Волчица с Рдейских болот

Глава 1

К деревне Замошье я подъезжала ближе к вечеру. Больше семи часов езды от Питера. И это еще повезло — не задерживали надолго в отстойниках возле ремонтирующихся мостов, не уперлась в хвост военной колонне, не было пробок из-за ДТП и глобального затора на выезде из города по причине дачного времени. Но устала сильно, и последние километры дороги дались нелегко.

В родном селе я не была со времени похорон мамы и отчима. Это случилось два года назад, когда зимой, в гололед, они возвращались, проведав меня в Питере. Сама трасса была щедро засыпана реагентами и обочины чернели грязью, перемешанной с солью, а вот отворотка с трассы и грунтовка обледенели. Осадков, кроме дождя, тогда практически и не выпадало… последние псковские зимы были малоснежными и слякотными, а вот подмораживало по утрам на голую мокрую землю довольно сильно. Отчим устал… мама, скорее всего, уснула… Она всегда укачивалась в машине, засыпала.

«Нива» проехала последние метры по заросшей травой улочке и остановилась у знакомой калитки. Я сидела и смотрела на дом — входить туда не хотелось. Холодно там, наверное, и сыро — хоть и конец апреля, поздняя весна, а в доме-то не топилось всю зиму… Откинувшись на спинку сиденья, расслабив затекшую шею, я оттягивала… откладывала…

— Ксанка! Ты, что ли? А что сидишь, так устала? Ты с вещами? Так я помогу. Выходи уже, хорош-хорош… — гудел возле машины сосед, — хата твоя топлена, я только вчера подсушил, как знал. Ты ж понимаешь, что совсем-то не топить нельзя… не положено. Где ключи клали — я знаю… вот и приглядывал, а то за зиму плесенью пойдет все, половицы и те сгниют.

Я осторожно опустила на землю ноги, потянулась… да — устала. Обняла соседа, уткнувшись носом ему где-то под ключицу. Здесь все мужики были здоровенными и темноволосыми, в отличие от псковских коренных — невысоких, блондинистых… не славян, оказывается, а представителей финно-угорской группы. А здесь жили совсем другие люди — потомки лесовиков — леших, когда-то владеющих огромными Рдейскими болотами и их окрестностями. Сыновья, не получившие дар в наследство. Далеко не разъезжались, привозили себе жен из армии, из учебных заведений, в которые уезжали учиться, оседали навсегда на родной земле.

Далекое, затерянное в псковской глубинке село не вымерло в девяностые и двухтысячные, когда стали закрывать школы в деревнях, убирать медицинские пункты и детсады. Потому что здесь не было мужиков, пьющих от отчаянья, потерявших надежду найти работу потому, что совхозы везде развалились.

Жители села мобилизовались и разбили клюквенные чеки, буквально руками перебрав торфяной грунт, высадив культурную рассаду крупной кисло-сладкой ягоды. Кроме того, организовали коневодческое хозяйство, закупив драгоценный племенной фонд по дешевке у известных конезаводов. В те непростые годы они тоже переживали не самые лучшее времена. Где взяли деньги на рассаду, технику, лошадей и на то, чтобы выжить всем селом, пока эти лошади и клюква станут продаваться — отдельная история.

Дядя Николай подхватил два баула с моими вещами, подвинул мощным плечом калитку… мы вошли на двор.

— Хороший дом, справный. Вот же раньше — на века строили. Я тут ради интереса ходил-ходил — только в одном месте половица скрипит… Ты сюда что — камней накидала? Как грузила сама?

— Так мне помогли… и здесь, само собой, тоже на помощь рассчитывала.

— О! Как это я не углядел вчера? Какая крапива хорошая поднимается… на припеке-то, да в затишке. Уберу я ее? — хитро заулыбался сосед, подмигнув мне.

— Не, дядь Николай, я и сама съем, пускай себе растет.

— Это правильно… правильно. Много у тебя вещей… совсем, что ли вернулась?

— Не знаю… пока рожу, наверное. А может и навсегда, там видно будет.

Сосед помолчал, жалостливо посмотрел на меня, вздохнул.

— Хоть не отпускай вас никуда… хоть силком держи. Дуры вы, дуры, девки. Кто отец-то, здоровый хоть?

— Здоровее некуда, — отвернулась я, вытаскивая из-под деревянного крыльца ключ и открывая дверь в дом. Оттуда пахнуло жилым теплом, а не холодной сыростью, как я боялась. Прошли через тесную прихожую на кухню, через нее — в залу. Сосед поставил баулы, отправился за другими вещами, наваленными на заднее сидение машины.

Я забрала из своей питерской квартиры все, кроме скромной мебели. Квартиру удачно сдала знакомой соседки — возле метро же, почти в центре. И больше не собиралась возвращаться туда, да и домом своим никогда не чувствовала. Те недели или даже редкие месяцы, которые я проводила в ней, были скучными, бессмысленными какими-то по сравнению с моим основным захватывающим и увлекательным занятием.

Вот там был драйв! Цель, интерес, эмоции! Там я жила — кочуя по деревням и селам, шастая по лесам и оврагам, отмываясь и отстирываясь потом от грязи, залечивая ссадины, царапины и кровавые мозоли на ладонях. А то и переломы…

— Ксанка, воду пить бери пока у нас. Все ж колодец давно не чистили… я мальца пришлю, пусть отчерпает до дна — а там посмотрим.

Я с удовольствием вслушивалась в привычный с детства псковский говор — воду с ударением на «у», малец — на «а». Мальцем здесь называли мальчика или парнишку, а то и взрослого парня. Обозначали так мужское начало.

Кроме того, немало новых словечек привнесла в местный язык моя мама — уроженка Украины, около двадцати лет прожившая в этой глухой деревне. Теперь многие в нашем селе дом называли хатой, шутя шокали, пели украинские песни.

— А давайте я сама зайду к вам завтра, как высплюсь? И позову, ладно? Хочу выспаться — устала зверски.

— Да конечно — спи, сколько спится. Куда его спешить-то?

Сосед ушел, а я сходила к колодцу и принесла воды, поставила греться на электрическую плиту — газ до села проведен не был. С удовольствием умылась с дороги и потянулась к сумке с продуктами — поняла, что срочно нужно поесть. Уже тянуло от голода живот и подташнивало.

Открыла пакет с ряженкой, нарезала докторскую колбасу и хлеб, намазала его маслом. С наслаждением вгрызлась в бутерброд… это было хорошо-о…

В родительской спальне достала и постелила чистое белье, заправив в пододеяльник одеяло потолще — прохладно все же было в доме, с улицы показалось что теплее.

Обвела взглядом комнату, прикидывая, что нужно будет сделать в первую очередь.

Наконец, улеглась, раскинувшись звездой на широкой постели, отпустила напряженные мышцы, расслабилась. Дом, бывший родным когда-то, без мамы стал не тот… пустой, не готовый к моему приезду, не ждавший никого. Даже не папа Ваня, а именно мама наполняла его жизнью — суетой, своим говорком, смешками, запахами вкусной готовки. Без хозяйки это были просто стены… примут ли они меня, признают ли после трех лет отсутствия? Приживусь ли, смогу ли одна?

Положила руки на плоский пока живот, погладила его, горько улыбнулась… вспомнилось опять:

— Шалава у тебя мамка, сынок. А и пускай… шалава…

На следующий день было суетно и совсем не скучно. Хлопот и срочной работы было столько, что вечером я просто упала спать вместе с курами, пяток которых, взятых у разных хозяек, уже поместила в вычищенный и оборудованный всем необходимым курятник. У разных — чтобы не создали сплоченную коалицию и не лупили других — одиноких и незнакомых.

Потом, как подсохнет земля, посажу огород, вскопаю под окнами цветочные грядки, высажу георгины. Не справлюсь, что ли? Ха! Ребенку нужны витамины и свежий воздух, экологически чистая еда и безопасное окружение. Так этого здесь навалом — за этим и приехала. И не нужны нам с ним будут никакие мужики — ни сейчас, ни потом.

И детсад тут есть, и хорошая школа. Только нужно подумать, чем интересным занять себя в будущем, чтобы не заскучать. Чем-то таким, чтобы для души. А пока немного отдохну и обустроюсь.

На работу со строгим графиком, режимом, выходными и отпусками я устраиваться не собиралась. Вот уже три года, как в деньгах я не нуждалась. Могла купить дорогую машину, но ездила на трехдверной «Ниве». Правда, машину доработали за хорошие деньги, пошаманив для повышенной проходимости и надежности. И квартиру тоже могла купить не то, что ту скромную двушку. Но эти деньги, которые я добывала в буквальном смысле слова, были опасны. И тратить их на себя было страшновато.

Через день после приезда отдраен до блеска был весь дом. С помощью соседей решила проблему с водой. Наконец, закончив обустройство и наготовив себе еды, отправилась к местному начальству — Сан Санычу. Нас связывали серьезные партнерские отношения, установленные еще моей мамой при ее жизни и продолженные мною. И встретил он меня не просто с уважением, как равноценного партнера, а и с радостью. Жаль только, что мне обрадовать его было нечем.

— Я жду, жду тебя, а ты все хату драишь, хозяйка, — посмеивался, тиская меня в объятиях, директор, — хотел уже сам идти, так не солидно же.

— Я с серьезным разговором к вам, дядь Саш. По моей вине грядут определенные трудности, но я не виновата… честно.

Он завел меня в свой кабинет в новеньком здании управления, усадил в кресло и приготовился слушать. Не задавая лишних вопросов, терпеливо ожидая моего рассказа.

— В общем… Строгову сдавать больше не получится. Так уж вышло… Подумайте — может, есть какие другие возможности?

— Что там случилось, говори прямо. Понимаешь же — мне нужно знать все.

— Дядь Саш, то, что случилось, к кладам отношения не имеет.

Сан Саныч постучал колпачком ручки по столу — занервничал.

— Говорят, что ты в тягости, приехала рожать сюда. Это как-то связано …?

— До рожать еще ого-го — восемь месяцев, — бодренько ответила я, — ага… связано.

— Так ты или говори прямо, или вообще… — рассердился директор.

— Не могу я прямо… просто лучше пока не появляться там.

— Родня твоя объявилась?

— Нет… — отвернулась я, — не травите душу, дядь Саш, держусь и так из последних сил… а мне еще к отцу Никодиму идти. Тот наизнанку вывернет. И я вот что думаю — может попробовать через церковные каналы как-то? Там же тоже ювелирный бизнес… штамповка, конечно, но связи-то есть?

— Это противозаконно, Оксана. Ладно, мы это делаем… с горя, но не втягивай в это священника.

— Перед государством противозаконно, а как это выглядит перед Богом, я все же у него спрошу. Все очень серьезно, на самом деле — в Питер дорога закрыта, так что смиритесь с этим. Мне теперь беречь себя нужно — во всех отношениях.

Мы еще долго спорили, обсуждая сложившуюся ситуацию. Саныч все пытался выведать у меня всю подноготную — и так, и эдак… А я всеми силами увиливала и выкручивалась, а потом просто ушла — сердитая, как и он.

Ну не могла я признаться ему, что переспала в парковых кустах Петергофа, на прошлогодней сухой траве и практически в грязи с совершенно незнакомым парнем, а он, обозвав меня шалавой, почти мгновенно исчез после этого. А потом я учуяла его запах в мастерской того ювелира — он находился за дверью кабинета. А я уже знала, что беременна. Вынеслась оттуда, как ошпаренная, вскочила в машину и через пару часов уже собирала свои вещи в квартире. Я была уверена, что на выходе из кабинета учуют и меня.

Я вообще не понимала ни тогда, ни сейчас — почему после того сумасшествия, что случилось с нами, после тех минут блаженства и даже счастья, которые я умудрилась успеть почувствовать, меня бросили там раздетую, обозвав и облив презрением? Мне в принципе несвойственны были такие чувственные порывы, но тогда накатило что-то такое, чему просто невозможно было сопротивляться.

До этого я почти два года встречалась со своим первым мужчиной — неплохим парнем, надо сказать. И вначале нам было хорошо вместе, но потом как-то незаметно все изжило себя и мы спокойно и мирно расстались. Но такое помутнение рассудка, как в тех чертовых кустах, нельзя было даже сравнить со всем тем, что я знала раньше. Скорее всего, все дело было в его и моей природе — других объяснений у меня не было.

Наверное, такое бывает только раз в жизни — так отключить мозги, чтобы совершенно забыть о стыде, об элементарных приличиях, о контрацепции, наконец. О том, что мы хоть и в дальнем уголке, но в заведомо людном месте — в парках Петергофа всегда шарахался народ, даже когда еще не включили фонтаны. Нас легко могли застукать, да просто услышать… не знаю что это было… а сейчас и не жалею уже ни о чем.

Хотя до сих пор страшно вспоминать, как замерла, не доверяя своему слуху. Еще не выйдя полностью из совершенно неадекватного состояния — звезды в глазах, душа в раю, и тело — почти расплавившееся от сумасшедшего удовольствия. Потом, когда до меня дошло, что он и правда это сказал… Слыша нарастающий гул в ушах и глядя в его удаляющуюся спину, я дергано, как марионетка, напялила на себя одежду, запихав белье в узкий карман джинсов — он как-то незаметно раздел меня полностью, до нитки. И уже через две минуты меня там не было. На земле осталась только его куртка, измазанная в грязи.

Страшно было вспоминать, как неслась к машине на еще слабых ногах, не видя ничего за слезами, садилась в нее, трогалась с места, задыхаясь от рыданий и обиды… после этого непонятно чего. Плакала всю ночь дома, пока не уснула под утро… потом не понимала сама себя… болела, страдала.

А когда более-менее успокоилась, то просто поняла, что таки да — вела себя именно, как шалава, чего уж там? А он не так? Какой шел, такой и встретился.

Почти успокоилась уже, даже обрадовалась беременности, избавляющей меня от необходимости в будущем искать себе мужика. Потому что козлы все. И вдруг его запах — там. Убежала, потому что поняла: увижу — растерзаю, загрызу… убью на хрен! Такую сумасшедшую ненависть к нему я сейчас испытывала. К тому же, с таким унижением, даже если и заслуженным, невозможно примириться даже наедине с собой, а увидеть снова презрение в его глазах было бы просто невыносимо. Я сорвалась бы, и во что бы это вылилось — еще вопрос. Пускай я и шалава, но шалава гордая. И на этом все!