Восход Сириуса, часть 2 - Битва за хрустальный гроб

Глава 1. Понеслось

Я помню – лето, сосновый бор,

Сухой валежник, тупой топор

Сидим мы в баре уже который час

И вдруг от шефа срочный летит приказ:

– Летите, мальчики, на восток!

Бомбите, мальчики, городок!

Семнадцать тонн – немалый груз

И мы летим бомбить Союз!

Народная песня 1970-ых

Германия, Ганновер

– Хорошо отнырялся? – спросил у бригадира Фур, примкнув магазин под ствол «русака» и передёрнув затвор.

– Снаряжение было так себе, но клиент солидный. – Сотерель смотрел в наладонник, где жила активная план-схема – движение людских масс, улицы, машины, позиционные точки ручных телефонов и метчиков, пульсирующие посты полиции. Жаль, схема не всё отражает. Сплошной охват недостижим, а нелегальная подключка видит дай бог треть доступной информации. Но опытным работникам и этого хватает.

– Что за тип наш заказ?

– Студент. Либерал. Борец за равенство овец.

– Чего равнять? они и так все одинаковые, из одной пробирки…

– Активист. Лидер молодёжного чьего-то там крыла. Живёт с овцой, в басурманском районе, хает крестоносцев. В будущем грозится идти в бундестаг.

– О-о-о… Таких надо причёсывать, пока маленькие. А какая у него овца?

– «Мавританка Wa26», пятого поколения.

– Отсталая. Она заказана?

– Да. – Бригадир сделал жест, не допускающий двояких толкований.

– Ясно. Дай портрет.

Они за полдня слетались к месту работы со всех сторон света, по пути читая сведения о заказе. Одни были знакомы, как Фур и Сотерель. Другие работали под псевдонимами и номерами, только по связи. Заказчик знал лишь бригадира.

– Едем, – скомандовал Сотерель. Пилот мягко послал вперёд мощный внедорожник, лощёный, словно тачка городских пижонов. – Всем – выход на позиции. Полевые группы, штаб – доложить готовность.

– Первая… Вторая… Есть штаб, – отозвались рассыпанные по Ганноверу работники.

Денёк выдался славный, настоящая «февральская лазурь»; солнце едва заметно пригревало, и толпа манифестантов на площадке у Чумной колонны выглядела ярко, будто цветочная клумба. Плакаты они повернули к камерам телевидения, чтобы Германия и мир видели их лозунги: «Великая Чума – позор Европы!», «В путь, к покаянию!», «Овца = Человек, Агнец = Бог», «Долой монахов, инквизицию и Лапчатый крест 1!» Оратор вещал в мегафон:

– Пятеро из ста немцев прячутся от жизни в монастырях, истязают себя безбрачием, остальные выворачивают души под тоталитарным контролем папы римского! А если вы не ходите в церковь и не смотрите её каналы – вас подстерегает Лапчатый, готовый оболванить каждого! В школе, в университете, в летнем лагере – повсюду!

Молодняк у колонны кипел и свистел, потрясая плакатами. Мимо потоками неслись авто. По тротуарам спешило озабоченное поколение отцов и матерей, иногда с тревогой поглядывая на митинг. Во множестве топали и шаркали ногами дедушки, бабушки – согнутые остеопорозом, с жабьими лицами, лягушачьими глазами; сплошь губчатая болезнь. Улыбчивые овцы и бараны смотрели в сторону колонны искоса, с опаской. Шуцманы в оцеплении привычно озирались, чтобы «лапчатые» патриоты не устроили драку с либералами.

– Мы выжили всех, кого звали «чужими», других уморили чумой, и что нам осталось? Мы стали выращивать рабынь из яйцеклеток, сделали их сиротами и объявили полулюдьми. А Еврозона? Сотни лет миллионы людей гибнут в резервации, пока наши канцлеры кудахчут о вымирающей Германии. С этим пора кончать! Я призываю – открыть кордон, дать «подопечным» все права, остановить вмешательство церкви в жизнь людей и запретить безбрачие! Я – выражаю – свой – протест! Я – протестант!

Запретное слово прозвучало; пришла пора вмешаться гаупт-вахтмейстеру, у которого был мегафон помощнее:

– Дамы и господа! От имени криминал-директора полицейского управления Нижней Саксонии и в соответствии со статьёй…

Его пытались засвистать, но тщетно.

– …объявляю ваш митинг закрытым. Прошу всех разойтись, не нарушая порядка на улицах.

Немцы – самая дисциплинированная нация, если не считать китайцев и японцев. Плакаты были тотчас свёрнуты, крики заглохли, молодняк организованно рассосался в разные стороны. Компания во главе с лидером двинулась к автостоянке, к своему микроавтобусу.

– Ты был в ударе, камрад! Зажигал, как термитный боеприпас!

– Надо было ввернуть о профессоре Хонке. По суд Хонку!.. Ду-ше-губ! Ду-ше-губ! Си-ри-ан-ский при-хво-стень!

– Тихо. Под арест захотел?.. Про этого фашиста скажем в другой раз.

– И про армию. Скоро набор в космические части. Адмирал О’Хара требует удвоить пополнение, во бред-то!..

– Так и говори – все здоровые мозги утекают на войну.

– Маразм крепчает! Ходим по колено в идиотах! Покроем Германию сетью психиатрических клиник!

– Надо вывести Перуджу и показать всем. Перуджа, выйдешь к микрофону?

Покраснев от счастья и смущения, овечка крепче взяла своего милого под руку. Он такой смелый и жертвенный… совсем как Агнец! Могучий Овен. Надутое пузо овечки было тому неоспоримым доказательством.

– А меня не заплюют?

– Я им сделаю стыдно, – заверил отец будущего ягнёнка. – Ты меня знаешь.

Всё же Перуджа сомневалась. Страшно слышать, когда патриоты орут: «К чёртовой матери овец!»

– Поедем пить пиво! Мы здорово сегодня отмитинговали!

– Ручаюсь, нас отсняли во всех ракурсах. Фотки уже в архиве Штази.

– Гордись! У немца два варианта – быть инвалидом по маразму или на учёте в госбезопасности. Выбираю второе! пусть лучше запишут «слишком умный», чем «совсем дурак».

– Михель, поговори с теми, которые вывешивают планы эмиграции в Штаты, – распоряжался супруг Перуджи. – Если бундестаг примет запрос О’Хары, многим придётся рвать повестки и уматывать в Америку.

Ребята шли, занятые сами собой, а внедорожник с Сотерелем на борту уже рулил к ним.

– Начали.

Крутая чёрная тачка резко вильнула к тротуару; дверцы открылись одновременно и резко, выскочили пять (семь? восемь? – свидетели путались) стремительных молодчиков в масках и комбинезонах расплывчатого, тающего в воздухе цвета (песочного? серого? синего? – врали свидетели), вмиг разметали ошарашенных студентов – будто кегли! – сграбастали одного, бросили в чёрное авто и…

«Я очнулся, когда они уже уехали. Меня так треснули по голове – я думал, глаз выбит. Я всё видел в крови. В травмпункте сказали, что у меня сломаны три ребра. Это было как обвал. Словно мы шли по рельсам, и нас сбил поезд на полном ходу. И эта штука лежала… да, глушитель телефонов. Я подумал, это мина. Эльза кричала: «Боже, что они сделали! Помогите, кто-нибудь!» По-моему, люди вокруг ничего не поняли, так быстро всё случилось. Раз-раз, и готово. Он исчез! Я не видел, кто стрелял. Было совсем тихо, только – шмяк, шмяк, бамс, удар, искры из глаз, и я лежу».

«Они схватили его, как полицейские из спецназа – за руки, за волосы, за ноги, оторвали от Перуджи, подняли, как куклу, и швырнули внутрь. Наверно, это был «шэр-дю-канон», их авто. Номер я не видел. Один держал пистолет. Перуджа хотела встать, он толкнул её ногой обратно наземь и выстрелил. Будто в кино, и я сейчас не верю. У неё лопнул лоб и лицо развалилось, а потом живот. Она ещё стучала ногами. Он поглядел на меня и кинулся к машине. Под Перуждей была лужа крови, она сразу умерла».

Река Лайне и Среднегерманский канал с его разветвлениями дают кинднепперам в Ганновере богатые возможности, особенно когда они хорошо оснащены. Тем более, рукой подать до Северного моря, а там – много новых островов, образовавшихся в ходе потопа.

Пилот направил «шэр-дю-канон» прямо с набережной в воду.

– Ох, эти лихачи!.. – осуждающе заметил маразматик, удивший рыбу.

Волны от падения ещё не улеглись, а внедорожник всплыл, подворачивая под себя колёса и закрывая их заслонками; ударили фонтанчики насосов. Затем из-под кормы амфибии с рёвом вырвались пенные струи, и чёрная машина ринулась вперёд, набирая скорость, пока не обрела глиссирующий ход.

– Как наш заказ? – полуобернулся Сотерель.

– Успокоился. Лекарство действует отлично.

– Что у нас дальше? – Фур отделил магазин от «русака» и заботливо осмотрел оружие.

– Остров Хезель.

– Опять?.. – Манипуляции с заказами настораживали Фура, с юности привычного к правильной работе: «Сделал – получил». Сотерелю приходилось убеждать приятеля, что совсем не глупо получить дважды за одно дельце. Тем более, надбавку получает только экипаж «шэр-дю-канона».

– Разве случалось, чтоб с Хезеля кто-то вернулся?

– А вдруг?

– У второго заказчика «вдруг» не бывает.

– По мне, спокойней было б – груз к ногам, и прощай, бэби. Чисто! Иногда я думаю, что это не слишком честно, когда человека копируют в ста экземплярах. На органы – дело понятное, так всегда было, но клоны… Есть в этом что-то безбожное. Представь, что встретишь себя, барана…

– Надеюсь, нашему заказу это не грозит.

– Да! кому нужен такой оригинал – смутьян и активист! – Казалось, совесть Фура успокоилась на этом. – Главное, чтоб не требовали предъявить голову, как доказательство. Второму заказчику нужен живой…

– Предъявим кисть, вполне достаточно.

На одном из безлюдных топких островков команда пересела с глиссера-амфибии в поджидавший её небольшой экраноплан, но сперва опытный Фур отрезал кисть от туго перевязанной руки заказа. Тот дёргался, стонал, но не проснулся.

Экраноплан пронёсся через большую брешь в давно размытой, рухнувшей плотине. Защитные сооружения, уступив напору волн, превратились в отмели и при отливе кое-где виднелись над водой. Изредка торчали бетонные надолбы. На накренившихся, немощных от ржавчины опорах стоял готовый обвалиться щит с упрямым девизом: «Здесь мы остановим море!» Надпись облезла и еле читалась.

Прибой по-своему перекроил остатки суши, вылизал берега и устроил заливы. Земля проседала. Штормовые нагоны и оползни уносили почву и дома. Под водой гнили поля, леса и кладбища. Полузатопленные посёлки – пустые и ободранные. Иногда среди выступавших из воды руин стояла плоская широкая плавбаза и мерно поводила стрелами кранов, подбирая утиль цивилизации. Немцы не желали отдать морю ни стенной панели, ни гвоздя.

Хезель был на плохом счету. Опустевший и заброшенный урбан-объект допотопных времён выглядел, как техногенная крепость, в спешке оставленная гарнизоном и с тех пор разрушавшаяся под ударами штормов.

Царство коррозии, упавшие циклопические башни, пробоины в стенах, вой ветра в пустых окнах, плеск волн в чёрных тоннелях, отмели битого стекла. Казалось, здесь Чума билась с Цивилизацией – и победила. Даже старьёвщики редко сюда заезжали и старались не ночевать на Хезеле.

Приводнившись на гондолы-поплавки, экраноплан медленно шёл вдоль череды сооружений, высоких и изломанных, похожих на тёмные скелеты гигантов, умерших стоя. Небо затягивали облака; из провалов между руинами выползала тьма.

– Говорят, – промолвил Фур, вышедший на крыло вслед за Сотерелем, – подземные ходы отсюда шли до Гамбурга и Гельголанда. Их рыли гигроботы. Они так и сдохли в тоннелях, или копали, пока не погаснет реактор. Как черви.

– Да, на дне много всего. – Сотерель тщательно оглядывал нагромождение развалин, за которым виднелись уродливые бастионы Хезеля. – Направо!

При высадке заказ стал шевелиться, водить головой; лицо его кривилось, губы вздрагивали, взгляд бессмысленно плавал.

– Что… Вы…

Его бегом перенесли к входу в здание. Второй заказчик сохранял инкогнито – товар для него складывали в камере, откуда коридор вёл к нижним этажам, и закрывали наружную дверь.

Когда заказ очнулся, железные створки уже сомкнулись, щеколда опустилась. Из коридора, издали, доносились частые шажки, словно по мелкой воде шлёпали маленькие человечки. Что-то тёрлось и скреблось о потолок и стены. Заказ едва успел осмыслить, что вместо кисти у него – культя в бинтах.

Звуки из-за двери доносились глухо, слабо, но достаточно, чтобы Фур перекрестился.

– Ясно, почему старьёвщики тут не задерживаются. Плохое место. Есть ходы из Еврозоны, по ним лазят мигранты… Может, второй заказчик – басурман?

– Нам-то что? – пожал плечами Сотерель.

Выждав, пока стихнут крики и возня, бригадир зашёл, вынес пачки дойчмарок в банковской упаковке и поделил деньги между работниками.

* * *

Похищение у автостоянки всколыхнуло, возмутило Ганновер, а следом всю Германию. Живая Сеть, Единая Сеть и ТВ плодили версии, либералы обвиняли «лапчатых» и наоборот. В храме Агнца (какая же земельная столица без овечьей церкви?!) служили по невинно убиенной овце Божией и её нерождённому младенцу, католическая церковь осудила акт насилия, на месте трагедии лежали живые цветы и горели свечи, а судебный врач в морге изучал труп Перужди. Явление скучных молчаливых лиц в штатском произошло как-то незаметно.

– Позвольте ваши документы, – строго потребовал охранник центра судебной медицины. – Спасибо. – Он вложил карточки в сканер. Вспыхнула красная строка: «Допуск уровня 001-F».

Штази интересуется убитыми овечками?.. Он запросил расшифровку уровня 001-F. «Расшифровка для Вас запрещена». Да кто они такие?!..

– Проходите.

Молчаливые в штатском пропустили вперёд насупленную девчонку – едва ли совершеннолетнюю, – одетую в стиле «я ворона», в чёрной лохматой причёске, с кольцами в носу, в бровях, в ушах. Она цыкнула на охранника и нехорошо рассмеялась.

В морг девчонка зашла со скучающим видом, скосилась на внутренности и плод, вынутые из Перуджи. Молчаливые отсекли судебного врача от рабочего места, кто-то дал ему листок на планшете:

– Прочтите и распишитесь о неразглашении.

Он сердито стал читать, поднял взгляд – и замер. Мрачная девчонка взяла инструменты, отделила кусок от плода и взяла его в рот. И стала жевать.

Врач торопливо подписался – десять лет каторги, лишение диплома, поражение в правах, психологическая обработка и «другие меры, предусмотренные Специальным Положением».

– Твоё мнение? – спросил девчонку молчаливый.

– Вроде, нету ни фига, – ответила та сварливо. – Заверните это мясо и тащите в Пасеку. Может, сгодится для сравнения. А от парня что-нибудь осталось? ношеные носки, бельё, образцы тканей, клон-резерв?..

– Мы конфискуем плод. Протокол об изъятии вам пришлют позже.

ДорОгой девочка-ворона грызла авторучку и ставила значки в отчёте для Пасеки. «Социальное или политическое значение ++», «Уровень развития +++», «Перспективность (предварительная оценка) ++++», «Криминальный критерий ???», «Личные враги +++», «Степень вражды (предварительная оценка, в %) 40-50».

«Тощища! Зря жрала ягнятину…»

Она состроила глазки молчаливому, сидевшему напротив. Он сдержанно улыбнулся: «Бесстыжая!»

* * *

Система Глиз 581, орбитальная база От-Иньян

Новости с Земли как громом всех ушибли. Под раскаты траурного марша на От-Иньяне разгорелась военная истерия с усилением боевых дежурств, расширением дальних вылетов и выходом фрегатов на патрулирование системы.

На неделю запретили все увеселения, закрыли Кошкин Дом, бары, игорный зал и ресторан при офицерском казино, а в столовых вычеркнули из меню пирожные.

Вертелись на пупе политпсихологи, зондируя, чем дышит раскалённый новостями контингент.

Иначе говоря, всё шло по плану Вирхова-Деева-Макартура – отцы-генералы с их политруками были готовы к вбросу фильма ужасов и теперь отыгрывали шоу «Мстить за Рио-де-Жанейро!» по полной программе. Включая повторный показ самых ярких картин и дайджестов «Только для военных».

– Зверьё! По-моему, эти паскуды развлекались, сбрасывая людей вниз. Целые поля трупов… в уме не помещается! Была страна – осталось море грязи. Сириан надо кре-ми-ро-вать! Без никаких, тотальный холокауст.

– После потери Сэра Пятого они струхнули. Побоятся повторить заход.

– Если это скоординированная акция, – скрежетал бледный Отто, – они обязательно попробуют атаковать колонии, как в девятьсот пятом или двадцать втором… Но в этот раз всё будет иначе. Мы не те, что прежде. Поджарим их по-бразильски.

– Половина фрегатов в рейдах, половина истребителей – жуть, какие силы мы двинули. На месте сириан я бы напал сейчас – база оголена, резерва чуть…

– Стуччи по теревяшке, Пухоф, – сдержанно молвил Тойво, устраиваясь в главном холле Красного луча перед бесплотным маревом вирт-экрана.

Заполыхали дрожащие кадры разорения Ла-Платы. Чьи-то последние съёмки…

Чёрный потолок неба, огненный ветер, вихрем жара сметающий города, кипящая стена потопа, частоколы молний, вырастающие из гремящей земли. Мятущийся ад моря, вздымающий волны к вершинам гор.

Пространства разорванных тел под покровом испарений. Вертолёты, рассевающие облака дезинфицирующих средств. Медленные призраки в белых комбинезонах и каньоны братских могил, куда бульдозеры сталкивают груды мертвецов.

– Спектр чувств очень широк – от радости победы до глубокой скорби, от шока и паники до мужества и уверенности в общей силе землян. Военные готовы закрепить успех, усилить натиск и добить врага на его территории. Они требуют новых ассигнований, кораблей и солдат. Политики более сдержанны в своих оценках ситуации…

– Трусы, – выставил диагноз Отто.

– …и критические голоса общественных деятелей, которые видят случившееся с неожиданной позиции. К ним относится Франц Хонка, германский специалист по древней истории. Вот его категорическое мнение.

В прозрачной глубине возник сухощавый старикан с широким крепким костяком – гладко выбритое высокомерное лицо, узкий твёрдый рот, круглые очки в стальной оправе, голубой металлический взгляд.

– Полёт Сэра Пятого был актом очистительного мальтузианства. Нам следует ликовать, что у безобразно расплодившейся Бразилии наконец-то появились проблемы, она перестанет лезть в Европу и строить планы захвата Южного полушария. Вместо этого мы притворно скорбим и соблюдаем лживый траур с кукишем в кармане, еле подавляя злорадные ухмылки. К чему лицемерить, господа? Будем искренны! Что произошло с точки зрения природы? Немного удобрили долину Параны, где почва давно истощена. Сириане оказали нам благодеяние, а то бразильцы сеяли бы трупы где попало…

Холл громко, возмущённо загалдел; в экран стали швырять смятые обёртки, зажигалки и кому чего не жаль.

– Что за морду выпустили на Ти-Ви?! Глазам не верю!

– Это провокация!

– Пока мы тут – они там предателей разводят!

– И ведь родит земля таких скотов!.. Убил бы гадину!

– Кто это?!.. Вальтер, слышал? Какой-то Хонка… вот он, гляди!

Обер-лейтенант, свернувший в холл по пути с гемодиализа, хотел шмыгнуть обратно, но не успел – пришлось скоситься на экран. Кое-кто обернулся к нему, пробуя сравнить надменное лицо в очках с хмурой физиономией Вальтера.

– Он такое нёс!..

– Первый раз в жизни, чтоб кто-то выступил за сириан!

– Типа – надо было всех убить на удобрение. Тоже Хонка.

Вальтер брезгливо скривился:

– Не имею отношения. Однофамилец. Первый раз вижу.

Крамольный германец слинял с экрана, уступив место следующему сюжету. За Вальтером уже стоял чуть припоздавший Влад – они ходили вместе, даже если отдуваться предстояло одному; вот что значит привычка «ведущий-ведомый».

– Ты дашь мне пройти?.. Какой ещё Хонка, кроме тебя?

– А, Сокол, ты не застал! – Пухов замахал руками. – Его показывали. Плюрализм из Еврозоны! Седая собака, в совиных очках, хвалил сириан и так далее!

– Вот дерьмо! – изумился Влад. – В такие дни, такие разговорчики…

– Камрад, – Вальтер интимно зашипел, подталкивая Влада к выходу, – помнишь, ты сказал, что можешь оплатить мне разговор с Землёй? Десять минут. Ты не шутил?

– Какие шутки, мать моя! Я обещал, за мною не ржавеет.

– Прямо сегодня. Пока нас не послали на дежурство.

– Попробую. Но сам пойми – сейчас у прямой связи очередь горит…

– Ты кавалер двух Крылатых. Без очереди.

– Ну, идём. А почему такая спешка? Вроде, Германию не тронуло.

Хонка окончательно выпихал Влада в коридор, прикрыл дверь и огляделся. Никого вблизи. Тем не менее он шептал на грани слышимости.

– Тот человек, который выступал… о ком говорил Пухов…

– Мало ли подлого отродья! Не бери в голову.

– Это мой дед, – упавшим голосом выдавил Вальтер. – Только, пожалуйста – тссс!

– Э-э… – Пережив миг оглушения, Влад в неловкости замялся, как мыла съел. – Извини, я как-то не так о нём сказал… Нехорошо вышло.

– Главное, не рассказывай камрадам, – умолял Вальтер. – Большая семейная тайна… А что я могу сделать? Он мой родной человек… Меня подвергнут остракизму, объявят бойкот. Сейчас все так бескомпромиссно настроены!

Шагая к пункту прямой связи, немного растерянный Влад пошарил пальцем в телефоне, словил архив той передачи, которая всех разъярила, и внимательно прослушал. Вальтер наблюдал это и молча терзался.

– Но ты говорил: «Пацифист, гуманист, то да сё». А дед-то – голимый экстрим проповедует! Удобрять поля бразильцами… У нас таких в чёрную сотню берут.

– Не обольщайся, Влад. Любое впечатление о нём – обманчиво. Я иду с тобой и беспокоюсь: что-то он скажет на связи?.. Он может полностью обрушить твоё мнение. Могу я попросить? Начни: «Здравствуйте», и всё, дальше буду говорить я. И под конец: «До свидания». Иначе ты ввяжешься в дискуссию, вы поругаетесь, а я не смогу слово вставить. Я должен убедить его, чтобы он прекратил свои выходки…

– Зачем мне с ним ругаться? с гуманистом!

– Увидишь, – таинственно пообещал Вальтер. – Его гуманизм – надчеловеческий и внеморальный. Текущий момент дедушку не волнует, он в диапазоне «семь тысяч лет назад и полторы вперёд». Людей как вид не выделяет, мыслит биосферой, от дождевых червей до тех головастиков, в которых мы выродимся, причём предпочитает – дождевых червей!

– Крут! – почти с восторгом содрогнулся Влад. – А для чего он вылез на Ти-Ви? Сидел бы, рыл свою историю культуры… Обычно старое профессорьё в науке чахнет, как Кощей.

– О, камрад, ты жёстко ошибаешься! Они тщеславней звёзд эстрады, всюду лезут выступать и затевают скандалы. Его уже судили раз пятнадцать, штрафовали, он три месяца сидел в тюрьме…

– Знаешь, почему-то я не удивляюсь. Любопытно – за что?

– Пришёл на митинг либералов и… много чего сказал. Его потащили с трибуны, патриоты вступились, полиция всех избила, а дедушке вменили «подстрекательское выступление».

– Он ищет неприятности?

– Нет – считает своим долгом проявить гражданскую позицию! Поразительно, но она всегда идёт вразрез с концептом Лиги Наций и Совета Обороны… Его приглашают, чтобы оживить какое-нибудь скучное собрание, а он не отказывается. В прошлый раз оскорбил патриотов; хотели убить, но полиция выручила. Лучше б на парад любви сходил, старый перец!

– Как, он и с деликатами?..

– На дух не выносит, клеймит и срамит! Но им нравится, как он это делает.

Влад сел к терминалу прямой связи слегка очумевшим. Отступать он не привык, однако был чуточку смущён предстоящим контактом с непредсказуемым дедом. Что за тип? чего от него ждать?.. Может, Вальтер неспроста удрал от дедушки за шесть парсеков?

«Ладно; идём в лобовую, а дальше посмотрим».

Пока шло соединение, Вальтер ходил от стены к стене и порывался закурить, но всякий раз смирял себя и ограничивался тем, что щёлкал зажигалкой.

Наконец, луч пробился сквозь бездны пространства и высветил в экране кабинет с мебелью тёмного дерева, широкий старомодный стол и весёлого дедушку на фоне резной спинки кресла.

Поверх легли титры: «Это правительственное межсистемное соединение. Вас обеспечивает департамент связи Министерства обороны Великой России. Режим приватности ограничен. Внимание! Задержка сигнала – 4 секунды. Следите за таймером».

– Добрый день, герр Хонка. Я – капитан Ракитин с базы От-Иньян. С вами будет говорить обер-лейтенант Вальтер Хонка.

– Дедушка, здравствуй! – пылко вклинился Вальтер, сев на соседний стул. – Это мой командир, познакомься. Он был настолько любезен, что оплатил нашу беседу. Дедушка, я видел твоё интервью от второго февраля. Это ужасно, как можно было такое сказать! Я был вынужден отречься от родства с тобой, чтобы не стать изгоем среди камрадов. Ради бога, перестань выступать на эту тему! Ты ставишь меня в невыносимое положение.

Секунды тикали, нависла пауза задержки; старый Франц на другом конце Вселенной закивал с добрым видом, внимая пламенным словам внука.

– Очень рад слышать тебя, мой дорогой Вальтер! Судя по изображению, вы оба живы и здоровы. Видимо, сообщения о том, что в коло…

Засвистела глушилка, на месте рта Хонки-старшего появилось пятно цифрового размытия, а через экран наискось пролегла моргающая надпись: «ЦЕНЗУРА».

– …в порядке, у вас должна быть вспышка бряцанья оружием. Убеждён, что вас муштруют с удесятерённой силой, пачками гоняют в космос, не дают выспаться и орут, что нависла угроза. Сделайте выдох и не беспокойтесь. Всё, что могло, уже сгорело, хуже не станет, и ваша запоздавшая на две недели беготня никому не поможет. Суматоха уляжется, рутина вернётся. На Земле хорошо! Самое лучшее, что вы можете сделать – это подать в от…

«ЦЕНЗУРА».

– …найти себе милых девушек, жениться и жить в своё удовольствие. Что касается публичных выступлений, то я их продолжаю. Мне необходимо донести до людей мысль о том, что космическая армия – это могила всех бюджетов, война с сирианами лишена смысла, насквозь глупа, ведётся непрофессионально и по абсолютно ложному концепту, вы сражаетесь впустую, а ваши генералы озабочены лишь тем, чтобы получить как можно больше звё…

«ЦЕНЗУРА».

– …уйти на заслуженный отдых, писать лживые мемуары о вымышленных подвигах. Не скрою, милый Вальтер, что я цитирую по черновику своё ближайшее выступление. Завтра я…

– О, нет! – застонал Хонка-младший. – Только не это!

Но Влад, нагревавшийся по ходу излияний Хонки-старшего, уже достиг точки кипения. Плевок о «вымышленных подвигах» сорвал ему предохранитель. Вальтер с запозданием заметил, что командир глядит в экран – как бы сам Влад сказал, – «волковато».

– Герр профессор, при всём уважении к вашему возрасту и научному званию…

– Влад, я прошу, не надо!

– Надо. Я не позволю, чтобы всякий штатский, ни уха, ни рыла не смыслящий в военном деле, брался обсуждать войну, командующих и мою работу! Что вы понимаете о звёздах? Вы были в бою? видели сирианский строй в атаке? Занимайтесь, чем умеете, а к нам не суйтесь! Мы двести с хвостом лет жизни кладём, а вы под защитой разнежились – над вами не каплет! – и вот уже армия не нужна стала! Забыли, зачем она! Без нас – вас бы ковшом гребли, и в бункер, на корм сирианам!

– Влад, мы его не изменим. – На время паузы Вальтер увернул регулятор микрофона. – Он всегда так… дискутирует, чтобы завести собеседника. С ним надо осторожнее.

– Кто так заводит – тому заводной рукояткой по носу. Что он хотел, того добился. – Выговорившись на первый раз, Влад остывал. Его речь уносилась по растянувшейся между планетами и звёздами задержке.

– Благодарю за откровенность, капитан, – уже без улыбки, с лицом светлым и ясным ответствовал профессор. – Было бы интересно поговорить с вами, имея солидный запас времени, а не минуты с этими… пробелами. Возможно, у вас есть другие аргументы, кроме казарменных лозунгов и повышенного тона, чтобы объяснить мне – дилетанту, – почему война длится больше двух веков, а успехов нет, как нет, и конца не видно. И почему победа над Сэром Пятым – это победа, а не крах оборонительной системы, проморгавшей колоссаль? Короче говоря, я буду счастлив видеть вас у себя дома, в Пирне; приезжайте, как только сможете. Касаемо тебя, дорогой Вальтер, я не теряю надежд, что ты вернёшься завершить учёбу в университете и стать тем, кем должен быть. Приезжайте вместе! До встречи, друзья.

«Соединение закончено по команде с Земли. Вы использовали – 05 минут 17 секунд».

– Я чего-то не осмыслил, – пробурчал Влад, шевеля мозгами. – Я его выругал или не выругал? Куда он нас зовёт?

– В Пирну. У него прекрасный дом, есть спальни для гостей.

– Но после того, что я…

– Значит, ты заинтересовал его. Он хочет продолжить дискуссию. Готовься! – Хотя Вальтер выглядел мрачно, лицо и осанка его выражали сдержанную гордость.

– В смысле?

– Ему может взбрести в голову что угодно. История, политэкономия, философия… не знаю, по какой из дисциплин он станет тебя экзаменовать.

– Меня?! с какой стати?

– Чтобы выяснить, достоин ли ты настоящей, вдумчивой беседы.

– Ноги моей там не будет!

– Опасаешься?

– А вот на «слабО» брать не надо. Нарочно поеду – пусть и он готовится.

– Значит, будет жарко. Я знаю вас обоих и не питаю никаких иллюзий насчёт вашей мягкости.

Когда они покинули пункт связи и прошли полпути к Красному лучу, по От-Иньяну прозвучал голос станционного оповещения:

– ОБЩАЯ ТРЕВОГА. ВСЕМ ИСТРЕБИТЕЛЬНЫМ ЭСКАДРИЛЬЯМ ПЕРВОЙ СТЕПЕНИ ГОТОВНОСТИ – НАЧАТ ПРЕДСТАРТОВЫЙ ОТСЧЁТ. АТАКА ПРОТИВНИКА В СЕВЕРНОЙ ПОЛУСФЕРЕ СИСТЕМЫ ПРОТИВ ЭСКАДРИЛЬИ ТРИ ПОЛКА БИ КРЫЛА ЗАПАДА.

Не переглянувшись, не обменявшись даже словом, Влад и Вальтер рванули к своему эллингу. Сквозь ворота пронеслись в толпе бегущих пилотов. Шон уже надел скафандр и поспешно грузился в «Либру».

Вместе со шлемом Влад получил «зрение» всей телеметрической системы и активные сводки диспетчеров боя. Плохо дело. Против Запад-B-3 вышли два роя «синих линз» с примесью каких-то незнакомых острых машин. Отколов одно из звеньев, сириане добивали его, а три других звена американов сплотились и огрызались, выходя из охвата. Жёлтые облака и шлейфы – сбитые враги; их мало.

«Шестьдесят уродов! Это не дрейфер сбросил – это пришёл космоносец. То-то цензура старика срубила, когда он завёл про колонии!.. Значит, атакуют всюду, схема «девятьсот пятый год». Будет веселуха – и звезду на лоб!.. А тоже мне, сболтнул, как жаба в колодезь – «сражаетесь впустую»! Псюк старый, мозговня дурная, скажи это ещё раз!»

– Форс-режим, – приказал Влад Троице. – Филин?

– Синхронизация со мной, – отозвался майор. – Дэнсиро, отойдёшь от пачки первый. Я второй, Пух третий. Сокол, закрой им гроб справа сверху.

Красный и Синий лучи От-Иньяна на миг окутались едва заметной дымкой маневровых движков – армада вырвалась из пусковых камер.

* * *

Нижний Египет, 2781 год до н.э.

Город Хет-Ка-Пта 2 . Храм бога Птаха

Меру, сын свиньи! Пусть замрёт в ноздрях твоё дыханье жизни! Пусть твои кости растащат шакалы, пусть их дробят дубинами в Низовье, пусть голову твою откусит крокодил! Пусть стервятники клюют твои глаза и вырвут твой язык! Да не будет тебе погребения, сволочь отвратная!

Ты евнух! евнух! евнухом родился! Где тебе знать про мужское и женское? Сидел бы в своём городишке, ублажал своих божков! В столице без тебя жрецов довольно!.. Все вы там, на Уадж-Ур 3 , разбойники и свинопасы! Заявились: «Боги, примите голодранцев!» Приблуд – копьём и в море!..

Всё. Он меня похоронил. Я не стану богиней – ни в четвёртый день, ни даже в первый. Загонит в хор духов – избивать себя, рвать волосы. В танец печали пойду. А другая, а другая – в крыльях коршуна, с волшебным словом ляжет на него!..

В четвёртый день – повешусь. Назло всем, в священной роще.

Меру! твоё имя – не «Любимый»! Тебе надо зваться – Ненавистный!

Меру… взгляни на меня…

…Так красноречиво, стиснув зубы, молчала юная смуглая ливийка, стоя у дощатого напольного щита.

Всем своим видом она дерзко показывала, что именно таких молоденьких красоток – стройных, с миндалевидными глазами, изящными ножками, маленькими острыми грудями и тонкой талией – обожают настоящие мужчины.

Например, стражники западно-пустынного корпуса. Они не трусят облапать девчонку, стиснуть ручищами и закрыть ей удивлённый рот горячим поцелуем. Ааа-ахх!

И наплевать им, что назначат сто ударов палками и сошлют на Соляное Поле.

«Сто ударов, не меньше. А мне?.. Меру!.. Нет, я – пустое место».

Меру – молодой, бритоголовый, с девически гладким лицом и гибкими руками танцора, в ниспадающих белых одеждах, – не уделял ей даже беглого взгляда. Он тихо наставлял низкого раба-азиата, кудлатого и кривоногого, как бог Бэс:

– Двадцать ударов. Ритм медленный, с голоса; отсчёт мой.

– Исполню в точности, ур-маа, – подобострастно склонялся азиат.

Наконец-то Меру перевёл свои медовые глаза на девушку, но внимание его было обращено на её ноги ниже колен. Лицо его не изменило выражения, оставшись бесчувственным, как на занятиях танцами, лишь нежные губы чуть сдвинулись, обозначив слабое недоумение.

«Милый, – обречённо подумала Нейт-ти-ти, маясь от тоскливого отчаяния и безысходной злобы. – Меру, засни и не проснись!»

– Когда тебя приняли в храм?

– Семь… – Нейт-ти-ти еле открыла рот. – Семь лет.

– Тебя осматривал маа?

«Всех смотрят!» – Вместо кивка она дёрнула головой.

– Что он сказал о пятне?

Она опустила глаза. Эта отметина на голени – всем поперёк горла. Дома изводили, в храме придирались, теперь явился ур-маа – из приближённых царевича! – и тоже уцепился: «Как ты, с изъяном, в дом Птаха попала?»

– Он сказал…

…Когда на берегу расцвёл белыми стенами Хет-Ка-Пта, в барке все заворошились, будто судно шло ко дну, а кругом клацали пастями сыны Себека. Нейт-ти-ти, голая малявка, вцепилась в руку мамы и старалась чуять боком её ногу. А то бы сразу потерялась. Здесь толпились и шумели тьмы народа, такой страх! Зато за храмовой стеной – тишь и покой. Заботливо ухоженный, густой сад дарил благодатную тень, дышали прохладой бассейны с водой, а какие важные жрецы! Бритоголовые, замкнутые, будто каменные статуи, все в льняных одеяниях и великолепных сандалиях. Один – маа, «зрячий» – выспросил и оглядел Нейт-ти-ти. Мама робко ждала решения – возьмут ли дочку? что значит белая метка на ноге?

«След лунного луча, имеет форму изогнувшегося крокодила. Сие знак благоприятный, – кратко молвил жрец. – Себек – сын Нейт, покровительницы девочки. Твоя дочь здорова и разумна; мы берём её на обучение. Ты получишь из казны Птаха пять колец серебра и шесть – меди. Попрощайся с дочерью, отныне она принадлежит храму».

– Я невиновна, – вдруг пылко заговорила Нейт-ти-ти, жестикулируя. – Стражник набросился, я оторопела. Почему меня наказывают, ур-маа?

– Ты – хенеретет 4, значит – неприкосновенна и запретна. – Меру был холоден, как вода глубокого колодца. – Ты не кричала, когда он целовал тебя.

– Как я могла кричать, когда мой рот…

– Пререкаешься со мной? Тридцать ударов.

Нейт-ти-ти умолкла и поникла. Хенерет – закрытый девичник в храме. Когда в ушах бьётся кровь, сок в груди теснится – бейся о стену, плачь, кусай губы. Или изгибайся перед стражниками, дразни, подмигивай и ускользай. Как бороться с собой, когда жаждешь любви?

И вместо тёплого взгляда – тридцать ударов!

Море вас вынесло, как грязь – береговое племя! Пусть оно вас и смоет обратно, пускай вас буря унесёт! Разбойничье семя, свинари!

А как хорош, какой желанный – гадина, змеюка ядовитая!

Себек, сын Нейт – сожри его, терзай, рви мясо в клочья! Выйди на берег, беги, сбей хвостом и – хак! хак!

Она закрыла глаза, что есть сил представила – голодная пасть с частоколом зубов, агаты-глаза в жёлтых лучистых каёмках, панцирная спина, выгнутые лапы взрывают ил когтями…

– …Ложись. – Азиат хлопнул её по плечу.

Прижавшись животом к щиту, обтянутому козьей кожей, и положив ноги на подставку с перекладиной, Нейт-ти-ти зажмурила глаза и плотно сжала рот. Раб, тягуче ноя пустынный напев, умело притягивал её ремнями, обматывал тканью пальцы и пятки. Танцовщица-хенеретет – семь лет учения! – не должна охрометь. Впереди – хоть и не завтра, – дни великой мистерии.

– Покажи хлысты, – приказывал Меру. – Нет, тяжеловаты. На стопах кости мелкие и хрупкие. А трость подойдёт… – что-то узкое, гибкое со свистом рассекло воздух, затем прозвучали шаги ног, обутых в сандалии, и жёсткое гладкое жало провело кончиком по ляжке Нейт-ти-ти, мимолётно пощекотало под коленом.

Она напряглась, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, а в лицо бросился жар.

– Всегда спрашивай – не беременна ли? На щиколотке снаружи, сзади кости, есть место. Удар может вызвать выкидыш.

«Он… не евнух».

Упругий тонкий хлыст двигался по ней, как кисть писца по папирусу, словно Меру хотел вывести на спине какой-то иероглиф. Нейт-ти-ти поняла, что вот-вот закричит без битья – такое накатило нетерпение. В темноте перед закрытыми глазами разгоралась полная, белая Луна, готовая лопнуть.

– Годится. Начинай. Раз…

От жгучего удара по ступням Нейт-ти-ти дёрнулась и пронзительно взвыла, а Меру вышагивал у изголовья щита, размеренно проговаривая счёт: «Два… Три… Четыре…»

Только. Не. Вслух. Не. Звать. Свинопасом. Береговым. Разбойником…

– Тебя! Себек утащит! Свинарь! Ааа! Чужак! Поганый!

– Семь… Восемь…

– Кошмар тебя задушит!

– Пятнадцать. – Хлыст послушного азиата замер. – Отдышались.

Нейт-ти-ти замотала головой, разбрызгивая слёзы и красную от прикусов слюну.

– Шестнадцать!

– Я! Ур-маа, прости! О-ах!

– Твёрже руку. Двадцать…

– Больше никогда!.. Нет! Уаа-а! Ай-ии!..

– …Тридцать.

Ноги её не держали, но крепкий раб привык утаскивать наказанных в спальни хенерета. Слова – и бранные, и покаянные, – все истощились, только стон во рту остался. Подружки ждали с нетерпением – пособолезновать, примочки приложить, утереть слёзы и расспросить, как он вёл себя, этот невозмутимый с Уадж-Ур.

Он приотстал – негоже ур-маа шагать поспешно, – но проронил вслед одинокое, странное слово:

– Забуду.

«А я! а я тебе… никогда!»

Навестить Нейт-ти-ти пришёл старый учитель – сухой, злой, подвижный и гибкий, как юноша, ласково прозванный юными хенеретет – Скорпион. Погладил, выслушал жалобные всхлипы, угостил сладостями.

– Ты у меня из лучших, девочка. Я б тебя поставил в главные танцовщицы на три дня мистерий – первый, третий, пятый. Но вот, видишь, царевич взял торжества под свою руку, прислал верных людей… нам в помощь. – Лик Скорпиона помрачнел. – На всё воля Великого Дома! Терпи, старайся и надейся.

Будь воля Скорпиона, он бы прибрежного выскочку Меру угостил тем же хлыстом по ступням – всю бы сотню ударов отсыпать велел! – и проводил бы обратно на север, подгоняя палками. Но царевич Джосер и его – ох, не миновать! – будущий везир, премудрый Имхотеп настояли, чтоб именно Меру надзирал за тем, как дом Птаха готовит главную мистерию. И он, язва эдакая, надзирает. Во всё встревает. Всюду лезет. Даже хенеретет наказывает чуть не лично.

Красивые девицы, досыта натерпевшись от Скорпиона, всё ж искренне сострадали ему. Годы, пошатнувшиеся вдруг надежды… Казалось – счастье выпало! и родился в пору, и дожил до Праздника Вечности, который страна Обеих Земель ждала пятнадцать веков. Сколько людей ушло на Запад, сколько не дождалось!.. и сколько ещё ждать следующего!

Торжество величайшее, более вещи всякой! и праздник должен быть беспримерным, чтобы божественный порядок сохранился на грядущие века. Скорпион блестяще подготовил девушек; его прочили – всем ведомо, – на почётную должность херихеба, носителя свитка с распорядком празднества.

Но вдруг явился Меру.

Скорпион ушёл из девичьей тюрьмы сгорбившись, хмуро глядя в пол перед своими сандалиями.

«Если танцовщица обезножеет – лично буду писать Имхотепу, чтобы взыскал с Меру за увечье девушки!»

Распухшие ступни ломило и жгло нестерпимо, но Нейт-ти-ти – выплакавшись и напитавшись на всё будущее время злобой против Меру, – утешилась тем, что обожралась медовыми коврижками, пирожками, фигами и вяленым виноградом, а добрые подруги утянули для бедняжки с кухни здоровенный кувшин пива и напузатились им, хлебая вкруговую. Начальница девушек, именуемая «божественной рукой» (или, между собою, Крокодилицей), застигла их за этим, отчитала и всем посулила порку по ладоням.

– Чтоб ваши шаловливые ручонки ответили за ваши бездонные животы! Несытые мерзавки! Жирные бока отращивать!.. Пять дней без завтрака! Попляшете – глядишь, худее станете.

– Воет кто-то, – огляделся стражник, карауливший под стенами хенерета. – Будто стая собачья…

– Это танцовщицы без нас скучают, – пояснил вполголоса стражник постарше, ходивший с ним в паре. – Надо б завтра напроситься караулить двор, где они ножки задирают… или бассейн, где моются.

– Ох, тяжкая работа. На Соляное Поле угодишь. Тут такой праздник грядёт! а вместо этого – стеречь солончаки от ливийцев…

– А ты терпи, старайся. Выдержку имей! Любуйся, но рук не протягивай.

* * *

День за днём. Отлёживаться в общей спальне – до тошноты скучно. Нейт-ти-ти извертелась на циновке и отполировала затылком подголовник, но при попытке встать сразу и остро вспоминалась порка. Отёк на сводах стоп спадал, мало-помалу таяла болезненная синева, но ступни казались тяжёлыми, как будто ноги забиты в колодку.

Проклиная Меру, она ковыляла в нужник и на кухню. С каждым шагом боль, сперва жестокая, немного притуплялась, словно размятая движением.

Добралась до учебного двора, чтоб всем помахать рукой. Хенеретет, в одних тонких поясках и головных повязках, как стадо лёгких прекрасных газелей (вдобавок голодных и оттого втрое более резвых!), творили чудеса телодвижений под звуки бубна, арфы и флейты. Стражники западно-пустынного корпуса, опёршись на копья, одурело пялились на них, порой страстно вздыхая, словно бегемоты. Кто-то заглядывал в ворота дворика, стонал или посвистывал, но исчезал, стоило Скорпиону грозно оглянуться.

В тени таился молчаливый Меру с неким папирусом в руках. Нейт-ти-ти – пока гад не смотрит, – шипуче плюнула сквозь зубы в его сторону.

– Так, закончили, неплохо! Походили, поразмялись…

– Учитель, мы пойдём в тень!

– Десять шагов от стражников и флейтиста!

– Можно, я посчитаю шаги? – лукаво поглядела Шеш на воинов пустыни. Те оживились, заморгали, стали делать всякие ужимки.

– Шеш, получишь палки.

– Копья. – Шеш прогнулась, подтянув восхитительный живот и торчком выпятив грудь; она встала на пальчики, её ноги казались литыми из живой меди.

– Почтенный учитель, – вышел из тени Меру, сворачивая папирус, – после отдыха я им объясню порядок одиночных танцев.

«Вот, началось. – Нейт-ти-ти невольно двинулась к своим, забыв про боль в ногах. – Сейчас пойдёт намётка личных партий… а я?»

– А я? – дерзко сказала она, шагая прямо к Меру. Ступни в такт шагам отзывались разгорающейся, будто угли в горне, болью, но она вдохнула, задержав дыхание под сердцем, беззаботно улыбнулась и пошла танцующей, скользящей походкой.

Меру провёл глазами от ступней до лица ливийки.

Его очи… Как янтари или топазы, возмущающие сердце потаённым медвяно-жёлтым сиянием. Такими топазами кот следит из зарослей за ползущей змеёй.

Схвати меня, котик. Сожми. Возни свои когти. Я хочу!

– Ты здорова? – только и молвил он равнодушным голосом.

– А что мне сделается от щекотки хлыстиком?

Хенеретет захихикали, прикрывая рты ладошками, и стали торопливо перешёптываться. Как она его уела! знай дом Птаха, чужак!

– Становись к остальным, – безразлично бросил Меру, но (потом это детально обсуждали в спальне!) его медовые глазища дрогнули («Нет, он губами шевельнул!»), а в постановке ног на миг появилась неуверенность.

– А я говорю – он вот так переступил!

– Назад подался на полпальца. И вскинул голову.

Нейт-ти-ти гордо блестела глазами. Впрочем, и слёз в глазах хватало, потому что партия Исиды из третьего дня мистерии – не для маленьких, и без медных ног её не отработаешь. А ноги всё-таки из мяса и костей, и плачут кровью, и как она дошла потом до спальни, знают только боги.

Но она точно, на волосок не сбившись, повторила весь рисунок танца вслед за Меру. Гораздо лучше Шеш! Под общее молчание!

Потому что этот кот болотный холодно разделся – так линяют змеи, сбрасывая шкурку, – и оттанцевал Исиду для примера, ни на миг не потеряв дыхания и толкуя каждый жест. Даже Скорпиону понравилось.

«Ур-маа, «великий зрячий», да… Но на мистериальных танцах он обрёл бы больше славы. Можно сказать, пропал для танца ради мудрости».

– Девочки, какие ноги! какие ноги! Меня трясло, и до сих пор… потрогай! Да самый прямой стражник рядом с Меру – осёл колченогий!

– Нейт-ти-ти, ты безумная. Ты всё себе испортила.

– Зато Скорпион благодарен. Чем я ещё могла утешить старика? Сколько помню, он нас пальцем не касался… с умыслом.

– Да, только батожьём!

– Он охладел раньше, чем ты родилась.

– Исиду ты нарисовала – ах! И потом одним махом…

За тот поступок Нейт-ти-ти мысленно гладила себя по голове: «Какая я противная, плохая! Очень себе нравлюсь!» Как сладко было нанести удар… больней, чем хлыстом по подошвам.

Всего-навсего отвесить наставнику почтительный поклон, пропеть: «Старый учитель заканчивал так» – и застыть на одной ножке, пока Меру не скажет: «Хватит».

«Интересно, а завтра я встану?»

И следующая мысль:

«Теперь он меня изведёт».

Но в следующий день учебных танцев не было. Поднялась суматоха, все забегали, на кухнях и пекарнях разгорелась торопливая готовка, так что едва успевали оттаскивать горшки с горячим и свежие хлебы. Хенеретет вначале заперли, и они вставали друг другу на плечи, чтоб увидеть, что происходит за стеной запрета. Стражей пустыни сменили воины царевича в синих шлемах, а затем за деревьями пронесли роскошные носилки с цветными занавесями.

Прибежала нарядно одетая и донельзя взволнованная Крокодилица:

– Приехал друг сердца царевича – жрец Имхотеп! Сейчас беседует с главой наших жрецов… Потом, сказано, будет трапезничать с Меру. От нас велено дать прислужниц им на радость.

Имхотеп! Девиц охватил столбняк. Меру – ещё куда ни шло, но Имхотеп… Друг сердца наследника трона – не простой жрец, не обычный фаворит. Он великан и волшебник. Он вынимает внутренности из живых рабов, чтоб изучить самою жизнь.

Никто не вызвался по своей воле. Перст Крокодилицы указал, кому идти: «Ты, ты и ты. И вы двое».

– Вымойтесь и умаститесь! Мечник царевича проводит к верхнему покою посвящённых.

Нейт-ти-ти перевела дыхание: «Хорошо, что не я!»

Потом обиделась: «А почему не я?»

Затем задумалась: «Предстанешь перед этими двумя – и схватит оторопь, в ногах запутаешься. Меру в отместку наколдует на меня неловкость, вообще навеки опозорит – да в чьих глазах!.. Крокодилица со Скорпионом со свету сживут. За что это страдание – и видеть его, и не видеть!»

1 (нем. Tatzenkreuz) символ рыцарей, готовых пролить кровь ради освобождения Святой земли

2 греч. Мемфис

3 «Великая Зелень», Средиземное море (др.-егип.)

4 храмовая танцовщица, певица или музыкантша