Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Глава 29. Поход «Безжалостного»

Всю ночь мы держали в поле зрения их сигнальные огни, с тревогой следя за тем, чтобы какой-нибудь из них не исчез во тьме и не оказался тем самым судном, который везло в себе одновременно и наши надежды, и наши страхи.

Мы насчитали девяносто шесть кораблей до того, как над серым, пенистым морем забрезжил холодный рассвет. Великая «Непобедимая армада», насчитывавшая сто сорок отличных водонепроницаемых мощных судов, вошла в пасть смерти между берегами Ла-Манша, славная своей гордостью и силой, соблазненная самыми яркими надеждами, которые когда-либо были сведены на нет. Теперь изрешеченные выстрелами и протекающие, пораженные смертельной морской болезнью, побитые ветром и волнами, с безжалостным небом сверху, глубоким коварным морем снизу, враждебными берегами, усеянными ребристым адамантиновым гранитом с подветренной стороны, жалкие остатки Армады, отчаявшиеся и почти беззащитные, шатаясь, продвигались к убежищу, которое лежало так далеко, мимо стольких опасностей. А следом шел наш «Безжалостный», полный ненависти и беспощадный, как сама судьба.

Когда наступило утро, мы подняли паруса, которые на ночь сложили, чтобы не обогнать их, и ринулись искать «Сан-Мигель». Когда они увидели, что мы мчимся хорошо оснащенные, с белыми и хорошо пригнанными парусами, как будто мы только что вышли из гавани, их сигнальные пушки загремели, и они начали сбиваться в кучу, как испуганное стадо овец, услышав волчий вой на склоне холма.

Весь этот день мы рыскали взад-вперед, тщетно разыскивая расписной фок «Сан-Мигеля» и ожидая ночи, чтобы настал час нашей мести.

При таком скоплении испанцев, да еще при таком жалком состоянии их парусов и оснастки, они были вынуждены всю ночь жечь сигнальные огни, опасаясь утопить или повредить друг друга, и в этом и в нашей скорости заключалось наше большое преимущество.

Мы шли без огней, а ночь была чернильно-черной из-за низких туч, проливающихся шквалами дождя, поэтому, хотя их позиции были нам ясны, они не имели понятия, где мы находимся, и узнавали это, только когда видели вспышки и слышали грохот наших орудий. Всю ночь мы висели у них в тылу и со стороны моря, стреляя по их огням, то подходя вплотную к какой-нибудь громадине и посылая в нее залп бортовой батареи с мушкетного расстояния, то стреляя спереди, то отходя назад с такой быстротой маневра и с такой скоростью работы наших орудий, что они вполне могли подумать, что их атакует целая эскадра, а не один корабль.

Утро выдалось по-прежнему серым и безрадостным, и мы оказались далеко к северу от флота и, как нам казалось, одни на воде. Но когда посветлело, наш дозорный увидел в трех милях к западу открытую лодку, полную людей, которые подавали нам сигналы. Мы бросились к ним, надеясь, вопреки всякой надежде, получить какие-нибудь известия о наших пропавших, и нашли в лодке ужасно выглядевших бедняг, которые приветствовали нас по-английски. Когда мы подняли их на борт, они рассказали, что ночью галерные рабы на борту одного из галеасов адмирала Уго де Монсада взбунтовались, вырвались на свободу, захватили корабль и, убив или сбросив в море всех находившихся на нем испанцев, направили галеас на скалистый берег. Мятежники захватили лодку и поплыли на север в надежде найти нас.

К счастью для них и для нас, их предприятие увенчалось успехом — для них, потому что это дало им хороший шанс отомстить своим похитителям, а для нас, потому что среди них оказался шотландский рыбак по имени Дональд МакАйвор, который смог сообщить нам новости, подтвердившие наши самые ужасные предчувствия.

Пять дней назад «Сан-Мигель» захватил в плен Дональда и четырех его спутников и заставил их провести корабль через опасный Пентлендский пролив. Дональд сделал это, чтобы спасти свою жизнь, как поступило бы большинство людей в подобном положении, и это также объясняло, почему каракка смогла взять такой хороший курс среди предательских течений — она держалась с наветренной стороны от остальной части флота и далеко обогнала его. Но через три дня Дональд обнаружил, что на борту держат в плену двух английских дам, и тогда он заявил капитану, как настоящий мужчина, каким он и был, что скорее его разрубят на куски на палубе, чем он проведет «Сан-Мигель» хотя бы еще милю с таким грузом на борту, и «дон», тщетно испробовавший подкуп и угрозы, наконец, заковал его в кандалы и отправил вместе с товарищами на борт галеаса, пообещав, что они закончат жизнь галерными рабами.

Но Дональд рассказал еще кое-что — о женских криках, которые слышал из каюты под кормой, где он стоял у руля, и о гнусных жестах, которые видел, проходя между офицерами корабля.

Нет более горьких и печальных вестей, которые могли бы принести уста смертных. Они мгновенно погасили наше жгучее нетерпение и горячий гнев, который до сих пор владел нами. На смену им пришла холодная, безжалостная ярость отчаяния, гнев, способный оживить сердца бесов, а не людей, ведь теперь мы слишком ясно видели, что наши бедные любимые потеряны для нас навсегда. Надежда на спасение исчезла, осталась только глубокая и неутолимая жажда мести. Я смотрел в глаза Филипу, а он смотрел в мои, пока Дональд вел свой рассказ. В наших глазах стояли слезы, а в глазах сильных мужчин слезы означают агонию, слишком глубокую для слов. Мы с Филипом молча сцепили руки, и в этом молчании каждый поклялся в душе, что все, что осталось от великой Армады, должно заплатить цену за то, что было больше, чем кровная вина.

Мы вышли на корму, вызвали команду и просто и откровенно рассказали все, что узнали. В ответ не раздалось ни возгласа, ни крика, но руки и зубы были стиснуты, а двести честных англичан испытали одно на всех глубокое безмолвное чувство ярости и горя, потому что тогда, как и сейчас, самым священным на свете в глазах англичан была честь английской женщины.

Они посмотрели друг на друга из-под нахмуренных бровей, а потом старый мастер-артиллерист вышел из строя, дотронулся до фуражки и сказал:

— Благородные господа, мы ждем ваших приказаний. После того, что вы нам сообщили, мы больше не хотим грабить. Топить, жечь и уничтожать — вот слова для нас, если вы только дадите команду. Так ведь, парни?

Низкий глубокий рык пробежал по рядам в ответ, звук, который заставил бы трепетать сердце любого испанца, а я, вытащив меч из ножен, поднял перед ними крестовую рукоять, поцеловал ее и сказал:

— Тогда топите, жгите и уничтожайте до тех пор, пока плывет испанец или держатся вместе доски нашего доброго корабля! Мы назвали его «Безжалостным», и, клянусь Господом воинств, справедливость которого позволит нам мстить, мы будем безжалостны к врагу, невзирая на вес, ранг или возраст, пока их страшная вина не будет смыта кровью!

Наконец, они закричали так яростно и дико, что я понял, что каждый из них будет сражаться до последнего вздоха, делая то, на что мы теперь решились.

Мы приступили к приготовлениям. Молча и аккуратно, движимый одной глубокой и отчаянной целью, каждый занимался своим делом, как будто все исполнение решения зависело только от него. Орудия были прочищены, магазины отремонтированы, стрелковое оружие осмотрено и все приведено в порядок для долгого ожесточенного боя, который один корабль должен был вести против почти сотни. А затем мы приступили к работе без спешки и бесполезной суеты, и все долгое многодневное путешествие от мыса Гнева (никогда это название не было более точным) к далеким берегам Испании небеса помогали нам, как будто они услышали нашу клятву и нашли ее праведной.

Едва Армада миновала северо-западную оконечность Шотландии, как ветер развернулся и с северо-запада налетел ураган, и в его зубах длинные беспорядочные ряды испытывающих сильную качку судов, шатаясь, уходили туда, где их ждали гранитные берега Гебридских островов. Поставив легкие паруса, открыв брам-стеньги, на зарифленных нижних парусах мы подходили к ним с наветренной стороны, держась на расстоянии выстрела наших длинных бронзовых пушек, и всякий раз, когда показывалась хорошая цель, посылали мстительное железо в корпус, или в мачты, или в фальшборт.

Тщетно пытались они отвечать. Наполовину затопленные, разбитые штормами, переполненные больными, они делали все, что могли, чтобы удержаться на плаву, в то время как мы, на новом крепком судне, со здоровым, бодрым экипажем, объединенные одной мрачной целью, били их всем, чем могли, так же неумолимо, как волны били по их деревянным бортам.

Итак, мы обогнули остров Льюис, и они оказались между нами и голодными гранитными скалами с подветренной стороны. Мы калечили корабль за кораблем и смотрели, как отстреленная мачта или бушприт, и такелаж падали на палубу спутанными обломками, а ветер гнал беспомощный корабль к гибели.

Мы насчитали десять больших кораблей, бьющихся в голодном прибое, прежде чем миновали Гебриды. Еще шестерых мы потеряли из виду одного за другим, когда наступила ночь, и больше никогда их не увидели, когда наступило утро. Мы все еще гнали их на юг, пока темные туманные берега Ирландии не замаячили с подветренной стороны, и тогда мстительная работа началась снова. Время от времени мы подрезали отставшего и, расстреляв до беспомощности, брали на абордаж, забирали боеприпасы, а затем отходили и топили испанца его же порохом и ядрами.

И вот мы гнали их мимо Донегола и диких берегов Коннахта, всегда с помощью хорошего северо-западного шторма, топили, расстреливали и гнали на скалы каракки и галеоны, галеасы и каравеллы, когда правосудие небес отдавало их в наши руки, пока, наконец, не миновали острова Керри, и тогда из девяноста шести кораблей, которые мы насчитали в Пентленде, всего лишь шесть десятков расправили свои изношенные и изодранные паруса под теперь уже благоприятствующим ветром и помчались на юг, к берегам Испании.

Здесь мы оставили их на некоторое время, потому что, хотя у нас все еще было много пороха и ядер, которые мы отняли у них, вода и провизия были на исходе, и болезнь, наконец, начала проявлять себя и у нас[43]. Поэтому мы зашли на острова Силли, и там загрузились водой и продовольствием и высадили на берег самых тяжелых больных, хотя нам пришлось потрудиться, чтобы убедить храбрых парней сойти с корабля. Мы оставили их с таким вознаграждением, которое сделало их богатыми на всю оставшуюся жизнь. Затем мы снова вышли в море под всеми парусами и помчались на юго-запад, чтобы перехватить удирающих «донов».

Через ночь и день мы поравнялись с ними, все еще с трудом продвигавшимися вперед, но теперь, когда море стало спокойнее, а ветер слабее, они снова образовали нечто вроде строя. Мы напали на их тыл и снова воспользовались преимуществом наветренной стороны, и нашим гневным сердцам было приятно наблюдать, как сигналы полетели от мачты к мачте, когда они увидели нас и сомкнулись, чтобы защититься от единственного врага. Но теперь мы должны были быть более осторожными, потому что наш друг шторм покинул нас, после того как оказал нам хорошую услугу, и все же наша цель была так же твердо определена, как и прежде — не позволить вернуться домой ни единому кораблю, который мы могли бы потопить или повредить.

Поэтому мы держались их наветренной стороны, лавируя, изматывая и уворачиваясь, делая то один-два выстрела с дальней дистанции, то удачный бортовой залп, и так, миля за милей и день за днем, мы безжалостно преследовали их, но ни разу за все наше долгое напряженное плавание не увидели «Сан-Мигель» и его расписной фок.

Наконец, 53 разбитых штормами, изувеченных корабля, на борту которых находилось около 10 тысяч человек, «пораженных чумой и смертью», как пишут испанские летописцы, жалкие остатки того могучего флота и армии, которые вошли в Ла-Манш, насчитывая 150 кораблей и 30 тысяч солдат и матросов, собрались в Кадисском заливе вместе с «Безжалостным», как всегда, беспощадным и жаждущим боя, рыскающим туда-сюда, все еще голодным от неудовлетворенной мести.

И вдруг, пока мы спорили, оставить ли их там и довольствоваться тем опустошением, которое произвели, или поступить так, как вскоре поступил сэр Ричард Гренвилл, покрыв себя бессмертной славой, и влезть в самый центр и сразиться со всей полусотней, наш дозорный заметил большую каракку, подходящую к нам на всех парусах с северо-запада. Мы развернулись, ринулись ей навстречу и, сблизившись, увидели во всем великолепии белого, алого и золотого огромную фигуру св. Михаила с пылающим мечом, сияющую на ее фоке. Наконец, это был «Сан-Мигель», и легко было заметить, что он, как мы и предполагали, обогнал остальную Армаду, добрался до Сент-Винсента или Лагоса и там заправился.

Не было нужды спрашивать наших храбрых морских псов, бежать нам или драться, потому что, как только имя «Сан-Мигель» прошелестело по нашему кораблю, каждый без приказа занял свое место и ждал команды. Об остальной Армаде мы не думали, пока мчались навстречу нашему долгожданному врагу, и ни один корабль из Армады не вышел перехватить нас. Впрочем, бояться было нечего, так как это были уже не боевые корабли, а лишь плавучие чумные логова и развалины, и единственной мыслью «донов» было отбуксироваться в гавань Кадиса и снова ступить на приветливую землю.

Более того, ветер дул прямо в гавань свежим бризом, и ни один из них не смог бы пройти и мили против ветра за все богатства Индий. Поэтому мы без помех держали путь к «Сан-Мигелю», и на расстоянии пушечного выстрела Филип по своему обыкновению взялся за штурвал, потому что был самым искусным рулевым на борту, а я передал канонирам, чтобы целились повыше, и приказал стрелять по мачтам и вантам. Сначала медными глотками громыхнули пушки двадцать четвертого калибра, ядра пробили высокий фальшборт, разбрасывая щепки во все стороны, а затем каракка взорвалась дымом и пламенем, дав ответный бортовой залп, и над нашими головами со свистом пронеслась туча ядер.

Прежде чем они успели перезарядить орудия, наши реи развернулись, мы обошли их кругом, и снова обрушили на каракку наш железный град. Еще один залп с ревом вырвался из ее высоких бортов, но мы снова развернулись как раз вовремя, чтобы избежать его, и залп вспенил воду за кормой, не причинив нам никакого вреда. Затем я приказал артиллеристам нацелить все орудия на среднюю часть судна, и Филип остановил «Безжалостного» с дрожащими на ветру парусами, чтобы они могли тщательнее прицелиться. Я подождал, пока старшина-канонир не крикнет: «Готово!», затем дал команду, и когда, словно единое орудие, батарея прогремела, мы затаили дыхание и увидели огромную рваную дыру, пробитую в борту каракки. Вопли боли и крики ярости диким хором разнеслись над водой. Громадная грот-мачта стала раскачиваться из стороны в сторону и рухнула в море со всем облаком парусины и лабиринтом такелажа, а вслед за ней на палубу рухнули носовая и бизань мачты, и гордый «Сан-Мигель» лежал перед нами разбитый.

Снова взревели батареи, и на нас обрушился ураган ядер — на этот раз слишком меткий, потому что наша фок-мачта упала на бак, а бушприт волочился по воде на леерах. В следующее мгновение мы услышали радостный вопль испанцев и увидели, что шесть катеров вышли из гавани и, быстро размахивая веслами, направились к нам по гладкой воде.

Прежде чем испанцы успели перезарядить пушки, наша носовая команда выскочила и абордажными топорами срезала обломки. «Безжалостный» выровнялся, и его задние паруса с полным ветром за кормой вынесли его перед «Сан-Мигелем». Наша фок-мачта все еще стояла, и когда ее освободили от обломков топ-мачты, она вскоре снова была в рабочем состоянии, и фрегат, хотя и поврежденный, был в некоторой степени управляем.

Мы обогнули нос каракки и отошли на ее правый борт, над которым все еще висела огромная масса обломков, заслоняя орудия батареи правого борта. «Доны» делали все, чтобы расчистить его, но вскоре мы добавили им работы, потому что двойным залпом с расстояния меньше мушкетного выстрела мы обрушили такой яростный град железа и свинца на загроможденный борт каракки, который едва мог ответить нам одной пушкой из-под парусов и снастей, нависавших над жерлом, что мы смели всех, кто показался из укрытия.

Это мы проделали нашими более легкими орудиями и стрелковым оружием, так как большие орудия на нижнем ярусе выполняли другую, более смертоносную работу. Нацеленные на одну точку у ватерлинии, двенадцать хорошо обслуживаемых орудий обрушивали залп за залпом, каждый выстрел которых попадал точно в пространство размером примерно два ярда вдоль ватерлинии. Мы видели, как раскалываются и зияют доски, и с каждым залпом огромная рваная рана становилась все шире и глубже, куда вода заливалась все быстрее и быстрее, и как раз, когда первый из катеров показался за его кормой, огромный «Сан-Мигель» сильно качнулся и, пошатываясь, направился в нашу сторону.

Я крикнул артиллеристам, чтобы они снова зарядили, но не стреляли. Когда он подошел, его палубы кишели ползущими, борющимися людьми. Я дал команду, и последняя испепеляющая буря выстрелов, больших и малых, пронеслась по каракке от носа до кормы, разрывая палубы и разбрасывая вокруг мертвых и умирающих, а затем Филип опустил руль, мы развернули реи и медленно отошли, направив наш свежий залп на первый катер.

Мы подождали, пока он окажется на расстоянии пистолетного выстрела, а потом дали залп, и от носа до кормы по нему пронесся дробовой шторм. Он остановился, пораженный смертью, и лежал на воде, как огромный раненый паук, когда мы отвернули, чтобы приготовиться к остальным. Но они извлекли пользу из урока и прошли по другую сторону тонущего «Сан-Мигеля», и пошли за нами, стреляя из носовых орудий.

Мы снова развернули «Безжалостного», и снова прогремели бортовые залпы, и наши доблестные морские разбойники расхохотались, увидев, как из испанских бортов вылетают расколотые весла, а в переполненных палубах открываются красные дыры. Затем над водой раздался еще один, особенный крик, и огромный «Сан-Мигель» в последней конвульсии огромного агонизирующего зверя перевернулся набок и пошел ко дну вместе со всеми живыми душами, остававшимися на борту.

Если бы катера были наши единственные враги, мы бы скоро покончили с ними, как покончили с караккой. Но едва «Сан-Мигель» исчез в водовороте, пронесшемся над его могилой, как мы увидели, что еще четыре катера с фрегатом на буксире выходят из гавани навстречу нам. Конец был уже близок, как любой мог видеть, потому что порох и ядра были у нас на исходе, и скоро дело дойдет до ближнего боя и холодного оружия. Ветер дул прямо в бухту, и, получив тяжелые повреждения, мы с равным успехом могли попытаться плыть по суше, как и выйти в море.

Поэтому полторы сотни закопченных, забрызганных кровью, потных людей с заряженными ружьями, последними запасами пороха и ядер, выложенными на палубе, молча ждали, когда смогут использовать их с наилучшим эффектом.

Испанцы приближались осторожно, как гончие, преследующие оленя. Четыре раза они пытались взять нас наскоком, и четыре раза мы отбрасывали их назад такой бурей свинца и железа, на которую у них не хватало духу, и будь наши магазины полны, то все корабли в Кадисе не смогли бы взять нас. Но вскоре с залпов мы перешли на одиночные выстрелы, и наконец, добрые пушки, которые так хорошо служили нам, умолкли, и с пронзительными радостными криками «доны» снова бросились на нас, теперь, увы, слишком хорошо уверенные в победе.

Они зацепили нас за нос, корму и борта, и, когда они устремились на наш фальшборт, наши доблестные товарищи встретили их пиками и пистолетами, абордажными топорами и шпагами, и как только они приблизились, мы сбили их с ног и сбросили обратно в море, и так в течение трех долгих часов яростного жестокого боя мы сдерживали их все увеличивающиеся рои нашим постоянно уменьшающимся числом, пока они не уставились на нас в изумлении, гадая, люди мы или демоны, как Эль Драке.

Если бы у нас было достаточно пороха, я разнес бы «Безжалостного» в щепки, прежде чем они успели бы захватить хотя бы пядь, но так как пороха не было, нам ничего не оставалось, как продолжать сражаться и показать им, как умирают англичане. Мы с Филипом, думая только о наших потерянных возлюбленных и о нашей все еще ненасытной мести, сражались бок о бок так, как никогда прежде не сражался даже я. Никогда добрая острая сталь Армена не летала быстрее и не впивалась глубже, и никогда моя кольчуга не принимала и не отбивала столько ударов.

Один за другим наши доблестные морские псы падали там, где стояли, сражаясь до последнего вздоха жизни, которая была в них, и все ближе и ближе окружало нас кольцо свирепых, яростных лиц, пока, наконец, из всей команды «Безжалостного» не остались только мы двое. Тогда из круга вышел высокий «дон» в полном вооружении, с рапирой в одной руке и пистолетом в другой и сказал на хорошем английском:

— Сдавайтесь, сеньоры, ради любви к богу и собственной жизни. Вы сделали все, что могли сделать люди, но судьба против вас. Сдавайтесь, и ваша честь не пострадает, потому что мы не хотим убивать таких врагов, как вы, просто за счет численного превосходства.

— Отойди подальше, добрый господин, — рассмеялся я, вытирая пот со лба тыльной стороной левой руки, — пока ты не поцарапал свой блестящий нагрудник, или, если предпочитаешь, прикажи твоим товарищам отойти на шаг и сразись со мной. Но не говори ничего о сдаче, ведь мы пришли сюда только ради мести или смерти, как решит судьба. Мы действительно отомстили, как вам может рассказать Сидония, и теперь, если понадобится, мы готовы к смерти. Что скажешь, Филип?

— Как скажешь, Валдар, — ответил он с таким веселым смехом, что «дон» вытаращил глаза. — Что касается меня, то я не мог бы умереть в лучшей компании, чем твоя.

Пока он говорил, испанец поднял шпагу, и на нас нацелились два десятка мушкетов. Как вспышка молнии, мой клинок выскочил и ударил его в пасть. Я пробил его плоть, кости и сталь, так что острие вышло у него за шеей, и швырнул его назад на мушкетные дула. Прогремел залп, я услышал за спиной стон и, обернувшись на мгновение, увидел, как Филип падает на палубу, истекая кровью от множества ран.

Тогда я вырвал свой меч и, все еще каким-то чудом невредимый, бросился на испанцев и принялся рубить и резать их, пока сокрушительный удар не обрушился сзади на мою неприкрытую голову, и, вонзив меч по самую рукоять в грудь последнего убитого мною «дона», я, ничего не видя, теряя сознание, споткнулся о его тело, и на меня навалилось с полдюжины его товарищей — последний человек, павший на борту погибшего «Безжалостного».