Ветер в объятиях Воды

Тайное становится явным

Сурайя

Я вслушиваюсь в дыхание Алисейда на моей шее, пытаясь в мельчайших деталях запомнить каждую частицу каждого мига.

Сама дышу так, словно лёгкие вот-вот остановятся…

Разум не до конца осознаёт произошедшее, но всё то, что связано с подсознательным и чувствами, ликует, как в последний раз. Это для красного словца, потому что судя по намерениям усмирившего свой пульс и вдохи Алисейда, приподнявшегося на одном локте и почти плотоядно вглядывающегося в моё лицо, раз этот явно не последний.

Так и есть…

Он притягивает меня к своему лицу, лаская мою раскрасневшуюся щеку ладонью, и одаривает долгим, мучительно глубоким поцелуем, попутно вновь нависая надо мной. Я отвечаю ему со всей пылкостью, на которую способна.

Сама тянусь к его фигуре, касаясь руками горячей, покрытой испариной кожи и ощупывая перекатывающиеся мышцы плеч, спины, живота — везде мои пальцы натыкаются на многочисленные отметины жизни наёмного убийцы: шрамы, царапины, где-то неверно сросшиеся косточки и выпуклые синяки… Целая таинственная карта.

Мне так хочется спросить о каждой из них, но губы Алисейда не позволяют мне ни слова, забирая лишь очередные стоны, которые я не в силах сдержать.

И мне так хочется поцеловать каждый полученный им след…

Удивительно, как непринужденно и без лишнего гложущего чувства стыда я принимаю всё то прекрасное, что происходит между нами. Если в первые минуты, когда я ещё пыталась закрыть свою обнаженную грудь (уже чувствуя, как на самом деле сдаюсь…), в воздухе и ощущалось какое-то смущение, то сейчас и мои стоны, и звуки соприкосновения кожи наших тел, и уже чуть засохшие на моем животе следы мужского наслаждения не являются для меня ничем запретным.

Возможно, свою роль сыграло то, что я никогда не воспитывалась в чересчур набожной атмосфере — у меня попросту не было семьи, где бы строго соблюдались традиции и религиозные заветы, а то, что я видела между мужчинами и женщинами в Дамаске, не являлось для меня правилом; возможно, повлияло и то, что каждый день жизни и служения братству так или иначе был сопряжен с рисками и не было понятно, успеешь ли ты вкусить простое человеческое удовольствие.

Сейчас всё является таким абсолютно правильным и естественным, что захватывает дух.

И я знаю, что ни о чем не пожалею…

Мой хассашин ненасытен и жаден. Он одновременно и изучает меня и моё тело впервые, и будто уже давно знает его, заставляя вновь и вновь выгибаться под его собственным, принимать сумасшедшие и откровенные ласки, отвечать со всепоглощающей взаимностью.

Его губы везде.

То невесомо касаются моей шеи, уходя всё ниже, то с остервенением втягивают в себя кожу, оставляя заметные засосы, то сменяются теплым языком, очерчивающим сложнейшие узоры.

Как не потерять рассудок от всего этого…

Я прикрываю веки, в очередной раз сбиваясь с дыхания, когда меня чутко, но требовательно переворачивают на живот. Вцепляюсь ногтями в подушки вокруг, уже не удивляясь тому, как сел голос из-за вскриков и полустонов — и это не мешает продолжать ясно изъявлять вслух наслаждение, которое мне дарят его мужественные руки и слишком чувственные для хассашина губы. Тихо скулю и сама приподнимаю немного бедра, когда Алисейд почти полностью ложится на меня сверху, долгим поцелуем-укусом вонзаясь в шею и так сладко придавливая своим телом. Жмурюсь до звездочек, вновь ощущая его в себе…

Теперешние наши движения плавны и убийственно медлительны, Алисейд зарывается лицом в локоны на моем затылке и переплетает свои пальцы с моими; другой же рукой умудряется касаться меня везде, в конце концов, проникая каким-то образом в пространство между ковром и низом моего живота.

На моем теле без его пристального внимания не остается ни одного миллиметра, и я бесстыдно стону особенно долго тогда, когда его толчки становятся глубже, резче и к ним присоединяется эта вторая ладонь под пупком, которая уже развратно ласкает меня между ног, несмотря на некоторое неудобство и давление моего веса на неё.

Он просто восхитительный любовник…

В какой-то миг мне кажется, что я по-настоящему взрываюсь, распадаюсь на мельчайшие песчинки, что я больше себе не принадлежу. Что более не в силах стерпеть это удовольствие, настолько оно всеобъемлюще и покрывает меня полностью.

Но потом…

Ещё несколько долгих часов после Алисейд будто без устали доказывает мне обратное, и единственное адекватное, на что нас хватает — это короткие передышки и дрёма в объятиях друг друга перед очередным безумным слиянием.

Когда он снова и снова целует мои истерзанные, опухшие губы или приникает ртом к шее, отрывисто дыша, стараясь восстановить силы после обоюдного буйства эмоций в телах, я улыбаюсь, как ненормальная.

Я сохраняю в памяти, как подрагивает его натренированная фигура вровень с моим, в каждый новый раз, когда и он достигает своей вершины. Как тихо, с низкими вибрациями, рычит его голос в эти моменты, и как он шепчет мне на ухо бессвязные фразы, в которых я сквозь пелену желания различаю лишь лихорадочное «Сурайя…» и «Моя…». И как он крепко и хищно загребает меня в свои объятия, предоставляя какие-то жалкие полчаса спокойствия и поверхностного сна.

Я отдала Алисейду всю себя — безусловно и без оглядки — и нашла в нём покой и счастье, которые так долго искала.

***

— Я хочу знать, как это произошло.

Сквозь ставни пробивается свежесть предрассветного времени и серо-сиреневые тени сумерек, предвещающие очень ранее утро и начало нового дня.

Кончики длинных мужских пальцев вновь и вновь проводят по шраму на моей шее, очерчивая его изгиб, когда сказанное еле слышно звенит в неостывшем воздухе комнаты.

На коврах хаос, лишь несколько подушек остались рядом и под нами. Где-то в ногах валяются снятые с меня браслеты и уже давно порванная в очередном порыве страсти нательная цепочка…

Я, абсолютно обессиленная, но одурманенная близостью, сильнее прижимаюсь к боку лежащего рядом Алисейда. Не помню, в какой момент он накрыл мои ноги своей белой рубахой якобы купца — единственной оставшейся в приличном и относительно чистом состоянии вещью. Бросаю на неё мимолетный взгляд, думая о том, что ещё вчера мы были на пиршестве убитого Тамира…

Голова удобно покоится на мускулистом плече, а по коже проходят неконтролируемые мурашки, потому что пальцы Алисейда после этих умопомрачительных часов продолжают своё уже медленное путешествие по моим ключицам, лицу и шее. Изредка опускаются к груди и нежно сжимают её полушария, тем самым заставляя меня рвано выдыхать, и одновременно с этим жестом он каждый раз склоняется и властно забирает короткие, но чувственные поцелуи.

Мы будто качаемся на неведомых волнах одного моря на двоих, и сил не хватает даже на то, чтобы уснуть… Хотя, возможно, мы оба просто не желаем расставаться с явью.

— Расскажи мне, Сурайя. Об этом, — Алисейд вновь нарушает тишину шёпотом и чуть настойчивее надавливает на мою отметину, напоминая о своей предыдущей фразе.

Я сглатываю в волнении, прежде чем начать. С одной стороны, мне хочется поделиться, с другой — понятия не имею, как он отреагирует. Всё слишком… сложно.

Глубоко вздохнув и выдержав паузу, я решаюсь и тихо начинаю:

— Десять лет назад, когда мне исполнилось семнадцать, я попала в Дамаск из Фасиама и стала служить нашему братству. Поначалу поручения были мелкими и не особо важными… Думаю так, Аль-Алим через Гасана здесь проверял меня на верность и прочность. Со временем задания по добыче информации становились интереснее и сложнее, а мои навыки — всё лучше и лучше…

Я замолкаю, переводя дух, и Алисейд словно чувствует, как непросто заново погружаться в историю, о которой уже давно хочу забыть; он придвигается ко мне ещё ближе, хотя куда уж, и прижимает к себе. Я прячу лицо у него на груди и продолжаю приглушённым голосом:

— В один день я узнала, что должна сопровождать одного из наших собратьев, одного из хассашинов — Камаля — в далёкую страну шёлка на востоке. Мы должны были встретиться с представителями находящейся там ветви братства — насколько я знаю, он должен был забрать что-то, за чем был послан туда Аль-Алимом, и исполнить заказ, а мне полагалось получить определенную и очень важную информацию.

— О миссии Камаля знают многие в Фасиаме, хоть это было несколько лет назад… — Алисейд мягко перебивает меня, встрепенувшись. Он немного приподнимается, сосредоточенно вглядываясь в моё лицо. — Но я бы никогда не подумал, что и ты присутствовала при ней.

Я зябко передергиваю плечами, отвечая на адресованный мне взгляд, словно за что-то извиняясь и говоря: «Как видишь… Мир слишком тесен…». Мой хассашин коротко кивает, давая понять, что ждёт продолжения, но так и не ложится обратно, всё ещё нависая надо мной.

— Путешествие было долгим и изнурительным… С нами были ещё двое учеников Камаля — задание было для них одним из первых после обучения и показательным, — я кусаю губу, воскресшая в памяти образы юнцов, для которых всё тогда закончилось. — Мы прибыли в назначенное место… И…

— И там вас встретили не братья. Я знаю это.

— Не совсем… — ощутив подползающий к горлу страх, тихо возражаю, на что Алисейд удивлённо вскидывает брови.

Повисает молчание, в течение которого я собираюсь с силами, чтобы озвучить ему настоящую, правдивую концовку случившегося, а не то, что он и другие привыкли слышать, как официальную версию.

— В том-то и дело, что это были свои люди, последователи устава. Наши единомышленники. Как нам казалось… Которые предали нас в последнюю минуту, убив и Камаля, и одного из его учеников.

Видя, как неимоверный шок расширяет зрачки моего мужчины, я спешу договорить:

— Второй, Азим, успел сбежать. Я тоже, но, как видишь, мне повезло немного меньше…

Я машинально касаюсь пальцами своей шеи, словно заново чувствую, как меня достаёт тончайшее лезвие на кончике длинной гибкой верёвки[1]…

— Шейтан… Не говори так, Сурайя, — на лице Алисейда растерянность, которая непривычна, не идёт ему, всегда во всём уверенному и сильному. Он путается в словах, и я прекрасно понимаю его реакцию. — Азим умер, едва добравшись до Фасиама, все это помнят… Не говори о том, что тебе повезло меньше, чем ему! Но я не… Не понимаю, правда не понимаю… Это…

— Это ранение от шэнбяо. Опаснейшее и сложное в использовании оружие, которым пользуются наёмники, живущие там, в бамбуковых лесах. Именно оно подарило мне этот шрам: когда предательство стало очевидным, Камаль крикнул мне бежать и спрятаться; я бросилась вперёд, не понимая до конца, что произошло, и в этот момент ощутила кровь под ухом. Очень много крови… Шэнбяо, пущенное кем-то из тех, кого мы считали друзьями, успело меня достать, — я закрываю глаза, заново погружаясь в тот кошмарный день, и сипло произношу дальше то, что точно ввергло бы в гнев некоторых людей в Фасиаме. — Что касается всего остального, ты прав: в хаосе мы разминулись, и Азиму чудом удалось прибыть в обитель намного раньше, чем мне до родных территорий. Мы оба были ранены, оба — единственные живые свидетели, и мы не могли даже связаться друг с другом в пути. Я уверена, что перед кончиной он поведал Аль-Алиму об инциденте, ничего не скрывая, но вам — всем, кто жил тогда в обители, да и остальному братству в разных частях света — предоставили совсем иную версию…

В темно-карих глазах мелькает гнев. Алисейд тяжело вздыхает, отворачивается от меня и садится. Я могу видеть лишь его широкую оголённую спину, мышцы на которой перекатываются под кожей от напряжения, и то, как он закрывает лицо ладонями, облокотившись на согнутые колени. Подтянув к себе его рубаху, я закрываю грудь, придерживая ткань, тоже поднимаюсь и сажусь рядом.

— Наш наставник не хотел, чтобы кто-то знал о переходе собратьев на иную сторону… — стиснув зубы, молвит Альтаир, размышляя, тем самым, вслух и подтверждая то, что я и так собиралась озвучить далее. — Ха… Как же. Где это видано, чтобы хассашин, откуда бы он ни был, предал братство и устав… С Азимом всё ясно — мёртвые умеют хранить тайны. А с тобой? С тебя он взял обещание молчать?

Последний вопрос звучит с явным и четким подтекстом: «наш учитель угрожал тебе…», и я долгим взглядом всматриваюсь в мужские глаза напротив, ясно дав понять истинный ответ.

— Я смогла вернуться в Дамаск — не спрашивай, как. Аль-Алим навестил меня почти сразу же, и да, ты вновь прав. Я никому не рассказывала о том, что на самом деле произошло на той миссии, поддерживая иную, созданную им легенду: это тамплиеры напали на нас, вышли победителями и лишь мне удалось выжить, а молодому ученику Камаля — кое-как добраться и найти покой в стенах обители. По правде сказать, последующие годы я только и делала, что старалась забыть обо всём и бралась лишь за самые простые задания внутри города, сознательно отказавшись от всего, что могло хоть как-то навлечь на мою голову очередные приключения и опасность. Пока…

— Пока не встретилась со мной, — договаривает за меня Алисейд, видя, как я молча опускаю голову, обхватив собственные коленки одной рукой и разглядывая их.

Удивительно, как стойко он не проявляет лишних эмоций, не переспрашивает ничего впустую, принимает услышанное так, как оно есть. Лишь кажется, что он в томительных размышлениях, словно ищет какое-то ему одному необходимое решение.

Его теплые пальцы касаются моих волос, заправляя одну прядь за ухо, а затем с нежностью дотрагиваются до подбородка, веля мне снова посмотреть в глаза их обладателю.

— Почему после стольких лет молчания ты решила рассказать об этом, и не кому-нибудь, а мне? — Алисейд медлит, а затем ироничная усмешка касается его губ. — Ты знаешь — ты сама говорила, — что я тот ещё любитель нарушать устав.

— Потому что доверяю тебе.

Едва различимый шепот и такие простые слова, легко срывающиеся с моих уст. Я не представляю, чем подобное раскрытие секретов обернётся для меня впоследствии, но мне ясно одно: я не смогла бы придумать правдоподобную историю приобретения уродливой отметины на своём теле. Я решилась и пошла до конца.

— Я не хочу лгать тому, кто за эти несколько дней стал значимым для меня…

Услышав это, мой хассашин в волнении втягивает ноздрями воздух и каким-то образом ловко перехватывает меня за талию, тут же усаживая на себя. Ткань рубахи сползает и падает на подушку рядом. Мы соприкасаемся лбами, пока я обнимаю его шею ладонями и чувствую на пояснице горячие руки.

Где-то вдалеке раздаётся призыв на утреннюю молитву, город медленно просыпается после долгой непроглядной ночи, но для нас словно ничего не имеет значения: мир сужается до ощущения кожи к коже и обоюдно направленного друг в друга взгляда.

— Я буду вынужден уехать, милая, ты ведь понимаешь это… — Алисейд касается своими губами моих, произнеся вслух тот факт, что и так неумолимо приближался со всей неотвратимостью.

Я ведь сама напоминала о том, что Аль-Алим не любит долгого исполнения заданий, и теперь, после смерти Тамира, возвращение моего хассашина в обитель более чем логично.

Его реплика словно подводит черту в разговоре, а я слишком занята созерцанием и тактильными ощущениями, чтобы уловить в ней ещё какой-то смысл.

Затем он проникает одной рукой в мои всё так же распущенные, спутавшиеся волосы, перебирает пряди и прикрывает веки, шепча, как заклинание, слова, не связанные с предыдущими:

— Моя смелая… Моя храбрая… Моя преданная Сурайя.

Я уже сама нетерпеливо приникаю к его губам, ласково целуя в ответ, и думаю о том, что внутри меня никогда не было так тепло от, казалось бы, таких незатейливых слов. Судорожно вздохнув, глажу ставшее за короткие дни родным лицо ладонями и не сдерживаю эмоций в голосе:

— Побудь со мной столько, сколько можешь…

Позже, когда я просыпаюсь, уже не накрытая ничем, под вовсю разошедшийся гомон окончательно ожившего дневного города, обнаруживаю лишь лежащие на столе украшения и испорченную рывком мужских пальцев цепочку. Вдобавок к отметинам собственника по всему моему телу они служат мне напоминанием о том, что сказка минувшей ночью была реальностью.

[1] Это оружие как раз и называется шэнбяо.