Ветер в объятиях Воды

Туман в изумруде

Отказавшись от предложения Гасана передохнуть в дворике дарты и отложить поиск вестника до завтра, я позволяю себе лишь съесть пару фруктов из вазы рядом с раскинутыми подушками и поднимаюсь наверх. К крышам.

Время — мой самый ценный и невосполнимый ресурс, поэтому, если успею выяснить всё сегодня до наступления ночи, завтра я уже смогу направиться на задание.

Преодолев две крыши, замечаю высокую балку с висящим карабином для грузов. Приглядываюсь лучше, чтобы убедиться в отсутствии лучников вокруг, а затем с разбегу хватаюсь за трос. Под моей тяжестью карабин описывает дугу, и я приземляюсь ещё через два здания. Правда, в этот раз не без ушиба колена и голени. Тяжело дыша, жду, пока боль немного притупится, понимая, что ничего серьезного нет, и дальше перехожу на бег.

Камень крыш медленно остывает после знойного дня, а солнце лениво опускается все ниже за линию горизонта, озаряя Дамаск кроваво-красными лучами. Через десяток минут я оказываюсь неподалеку от того самого базара, о котором упоминал распорядитель дарты.

Торговцы устало сворачивают и закрывают лавки после тяжёлого дня, переносят коробы с ценным товаром в свои укрытия и пересчитывают золотые, медные и серебряные монеты, надеясь на выручку чуть большую, чем обычно.

Я видел, в каком угнетении и нищете живёт простой народ в разных городах страны, но Дамаск всегда почему-то отличается от них. Словно несмотря на любые трудности, сияет золотом и окутан таинственностью, стирающей налёт бедности с улиц.

Осмотревшись, решаю переместиться с высоты на стены зданий. Вестник должен быть где-то здесь, в закоулках у засыпающего базара, да ещё и в тёмной одежде, что несколько осложняет поиск: в городе знаменитой стали каждый второй житель носит черные оттенки.

Схватившись за деревянную балку на стене, я раскачиваюсь и прыгаю к следующей. Дальше цепляюсь за выступ окна и повторяю свой маневр. Ладони, обмотанные полосками защитной кожи, ноют, требуя отдыха, но так же, как я неумолим к врагам, я неумолим к самому себе.

Подтянувшись на последней деревянной конструкции, встаю на корточки и озираю неприметную улочку под собой. Несколько прохожих обсуждают Салах ад-Дина[1] и его правление; редкая стража осматривается напоследок, прежде чем отдать пост свежим силам; нищий просит подаяние, покачиваясь из стороны в сторону.

И вот я вижу человека, неспешной походкой направляющегося к концу проулка; на нём пояс алого цвета, повязанный поверх почти черной мантии, на котором висят несколько мешочков и… кажется, метательные ножи. Голова и лицо покрыты тканью, и оставлена лишь прорезь для глаз.

Вестник.

Я усмехаюсь себе под нос, удивляясь собственной везучести, и решаю так же по стене, не спускаясь на землю, проследить и добраться до него. Что-то в походке члена братства меня настораживает, но я никак не могу уловить сути в надвигающихся сумерках.

Когда он заходит в маленький двор, оказавшийся своеобразным тупиком, я остаюсь на балке, чтобы понаблюдать. Вестник присаживается на скамью и достает из-за пазухи кулёк. Похоже, с финиками. Чуть оттянув ткань от лица, начинает медленно их поедать. Понимая, что, скорее всего, помешаю ужину, я всё равно, не дождавшись окончания, мягко спрыгиваю прямо перед ним.

Кулёк летит на землю с остатками плодов, а моментально подобравшийся вестник, поправив одежду, в один шаг оказывается напротив меня, успевая достать метательный нож.

Сталь неприятно холодит мою шею, и только в этот момент осознаю, насколько собрат ловок и проворен — свой-то скрытный клинок я так и не успел выбросить из рукава в его сторону. Хотя, зачем… Сам виноват с этим эффектом неожиданности.

Вцепившись взглядом в единственный открытый участок лица вестника, я на миг задерживаю дыхание, забывая о ноже у горла, который, кстати, медленно опускается вниз, и о своей настоящей цели посещения.

В меня, не мигая, пронзительно всматриваются темно-зелёные глаза в обрамлении коротких, но пушистых ресниц. Вокруг зрачков — серый оттенок, из-за которого этот выразительный взор похож на два лесных озера с изумрудной водой, охваченных туманом. Брови изогнуты, неаккуратной формы, подчёркивают кошачий разрез глаз. Я успеваю рассмотреть всё в деталях, пока последний закатный луч касается лица напротив.

Женского лица…

В этом я окончательно убеждаюсь, когда вестник пытается исказить голос в сторону мужского и чуть хрипло шепчет:

— От верной смерти вас уберегло лишь одеяние хассашина.

Ветер, мой верный спутник и стихия, доносит до меня тонкий аромат, исходящий от её тела, — шафран и цветок ванили. Я усмехаюсь, замечая, как незнакомка в образе вестника осторожно убирает свой нож обратно, и отвечаю:

— От верной смерти меня бережет только мой клинок и я сам, — мне льстит то, как она смело всё ещё смотрит прямо в глаза, пытаясь что-то найти, но я всё же соблюдаю приличия и отхожу на пару шагов, чтобы рассеять воцарившееся между нами напряжение. — Мир твоему дому…

Не добавляю никакое обращение к запоздалому приветствию, потому что в принципе сталкиваюсь с подобным впервые: братство на то и братство, что в него никогда не входили женщины.

Почему же сейчас это правило было нарушено — я могу лишь догадываться, хотя для меня, человека, периодически отступающего от устава, этот факт не был настолько невероятным, как был бы для любого другого на моём месте.

— И вам мира и покоя, — вестница не спеша присаживается обратно на скамью, с сожалением оглядывая рассыпанные финики, но затем снова возвращает мне своё внимание и переходит на более лояльное, принятое между наемниками, общение: — Я не знаю твоего имени, хассашин. Для чего ты пожаловал в столь поздний час?

Это удивляет меня по-настоящему, потому что вплоть до сего момента в каждом городе каждый вестник братства знал обо мне. Известность и деяния шли впереди меня самого.

Опираюсь боком на ближайшую стену, скрещивая руки на груди, и внимательно осматриваю свою собеседницу, которая под несколькими слоями одежды так неумело пытается изображать мужчину.

Неужели на это кто-то ведётся?..

— Как и я не знаю твоего, — резонно вставляю я, замечая скрытый подтекст в собственных словах.

В эту минуту остро ощущаю, как первостепенность миссии отходит в тень, на второй план, а по вискам бьёт потребность узнать о таинственной вестнице всё: её прошлое, текущую деятельность, успехи, навыки и мечты. И лишь воспитание не позволяет забросать особу вопросами.

Кажется, она больше не хмурит брови и не жалеет о потерянных из-за моего внезапного появления фруктах. И кажется, поняла, что выдала свою принадлежность к женскому полу с головой, позволяя так пристально оглядывать себя, так что моя вестница более не пытается ломать голосовые связки и отвечает собственным голосом. Маняще мелодичным, спокойным и серьёзным:

— Сурайя. Меня зовут Сурайя, если это так важно, — бросив на меня очередной твердый взгляд, со вздохом добавляет: — Знаю, знаю. Тебя удивляет, что в братстве есть девушка. Если это преграда для выполнения миссии, с которой ты, очевидно, пришел так поздно, можешь обратиться к другому вестнику.

— Не удивляет, а скорее впечатляет, — медленно говорю я, направив свой взор в сторону полутьмы, где начинается проулок. В городе небезопасно ночью, и не хотелось бы, чтобы наш разговор подслушали. — Я Алисейд, прибыл с поручением из Фасиама. И единственной преградой для выполнения миссии, в которой ты должна помочь, является твоя способность осуществлять скоропалительные неверные выводы на свой счёт.

Сурайя тихо усмехается в ткань, покрывающую её лицо:

— Я никогда не слышала о тебе, — пожимает плечами.

— Вот это действительно странно.

— Почему же… Хороший вестник добывает крупицы деталей извне, а не интересуется тем, что происходит внутри, — с гордостью сообщает новая знакомая и тоже складывает руки на мой манер.

— А отличный вестник осведомлен и о том, и о другом, — с иронией парирую я, жалея о том, что темнота начинает скрывать ее фигуру.

Черная одежда, наверняка, отлично маскирует Сурайю ночью, только вот почему всё-таки не белая, как у всех?..

— Ну раз до отличного вестника мне ещё далеко, поведай о себе, Алисейд. В частности, о том, что именно привело тебя в Дамаск и как я могу помочь, — миролюбиво разводит она руками и поднимается с места.

Понимаю этот жест так, что делать нам больше здесь нечего и стоит пройтись: уединение и ужин вестницы и так нарушены, а тихий разговор при ходьбе позволит быстрее засечь слежку, если она есть.

— Аль-Алим поручил разыскать Тамира. У меня есть для него послание, — Сурайя прекрасно понимает, что я имею в виду под последним словом, но ни о чем не расспрашивает.

Интересно, убивала ли она когда-либо сама или же носит метательное оружие с целью самообороны? Какие задания, кроме безобидной добычи информации, ещё выполняет?

Мы идём по уже опустевшим безлюдным улицам Дамаска рядом, но на почтительном расстоянии: в этом мире мужчина не может спокойно разгуливать с женщиной в такое время суток вдвоем, хотя, надо признать, я всё время забываю, что для менее внимательных, коими является большинство, Сурайя — больше молодой юноша в таком одеянии, нежели девушка. Воображение рисует возможные варианты её внешности, пока мы медленно продвигаемся вперед, а её голос намекает на возраст не больше двадцати пяти.

— На сегодняшний день у меня о нём не так много информации, — задумчиво отвечает Сурайя, глядя прямо перед собой и лишь периодически, как и я, озирается по сторонам. Хм, неплохо. — Но завтра к полудню соберу всё необходимое.

Решимость в словах вызывает на моём лице лёгкую снисходительную улыбку, которую прячет мрак.

— Не сомневаюсь.

Сурайя пропускает это мимо ушей и добавляет, когда мы сворачиваем на более широкую улицу:

— Сейчас могу сказать только то, что Тамир завладел почти всеми разрозненными лавками в городе и пытается прибрать к рукам три базара в трёх частях Дамаска. Это… Не совсем хорошо.

Мы ступаем на освещённую луной каменную дорожку, когда я замечаю наверху постройки лучника. В невесомом жесте касаюсь плеча вестницы и делаю шаг в её сторону, чтобы намекнуть на заход в тень навесной крыши. Ноздри снова щекочет запах ванили, который сбивает меня с рациональных мыслей. Сурайя же моментально понимает мои намерения и неслышно ступает под навес, скрываясь вместе со мной.

Вкрадчивым шёпотом она продолжает, игнорируя сократившееся между нами расстояние:

— Кроме грозящей монополии, это чревато многочисленными отравлениями. В одиноко стоящих лавках часто продают несвежее мясо. Представь, что будет, если он доберется до рынков…

— Не доберётся, — внимательно слушаю её, но при этом осторожно выглядываю из укрытия.

Заметив, что стражник ушёл, я пальцами указываю на дорожку. Мы вновь молча выходим на улицу, которая приводит нас к небольшой площади с фонтаном. Тихое журчание сливается с негромкими разговорами встречающихся зевак, и я вновь держусь от своей собеседницы чуть дальше.

— Надеюсь. Я так понимаю, ты остановился в дарте?.. — полувопросительно обращается ко мне Сурайя, обернувшись.

Я ловлю сосредоточенный взгляд необычных мутно-зелёных загадочных глаз и коротко киваю, отмечая про себя несколько штрихов её натуры, которые успел узреть в непродолжительном разговоре. И которые в скором времени обретут окончательные формы и подтверждение: профессионализм, смелость, твердость и преданность делу.

Удивительная девушка…

— Тогда предлагаю встретиться завтра вон у той скамьи, — она указывает ладонью, покрытой почти такой же полуперчаткой, как и у меня, на место в двух шагах от фонтана. — Приходи после дневного азана в мечети рядом — это будет для тебя ориентиром.

— Хорошо, Сурайя, — её имя странно перекатывается на языке и словно тоже отдаёт шафраном. Я вижу, как вестница слегка вздрагивает, впервые услышав из моих уст прямое обращение к себе, и это нагревает нутро неведомым теплом. В этот короткий миг она на долю секунды теряет деловую хватку и, готов поклясться, краснеет под куфией[2].

— Тогда буду ждать тебя завтра, Алисейд, — собравшись, тихо договаривает она и делает шаг в сторону.

В мыслях мелькает беспокойство за то, как она доберется до дома, но я понимаю, что любая попытка или предлог проводить её будут неправильны и неуместны. Поэтому мне остаётся наблюдать, как Сурайя юрко исчезает в темноте соседней улицы, и сипло проговорить ей вслед:

— До скорой встречи…

С трудом подавляя желание проследить за необычной вестницей по крышам, я разворачиваюсь в иную сторону и тоже растворяюсь во мраке прохладной ночи.

[1] Султан Египта и Сирии и др., военачальник, мусульманский лидер XII века.

[2] Куфия — мужской платок, покрывающий голову и лицо. Служит защитой от солнца, песка и холода.