Ветер в объятиях Воды

Винного цвета кровь

Алисейд

Когда Сурайя плавно встраивается в толпу щебечущих танцовщиц, я наконец выдыхаю, хоть и зная, что это временно, и принимаюсь осматривать местность тщательнее. Внутри, как рокочущий издалека гром, который вот-вот нагрянет, слышится скрежет зубов ожидающих крови шейтанов — они так долго дремали, что теперь медленно поднимают головы, позволяя сосредоточиться на будущем убийстве.

В центре двора, там, где виднеется фонтан и небольшой бассейн вокруг него, основное сосредоточение людей: кто-то восседает на подушках тончайшей работы, кто-то уже в пьяном бреду валяется на коврах, пытаясь схватить за худые лодыжки танцующих девушек и проходящих служанок, а кто-то чинно расхаживает небольшими группами, якобы ненавязчиво демонстрируя друг другу камни в перстнях и власть во взглядах.

Тамира я пока нигде не наблюдаю, зато мне удается посчитать количество стражников у колонн и различных арочных входов и выходов, которые ведут во множество внутренних комнат и опочивален дворца.

Столы, расставленные по периметру прямоугольного двора, где мы находимся, ломятся от яств и вина: хозяин пира не пожалел ничего для своих гостей. Здесь и жареные на вертеле фазаны и куропатки, и баранина в нескольких видах соуса, и огромные казаны с рисом и булгуром — всё это, в обрамлении пестрых фруктов и овощей, золотится и серебрится на соответствующих драгоценных металлах тарелок под красноватым светом почти зашедшего солнца и отблеска свечей.

Я осторожно и медленно продвигаюсь среди знати, напустив на себя беззаботное и отрешённое выражение праздности, хотя на самом деле выискиваю глазами свою цель, стараясь попутно не терять из виду Сурайю. Даже с такого расстояния вижу её напряженные плечи под невесомой тканью и понимаю, как много усилий она прикладывает не только для того, чтобы соответствовать образу, но и чтобы не обернуться и не смотреть на меня.

Позволив себе короткую ухмылку на эти мысли, я отворачиваюсь сам и останавливаюсь у фонтана, от которого веет приятной прохладой. Со скучающим видом прислушиваюсь к разговору трёх вельмож в богато расшитых одеждах, надеясь уловить что-нибудь полезное для себя. Но разговор всё крутится вокруг роста цен на сандаловое масло и снижения качества привезённых из Триполи рабов — словом, ничего примечательного. Типичная беседа успешных и жадных купцов, давно набивших брюхи и кошельки.

Через некоторое время музыка, льющаяся с барабанов, удд, сагатов и кануна[1], становится громче и динамичнее. И на верхнем балконе, который смотрит во двор, наконец-то появляется хозяин дворца, организатор пира и моя цель, ради которой я прибыл в Дамаск…

— Дорогие друзья! — Тамир раскидывает свои руки, изображая приветственный обнимающий жест, однако его мутные, по-крысиному маленькие глаза выражают лишь презрение. — Я рад видеть всех вас на этом пиршестве! Ешьте, пейте, наслаждайтесь красотой моих танцовщиц! Сегодня вы получите столько удовольствия, сколько пожелаете!

Сглатываю от отвращения, чувствуя, как сводит скулы от охватывающей меня злости. Большего лицемерия в таких коротких словах и представить невозможно.

Грузно двигаясь, под овации и хлопки Тамир сходит по мраморной лестницей, украшенной нефритовыми камнями, вниз. Парчовый халат поверх шелковой мужской туники, в которую он облачен, грозится лопнуть в пояснице, настолько большой вес у этого ублюдка. Двое стражников неукоснительно следуют за своим хозяином, пристально наблюдая за каждым, с кем он останавливается обменяться парой слов.

Мне приходится отойти чуть подальше, в гущу людей, чтобы ненароком не столкнуться с ним раньше времени. Но я успеваю заметить то, что разливает по телу истинное наслаждение: Тамир напряжен, хотя всем своим видом старается показать иное. Каждую свободную от разговоров секунду он оборачивается, словно ищет кого-то или же, наоборот, боится увидеть. Его глаза бегают от точки к точке, и в них явственно читается то, что я узнаю на любом расстоянии, как хассашин — животный страх.

Разнос его лавок дал именно тот результат, которого я ждал… Моя жертва страшится своей участи; она знает, что на неё объявлена охота.

Прекрасно…

Я скрываю шейтанскую улыбку и решаю присесть на многочисленные подушки, найдя свободную. Рядом пьяные гости хохочут во всё горло, похабно обсуждая девушек, которые мелькают перед нами в соблазнительных танцах, но я игнорирую это: моё ненавязчивое для других внимание приковано к Тамиру. Ему наливают вина в кубок — как удобно забывать о религиозных запретах, когда вокруг всё благоволит к греху, — и он что-то выясняет у подошедшего купца, который был среди той троицы у фонтана.

Понаблюдав за целью, которая никуда не спешит, ещё минуту-другую, я позволяю себе отвлечься, чтобы найти Сурайю.

И почти мгновенно натыкаюсь на затягивающий в свой капкан зелёный взгляд, который, правда, почему-то выражает недовольство и…

Ревность?

На долю секунды ощущаю замешательство, не понимая, почему она смотрит с такой претензией, но потом меня настигает догадка, заставляющая губы растянуться в новой довольной усмешке.

Оказывается, одна из танцовщиц у наших мест всё это время извивалась совсем рядом со мной, пытаясь привлечь внимание, пока я осматривал Тамира и искал Сурайю. Со стороны, похоже, это выглядело довольно красноречиво, несмотря на то, что я не давал никакого повода думать, что танец мне по душе и что жду продолжения.

Всё ещё продолжая улыбаться в ответ на гневные взгляды Сурайи, я решаю поддержать накалившуюся между нами атмосферу — всё равно пока моей задачей остаётся лишь наблюдение без активных действий, так что… Можно и позабавиться, наслаждаясь явной ревностью той, которая ошибочно считает, что я могу думать о чьём-то теле в танцевальной одежде, кроме её собственного.

Наклонившись чуть вперед, я одариваю девушку рядом монетой, отчего та с ещё большим энтузиазмом продолжает свои завлекающие движения. Хотя по мне они слишком предсказуемы, бахвальны и откровенны. Сурайя, чье лицо вспыхивает и заливается краской, когда она видит мой жест, двигается более грациозно и медленно, стараясь соблюдать баланс: не привлекать к себе излишнего внимания гостей и не оставаться при этом в тени, чтобы в заданный час околдовать Тамира. Ей неприятны знаки интереса иных женщин ко мне, но зато она теперь отлично чувствует то, что ощущаю я, каждый раз представляя чужие взгляды на ней и сейчас, увы, на пиру смирившись с этим. Многие из знати с восхищением упиваются внешностью и костюмом Сурайи. Я вижу это, я замечаю всё. И в какой-то момент, чтобы усмирить новый приступ гнева внутри, мне остается только отвести свой собственный взор, ведь идея с игрой на её нервах уже не кажется такой захватывающей: слишком пламенеющими образами под веками отпечатываются дрожащие на запястьях и лодыжках браслеты, холодным металлом обвивающие её чуть бледную кожу; изгибы оголенной талии, которую обхватывают звенящие монеты и ласкает тонкая золотая цепочка; и влажные, манящие изумрудные глаза, вглядывающиеся в меня с укором, ревностью и чем-то ещё, что невозможно понять из-за плутовских отблесков свечей.

Сквозь навостривших уши шейтанов, жаждущих крови Тамира, аккуратно пробирается тот самый зверь, восставший внутри пару дней назад по её причине, и он довольно облизывается, словно предвкушает что-то, чего я сам не осознаю…

— Вы нашли того, кто так обошёлся с вашей торговлей, господин? — чей-то писклявый голос сзади неподалеку выводит меня из раздумий, моментально обратив всего в слух.

— Ещё нет… Но, клянусь Всевышним, как только его обнаружат, я сам лично отрублю его подлую голову в главном зале моего дворца.

Пока я был занят размышлениями о Сурайе, Тамир успел пройти куда-то за мое ложе с подушками, и теперь я не вижу его лица и говорившего с ним собеседника. Зато отлично слышу…

— Это, конечно, была неслыханная дерзость, господин… Есть ли вероятность того, что на лавки напали только лишь из хулиганских побуждений?

— О, нет… Это явно спланированная акция против меня и моих дел. И я уверен: в этом замешаны хассашин, забери шейтан их души…

Я не успеваю развить про себя мысль о том, что у наёмных убийц нет души и шейтану, если он существует, нечем будет довольствоваться, как следующие реплики врага заставляют неосознанно задержать дыхание.

— Вы считаете, что братство этих умопомешанных людей с клинками узнало о ваших связях с тамплиерами и желает вмешаться, господин?

— Ещё одно слово о тамплиерах, Муса, и ты лишишься языка. Следи за речью на моем пиру.

Я непроизвольно выпрямляю спину, надеясь уловить больше, но нет: Тамир удаляется, судя по мягкому звуку шагов по ковру, и его собеседник следует за ним.

Я никак не ожидал получить такую информацию…

Аль-Алим редко говорил о причинах устранения той или иной цели, по крайней мере, о реальных причинах — обычно его речи были туманны и несли в себе лишь приказ любыми силами убрать назначенную жертву. Да, несомненно, тамплиеры были давними врагами хассашинов, но с тем же успехом недругами мы считали и тевтонцев, и госпитальеров. И я до этой поры не видел связи между теми, кого уже уничтожил на момент попадания в Дамаск, и носителями эмблемы креста пресловутого ордена. Но слова Тамира… посеяли зерно сомнений в мыслях: части невидимой фрески против воли стали складываться воедино в моей голове.

Аль-Алим, назначая мне очередные задания, преследует нечто, связанное с тамплиерами. Всех, кого я уже убил, скорее всего, с ними что-то связывало. И хозяин пира не исключение.

И это более не является в моих глазах тем, чем казалось ранее — обычной борьбой двух организаций, двух вражеских гильдий и братств; мне стало ясно, что главный наставник хассашинов хочет добиться чего-то от ордена тамплиеров, обрубая головы связанных с ними людей.

Но чего?..

Попробовать логически поискать ответ на этот вопрос мне не удаётся. Я поднимаюсь со своего места, аккуратно отодвигая в сторону танцовщицу, которая, похоже, затаила обиду на мой уход, и вижу, как Тамир подходит к группе других полуобнаженных женщин, всё ещё оборачиваясь по сторонам.

Кажется, тот самый момент настал. Сейчас он уйдет с ними, я двинусь вслед — и всё кончится.

Интересно, смогу ли я выведать что-то ещё про его связь с тамплиерами, прежде чем он упокоится вечным сном?..

Когда к нему плавной походкой подходит Сурайя, по моему позвоночнику пробегает дрожь. Она покорно улыбается ему, и я вижу, как неискренна эта улыбка, но хозяин дворца не замечает этого, принимая её. Он задерживает на ней свой взгляд, осматривая со всех сторон, как товар на рынке. Я стискиваю зубы, пытаясь унять странное чувство тревоги и жуткое сочетание ревности со злостью, и цепко слежу за тем, что произойдет дальше, стараясь ничего не упустить. И стараясь не идти на поводу своих чувств в угоду сердцу, чтобы не разрушить одним неверным движением ход всей миссии…

Моя цель в сопровождении четырёх девушек, среди которых ловко оказывается и Сурайя, сумевшая внедриться в эту группу, источает похабные ухмылки и уходит с ними в сторону одного из озаренных факелами коридоров. Стража ещё несколько шагов движется за Тамиром, но потом отступает: он отпустил их вальяжным жестом руки. Я до последнего сомневался после событий с лавками, будет ли он один, хотя дворцовая охрана для меня не проблема. Но, похоже, жертва перестала опасаться и поджидать меня на каждом углу, решив, что пир проходит как по маслу и его толстому брюху более ничего не грозит.

Гости, как ни в чем не бывало, продолжают развлекаться, едва ли заметив уход Тамира, ведь увеселения в самом разгаре.

Я крайне осторожно, пряча взгляд и стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, ступаю за ушедшими. И, прежде чем исчезнуть в полутьме одной арки, чтобы взобраться на верхнюю балюстраду и прошествовать далее по балконам, я ловлю мимолетный взгляд Сурайи: она оборачивается лишь на короткое мгновение, и в её сводящих меня с ума глазах мелькает отчетливое: «Только не опоздай…»

***

Я несколько раз мысленно благодарю неизвестного мне архитектора, который спроектировал этот дворец, ведь если бы не многочисленные подпорки и балки, отделяющие второй этаж от первого практически параллельным образом, мне навряд ли удалось бы поверху проследовать почти до конца.

Да, несомненно, пройти за Тамиром и танцовщицами короткими перебежками по тому коридору также было бы возможно, но я предпочитаю максимальную скрытность, по крайней мере, до тех пор, пока это реально.

Усевшись на корточки на потолочном перекрытии, я, находясь прямо над головами остановившихся у резных дверей девушек и хозяина пира, вижу, как он одной рукой пытается отпереть засовы, а другой касается танцовщиц по очереди, что-то говоря. Сурайя сжимается, но стойко переносит это неприятное прикосновение к своей щеке, и в тот момент, когда вход в комнату открывается, она вновь мимолетно оборачивается, пока остальные щебечущей стаей провожают Тамира внутрь.

Я замечаю, как её лицо бледнеет и поникают плечи, когда она не видит нигде меня, не догадываясь, что всё это время я рядом. Но долго упиваться этим не приходится — она заходит вслед, а я мягко спрыгиваю на каменный пол, едва двери закрываются.

Быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что стражи вокруг не предвидится, обхожу стену, исследуя комнату с противоположной стороны. Обычно в таких покоях делают два или три входа, поэтому моя задача найти хотя бы один иной.

Удача соблаговолит мне сегодня: следующие резные двери, немного шире тех, через которые вошел Тамир, помогают разглядеть то место, куда они ведут, благодаря рисунку на поверхности. Я прикладываюсь одним глазом к двери и рассматриваю вход в купальню, и — вот оно! — она почти сразу через арку соединяется с самой опочивальней. Это доказывают и доносящиеся знакомые голоса, и развратный смех Тамира.

Бесшумно распахнув незапертые двери, проникаю в пустую купальню и останавливаюсь у края арки, совсем немного выглядывая. Покои Тамира так же роскошны, как и всё остальное в его дворце; он разместился в центре среди, наверное, нескольких десятков подушек разных цветов, в окружении двух девушек, которые беззастенчиво ластятся к нему; рядом стоят низкие серебряные столики со сладостями и фруктами, у которых восседает музыкант с кануном, а в глубине комнаты виднеется огромная деревянная кровать с балдахином — на ней бы уместилась дюжина человек… Третья танцовщица самозабвенно извивается у ног развалившегося Тамира, а Сурайя, которую я вижу не сразу, демонстративно перебирает фрукты, якобы выбирая лучшие для «своего» господина.

Окончательно оценив обстановку, я откладываю в сторону феску, чтобы не мешала, медленно выдыхаю и легким движением руки заставляю клинок в нарукавнике под кафтаном купца явится свету и снова исчезнуть, проверяя его верность.

Механизм четко срабатывает, и в тот момент, когда я снова поднимаю взгляд от оружия, слышу голос Тамира:

— Налей мне вина, Амина… Или как тебя там… — он обращается к Сурайе, которая, вздрогнув, застывает на мгновение. — И сними-ка эту свою верхнюю накидку. Я хочу увидеть твой танец живота во всей красе… Без лишних тканей на груди.

Буквально чувствую, как начинает биться жила у меня на виске… Ладони стиснуты до хруста костяшек, и я ощущаю, как наступает предел моего терпения, старательно сохраняемого на приемлемом уровне весь вечер.

Губы Сурайи незаметно трясутся от волнения, но она продолжает играть свою роль, роль выдуманной некой Амины, поклонившись и прошептав что-то из серии: «Да, господин…»

И в эту минуту происходит нечто, что я запомню потом на всю оставшуюся жизнь: между мною и моей вестницей в звенящем костюме как будто зарождается невидимая связь. Сурайя, словно ощутив моё присутствие, украдкой смотрит в сторону арки, с нескрываемым облегчением замечая меня, затем осторожно косит глаза на графин, который успевает к этому моменту взять со столика, и прикрывает веки на мгновение в отношении Тамира. Он не видит ничего и, запрокинув голову, хохочет над чем-то, что говорит ему на ухо одна из девушек.

Я понимаю её. Без слов. Сразу же. И даже не киваю в ответ.

А просто выпрыгиваю из своего укрытия…

Следующие события происходят с молниеносной скоростью — Сурайя во всей силы выплескивает содержимое графина в лицо Тамиру, как раз в тот момент, когда он выпрямляется, перестав смеяться. Я в два шага оказываюсь напротив него под визг и крики вскочивших танцовщиц. Он дезориентирован и ослеплен вином, багровыми реками стекающим по жирной морде — Тамир пытается протереть раздраженные глаза ладонями и гневно восклицает проклятия, попутно пытаясь воззвать к страже.

Но она его уже не услышит…

Я хватаю ублюдка за шею, запрыгиваю на его тушу сверху и вонзаю клинок прямо в артерию. Его халат, окрашенный разлитым красным вином, моментально приобретает более темный оттенок — крови… Я чувствую её запах, который кружит голову, но в этот раз к горлу почему-то подступает тошнота.

Тамир смотрит на меня ошеломленными глазами, не веря тому, что через минуту-другую навсегда покинет этот мир, а я наклоняюсь к нему ближе и цежу сквозь зубы:

— Аль-Алим передает тебе свое почтение…

— Хас… Ха… Хассашин… — от вырывающегося из горла хрипа потоки крови льются сильнее, заливая и мое одеяние. Грязная в этот раз работа…

— Какую связь ты поддерживаешь с тамплиерами? — быстро говорю я, игнорируя шум сзади, звуки глухого удара и продолжающиеся визги танцовщиц, мечущихся по комнате.

Умирающая в агонии на моих руках жертва умудряется растянуть испачканные вином и кровью губы в усмешке.

— Так… Я… Те… Тебе и сказал…

Глаза Тамира стекленеют, и я понимаю, что уже не успею добиться от него ничего толкового. Напоследок, перед тем, как испустить дух, он шепчет одним цельным предложением, тратя на него последние силы:

— Вы ничем не лучше их, хассашин…

Я отбрасываю его тело от себя, видя, как кровь уже успела пропитать подушки, и возвращаюсь в реальность только тогда, когда знакомая теплая ладонь с бархатной кожей вкладывается в мою, игнорируя торчащий клинок:

— Уходим! Алисейд! Уходим! — Сурайя восклицает это надо мной, и я быстро вскакиваю на ноги. Мне некогда ругать её за беспечную хватку ладони со скрытым клинком, которая могла бы ранить и её руку — в голове упрямо бьются слова Тамира, в которых есть еще какой-то смысл, неведомый для меня. Но время драгоценно, рассыпаясь на пальцах, как песчинки песка, и я окончательно стряхиваю с себя оцепенение. Сейчас нужно думать лишь о спасении: я ответственен и за Сурайю…

В её руках тяжелый канун, и я позволяю себе недоуменный взгляд, прежде чем мы побежим в сторону купальни. Танцовщицы, плача и причитая, забились по углам, боясь высовываться, и всё так же зовут на помощь, мешая сосредоточиться своими криками.

— Что это?.. — киваю на инструмент, но Сурайя лишь отбрасывает его в сторону и снова тянет меня за рукав.

За ее спиной оказывается поверженный музыкант, которого я не заметил сразу. Кажется, у него раскроен череп…

— Он пытался нам помешать… Скорее же, Алисейд! Бежим!

Я восхищенно смотрю на эту невероятную девушку, сумевшую постоять за себя, пока я был занят Тамиром, и, больше не говоря ни слова, сам впиваюсь в её ладонь стальной хваткой и увожу за собой.

Теперь осталось самое сложное — исчезнуть во тьме засыпающего города.

И переварить всё то, что было увидено и услышано за короткий окровавленный вечер…

[1] Древние восточные музыкальные инструменты.