Верь, бойся, проси…

Глава XI

Звонок в квартиру Елены Олеговны всё равно прозвучал резко и неожиданно, хотя она уже третий день с нетерпением ждала, когда к ней придут. Кинулась открывать двери, на лестничной площадке стоял Руди, — через час на аллее Камня, выбери свободную лавочку и жди, к тебе подойдут, — не глядя на неё произнёс скороговоркой.

Развернулся и стремительно исчез, как и не бывало. Вот так, в манере этих господ, ни здравствуй, ни прощай! Лаконично и по делу. В этом обилии презрения нормальный человек утонул бы тотчас и полностью! Только бы штиблеты, наверное, и отторгла эта ко всему человеческому, в широком понимании, брезгливая пучина.

Но Елена Олеговна в этом смысле в настоящее время не была нормальной. Хождение по следователям, поиски денег на адвоката, сознание бессилия перед системой, которая назначила её сына виновным, высосали её и опустошили.

Выгодно кому-то назначить именно её парня виновным, а настоящий преступник на свободе гулять будет. А она точно знает — чист перед законом Антоха! Он домой пришёл вечером, после ду́ша спать забрался, больше никуда не выходил! Она ночью вставала, видела сына спящим. А ограбление было совершено около полуночи, наглое, с избиением. До сих пор мужчина в реанимации лежит. Сколько она следователю ни объясняла, ни доказывала, не верит и всё! Или делает вид, что не верит.

— Вы лицо заинтересованное, что угодно наплетёте, лишь бы сыночка отмазать! Есть другие свидетели? Ах, нет!? Ну и выйдите отсюда, не отнимайте время, не мешайте работать!

Чувствуя предвзятость и несправедливость, в тоже время, ощущая свою беспомощность, она вспомнила про Германа, про ведунью Фалю. Она к Герке в детстве по-доброму относилась, вспоминала часто. Вспомнила и о том, как в своё время ей мать говорила о Фалькиной силе. Сила эта недобрая, грешная, не от создателя. От мрака и тьмы она! Вот и решилась на крайний шаг, взять грех на душу, собралась и поехала к Герману, пока не поздно, пока не уморили Антоху в камере. Он — мужчина, на единственном свидании не жаловался, но по внешнему виду она определила, тяжко там парню неимоверно.

Да и следователь, паразит, намекал — не подпишет чистосердечное, не сознается, такую жизнь сыну устроит, а может и вообще не будет жизни у сына. Неудивительно, после таких высказываний, после всего пережитого, выгорел разум, остался лишь материнский инстинкт.

На аллее Камня, вот ведь название! Не надо и придумывать, немного в стороне лежит огромный валун, наподобие Софиевского Камня смерти, который, если верить легенде, при работах опрокинулся и…

У графа Потоцкого на два десятка крепостных стало меньше. Но граф ничего не жалел для любимой Софьюшки, камней-то таких и не очень много, а крепостных полно, граф их и не считал, больше там на два-три десятка, меньше ли, какая разница? Лишь бы в имении пруды и озёра были, ручьи текли, фонтаны журчали разные, деревья диковинные со всех окраин земного шара росли в дендрарии.

В назначенное время Елена Олеговна вступила на первые плиты аллеи. Между делом, надо отдать должное красоте этого места — аллея была ухоженная, гостеприимная и даже уютная. По обеим сторонам росли рябины и лиственницы, кое-где виднелись молодые сосенки. Газоны подстригали триммерами, повсюду стояли лавки без спинок, зато с забетонированными намертво основаниями — захочешь, не сдвинешь!

Солидные лакированные берёзовые бруски, прикреплённые на совесть к чугунным основаниям, подчёркивали незыблемую стабильность и пресекали всяческие крамольные потуги куда-то перенести, развернуть и т. д., возникающие обычно у сверхэнергичной молодёжи. Но и они вид не портили, странным образом как-то вписались, или уж привык людской глаз не отмечать такие монументализмы, кои имели практическое объяснение, понятное умудрённому в жизни индивиду.

К досаде Елены Олеговны все лавочки были заняты. Она прошла аллею до конца и убедилась — даже здесь, в сущей, казалось бы, мелочи, провидение было настроено к ней исключительно равнодушно. Приученная выполнять точно до запятой приказы и требования начальства на работе, она даже не задумалась что-либо и здесь изменить. Так и прохаживалась по аллее в поисках свободной лавки, но лавки никто и не думал освобождать. Одну оккупировала молодёжь, другую, наоборот, старушки дружной стайкой. Тут же чинно выпивали в самом центре три товарища, недалече целовалась парочка, там играли в карты, рядом бренчали на гитаре и никто ни на кого не обращал внимания. Неизвестно, сколько бы она ещё так бродила неприкаянной сомнамбулой, но откуда-то возникшая стайка роллеров, проезжая, зацепила метким словом великолепную пятёрку картёжников сразу послеармейского возраста, да ещё при этом уронила бутылку пива, мирно стоявшую на асфальте. Те, взревев о неуважухе к святому, в частности к погранцам, сунули карты в карман, в два глотка допили пиво и кинулись в погоню! Ну, а что им, бывшим пограничникам, привыкать что ли кого-либо преследовать! Они заодно и службу вспомнят.

На свободную лавку тут же присела Елена Олеговна, но к её неудовольствию следом моментально плюхнулась ещё какая-то толстая баба с пакетами, корзиной и немалой сумой. По-хозяйски расположив весь этот скарб, похожая на крестьянку с пригородного поезда баба, наконец, обратила внимание на соседку.

— Рассказывай! — неожиданно сверкнули острые глаза, — Хану знаешь! Ну, вот и давай, всё что на уме выкладывай!

Кое-как сформировав мысли, Елена Олеговна постаралась толково, с нужными деталями обрисовать ситуацию, при этом эмоции сдерживала, всё, как учили.

Выслушав её, баба с минуту молчала. Положила руки на корзину, закрыла глаза и вроде стала чуть покачиваться, будто подчиняясь такту звучащей внутренней мелодии, но, может, это и показалось.

— Вижу, не врёшь. Прикрывают твоим двух шлепков коровьих. Правда, у одного из них папаша непростой. Да и второй из семейки со связями, но это здесь, в жизни этой, они кто-то… — непонятно проговорила тётка, — ну да наши всё равно будут. Ладно, завтра пойдём к следаку, посмотрим на этого карася. Жди дома, — она встала и стремительно удалилась прочь, освободив лавку.

Следователь районного следственного отдела Климкин, не выспавшийся и злой как тысяча шакалов, шёл по коридору, машинально кивая коллегам, попадающимся навстречу.

В последнее время что-то слишком много поганых мелочей стали портить ему кровь, то машину поцарапают, то сыну в школе нос разобьют, младшей, простите за выражение, новое платьишко дерьмом изгваздали. Пришла домой вся в слезах и с таким амбре!

Какие-то мальчишки цыганской наружности обкидали. Странно, никогда здесь раньше не вертелись цыгане. Конечно, та в рёв, платье выкинули, а она вот уже три дня дома сидит, на улицу не выходит, насмешек боится больше чем этих мелких золотарей цыганских. Детвора такая жестокая!

А вчера среди ночи, разбив большое стекло, в комнату влетела огромная сумасшедшая ворона! Устроила жуткий переполох, всех домочадцев напугала, перебила кучу всего, нарезая круги по комнате и хрипло каркая, изгадила всё, что можно, и улетела в разбитое окно.

Жена и дети до утра не спали, обсуждали небывалый случай. Климкин успокаивал, говорил о незначительности выходки одной из врановых, у которой просто перемкнуло что-то в башке безмозглой, даже вспомнил случай, как такая же ворона врезалась в лобовое стекло на полном ходу. Стекло пошло трещинами, приятель, чья была Хонда, пошёл пятнами и неформативной лексикой, но поездку пришлось прекратить и вернуться, благо отъехали недалеко. Климкин вроде бы удивился, стекло в общем целое, могли бы доехать, но хозяин машины кратко, но ёмко объяснил — дурная примета, лучше дома сидеть! Правда домочадцам он приврал что, было всё благополучно, всё нормально и не обращали бы они внимания на эти пустяки, мол, вообще ничего не случилось и т. д.

Вдобавок ко всему и на службе начальник стал интересоваться, чрезмерно на взгляд Климкина, как тут, да как там дела? Ему одно подавай, нужным людям другое. Вот и вертись, понимаешь, в таких условиях! Мд-а-а, сложное время, как жить дальше? Он только вздыхал сокрушённо и продолжал в том же духе жить, служить и делишки свои проворачивать. Ещё хорошо, с этим Трухловым время есть, пока конкретно не спрашивают, Климкин надеется всё-таки додавить его. Он уже и в камеру подсадного блатняка перевёл, пусть этого упрямца попрессует. А пока ни мотива, ни доказательств, один свидетель, купленный роднёй сынков-беспредельщиков, да и тот ненадёжный. Копни поглубже — поплывёт как миленький! Это ему, Климкину, копать не резон — уплачено! А другим? Если он время протянет, или мамаша его путного адвоката наймёт, всё! Вскроются процессуальные нарушения, передадут другому следователю и до суда не дойдёт! Он-то отвертится, ну влепят выговор, а вот люди нужные огорчатся, и последствия могут быть гораздо хуже.

На лавке напротив его кабинета сидели две женщины, обе активно не понравились следователю, особенно та, в чёрном платке. Одна-то — мать Трухлова, он её узнал, вторая — незнакомая, и он насторожился, правда, на адвоката она не тянула, типаж не тот.

— Вы ко мне? — не здороваясь, обратился он к женщинам, — через десять минут освобожусь и приму.

Пройдя в кабинет и едва успев поприветствовать коллегу Ржезача, капитана делящего с ним их кандейку, (так они между собой называли свой кабинет), он с неудовольствием узрел, как следом сунулась любопытная рыжая башка.

— Вам чего? — поинтересовался Ржезач. Вообще-то, его для удобства коллеги именовали Ржач. И кратко, и отражает суть, тот ещё любитель похохмить.

Башка обшарила кабинет глазами, пробормотала невнятно об ошибке и поисках какого-то начальника и исчезла.

— Видок у тебя, товарищ Климкин, не того! Не внушает здорового оптимизма и веры в твоё светлое настоящее и перспективное будущее!

— Зато у тебя оптимизма на бригаду хватит, — буркнул следователь, раскладывая бумаги на столе, — и лыбу убери, сейчас пара баб придёт, тут слёзы начнутся, истерика.

Так что, не впишешься ты со своей жизнерадостностью в сей колорит.

Инспектор Ржезач хотел что-то возразить, не в правилах оного было отступать в словесных баталиях, но вдруг побледнел, схватился за живот. На лбу выступила испарина, и он, скрючившись, враскоряку, бочком как краб, молча и стремительно покинул кабинет.

Проводя удивлённым взглядом коллегу, Климкин взялся было за бумаги, но дверь распахнулась и вошла та, вторая, в чёрном. Спокойно и уверенно проследовала до стула, не спеша, с достоинством уселась и подняла глаза на опешившего от такой наглости следователя.

— Я вас не вызывал, выйдите и подождите в коридоре, когда освобожусь…

— Заткнись и слушай! Тоже мне министр картофельный! Освободишься ты не скоро, это я тебе, опарыш, обещаю, баланда ждёт своего героя.

Глаза-сканеры прожгли до печёнок продажного служителя юстиции, тот непроизвольно поёжился, но система за двенадцать лет службы подковала его, и, хотя интуитивно он прочувствовал опасность, характер терять не собирался.

— Я вот вас сейчас в камеру определю по-быстрому, суток на пять. За хамство к представителю власти при исполнении служебных обязанностей, посидите, подумаете, а потом поговорим.

— Да ладно! Это ты, купленный-перекупленный червяк ничтожный, мне ещё и угрожать смеешь! Власть! Обделаешься всласть! Деньги-то ещё не истратил? Серебряники, за Трухлова полученные? Так верни скорее, не пригодятся тебе деньги-то эти! Нет, надо, пожалуй, тебя в психушку определить, для всех удобней будет! Ничего, поколют тебя заморыша годик-другой, глядишь, и жизненные ценности изменятся!

— Вы, гражданочка, что-то путаете меня с кем-то, кабинет мой с базаром полным клух-колхозниц! Здесь я всякого повидал и наслушался! Врывались сюда бывало бойкие, орали, угрожали! Уверяю вас — не тот случай! Потом смотришь, неприятности у людей сплошные, бойкость куда девается, а посидят чуток, совсем понятливые становятся…

— Ошибаешься, мозгляк! Такого твой кабинет, пока твой, но это мы быстро исправим, ещё не видел. Неприятности сплошные у тебя уже есть, будут ещё масштабней, устроим чрезвычайно легко! Оскал твой уберём мгновенно, клыки-то выбьем враз, будешь знать, тля продажная, на кого хвост поднимать!

Климкин понятливо кивнул, хотя произвела впечатление эта тётка на него гнетущее, но отступать он и в мыслях не держал. Протянув руку, пододвинул телефон, не спеша, даже показательно лениво, стал карандашом набирать номер. Номер почему-то не набирался, карандаш выскакивал из цифровых ячеек, попробовал пальцем, но рука вдруг онемела и повисла.

Тётка в чёрном насмешливо наблюдала за ним. Самое странное, он не почувствовал страха, наоборот, упрямый азарт — кто кого! Разминая руку и с облегчением ощущая как возвращается чувствительность, (вот ведь нервы, ну нельзя так нервничать), он, в свою очередь, наблюдал за чёрной. Гипнотизёрша, видимо, экстрасенша какая-нибудь, на оладьи ртуть им вместо варенья! Лады, разберёмся, дай срок. Вернее, надо будет, и срок дадим! Мы лучше дадим!

— У тебя один день, — буднично произнесла посетительница, поднимаясь, — если Трухлов через это время не выйдет из следственного изолятора, пеняй на себя!

Глядя на захлопнувшуюся за незваной и крайне неприятной бабой дверь, растирая руку, следователь впервые озадачился: мамаша Трухлова не зашла, эта же особа производит впечатление осведомлённой дамы, к тому же взгляд безбоязненный. Так себя ведут те, кто за спиной чувствует нехилую поддержку, надо выяснить кто такая, причём, срочно.

Он выглянул в коридор, точно, уже на выходе с их этажа мелькнула эта чёрная дама и мамаша жертвы. Он бросился лихорадочно накручивать диск, звонить операм на предмет слежки за этими бабами.

Через полчаса вернулся Ржач, несколько бледный, но просветлённый и лёгкий, словно воздушный шар. Климкин недобро на него покосился, но ничего не сказал. Непривычно и несвойственно для него, но молчал и Ржач, уселся на своё место, стал просматривать дела, не было обычных подначек и шуточек, анекдотов и трескотни про баб.

Тем временем опера объекты приняли, и каждый повёл своего, ибо они по выходу сразу разделились. Опер, который следил за Еленой Олеговной, добросовестно довёл её до дома, потом пооколачивался во дворе, сыграл с одним пенсионером в шахматы, с другим поломал голову над кроссвордом и, убедившись в бесполезности дальнейших бдений, отправился попить пивка с чистой душой.

А вот его коллеге не повезло. Нет, сначала всё шло по-накатанному, чёрная дама весьма заметная издали, прекрасно читалась, а опер был опытный топтун. С невыразительным лицом, среднего росточка, в руках кепочка «одень-сними» — абсолютно непримечательная личность. В кармане рубашки очки из этой же серии, другим словом, должный уровень маскировки для этого объекта был соблюдён. Без труда он сопроводил даму на вокзал, легко сел следом на пригородный поезд, не утруждаясь особо, проехал шестьдесят километров и вышел следом на какой-то станции. Дама впереди шествовала чинно, словно парусник при лёгком бризе, агент Осин, так была фамилия опера, тоже не спешил. Читал по пути названия улиц, объявления, качал головой от удивления! А удивительное, действительно, было! Вот, к примеру, станция называлась ни много ни мало — Уклейма Разделочная! А улица сразу за вокзалом! Требушная! А рядом проходит Пурхдезитова! Это же в какую похмельную голову пришло такие названия прилепить? Склады Винчуевские!

Осину почудилось попадание в параллельный мир, в отражение от зеркал комнаты смеха. Спохватившись, поддал ходу, «чёрная» мелькнула у толпы возле пивной бочки и исчезла. Тогда он заспешил следом, но буквально тут же неудачно врезался в рыжего парня с кружками в обеих руках, который шёл от бочки в поисках удобного местечка. Кружки полетели на землю, содержимое удачно выплеснулось на агента и частично на парня. Следящий проворно прошмыгнул мимо рыжего, но врезался в волосатого мужика и тоже с пивом. Получив дэпэ пенного на рубашку и брюки, увеличив счёт выбитым кружкам и очень ловко извернувшись от взревевшего волосатого, он, было уже, улизнул от мести орущих благим матом пострадавших, но, видимо, запас везения для него на сегодня закончился. Незадачливый опер зацепил ножку летнего стола, и полетели ещё кружки, обрывки газет с вяленой рыбой, мат стал гуще и желающих на сатисфакцию добавилось. При этом агент Осин потерял на мгновение ориентацию в пространстве и немедленно получил душевный футбольный пинок в корму. Полетев навстречу подставленным кулакам лишённых пива жаждущих, он и не надеялся на амнистию. И это было правильное решение, ибо толерантным этот взбулгаченный коллектив любителей Жигулёвского светлого назвать было нельзя. Поэтому, получая по рёбрам, по голове и прочим частям тела, закрываясь по мере сил, он стоически переносил тяжесть бытия, понимая про настрой общества, как крайне негативный, пока особенно удачный удар мстительного рыжего не отключил ему сознание.

Невезучий соглядатай пришёл в себя от энергичного потряхивания, оглядевшись, увидел родные погоны. Вот только он, почему-то сидя на грязном асфальте, подпирает спиной вокзал, а перед ним два дружелюбных сержанта постукивают по ладоням резиновыми демократизаторами.

— Што, гражданин? Прогрессируют жизненные осложнения? А других спальных мест мы не приемлем? Вставай, падаль!

Двух гостеприимных ударов по организму лечебными дубинками хватило для моментального прихода в себя.

— Послушайте, вы чего? С ума тронулись? — кривясь от боли и душевных мук, поинтересовался гражданин, — своих бить! Наверняка транспортники Уклеймские?

Сержанты переглянулись, — не поняли, что ты вякнул?

Послышались глухие удары по мягкому и короткие восклицания.

— Хватит, хватит! Я всё понял! — вклинившись в паузу и подняв руки, воскликнул задержанный, — у меня в заднем кармане удостоверение, позвольте, господа сержанты, я его достану…

Но удостоверения не оказалось ни в заднем, ни в каком другом кармане.

— Нету… . Неужто потерял? — жалобно проблеял самозванец, растерянно глядя на добрейшие улыбки вокзальных стражей порядка. Посчитав сравнение с господами за оскорбление, наглую ложь представителям власти при исполнении непростительной, сержанты незамедлительно увеличили дозу внушения наглецу.

Когда, наконец, его под руки привели и кинули в здешний обезьянник, после всех злоключений опер Осин напоминал собой овощ. Его многострадальный организм кинули на бетонный пол, как мешок с фаршем, и удалились.

Широкая скамья была занята честными сидельцами, ещё двое сидели на корточках спинами к шершавой стене, и, когда к ним кинули этого окровавленного субъекта, поднялся ропот.

— Слышь, начальник! Куда ещё-то! Места и так нет!

Сержанты и дежурный, не обращая внимания на вопли маргиналов, удалились с сознанием честно выполненного долга перед отчизной.

Уже под утро Осин пришёл в себя и первым делом застонал от боли. Боль была везде, болело всё, что могло болеть! Руки, ноги, лицо, рёбра! Потом он скинул, хватило силёнок, с себя чьи-то ноги в дурнопахнувших ботах, кое-как присел и долго приходил в себя.

Когда его повели на выводку в туалет, он потребовал кого-нибудь из оперов, следователей или дежурного офицера, за что получил профилактический допудар по почкам и бесплатный совет не выступать без аплодисментов.

Наконец, во второй половине дня ему удалось привлечь внимание дежурного капитана. Он представился, продиктовал номер их отдела, отдельно номер начальника оперов и попросил дозвониться. В противном случае разбирательств и санкций не избежать, он всё-таки опер горотдела, а тут нарушений не на одну статью, так, зачем усугублять? Дежурный проникся и побежал советоваться с начальством, то выслушало и, подумав, решило подождать до вечера. Его зам едет по делам служебным в город, в свободную минуту заскочит в этот отдел и всё разузнает, а там решим по результату. Единственное улучшение для Осина состояло в переселении с пола на скамью, самый краешек которой освободился. Туда он, кряхтя и постанывая, ввинтился и затих, ожидая дальнейшего развития событий.

Звонок о пропаже опера неприятно поразил Климкина, звонил их начальник, майор Бреев, срочно приглашал зайти к ним. Выяснилось, последний звонок от агента поступил с вокзала, на этом всё, бесследно исчез. Связь пропала, дома не появлялся, на службу не пришёл! Может, Климкин объяснит, что за объект такой роковой, коли даже опытные опера испаряются словно спирт из мензурки!

Климкин честно поделился немногими знаниями о даме в чёрном. Предупредил о возможных связях оной. Уж слишком уверенная в себе дама. Вдобавок поделился ощущениями об исходящих от неё опасных флюидах.

— Баба эта, наверняка, гипнотизёрша. Ржача вывела из строя легко! У меня телефон отказал, когда звонить захотел, заработал после её ухода. Непростая баба!

Он немного покривил душой, руки ему она отключила, а не телефон, но шёпот за спиной о дурке после таких заявлений и так обеспечен. А это неприятно очень, зачем усугублять! Про Ржача и телефон пусть плетут что хотят, лишь бы он на обочине с краю!

Рассыпались опера искать коллегу, весь личный состав бросили на поиски. ===!!!!!!!!!!!!

В это время внезапно к Ржезачу зашёл дружище Вронче из транспортной полиции, давно не навещал он старого друга. Тут вот приехал по службе, вопросы служебные закрыл и решил проведать верного товарища, о делах личных покалякать. Ржезач хоть и удивился маленько, но поставил чайник, достал печенье, в пакете развесных конфет и стал слушать майора Вронче о доблестной службе, о второй женитьбе, о покупке лодки с подвесным японским зверем и о многом всяком разном. В самый кульминационный момент рассказа под вкусный чаёк о героическом задержании банды картёжников в поезде дальнего следования Москва-Владивосток, влетел растрёпанный Климкин, схватил какие-то бумаги со стола и опять умчался. Врончев сбился, отхлебнул и поинтересовался, что это следак бегает, как настёганный? Узнав о пропаже опера, удивился, совсем обнаглел этот криминал, давить их надо! Ржач в деталях, которые знал, рассказал об Осине, о внезапном исчезновении. Вот уж скоро как двое суток нет известий, если до завтра не объявится, всё! Выйдет за рамки отдела, проверки, расследования, трясти будут по полной! Ну да что Врончеву объяснять, не новичок в системе, сам всё знает. Тот внимательно выслушав, покивал головой, ну да, ну да, знаю, конечно, и спешно стал прощаться.

Через пару часов, выскочив из машины, Врончев опрометью зарысил к начальнику. После часа тягостных размышлений, офицеры нашли выход.

Пригласили самого пожилого и умного старшину, отдали приказ, в детали не посвящали. Старшина всё понял правильно и только кивнул, мол, будет исполнено.

Уже под вечер дверь обезьянника лязгнула, чуть слышно прозвучало приглашение Осину на выход. Немногочисленная часть бодрствующих сидельцев проводила счастливца равнодушным взглядом и опять завалилась дрыхнуть.

Пожилой старшина вывел его через другую дверь в закрытый двор, подошли к стоявшему там уазику. Старшина открыл дверцу, достал плоскую фляжку и отвинтил крышку-стаканчик, участливо посмотрев на болезного, плеснул и, протягивая ему, произнёс, — намахни чутка, полегчает.

Тот безропотно намахнул и полез в машину, расположился поудобней на заднем сиденье, старшина сел за руль, больше Осин ничего не помнил.

На следующий день мрачный Климкин только ввалился в кабинет, как его тут же вызвонил Бреев и пригласил к себе.

— Парк напротив, знаешь? — без предисловий спросил он следователя.

— Ну, знаю, конечно.

— Сегодня утром там, на лавке, наши пэпээсники нашли Осина.

Климкин похолодел.

— Слава создателю, живой.

Климкин оттаял.

— Только избитый весь, места живого нет. Не помнит ни хрена, сейчас вообще без сознания. Лежит в больнице, я одного нашего поставил дежурить. Как очнётся, нам сообщит, а ты съездишь к нему, покалякаешь, лады?

— Лады. А кто нашёл, с теми поговорить?

— Да без толку. Они его и не узнали поначалу. Валялся на лавке, грязный, в крови весь. Что-то хрипел про уклейку какую-то. Вызвали врачей, те стали спиртом лицо протирать, вот тут и признали его.

Вернулся к себе Климкин в гнетущем состоянии духа, сутуло сел и тяжело задумался. Ночью опять снилась всяческая неприятная бодяга, у жены разболелся зуб, недавно залеченный за деньги. У пацана в школе выкинули дорогой учебник английского из окна. Ох уж эта школа, перпендикуляр им в угол! Надо сходить, а то малолетние бандиты совсем распоясались, сын уже в класс ходить не хочет. На службе с опером этим непонятки, неизвестная баба в чёрном, опасная как змея! Нерадостно всё это, ох как нерадостно.

— Вызову-ка я Трухлову, она эту чёрную привела, значит знает. Надавлю на неё, всё расскажет! Как же я раньше не догадался, вот бездарь! — осенила следователя здравая мысль, и он схватился за телефон.

У Елены Олеговны в это время находился Хана, он приехал вчера вечером и сразу с вокзала к ней. Сейчас они сидели на кухне, пили чай с вареньем и держали совет, как быть и что делать. Конечно от Елены свет Олеговны, как советчицы, толку было мало, скорее информацию от неё Хана получал на уровне домохозяйки, но читал между строк и делал свои выводы, прикидывал расклады по своим возможностям. Его пока не дёргала сила Фаины и её воинства, предоставлен был сам себе и это его устраивало. Имелись мыслишки, но для этого ему надо было выйти на местного авторитета, а у него, как назло, из этих краёв нуль целых минус квадрат, говоря грамотным языком математики.

Вскоре Хана ушёл, взяв запасной ключ на всякий случай, решил прогуляться по пивным, где всегда можно найти кого-нибудь из контингента. Нет, какой-либо чухан ему, конечно, не нужен, но всякие личности мелькают в подобных заведениях, может и повезёт.

По пути сделал звонок Бузому, тот обрадовался, орал в трубку, что ждёт Германа в Тайланде, они с братвой уже пару недель там тайландятся по полной. На вопрос Ханы, есть ли у Бузого в этих местах выходы на авторитетных личностей, ответил, нет. В тех краях у него не на кого выйти с толком, он сожалеет, но не может помочь.

Хотя, советует спросить у Дарьяла, возможно, тот чего-нибудь подскажет, сиделец со стажем, полстраны знает.

Точно, Дарьял! Не медля, Хана набрал недавнего оппонента с малой родины.

Надо отдать должное, тот так был изумлён звонком этого неуязвимого Залётного, что даже через сотни километров Хана ощутил это изумление, и если был хмель у авторитета, то выветрился он чрезвычайно быстро. Хотя, рассудить по правде, любой бы был удивлён, шкалы не хватит! Отправили Залётного туда, куда местные не совались, оттуда не возвращались, один Лихо такой там ужас наводил на всю округу, что вокруг их образовался некий оазис с явным людским дефицитом на несколько километров, да шипит его мерцающая душа плевком на горячем утюге!

А они с Руди тогда ранним утром улизнули не хуже разведчиков. Рыжий провёл какой-то тропой через чащобу, вышли на поляну к мерно рокочущему мерседесу с тонированными стёклами, угнездились и тут же по еле заметной сельской дороге умчались.

Через несколько минут выскочили на трассу, а там после недолгого путешествия их к самому дому доставил неразговорчивый водила в коричневой кожаной кепи, из-под которой видны были только усы и нос. Поэтому и неудивительно, что все в деревне не сомневались в участи Ханы, сгинул человек и всё тут! Особенно горевал мариман Флоцман и неоднократно поминал добрым словом брательника, заступника и душевного парня Залётного!

— Да, Залетный! Умеешь ты удивить! — наконец обрёл связную речь Дарьял, — сейчас-то тебя куда занесла нелёгкая? Всё в приключениях? Ни минуты покоя? Ну не живётся людям спокойно, неймётся им чудны́м созданиям!

Когда Дарьял вылил все первичные эмоции, разговор пошёл более конструктивный.

Выслушав просьбу Ханы и пару минут подумав, он продиктовал номер некоего Морева Б.А. по прозвищу «Бакен». Пообещал сам звякнуть, предупредить этого Морева.

Ну, а в разговоре, если того не будет, для его окружения может ссылаться на него, Дарьяла. Он убеждён, наверняка помогут.

Выждав час, Хана набрал Бакена, тот, уже будучи в курсе, продиктовал адрес. Сговорились встретиться вечером, в неформальной, так сказать, обстановке.

Буквально через пять минут после ухода Германа в квартире Елены Олеговны раздался уверенный звонок. Та, открыв дверь, увидела знакомую рыжую шевелюру Руди. Как и в прошлый раз, не глядя на неё, он в полголоса проговорил:

— Через пятнадцать минут выйдешь во двор и сядешь в такси. Молча. Без вопросов. Поедешь, куда повезут.

И тут же стремительно запрыгал вниз по ступенькам. Елена Олеговна без лишней суеты, уже привычно не думая, собралась и вышла во двор. Когда такси выезжало со двора, навстречу ей попалась сине-жёлтая полицейская машина с мигалкой на крыше.

Климкин с нетерпением ждал, вот-вот должны сейчас привезти Трухлову на допрос.

За то, что произошло с их опером, должен кто-то ответить, только нужно перестать миндальничать с этими бабами. Он был уверен, Осин пострадал из-за слежки за этой чёрной ведьмой, он на себе прочувствовал силу её чар. Ну, ничего! Сейчас Трухлову он размотает, кто эта такая таинственная в чёрном, выяснит, ну а потом плотненько и ею можно заняться. Каково же было неприятное разочарование, когда наряд приехал пустым. Дома никого не оказалось, соседи показали, уехала незадолго до их приезда на такси неизвестно куда.

Климкин в сердцах шарахнул кулаком по столу так, что удивлённый Ржач поднял голову.

Как раз вовремя, дабы принять летящий двухсотграммовый гранёный стакан на свой интеллектуально невысокий лоб.

Стакан разлетелся вдребезги, на лбу забагровел, словно штамп на чистом листе, исключительно чёткий след. Непостижимым образом рубчатый графин, наполовину заполненный водой, накренясь, проехал до края стола и рухнул на пол, устроив небольшой взрывчик и образовав лужу. Ручки, карандаши, ножницы и всяческая канцелярская мелочь тоже внесли свою лепту в суматоху, разлетелись по всему кабинету, и даже что-то вылетело в открытое окно. Буквально сразу снизу донёсся чей-то добротный мат.

— Это невозможно! — прошептал бледными губами Климкин, — не может стакан летать, а графин бегать вопреки физическим законам.

Бедный Ржач, пошатываясь и держась за красный лоб, поднялся и пошёл, было, к дверям, но заскользил на луже и рухнул, ударившись затылком о край стола. Сильно приложился, от души, дёрнулся и затих.

— Нет! — спазм перехватил горло. У пытающегося закричать Климкина получался не то всхлип, не то хрип. Полупарализованный ужасом он кое-как поднялся и доковылял, соблюдая меры предосторожности, пример Ржача лежал перед глазами, до однокабинетника. Очень осторожно помог тому подняться и усадил на стул. Капитан, морщась, сел, стал водить круглыми глазами по потолку. Чтобы он скорее пришёл в себя, Климкин решил предложить воды товарищу, схватил второй стакан, но воды не было.

Пустой взгляд Ржача опустился на коллегу, увидев стакан в руках палача, он схватился за голову и горестно взвыл, приводя в ужас тех, кто это услышал. Поднявшись со стула и шатаясь на нетвёрдых ногах, он сумел-таки покинуть опасный кабинет.

Климкин не возражал, он сидел в ступоре, душа накинула щеколду, задвинула засов и, повернув ключ на два оборота, уединилась и не встрепенулась даже, когда дверь распахнулась, и влетели рассерженные коллеги, а коллег было много. Одни прибежали снизу, другие из соседних кабинетов, примчался и его начальник собственной персоной, и все начали орать! Орали громко и долго. А он отрешённо смотрел на них, не выходя из релакса, слушал и размышлял о чём-то возвышенном. Он не понимал этих людей, ну чего топтаться здесь в грязных сапожищах, уборщица только пол вымыла, а эти ввалились и развопились! Дела житейские, никчемные, пустяковые, и вообще всё тлен и мишура. При этой удивительно простой и гениальной мысли его искренне пробило на слезу покаяния!

Он всенепременно и немедленно решил поведать о своей неправедной жизни, решил признаться в любви к ближнему и к дальнему, к незнакомым и недругам, даже к коллегам и начальнику! Влетевшие в кабинет злые люди, готовые сказать Климкину о его отчётливой неправоте и, если будет нужда, сделать внушение, но, вглядевшись, умолкали и тихонько покидали кабинет. На них смотрел счастливый человек, сердце его переполняла радость, он улыбался сквозь слёзы, всем кивал и даже обмочился, видимо, по причине переполнявших его чувств.

Брееву, начальнику оперов всея этого отдела, сообщили о пришедшем в себя Осине. Быстро схватив машину, тот помчался в госпиталь, нужно как можно быстрее из первоисточника услыхать всю подноготную.

Приехав, он сразу кинулся в палату, у дверей дежурил друг и коллега Осина, поэтому зашли вдвоём. Медсестра предупредила, что больной очень слаб, времени минут десять, не больше, и вышла.

— Дружище! Кто тебя? Что помнишь? Как было?

Повреждённый слабым голосом стал рассказывать. Поначалу всё шло логично, до той станции, где вылезла эта тётка, а следом за ней и он.

— Как ты говоришь, она называется?! Уклейма! Какая Уклейма? Разделочная?!

Бреев задумался, посмотрел на здорового коллегу, тот недоумённо пожал плечами.

Дальше больной понёс такое, что оба сотрудника из его родного отдела только переглядывались. Бреев уже и не пытался записывать. Да и писать бредятину про харчевню «Весёлые ужимки», что на вокзале, про акульи бутерброды, про рыжего мазурика у бочки с пивом под названием «Пиво жёлтое ослиное» было неразумно.

Также про диковинные названия улиц, переулков, про дома с пятизначными номерами, да и про коллег из транспортной полиции, которые его просто так избили. Мало того, что избили, так ещё и затащили в темницу сырую с плакатом у входа «Для орлов молодых». Всё это отражать в рапорте как-то не хотелось. При этом горе-опер категорически не помнит, зачем его туда понесло и как оттуда вынесло.

Сочувственно попрощавшись, пожелав скорейшего выздоровления, при этом сильно в душе сомневаясь в благоприятном исходе, сотрудники покинули палату в мрачном недоумении. По приезду в отдел Бреева неприятно поразили ещё одной новостью, — Климкина увезли в дом «скорби и печали», мужик уверенно спрыгнул с ума на виду у всего коллектива.

Елену Олеговну привезли на карьеры и велели погулять пару часов. Если никто не подойдёт к ней за это время, пусть спокойно ждёт, за ней приедут. Сказав это, водила развернул такси и уехал.

Привыкшая безропотно подчиняться Елена Олеговна пошла прогуляться. Поднявшись на песчаную сопку, она замерла в восхищении — далеко внизу зелёным кратером виднелось огромное глубокое озеро. Несмотря на хорошую погоду, народу было мало, тусовалась группа молодёжи на велосипедах, несколько рыболовов, да деревенский мужичок, он же козий пастух с выводком подопечных двурогих стадом с десяток.

Козы с удовольствием прогуливались по песчаным горам, жевали колючую траву, пастух с аналогичным удовольствием возлежал на мягком песке, посасывая пивко из полторашки. Идиллия полная!

Сколько же лет она не была здесь, точно и не сообразить. Вот, что значит вдали от города, почти двадцать километров, здесь потому и не изменилось почти ничего.

Всё такой же свежий воздух, нет такого движения как в городе. К карьерам вела пыльная сельская отворотка в пару километров. Трасса же асфальтовая была оживлённая, но сюда мало кто заезжал, в основном пролетали мимо. Чуть дальше вдоль Волги шли изумительные сосновые боры, вот там и кучковался отдыхающий от городской пыли и стрессов народ.

Гуляя и любуясь, Елена Олеговна не заметила, как пролетело время, вот и машина та же самая подъехала, жёлтая в шашечках, таксист вылез и призывно машет рукой. И вдруг она впервые за много дней почувствовала голод. До этого и не замечала, что в тарелке на завтрак, есть ли обед, всё машинально, как механизм неодушевлённый. А вот погуляла на природе, как будто чуть отлегло на душе, боль головная ушла куда-то, и сердце железная лапа не сжимает.

Почему Бакен? Хана примерно понял, когда подъехал к дому авторитета. Ухоженный особнячок стоял на самом берегу небольшой гавани с деревянным пирсом с привязанными по обе стороны лодками, катамараном, гидроциклом, парой катеров и даже небольшой яхтой. А на выходе из гавани в реку качался на волнах огромный красный бакен, помигивая то зелёным, то синим цветом. Особенно впечатляло это зрелище вечером и ночью.

У ворот стояли несколько машин, видимо, у Бакена были гости, но Хана приехал ко времени условленному и поэтому без смущения вошёл в приоткрытые ворота. Не успел сделать и несколько шагов, как к нему устремились пара дюжих бронелбов в безукоризненно отглаженных костюмах, ещё один нарисовался, не сотрёшь, у дверей особнячка. Хана остановился в метре от этих здоровяков и внимательно стал смотреть, и внимательно приготовился слушать. В отличие от этих ходячих манекенов, одетый в простые джинсы и ветровку он, однако, не испытывал комплекса и смело смотрел в глаза этим быкам. Тем это явно было не по характеру, они привыкли к боязни и почитанию, а тут какой-то овощ, ниже каждого из них на голову, осмеливается смотреть на равных!

Демонстрирует таким самым наглым образом пренебрежение к страху и полное отсутствие уважения к стрельцам, да не простым, а приближённым к самому хозяину!

— Слушаем вас? — пророкотал тот, который выше всего на полторы головы.

Второй, это который выше на две головы, согласно кивнул, мол, действительно, слушаем.

— Мне бы к хозяину, — мирно произнёс Герман, всё-таки люди на работе, он их понимает.

— Тебе назначено?

— Бакену скажи, от Дарьяла привет ему, — проявился Хана. Так до завтра можно стоять, время терять, а он этого и в мыслях не держал.

«Костюмы» смерили его ещё раз недобрыми взглядами, потом один направился к стоящему в дверях, вполголоса кратко переговорил, и, возвернувшись, гостеприимно, но без душевной теплоты произнёс, — проходите, вас ждут.

Когда Хана увидел Бакена, еле удержал улыбку, хотя Дарьял и предупреждал его о неком пунктике своего лепшего корефана, но тем не менее… Полненький мужик чуть выше среднего роста сидел в кресле во главе стола в окружении джентльменов в галстуках и с безупречными манерами. На хозяине же была порванная тельняшка, на загорелой шее златая цепь с огромным якорем, в зубах боцманская трубка, на голове капитанская морская фуражка ещё царского образца.

Мимо боцманской трубки, которую он посасывал вхолостую, вылетал отборный боцманский мат, заменяющий все, даже самые невинные слова. Наверное, шло какое-то деловое совещание, и повестка дня, видимо, не совсем устраивала хозяина, ибо в воздухе висела его матерщина такого смыслового сплетения, что дохли мухи, а любимцы — пара Гиацинтовых Ара, попугаев из Боливии, спрятались в расселину экзотического бревна, лежащего за бамбуковой рощицей.

— Вертел на… , и … хотел! На… , надоели как … кашалотов! Всё! … к … матери и … вам всем оптом и каждому!

В этот кульминационный момент появляется Хана, благодарные ему джентльмены, вытирая вспотевшие лбы и шеи накрахмаленными и благоухающими платками, покидают огромную совещательную и гостиную в одном флаконе.

Кивнув и показав на освободившееся кресло, хозяин выскочил из-за стола, помчался к зеркальному бару, схватил бутылку Лизини Брунелло ди Монтальчино 2007 года, дорогущего красного элитного вина. Звякнул большущий фужер, полетела выплюнутая пробка на мармолеумный пол. Сытенькое пузо, рваный тельник, изгрызенная трубка в зубах, семейные трусы до колен, на голове фуражка… — вид был у дружбана Дарьяла весьма колоритный. Герману свет Валерьичу пришлось приложить немалое усилие, дабы не растерять деликатность и не улыбнуться. Хотя хозяину это было, похоже, до кренделей. Высосав фужер в один присест, он уставился на Хану.

Услышав тишину, из глубины вольера вылезли килограммовые красавцы попугаи. В метр ростом каждый, заскакали по насестам, по крупным веткам фруктовых деревьев, по брёвнам, там ещё и другие брёвна торчали из немалого бассейна, которого хватило бы для содержания гавиала. Если бы Хана знал, сколько отвалил зеленых за каждого Ару их хозяин, он бы точно сейчас расхохотался, убедившись в догадке — перед ним больной всем организмом! Расхохотался бы и ушёл. Но незнание облегчает понимание! Иногда.

— Итак, молодой человек, излагай, я весь внимание!

Хана, довольно связно и кратко, обрисовал ситуацию. Попросил помочь парню, насколько это возможно поддержать в хате, на крайняк. Сидит в местном СИЗО, ждёт суда, но дело внаглую пришито. Улик мало, вот и хотят его по полной запрессовать до сознанки.

— Вот козлы… , опарыши… ! … продажные, … , … ! … , … ! Я же знаю, как … , … , … ! Ну, … , ладно, я их … и вдогонку… на болте этих беспредельщиков!

Хана с уважением смотрел на этого мастера непечатного словца, попугаи опять попрятались. Полный эмоций Бакен вскочил и опять наполнил фужер красным элитным, выпил и от души хрястнул оным об какую-то статую! Посыпались дождём осколки фужера, слава прочному фарфору, статуя трещину не дала!

Немного угомонившись, хозяин схватился за сотовый. Через короткую паузу посыпалась привычная солёная матерщина, разбавленная феней, или наоборот.

Размахивая рукой с трубкой а ля кэптен, импульсивный Бакен, явный холерик, умчался через цветочную оранжерею во двор, но и оттуда хорошо были слышны его виртуозные речевые изыски.

Потом тишина пару минут, затем внезапно,

Это, довольно громко, заорал рингтон на трубе хозяина. Хана только головой покачал.

Видимо, не вытравить из Бакена даже с годами любовь к народному творчеству!

— Узнал я про этого парня, — наконец появился авторитет, — сидит в хате, их пока с десяток, на сегодня там спокойно. Тит там смотрящий, знакомец мой. Ему передадут от меня маляву, присмотрит за порядком. Он ходок опытный, скумекает враз, если что.

— Спасибо, Бакен.

— Да ладно, было бы зачем. Дарьялу привет!

Обменявшись телефонами, дружески попрощались. Хозяин звал на вечерний шашлык, но Хана смог убедить его, не обижая при этом, в невозможности своего присутствия в данное время, а вот в будущем, если предложение в силе останется, с удовольствием. Бакен заверил, останется в силе.

Вечером за ужином Хана обратил внимание на некоторое оживление дальней родственницы. И ужин, что она сотворила, удался вполне, и разговор получился более живой, не такой тусклый да вялый, а повеселей, с надеждой на лучшее.

Елена Олеговна рассказала про карьеры, правда, никто не подошёл, зато нагулялась там, молодость вспомнила, отдохнула. Хана про себя усмехнулся, не просто так её туда отправили, Фаина зря ничего не делает, но ничего объяснять не стал.