Вещи хранят верность

За чугунными решетками оград утопают в зелени строгие виллы. Среди листвы вспыхивают и гаснут огоньки их окон. Фонари нависают над булыжной мостовой вытянутыми черными запятыми. Наши шаги звучат сухо и гулко.

– Так вот, значит, где ты живешь, – с мрачноватой интонацией произносит Герман. – Не для простых смертных райончик.

Пойманная на кончике языка «высшая раса» так с него и не срывается.

Герману здесь неуютно, и это бросается в глаза – руки спрятаны в карманы, взгляд устремлен вниз. Кажется, будто на его плечах лежит невидимая бетонная плита, и с каждым пройденным метром сверху кладут еще одну. Мне же, напротив, хочется сбавить шаг, чтобы ощутить, как делается вязким время, остановиться, запрокинуть голову и долго-долго смотреть туда, где над черепичными крышами раскинулось звездное августовское небо.

Наконец мы сворачиваем к нужному дому. Снаружи он выглядит картинкой со старинной немецкой открытки, внутри – умоляет о новых обоях, сантехнике и стеклопакетах. Мне это известно, зато Герману – нет. Он комплексует, но терпит, я делаю вид, что ничего не замечаю, и все идет по плану, пока из-за куста сирени не показываются очертания зеленого «Мини-Купера». Я отыскиваю взглядом светлые окна Настиной комнаты и размышляю о том, как в сущности мало известно Герману о тех, кто сам искренне считает себя в этой жизни господами. Однако ему вот-вот представится возможность восполнить этот досадный пробел в образовании.

Я открываю дверь, и мы входим в подъезд. При виде цветных витражей, кафеля Villeroy&Boch и метлахской плитки Герман заметно робеет. Я и сама поначалу жалела, что лишена способности парить над полом, не касаясь его ногами. Сейчас на лице Германа отражается схожая эмоция. Вслед за мной он неуверенно поднимается по деревянным ступеням и замирает перед огромными резными дверями. Наверное думает, что за ними скрывается зал, отделанный лепниной и золотом, но увы – там только испуганная Настя.

– Еська. Еська, беда… Привет. Проходи. – Это она уже Герману.

С кухни доносится голос Эмиля, грозно доказывающий что-то невидимому собеседнику. Ненадолго показавшись, он пожимает руку мрачному Терранове, кивает мне и исчезает вновь. Прерванный телефонный разговор продолжается.

– Мы только что приехали, вот прямо перед вами, – непонятно за что оправдывается Настя. – Гуляем себе по магазинам, домой не торопимся, а тут… Сама посмотри.

С нехорошим предчувствием я поднимаюсь в свою мансарду.

Вещей у меня немного, но сейчас кажется, будто ими завалено все. Треснувший ноутбук валяется на полу, сверху его прикрывают выломанные из тумбочки ящики. Одежда грудой набросана возле шкафа, сам он сдвинут в сторону и стоит с распахнутой настежь дверцей. Книги и альбомы смяты, словно тот, кто это сделал, не поленился перелистать их все. Наволочка и пододеяльник сдернуты на пол, перевернутый матрас прислонен к стене. Сквозняк из открытого окна вяло шевелит раскиданные повсюду листы белой бумаги.

Настя молча стоит у меня за спиной.

– Они трогали мои вещи.

Горло сводит судорогой. Я прохожу в комнату и сажусь на краешек кровати. Подруга обнимает меня за плечи.

– Проверь, все ли на месте.

– Да нечему тут пропадать!

На пороге возникает Эмиль с айфоном в руке.

– Завтра в каждой комнате и по периметру установят камеры, на окна – датчики движения. Такого больше не повторится.

– Зря мы с тобой не завели собаку, – с грустной улыбкой шутит Настя и пытается заглянуть мне в глаза.

Я отворачиваюсь. По щекам струятся слезы. Оставив меня в покое, она начинает аккуратно, уголок к уголку, складывать в стопку рассыпавшиеся листки.

– В других комнатах все нормально. В лавке тоже. И до мастерской они не добрались.

Эмиль подходит к распахнутому окну – одному из нескольких мансардных окон в скошенной крыше, которая служит здесь потолком, – и пристально его рассматривает.

– Похоже, мы их спугнули.

Или им не нужны другие комнаты, додумываю я, присоединяясь к подруге. Эмиль притаскивает откуда-то набор отверток и хмурит лоб над моей разбитой тумбочкой. В другое время я посчитала бы это забавным.

Участие Германа ограничивается тем, что он не мешает.

Мы работаем в тишине, изредка нарушаемой мобильным Эмиля. Несмотря на поздний час, он отвечает каждому. Пару раз из его уст звучит английская речь, еще один – нечто похожее на китайскую, после чего я ловлю Настин взгляд и бесшумно изображаю аплодисменты. В ответ она улыбается и едва заметно пожимает плечами, мол, обычные дела.

Здесь, сейчас, на дрожащих ногах ползая посреди хаоса, я вдруг начинаю проникаться уважением к этому неприметному с виду парню. Он распространяет вокруг себя спокойную властную уверенность. Платит за продукты, часть из которых Настя отвозит потом своим родителям, заботится о безопасности ее жилища, чинит сломанную мебель… Когда они вместе, то ведут себя так, будто давным-давно женаты. Они – семья, и в этой семье я не чувствую себя третьей лишней, хоть и понимаю, что опека Эмиля распространяется на меня до тех пор, пока я живу под одной крышей с его девушкой.

Приведя в порядок мансарду, мы спускаемся в кухню и рассаживаемся за круглым, покрытым серой скатертью столом. Стулья затянуты чехлами в тон, сверху нависает плафон винтажной люстры. Круг света падает на столешницу, оставляя наши лица в полумраке. Настя достает из пакета с логотипом супермаркета и выкладывает перед нами бутылку «Moёt», корзинку клубники и упакованные в пленку треугольники «Камамбера». Эмиль берет на себя роль хозяина и разливает шампанское по трем бокалам. Себе он, вечный пленник руля, просит кофе. Подруга недолго возится с кофемашиной. Терпкий аромат свежемолотых зерен смешивается с запахом алкоголя.

– Через неделю приедет бабушка, – говорит Настя, присоединяясь к нашей молчаливой компании. – Ничего ей не рассказывайте, ладно?

Мы киваем, неслаженно пьем и заедаем французское игристое спелыми ягодами. Похоже, все слишком устали, чтобы поддерживать светский треп.

К тому моменту, как бутылка повторно обходит стол, я почти успеваю поверить, что все обойдется.

– Так чем ты занимаешься?

Герман, к которому обращен вопрос, вскидывает голову и отставляет бокал. Эмиль развалился на стуле прямо напротив него, опираясь локтем на спинку. В темноте мне не удается разглядеть выражение его лица.

Молчание затягивается. Еще немного, и я начала бы шепотом подсказывать правильный ответ, но Герман снисходит до него сам. Льда в его голосе хватило бы на то, чтобы заморозить всю Балтику.

– Ничем.

– Герман – историк! – встреваю я, тщетно пытаясь дотянуться до него ногой, чтобы пнуть хорошенько. – Специалист по… м-м… Второй мировой войне.

– А мне что-то подсказывает… – Эмиль намеренно не спеша меняет позу: подается вперед и начинает барабанить пальцами по столу. – Что это более узкая специализация. Магистр лопаты и щупа? Выпускник кафедры альтернативных кладоискателей? Или вот – мастер по обслуживанию «Гансов-лежаков»!

Я не понимаю, о чем речь, но Герман каменеет. Даже ресницы не дрожат.

– Уже откопал памятную кружку Шталага? Или… Что там у вас ценится сильнее всего? Перчатки из человеческой кожи?..

Герман со всей силы бьет кулаком по столешнице и вылетает из кухни. Бокалы падают, шампанское мгновенно впитывается в скатерть.

– Извините, – бормочу я, выбираясь из-за стола. – Я все уберу. Извините.

Настя провожает меня взглядом широко распахнутых глаз.

Я догоняю его в темной прихожей, где он безуспешно пытается отыскать свои ботинки.

– Куда ты собрался? Тебя убьют!

Схватив за рукав, я тащу его к лестнице, тычками в спину заставляю подняться в мансарду и закрываю дверь.

– Что? Что такого особенного он сказал?

На Германе лица нет. Из прокушенной губы сочится кровь. Он трогает ее языком, но алая капля выступает снова.

– Твой друг считает, что я вскрываю могилы немецких солдат и обираю трупы.

– Как он догадался?..

Я слишком поздно осознаю двусмысленность вопроса. Герман, конечно, тоже ее не пропускает.

Загрузка...