Военный инженер Ермака. Книга 2

Глава 9

Через три дня конструкция наконец заработала.

Я стоял за воротами кузни и любовался.

Много чего пришлось менять, подпиливать, переделывать, но рычаг теперь откидывался легко, с мягким металлическим звуком, и так же легко возвращался обратно. Тетива плавно садилась на зацеп. Болты скользили по пазу и становились на место.

Деревянное ложе — гладкое, отполированное, тёплое на ощупь. Мы натирали его льняным маслом и древесной смолой, чтобы дерево не трескалось, и теперь оно слегка блестело на солнце.

Коробка магазин сверху — аккуратная. Внутри ровными рядами лежали короткие болты. У каждого болта железный наконечник и оперение.

Всё вместе весило где-то килограммов шесть с половиной. Да, тяжело, но все-таки терпимо.

А теперь — пробовать.

Всей толпой мы отправились на стрельбище.

…В принципе, все, как я и предполагал. Больше десяти выстрелов в минуту со сменой магазина. На полсотни метров и кожаные доспехи, и кольчугу бил влет. Все, кто наблюдал за этим, разинули рты.

А наблюдали за этим и Ермак, и Матвей, и несколько других оказавшихся поблизости уважаемых здесь лиц. У Ермака аж щеки порозовели.

— Эта штука даже посильнее того, что ты делал раньше! — сказал он.

— Ну не то, чтобы била сильнее, но гораздо чаще стреляет, — ответил я. — Только этот самострел гораздо более сложный.

— Сложный — не сложный, но нам такие нужны, — произнес Ермак. — сколько таких сможешь сделать за зиму?

— Пока не скажу, — помотал головой я. — Надо считать и думать, как что будет.

— Давай, высчитывай! Если нет пороха, то будем таким воевать!

На этом мы и порешили. Я унес новый арбалет в свою избу подальше от любопытных глаз и снова вернулся к реке.

Что у нас получается.

Снег в этих краях сходит к началу мая, то есть к его середине уже можно ждать «гостей». За условных полгода, из расчета, что каждая кузня делает один арбалет пять дней, получается где-то сто пятьдесят штук. В принципе, нормально, но! Это в идеальных условиях, не отвлекаясь на другую работу, и вкалывая целыми днями. А так неделя — полторы, учитывая то, что в двух кузнях работники неопытные, да и дополнительной работы много. И плотники тоже не по мановению волшебной палочки ложа сделают. А нам еще и стрел нужен целый вагон.

И, помимо «русских чо ко ну», у меня есть и другие проекты арбалетов. Одними скорострельными схватки не выиграешь. Если татарам вместе с противоогненной защитой придет в голову, например, использовать мощные щиты, то все станет печальней.

Поэтому нужны и другие арбалеты. Какие — об этом позже, но какими б они ни были, их тоже надо делать. И там кое-где работа гораздо сложнее, чем в скорострельных.

И что это означает? А то, что скоро у меня появится в городке множество врагов, вот что. Но делать нечего — нам придется либо много работать, либо всем вместе помирать. Третьего не дано. Хотя нет, дано — бросить все и сбежать.

Я пришел к Ермаку.

— Ермак Тимофеевич, давай круг делать. Пусть все там будут. Все сотники, и другие. Много чего сказать хочу. И про арбалеты, и про все.

Ермак нахмурился.

— Ты это о чем? Насчет «про все»?

— Долго рассказывать… На кругу объясню все как есть, ничего не скрывая.

Взгляд Ермака говорил «скажи сначала мне», но вслух он произнести это не решился. А я решил не интриганствовать. Положение аховое, шептаться за углами, как в королевском дворце, глупо.

— Хорошо. Собираемся прямо сейчас.

Круг собрали в большой избе — в той самой, где решали все важные дела. Снаружи потихоньку начало темнеть и потянуло холодом.

Я вытащил из мешка новый арбалет. Люди с начали рассматривать его с интересом. Некоторые из них не были на стрельбище и видели его впервые.

— Новый самострел? — спросил сотник Иван «Шрам» Алексеев.

— Да, — ответил я.

— Лучше прежних?

— Бьет чуточку слабее, зато гораздо чаще. В избе стрелять не буду, но происходит это примерно так.

И я показал, как рычагом взводится тетива, как на место улетевшего болта становится другой, и как меняется обойма.

— На двадцать — тридцать саженей кожаный доспех или кольчугу пробьет. Если сил много, то стрелять сможешь совсем часто, а в среднем — примерно так. Раз, два, три…

Я посчитал, чтоб на каждый счет получился выстрел исходя из десяти-пятнадцати выстрелов в минуту.

— Я видел, когда испытывали. Максим не врет, — сказал Савва Болдырев.

Народ радостно завозился.

— Надо больше таких… — произнес сотник Иван «Гроза». — Вблизи это даже лучше пищали. Ее пока перезарядишь…

— Огня-то теперь татары так боятся не будут… — протянул Гаврила Ильин, и я понял, что Ермак рассказал всем о будущем использовании кучумовцами промазанной глиной войлочной одежды.

— Надо, — согласился я. — Чем больше таких, тем лучше. Но! Если Кучум придет весной (а он обязательно придет), мы, работая четырьмя кузницами день и ночь и если плотники будут заниматься только самострелами, в лучшем случае сделаем только сотню таких. Скорее всего — меньше, потому что еще много другой работы. Самострелы сложные, это не молотки и не топоры. Да оно и с топором огого сколько повозиться придется, на самом деле.

Теперь люди засопели уже не так счастливо, как минуту назад.

— Что же делать? — спросил начальник стрельцов Андрей Собакин.

Я, не отвечая на вопрос, продолжил.

— Кроме того, одними такими самострелами мы не отобьемся. Лупят они хоть и сильно да часто, но не так, как пищаль. Татары, как выясняется, на выдумку тоже хитры. От огня спасаться научились. И здесь, если они понаделают толстых щитов или чего-то такого, нам будет очень тяжело. Помните, как ночью хотели спилить рогатины? Стрелы сквозь мешки с ветками проходили очень плохо, только пищалями да пушками спаслись. Здесь — то же самое.

— Ну да, правильно, — все, включая Ермака, безрадостно закивали головами.

— Поэтому нам нужны будут и другие самострелы, коль нет пороха. Не такие быстрые, но гораздо более сильные и дальнобойные. Но чтоб их делать, тоже нужно время. Кузнецы и плотники не справятся.

Люди начали догадываться, что я к чему-то клоню, но к чему — непонятно. Во взглядах появилась настороженность.

— Что ты предлагаешь? — спросил Мещеряк.

— Надо снимать людей с прочих работ, как всегда это делали, — дал немудреный совет Гаврила Ильин. — А по-другому то как?

— Им есть чем заниматься, — огрызнулся староста Тихон Родионович. — Они, помимо прочего, еще и еду на зиму заготавливают. Если с голоду помрем, никакой Кучум будет не нужен. И так только и перекидываю. Сейчас бревна для самострелов носим, а это труд долгий и нелегкий. Люди уже еле ноги таскают.

— Правильно говорит Тихон Родионович, — произнес я, — очень правильно. Лишних рук у нас нет. Поэтому я предлагаю — всех казаков и других, со всех сотен, с охраны, с разведки, из стрельцов, всех приписать к плотникам и кузнецам, чтоб когда не в охране, не в разведке, не в походе, работали там и помогали делать себе оружие. Чтоб это было не когда Ермак Тимофеевич сказал, а постоянно, каждый день, без напоминаний.

В ответ мне сначала прозвучала тишина, а потом люди начали говорить. Каждый — разное. Один Ермак молчал и слушал. Матвей, прочем, тоже. Поначалу сделал недоуменное лицо, но потом, посмотрев на молчаливого Ермака, тоже затих.

Зато другие выражений не выбирали.

— Казаку не дело — топором плотничать, он воин, а не батрак! — возмущенно заявил Гаврила.

То же самое сказал и Иван «Гроза».

— Казак — не холоп!

Я ожидал чего-то такого, но не выдержал и вспылил.

— А я, значит, холоп и батрак, раз делаю оружие, которым только татар и победили⁈ Так, по-твоему?

Иван ничего не ответил. Его лицо стало красным от ярости, он вскочил и положил руку на рукоять ножа.

Я тоже встал, но, в отличии от него, за нож хвататься все-таки пока не стал.

— Сядьте и успокойтесь! — рявкнул Ермак, и мы сели обратно на лавки.

— Максим дело говорит, — произнес Мещеряк. — Если не будем работать, нам не выстоять.

— И что нам теперь, в охране не стоять? — удивился Лука. — Не понимаю.

— В охране — стоять. Но как поменялся с ночи, поспал, отдохнул, то иди в кузню, помоги, чем сможешь. У горна постой, там кузнечному делу учиться не надо, еще чем-нибудь подсоби. Правильно я говорю? — спросил меня Савва.

— Очень правильно! — одобрил я. — Помогать кузнецам и плотникам не в ущерб военному делу, а для него. Когда живицу собирали для огнеметов, все ходили, и никто ничего не говорил. Понимали, что надо. И сейчас то же самое.

— Мои не захотят, — заявил Иван. — Скажут, что они — казаки, и шли воевать, а не плотничать.

— А ты объясни им, что иначе они будут не воевать, а лежать у татарских ног с перерезанными глотками, — тихо сказал Ермак. — Если не сможешь, давай я объясню. А самым горластым объясню потом еще раз.

— Не, Ермак Тимофеевич, — вмиг осекся Иван, — я сам смогу. Повозмущаются, покричат, и успокоятся. Все будет хорошо. Я сам все сделаю.

— Молодец, — так же тихо сказал Ермак. — Правильно. Короче: деваться некуда. Придется работать много. Считай, столько же, сколько работали перед приходом Кучума. Все должны не жалеть себя. Не зазорно казаку потрудиться для казачьей славы и спасения живота своего. Поэтому решим так — кто в походе или еще где-то, тот, значит, там. Как приходит — отдыхает, спит, а потом не ходит по Сибиру и девкам подмигивает, а идет в кузницу или к плотникам. Как Кучума победим, так долго будем брагу пить да песни горланить. А пока — не время. Максим, давай с Тихоном Родионовичем придумай, как оно что будет. Чтоб точно. Чтоб никто не жаловался, что ему не дают отдохнуть, или что он из кузни не вылезает, а другой неделю ничего не делает. Ясно?

— Да! — радостно ответил я, довольный, что все завершилось благополучно и даже не пришлось бить морду кому-нибудь из сотников. — Сейчас все сделаем!

— Тогда все, — проговорил Ермак. — Идите, рассказывайте своим о том, что мы на круге решили.

Серый вечер спускался на Сольвыгодск. От реки тянуло холодом. Елисей Скрыпник стоял у стершегося мостка, глядя, как вода лениво плещет о сваи. Было тихо, только по ветру доносились плески рыбы.

Через несколько минут на тропинке за деревьями послышались шаги.

Оттуда один за другим вышли пятеро. Шли молча, без суеты. Первым показался широкий, как дверной проём, мужик с чуть вялой походкой и круглым лицом, которое будто всегда слегка опухло от сна. За ним — худой, жилистый парень с кривой ухмылкой; глаза бегали, а в уголках губ затаилась какая-то нервная усмешка. Следом — угрюмый, косоглазый человек с широкими плечами. Лицо каменное, как у памятника. Четвёртый — в чём-то вроде обрывка монашеской рясы, шагал чуть поодаль, бормотал себе что-то под нос. Последним шел смуглый, скользкий на вид, с цепким взглядом и кошачьей гибкостью.

Скрыпник повернулся к ним. Они остановились в паре шагов, и какое-то время все просто молча смотрели друг на друга. В воздухе повисла настороженная тишина.

— Вы от Анисима? — сказал наконец Елисей.

Тот, кто шел первым, утвердительно кивнул.

— От него, — сказал он.

— Завтра в ночь отправляться, — произнес Елисей. — Времени нет. Надо успеть до холодов. Анисим объяснил, что нужно сделать?

— Да, — ответил жилистый парень. — Привезти сюда одного человека. Поймать и привезти. Сильно не калечить, нужен целый. Сделаем. Не впервой.

— Лодка готова? — спросил Елисей. — Анисим сказал, что даст вам лодку.

— Готова, — заверил его «монах», и его взгляд опять стал отрешенным.

Разговор длился недолго. Скрыпник и пришедшие договорились о месте встречи, после чего пятеро развернулись и ушли той же тропой, откуда пришли, растворившись в надвигающихся сумерках. Скрыпник ещё немного постоял на мостке, глядя на воду, а потом сам пошёл в городок, туда, где его уже ждал купец.

Анисим сидел избе, рядом с ним лежал богатый меховой плащ, который он явно носил лишь для вида. На столе стоял кувшин, глиняная кружка с медовухой. На тарелках была разложена колбаса, рыба, хлеб.

— Видел их? — спросил Анисим.

— Видел, — ответил Скрыпник. — Молчаливые ребята.

Анисим поднял взгляд и улыбнулся.

— Да, молчаливые.

Он отпил из кружки.

— Я тебе расскажу, кто они. Чтобы ты знал, с чем имеешь дело.

Он провёл пальцем по столу.

— Первый — Прохор Колотухин по кличке Тюлень. Здоровый, как бык. На вид добродушный, будто сонный. Но это до поры. Когда надо — убивает, даже не думая. Когда-то бурлачил на Волге, потом его взяли за убийство. Сбежал. Теперь он мой человек, я плачу ему. Сила у него звериная. Она часто бывает нужна.

Скрыпник кивнул, вспомнив круглое лицо и вялый взгляд.

— Второй — Митка Салтыков, — продолжил Анисим. — Кличка Бритва. Жилистый, шустрый, язык как игла. Любит ухмыляться, но в этой ухмылке нет веселья. Когда-то он скот резал на ярмарках — коров, овец. А потом понял, что кошель у человека ничуть не труднее вскрыть, чем брюхо у барана. С тех пор нож с руки не выпускает. У него характер… дерганый. Может шутить, а может в тот же миг приставить лезвие к горлу. Запугивать любит. Это его забава.

— Третий — Харитон Бессонов, — сказал купец. — Кривой. У него один глаз прямо смотрит, второй будто на сторону. В остроге сидел за разбой на большой дороге. Потом сбежал.

— Четвёртый — Савва Губарев, — Анисим налил себе ещё медовухи. — Монах. Был послушником, но из монастыря его гнали — вор, пьяница, да ещё и драчун. Теперь носит рясу, как память, и постоянно бормочет молитвы. С головой у него не все в порядке. Не обращай внимания. Привыкнешь, хотя поначалу страшновато будет.

— Пятый — Левонтий Чернавка, — сказал купец. — Знает, как человека связать — верёвкой, кушаком, хоть собственным поясом. Если кого нужно взять живым, а не убить, — его работа. Воровал женщин, продавал в дальние земли. Вспоминает то время с тоской. Говорит, хорошо было.

Анисим откинулся на лавке, глянул на Скрыпника.

— Теперь понимаешь, с кем будешь дело вести?

— По виду догадался, — ответил Елисей. — Таких рож я давно не видел. Татары хана Кучума и то добрее.

— Правильно говоришь, — кивнул Анисим. — Ты неглупый. Только не подведи их во время пути, а то всякое может случится. Я держу их подле себя. Такие люди нужны.

— Куда везти этого казака, когда поймаем?

— Они знают, — хохотнул Анисим. — Есть тайное место в лесу. Далеко, не найти там ту избу никому. Колдовское место. Думаешь, казак там будет первым? Хахаха! Богатства без крови не зарабатываются. Так повелось с давних времен. Ничего тут не изменишь. Есть в той избе подвал, в стене которого кольцо с цепью. Как поймет казак, что до него тут много кто бывал, сразу по-другому заговорит. Ну а не заговорит… сам виноват будет.

Скрыпник вышел из избы Анисима, притворил дверь и сразу почувствовал, как прохладный вечерний воздух хлестнул в лицо.

Он постоял у порога, втянул носом воздух и не двинулся дальше. Вечер был тихий: вдали слышался лай собак, кто-то подковывал коня у кузни, из-за частокола тянулся звук чьей-то песни — глухой, упрямый, без радости. Всё казалось обычным, спокойным, почти мирным.

— Зачем я в это ввязался? — негромко сказал он себе.

Он пошёл по улице, сапоги глухо стучали по утоптанной земле. Изба осталась позади, вместе с теплом и тяжёлым взглядом купца.

— Жил бы себе спокойно, — сказал Елисей, — работал бы на Строгановых. Было бы у меня своё место, тёплая изба и хлеб на столе. Нет, захотелось денег. Ну да ладно, теперь уже деваться некуда. Что сделано, того не воротишь.