Верлиока

Глава тридцать пятая, в которой Главный Регистратор доказывает, что иногда даже опытные предсказатели ошибаются

Зимой, надеясь вздохнуть свежим, прохладным воздухом, люди из раскаленных под солнцем городов едут в пустыню. Но не пустыня, а пустота простиралась вокруг так далеко, как может видеть человеческий взгляд. Ни одна самая маленькая травинка не могла пробиться через кремнистую почву, и тяжелый танк прошел бы по ней, не оставив следа.

Поле, на краю которого стоял дом Главного Регистратора, было покрыто толстым сукном – ведь через сукно не прорастает трава, плотно закрытая от воздуха и света.

Вася был сдержан и молчалив – он обдумывал предстоящую встречу. Кот пугливо моргал, подкручивал лапкой усы, притворяясь, что готовится к бою. Ива? Вот кто был искренне удивлен, увидев потемневший, обветшалый дом, на фасаде которого два балкона – маленький и большой – с тоской поглядывали друг на друга. Почему-то почти всю дорогу она повторяла знаменитый пушкинский стих:

Увы! Ни лукоморья, на златой цепи, ни кота, которого она надеялась познакомить с Филей! Неужели в этом доме с проломившейся черепичной крышей действительно живет старый волшебник, проживший такую опасную и занимательную жизнь?

Вася выскочил из машины, быстро поднялся по ступеням веранды, постучал, и приодевшийся Лука Порфирьевич – в парадном сюртуке, в галстуке, повязанном бантиком, в штанах с шелковой генеральской полоской – широко распахнул дверь.

– Боже мой! Кого я вижу! – закричал он, стараясь, чтобы кисточки, появившиеся теперь и над губами, не мешали ему улыбаться. – Радость-то какая! Именины сердца! Недаром мой-то все твердит: "Где мой Лоренцо?" Или даже иногда: "Где мой Василий Платоныч?"

Как ни странно, почему-то обрадовался и Вася. Впрочем, Лука Порфирьевич не дал ему открыть рот.

– Как изволит поживать ваша, с позволения сказать, подруга? Ах, вот и она! Надеюсь, что ей не повредило пребывание в другом естестве? Ну как же! Лес! Живая природа! Органический мир.

– Мяу! – рявкнул Кот.

– Ах, и Филипп Сергеевич здесь? Очень приятно! Как поживаете, дорогой Филипп Сергеевич?

– Мяу! – повторил Кот, и это было грозное «мяу», напомнившее Васе, куда и зачем он приехал.

– Мне бы хотелось увидеть Леона Спартаковича, – твердо сказал он.

– Да ради бога! Милости просим! Пожалуйста! Ваше Высокопревосходительство, где вы? Да что же я вас, Василий Платоныч, на пороге держу! Милости просим!

– Я жду его здесь, – твердо сказал Вася.

– Ах, здесь? Почему же здесь? Тогда я мигом. И он вынес из дому два плетеных кресла и поставил между ними стол.

– Но здесь же как-то неудобно, а? Негостеприимно, а? И я очень боюсь, что Его Высокопревосходительство, так сказать, не в силах выйти сюда, вот именно к вам, дорогой Василий Платоныч. Он в данную минуту занят. Или даже болен.

– Лежит?

Лука Порфирьевич замялся.

– Скорее, так сказать, наоборот, висит. И что касается меня, я, как говорится, оторвать его… ну, скажем, не смею…

– Вы сказали, что я его жду?

– Вот именно. Он, впрочем, сам догадался. И тогда-то… – Лука Порфирьевич сострадательно развел руками. – Тогда и повис.

– Повесился?

– Боже сохрани! Просто вцепился в потолок и повис. Так что если вы хотите его видеть, придется вам все-таки войти.

К изумлению Ивы, наблюдавшей эту (немую для нее) сцену из окна «москвича», Вася неожиданно поднял одно из плетеных кресел и с такой силой трахнул им об пол, что оно немедленно рассыпалось.

Первая комната была пуста. Лука Порфирьевич, семенивший за Васей, стараясь не очень стучать когтями, забежал вперед и распахнул дверь в другую.

Здесь стоял, скучая, тяжелый деревянный стол и вокруг него, тоже скучая, тяжелые, грубые стулья. Но в этой скуке был какой-то оттенок тревожного ожидания.

– Где он? – спросил Вася, крепкой рукой схватив Луку Порфирьевича за узкую грудь.

Вместо ответа секретарь поднял руку: вцепившись в щели досок, моргая взволнованными глазками, на потолке висела огромная летучая мышь. Кожа ее была покрыта густой взъерошенной шерстью, ноздри раздуты, уши стояли как на страже над коротким курносым рылом. Она тяжело дышала, и от ее дыхания Васе чуть не сделалось дурно.

– Ты можешь даже съесть меня, – голосом Главного Регистратора сказала летучая мышь. – Я крылан, из породы съедобных.

– Спасибо, я сыт, – ответил Вася. – Пожалуйста, вернись к своему обличью. Мне трудно разговаривать, задирая голову вверх.

– Меня нельзя отменить, – пугливо возразила летучая мышь.

– Нет, можно. За случайный удар лозой по лицу ты заставил бедного рыбака днем и ночью гонять лодку от одного берега реки до другого. Я отменил это подлое чудо. Ты отомстил юноше-баскетболисту, превратив его в статую из розового туфа. Я вернул ему жизнь. Судьба подарила мне единственное в мире орудие против тебя. Сейчас я назову твое подлинное имя – и ты раз и навсегда потеряешь свободу выбора в своих превращениях.

Летучая мышь сложила крылья и один за другим вырвала из потолка цепкие когти. Комната разделилась на темную и светлую половины, и из темной, тяжело ступая, вышел Главный Регистратор. На нем была просторная мантия, новая, ничем не напоминавшая волшебный ковер. В руках он держал золотистый глобус, и, если бы не черные кости, проступавшие, как на рентгеновском снимке, через тонкую кожу лица, его можно было, пожалуй, принять за римского сенатора или даже за самого Цезаря, если б ему удалось прожить тысячелетия. Сходство поддерживалось взглядом проницательных, остро мерцавших глаз.

– Бывают предсказатели, которые умеют так отрешиться от настоящего, что будущее, которое не терпит пустоты, само идет им навстречу, – сказал он. Старый Ворон, к сожалению, не принадлежал к их числу. Он ошибался. Он не знал – и я не знаю, – что произойдет, когда ты назовешь мое имя.

– Нет! – возразил Вася. – Ворон сказал правду. И тебе не удастся обмануть меня и судьбу.

– Может быть. Ну что же! Тогда ко мне вернется молодость, и это будет невообразимым счастьем. Что касается моих превращений… Боже мой, да я давно устал от них! Более того, в последнее время у меня что-то не идет это дело.

Конечно, он лгал. Дело шло.

Вася стоял в двух шагах от Главного Регистратора: он был осторожен. Однако он не заметил, что деревянный стол попробовал, может ли он ходить: сделал маленький шажок сперва одной, потом другой ножкой.

Эх, Вася! Берегись, Вася! Вспомни, что тебе советовал умный Кот. Скажи: "Ха-ха! Послушайте, вы, кажется, считаете себя воплощением мирового зла? Вы просто мелочь и мелочь".

– После моего исчезновения ничего не изменится в мире, – говорил Леон Спартакович. – Я действовал согласно естественному ходу вещей. Разве не естественно, например, бояться смерти?

Ожили и стулья, медленно распрямляясь, похожие на долго сидевших на корточках людей. Старинная вешалка – тяжелые оленьи рога – отделилась от стены и стала медленно приближаться к Васе.

– Ты своими глазами видел, как я легко перешел из темной стороны комнаты в светлую. Так же, торжественно клянусь, я перейду границу между злом и добром. Люди живут в мире зла, и самое страшное, что они этого не замечают.

– Так надо сделать, чтобы они его замечали.

– Это еще никому не удавалось. Опомнись, Лоренцо! Кот был совершенно прав: я – мелочь. Едва ли Мефистофель позволил бы себе болеть за «Спартак» или после пьяной драки оказаться в грязной луже! Ты слышал когда-нибудь о графе Калиостро? Мы были друзьями. Взгляни на этот светящийся шар! Игрушка, не правда ли? Но занятная игрушка. Человечество веками останавливалось перед вопросом "что делать?". Мой шар легко отвечает на этот вопрос. Я подарю его тебе. Посоветуйся с ним! Не пожалеешь!

Он говорил значительно, веско, неторопливо, и плохо пришлось бы Васе, если б необъяснимое чувство не заставило его обернуться.

Он увидел все сразу – взбесившийся стол, поднявшиеся во весь рост стулья, оленьи рога, опасно висевшие над его головой. И глядя прямо в глаза Главного Регистратора, он громко крикнул:

– Верлиока!