Верлиока

Глава двадцать пятая, в которой Вася сомневается, что в Шабарше никому ни до кого нет никакого дела, а в ближайшее время доказывает, что он совершенно прав

Не скрою, что Вася с трудом удержал Кота, который хотел выскочить из окна, чтобы доказать милиционеру, что он поступил по меньшей мере бесчеловечно.

– Во-первых, вспомни, Филя, пословицу: со своим уставом в чужой монастырь не суйся! Во-вторых, старичок был… как бы выразиться точнее… ну, скажем, из папье-маше, хотя в далеком прошлом, вероятно, ничем не отличался от нас с тобой. В-третьих, ты не мог не заметить, что операция – воспользуемся этим осторожным словом – была совершенно бескровной… Короче говоря, чтобы разобраться в том, что произошло, надо, так сказать, разгадать Шабаршу, понять ее как явление. Вот мы сейчас позавтракаем, а потом не спеша займемся этим любопытным делом.

Нельзя сказать, что появление незнакомца с эспаньолкой и кота в лихо сдвинутой на правое ухо жокейской шапочке произвело заметное впечатление на обитателей городка, хотя баба, у которой они покупали мороженое, с оттенком интереса спросила Васю:

– Это у вас кот или нарочно?

Вместо ответа на этот загадочный вопрос Вася вежливо спросил:

– Простите, не скажете ли вы, где живет Главный Регистратор?

И немедленно произошло превращение. Баба, в которой на первый взгляд было даже что-то добродушное, превратилась в каменную бабу – как известно, так называются грубо вытесанные фигуры, с древних времен украшающие южнорусские степи. Она распрямилась, ударившись головой о потолок ларька, вытянулась как по команде «смирно» и спросила подозрительным, доносительским, хриплым голосом:

– А зачем вам нужно знать, где живет Его Высокопревосходительство Господин Главный Регистратор?

– У меня к нему дело.

– Ах, дело! – пугаясь, сказала баба. – Так, так!

Заложив два пальца в рот, она пронзительно свистнула – точно так, читатель, как мы с тобой это делали в детстве, – и немедленно как из-под земли вырос дворник.

– Вот тут какие-то с котом спрашивают, где живет Его Высокопревосходительство, – сказала ему баба.

Дворник был старый, с сизыми табачными усами.

– Ну и что? – лениво спросил он.

Баба молчала.

– Одно дело – спрашивать, а другое – не отвечать, – мудро заметил дворник и погрозил мороженщице пальцем. – Не отвечать! Ясно?

– Слушаюсь, – вздрогнув, сказал баба.

И дворник ушел. Ничего особенного Вася в нем не заметил, но Кот утверждал, что из-под его табачных усов блеснули острые волчьи зубы.

Так или иначе, сразу же стало ясно, что шабаршинцам было строго приказано скрывать, где живет и работает Его Высокопревосходительство Господин Главный Регистратор, хотя на всех учреждениях висели эмалированные дощечки, не позволявшие перепутать пункт охраны порядка с зубопротезной мастерской или загс с трестом зеленых насаждений. Дощечки как бы стремились убедить, что Шабарша ничем не отличается от других городков районного масштаба, однако нельзя сказать, чтобы это им удавалось. Было, например, что-то обидное в том равнодушии, с которым были встречены наши путешественники, хотя в этом населенном пункте вряд ли часто появлялись жгучие, похожие на испанцев брюнеты с эспаньолками или ослепительно-розовые коты, носящие жокейские шапочки.

Да, да, можно было, пожалуй, не сомневаться в том, что единственное чувство, которое невозможно было не заметить как в самой Шабарше, так и в ее обитателях, было именно равнодушие. Равнодушные, пересекающиеся под острыми или прямыми углами улицы состояли из равнодушных однообразных домов, и угадать, в котором из них живет Его Высокопревосходительство, было решительно невозможно. Казалось, что даже умеренно пропахший бензином воздух дышал полнейшим равнодушием и заполнял свободное пространство просто потому, что ему больше ничего не оставалось.

Вечерами после работы шабаршинцы гуляли парами по Пещериковской, а за ними, тоже парами, шли ухоженные, откормленные таксы и фокстерьеры. Встречая Филю, они не гнались за ним, как поступили бы нормальные, уважающие традиции собаки, а только значительно, степенно поджимали губы.

– Сукины дети! – с отвращением говорил Филя. – В буквальном и переносном смысле слова. И вы знаете, Василий Платонович, я, кажется, догадался, в чем дело: в этом городишке никому ни до кого нет никакого дела. Всем все равно: смеяться или плакать, любить или ненавидеть, жить или умереть.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво отвечал Вася. – Думаю, что это не так или не совсем так.

И время – можно даже сказать, ближайшее время – показало, что он был совершенно прав.

В конце концов осталось неизвестно, как они нашли дом Главного Регистратора, хотя Филя накануне рассказал о случайном свидании с хорошенькой кошечкой, которая, очевидно, не осталась равнодушной к его появлению в городе. Она была молода, дух скуки и безразличия еще не успел овладеть ею – вот почему она замерла от восторга и удивления, увидев перед собой Филиппа Сергеевича, розово вспыхнувшего на ее жизненном горизонте. Встреча кончилась тем, что она не только рассказала, где живет Леон Спартакович, но и показала на Пещериковской его дом, который решительно ничем не отличался от своих соседей справа и слева.

Кошечку звали поэтически – Розалина, и каждое утро ее можно было видеть взволнованно бродящей по заборам вблизи отеля "Отдохновение души". Не входя в сущность их отношений, я должен все-таки рассказать читателю, что после долгого мучительного разговора Филиппу Сергеевичу пришлось поступить с нею круто.

– Послушай, милочка, – сказал он ей. – Ты прелестна, и я даю слово, что буду хранить о тебе самые нежные воспоминания. К сожалению, нам придется расстаться – надеюсь, на время. Дело в том, что я очень занят. – Он поцеловал ее. – Чао!

Вася никогда не позволял себе вмешиваться в его личную жизнь, и, хотя Филе смертельно хотелось похвастаться своею удачей, он сказал только, что одна знакомая девушка ("Между прочим, хорошенькая, темно-дымчатой масти") сообщила ему таинственный адрес. Сдержанно поблагодарив Кота, Вася лишь заметил, что пора приниматься за дело.

Поздней ночью Филипп Сергеевич шмыгнул под ворота и прежде всего внимательно осмотрел подвал. Он не был голоден, но, пожалуй, полакомился бы встретившейся мышкой, если бы его не остановила здравая мысль: "Позвольте, господа, а ведь мы еще не знаем, что случилось с Ивой. Зная ее характер, трудно допустить, что она согласилась стать супругой Его Высокопревосходительства. И тогда он… Да боже мой, разве можно угадать, какая мысль придет в голову этому злодею? А что, если он превратил нашу Иву в эту изящную, кроткую и, без сомнения, очень вкусную мышь?"

Дом, что, впрочем, было ясно с первого взгляда, состоял из двух этажей. Но дальнейшее тщательное и осторожное изучение показало, что деловая жизнь Его Высокопревосходительства была сосредоточена в первом этаже, а личная – во втором. В свою очередь, первый этаж делился на приемную, кабинет секретаря и уборную с холодной и горячей водой. В кабинете вдоль стен стояли шкафы, а у окна обыкновенный канцелярский стол, на котором скучала деревянная вазочка с карандашами и лежали очки – странные, надо сказать, очки, запачканные сургучом, с очень длинными оглоблями, заставляющими вообразить, что уши их владельца находятся неестественно далеко от носа. В приемной не было ничего, кроме ряда чинно выстроившихся стульев.

Зато второй этаж… О, второй этаж мог, как выражались в старину, поразить самое смелое воображение! Во-первых, он был гораздо больше первого – это несоответствие удачно скрывалось скромным фасадом. Шесть комнат, соединенных коридором, выходили в сад, кончаясь просторной застекленной верандой.

Как известно, коты превосходно видят в темноте. Но то, что увидел Филипп Сергеевич, ослепило его, разумеется не в буквальном, а в переносном смысле. Первую комнату можно было назвать гостиной, хотя к ней, пожалуй, больше подходило старинное слово «салон». Под потолком сверкала люстра из горного хрусталя, на стенах блестели канделябры из золоченой бронзы, над огромным камином сияло зеркало в раме из китайского фарфора.

Вторую комнату Филипп Сергеевич мысленно назвал комнатой зеркал – и действительно, стены, пол и потолок были покрыты венецианскими зеркалами, повторявшими бесчисленные отражения: не один, а тысячи котов с изумлением смотрели на себя справа и слева, сверху и снизу.

Повторял себя тысячу раз и аквариум, в котором между большими рыбами с бородатыми зверскими мордами суетились маленькие, хорошенькие, разноцветные, но, к сожалению, с личиками приговоренных к смерти. И недаром. Время от времени бородачи как бы между прочим глотали их и плыли дальше, помахивая своими, тоже зверскими, плавниками.

В соседней комнате в черных шкафах стояли старинные книги – за стеклами были видны их кожаные корешки, украшенные золотыми виньетками. Лежали ковры ("Должно быть, персидские", – подумал Кот, цепляясь за длинный ворс коготками). Вокруг стола, покрытого скатертью с цветными кистями, стояли кресла на ножках, напоминавших львиные лапы.

– Н-да, – с невольным уважением сказал себе Кот. – Книгохранилище. Библиотека.

Он собирался подняться на крышу, когда его остановил приглушенный храп, донесшийся из комнаты, в которой он еще не был. Очевидно, храп доносился из спальни, и Филя, с трудом протиснувшись под тяжелыми складками портьеры, наткнулся на высокие дубовые двери. Он осторожно тронул их лапкой – двери были плотно закрыты и, без сомнения, заперты. В маленькой комнатке рядом, гардеробной, висели в шкафах одежды, связанные, очевидно, с воспоминаниями молодости, – трудно было в наши дни вообразить Его Высокопревосходительство в чулках и башмаках с серебряными пряжками, в расшитом камзоле, в атласных панталонах. Впрочем, среди старинных одежд был серый офицерский мундир с крестами на рукавах и петлицах.

Эту комнату можно было назвать и оружейной: на стенах скрестились сабли, шпаги с узкими гранёными клинками, мушкеты, карабины, штуцера и, что более всего поразило Филиппа Сергеевича, разбросанные тут и там тончайшие серебряные стрелки. Именно такую стрелку Вася вытащил из-под крыла старого Ворона, когда пытался спасти его, присыпав ранку стрептоцидом.

Выбравшись на крышу, Кот немного отдохнул, подремав под холодной кирпичной трубой. Ивы не было. "Куда же спрятал ее этот вурдалак? – с ненавистью думал Филя. – Может быть, он превратил ее в манекен из папье-маше?" Фигура худенького старичка с хохолком на лбу, лежащего на мостовой с разрубленной грудью, мелькнула перед его глазами. Однако какое-то неопределенное чувство подсказывало ему, что Ива не из тех девиц, которые позволяют превратить себя в манекен. Так что же он сделал с нею? Филипп Сергеевич вздохнул.

– Ну ладно, – сказал он себе. – Так или иначе, первый заход сделан. И кое-что стало ясно или, точнее сказать, совершенно неясно.

И, стараясь вернуть себе спокойствие, он вернулся в отель "Отдохновение души" и рассказал о своих открытиях Васе.

– Надо держаться, Василий Платонович, – солидно заметил он в заключение, стараясь не очень жалеть бледного, осунувшегося Васю. – Не съел же он ее, в самом деле? И вот что, мне кажется, необходимо сделать: провести в этом доме не ночь, а день. Спрятаться, скажем, в кабинете секретаря и послушать, о чем он толкует со своими просителями. Короче говоря, повторить разведку, но не ночью, а днем.

Вася задумался.

– Возможно, ты прав, – сказал он. – Кстати, пока ты бродил по дому, я бродил по старому парку за домом. Сам не знаю, почему меня как магнитом потянуло в этот заброшенный парк. Ты не поверишь! Я до полночи просидел под молоденькой и, мне кажется, недавно посаженной ивой.