли?! Так быстро! Бежать, значит, надо! Бежать! Прямо сейчас! Так, ладно, главное — не дёргаться, не паниковать. Выйду к майору, а там по коридору — и на улицу! И кому какое дело, куда пошёл? А в городе ещё посмотрим, догонят или нет?

Дверь в компьютерный зал откатилась бесшумно, и они оба вскинулись разом, вытянулись в струнку: на пороге стоял подполковник.

— Вольно! — Он прошёл вперёд, разглядывая их поочерёдно. Спросил, наконец: — Ну, что, лейтенант Винклер не появлялся?

— Да он и не исчезал никуда, господин подполковник! — Джейк шагнул вперёд, откозырял браво. Вряд ли кто сумел заметить в его взгляде затаившуюся тревогу, он сумел и на этот раз скрыть свои чувства.

— Тебя, лейтенант, начальство жаждет видеть. — Подполковник Монтелли улыбнулся довольно дружелюбно, легко подтолкнул Джейка под локоть на выход, а там их обоих уже ждали два автоматчика из сопровождения.

— Что-то серьёзное, да? — Джейк испугался не на шутку, а сам уже искал глазами, куда бы броситься в сторону. Опасность он почувствовал даже кожей. Неспроста такое внимание, ох, неспроста! Бежать надо было раньше, ещё до планёрки. А ты, дурак, зря время потерял…

Нет, тебя не майор хочет видеть, у него ординарец помельче будет, а кто тогда? Кому ты успел уже на глаза попасть?

А подполковник шёл следом, ни на шаг не отставая. Чуть дёрнись — и всё!

Бертино проводил их взглядом, а потом уселся за стол, где только что сидел Винклер. Включил компьютер, но случайно нажал не на ту кнопку. По экрану побежала строка: «Возврат! Связь восстановлена: Гриффит — Ниоба. Чайна-Фло — Ниобата… Возврат!..»

Бертино быстро отключился. С ужасом уставился в опустевший экран. «Он связывался с Ниобой?! Зачем?? Для чего? С Ниобой! Они же наши враги!.. Боже мой, он, что, предатель? Или подослан Органами?! Что же тогда делать? Что?!» Он обхватил голову руками, зажмурился, задыхаясь от ужаса.

Джейк переступил порог, шаг, ещё один — по инерции. И остановился посреди комнаты, прищёлкнув каблуками, вытянув руки по швам. Майора Крауста здесь не было, зато был какой-то другой человек, в гражданском. Он хоть и стоял спиной у широкого, на всю стену, панорамного окна, но от ощущения чего-то знакомого в его облике у Джейка в груди похолодело. Мужчина медленно повернулся — и чеканный доклад, готовый сорваться с языка, застрял в горле. Джейк несколько долгих до бесконечности секунд смотрел ему в глаза, а потом перевёл взгляд ниже, на бокал в руке главнокомандующего, на искрящуюся коричневую жидкость, всколыхнувшуюся при движении.

Усилием воли заставил себя не вздрогнуть, не отшатнуться, не отвести взгляда. Снова поднял глаза, и, глядя прямо в самые зрачки, доложил:

— Лейтенант Винклер по приказанию явился, сэр!

Голос остался прежним, как и раньше, звонким, чистым, без нотки страха или растерянности. Вот только в ногах появилась нехорошая знобкая слабость. Сейчас бы Джейк и шага не сделал, он просто стоял всё так же по стойке «смирно» и смотрел на сионийца. Широкоскулое лицо редко улыбающегося человека. Как оно было знакомо! Один раз его Джейк видел лично, и несчётно — по стерео, в новостях межпланетного канала.

Марчелл! Кристофер Лорио Марчелл!

Именно так его и объявляли во время интервью, так же это имя прозвучало, наверно, и на заседании Совета на Фрейе.

«Узнал?? Или не узнал?»

Узнал! Сердце предательски громко и часто ухало в груди, а потом вообще оборвалось. Пусто стало внутри, до звона в ушах, до ужаса.

Узнал!!! Узнал!! Узнал!

Лицо Марчелла казалось непроницаемой маской, но Джейк видел нехороший злорадствующий огонёк в его глазах, видел незаметную никому улыбку в уголках губ. Ошибки тут не было никакой. Они оба узнали друг друга. Сразу! С первого же взгляда. Оба военные, они имели отличную память на лица.

Марчелл приблизился очень медленно, как крадущийся хищник, подошёл почти вплотную, на ходу скользящим движением толкнул бокал по столу.

— Не ожидал, правда? — Улыбнулся, но скупо, не растрачивая попусту свои эмоции. Улыбнулся только глазами, их недобрым, несущим опасность прищуром. — Привет Императору!

Джейк не шевельнулся, хотя в голове родилась бредовая мысль: пистолет из кобуры — и прыжок в сторону, за стол, к креслу, под защиту его спинки. Останавливало только одно: два автоматчика по обеим сторонам двери.

«Как глупо, как глупо попался! Мальчишка бестолковый!.. Ведь знал же, сразу понял, куда шёл!..»

— Вездесущий вы народ, гвардейцы! — продолжал Марчелл. Он будто угадал мысли Джейка и сразу же пресёк все возможные попытки: движение бровью — даже без словесного приказа! — и Джейк почувствовал, как руки солдат вцепились ему в локти. Пока без применения силы, без боли, но давая понять, ЧТО последует при малейшем, пусть даже неосторожном движении.

Марчелл вытащил пистолет сам, удобно переложил его в другую руку. В каждом движении угадывалось мастерство первоклассного стрелка.

Щёлкнул предохранитель. Дуло упёрлось сбоку, под нижнюю челюсть. Холодный металл ожёг кожу, но Джейк не дёрнулся, только сглотнул.

— Видит Бог, как я хочу спустить курок! — Марчелл всё также улыбался одними глазами, но голос его был спокойным, со зловещей хрипотцой. — Ведь и ты тоже этого хочешь, гвардеец, не правда ли? Не меньше моего… А почему? Потому, что ждут теперь тебя вещи куда страшнее пули в голове. Следствие, глубокий допрос, возможно, промывка. Судьба наркомана…

Джейк чуть двинул подбородком, вдыхая аромат дорогого коллекционного коньяка — аромат дыхания главнокомандующего. Это движение автоматчики восприняли, как попытку освободиться, — руки заломили назад до хруста в суставах, до непереносимой боли. Но Джейк только зубами скрипнул, стиснул челюсти так, что скулы онемели. Но ни стона, ни звука!

— Ничего хорошего для тебя, гвардеец, — протянул Марчелл укоризненно. — Уже представляешь, да? — Он ещё сильнее надавил на рубчатую рукоять оружия. — А так — бах! — и всё! Правда, легко? — И тут неожиданно влепил другой рукой прямо под рёбра. Джейк выдохнул воздух без стона, только выдохнул, а на вдох своих сил уже не хватило.

— Я ведь тебя помню, даже слишком хорошо помню, — продолжал Марчелл, опустив пистолет, не глядя на Джейка намеренно, но краем глаза наблюдая за ним в ожидании хоть малейшего движения, хоть крошечной попытки освободиться или оказать сопротивление. Марчелл ненавидел Императора Ниобы кровно, ненавидел всё, что с Ним было связано. Ненавидел до нервной дрожи. А тут — как подарок свыше! — гвардеец, императорский гвардеец. В лице этого двадцатилетнего мальчишки, с завидной твёрдостью сохраняющего остатки самообладания, Марчелл видел всю ущербность императорского правления, всё то, что шло в разрез с представлениями любого демократически настроенного сионийца. — Гвардеец-переводчик. Тень Императора! — Короткий ироничный смешок. — Пусть теперь Император тебе «спасибо» скажет. Ведь гвардейцы нам ещё ни разу не попадались… Грязно играете! — Резко перевёл глаза на Джейка, упрёк выкрикнул прямо в лицо. При этом чуть рукой двинул, будто замахнуться хотел для второго удара, но сдержался почему-то, добавил лишь: — Для такого-то дела могли и постараться.

Я ведь теперь с тебя шкуру спущу. — Марчелл зловеще улыбнулся. — По старому знакомству… Я уж прослежу, чтоб из тебя всё выцедили, до последней капельки…