Вероломный бог

Глава 4

Звуки и запахи города обрушились на меня, будто я налетел на стену. Я потерялся среди ароматов жареного мяса и лука, смешанных с десятками других ностальгических запахов. Сотня акцентов десятка языков слилась в непрерывный гомон, нарушаемый выкриками уличных торговцев. Я гордился тем, что могу выругаться на любом из них. Несложно понимать чужой язык, если можешь заглянуть в головы людей и узнать, о чем они болтают.

Группы изможденных беженцев из прибрежных районов Вольных городов выпрашивали у прохожих объедки. На улицах было подозрительно мало корвунов, котов и собак. Полагаю, они опасались изголодавшихся беженцев. Мне часто кажется, что животные разумнее людей.

За Нищенскими воротами располагались шаткие прилавки и расстеленные одеяла, с которых продавалось все что угодно, от подгнивших фруктов и сомнительной колбасы из… ну, из чего-то, до безвкусных и якобы зачарованных безделушек, ношеной одежды и мехов с домашним элем.

В темном подполье Сетариса можно купить все, что захочешь, если знать, где искать. Здесь найдется что-нибудь для любого порока, от редких и дорогих дурманящих снадобий алхимиков и юных девочек с рынков в Парше до безнадежных должников, которым, скорее всего, предстояло умереть в жестоких схватках в пещерах. В трущобах Доков, где монеты редкость, а трупы обыденность, жизнь зачастую обменивалась на буханку хлеба. Проститутки открыто занимались своим ремеслом, и умные люди не осмеливались перечить хозяйкам простыней, как их вежливо называли. В Вольных городах их загнали бы в тень, подальше от глаз так называемых приличных горожан, но только не здесь, где большинство обитателей Доков жили в шаге от голодной смерти, готовые продаться за корку хлеба.

Пусть Сетарийская империя умирала, поглощенная апатией, коррупцией и политическим застоем, но исторически город был плавильным котлом народов всего мира. Светлокожие местные жители вроде меня водили компанию с бледными горцами с севера, а смуглые моряки из Эсбана торговались с еще более темными здешними торговцами, чьи предки прибыли из наших островных колоний среди Тысячи царств, к югу от пустыни Эшарр. К моему великому удивлению, я даже заметил экзотическую пару из снежных земель, их льдисто-голубую кожу покрывали капельки пота. Говорили, что у них на родине замерзло само море, а они строят дома из снега и льда, как мы из глины, дерева и камня.

Меня окружила стайка босоногих чумазых детей, выпрашивая монетку. Я любил таких нахальных щенков: в их мыслях было куда больше надежды и меньше грязи, чем у взрослых. Я отвлек их несколькими медяками и сбежал, направляясь на север, к месту убийства Линаса. Как ни пытался, я не смог разобраться в его смутном видении, понять, где он столкнулся с оскольчатой тварью и человеком в капюшоне, где погиб мой друг.

Трущобы Восточных доков представляли собой беспорядочное скопление пяти- и шестиэтажных разномастных доходных домов, пьяно нависающих над извилистыми переулками. Те, кому повезло больше, жили у Рыбачьей дороги в прочных каменных зданиях, построенных во времена расцвета империи, однако у большей части домов помимо одного-двух этажей из камня остальные были деревянные. Когда в Сетарисе случалось засушливое лето, целые районы трущоб уничтожались пожарами, а затем отстраивались в новых конфигурациях, напоминавших каракули чокнутого картографа.

В центре нижнего города, в Крольчатнике, располагались самые отвратительные улицы, по щиколотку залитые дерьмом и мочой, которые осенние дожди смывали с более высоких мест. Те, у кого имелась приличная профессия, перебирались в Западные доки, чтобы не нюхать вонючий смог, который господствующие ветра гнали на юго-восток. Там сточные воды стекали в Крольчатник, а не скапливались у порога в дождливые дни.

Звучный БАААААМММММ огромного колокола в середине дня заставил меня посмотреть на базальтовую скалу, где возвышался Старый город – большинство простолюдинов туда и носа не совали, поскольку желали сохранить его в целости. Магам и знати не пристало якшаться с беднотой – в конце концов, это просто вульгарно. В дальнем конце Доков, за рекой Сет и вверх по холму к Старому городу, к подножию скалы широким полумесяцем ластились каменные особняки среднего класса. Редкому крестьянину доводилось пересечь мост в Полумесяц, не говоря о том, чтобы ступить на улицы Старого города.

Старая рябая проститутка одарила меня беззубой улыбкой. За ней тянулся густой цветочный запах, вероятно, призванный скрыть гнилое дыхание. Она не из первосортных хозяек простыней, это уж точно.

– Не сегодня, милая.

Я протиснулся мимо нее и зашагал в сторону Моряцкого шпиля. Я должен найти и убить одного человека.

– Евнух! – плюнула она мне в спину.

Дом, милый дом.

Черная игла Моряцкого шпиля маячила впереди. Этот мемориал был оплачен тяжким трудом жителей Доков. Сооружение из пятнистого камня украшали гирлянды свежих цветов, а перед ним на коленях рыдала вдова, которая принесла к памятнику две сплетенные из соломы фигурки погибших. Прохожие останавливались, чтобы положить сверток еды, монетку, или просто почтительно кивали. В Доках каждая семья принесла кого-нибудь в жертву морю.

У шпиля я свернул на Рыбачью дорогу, направляясь на север, к Болотному мосту. Вскоре я ощутил на себе чей-то взгляд из переулка. Я огляделся в притворном замешательстве, всматриваясь в деревянные вывески мастерских и витрины лавок. Вспомнив слова стража о ворах, я свернул с дороги и побрел по боковой улочке, а затем по темному переулку в стороне от шумных улиц. Пока я углублялся все дальше в сплетение узких проходов, здания надо мной скрипели и стонали.

У входа в заросший переулок я миновал группу женщин с факелами, одетых в толстую кожу и занятых борьбой с колючей сушь-травой. Они отбивались от зеленых кусачих ртов и выжигали огнем корни. Ядовитый сорняк был живуч, мог годами дремать в земле, а потом прорасти за одну ночь, чтобы схватить зазевавшуюся жертву. Один укус убивал ребенка за несколько секунд, а затем растение высасывало из него всю жидкость, прежде чем переварить высохшую плоть. Сушь-трава была лишь одним из многих чудес Сетариса, одни возникали сами по себе, а другие были результатом вышедших из-под контроля экспериментов. Не поднимая головы, я продолжил пробираться по извилистым переулкам.

Ничто не казалось знакомым. Мои воспоминания о послании Линаса путались, образы были почти неразборчивыми, а эти переулки не отличались друг от друга. Я точно помнил лишь сверкающих демонов, капюшон в сумраке и красные пятна на скальпеле. Без помощи Чарры мне ничего не расшифровать.

Как и ожидал, я услышал позади тихие шаги. Повернувшись, я увидел тощего, как жердь, юнца со ржавым ножом, и ужасно расстроился. Щенку было лет четырнадцать, если не меньше. Его левое ухо украшала серьга из потемневшей серебряной проволоки.

– Давай сюда деньги, – зарычал он, тыча в меня оружием.

Уставившись на его нож, я демонстративно попятился к стене, прижимая к груди кошель с монетами. Мальчишка подбежал и выхватил его у меня. Тем временем другой рукой я снял с пояса его собственный кошель. Вор оглядел мои последние медяки и нахмурился. Он ожидал большего. Тогда он впился взглядом в мой прекрасный плащ. Все шло точно по плану.

Я снял плащ и протянул ему.

– Вот, возьми. Он должен чего-то стоить.

Он схватил плащ и пощупал ткань – скупщик даст за него несколько серебряных монет. Оглядев меня с ног до головы, щенок решил, что взять больше нечего. Его намерения ясно читались в глазах и напряжении мышц – он был готов вонзить нож мне в грудь. Ему ни к чему свидетели, которые могут поднять крик. Он подошел ближе, держа нож наготове.

Я сбросил маску робости, внезапно начав излучать смертельную угрозу. Мой взгляд стал жестким. Я убил бы его, если б пришлось, а потом нашел другого вора. Он отпрянул. Уличные крысы должны обладать сильным инстинктом выживания, если хотят жить долго. Он передумал, развернулся и убежал с моим плащом и почти пустым кошельком.

Я вновь превратился в жалкого торговца и, спотыкаясь, побрел к Рыбачьей дороге, предварительно заглянув в кошель юнца. При виде серебра я присвистнул: похоже, мальчишка уже ограбил несколько человек. Теперь мне хватит монет на пару ночей в таверне, и, к моей безмерной радости, там обнаружились две самокрутки. Хороший табак, не та дрянь, которая попадалась мне в дальних селах и городах.

Мальчишка пытался обокрасть куда более опытного вора. Главное, теперь мой плащ перейдет в другие руки. Сумрачные кошки не должны были выжить в ядовитом для демонов воздухе Сетариса, но только глупцы полагаются на предположения. Если они еще охотятся за мной, то возьмут след по запаху моей магии в шерсти плаща. Я спал в нем много дней, чтобы пот как следует впитался.

Никакая стирка не выведет его так, чтобы не чуяли носы проклятых кошек. Возможно, это поможет мне выиграть время. Жаль, что меня ограбил молокосос. Пусть он едва не воткнул в меня нож, но если демоны настигнут его раньше, чем он сбудет плащ какому-нибудь более зрелому подонку, это будет на моей совести. К счастью, от моей совести осталась лишь шелуха. Я не стану лить слезы по таким, как он, тем более что у меня имелись дела поважнее. Линас пытался предупредить, что на карту поставлено нечто гораздо большее, чем его жизнь. Я должен закончить начатое им дело.

Связь с Линасом через узы Дара разорвалась, и его врожденная доброта больше не помогала мне не сбиваться с пути истинного. Когда я был уличной крысой в Доках, эгоизм служил ключом к выживанию, но теперь, когда я владел ужасающими силами, он делал меня опасным. Я не из тех, кто постесняется злоупотребить силой, если кто-то этого заслуживает, а мне это сойдет с рук. Без мягкого направляющего присутствия Линаса на задворках сознания я мог только спрашивать себя, а как поступил бы он? Я постараюсь не разочаровать его.

Я совсем не собирался идти к Болотному мосту. Вместо этого я поискал подходящую таверну, какое-нибудь второсортное местечко с ванной, где можно соскрести корабельную вонь. На одной из боковых улочек я заметил выцветшую от солнца вывеску, гласившую «Трон и очаг».

Направившись туда, я прошел мимо тощей девчонки в дурацком возрасте между ребенком и взрослым. На ее щеке красовались синяк и багровое родимое пятно. Когда я подошел, она посмотрела на меня без тени страха, скорее с тупым принятием, и протянула миску. Слишком многие девушки из Доков имели такой вид. Если бы не Дар, я мог бы разделить с ними невеселую участь. Я избежал ее благодаря нездешнему роду по матери, поскольку по отцу во всей моей родне магии было столько же, сколько в кирпичах. Все они умерли от серой оспы. Я вздохнул. Давненько я не вспоминал о родителях, и боль утраты слегка притупилась.

Я выудил пригоршню монет. Я питал слабость к темным лошадкам и вторым шансам и сам не раз получал их. После недолгих колебаний я добавил две серебряные монетки. Так поступил бы Линас. Легко пришло, легко ушло. Глаза девушки распахнулись. Она уставилась на меня со смесью страха и надежды, вероятно решив, что я хочу от нее чего-то особенно мерзкого.

– Это не плата, – сказал я. – Иди купи чего-нибудь поесть и новое платье. Помойся и поищи таверну, где требуются служанки. И не показывай никому серебро, если не хочешь его лишиться.

Она открыла рот, но я не хотел выслушивать благодарности, отмахнулся от нее и вошел в таверну. Я надеялся, что она не станет тратить деньги на выпивку и алхимию, но не собирался задерживаться, чтобы проверить. Для этого я слишком часто разочаровывался, но каждый человек заслуживает шанса. Как он им распорядится, зависит только от него самого.

Трактирщик ободрал меня как липку, но я не стал спорить и позволил мальчишке проводить меня в комнату на втором этаже. Он принес камни, нагретые в очаге на первом этаже, и бросил их в громадную бочку из-под эля, служившую ванной. Когда вода достаточно нагрелась, я отослал мальчишку, запер дверь и залез в бочку.

Какое бы было блаженство просто отмокать и расслаблять теплом сведенные судорогой мышцы, но я тут не ради наслаждения. Я опустился в горячую воду с головой и принялся соскребать жир с волос и тщательно мыться, чтобы избавиться от недельного пота, запекшегося на коже. Теперь любым демонам придется потрудиться, чтобы меня найти. Я прибегнул бы к аэромагии, чтобы избавиться от грязи, но с моим везением поблизости вполне могли оказаться нюхач или сумрачная кошка. Это было не так рискованно, как использование моего врожденного таланта к магии разума, но все равно опасно.

Отмывшись до скрипа, я вылез из бочки и перебрался на кровать, роняя капли на пол. Волосы сохли и постепенно начали снова торчать в привычном беспорядке. Было приятно опять ощущать движение, словно с глаз сняли шоры. Каждый маг, проживший так же долго, как я, неизбежно страдал от каких-нибудь изменений в теле, вызванных текущей сквозь него магией. Каким-то таинственным образом торчащие черные волосы помогали чувствовать движение и вибрацию воздушных потоков. Ни один сукин сын не подкрадется ко мне сзади во тьме. Возможно, это многое обо мне говорило.

Осмотрев себя в прибитом к стене медном зеркале, я убедился, что смыл всю корабельную грязь. В щетине пробивалась седина. Забавно, как незаметно это подкралось. Хотя за последние годы ни один волос не поседел – старение прекратилось. Рано или поздно это случалось с большинством магов, и, в отличие от некоторых, я не успел превратиться в морщинистую скорлупу.

Я выглядел так же устало, как себя чувствовал, но никогда и не был сногсшибательным красавцем, хотя мне нравилось воображать, будто шрамы придают некоторый разбойничий шарм. Я сбросил остатки маскировки, всю эту покорную учтивость скромного торговца, расправил спину и вернул на лицо привычную насмешливую ухмылку. Все равно что примерить старые штаны и обнаружить, что они слегка жмут.

Прикурив самокрутку от лампы, я глубоко затянулся и выпустил дым, словно дыхание дракона.

– Добро пожаловать домой, Эдрин Бродяга, – сказал я своему отражению.

Впервые за много лет я не бежал с места на место, бессмысленно прожигая жизнь. Линас умер, а я вдруг снова почувствовал себя живым, пробудившимся от глубокого сна чудовищем ради единственной смертоносной цели.

– Ну что, дружище, – сказал я зеркалу. – Давай выясним, кого мы должны сжечь.