Волчица и пряности. Том IV

Действие 1

Шестидневная поездка зимой — настоящее испытание.

На счастье, погода выдалась ясной, но и в бесснежный день холод давал о себе знать. Купленные по дешёвке одеяла были на ощупь как мягкие доски: такие набивают чем угодно, что хоть как-то помогает удержать тепло.

Впрочем, нет на свете грелки лучше, чем живое существо из плоти и крови, особенно со своим мехом. Ах, если бы эта грелка ещё и не разговаривала…

— Всё чаще приходит на ум, что я отдаю больше, чем получаю.

Бледнело предрассветное небо, уходящая ночь, будто прощаясь, мазнула холодом по лицу. В такой час от стужи глаза открывались сами собой, но выбираться из-под одеяла совершенно не хотелось, поэтому оставалось лишь смотреть в светлеющую высь. Сегодня, однако, этому мешала закутанная в то же одеяло спутница с пушистым хвостом, глядевшая с таким негодованием, как, пожалуй, никогда раньше.

— Я же сказал, что виноват…

— Виноват? Пожалуй, виноват. Я ведь желаю, чтобы ты хоть чуточку согрелся, спору нет. Потому и прощаю многое, и платы никакой не прошу…

В ответ на её возмущение молодой мужчина по имени Крафт Лоуренс, лежавший на одеялах лицом вверх, отвернул голову влево. За семь лет, минувших со дня его восемнадцатилетия, ремесло торговца научило его умению заговорить зубы любому, кто встречался на пути. И всё же он не мог достойно возразить своей спутнице, которая сейчас безжалостно отчитывала его, лёжа ничком справа от него.

У спутницы были янтарные глаза, длинные волосы цвета тёмного льна, худенькое, но вместе с тем изящное девичье тело, а также имя, какое встречается нечасто, — Холо. Впрочем, не одно лишь имя было особенным: хорошенькую головку украшали звериные уши, а за спиной красовался самый настоящий волчий хвост.

— А всё же понимать нужно, что можно, а чего никак нельзя — согласись?

Если бы Лоуренс спросонья начал приставать к Холо, она бы не рассердилась, — скорее, осыпала бы градом шуток и насмешек, чтобы окончательно смутить. На сей же раз упрёкам не было конца, потому что торговец совершил нечто, возмутившее её до глубины души: от сильного холода, сам того не заметив, он положил ноги на её хвост, а когда заворочался во сне, запутался в мехе. Прожившая сотни лет Мудрая Волчица, как называла себя Холо, и богиня, как называли её другие (к неудовольствию самой богини), взвизгнула, словно простая девочка, — видимо, вышло больно не на шутку.

«Ну сколько можно? Я же не нарочно!» — подумал Лоуренс.

Холо два раза стукнула его за то, что он запутался в мехе и ударил по хвосту ногой, но успокоиться так и не смогла. А пора бы: по его собственному мнению, прощение он уже заслужил.

— Бывает и такое, что люди нечаянно наступают на чужие ноги. А если не совсем проснулись — так и подавно. А всё же тебе бы да не знать: хвост — моя гордость, знак того, что я — это я.

Драгоценный хвост серьёзно не пострадал, но лишился пары волосков, и именно это вывело Холо из себя гораздо сильнее боли.

Кроме того, Лоуренс и раньше часто использовал хвост в качестве подушки, поэтому тот слегка сплющился от подобного обращения.

Торговец, не в силах больше наблюдать за тем, как его спутница оглядывает свой хвост с выражением глубокого потрясения на лице, попытался вылезти из-под одеяла, но девушка удержала его, продолжая распекать.

Обидчика полагается либо оскорбить в ответ, либо вызвать на поединок — так принято среди людей, однако расправа Холо оказалась более изощрённой: в итоге Лоуренс, лёжа в тепле под одним с ней одеялом, в этот предрассветный час чувствовал себя совершенно измотанным зимней поездкой. Под нескончаемый поток упрёков, не зная, как и слово вставить в свою защиту, он начинал подрёмывать, но, замечая это, Холо набрасывалась на него с новой силой.

«Да это просто издевательство какое-то, ей бы в дознаватели».

— И знаешь ли…

Пытка не прекращалась, пока Холо не устала злиться и не захотела спать.

Когда улеглась буря, которую Лоуренс на себя навлёк (он и раньше знал, что Волчица страшна в гневе, но теперь, сам того не желая, ещё и выяснил, до чего разной бывает её немилость), телега тронулась с места.

Холо выговорилась, и её начало клонить в сон. Отобрав у Лоуренса все одеяла и завернувшись в них, как в кокон, она тут же заснула. Правда, устроилась девушка не в самой телеге, а на ко́злах, положив голову на колени своему спутнику. Спящая Холо выглядела невинной и очень хорошенькой, однако и тут угадывалась её пугающая расчётливость. Обнажи она клыки, он посчитал бы это поводом насторожиться; притворись она, что не замечает его, он мог бы ответить тем же. Но Холо устроилась у Лоуренса на коленях, разом выбив почву у него из-под ног и смешав все карты. Разозлиться, не обращать внимания или грубо вести себя по отношению к ней теперь казалось ему невозможным, как и отказать в просьбе купить чего-нибудь вкусного. В конце концов, так Холо объявляла перемирие.

Солнце уже поднялось, утренний стылый воздух стал гораздо мягче, но Лоуренс по-прежнему тяжело вздыхал. Мех Волчицы манил обещанием тепла зимней ночью, но отныне на хвост Холо страшно даже дышать. Хоть у Бога спрашивай, как тут быть.

В таком настроении прошло утро, когда завершилась их поездка — завершилась неожиданно быстро. Так как им не встретилось по дороге ни души, Лоуренс уже решил, что ехать предстоит ещё долго, однако, едва они обогнули небольшой холмик, впереди показался город.

В этих краях Лоуренс не бывал ни разу и совсем не знал здешних мест.

Земли, где они сейчас находились, простирались чуть восточнее огромной Проании — страны, где бок о бок жили последователи Истинной веры и язычники. Неизвестно, представляли ли места какой-либо интерес для военных нужд, но торговцу здесь делать было нечего. Однако причина посетить неизвестный город у Лоуренса имелась: приехал он сюда ради девушки, которая, как чертёнок, посапывала сейчас на его коленях. В конце концов, Холо отправилась с ним в путь именно для того, чтобы добраться до своей родины.

Но очень уж давно Волчица её покинула. И сами места, и дорогу к ним она едва помнила, а времени с тех пор прошло столько, что мир мог измениться до неузнаваемости, поэтому Холо хотелось расспросить людей о своих краях, даже если бы пришлось узнать, что её родного Йойса уже не существует.

Так, в городе язычников Кумерсуне, от которого повозку теперь отделяло шесть дней пути, удалось встретиться и поговорить с монахиней Дианой, хранительницей древних сказаний. Она же поведала о монахе, собирающем предания о языческих богах. Монастырь его, видимо, находился в каком-то захолустье, и только священник из церкви города Терэо знал, где это. Но даже дорога до Терэо известна не каждому — спрашивать её следовало в городе Энберге, до которого путники наконец и добрались.

— Хочу сладкого хлеба, — заявила Холо, как только проснулась; повозка как раз стояла перед воротами на въезде в город. — Да не просто сладкого, а пшеничного.

Желание спутницы обошлось бы в кругленькую сумму, но Лоуренс не имел права отказать. Он не знал, какой товар ценится у местных жителей, поэтому в Кумерсуне закупился пшеницей у Марка, знакомого торговца зерном. Однако все шесть дней поездки приходилось есть горький ржаной хлеб, и Холо до сих пор пеняла Лоуренсу за такую скупость.

Он приуныл, представив себе, до чего вкусный, пышный, мягкий и дорогой хлеб предстоит купить.

— Сначала надо продать товар.

— Так и быть, дело это недолгое.

Именно Холо некогда упросила Лоуренса взять её в дорогу, но это вовсе не мешало ей бесцеремонно им командовать. Видимо, прочитав его мысли, Волчица лукаво продолжила, потирая под одеждой хвост:

— Что поделать, ведь мой хвост, став твоей подушкой, порядком потрепался. Ныне мой черёд потрепать тебя, иначе где же справедливость?

Лоуренс ожидал, что ему ещё не раз припомнят недавний проступок, но эти слова означали готовность сменить гнев на милость.

«Ну и ну», — подумал он не без облегчения и направил повозку к мучной лавке.

Город Энберг хоть и был расположен в глухих краях, но всё-таки являлся местной торговой столицей, поэтому здесь царило оживление. Видно, Лоуренс и Холо по чистой случайности никого не встретили по дороге.

На городской площади кипела торговая жизнь: купцы из окрестных деревень привозили и складывали зерно и овощи, даже приводили скотину, тут же ходили покупатели. Большая церковь тоже полнилась людьми: в дверях, гостеприимно распахнутых, то и дело появлялись пришедшие на службу или желающие просто помолиться.

С виду — заурядный провинциальный городок.

У городской стражи Лоуренс узнал, что крупнейшая мучная лавка здесь — торговая гильдия Линдотта, и такая кичливость (надо же — мучную лавку назвать гильдией!), как ничто другое, выдавала провинциальность её хозяев.

Впрочем, вскоре стало понятно, что подобное зазнайство было небезосновательным: огромный торговый дом и великолепный склад, расположенные на чистой ровной улице к северу от площади, принадлежали именно мучной лавке Линдотта.

В Кумерсуне Лоуренс купил пшеницы примерно на триста монет торени, причём взял поровну отборной, чисто просеянной пшеничной муки и обмолоченного зерна. В холодных краях пшеница растёт плохо, поэтому чем дальше заехать на север, тем выгоднее её можно продать. Правда, если в пути застанет дождь, то он быстро приведёт товар в негодность, да и покупателя найти сложно: немногие могут позволить себе ежедневно на столе пшеничный хлеб.

Заполнить повозку пшеницей Лоуренса заставила жадность, присущая только торговцам: ехать порожним решительно не хотелось. Да и получив большую прибыль в Кумерсуне, он решил, что можно гульнуть разок. Кроме того, в таком городе, как Энберг, должны найтись представители знати или люди Церкви, а потому, рассудил торговец, в мучной лавке его товар охотно купят.

— Так у вас пшеница, — растерянно выдал Линдотт, глава гильдии.

Именно этот мужчина, из-за своей тучности похожий скорее на хозяина мясной лавки, нежели мельницы, вышел к путникам, как только стало известно, что они приехали продать пшеницу.

— Да, здесь мука и зерно — поровну того и другого, всё — высшего сорта.

— Вижу-вижу. Вкуснейший хлеб можно испечь. Только вот ведь какое дело: в этом году рожь уродилась на славу. Поэтому, сами понимаете, не до пшеницы теперь.

В самом деле, на просторном складе лежали груды мешков, похоже с зерном, а на стенах висели таблички, на которых мелом было написано место доставки.

— Но пшеница, конечно же, товар чрезвычайно прибыльный. Купили бы с удовольствием, да заплатить нечем.

Другими словами, рожь, которая неизменно пользовалась спросом, ценилась гильдией больше, чем пшеница, годившаяся на продажу лишь богачам, — ещё неизвестно, купят ли. Кроме того, в захолустье дорожат налаженными связями: пока крестьяне каждый год исправно привозят на продажу рожь, можно не бояться разорения, если вдруг появятся новые торговцы.

— Вы, верно, странствующий торговец? Новый рынок осваиваете?

— Да нет, просто решил товар продать по дороге.

— Даже так. А едете куда?

— Собираюсь в Ренос, но перед этим думал заехать в одно место.

Линдотт захлопал глазами: город Ренос находился севернее Энберга, и владелец торговой гильдии (пусть та и была по сути мучной лавкой), конечно, знал о нём.

— Далеко же вы собрались… — протянул он, очевидно желая сказать, что обычно дальше Энберга торговцы не заезжают.

— В общем-то, собрался я пока в Терэо, — проговорил Лоуренс, и тут уже его собеседник не смог скрыть изумления.

— Да зачем же вам в Терэо?

— Есть у меня дело в тамошней церкви. К слову, не подскажете ли мне заодно туда дорогу?

Взгляд Линдотта сделался задумчивым, будто его спросили о цене на товар, который торговец продавал впервые.

— Вы не заблудитесь: ехать всё время прямо и прямо. Полдня пути на повозке, хоть дорога не из лучших, — наконец ответил он.

Судя по его удивлению, в Терэо было совершенно нечем заняться.

Линдотт что-то промычал, а затем взглянул на повозку Лоуренса:

— На обратном пути сюда завернёте?

— Простите, возвращаться я буду другой дорогой.

Вероятно, Линдотт думал забрать пшеницу сейчас, а расплатиться хотел, когда Лоуренс будет возвращаться, но тот не собирался налаживать в этих краях торговые связи.

— Что ж, тогда жаль, но, видимо, сделка не состоится.

Линдотт сокрушённо вздохнул, но в его сожаление верилось лишь наполовину.

Покупать отборную пшеницу у незнакомого торговца — всё равно что испытывать судьбу: кто знает, чистая ли мука или не без примеси; к тому же прекрасный вид товара не говорил о хорошем качестве — испечёшь из такой муки хлеб, а его и есть-то нельзя. Но, купив пшеницу в долг, можно сбыть её аристократу из глубинки или избавиться как-то иначе, если качество подведёт.

Впрочем, Лоуренс не торопился продавать свой товар, поэтому, поняв, что сделка не состоится, просто пожал руку Линдотту:

— Видно, пшеницу всё-таки легче сбыть в виде готового хлеба, нежели как муку.

Вкусный хлеб или нет, узнать очень просто — достаточно его надкусить. Здесь лучше один раз попробовать, чем сто раз услышать речи, воспевающие качество муки.

— Ха-ха! Да уж, все мы, торговцы, так считаем. Но попробуй заикнись об этом при хлебопекарях — сразу вспыхнет ссора.

— А вам приходится с ними считаться?

— Ещё как. Ведь едва те узнают, что кто-то, кроме них, печёт хлеб, придут к тому со своими каменными скалками.

Торговцы должны торговать, а пекари — печь. В городе каждый занимается своим делом, поэтому подобные шутки в порядке вещей. Конечно, огромная прибыль ждёт того торговца, которому удастся прибрать к рукам всё — от закупки зерна до выпечки хлеба, ведь превратить собранный урожай в съедобный хлеб требует большого труда и множества рабочих рук.

— Ну что ж, даст Господь, ещё увидимся…

— Если увидимся, вы уж нас не обидьте…

Лоуренс улыбкой ответил Линдотту, и они с Холо уехали из гильдии.

Жаль, что не удалось продать пшеницу, но беспокоился он больше о другом: Холо всё это время молчала.

— Что-то ты и слова не проронила…

Холо что-то невнятно буркнула на осторожное замечание Лоуренса, а затем вдруг заявила:

— Послушай. Хозяин гильдии сказал, что до Терэо полдня езды?

— Что? А, ну да.

— Тронемся сейчас — прибудем к вечеру? — спросила она с нажимом.

Лоуренс отодвинулся от неё и кивнул:

— Но не лучше ли нам передохнуть? Ты и сама устала.

— Отдохнуть можно и в Терэо. Коли мы туда едем, лучше поскорее отправляться.

Тут Лоуренс понял, откуда столько напряжения в её голосе: Холо не терпелось встретиться с монахом, который собирал предания о языческих богах. Ни словом, ни жестом не выдала она своего желания: упрямая и порой до смешного гордая Волчица, верно, считала, что ей вовсе не к лицу, как маленькой девочке, постоянно торопить своего спутника. Но стоило заветной цели стать ближе, и заглушённое было чувство вспыхнуло с новой силой.

А ведь сама Холо наверняка устала, но, похоже, нетерпение сердца пересиливало всё остальное.

— Хорошо, но давай хотя бы поужинаем. Для горячей еды ведь время найдётся?

Холо ответила ему недоуменным взглядом:

— Само собой!

Лоуренс непроизвольно расплылся в улыбке.

Однообразная и, казалось, бескрайняя равнина сменилась наконец пейзажем, над которым Бог хоть немного потрудился: будто мягкое тесто шлёпнулось на землю в нескольких местах и сформировало эти склоны и уступы. Среди них проложила себе путь река, кое-где виднелись густые леса.

Грохоча, телега катилась по дороге, проложенной вдоль ручья. Холо сидела сонная — к такому Лоуренс уже привык, но на этот раз и правда стоило остановиться на отдых в Энберге. Зимой из-за холода путник не может нормально выспаться: всю ночь просыпается. И если волчице хоть бы что — та всю степь пробежит без устали, — то в обличье девушки выносливость у Холо, видно, вовсе не волчья, а значит, такая поездка для неё тяжёлое испытание. То, что она уснула, прижавшись к Лоуренсу, красноречиво говорило о её усталости.

Пожалуй, не помешает остановиться на отдых в монастыре, когда доберутся до него. «Холо наверняка трудно будет примириться с жизнью, полной ограничений», — подумал Лоуренс и вдруг заметил, что ручей будто бы стал шире. Он огибал холм справа, поэтому невозможно было понять, куда он ведёт, но теперь стало очевидно: течение замедлилось, а русло расширялось.

Вдруг послышался слабый, но легко узнаваемый звук, и Лоуренс сразу понял, что должно открыться его взору. Холо, обладавшая волчьим чутьём, видимо, уловила этот звук даже во сне: она потёрла веки и выглянула из-под капюшона.

До города Терэо оставалось совсем немного.

Там, где течение ручья замедлилось, образовалась запруда, возле которой стояла небольшая водяная мельница.

— Теперь уже совсем близко, раз мельница появилась.

В краях, небогатых на реки и озёра, воду приходилось накапливать и использовать перепады в её уровнях, чтобы запустить мельничное колесо. Из-за слабого потока здесь водяные колёса работали медленно, но очередей около мельницы не было, потому что урожай собрали давно и всё зерно уже перемололи.

Небольшая почерневшая мельница одиноко стояла на отшибе. Когда путники приблизились настолько, что стал различим древесный узор стен, от постройки вдруг отделилась фигура. Лоуренс резко натянул поводья, и лошадь, возмущённо фыркнув и помотав головой, остановилась.

На дорогу выскочил юноша; несмотря на холод, рукава у него были закатаны, и руки до локтей были абсолютно белыми от муки. Он мигом очутился перед телегой и, едва Лоуренс вслед за лошадью приготовился выразить своё недовольство, выпалил:

— Ох, виноват-виноват. Ты ведь странник?

— Тут ты не ошибся: я странствую. А сам чем промышляешь?

Юноша, в отличие от торговца рыбой Амати, недавнего соперника Лоуренса на рынке, был худощавый, но выглядел довольно сильным — тело его явно привыкло к физическому труду. Ростом он не уступал Лоуренсу, тёмные волосы и чёрные глаза выдавали в нём жителя северных земель, привыкшего держать в руках скорее топор, нежели лук. Но из-за муки было трудно разглядеть, какого цвета у него волосы.

Однако спрашивать парня, который весь в муке вышел из мельницы, чем тот промышляет… С таким же успехом Лоуренс мог осведомиться, что продают в хлебной лавке.

— Ха-ха, да я мельник, как видишь. Так откуда же ты? Точно не из Энберга.

Беззаботный смех мельника Лоуренс счёл признаком ребячества. Парень казался на шесть-семь лет младше него, и одно это заставляло насторожиться: не хватало только ещё одной изнуряющей борьбы за Холо.

— Здесь ты угадал. Скажи-ка заодно: сколько ещё ехать до города Терэо?

— Города… Терэо?

Юноша растерялся, но тут же расплылся в улыбке:

— Если Терэо — город, то Энберг — королевская столица, не иначе. Не знаю, зачем ты туда едешь, но это убогая деревенька. Сам же видишь, какая тут мельница.

Слова мельника застали Лоуренса врасплох, однако память услужливо подсказала, что о Терэо он узнал от Дианы — долгожительницы под стать Холо, а потому убогая нынче деревня Терэо в давности могла быть огромным городом.

Торговец кивнул и продолжил:

— И долго ли до него ехать?

— Рукой подать. Да что там, чёткой границы в помине нет — если я скажу, что Терэо начинается прямо здесь, и то будет правда.

Видно, дай ему волю — будет говорить бесконечно, поэтому Лоуренс коротко поблагодарил болтливого парня и тронул поводья, пытаясь его объехать, но тот вдруг поспешно сделал знак остановиться:

— Да куда же ты так! Будто на пожар спешишь, а, странник?

Он вытянул руки в стороны — теперь объехать его по узкой дороге стало невозможно; разве что попробовать прорваться, но стоит ранить человека — и пиши пропало: от жителей Терэо хорошего отношения уже не жди.

— Ну что ещё? — тяжело вздохнул Лоуренс.

— Да вот… да вот… А спутница твоя, смотрю, просто красотка…

Холо всё это время сидела смирно, укрытая капюшоном; она промолчала, лишь шевельнула хвостом под одеялом. Лоуренс же вместо того, чтобы приосаниться — надо же, какую красавицу везёт, — помрачнел, уже представив неприятности, к которым могут привести эти слова.

— Монахиня совершает паломничество к святым местам. Всё, доволен? Останавливать торговцев могут только сборщики налогов.

— Мо… монахиня? — Юноша изменился в лице.

В самом центре Энберга стояла огромная церковь, поэтому деревенька Терэо не могла быть средоточием языческой веры. Даже в северных землях Проании языческая деревня никак не могла вырасти под боком у города с большой церковью: сельчанам понадобилось бы слишком много военной мощи, иначе их сотрут в порошок.

«Да в Терэо и своя церковь должна быть», — подумал Лоуренс, по-прежнему не понимая удивления мельника, и от последнего это не укрылось.

Похоже, парня интересовал именно торговец, а не его спутница.

— Хорошо-хорошо, господин странник. Больше я тебя не задержу. Но послушай-ка меня: не вези монахиню в Терэо.

— Хм…

Казалось, в этом предупреждении крылся особый смысл. На всякий случай Лоуренс на козлах незаметно пнул Холо по ноге, в ответ на это девушка кивнула.

— Это почему же? Мы ведь едем в церковь Терэо по делу. Отчего же монахине нельзя в церковь? Или…

— Н-нет, церковь ты там найдёшь. Отчего?.. Да вот, не в ладах они с людьми из церкви Энберга.

Лицо парня вдруг посуровело, глаза сверкнули, и эта неожиданная перемена придала ему сходство с беглым разбойником. Лоуренс оторопел от столь внезапной враждебности, но вовремя вспомнил, что перед ним мельник.

— Я к чему. Если туда ещё и монахиня пожалует, только хуже будет. Потому и не советую.

И так же быстро враждебность исчезла: юноша сделался приветлив, как прежде. Его настойчивость, однако, настораживала. С другой стороны, зла он путникам явно не желал, и Лоуренс решил, что устраивать допрос на ровном месте не стоит.

— Ну что ж, будем осторожны. Не выгонят же нас с порога, едва увидят?

— Это вряд ли.

— Так что спасибо тебе, учтём. Пожалуй, мирское одеяние должно уберечь от неприятностей.

Юноша с облегчением кивнул:

— Да, сменить одежду не помешало бы.

Так вот к чему он вёл, когда принялся убеждать их с таким рвением.

— Да только что же вам в церкви понадобилось?

— Дорогу спросить хотим.

— Дорогу?

Озадаченный, юноша потёр щёку:

— Вот как… Я решил было, что ты к нам торговать. Сам ведь странствующий торговец?

— Ну, а ты — мельник.

Парень понял, что его только что щёлкнули по носу, и рассмеялся, но тут же поник:

— Эх, а приехал бы к нам торговать, я бы тебе пригодился.

— Пригодишься, если приеду. Теперь-то всё?

Мельник явно хотел сказать что-то ещё, но, видимо, не нашёл нужных слов. Коротко кивнув, он освободил дорогу. В его взгляде читалось сожаление. Хотя парень, очевидно, вовсе не охотился за чужими секретами, поэтому Лоуренс отпустил поводья, протянул ему руку и, глядя прямо в глаза, произнёс:

— Имя моё — Крафт Лоуренс. Как тебя называть?

Парень тут же просиял и подбежал к повозке:

— Эван! Гийом Эван!

— Эван. Хорошо, я тебя запомню.

— Да! Уж запомни, будь добр! — сказал Эван громко (так громко, что, будь лошадь Лоуренса пугливой, тут же встала бы на дыбы) и крепко, изо всех сил пожал руку новому знакомому.

Он отошёл от лошади и уже с порога мельницы прокричал:

— И по дороге назад сюда загляни!

Почему-то эта картина — белый от муки юноша, стоящий возле чёрной деревянной мельницы и провожающий тоскливым взглядом уезжающую повозку, — вызвала щемящее чувство одиночества. Мгновение спустя, как Лоуренс и ожидал, Холо обернулась и махнула мельнику рукой, на что удивлённый Эван сначала пожал плечами, а потом расплылся в улыбке и замахал обеими руками. Впрочем, радовался он не как юноша, к которому проявила благосклонность очаровательная девушка, а скорее как мальчик, который вдруг обрёл друзей.

Дорога, слегка изгибаясь, уходила вправо, и вскоре мельница Эвана скрылась из виду, после чего Холо развернулась лицом к дороге.

— Хм. В мою сторону он и не посмотрел, всё на тебя пялился, — сказала она с досадой.

Лоуренс рассмеялся, сделал глубокий вдох и так же глубоко выдохнул:

— Видишь ли, он мельник, а жизнь у них не сахар.

Холо бросила на спутника заинтересованный взгляд и склонила голову — она казалась прехорошенькой, когда так делала. Должно же быть объяснение тому, что мельник даже не взглянул на такую красавицу, но с удовольствием пожал руку Лоуренсу, и объяснение нашлось, но совсем не весёлое.

— Мельники как пасту́шки: дело делают нужное, но нигде их не жалуют — ни в городе, ни в деревне.

Такое отношение встречается не повсеместно, но вряд ли эта мельница пользовалась уважением и любовью жителей Терэо.

— Так вот. Возьмём твой нагрудный мешочек с зерном.

Лоуренс говорил о мешочке, который висел у Холо на шее и сейчас был скрыт под несколькими слоями одежды. В нём лежало хлебное зерно, хранившее душу Волчицы.

— Представь, что всё это зерно обмолотили и перетёрли жерновами. Много ли муки из него выйдет?

Холо, не ответив, уставилась себе на грудь, — похоже, хранительница жатвы, способная подарить хороший урожай или наказать плохим, ответа на этот вопрос не знала.

— Пускай зерна у нас будет вот столько. — Лоуренс отпустил поводья и пальцем в воздухе нарисовал над левой ладонью горку. — А после помола получим самое большее вот столько.

Теперь он уже не рисовал, а сомкнул указательный палец с большим, сформировав крохотный кружок, который и показывал объём получившейся муки.

— Диву даёшься, как же мало муки остаётся после помола. Каково же людям, что каждый день трудятся в поле до десятого пота, выращивают колосья, молятся богам жатвы, наконец собирают урожай, а потом видят полученную муку — ничтожный итог своих стараний?

Холо лишь невнятно промычала в ответ.

— Про мельников принято говорить, что у них шесть пальцев на руке: один растёт на внутренней стороне ладони, чтобы воровать муку. Кроме того, мельницы зачастую принадлежат землевладельцам. Помол зерна облагается налогами, но не станет же землевладелец собирать их самолично. На чьи плечи, по-твоему, ляжет эта работа?

— На плечи мельников, чьи же ещё.

Лоуренс кивнул и продолжил:

— Платить налоги никто не любит. Но собирать-то их надо, куда деваться. На ком же тогда люди будут вымещать злобу?

Холо сообразила мгновенно — человеком она не была, но мир людей знала лучше многих его представителей.

— Вот оно что. Юнец к тебе подлизывался, а не ко мне.

— Угадала, — кивнул Лоуренс со вздохом, завидев впереди домики деревни Терэо. — Пожалуй, он спит и видит, как бы из своей деревеньки уехать.

Помол зерна — незаменимый, ценный труд, но наградой за него будут лишь недоверие, неприязнь и неблагодарность. Печальнее всего здесь то, что чем тоньше помол, тем пышнее будет хлеб, но тем меньше муки получится из того же зерна, поэтому любое желание сделать лучше встретят враждебностью и непониманием.

Холо смотрела на дорогу, всем своим видом показывая, что сожалеет о проявленном любопытстве: уж ей-то история показалась до боли знакомой.

— Но работа нужная, хоть не каждый это понимает.

Лоуренс погладил Холо по волосам, перед тем как взять поводья, и девушка тихонько покачала головой.

Убогой деревенькой Эван окрестил Терэо незаслуженно: город от деревни принято отличать по наличию городской стены, даже если стена эта — ветхая деревянная изгородь. Что до Терэо, то для деревни поселение выглядело слишком благоустроенным.

Пускай плотной застройки, характерной для города, здесь не наблюдалось и дома беспорядочно заполняли собой пространство, однако встречались каменные здания, а в той части деревни, которая была похожа на центр, пролегала ровная, без ям, дорога, хоть и немощёная. Сама церковь, с башней и колоколом, притягивала взгляд издалека — настолько большой она оказалась.

В самом деле, лишь стены не хватало Терэо, чтобы называться городом с полным на то правом.

Холо, вняв совету Эвана, поверх своего одеяния натянула плащ Лоуренса и перевязала его шнурком на шее — получилась накидка от дождя. Девушка решила, что так будет лучше, ведь в обычной одежде нежность и изящество черт простой горожанки привлекли бы ненужное внимание, которого Холо и без того хватало.

Когда она переоделась, Лоуренс направил повозку в сторону домов. Отсутствие городской стены означало отсутствие ворот, а следовательно, пошлин для странников на въезд. Повозку даже не подумали остановить, и Лоуренс только поклонился, заметив, что мужчина, выравнивавший охапки с соломой, бесцеремонно уставился на него.

Вокруг было пыльно, все дороги, кроме главной улицы, изрыты ухабами, а одноэтажные дома — что каменной кладки, что из деревянного сруба — выглядели просторными. Возле некоторых домов росли большие сады — такого в городе не увидишь. Иногда приходилось объезжать сложенные грудой связки соломы — признак собранного урожая. Попадались поленницы дров для топки зимой. На улицах было очень мало людей: деревенские жители встречались реже, чем курицы и гуси, выпущенные покормиться; при этом местные, все как один, провожали повозку долгим взглядом.

Порядки здесь были скорее деревенскими, нежели городскими. Лоуренс ощутил себя чужаком на этой земле — а ведь казалось, он давно позабыл это чувство. Выходец из бедной деревеньки, торговец очень хорошо понимал, что жизнь в сельских краях почти лишена развлечений и путники становились предметом пристального интереса.

Между тем повозка добралась до площади, окружённой домами, на которой стояла огромная каменная глыба. Вероятно, это была центральная площадь Терэо. По металлическим вывескам, прикреплённым к краям крыш, угадывались гостиница, пекарня, кабак, а также ткацкая мастерская. Выделялось здание с огромными воротами — наверняка место для молотьбы собранной пшеницы и просеивания муки. В остальных домах, видимо, жили влиятельные жители деревни, тут же возвышалась церковь.

Конечно, в таком месте собирались люди, играли дети, и многие с любопытством поглядывали на путников.

— Какой большой камень. Для чего он? — спросила тем временем Холо. Похоже, всеобщее внимание её не беспокоило.

— Видимо, для церемоний во время праздников, танцев, да и деревенские собрания около него проводят.

Гладко отполированная глыба была Лоуренсу по пояс; к ней приставили деревянную лестницу, чтобы взбираться наверх, — очевидно, каменная плита на площади стоит не просто для украшения.

Впрочем, правду о назначении загадочного сооружения могли поведать только жители деревни, поэтому Холо кивнула, удовлетворившись ответом, и поудобнее устроилась на ко́злах.

Повозка объехала каменную глыбу и двинулась к церкви, местные по-прежнему бросали на путников любопытные взгляды. Следовало отдать должное Терэо: всё-таки нравы здесь были не как в дикой горной деревушке. Зевак поубавилось, едва повозка остановилась у церкви: люди поняли, что путники приехали помолиться о спокойной дороге.

— Для полной картины только разочарованных вздохов не хватает, — слезая с козел, обратился Лоуренс к спутнице.

Оба захихикали, будто дети, у которых был общий секрет на двоих.

Перед путниками возвышалась ладная церковь с каменными стенами и деревянными воротами, обитыми железом.

Церковь была старой: углы здания успели искрошиться, хотя к дверной ручке в форме кольца, похоже, прикасались нечасто. Кроме того, в обычной церкви, если это не монастырь, двери отворены круглый день, пока не идёт служба, однако эта церковь была крепко заперта.

Напрашивался вывод, что жители деревни её не жалуют, но строить домыслы — дело бессмысленное, поэтому Лоуренс взялся за ручку и легонько стукнул пару раз. Сухой звук тотчас же странным эхом разнёсся по площади.

Лоуренс ждал, но тишина была ему ответом, и, когда он уже решил, что в церкви никого нет, дверь с жутким скрипом приоткрылась.

— Кто здесь? — послышался из образовавшегося проёма недружелюбный голос, явно принадлежавший девушке.

— Прошу прощения за внезапный визит. Меня зовут Лоуренс, и я странствующий торговец, — ответил он с любезной улыбкой истинного дельца.

Из темноты настороженно сверкнули глазами:

— Торговец?

— Да. Я приехал из Кумерсуна.

Однако с такой подозрительностью от служителей церкви сталкиваться приходилось нечасто.

— А вы? — взгляд переместился на Холо.

— Так сложилось, что мы вместе странствуем.

Холо и Лоуренса окинули долгим взглядом, раздался короткий вздох, после чего дверь открылась полностью.

К общему изумлению спутников, перед ними предстала девушка, облачённая в длинную одежду священника.

— Какое же у вас дело?

Лоуренс не сомневался, что сумел скрыть своё удивление, но девушка в сутане по-прежнему смотрела на него с той же враждебностью, что слышалась в её голосе. Тёмно-коричневые волосы были крепко стянуты в узел, глаза медового цвета смотрели с вызовом.

Кроме того, где же это видано, чтобы пришедших в церковь спрашивали, какое у них дело.

— Видите ли, мы хотим поговорить со священником вашей церкви…

Как правило, священниками женщины быть не могли: в конце концов, церковь — мир, в котором заправляют одни мужчины. Из этих соображений Лоуренс выбрал именно такие слова, но они, будто нож, прорезали на лбу девушки глубокую складку.

Она перевела взгляд на своё одеяние, вновь подняла глаза на Лоуренса и сказала:

— Я не совсем священник, но заведую делами здешней церкви. Меня зовут Эльза Шутингхайм.

Его поразило, что женщина, да ещё и столь молодая, занимала подобный пост, — поразило, пожалуй, даже больше, чем если бы женщина оказалась главой крупной торговой гильдии.

Впрочем, девушке по имени Эльза его удивление было будто бы не в новинку.

— Так что же у вас за дело? — продолжила она.

— Да-да, мы хотели бы узнать дорогу…

— Дорогу?

— Дорогу к монастырю, что зовётся Диэндоран. Его настоятель — человек по имени Луиз Лана Шутингхильт.

Она заметно вздрогнула, услышав это имя, а Лоуренс вдруг понял, что оно очень напоминает имя самой Эльзы. Однако лицо девушки приняло невозмутимое выражение прежде, чем он успел хоть что-то сообразить.

— Не знаю такого, — тут же ответила она учтиво, по твёрдо, тоном, не допускающим возражений, и, не дожидаясь ответа Лоуренса, попыталась закрыть дверь.

Ну уж нет, выставить за порог торговца не так-то просто.

Лоуренс мгновенно сунул ногу в проём и сказал с улыбкой:

— Я слышал, священника по имени отец Франц тоже можно здесь найти…

Эльза посмотрела на ногу Лоуренса между дверью и проёмом так, будто хотела прожечь в ней дыру, а затем перевела взгляд на лицо торговца:

— Отец Франц скончался ещё летом. — И, не давая опомниться, выпалила: — Уймётесь вы или нет? Не знаю я такого монастыря, да и без вас у меня дел по горло!

Наседать на неё дальше — ещё и людей позовёт.

Лоуренс убрал ногу, Эльза тут же сердито выдохнула и закрыла дверь.

— Надо же, как она тебя невзлюбила.

— Видать, зря я пожертвование не сделал. — Лоуренс пожал плечами и посмотрел на Холо: — Отец Франц и правда умер?

— Тут она правду сказала. Но…

— Но солгала, когда заявила, что не знает, где монастырь.

Ещё бы, такую реакцию можно было заметить с завязанными глазами.

Однако говорить о том, что ведаешь делами церкви, опасно даже в шутку. Вероятно, Эльза — дочь почившего Франца, возможно приёмная, но дочь.

— Что делать будем?

Холо незамедлительно ответила:

— Наседать незачем. Поищем-ка ночлег.

Они забрались в повозку, провожаемые любопытными взглядами жителей деревни.

— Ох… благодать… — Холо с порога комнаты бросилась на кровать и потянулась.

— Это наверняка лучше, чем облучок повозки, но поберегись: тут же наверняка блохи.

Кровать — не сколоченные вместе доски с постеленной на них тканью, а большая плотная копна соломы — была очень привлекательна для насекомых: зимой — как место спячки, летом — размножения.

Впрочем, предостережение вряд ли помогло бы Волчице: очень уж любили блохи её пушистый хвост.

— А толку-то? Одна успела сесть мне на хвост и не желала отцепляться, — рассмеялась Холо, подперев щёки руками.

«И то верно, — подумал Лоуренс, вспомнив Амати. — эти будут кружиться вокруг тебя всегда».

— Но деревня маленькая. Такого переполоха она не выдержит.

— А это уже от тебя зависит.

Лоуренс мрачно уставился на Холо.

Она отвернулась, перекатившись на живот, и широко зевнула, помахивая хвостом:

— Спать хочу. Можно?

— А если я скажу, что нельзя? — усмехнулся он.

Девушка оглянулась на него и ответила, томно прищурившись:

— Подремлю с тобой рядом.

Такой исход событий пришёлся бы ему по душе, и в этом он сам себе показался жалок.

Лоуренс кашлянул, будто пытаясь спрятаться от взгляда Холо, видевшей его насквозь, и решил не отвечать на её выпад.

— Ты ведь и правда устала. Будет лучше, если моя спутница отдохнёт как следует, чтобы не свалиться от усталости.

— Вот-вот. Уж прости, так и поступлю. — В свою очередь, Холо пощадила его и закрыла глаза.

Хвост с лёгким стуком упал на кровать и замер, — казалось, вот-вот послышится храп его обладательницы.

— Сними шапку, развяжи пояс, аккуратно сложи мой плащ, который ты бросила на пол, и накройся одеялом, а уж потом спи.

При взгляде на неё поневоле приходило в голову, что именно так ведут себя капризные принцессы в комических балладах.

Холо в ответ даже не подняла голову.

— Если не сложишь одежду к тому времени, как я вернусь, хорошего ужина тебе не видать.

Он чувствовал себя отцом, пеняющим непослушной дочери, и Холо повела себя точь-в-точь как избалованная девчонка — взглянула искоса и заявила:

— Ты для такого слишком добрый.

— Ну знаешь… Когда-нибудь я тебе устрою.

— Если сумеешь. Но постой, куда же ты собрался? — проговорила Холо с уже закрытыми глазами.

Делать нечего, Лоуренс подошёл к девушке и накинул на неё одеяло:

— Схожу поздороваюсь с деревенским старостой. Управься мы быстро, можно было бы и без этого уехать, но нам, похоже, придётся здесь задержаться. Кроме того, вдруг староста знает, где находится монастырь.

— Ясно…

— Раз ясно, спи тогда.

Холо натянула одеяло до подбородка и кивнула.

— Только я ничего тебе не куплю.

— Пускай… — пробормотала она столь вяло, что, казалось, заснёт, не договорив до конца. — Главное, чтобы ты сам вернулся…

Торговец знал, что с Холо нужно быть настороже, но неожиданный удар всё же застал его врасплох. Волчица весело повела ушами: даже если ей ничего не купят, растерянное лицо Лоуренса с лихвой компенсировало эту неприятность.

— Ступай. Доброй ночи. — И она с головой накрылась одеялом.

— Доброй ночи, — ответил Лоуренс, признавая своё поражение.

Он переложил часть пшеницы из повозки в мешок, спросил у хозяина гостиницы, где живёт староста, и вышел на улицу.

Похоже, появление странника в такое время года — само по себе дело необычное — взбудоражило детей в деревне: они стайкой собрались у гостиницы и бросились врассыпную, едва Лоуренс распахнул входную дверь.

Хозяин гостиницы объяснил ему, что людно здесь бывает осенью и весной, во время праздников урожая и посева, однако странники заглядывают редко: всё-таки деревня далеко от главной дороги. Даже в самой гостинице на ночлег остановились только Лоуренс и Холо.

Дом деревенского старосты располагался возле площади и выгодно отличался от соседних: фундамент и первый этаж были построены из камня, на второй и третий этажи использовали дерево. Двери, как в церкви, оказались окованы добротным железом, но с более изящным орнаментом, однако ручка, по форме напоминавшая то ли змею, то ли ящерицу, слегка портила впечатление. Впрочем, её могли изготовить с языческого божества — богов-змей или богов-лягушек почитали не так уж редко, — решил Лоуренс и постучал:

— Прошу прощения… — заговорил он.

Пару мгновений спустя дверь открылась, на пороге показалась женщина средних лет с чёлкой, запачканной мукой, и совершенно белыми от той же муки руками.

— Да-да, кто к нам пожаловал?

— Прошу прощения за внезапный визит. Меня зовут Крафт Лоуренс, и я странствующий торговец…

— Ох, господин староста! Пришёл тот самый человек!

Лоуренс растерялся: его прервали на полуслове. Будто позабыв о госте, женщина исчезла внутри дома, был слышен лишь её голос, призывающий господина старосту. Оставшись совсем один, торговец прокашлялся: сейчас его никто не видел, но это помогло взять себя в руки. Спустя несколько мгновений женщина вернулась в компании старика с тростью.

— Вот он, видишь? Тот самый.

— Госпожа Кенпу, постыдись. Не перед гостем же.

Вот какой диалог Лоуренс услышал со своего места, но разозлиться и не подумал: бесцеремонная речь женщины показалась ему совсем безобидной. Кроме того, деревенские сплетницы — лучшие помощники торговца. Он широко улыбнулся, повернувшись к парочке.

— Вы уж простите. Меня Сэмом зовут, ведаю деревней Терэо.

— Раз встрече. Я — Крафт Лоуренс, странствующий торговец.

— Ну же, госпожа Кенпу, ступай-ка в дом да вернись к делу вместе со всеми. Простите уж: в такое время года вы появились, что наши кумушки говорят о вас без передышки.

— Молюсь, чтобы без передышки говорили только хорошее…

Сэм рассмеялся и пригласил Лоуренса в дом.

Сразу от двери начинался коридор, который вёл в зал. Оттуда слышались чьи-то голоса и смех: судя по щекочущей ноздри муке в воздухе, замешивали тесто для хлеба нынешнего урожая, и под весёлый гомон работа спорилась. В деревнях это привычная картина.

— Вглубь дома не ходите — весь будете в муке. Пожалуйте сюда. — Сэм отворил дверь, ведущую в комнату перед залом, пропустил Лоуренса вперёд и сам шагнул за ним.

У торговца перехватило дыхание, едва он оказался внутри: на полке, прибитой к стене, лежала, свившись в клубок, огромная змея.

— Ха-ха! Не бойтесь: неживая она.

И правда: отливавшая чёрным чешуя ссохлась, кожа была в складках. Видно, змеиную шкуру высушили, напихали чего-то внутрь и зашили, сделав чучело.

Лоуренс вспомнил дверную ручку. Всё-таки он оказался прав: в деревне почитали змей.

«Надо бы рассказать об этом Холо», — подумал он, опускаясь на предложенный стул.

— Ну, рассказывайте, что вас ко мне привело.

— В первую очередь я пришёл с вами поздороваться. Принёс в дар пшеницы, которой торгую. — Лоуренс протянул старосте мешочек с мукой тонкого помола.

Хозяин дома удивлённо заморгал в ответ:

— Ну и дела. А я уж привык, что нынче странствующие торговцы обходятся без любезностей и сразу предлагают сделку.

Именно так Лоуренс вёл себя до недавнего времени, поэтому слова старосты его слегка задели.

— А что же во вторую очередь?

— Видите ли, я ищу один монастырь. Не знаете ли вы, где он находится?

— Монастырь?

— Да. Только что наведался в церковь — расспросить об этом же, но, увы, там меня заверили, что знать не знают…

Торговец принял растерянный и огорчённый вид, но не спускал взгляда с Сэма — на миг глаза того будто затуманились.

— Надо же… Да вот незадача: я и не слыхал, что в этих краях есть монастырь. Где вы о таком услышали-то?

«Он знает», — вдруг понял Лоуренс.

Он решил ответить честно: если соврать о том, каким образом стало известно о монастыре, потом могут возникнуть неприятности.

— В Кумерсуне, от тамошней монахини.

У старосты шевельнулись усы — он явно что-то скрывал.

А вдруг и Сэм, и Эльза не просто знают местонахождение монастыря? А если они могут рассказать то, что интересовало лично его: живёт ли в этом монастыре священник, который собирает предания о языческих богах? В таком случае оба — и Сэм, и Эльза, — возможно, отрицают всё из нежелания ввязываться в какую-то историю.

Отец Франц, которого Диана посоветовала расспросить о монастыре, уже на том свете. Неудивительно, что после его смерти решили запечатать этот сундук за семью замками.

— Видите ли, один человек в Кумерсуне поведал мне, что отец Франц наверняка знает, где находится монастырь.

— Неужели… Однако отец Франц ещё летом…

— Мне рассказали.

— Какой человек нас покинул… Столько лет трудился ради деревни, не жалея себя…

Печаль Сэма не выглядела наигранной, но вместе с тем как-то не верилось, что к Церкви в деревне относятся с должным почтением. Одно никак не вязалось с другим.

— Так выходит, что госпожа Эльза?..

— Да-да. Она очень молода. Верно, вас это удивило.

— Да уж. Но всё же я хотел бы…

Договорить Лоуренсу не позволил бесцеремонный стук в дверь и последовавший за ним оклик: «Господин староста!» Торговца переполняло желание расспросить Сэма, но торопиться здесь ни к чему; кроме того, со старостой он уже поздоровался. Решено, надо уходить.

— Кажется, у вас новый посетитель. А я спутницу оставил одну. Позвольте попрощаться.

— Что вы, что вы. Уж извините, что не смог принять вас как подобает.

Посетитель, верно, был из местных: встречать его пошла жена старосты Кенпу, которая только что стучала в дверь.

— Надеюсь, принесли хорошие известия, — пробормотал Сэм в спину торговцу.

Не успел Лоуренс выйти из комнаты, как его оттолкнул в сторону человек в дорожной одежде (странное дело: в такой холод он был красный и мокрый от пота) и приблизился к старосте:

— Господин староста, вот что я получил!

Сэм извинился одним взглядом, Лоуренс лишь улыбнулся и вышел из дома старосты. Свою задачу — произвести хорошее впечатление — торговец, кажется, выполнил. Теперь жить в деревне станет чуточку легче.

«Интересно, что принёс тот незваный гость?»

Прямо перед домом стояла непривязанной взмыленная лошадь, за ней издалека наблюдала стайка деревенских ребятишек.

Такая амуниция явно предназначалась для длинного пути, и сам посетитель был одет в дорожное. Поневоле задаёшься вопросом: какое же дело заставило бы деревенского жителя отправиться в долгую поездку? Да только Лоуренс приехал сюда не ради торговли — сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы выведать у Сэма или Эльзы дорогу к монастырю. Так как же быть дальше?

К гостинице Лоуренс шёл, погрузившись в раздумья.

Холо так сладко спала, что Лоуренс сам решил ненадолго прилечь и не заметил, как уснул. Когда он открыл глаза, уже стемнело.

— Как было сказано? Если не сложить одежду и не накрыться одеялом, хорошего ужина не жди?

Он приподнялся и заметил на себе одеяло, которым точно не накрывался.

— Ты для такого слишком добрая, — зевая, в тон ей сказал Лоуренс.

Холо перебирала шерсть на хвосте и ответила ему хихиканьем.

— Долго же я проспал… Ты небось голодная.

— Я хранила твой сон, превозмогая голод. Теперь ты видишь мою доброту?

— А может, просто взяла денег у меня из кошелька?

Холо, по своему обыкновению, не рассердилась, лишь ухмыльнулась, блеснув клыками.

Лоуренс слез с кровати, открыл деревянные ставни, выглянул наружу и покрутил головой по сторонам.

— Смотри-ка, в деревне ночь наступает быстро. В такой час на площади уже ни души.

Холо тут же встрепенулась.

— И магазинов не видно. Сможем ли мы поужинать? — взволнованно обратилась она к Лоуренсу, усевшемуся на подоконник.

— В пивной наверняка сможем. Туда-то путники заглядывают хоть изредка.

— Так отправимся же поскорее.

— Но я ведь только встал… Ладно-ладно… — сдался Лоуренс под сердитым взглядом Холо, пожал плечами и, едва поднявшись с подоконника, кое-что заметил.

Безлюдную в сумерках площадь стремительно пересекла чья-то тень — приглядевшись, он признал в ней мельника Эвана.

— Гляди-ка! — раздался возглас, и Холо вдруг вынырнула откуда-то снизу.

Тот чуть не вскрикнул:

— Ты как чёрт из табакерки! У меня душа в пятки ушла.

— Потому что она у тебя заячья? Но что там?

Любой испугается, если выскочить перед ним бесшумно, не издавая звуков шагов или шуршания одежды, но отвечать на насмешки Холо себе дороже.

— Да ничего особенного. Но интересно, куда он идёт.

— К церкви.

Считается, что мельник, как никто другой, должен быть чист душой. В церковном городе Рюбинхайгене пастушке Норе приходилось посещать церковную службу, несмотря на то, что священнослужители заваливали её тяжёлой работой и выказывали недоверие. Так и Эван, возможно, часто заглядывал на молитву.

— Не нравится мне это.

— А как ему-то не понравилось бы, узнай он, что мы за ним следим.

Тем временем Эван легонько постучал в дверь. Стучал как-то чудно, словно желая подать знак человеку за дверью, что пришёл именно он. Впрочем, стоило ли удивляться и его попытке скрыться от людских глаз, и тому, как он старался не наделать лишнего шуму, — стоило ли этому удивляться, зная, что парень — мельник?

Кроме того, церковь в деревне была явно не на хорошем счету. Поэтому Лоуренс только пожал плечами и уже собрался отойти от окна, как вдруг Холо с силой потянула его за край сюртука.

— Чего? — спросил он, но девушка молча указала за окно — туда, где стояла церковь.

Глазам торговца предстала удивительная картина.

— Ну надо же… — весело пробормотала Холо.

Её хвост зашевелился, подметая доски пола; Лоуренс уставился на него как зачарованный, но тут же пришёл в себя и захлопнул ставни, заработав недовольный взгляд спутницы.

— Только богам позволено наблюдать за человеческой жизнью, — заявил он.

Волчица не нашлась что ответить и с досадой посмотрела на закрытые ставни.

Конечно, на стук двери отворились, и на пороге церкви предстала Эльза. Тогда-то Эван заключил девушку в объятия, будто пытаясь удержать в руках чрезвычайно дорогую вещь. Назвать эти объятия всего лишь тёплым дружеским приветствием не повернулся бы язык.

— Неужто тебе самому не интересно?

— Интересно — если они говорят о какой-нибудь тайной торговой сделке.

— Как знать, а вдруг и говорят. Я могла бы подслушать. Что скажешь? — Холо улыбнулась, показав один клык, и лукаво прищурилась.

— Кто бы мог подумать, что ты любительница столь грязных дел, — вздохнул Лоуренс. В голосе его звучало удивление.

Холо, сердито сверкнув глазами, проскользнула между ним и окном и выпрямилась:

— Что же в этом плохого?

— Хорошего мало, вот что.

Для торговца дело чести — провести трое суток, пытаясь подслушать подробности тайной торговой сделки, однако выведывать про чужие любовные интриги считалось крайне непорядочным.

— Да будет тебе известно: мною движет не простое любопытство.

Холо сложила руки на груди, склонила голову и прикрыла глаза, будто о чём-то вспоминая.

«Интересно, какую же отговорку она придумает?» — подумал Лоуренс. В том, что её мотив не что иное, как любопытство, он совершенно не сомневался.

Пару мгновений девушка стояла неподвижно, а потом продолжила:

— Можно сказать, я желаю научиться.

— Научиться?

«Могла бы придумать причину поинтереснее», — разочарованно решил Лоуренс. Кроме того, чему ещё она собралась научиться на этом поприще, зачем? Чтобы вскружить голову какому-нибудь королю? Тогда, возможно, удастся добиться для себя особых условий оплаты пошлин и множества других привилегий — размечтался торговец и уже протянул руку к металлическому ковшу с водой, но тут Холо заговорила вновь:

— Да, научиться. Узнать, как же другие люди видят нас с тобою.

Ковш выскользнул у него из пальцев, Лоуренс поспешно пытался удержать его, но не успел.

— Оно ведь как: чтобы лучше понять происходящее, иногда нужно посмотреть чужими глазами. Ты меня слушаешь?

Очевидно, Холо еле сдерживала смех, и, хотя она стояла спиной к нему, он мог очень хорошо представить выражение её лица.

К счастью, воды в ковше было немного, так что большой урон был нанесён разве что самообладанию Лоуренса.

— Теперь, глядя на них, я вижу, что ты со мною делал… — начала она серьёзным голосом.

Он решил не слушать её и принялся вытирать воду.

Лоуренс не знал, на что и как злиться, а больше всего не понимал, почему вообще произошедшее вывело его из себя. Возможно, отчасти потому, что ему не удалось скрыть собственное смущение.

— Хм. Если поразмыслить, мы с тобой им ни в чём не уступаем…

Отвечать на это не стоило: неизвестно, в какую ещё ловушку можно угодить. Он вытер пол, взял ковш и одним глотком допил оставшуюся на дне воду, хотя сейчас бы уже предпочёл чего-то покрепче.

Холо коротко окликнула Лоуренса. Если не обращать на неё внимания, она разозлится, а в пикировках преимущество всегда было на её стороне.

Лоуренс вздохнул и, признавая своё поражение, обернулся к девушке.

— Я проголодалась, — сказала она со смехом.

Что и говорить, её превосходство было неоспоримо.