Волчья песнь (СИ)

11

Это был первый день, когда утро не принесло гула и стрёкота винтокрылов над деревьями. Проснувшись, все долго прислушивались; Дик, разувшись, влез на одно из деревьев — но никого вокруг не было видно или слышно. А что более важно — лес беззаботно жил своей жизнью, ясней всего говоря: "Чужих нет!"

Когда стало ясно, что погоня кончилась, изо всех словно выдернули стержень, поддерживавший отряд во время этой гонки. Никому и никуда больше не хотелось идти, не хотелось вообще двигаться. Все лежали, где спали, лениво отмахиваясь от таких же ленивых тут мокрецов.

Они снова победили, доказав и себе и противнику, что сильней, умней, ловчей и выносливей. Они снова остались живы. Они снова спаслись. Разве этого недостаточно, чтобы ощущать себя счастливым, если тебе четырнадцать-шестнадцать лет? Парни и девушки бездумно смотрели на кроны низеньких деревьев, на голубеющее за ними небо с редкими бледными звёздами — и улыбались этим деревьям, небу, звёздам жизни…

Когда первое напряжение схлынуло — всех снова непреодолимо потянуло в сон. Последние пять ночей они или вовсе не спали — или спали, как сегодня, по два-три часа едва.

— Ребят, ребята, — заволновался Сашка, кое-как поднимаясь на ноги, — на всякий случай надо уйти подальше, ну?!

Большинство уже просто никак не отреагировало. Мирко уже тихо похрапывал. Горька, заложив руки за голову, с усмешкой наблюдал за командиром. Бранка, держа голову Мирко на коленях и изящно прикрывая рот, раздираемый зевотой, ладошкой, сказала:

— Саш, не гонится за нами никто, не беспокойся. Давай отдохнём…

— Она права, — заметил Горька. Сашка ещё несколько секунд стоял в явном сомнении, потом — неожиданно почувствовал, что ему ужасающе хочется спать. Так хочется, что в какой-то момент он понял, что уже спит, спит стоя, пусть и с открытыми глазами. Он вздрогнул, махнул рукой и начал снимать куртку.

— Более правильного решения невозможно было и принять, — Горька закрыл глаза и тут же уснул

Сашка всё-таки огляделся ещё раз. Мда… все спали. Даже закалённые организмы землян, не выдержали перенапряжения пятидневной гонки и резкого нервного перепада, когда стало ясно, что опасность позади.

Сашка свернул куртку, бросил её между корнями дерева и лёг ничком. Одиночка припекала спину, иногда по верхушкам деревьев пробегал ветерок. "Сплю, что ли?" — подумал он. И это было величайшее блаженство…

…Шестеро ребят и пять девушек спали на небольшой полянке посреди гигантского болота, казавшегося пятнышком на зелёной шкуре огромного леса, бывшего в свою очередь лишь частью одно из континентов планеты. Они спали сном без сновидений — как спят смертельно усталые люди, совесть которых чиста.

Сашка проснулся с тем бесподобным чувством, которое бывает, когда просыпаешься — и чувствуешь, что ты отлично отдохнул и голоден, как зверь. Ещё не открывая глаз, он ощутил прохладу ночи, жар костра и запах дыма, услышал потрескиванье сучьев и негромкие голоса друзей.

Чуть повернув голову, Сашка приоткрыл глаза. И еле сдержал почти растроганную улыбку.

Все девчонки кроме Машки, сидя у укрытого плотным навесом костра, дружно занимались починкой одежды и обуви. И то, и другое в этом нуждалось… Сашка вспомнил, что у него тоже вырван клок из бока куртки, но тут обнаружил, что лежит не куртке, а на свёрнутом рюкзаке. Его куртку держала на коленях Галя. Сидевший рядом с нею Горька что-то шептал, а она довольно улыбалась и штопала.

Машка, устроившись на корточках ближе всех к огню, явно готовила. Дика наблюдал за нею, лёжа у огня — на руке у него была свежая повязка. Олмер, негромко посвистывая, тесаком рубил валежник, невесть где разобытый на болоте. Мирко, сидя на солидном пеньке, натягивал тетиву на большой, только что законченный, лук — глядя на него, Сашка вспомнил: а патрон-то остался пшик, взять негде… тоже, что ли, о луке подумать? Димки у огня не было.

Дик лениво протянул руку к чему-то, дымящемуся на листе лопуха. Машка хлопнула его по пальцам.

— Ну вот, привет, — недовольно сказал англосакс, отстраняясь.

— Ничего не "вот", потерпишь, пока Сашка проснётся, да и Димка придёт.

— А я уже не сплю, — Сашка сел и потянулся. — Спасибо, Галь, — он легко поднялся и подошёл к огню. — Что тут у нас?

Машка вытерла лоб, поглядела снизу вверх:

— Ерунда тут у нас. Супчик из крапивы, камыш печёный, стрелолист печёный, жареный рогоз и побеги тростника…

— Бэ-э-ээ… — тихонько проблеял кто-то, но Машка невозмутимо закончила:

— …а вот мяса нет. Димка сказал правда, что принесёт что-нибудь, но это вряд ли.

— И чего такое неверие в мои силы? — из темноты, бросив наземь к огню трёх больших кондилютр, шагнул улыбающийся Димка. Он был снова до пояса в грязи и мокрый по шею. — Вот, лопайте и вспоминайте меня добром… Люсь, брось штопать штаны этого вонючего маленького существа и займись моей одеждой, — он начал расстёгивать пояс.

— Если кто тут и вонючий, так это ты, — невозмутимо ответил Олмер, вонзая в землю тесак. — Спасиб, Люсь! — он поймал брошенные клёши и, прежде чем их натянуть, любовно расчесал пальцами скальпы в швах.

— Тогда придётся немного подождать, — извиняющимся голосом сказала Машка, — пока я мясо приготовлю.

— Да сколько угодно, — махнул рукой Сашка.

— Меня, конечно, опять не спросили, — вздохнул Дик. Машка собралась к воде — выпотрошить, ошкурить и разделать зверьков — и он поднялся нехотя, чтобы идти с нею.

— Эй, смотри, чтобы её не украли! — крикнул Димка ему вслед. — С одной рукой-то не отобьёшься, а мясо пропадёт!

Сашке стало немного стыдно. Пока он беспощадно дрых (он — старший по возрасту, он — командир!), его подопечные буквально обо всём позаботились! Даже о том, чтобы зашить ему куртку…

…Анютка. Анька, Анечка, Аня делала это. Он потёр через штанину шрам на правом бедре. И это тоже зашивала она… Сашка посмотрел вокруг. Нелепым и диким сейчас казалось, что кто-то может погибнуть. вот же они, живые, смеются, ходят, говорят… Но и… и те, кто сейчас мёртв, тоже были живыми, смеялись, ходили, говорили… А среди них была Анютка.

Толчок тоски был настолько болезненным, что Сашка даже тихонько простонал сквозь сжатые зубы. Но тут же увидел встревоженные глаза Горьки — и излишне оживлённо спросил:

— Ну что, начинается весёлый вечерок?! Может, пока споём на голодный желудок?

И они в самом деле спели несколько весёлых, довоенных ещё, песенок — лес и болото с изумлением внимали этим непривычным звукам. Но потом Олмер запел один. Он пел свою балладу о том, как полтора года назад погибли Тони Роклифф и сестра Мирко Лара Шаповалова. Тони прикрывал отход, а Лара вернулась к смертельно раненому другу…

Олмер пел глуховато, словно ему было не тринадцать, а все сто тринадцать лет…

… - Готово, — сообщила Машка, помешивавшая в котелке длинной палочкой. — Налетай, разбирай!..

…Около двух ночи, когда большинство, явно переев, улеглись-таки спать, Сашка и Горька, как обычно, отошли вместе в сторону — далеко, пока не зачавкало под ногами. Свет гаснущего костра сюда совсем не достигал — темнота, пронизанная лучами звёзд и Неразлучного, пробивающимися через редкие кроны… Горька прислонился к дереву; Сашка застыл, согнув одну ногу в колене и засунув большие пальцы рук за обрез штанов. Оба молчали.

Горька, лениво протянув руку, сорвал веточку и начал жевать её, глядя на тёмный профиль своего друга — прямой нос, упрямый подбородок, нахмуренные брови… Они с Сашкой были друзьями, с сколько друг друга помнили, хотя Сашка и на восемь месяцев старше.

Неожиданно где-то очень далеко, на краю земли — а может, за её краем, или на небесах, между звёзд — завыл волк. Он, казалось, пел что-то своё… пел — непонятное людям, но настолько берущее за душу, что юноши заслушались. Это было дикое, странное пение, полное тоски и торжества, вызова и боли — песня существа, от века стоящего против всего мира, осознающего это и гордящегося этим…

— Живы, — улыбнулся Сашка[19].

— Тебе не кажется, что они похожи на нас? — спросил Горька.

— Потому что против всего света и так же одиноки… — задумчиво произнёс Сашка. — Да…

— Подпоём? — предложил Горька. И, прежде чем Сашка успел что-то сказать, его друг оттолкнулся от дерева, поднял голову и завыл, как волк в лунную ночь — мастерски подражая этому вою.

Сашка повернулся к нему всем телом. Ему показалось, что рядом в самом деле стоит волк. Подражать голосам тех или иных животных умели в отряде все, научила жизнь… но сейчас сходство было полным.

Нет, всё-таки это Горька… Он выл самозабвенно — дрожала кожа на горле, выступили вены и жилы, а в глазах дробилось и плыло отражение Неразлучного.

Сашка хотел было спросить: "Ты что, с ума сошёл?!" Но ощутил вдруг, как в его теле напрягаются все мышцы, как он превращается в натянутую между землёй и небом дрожащую струну — а Неразлучный вибрирует, как бронзовый старинный гонг, рождая в этой струне жуткую, дикую мелодию…

"О чём ты поёшь, брат мой волк? Может, о том, что злой чужак походя разорил твоё логово и унёс волчат? Или о том, что погибла твоя верная подруга? Может, плачешь ты над её окровавленным телом? Или нет, и был удачным загон, и ты свалил добычу, и вой твой не плач, а радость? Может быть… Я не понимаю, о чём ты поёшь, брат мой волк. Я человек, но логово моё сожжено, и подруга моя умерла у меня на руках. Я тут, я в лесу, я подпою тебе, брат мой волк…"

Странное чувство пронизало каждую клеточку тела юноши. До предела обострились все ощущения, — запахи хлынули в мозг, перед глазами всё поблекло, но он и так мог легко сказать, что происходит вокруг в радиусе километра, не меньше…

…и, вскинув к небу свой нож, Сашка завыл, сплетая свой голос с голосами Горьки и далёкого волка.