В Шторме

Люк опустил глаза, глядя на избитые руки, куда угодно, только не на стакан. И Палпатин видел, что тот был полностью потерян.

- Борьба закончена, друг мой. - Палпатин мягко коснулся ума мальчишки. – Ты же понимаешь все не хуже, чем я. Прими это, и сделай так, как я прошу.

Мальчишка медленно качал головой, но не поднимал глаз. Он был так близок сейчас - так близок к сдаче. Палпатин чувствовал его безысходность, опустошение, отчаяние. Это притягивало и опьяняло словно наркотик.

- Почему это так трудно? Это - пустяк; здесь только ты и я. Сидишь ты или стоишь на коленях - нет никакой разницы. Единственная разница в твоей голове.

«Нет! Не другое! Другое только в твоей голове», - внезапно в памяти Люка всплыл голос его старого Мастера, говорящего те же слова. Неужели он, и правда, говорил их? Казалось, это было так давно… в совершенно другой жизни. Он изо всех сил пытался вспомнить имя своего старого Мастера… но оно ушло, потерянное и забытое.

Будто читая его мысли, Палпатин спешил дальше, перейдя на великодушный тон:

- Сопротивление, которое ты чувствуешь, является пережитком старой жизни… жизни, которая теперь безвозвратно ушла. Ты уверен, что это вообще было твоим собственным, а не чьим-то сражением? Ты ведешь бои тех, кто оставил тебя бороться в одиночестве.

Мальчишка издал звук, похожий на удерживаемый стон. Усмехаясь, Палпатин подался вперед в восторженном ожидании.

Люк балансировал на самом краю. Было ли это так ужасно, встать на колени?

Да.

Да, но он хотел пить. Он нуждался в воде. Палпатин был прав, никто не заботился о нем; зачем он боролся, когда всем все равно?

Это был такой пустяк, встать на колени. Это было ничто, теперь. Он сам был ничто. Так какое это имело значение?

Только встань на колени и возьми воду.

Если ты сделаешь это, ты отдашь свою жизнь под его контроль. Навсегда. Если он побьет тебя раз, он будет делать это снова и снова. Ты хорошо понимаешь это.

Люк провел пересохшим языком по пересохшим губам - он нуждался в воде.

Комната кружилась вокруг, и он понимал, что это не только из-за наркотиков. Он вырос в пустыне и знал, что такое последовательное обезвоживание.

Он нуждался в воде.

И она была здесь… прямо перед ним!

Если ты сделаешь это, ты отдашь контроль над собой. И независимо от того, что случится потом, независимо от того, куда ты пойдешь, ты никогда действительно не оставишь эту камеру.

Ты никогда не оставишь эту камеру.

Люк смутно осознавал, что немного раскачивался, разрываясь от противоречивых эмоций - в отчаянии от невозможности принять решение.

Сделай выбор!

Возьми воду. Она перед тобой. Прямо здесь!

Встань на колени и выпей воду… какое это имеет значение? Ты все равно встанешь на колени в конечном счете - ты же знаешь это теперь - знаешь, что это правда.

Встань на колени - и ты выйдешь отсюда сегодня…

Он взглянул на Императора и увидел…

Увидел холодную черную душу позади тех жестоких желтых глаз. Увидел его наслаждение, удовлетворение, его экстаз от борьбы Люка, его предвкушение господства.

Возмущение, негодование и расстройство кристаллизовались в холодную ярость.

С потрясающей внезапностью Люк протянулся Силой и со свирепым неистовством швырнул стакан в стену, разбивая вдребезги на крохотные кусочки, взорвавшиеся вспышкой мокрых, острых осколков.

Император в неверии приподнялся, в гневе стал вскидывать руку… но Люк уже был почти на ногах навстречу удару молнии. И впервые он поглотил ее, направляя и толкая обратно так, что она затрещала, сталкиваясь со встречной энергией и зажигая тонкие разряды, прошедшие через защиту Палпатина и опаляющие его одежду и кожу. Оба толкали с яростью и силой, скользя ногами по гладкому полу.

Но шок от того, что он сделал такое, нарушил концентрацию Люка, и когда ситх потянул к себе больше мощи, бросая ее в противника со зверским неистовством, того отшвырнуло назад, вышибая прочь всякую мысль о дальнейшем сопротивлении.

Он был без сознания, прежде чем упал на пол - что никак не повлияло на безостановочный гнев Палпатина.

Когда алые гвардейцы открыли наконец дверь, Император все еще кипел от возмущения. Он повернулся к ближайшему из них и с холодной яростью произнес:

- Мой джедай хочет воды. Окуните его в нее. И затем вколите наркотик.

Люк пришел в себя от льющейся на него ледяной воды. Ошеломленно втягивая воздух, не в силах даже вскрикнуть от шока, он вскочил.

Но кто-то сзади тут же схватил его за руку, и он дернулся от пронзившей ее колющей боли и сжался в ожидании последующего избиения.

Но все закончилось так же внезапно, как началось; охранники вышли, оставляя за собой знакомый двойной лязг дверей и глухое шипение герметизации.

В течение нескольких секунд Люк мог только дышать – ледяная вода в холодной камере замораживала рассудок. Однако пульсирующая острая боль в предплечье постепенно начала брать верх. Вздрогнув, он нащупал обломок сломанной иглы, осторожно вытащил дрожащей рукой и бросил его в скопившуюся вокруг воду.

От нахождения с головы до пят в этой ледяной воде температура тела резко снижалась, и его начала колотить безудержная дрожь.

Обхватывая себя руками, Люк отполз в угол камеры. И только, когда он заметил там осколки стакана, оцепенелый ум понял больную иронию Палпатина.

Он хотел воды.

В этот мрачный момент в голову пришла мысль найти крупный осколок стекла, которым можно нанести себе смертельную рану - но он отказался от нее, понимая, что Палпатин не позволит этого, а он только жестоко поплатится за вызов.

Дрожа всем телом, Люк крепче сжался в углу, и серая мгла наркотического дурмана начала тащить его в забытье.

Он знал, что ему слишком холодно, знал, что не должен спать - сон ослабит те немногие силы, что у него еще сохранялись. Но он был слишком истощен, чтобы бороться с приближающейся темнотой.

Абсолютно белый цвет камеры - стен, пола, потолка - напомнил его расплывающемуся сознанию о Хоте, о снеге, падающем в ослепляющем вихре. Перед глазами темнело.

Не спать.

Разум медленно дрейфовал к воспоминаниям о Хане, отпаивающим его кореллианским бренди, чтобы справиться с холодом.

Люк понял, что глаза закрыты, и немедленно распахнул их.

Не спать.

Он вспомнил об уговорах Хана, когда тот нашел его в снегу: “Не спи, Люк. Борись!”

Зубы стучали… они реально стучали! Он рассмеялся вслух, и холодный туман от его дыхания разлетелся в разные стороны. Время замедлилось - мышцы расслабились, перестав поддерживать слишком тяжелое тело, голова свесилась на грудь. На полу перед ним появились две алые безупречные окружности - казалось, что капли стекающей по его лицу крови появляются из ниоткуда. Замерев, он смотрел на них.

По телу прошла очередная дрожь.

Не спать…

Не…

Развернувшееся видение властно оттолкнуло тусклую наркотическую мглу, расцветая в абсолютной тишине, словно цветок, спокойно и изящно.

Два пятна, безупречные окружности, глубокого алого цвета…

Кровь на снегу. Его кровь, давно… Раны, замерзающие прежде, чем покрыться коркой.

Холодный белый цвет сменялся теплым красным, окрашивая хрустящий чистый след.

Его кровь.

Его жизнь… Все исчезало.

Изморозь ледяной синевы в темноте.

Оставались только те рубиново-красные пятна…

В сильном порыве ветра снег превратился в пыль и песок, ураган в пустыне; два распаленных алых солнца стояли над горизонтом.

Татуин - вопиющий жар, достигающий костей, раскаленный песок в приятном тепле сумерек.

Два солнца, оставляющие пламенно-затухающий след на бледных небесах, корчась в мареве собственной температуры.

Люди, места, воспоминания - такие же бледные, как светлый песок…

Были ли они вообще? Так давно…

Его прошлое, его будущее; вся его жизнь исчезала вместе с заходящими солнцами…

Падение во Тьму…

***

После провалившейся попытки принудить Скайуокера встать на колени, Палпатин вернулся к нему с удвоенной решимостью заставить того сделать это силой - не в настроении больше играть в игры.

Едва войдя в камеру - прежде чем его изнуренный до крайности джедай даже попытался подняться - он швырнул в него молнию яркой раскаленной добела мощи, отбрасывая назад и заставляя кричать от шока.

Два алых гвардейца вытащили его в центр камеры, подняли вверх и пнули по ногам, вынуждая упасть на колени и держа на месте с вывернутыми за спиной руками. Палпатин присел перед кричащим мальчишкой - частично от негодования и досады, частично от невыносимой боли.

Схватив за пропитанные кровью волосы, он дернул его голову назад - сдерживая слабые попытки борьбы и смотря в те дикие, бурные глаза холодного синего цвета, полные возмущенного гнева.

- Ты должен становиться на колени перед своим Мастером.

- Вы мне не Мастер! - провопил он, но вышедшие из пересохшего горла слова получились сиплыми и нетвердыми.

- Тогда поднимись, - понукал Палпатин, и мальчишка высвободил животный крик досады и ярости - и полного поражения.

- Отпустите его, -распорядился наконец Палпатин, вставая и отворачиваясь, пока охранники не закрыли за собой дверь.

Скайуокер оставался на коленях, повалившись на пятку одной ноги. Пытаясь защитить сломанную лодыжку, он неловко повернул ее в сторону, одну руку плотно прижал к себе, второй опирался на холодный белый пол, запачканный темными пятнами давно высохшей крови.

Мгновение Палпатин думал, что тот понял урок, но резко опустившиеся плечи мальчишки и рука, на которую он опирался, чтобы не упасть, сказали о том, что сейчас он попросту не может сесть по-другому.

Ситх осторожно обошел своего пленника, пытаясь оставаться вне его досягаемости на случай, если тот набросится, как раненый зверь - зная теперь, что он был на это способен, когда балансировал так близко к краю…

Вчерашнее открытие - способность Скайуокера отразить молнию Силы, возвращая ее к источнику – потрясло их обоих. Но это свидетельство его мощи только увеличило маниакальную мстительную потребность Палпатина господствовать над ним.

Он понимал, что играл в опасную игру, рискуя собственной жизнью - и именно поэтому он должен был установить абсолютно полный контроль над этим джедаем.

Палпатин толкал и подгонял его к Тьме, зная, что в момент, когда мальчишка уступит, он будет владеть несравнимой мощью. Мощью, которая так легко может направиться на его нового Мастера.

Таков был путь Темной Стороны – Палпатин был научен этому на личном опыте, пройдя жесткий урок со своим собственным Мастером. Но теперь, со Скайуокером, риск был десятикратен, потому что его мощь будет абсолютной.

Так должно было стать еще с его отцом - но тогда невероятный потенциал пострадал из-за ослабленного тела.

С ребенком Вейдера будет по-другому; Палпатин будет обладать этой мощью, управлять и направлять ее так, как считает нужным. Сама мысль об этом вызывала головокружение, а дикий, изнуряющий страх в его черном сердце толкал к получению полного контроля над душой и разумом джедая.

Да, страх. Прошло так много времени с тех пор, как он ощущал его. Но здесь, перед этим существом, буквально пульсирующим мощью, он вновь испытывал резкий вкус кислоты в горле, и именно это заставляло его чувствовать себя живым. И чем больше он боялся, тем больше был ведом и вдохновлен жаждой обладать этим источником.

Он ощущал эту мощь внутри своего джедая - как нарастающее и взывающее об освобождении давление.

Еще немного. Нажать чуть сильнее.

Он снова присел, поднимая за подбородок окровавленное лицо Скайуокера, слыша частое рваное дыхание:

- Где твои силы, друг мой? Где теперь твоя железная воля?

Мальчишка был тихим, оцепенелым от истощения.

- У тебя больше ничего не осталось? Это все твои убеждения? Как легко рушатся твои принципы.

По-прежнему мальчишка был тих, не пытаясь даже отодвинуться, когда Палпатин, убрав руку с лица, провел бледными пальцами по его темным и спутанным от крови волосам, голова лишь обессилено свесилась на грудь.

В течение долгих секунд Палпатин ощущал барахтанье Скайуокера в безнадежном отчаянии, прежде чем упрямая и непокорная воля подняла упавшую голову. Палпатин только улыбнулся, демонстрируя желтые зубы на фоне пепельной кожи.

- Конец не за горами. Осталось немного, - очень уверенно обещал он и снова провел длинными пальцами по волосам джедая, царапая ногтями кожу и затем крепко схватывая их в кулак. - Ты чувствуешь это? Мы пойдем вперед?

Он склонился близко к своему пленнику, шепча и задевая дыханием его кровоточащую кожу:

- Теперь начинается истинное испытание, друг мой, - потому что я даже еще не начал ломать тебя. Я еще не начал рвать тебя по частям. Твой худший кошмар, воющий в ночах - ничто - бледное, блеклое сравнение с тем, что случится здесь, в этой комнате. И ты не сможешь проснуться от этого, не сможешь получить никакой передышки. Я не показал тебе и доли мощи, которую обрушу на тебя - того, что я готов сделать, чтобы освободить тебя. Не сдавайся еще, джедай - борьба только началась. - Удерживая голову мальчишки, чтобы она не упала, он спросил: - Чего ты боишься, джедай? Что ты видишь в темноте, когда приходят твои демоны?

Грудь Люка напряглась в попытке собраться с силами для ответа. Это заняло долгие секунды, но когда он заговорил, то был тверд, подняв окровавленное, израненное лицо и злобно кривя разбитые губы.

- Вы закончили? - выплюнул он, обретя в гневе голос и беря там же слова и мысли.

Палпатин смотрел на него в злорадной тишине, желтыми пылающими глазами.

Холодные, как лед глаза Люка сузились в ответ, и тихий ломаный голос, наделенный однако силой и убеждением, пленил внимание Палпатина:

- Я знаю… понимаю, что вы делаете. И знаю причину. Потому что я тоже вижу вас - я вижу вас. И знаю то, что видите вы - вашего демона в темноте. Он преследовал вас, часто преследовал с тех пор, как вы получили власть, и он до сих пор подкрадывается к вам. Всё, что вы сделали, должно было сдерживать и контролировать его - всё. Вы потратили целую жизнь, строя стены внутри стен, чтобы защититься от него. Вы потратили впустую десятилетия, поднимая укрепления и пытаясь сделать себя полностью неприступным… но есть одна крошечная искра сомнения в вашем разуме, и она пылает в вашей душе, воя во тьме ночей… Потому что ничто не смогло остановить вашего демона - ничто. Даже вы. Я знаю, что вы видите в темноте, потому что это горит в вашем взгляде, когда вы смотрите мне в глаза. Я знаю, кого вы видите, когда приходит ваш демон… Я знаю, что это - я.

Глава 17 (3)

Палпатин шел по пустым коридорам тюремного уровня, специально оборудованным для заключения его джедая. Двенадцать алых гвардейцев, оставивших вместе с ним камеру, следовали за ним на почтительном расстоянии. Он ощущал их чувства: жестокость и безразличие к боли, которую они причиняли по его команде.

Он оставался с джедаем около часа, насмехаясь и язвя, понукая и провоцируя, пока мальчишка не стал слишком изнуренным и оцепенелым, чтобы просто пытаться слушать его или как-то отвечать. Тогда, как обычно, охранники вошли внутрь и выбили из него то немногое сознание, что еще оставалось.

Через несколько часов, прежде чем мальчишка сможет отдохнуть, Палпатин вернется и начнет снова. С охранниками, ждущими своего выхода. И потом, возможно, еще один раз вечером - или на рассвете.

Или, может, он просто скажет ему, что вернется сегодня и оставит ждать…

Проницательные обвинения Скайуокера, мстительно бросаемые им теперь каждый день против того, кто ранил и мучил его, приносили Палпатину и удовлетворение, и беспокойство. Поскольку в мальчишке происходили перемены - его оскорбительные нападки стали более резкими, более острыми, нацеленными с холодной точностью, враждебностью и злостью. Это были больше не импульсивные вспышки, а подлинные, серьезные угрозы.

И снова Мастер ситхов знал, что должен идти по тонкой грани; он должен контролировать джедая, не душа при этом его неистовый гнев - который никак нельзя было нацеливать на себя. И так как Вейдер отсутствовал, выбор пал на ничего неподозревающих гвардейцев, ставших главным орудием наказания отчаявшегося мальчишки - питая тем самым его возмущение, его гнев, его огонь - концентрируя все на одном источнике.

Поскольку уже скоро эти чувства перерастут в ярость…

***

Что-то менялось.

Внутри дворца, вокруг него - он чувствовал это.

Съежившись в морозной темноте камеры, в глубоких недрах огромного массивного дворца, далеко от всего реального и существующего, он все же чувствовал это.

Все становилось сюрреалистичным, ненастоящим. Люк больше не был уверен, когда он находился в сознании, а когда нет. Единственным признаком, отделяющим реальность от кошмаров, являлось то, что реальность запоминалась с трудом, тогда как уродливые кошмары вспоминались очень легко.

Тьма, так долго бегущая за ним по пятам, выла теперь волком в мраке ночи.

Она коверкала действительность и искажала тени вокруг, окутывая его мысли и его сны - будучи всегда рядом и всегда в ожидании… что что-то произойдет.

Она льнула к нему, разжигая его злость и питая гнев. Питая его страх каждый раз, когда он слышал шипение открывающихся дверей и тяжелый шелест ткани по холодному твердому полу, когда возвращался его мучитель.

Ведомый чем-то более сильным, чем истощение, слабость и сломанные кости, он расхаживал по своей камере, как пленный зверь, как запертый в клетку волк - или это ему лишь снилось?

Что-то Темное, настойчивое и ужасно сильное лежало на его плечах, скрываясь в тени за гранью понимания. Толкающее, давящее, удушающее. Неумолимо близкое к нему - выжидающее своего момента; основного момента - точки перелома.

Он не обратится… или он уже сделал это?

Люк осознавал мощь, бегущую в нем, мощь, которую провоцировал Император. Он знал, что это была Тьма. И каждый раз, когда она так легко приходила в ответ на его злость и негодование, она оставляла небольшой отпечаток в его душе - след, который не мог сжечь никакой свет, миг, проигранный Тьме. Очень много проигранных мгновений…

Он отталкивал и отвергал ее…. но в суровые, дикие минуты она казалась настолько правой, давая абсолютную ясность среди неистового хаоса.

И теперь он не мог отодвинуть ее. Слишком много - слишком много мгновений, слишком много минут, чтобы помнить и разделять их. Они сливались в одну, размытую Тьмой, громоздкую массу в его тени, воющей в гнетущей тишине тюрьмы Люка.

Среди моря смятения в его душе Тьма манила к себе, как глаз в центре самого темного шторма, обещающий полный штиль.

Он так долго сражался один против бури - что за одно мгновение спокойствия заплатил бы своим разумом. Своей жизнью. Своей душой. Он охотно отдал бы их, без колебания, если бы Тьма предложила хоть один миг мирного забвения.

Он уже обратился?

Что-то менялось.

Люк очень боялся, что это был он сам.

***

Нестерпимый жар, пробирающий до костей. Он окутывал Люка как одеяло, обещая своей хорошо знакомой, комфортной близостью избавление и убежище. Успокаивал умиротворяющим теплом болезненные мышцы и приносил облегчение от тяжести и изнурения.

Он лежал на спине в пустыне, глядя на звезды и слыша краем уха знакомые бормочущие звуки фермы. Жужжание вапораторов и тихое шипение щитов по периметру. Кто-то пересек внутренний двор внизу, шелестя одеждой по сметаемому песку.

Он медленно моргал, наполненный миром и спокойствием, безмятежно смотря на раскиданные точки искрящегося света в бархатной темноте, далекие солнца, согревающие далекие миры. Песок под его спиной был мягким и податливым, и еще теплым, лишь постепенно отдающим температуру дня. Выжженный двумя солнцами воздух начинал охлаждаться в наползающем объятии ночи.

Открылись двери; звук неизвестного здесь трущегося дюрастила и шорох тяжелой ткани по пермакриту лихорадкой прошли по нему, вытаскивая из теплых воспоминаний и отрывая прочь от жара пустыни и комфорта дома - оставляя холодный, твердый пол под спиной и острую, как нож, боль при каждом вздохе в его избитых мышцах и сломанных костях.

Тяжесть реальности заставила его открыть усталые, словно набитые песком глаза. Люк моргнул несколько раз, но налитые кровью, они никак не могли сосредоточиться на темной тени, присевшей рядом с ним.

Но ему не нужно было видеть, чтобы знать кто это…

- Как ты этим вечером, друг мой? - с пустым, насмешливым состраданием проскрипел голос Императора. - Ты выглядишь усталым.

Люк не потрудился отвечать; он медленно мигал, а затем и вовсе позволил своим обрамленным синяками глазам закрыться, дрейфуя в тумане голода, жажды, боли и истощения.

Он почувствовал, как Палпатин предупреждающе положил руку ему на грудь, и напрягся в ожидании.

- Отвечай мне, когда я говорю с тобой, - незлобно произнес Палпатин.

- Вы знаете ответ, - хрипло пробормотал Люк пересохшим ртом.

Палпатин улыбнулся:

- Я хочу услышать его от тебя.

Он смотрел, как напряглись губы мальчишки в мгновенной вспышке упрямства. Люк колебался на самом краю сейчас, мысленно и физически. Его тело было покрыто массой кровоподтеков и ссадин, множеством неизлеченных, кровоточащих ран. Его глаза - его замечательные глаза холодного синего цвета – выглядели теперь мутными и красными от лопнувших сосудов, настолько ужасно, что в одном белого цвета не было совсем. Его лодыжка была сломана не один раз и до ступни ее покрывала темная опухоль. Хотя, при необходимости, он смог бы стоять на ней. Палпатин бесчувственно наблюдал, как затрепетали веки мальчишки, когда тот начал терять связь с реальностью, что вынудило ситха сильнее надавить джедаю на грудь, призывая к нему Тьму.

Глаза Люка резко открылись, и тело напряглось в ожидании подразумеваемой угрозы. Палпатин знал, что мальчишка не хотел отвечать, но за те двенадцать недель, в течение которых они говорили, неважно о чем, между ними закрепилась связь. Поэтому, даже сейчас, в этом жутком положении, установленное влияние ситха взяло верх, и, слегка вздохнув, Скайуокер отвернулся - отказываясь от борьбы.

- Как ты этим вечером? - просто повторил Палпатин, словно этого минутного неподчинения никогда не было.

- Я устал, - сказал Люк побеждено. - Очень устал.

Не в силах остановить себя, он посмотрел на дверь.

- Да, они там. Ждут, - откликнулся Палпатин, понимая, о чем думает мальчишка - ощущая его беспокойное мрачное предчувствие.

Все внутри Люка сжалось, грудь обожгло отчаянием; он закрыл глаза, борясь с этим знанием – единственное, чем он мог помочь себе. Но это не остановит их - ничто не остановит их. Разум оцепенел, не в состоянии справиться с действительностью неотвратимого мучения.

- Я позову их тогда… или мы будем говорить, друг мой? - спросил Палпатин.

Люк колебался, желая задержать неизбежность - зная, что это бессмысленно и не в силах поступить иначе.

- Говорить, - наконец прошептал он в одном покорном вздохе.

- И что мы обсудим? - снисходительно продолжил Палпатин, все еще держа руку на груди мальчишки.

Люк чуть мотнул головой на жестком полу, слишком усталый, чтобы играть в эти игры.

- Отвечай мне, когда я говорю с тобой, - голос стал низким, резким и требовательным.

- Мне все равно, - прошептал Люк.

- Хм. Вероятно, им все же нужно войти, - упрекнул Палпатин. - Да. Так будет лучше.

Люк сжался, отворачиваясь от двери. Он перестал спорить – от этого становилось только хуже.

Он вновь услышал шелест ткани, почувствовал касание плаща на плече - даже оно остро оцарапало его изодранную, саднящую кожу, заставив резко отдернуться - что тут же отозвалось жгущей болью в измученных мышцах.

Раздался знакомый звук скребущего дюрастила, и он напрягся, слыша подступающие тяжелые шаги и активацию силовых пик, их трущее гудение, прорубающее воздух…

Они собрались вокруг… и набросились на него.

***

- Хватит, - спокойно произнес Палпатин, и мир вокруг замер; Люк выпустил удушливый хрип - первый звук с момента, как его начали избивать. Он давно уже не кричал.

- Уйдите, - приказал ситх, и безмолвная стая охранников исчезла; ни следа вины, ни намека на сострадание. Только слепое повиновение.

Когда двери наконец закрылись, водворилась тяжелая тишина. Палпатин сохранял спокойствие, и Люк слышал только медленный, рваный стук своего сердца, рваное дыхание своих легких… Он тихо лежал, ожидая, когда затихнет ослепляющая боль, хоть немного.

В конце концов послышался все тот же шелест тяжелой ткани, заставляя Люка затаить дыхание. Но все, что ему оставалось – лежать, свернувшись на запачканном кровью полу и пытаться дышать, дрейфуя где-то между болью и беспамятством.

Палпатин присел рядом и, взяв Люка за плечо, повернул его лицом к себе, возобновляя сводящие с ума приступы боли.

- Мы будем говорить, друг мой? - спросил он снова.

- Что вы хотите? – задохнулся Люк в отчаянии и безысходности. В этот момент, чего бы ни хотел Палпатин, если бы Люк мог, он сделал бы это.

Палпатин был невозмутим и рационален, нисколько не затронутый болью, причиненной по его приказу без какого-либо настоящего вызова со стороны мальчишки - он больше не утруждал себя поиском причин или оправданий. Теперь это было лишним.

- Ничего. У меня есть все, что я хочу, - ответил он эхом слов их самой первой встречи. - Что хочешь ты?

Надежду.

Одно слово, отчаянно пришедшее к нему. Все, в чем он нуждался. Но он не сказал его.

- Я могу дать тебе это – если только ты прекратишь бороться со мной, - произнес Палпатин, и Люк знал, что тот слушал его мысли - другого он и не ждал.

Палпатин мягко убрал пальцем волосы с его глаз - самое близкое к подлинному состраданию действие, которое Люк когда-либо видел от него.

- Ты потерян, дитя… Но я верю в тебя. В то, кем ты можешь стать. Ты будешь моим самым великим учеником.

Люк не стал отвечать, он лежал на боку с полузакрытыми глазами. Что он мог сказать?

Палпатин равнодушно склонил голову к плечу.

- Я знаю, что прошу трудную вещь у тебя.

Мальчик перевел на него взгляд, и Палпатин снисходительно улыбнулся:

- Я говорил, что понимаю тебя. Ты так сильно похож на своего отца.

Люк медленно мигал, не собираясь спорить. Возможно, Палпатин был прав.

- Но эта борьба давно проиграна, друг мой. Ты знаешь это. Ты проиграл ее, как только прибыл сюда. Ты проиграл ее, когда коснулся Силы первый раз, в ту минуту, когда оставил Татуин, в то мгновение, когда ты родился. В мгновение, когда твой отец встал на колени передо мной.

Мальчик слабо вздохнул. Но, несмотря на его рассредоточенный взгляд, Палпатин знал, что он слушал.

- Твой отец сделал тебя тем, кто ты есть. Из-за него ты будешь служить мне - и ты знаешь это, - Палпатин выжидающе замолчал, однако его джедай только закрыл глаза. - Но я понимаю тебя - я знаю, почему ты делаешь. Даже если ты сам не понимаешь себя.

Мальчишка открыл глаза, и Палпатин заглянул в них, настолько апатичные и блеклые теперь, казавшиеся серыми на фоне темных синяков. Но ситх был уверен, что они зажгутся снова и станут яркими и холодными, как всегда. Его джедай боялся сейчас, боялся коснуться Силы - напуганный отвечающей ему Тьмой.

Настолько близкой теперь…

- Ты борешься, потому что именно для этого ты был рожден, дитя. Ты борешься, потому что это в твоей крови. Ты борешься, потому что не знаешь, как остановиться, - Палпатин мягко покачал головой, снисходительно продолжая говорить дальше. - Но у тебя больше нет ничего, за что бороться, друг мой - поэтому ты просто борешься против. Потому что это все, что тебе осталось. - Он взял мальчишку за подбородок, поднимая к себе его оцепенелый взгляд. - Позволь мне дать тебе что-то стоящее борьбы. Что-то стоящее любой цены, любого риска.

- Что? - утомленно и осторожно пробормотал Люк.

- Могущество, - прошептал ситх со вспыхнувшими глазами.

- Я не хочу этого могущества, - безнадежно слабо отказался мальчишка.

- Оно уже принадлежит тебе, дитя, - произнес Император, с напускной заботой вытирая кровь на его лице. – Эта мощь уже на свободе. У тебя больше нет выбора не использовать ее - так же, как нет выбора не дышать.

- Я могу выбрать… остановиться. Закончить это, - прошептал Люк.

Палпатин только покачал головой:

- Ты же знаешь, что я никогда не позволю тебе этого, друг мой. Ты слишком дорог мне.

Он вновь вытер медленно сочащуюся кровь из глубокого рассечения над глазом мальчишки – тот нисколько не вздрогнул; казалось, он вообще больше не замечает подобного.

- Ты никогда не мог позволить себе этого. Я говорю тебе: ты родился для борьбы. - Палпатин улыбнулся, держа испачканную алую руку перед потерянными голубыми глазами. - Это в твоей крови.

Люк не двигался, не говорил, вся сила для борьбы оставила его.

Да, он чувствовал это, завывание первобытной неукротимой мощи, более сильной, чем любой шторм, зовущей, чтобы он использовал ее - оборачиваясь вокруг него, как тяжелый плащ, давая власть над собой и душа одновременно.

Вся надежда покинула его в этом проклятом месте, отдавая теням его разум и душу. Он так давно был брошен и оставлен здесь. Один против всех атак. И стало слишком трудно держать свет внутри. И медленно, постепенно, делая едва заметные коварные шаги, создавая трещины и провоцируя ведомые гневом вспышки, Палпатин отрывал этот свет от него… пока вокруг не остались только тени.

Он принадлежал им теперь, и Тьма окутывала его, признавая своим созданием.

И Император знал это.

***

Они были вокруг, Лея чувствовала это - повсюду вокруг нее. Приближались. Охотничий клич стаи в темноте. Она не видела их, только слышала, слышала их дыхание по сторонам от нее, звериное ворчание в черной как смоль ночи, и вспышки глаз во мраке.

И затем она вновь оказывалась у края каньона, снова и снова, так же как раньше, скользя ногами и взрывая выбоины в мягком песке, распыляемом в пропасть бездонного колодца.

А стая приближалась, с тяжелым частым дыханием во тьме, подталкивая ее к ужасному падению…

Тело Леи дернулось с такой силой, что спящий рядом Хан вскочил, хватаясь с криком за неизменно лежащий под подушкой бластер.

- Что…?

Лея сдавленно зарыдала, и Хан понял, что ей снова приснился кошмар.

- Эй, ты в порядке? - мягко пробормотал он, обнимая ее.

Но она уже уклонялась от его рук, соскальзывая с кровати и закутываясь в покрывало в ночном холоде корабля.

- Все хорошо. Это был просто… - она не договорила, но ему это было и не нужно. Он знал, что ей снилось.

Каждую ночь теперь - каждую ночь они являлись в ее сны…

***

Дни проходили в сплошном потоке боли. Никакой передышки. И всегда гвардейцы - умы, наполненные насилием и враждебностью. И затем Император, проклинающий и умасливающий, капризный и переменчивый, решительный, злобный, жестокий.

И опять гвардейцы.

И потом другой день, точно такой же, как предыдущий.

И еще один.

И еще.

Сны стали острыми и колючими, как когти, рвущие его здравомыслие, как ногти Императора, царапающие кожу, когда он проводил костлявыми пальцами по его запутавшимся волосам.

***

Ослепительно белый свет кровоточил выгоревшими от солнца воспоминаниями о Каньоне Нищего, грозно вырисовывающимся среди далеких дюн Татуина.

Снова ребенком, не старше девяти-десяти лет, Люк сидел на самом краю пропасти, свесив ноги с крутого обрыва, и пинал пятками стену каньона, сбивая мелкие камешки, которые уносились в глубокую тьму разлома далеко внизу - в безжизненной, холодной скале, никогда не видящей дневного света.

Сверху упала тень - обжигающая жара немедленно сменилась прохладой - и Люк повернулся, жмурясь от ярких венцов двойного солнца. Он увидел позади незнакомого мальчика своего возраста - его одежда, обсыпанная песком пустыни, была похожа на одежду Люка, а копна каштановых волос выцвела под солнцами, как у всех татуинских ребят.

Он не смотрел на Люка, он смотрел дальше - всматриваясь в глубину пропасти, полностью очарованный…

В болезненном любопытстве Люк наклонился вперед, пытаясь увидеть то, что так захватило внимание мальчика…

Глубокий каньон погрузился в жуткую темноту, поднявшийся ветер хлестал раскаленный песок, закручивая его в вихри. Люк оглянулся, но мальчик уже ушел, а солнечное небо сменилось ночным, со вспыхнувшими на черном бархате знакомыми звездами.

Далеко внизу он услышал бросающее в дрожь завывание, дикое и первобытное - заставляющее вглядываться в дно каньона, где текла быстрая река, вытеснившая столетние сухие камни; звезды искаженно отражались в ее чернильных глубинах, а волны выбрасывали по краям белую пену. Далекая черная лента на фоне красной ржавчины высоких стен ущелья.

Ветер яростно завопил, сшибая и толкая Люка вперед, не давая никакой возможности ухватиться за скользящий под руками песок.

Он упал с отвесной стены, летя вперед с протянутыми руками и отчаянно крича в надежде, что хоть кто-то услышит его.

Во время падения он перевернулся лицом вверх, и весь его мир, вся его жизнь сжимались к далекой, узкой полосе звездного неба между границами каньона - в приближающемся все громче яростном рёве реки…

Тяжелый, потрясший тело удар. Он упал плашмя в ледяную, черную воду - моментально теряя небо в ее глубинах.

Задержать дыхание…

Однако его тянуло глубже, оставляя убегающий след воздушных пузырьков.

Не дышать…

Вниз. Ледяная, окутывающая тьмой вода давила на него, вопреки всем его усилиям бороться с ней.

Не дышать…

Вниз… давно ушедшая реальность, ноги, пинающие пустоту, без надежды всплыть наверх.

Не дышать… еще секунду…

Легкие горели, ни верха, ни низа, ни неба, ни света, только черная смоль.

Еще одну секунду…

Грудь поднялась в отчаянии, пытаясь втянуть воздух; пальцы напряглись, чтобы найти что-нибудь… хоть что-то.

Только еще секунду…

Легкие сжались в борьбе.

Не дышать…

Не…

Дышать.

Он закрыл глаза от усталости и головокружения… и прекратил бороться, прекратил сопротивляться, прекратил надеяться.

В удушье он потянул воздух - и только темная вода ответила ему, затопляя легкие и давя на него, как камень… и все остатки надежды ушли с этим вздохом, вытесненные чернильной, ледяной водой.

Он закрыл глаза и тонул…

***

Лея вскочила в кровати, цепляясь за простыни и судорожно дыша от нехватки воздуха; отчаянная, безумная, испуганная.

- О! Все хорошо! Все хорошо, Лея. Все хорошо… - Хан поднялся и обнял ее, пытаясь привести в чувство, пока она панически ловила ртом воздух. Голос его был потрясенным и успокаивающим одновременно. - Все в порядке, - повторил он много раз. - Все в порядке, Лея. Все хорошо… Все хорошо. Никто не обидит тебя. Никто не навредит тебе. Ты в безопасности… ты в безопасности… в безопасности.

***

Его встряхнули от сна, посадив вертикально, пока он силился открыть глаза, затем бросили вниз.

Пытаясь защититься, он сразу свернулся на полу - зная, что это не поможет и слыша шипящее гудение силовых пик.

Первый удар последовал тут же, как он упал - по пояснице, заставляя и без того больные мышцы яростно сокращаться. Второй обрушился на плечо, еще два – по рукам, сводя тело спазмами и выбивая из легких воздух. И слишком много ударов потом. Слишком много, чтобы различить их по отдельности. Только сплошная боль, неукротимая, жестокая, острая, она останавливала дыхание и забирала разум.

- Хватит, - голос Палпатина, бесстрастный, спокойный, холодный.

Хватит.

Воздух встал в горле, мышцы продолжали непроизвольно сокращаться.

Громче, чем крик, шелест плаща по гладкому полу, близкий как никогда.

У головы шаги остановились; воцарилась тишина.

И опять шорох одежд рядом с ним.

- Джедай?

Он не мог говорить.

- Джедай? - рука очень мягко провела по его лицу и волосам, заставляя вздрогнуть.

- Им продолжить?

Он не мог говорить, и только окровавленные губы сложились все в тот же отчаянный ответ: Нет.

- Думаю, им все же нужно вернуться, - голос стал жестким, полным разочарования.

«Нет, Мастер», - беззвучно шевельнулись в тишине губы.

Люк ощутил улыбку, наслаждение.

- Это было так трудно, друг мой?

Долгая тишина, тяжело бьющееся в груди сердце.

- Это было так трудно?

«Нет», - губы едва двигались.

Опять молчание. Он пытался дышать, игнорируя боль и сглатывая кровь, перекрывшую горло.

- Мне уйти, друг мой? Ты хочешь, чтобы я ушел?

«Да»

- Тогда я оставлю тебя. С ними.

Тяжелый, черный плащ оцарапал лицо Люка.

«Нет, подождите…»

Палпатин шел не оглядываясь.

«Нет… Мастер!»

Шаги слегка замедлились, и потом вновь начали удаляться.

«Пожалуйста!»

Они остановились. Люк потянул воздух, в безумном отчаянии находя силы для голоса, хриплого, ломаного:

- Нет, Мастер. Пожалуйста… не уходите.

Повторная улыбка ситха сожгла его душу. Он не должен был видеть ее, не должен был слышать ее в голосе Палпатина. Она сожгла его душу.

- На самом деле я никогда не оставлю тебя, друг мой. Никогда больше.

Его Мастер развернулся и пошел обратно, шурша своим черным плащом, заставляющим тело дрожать; присев рядом, он заговорил чуть слышным, чарующим голосом:

- Ты хочешь, чтобы они остановились? Ты ненавидишь их за то, что они делают? О, как сильно ты должен их ненавидеть. Как сильно бояться. Как легко ты позволяешь им контролировать тебя.

«И как легко ты можешь остановить их»

Это было сказано только для Люка.

– Я даю тебе подарок, друг мой. Тот, который не мог дать раньше. Подарок свободы.

Люк знал, что эта свобода была также рабством. Но это больше не было важно.

- Однако взять его ты должен сам. Свобода повсюду вокруг тебя, она лишь ждет, когда ты призовешь ее к себе, когда установишь над ней свою власть. Но ты должен сделать это. Ты один.

Голос его Мастера перешел к шепоту, когда он наклонился к Люку, болезненно проводя пальцем линию по запачканной кровью щеке:

- Призови ее к себе. Только ты один можешь закончить это.

И затем его Мастер встал и направился к двери, и Люк знал, что теперь ничто не помешает ему уйти. И что когда он уйдет…

Двери закрылись, лязгнули замки, и гвардейцы вновь окружили его.

Нет… не опять… не снова…

«Хватит»

Гнев и страх хлынули потоком, и Тьма ответила, мощная и знакомая, идя по огненному следу, вспыхнувшему в его сознании…

И он не отодвинул ее. Не сдержал.

Это не было случайностью или мимолетным промахом.

Он открыл себя ей, открыл свои разум и душу, позволяя наполнить себя…

Безошибочная ясность; знание абсолютной, безоговорочной мощи. Никаких ограничений, никаких последствий. В ожидании, что ее используют, указав направление и цель, она кричала об освобождении…

Воздух был заряжен, как в момент перед ударом молнии…

Сверху к нему надвигалась силовая пика - так медленно - очень медленно - как будто само время поклонилось Тьме. Люк изогнулся и легко поймал прямолинейный наконечник. Заряд прошелся по руке, но удар был поглощен Тьмой; боль по-прежнему ощущалась, но не имела больше значения. Его гнев обошел ее, сужаясь к абсолютному центру.

Он направил Тьму к человеку, держащему пику, и ударил его Силой, разрывая одновременно во все стороны. Органическое тело издало звук, похожий на треск шелка и водяной взрыв, наполняя пространство алым дождем.

И человека не стало.

Тьма продолжала литься в него, неукротимая и свободная, и он дал ей цель.

Голова Люка вскинулась, взгляд стал диким.

Охранники отпрянули от него, и он, перевернувшись, поднялся на ноги. Сила мчалась через него, не останавливаясь, давая жизнь разорванным мышцам, сплачивая сломанные кости, игнорируя раны и прорываясь через истощение и боль. Он ощущал их страх, и это только накормило его желание мести. Люк не смотрел на них, ему это было не нужно; Тьма пронеслась со скоростью мысли, от человека к человеку, от трупа к трупу.

Он прошелся сквозь них, как торнадо, как пожар, отдав каждый последний клочок контроля неистовой яростной мощи. Молниеносное возмездие, холодное, жестокое и беспощадное.

Когда в живых остался только один, колотя в дверь в поиске спасения, Люк сделал паузу…

И медленно повернулся. В кровавой маске лица сияли холодные синие глаза, похожие на сумеречный лед.

С абсолютным спокойствием он обернул Тьму вокруг гвардейца, заставляя того взглянуть ему в глаза, держа пронзающим взглядом несколько секунд - давая время понять…

Затем его глаза стали жестче, и Тьма ответила тем же; он сжимал ее очень медленно, сдавливая кости и легкие хрупкого тела, не спуская взгляда с тех испуганных глаз, пока жизнь не ушла из них.

Люк отвернулся и пошел прочь, полностью сворачивая Тьму внутри себя; искаженная улыбка удовлетворения чуть подернула окровавленные губы.

Очень тихо он сел на одинокий стул; охваченный холодным спокойствием и странно далекий от кровавой расправы вокруг - от влажных стен испещренных темно-алым цветом, от резкого металлического запаха свежей крови в воздухе.

Где-то глубоко внутри совесть завопила от ужаса и Люк на мгновение содрогнулся, понимая, что сделал. Но он призвал к себе Тьму, и она успокоила его, как бальзам - душа за горло тот крик.

О, и как хорошо он себя чувствовал.

***

Палпатин стоял в тенях коридора, прикованный к месту этим потворствующим ему вознаграждением - наслаждением от достижения так долго предвкушаемой цели. Такая мощь; такая адская агония была выпущена. Это был необыкновенный момент, превосходящий все его ожидания, стремительный и дикий, жестоко поэтичный, совершенно захватывающий и приводящий в восторг.

Его павшему джедаю потребовалась меньше минуты, чтобы убить их всех.

***

Люк тихо сидел на стуле, замкнутый и окруженный Тьмой. Мощный, властный и излучающий силу.

Его Мастер вошел в комнату в пылком экстатическом чувстве от своей победы, упиваясь неистовой мощью, циркулирующей вокруг. Она рикошетила между ними, от одного к другому, возрастая и увеличиваясь от их близости.

И сейчас, только сейчас, Люк понял, почему.

Тихо посмеиваясь, его Мастер прошествовал через кровавую сцену. Костлявые белые пальцы прошлись по волосам Люка, оставляя жгучие следы Тьмы при соприкосновении – мощь одного резонировала с мощью другого.

- Ты родился в этот момент, друг мой. Если когда-нибудь ты будешь сомневаться, помни это. Помни то, к чему ты способен. Теперь нет ничего, что было бы тебе не подвластно.

Сильные пальцы сжались в кулак, и голова Люка отдернулась назад.

- Ничего, кроме меня. Ты должен понимать это.

Это было сказано, как утверждение безусловного факта. Но Тьма шептала о страхе Палпатина - шептала правду.

Люк мгновение держал пристальный взгляд своего Мастера, обдумывая… И затем опустил глаза в подчинении. Пока.

- Я понимаю.

Он резко почувствовал усталость, тело начало оседать. Боль, так легко не замечаемая раньше, снова волнами нахлынула на него. Зрение затуманилось, размылось, дыхание стало рваным.

Но Люк ждал.

Он отчаянно хотел спать, отдохнуть. Но он ждал, пока его Мастер не даст позволения на это. Он ждал бы, сколько потребуется.

«Отдохни теперь, мой темный джедай»

С абсолютным облегчением и спокойствием Люк упал во Тьму, позволяя ей полностью окутать его своим холодным объятием.

Смутно он чувствовал на щеке руку Мастера и ощущал его смех в своем разуме.

И потом это тоже ушло; осталась только Тьма.

Глава 18

Слишком опустошенный, чтобы как-то осмысленно реагировать, Люк с готовностью скользнул в милосердное забытье, дарующее свободу от холодной, жесткой действительности; он уже не видел и не чувствовал окруживших его людей, которые, тихо ступая по залитому алой кровью полу, с огромной осторожностью и почтением подняли обессиленное тело и унесли его с места бойни.

Палпатин не пошел за ними - страстно желая продлить этот упоительный момент.

Отец мальчишки убивал Силой много раз, как и сам Палпатин, - но произошедшее сейчас было другим. Он уже и забыл, насколько это вдохновляло, какой экстаз приносило…

Первая кровь всегда была захватывающим, восхитительным событием - полной капитуляцией всех доводов разума перед неистовыми эмоциями, дающими могущество и снимающими ограничения.

Но сейчас Палпатин наблюдал кульминацию чрезвычайно долгой и отчаянной борьбы – ключевой, переломный момент, когда спали цепи всех предыдущих верований и убеждений; и это мгновение было прекрасно и… возвышенно, как произведение искусства.

Стоя каждой потраченной на него секунды.

Мальчишка был воплощением всего, чем должен был стать его отец - растущим неограниченным потенциалом. На этот раз не будет ни полумер, ни ошибок.

Задача подчинить такую мощь своей воле ужасала и возбуждала одновременно. Суметь управлять ею – а не дать уничтожить себя; все равно что укротить стихию, получив власть над нею. Все равно что приручить торнадо.

И только сейчас, после наивысшей точки этого удивительного «грехопадения» своего необузданного джедая, Палпатин начнет устанавливать над ним полный контроль.

Наконец-то он сможет двинуться дальше, начав обучать мальчишку путям ситхов и сделав его тем, кем должен был стать его отец - и стал бы, если бы не Кеноби.

Его отец…

Палпатин задумчиво вздохнул, выходя наконец из камеры и медленно шагая к турболифту, погруженный в размышления.

Было бы интересно попробовать оставить их обоих - отца и сына. Держать их в своей власти и играть ими друг против друга, пока один, в итоге, не покончит со вторым.

Но мощь Скайуокера была слишком большой, затмевая собой все другие факторы. Какое-то время все внимание Палпатина потребуется для контроля и обеспечения полного повиновения его темного джедая. Опасное время. Скайуокер был больше, чем джедай, но пока еще и не ситх, пока еще он не подчинялся воле своего Мастера беспрекословно.

Лучшим вариантом было порвать родственную связь окончательно, чтобы не рисковать эмоциональными осложнениями с тем, у кого привязанности всегда были недостатком.

И все же… К Палпатину взывало искаженное чувство собственничества.

Правило было установлено столетия назад: могут существовать только два ситха - Мастер и его ученик. Но Палпатин всегда ощущал себя выше таких крайних ограничений. Они были необходимы, как руководство, для менее способных, чем он.

Он мог достигнуть большего…

Он уже достиг очень многого. И теперь не было никаких сдерживающих препятствий; никаких джедаев, способных помешать его планам, никакого “Сына Солнц”, угрожающего ему. Все пророческие предсказания были похоронены его собственной рукой.

Палпатин вошел в апартаменты джедая, простаивающие так долго холодными и пустыми, пока из их владельца создавали ситха. Он улыбнулся: не совсем еще ситха - но и джедаем тот больше не был. Хотя Палпатину нравилось называть Скайуокера «джедаем». Теперь в этом было так много иронии. Финальная месть тем, кто хотел укротить его.

В конце концов ему нужно будет как-то назвать своего нового ученика, почему бы и не так: дикий джедай, подчиненный ему; связанный и принесенный к ногам.

Палпатин вошел в темную комнату, где джедай спал наконец на огромной мягкой кровати - в отраженном мерцании и извивающихся тенях пламени, полыхающего в камине. Бледная, покрытая синяками и ранами кожа на безукоризненно белом фоне.

Он лежал настолько тихо и спокойно, что драпированные вокруг белые покрывала напоминали саван, и роскошное окружение резного дерева и богатых темных тканей было не в состоянии изменить гнетущую атмосферу - холодную, безмолвную и неподвижную, словно могила.

Тонкие губы Императора приоткрыли пожелтевшие зубы. Да - Лорду Вейдеру вскоре можно приказать вернуться; у его Мастера есть очень важная задача для него. И он единственный, кто сможет выполнить ее. Палпатин даст возможность своему новому джедаю разрубить последнюю веревку, которая связывает его; это будет заключительный тест на безусловную преданность Скайуокера и на безоговорочный контроль над ним Палпатина; на победу джедая над своей самой большой слабостью.

Серьезные испытания одаренных всегда были проверкой их самих - их способностей, их преданности, их убеждений.

Поединок.

До смерти? Возможно. Хотя бы в желании и намерении…

Ему так хотелось выпустить на свободу это дикое нечто, этого волка. Спустить его с привязи, чтобы увидеть сражение. И посмотреть, был ли тот достаточно укрощен, чтобы припасть к ногам хозяина при первом зове.

Необходимо немедленно начать обучение мальчишки; снарядить навыками, соответствующими его мощи. Одной только мощи ему будет недостаточно. Чистая мощь была путем Вейдера; он всегда шел напролом, пробиваясь с помощью неимоверной, грубой силы - что было действенно, но лишено ловкого изящества и проворства. Прямолинейный инструмент.

Невероятно сильный и бесконечно более опытный, чем его сын. Смертельная комбинация, которая множество раз доказала свою эффективность.

Чтобы противостать этому, Скайуокеру нужно очень многое. Но Палпатин давно наблюдал за мальчишкой – с тех пор, как выяснил имя пилота, уничтожившего «Звезду Смерти» единственным немыслимым выстрелом. Не открывая этого отцу, он изучал Скайуокера издалека: сначала, как нового врага, а затем, как возможного ученика – еще до попыток Вейдера скрыть за предложением обратить ребенка на их сторону свои зияющие слабости и едва заметные предательские намерения.

Палпатин наблюдал за продвижением мальчишки в рядах Восстания - отмечая скрытое проявление одаренности Силой: его быстрый ум, его уравновешенность под огнем, его концентрацию и способность бдительно следить до конца за своей целью.

Качества, которые очень пригодятся в искусстве поединка.

Великий дуэлянт сражался, как шахматный мастер, всегда видя перед собой большую картину, просчитывая на десять шагов вперед, сохраняя темп, ведя и постоянно проверяя противника, всегда упреждая его действия и вынуждая того реагировать и делать ошибки. Быстрый разумом и телом, совершенный в технике. Прекрасное отточенное лезвие.

Вейдер сообщал, что их поединок на Беспине выявил, что мальчик был намного более опытен и способен, чем ожидалось. Теперь Палпатин знал причину - мальчишку обучал Йода, коварный, старый Мастер джедаев, который всегда отличался искусством преподавания техники меча.

Но некоторым вещам научить невозможно. У мальчишки должны быть врожденные навыки – если он смог осадить и вывести из себя такого форсъюзера, как Вейдер, превращая почти в провал то, что должно было стать очень быстрой и решительной победой. Вероятно, это были те же концентрация и самообладание, те же живость и быстрота ума, что делали его достойным подражания боевым пилотом.

Учитывая это природное дарование и то, что Мастер Йода невольно, но очень существенно помог Палпатину завершить базисную подготовку Скайуокера, сейчас оставалось только заточить полученные навыки, научить находить и применять свои сильные стороны, а так же видеть и использовать слабости других.

У Лорда Вейдера слабостей было очень немного, и он хорошо маскировал их, но Император был спокоен и уверен в успехе. Он не хотел терять Вейдера; идея иметь и Вейдера и Скайуокера по-прежнему была заманчива. Но если будет необходимо пожертвовать одним, чтобы контролировать другого, то он отдаст Вейдера. Его новая Империя может быть построена со Скайуокером - так, как никогда бы не получилось с Вейдером. Мальчишкой будет труднее управлять, чем отцом, но выгода покроет риски.

В шахматной игре за неограниченную власть иногда приходится отдавать даже главные фигуры - в преследовании конечной цели. Он располагал достаточным временем для подготовки мальчишки, чтобы довести его навыки до уровня, способного противостать Вейдеру.

Да. Скорость и техника против грубой силы и опыта.

Его две фигуры наивысшей ценности; будет ли он вынужден отказаться от одной – ради обладания другой? Палпатин уже улыбался в предвкушении.

И если он должен будет пожертвовать Лордом Вейдером, чтобы обеспечить лояльность его сына, то это зрелище по крайней мере должно развлечь его. И если Скайуокер не сможет победить Вейдера, Палпатин ничего не потеряет - у него останется Лорд Вейдер и… тот самый момент. Достижение непревзойденного господства. Память о великолепном, взрывном и несравнимом падении его джедая была еще настолько свежей, что моментально вызвала волну возбуждающего адреналина.

И даже умерев, Скайуокер сможет послужить его цели…

Палпатин протянул руку ко лбу джедая - точно так же, как в первый день, когда мальчишку только доставили ему - желая вновь почувствовать это средоточие мощи, опьяняющей, могущественной, захватывающей.

Но теперь там было что-то еще, изолированное и особое, похожее на масло в воде.

Тьма пропитала связь его джедая с Силой, интенсивно увеличивая и расширяя острую, как бритва, концентрацию. На тонких губах Палпатина появилась довольная улыбка - тотчас исчезнувшая с внезапным приходом другой мысли, настойчивой и навязчивой.

Он должен убить его. Убить сейчас, пока тот спал.

Мальчишка был слишком силен - представляя чересчур большой риск. Император снова вспомнил едкие слова Скайуокера в камере - о том, что именно он бродил в самых темных кошмарах Палпатина, именно он был угрозой, так долго нависающей над головой ситха. Он был демоном Палпатина в темноте, волком, охотящимся в тенях…, и ситх знал об этом.

Он должен убить его. Разрушить то кошмарное видение раз и навсегда.

Мысли Палпатина направились в прошлое к его собственному Мастеру, убитому во сне своим учеником - слишком могущественным, чтобы тот смог обуздать его. Палпатин потер острым ногтем растянувшуюся в жестокой улыбке губу.

Но его Мастер был беспечен и неосмотрителен, когда с такой готовностью доверял ученику – позволяя тому слишком много свободной воли. Самонадеянность ослепила его к возможности предательства. Палпатин же никогда не сделает такой ошибки. Он будет пристально и тщательно следить за своим джедаем, полностью контролируя и безжалостно разбираясь с любым вызовом.

Да, он оставит мальчишку, позволит ему жить. Последние месяцы были такими бодрящими и воодушевляющими. Его неограниченная мощь и упрямое, своенравное нежелание подчиняться создадут немалые трудности в управлении им - но острые ощущения обладания учеником, способным повернуться против него так, как никогда не делал Вейдер, сами по себе уже были стимулом.

Слишком долго ему принадлежал обученный служебный пес, понял Палпатин; он был силен и безжалостен - но всегда готов идти у ноги.

Теперь у него есть волк. Дикий, непредсказуемый, жаждущий убежать.

Припадет ли он когда-нибудь к ноге, как его отец?

У Вейдера просто не было желания самому бросить вызов Мастеру - никогда не было. Палпатин держал его слишком крепкой хваткой, начав действовать когда тот был еще ребенком. Может Вейдер и хотел прибрать власть, может быть даже жаждал ее и делал некие скрытые шаги, но его желание и его смелость оставались обособленными мирами. Он никогда сам лично не бросал вызов власти Императора, никогда не запугивал его, никогда не пускал ему кровь, как это сделал его сын, и в буквальном, и в фигуральном смыслах.

И снова Палпатин дрогнул, колеблясь перед лицом настоящей угрозы… Но как он мог уничтожить эту неотразимую мощь - настолько захватывающую в своем своенравном вызове.

Крайне нестабильную, но… безудержную под давлением. Ищущую свой путь - путь, тщательно намеченный ей Палпатином. Не будет ли он учить своего палача, как это сделал Дарт Плэгас?

Сможет ли он навсегда обуздать и укротить эту мощь?

Однако это было так невероятно живительно. Провокационно. Чарующе.

Огромный риск ради огромной выгоды.

И какие уже были достижения! Ранее он хорошо ощутил, как его джедай призвал к себе яростную, штормовую Тьму, впервые по-настоящему используя ее сам, а не позволяя ей использовать себя.

Воздух буквально трещал тогда бушующей, неукротимой мощью. Новым потоком Тьмы, дикой и безудержной, открывающей новые двери. Стремительный наплыв энергии - и Палпатин купался в ее отраженной славе, чувствуя себя возрожденным и крепким в этой новой волне, чувствуя, как его вожделение мгновенно насытилось этой близостью к такому сконцентрированному и живому притоку мощи.

Мощи, которая скоро станет равносильна его собственной.

Мощи, которая уже была серьезной угрозой.

Снова Палпатина одолели сомнения…

Но он не хотел уничтожать того, в чье создание вложил так много. И хотя Палпатин хорошо осознавал, что его страстное желание может влиять на его решение, он был готов убить мальчишку, если это необходимо. Мальчишка был слишком силен, чтобы рисковать его неповиновением.

Палпатин научился этому на дорогостоящей ошибке своего мастера. В конце концов, именно Палпатин поднес нож к его горлу.

Бесшумное стальное лезвие - а не лайтсейбер, чей специфический звук сразу бы предупредил жертву. Будучи свободным от укоренившихся традиций обучающихся с детства форсъюзеров, Палпатин подобрал наиболее подходящее оружие для своей цели.

Факт, что Скайуокер также начал обучение, когда уже вырос, давал ему неожиданное преимущество - он не полагался исключительно только на Силу. Он предпочитал использовать более сбалансированный подход - применяя к ситуации свой быстрый и гибкий ум вместо того, чтобы немедленно погрузиться в Силу.

Да, Скайуокер будет также использовать хитрость, а не грубую силу, будет использовать все оружие из своего арсенала, что сделает его непредсказуемо опасным в любом столкновении.

Император улыбнулся - почти нежно - в этом они были очень похожи.

Он взглянул на мальчика, совершенно тихого и спокойного, как телом, так и разумом, потерянного в пустоте между забытьем и изнурением.

- Отдыхай, мой темный джедай. Завтра - начало новой жизни, - используя Силу, он подтолкнул мальчишку в глубокий сон.

И на сей раз джедай не сопротивлялся.

Неохотно убирая руку, глаза Палпатина задержались на двух темных капельках крови у лица мальчика - совершенных алых окружностях на фоне чистейших снежных простыней; манящих, гипнотизирующих…

Видение овладело им, развернувшись, как бесшумный взрыв - разрывающий в стороны действительность…

Он увидел волка ночью, дикое существо, которое часто приходило в его видения на протяжении двух долгих десятилетий, чуть слышимое во тьме, своенравное и непредсказуемое. Оно исчезло в волнении теней, как это было и раньше, и он уставился в пустое безмолвие…

Абсолютная тишина. Он нерешительно повернулся.

Около него, на коленях, в немой неподвижности стоял его падший джедай; в ниспадающем складками тяжелом плаще из густого и поглощающего весь свет черного меха. Покорно потупив глаза.

Волк в ночи… потяни слишком сильно его цепь - и он укусит.

Джедай встал, соболиный плащ скользнул вниз, открывая бессловесно протянутую руку с глубокими порезами, из которых сочилась темно-алая кровь, капающая с пальцев.

Глаза Палпатина были прикованы к протянутому сейберу, запачканному кровью - цвета гнева, страсти и предательства…

Это был меч Вейдера; мальчишка в конечном счете убьет своего отца?

Почему он давал меч Палпатину?

- Возьмите его, - проговорил его дикий джедай, хотя губы его не двигались.

Палпатин снова взглянул на лайтсейбер, на безупречные алые капли, стекающие по рукояти и падающие в ноги Палпатина, впитываясь в подол его плаща…

Жизнь, яркая и насыщенная.

Смерть, проливающая рубиновые слезы.

Смерть…

Видение исчезло, забирая воздух из легких Палпатина, и он вновь оказался в безмолвной тишине покрытой тенями комнаты - уставившись на пару капель крови.

Какое-то время он неподвижно стоял и размышлял над видением.

Значит, мальчишка убьет своего отца? Это неизменное, непреложное событие?

Зачем бы еще он отдавал сейбер Вейдера? Палпатин приказал ему сделать это, и он принес доказательство своего подчинения?

Что он видел? Возможное будущее или предупреждающий похоронный звон?

В любом случае он не слишком удивился - цена за большую власть и мощь требовала большего риска, большей бдительности и больших усилий для контроля. Это было нормально для него; он даже с нетерпением ждал этого.

Игра с высокой ставкой - единственная игра, достойная его внимания.

Было ли увиденное предупреждением, станет понятно в свое время. Видение всегда вооружало заранее - оно было даром просвещения. И теперь у него было знание, чтобы творить настоящее своими руками.

Глава 19

Люк медленно приходил в себя, абсолютно точно зная, что все изменилось. Не только он сам; всё. Ничто не больше не будет прежним когда-либо снова.

Он лежал с закрытыми глазами, несмотря на то, что окружающая реальность требовала его внимания - проникая сквозь веки мутным коричневым светом.

Повсюду витала Тьма, затрагивая и заполняя собой все вокруг, каждый предмет, каждую поверхность. Но она больше не выла в кромешной ночи, а съеживалась и скулила, ожидая команды.

Хотя он знал, какой великой мощью она обладала, как легко она могла высвободить свою силу. Знал, к чему она была способна… к чему был способен он.

Именно этот факт настолько изменял все?

Нет. Было что-то еще: неизбежное, предопределенное, неумолимо довлеющее и расставляющее все по своим местам, словно винтики в механизме.

Каждой своей клеткой он вслушивался в это глубокое безмолвие; ощущая его - древнее и первозданное, как дыхание галактики, как сама жизнь.

Все вокруг изменялось и эволюционировало - это было сущностью жизни. Быть живым означало быть в состоянии преобразования. Развития. Эта движущая сила медленно и неизменно перемещалась вперед, и он был бессилен против ее массы, против инерции, созданной с началом времени - это было все равно, как попытаться остановить вращение галактики.

Все изменялось. Ничто не могло избежать этого. Ничто не оставалось прежним. Ни даже Сила, ни Свет, ни Тьма.

Тьма наполняла его теперь. Она стала частью его. Он стал частью её, в созвучии.

Она гудела в воздухе, как столкновение атомов, мощная, убедительная. Невероятная, неограниченная сила, ищущая основание и желающая быть использованной, предлагая себя бесхитростно и безусловно.

Она ждала, выжидала.

Он ни звал, ни отклонял ее, слушая вместо этого звук своего дыхания, легкого и поверхностного. Слушая бушующий ветер снаружи, швыряющий град в толстые стекла окон. Помимо этого он слышал потрескивание огня в очаге и шелестящее перешептывание недалеко - может в этой комнате, может нет.

Он по-прежнему был абсолютно спокойным, и в теле, и в душе, странно отстраненным от факта своего крушения; все эмоции покинули его. Словно он был мучим так долго и много, что у него ничего не осталось - ни сожаления, ни позора, ни разочарования, ни раскаяния.

Да, он убил их, но… Что они ожидали? Разве они не заслужили своей судьбы? Он ненавидел их, ненавидел свою слабость - совесть, связывающую его руки, когда он знал, что мог остановить их в любое время.

Палпатин был прав – то, что находилось в его крови, сдерживалось слишком долго.

В конечном счете было неизбежно, что он набросится на них; оставался только вопрос: «когда», и «как».

Он не чувствовал себя виноватым, не мог; его действия находились слишком далеко от таких личных и ограниченных эмоций, поэтому любая реакция попросту игнорировалась. Никакие чувства не были равнозначны тому, что он совершил… поэтому он не чувствовал ничего вообще.

Смутно он признавал, что некоторая жизненно важная часть его самого закрылась, не в силах справиться с чудовищностью его действий. И на ее смолкнувшем месте зияла только ледниковая пустота - неподвижная, как деготь ночи; потеря была настолько глубокой, что Люк не мог думать о ней.

Но даже это знание не трогало его; он рассматривал себя словно с расстояния, как будто сам он находился в другом месте и наблюдал некий сюрреалистический сон, оставаясь в стороне от разворачивающихся событий, окутанный пустотой, покорностью и принятием, отстраненный и изолированный.

Он должен чувствовать горечь? Гнев? За то, что у него все было отнято? Что его разрезали с безупречно хирургической точностью, мучительно, по частям, в безукоризненном исполнении? Безжалостно и беспощадно: каждый разрез и разрыв проникал глубже прежнего, калеча и обескровливая, пока не осталась лишь пустая раковина далеких воспоминаний - сухая, как пыль пустыни.

Не осталось ничего. Ничего вообще - он не мог заставить себя даже попытаться вспомнить то, что потерял, не мог ни то, что вслух, но даже мысленно произнести свое имя. Он был ужасающе пуст и абсолютно спокоен одновременно.

И некоторым странным образом свободен; все кончилось. Все наконец кончилось. Факт, что он до сих пор жив, был… неожиданным. Нежелательным. Но все закончилось, признал он.

Означало ли это, что он сдался; означало ли это принятие? Он думал, что такие мысли будут горькими, мучительными, острыми и жалящими, раздирающими душу.

Но на самом деле он не чувствовал ничего. Абсолютно.

Только усталость – глубокое изнурение, проникающее до костей от самого основания души. Тупая, вызывающая судороги боль измученного тела, так долго находившегося на самом краю своей выносливости, теперь была странно желательна - как единственная константа, единственный способ убедиться, что он вообще жив.

Тихий воздух тепло касался кожи, а поверхность, на которой он лежал, была мягкой и податливой. Прошло так много времени с тех пор, как он лежал на чем-то другом, кроме холодного твердого пола, что сейчас подобное ощущение было неестественным и неудобным. Он знал, что эта мысль должна наполнить его негодованием, но этого не случилось. Был просто факт - ничего незначащий в масштабах мироздания.

Теплота убаюкивала его, и он не хотел ничего иного, кроме как следовать за ее соблазном в пустой комфорт сна; но Тьма нагнеталась вокруг, словно темнеющее небо перед штормом, насыщаемое заряженными частицами и потоками ищущей направления энергии; и он знал, что это было - хотя никогда раньше не ощущал такого.

Звук шороха тяжелой ткани по жесткому полу все еще имел власть над ним: по телу пробежал острый, мучительный трепет, заставив челюсти сжаться, а сердце колотиться барабанной дробью, уступая темным воспоминаниям.

При приближении к нему, вступив на мягкий ковер, легкие шаги стихли, и он знал, что теперь за ним наблюдают, однако не чувствовал особой необходимости открывать глаза. У него была вся информация, в которой он нуждался, не прибегая к таким грубым органам чувств.

Поэтому он по-прежнему не двигался, позволяя Силе действовать, никак на нее не влияя и довольствуясь пассивно полученными сведениями. Долгое время фигура рядом с ним оставалась стоять, изучая его и хорошо зная, что он бодрствовал.

В конце концов, понимая, что от него ожидалось, он неохотно подчинился и открыл сухие, словно набитые песком глаза, вынужденный моргать, чтобы справиться с тяжестью накатившего сна.

- Оденьте его, - резкий и бесчувственный голос Палпатина словно состоял из гравия и был холоден, как могила - точно такой, каким он его помнил.

Император повернулся и вышел из комнаты; плащ потянулся по тяжелым коврам, лежащим поверх холодного мрамора.

Он лежал еще несколько секунд, по-прежнему отчаянно желая спать; упасть в безжизненную пустоту, охватывающую разум и тело. Но это бы только задержало неизбежное, а он был научен горьким опытом бессмысленности подобных вещей. Поэтому он мучительно повернулся на бок и сел на краю высокой кровати; мышцы заломило в стонущем протесте, пока он оглядывал комнату - впервые признавая, где теперь находится.

Его спальня. В его апартаментах, в императорском дворце. Его собственный личный гулаг.

По крайней мере, раньше его тюрьма была размером с эту комнату. Теперь она тесно свернулась вокруг его разума, душа его мысли, не оставляя места ни для прощения, ни для надежды - но он и не заслуживал лучшего.

Комната была заново богато обставлена все теми же угрюмыми, темными тканями и тяжелой напыщенно-витиеватой мебелью; огромные картины висели на стенах темно графитового и синего цветов. И даже этот угнетающий вид казался невероятно насыщенным после такого долгого времени в той пустой белой камере, цвета конечной роскоши.

За решеткой большого камина был разожжен огонь - впервые с тех пор, как он был здесь – коптя камень и посылая горячие потоки к его обнаженной коже, высушивая и без того безжизненный воздух.

Он отметил все вялым, отстраненным взглядом - это все было незначительно.

В комнате находилось трое одетых в темное слуг, взирающих на него с тихой надеждой.

- Уйдите, - приказал он просто; из крайне пересохшего горла вышел низкий ломаный голос.

Они поклонились, сделали несколько шагов назад, отвернулись, и затем вновь остановились у дверей в почтительном поклоне, прежде чем тихо закрыть их позади себя, несмотря на приказ Императора.

Так легко видя их мысли, он не ожидал от них ничего другого: они боялись того, что не могли постичь, стремясь услужить и снискать расположение у тьмы в любом ее проявлении: запугивании или притеснении, силе или преследовании. Он отослал их под недовольство Императора – они представляли слишком малую значимость, и не стоили его внимания.

Затем он встал на ноги, и мир на мгновение поплыл перед ним, прежде чем он ухватился за Тьму, чтобы не упасть. Она немедленно ответила наплывом силы к ослабшим мышцам, сдерживая острые, как нож судороги. Боль не оставила его, но она больше не имела значения.

Он неловко прохромал вдоль изысканного мозаичного коридора к выложенной темным мрамором ванной и вымылся, задевая пальцами рубцы шрамов, отмечая, что раны зашиты, а сломанные кости вправлены и срощены. Но даже это не трогало его, не давая ни облегчения, ни заверения; кости могли быть сломаны снова.

Это он знал также из опыта.

Одежда в его гардеробе была богатой и тяжелой, роскошной, но изысканной, цветов синей полуночи и черного воронова крыла. К тому времени, как он оделся, он забыл, на что она похожа.

Зеркала не было - но он и не хотел больше видеть свое отражение; было сомнительно, что он вообще узнает его.

Он прошел к резным двустворчатым дверям на противоположной стороне спальни, и они распахнулись без видимой помощи; прошел через темную гостиную, ни разу не посмотрев по сторонам, и затем пересек гулкий темный и пустой зал, высокие двери которого впервые были открыты для него. За ними начался главный холл, который до этого он видел лишь однажды.

Не оглядываясь вокруг, он прошел по нему к расположенному у главного выхода приемному залу; помпезные двери были распахнуты в ожидании. Бросив короткий взгляд на главный выход, он отвернулся и вступил в зал, где на высоких сводчатых потолках танцевали тени, бросаемые тусклым светом камина.

Император стоял перед возвышающимся рядом узких окон, спиной к нему, смущая своим пристальным взглядом бушующий снаружи яростный шторм.

Пройдя вдоль длинного зала к Императору, Люк Скайуокер встал на одно колено перед своим Мастером, склонил голову и опустил глаза.

Глава 20

Мара Джейд возвратилась поздним вечером, приземлившись на полированной черной площадке, расположенной на огромной крыше дворца недалеко от Южной Башни. Это немедленно напомнило ей о нем - о ночи, когда он бежал. Маленькая улыбка коснулась губ Джейд при мысли, как легко он обошел все тщательно разработанные системы безопасности дворца.

И тотчас улыбка исчезла - при воспоминании, чего ему это стоило. И при воспоминании, как она попросту сбежала от происходящего.

Не думай об этом.

Не думай… но, казалось, только это она и делала все последнее время - думала о нем. Впрочем, это можно было легко объяснить – так как ее задание, в сущности, было связано именно со Скайуокером; уже второй раз за год Мара выполняла его. И конечно же именно поэтому она о нем и думала – никаких других причин.

Заполнив свой разум сотней тщетных мыслей и не признавая единственную волнующую ее, Мара вошла в башню, гудящую жизнью даже в этот поздний час. Императорский Дворец никогда не спал – как и сама Империя. Он бодрствовал круглосуточно; необыкновенно интенсивная действительность, существующая внутри, была полностью изолирована от настоящей реальности за его неприступными стенами. Можно было прожить здесь всю жизнь, ни разу не рискнув выползти за пределы основной части Главного Дворца, если бы кто этого захотел. От множества мелких гражданских служащих и дворцового штата мандат попросту требовал оставаться исключительно в пределах дворца, пока они находились на службе у Императора - таким образом создавались целые общины и инфраструктуры, уровень за уровнем, в нижней части Главного Дворца.

Башни же были предназначены строго для элиты императорского штата - обеспечивая избранных привилегированным жильем. К тому же в них располагалось рабочее пространство в виде церемониальных и общественных палат, как официальных, так и нет, предназначенных для военных и планетарных лидеров, дипломатов, представителей систем и конечно же Королевских Домов. Все уровни чиновников вышестоящей власти несли службу здесь; ничто не избегало тщательного наблюдения Императора.

Несмотря на позднее время, Мара совершенно точно знала, что сессия Суда, проходившего при императорском дворе, еще идет, и Мастер ожидает ее немедленного присутствия.

Она шла по коридорам башни ровным шагом, останавливаясь на всех контрольно-пропускных пунктах - как на привычных, так и на новых, застигнувших ее врасплох. Но она отсутствовала четыре месяца – почти столько же, как и Лорд Вейдер - поэтому изменения в системе безопасности ее не удивили; Палпатин всегда был крайне бдителен в таких вещах.

Но метод размещения этих новых КПП представлял интерес; они находились не в обычных очевидных местах – входах и специальных караульных помещениях - а в узких проходах и поворотах с плохой видимостью, легко уязвимых точках. И все КПП были расположены так, что в случае перекрестного огня они были прикрыты углами, исключая опасность попадания друг в друга. К тому же наметанный глаз Мары легко определил охранников в штатском, слоняющихся среди персонала дворца, ведя только наблюдение, а не проверяя удостоверения личности. Это смахивало на какие-то партизанские методы, отметила Мара.

Несомненно - новый начальник службы безопасности Дворца. Она сузила глаза, мысленно пробегая в памяти список многочисленных имперских офицеров, карабкающихся по служебной лестнице. Джейд могла назвать по крайней мере дюжину оригиналов среди них - но ни один не учредил бы такие порядки.

Погрузившись в размышления о личности ее нового конкурента – мастеру всегда нравилось держать руководящий штат в оппозиции друг с другом - она добралась до десятого уровня, где проводился Суд.

Миновав еще три новых поста безопасности, Мара вошла в зал для свиты, полный шума и красок; ее незатейливый черный комбинезон выглядел блеклым и серым в сравнении. Однако этот факт никак не влиял на ее положение - обеспечившее ей несколько любопытных взглядов, пока она пробивалась через собравшуюся толчею.

Различные разумные существа проводили годы своих жизней в этом зале, шепчась о тайнах, давая обещания и заключая союзы - так ни разу и не получив вход в желанный Тронный Зал. Мара также провела годы своей жизни, блуждая здесь в бесчисленных маскировках, чтобы подслушать эти разговоры для своего учителя. Использование личных автоматических устройств по созданию помех и подавлению сигналов против средств прослушки было обычным делом, особенно в этом зале шепотов - поэтому единственно надежный и практичный способ получить информацию состоял в поиске тех, кто согласился бы обменять ее на малейший шанс их представления при дворе Императора.

Сейчас она быстро шла мимо, признавая многих и признанная лишь несколькими - которые были слишком хитры, чтобы делиться этим знанием с другими.

У величественных, идущих от пола до потолка дверей она приостановилась - кивнув императорским гвардейцам, несущим здесь постоянную вахту вне зависимости от нахождения внутри Императора. Большего делать не было необходимости; ее приход был отмечен, как только она попала в коридоры наивысшего уровня безопасности, где спрашивала разрешения на вход в Зал Свиты. Если Мастер потребовал ее присутствия, ее пропустят; в противном случае она будет ждать.

Помпезные двери распахнулись, и множество голов повернулось ей навстречу, щурясь на ворвавшийся в деспотично-мрачный зал свет - богатые золотом стены засверкали словно всполохами огня; собравшиеся желали рассмотреть нового участника, имевшего привилегию входа в Тронный Зал.

Во главе зала находилось возвышение - полукруг из светлого мрамора террасоти, другая половина круга была выложена на полу перед ним; таким образом формировалась похожая на бледную луну окружность. На возвышении, на которое запрещалось ступать без особого позволения, располагался Трон Солнечных Лучей - древнейший артефакт, забранный Палпатином из разоренного Храма Джедаев; восседая на нем, Император и вершил свой суд.

Спинку трона – поднимающуюся высоко над головой Палпатина - формировало солнце из литого чеканного золота, края которого расходились оправленными драгоценностями лучами; роскошное золотое обилие ярко сияло во всем своем великолепии даже в сильно приглушенном свете - открывая детально проработанную гравировку.

В подножье трона стояла тяжелая скамеечка для ног. Император всегда использовал ее здесь - опираясь ногами на прочную резную поверхность, изображающую галактику, которой он управлял; едва ли тонкий намек.

Мара шла вперед, не смотря по сторонам, сосредоточив взгляд и внимание исключительно на своем мастере.

За пять шагов до возвышения ее уверенный шаг сбился…

Чуть позади, в стороне от трона, гордо и прямо, смотря на нее с безразличным выражением лица, стоял Скайуокер.

Он был одет в темный простой костюм, застегнутый сбоку на военный манер, без всякого обозначения звания или каких-либо других регалий, безупречных ткани и покроя, идеально подогнанный и создающий впечатление небрежного богатства, привычного и самоуверенного.

Цвета дворцовой ливреи были богаты и насыщенны: ярко-синий для охраны, алый для императорской гвардии; членам же личного окружения Императора - и только им - позволялось носить темно-красный, черный – предпочитаемый Марой, и темно-синий кобальт - который сейчас был на Скайуокере; густой цвет неумолимой полуночи, прерванный только узенькой белой полоской на высоком стоячем воротнике - даже его руки были покрыты тонкими кожаными перчатками.

Он наблюдал за ней еще несколько секунд, пока она восстанавливала темп, продолжая идти вперед, а затем его голубые глаза безучастно уставились в сторону, на собранную толпу.

Когда Мара достигла бледно-сливочного полукруга, примыкающего к возвышению, она изящно опустилась на колено перед своим мастером и опустила взгляд в мраморный пол, пытаясь вернуть самообладание, прежде чем посмотреть на Императора - хорошо понимая, насколько удивлен он ее неловким замешательством.

Она доложила, что ее миссия прошла успешно - публично ее мастер хотел услышать только это - и заняла свое место, встав с одной стороны зала недалеко от возвышения.

Никто не сидел в Суде кроме Императора. Никто не приближался к возвышению без его личного приглашения. И никто никогда не стоял позади Императора - кроме нее, Лорда Вейдера, нескольких избранных гвардейцев… и теперь, очевидно, Скайуокера.

Следующие два часа она провела, уставившись на Скайуокера и задаваясь вопросом: что это значит? Все закончено, - предположила она. Почему он находится здесь? Что ее учитель сказал своему окружению? Как давно он свободен?

Его шрамы поблекли, но по-прежнему были видны - для нее, по крайней мере.

Значило ли это, что Палпатин наконец сломал своего джедая? Конечно, да; в ином случае он никогда не позволил бы тому появиться в Суде.

Сколько было потеряно? - спрашивала она себя. Ее мастер доверял ему стоять так близко к себе… Сколько же осталось от настоящего Люка Скайуокера?

В голову ворвался образ, каким она видела его последний раз, несколько месяцев назад: сгорбленный от боли в сломанных костях, израненный и покрытый засохшей кровью… Она помнила его избитое лицо, когда он повернулся к ней, потерянный и одинокий, уже так много вынесший и прекрасно понимающий, что будет дальше; и глаза, такие выразительные, полностью открытые даже тогда…

Сегодня вечером он ни разу больше не посмотрел на нее, ни разу не ответил на ее прикованный к нему взгляд, хотя должен был, наверняка, чувствовать его.

Или, может, он потерял все свое внимание в толпе - Скайуокер появился при дворе из ниоткуда и немедленно занял очевидное положение власти и исключительности, ясно выставленное Императором на показ; все должны были перешептываться и сплетничать, безумно желая знать: кто этот незнакомец, что он собой представляет и почему он здесь находится.

Она не сомневалась, что всё - каждый аспект его прибытия – тщательно контролировалось Палпатином. От выбора дня появления в свете до лакеев, обслуживающих его гардероб, от его поведения при дворе до размещения у трона.

По дворцу должна гулять масса безумных сплетен и предположений. Никто, появившись из ниоткуда, не получал мгновенно такого выдающегося положения и привилегий. Она жалела теперь, что так быстро прошла через Зал Свиты – не узнав последние новости. Множество россказней часто провоцировалось самим Императором, подкидывающим толпе удовлетворяющие его целям факты.

Она смотрела и слушала на протяжении всего вечера; Скайуокер стоял прямо и спокойно - однако выглядел изможденным и усталым. Мара рассматривала исчезающие шрамы на его лице, гадая, какую причину привел для них ее мастер - если он вообще это сделал? Иногда десять теорий, придуманных в кулуарах, были намного полезней и действенней, чем одна ложь - или одна правда.

Суд шел своим чередом: ходатайства о помощи, об уменьшении непомерных налогов, о разрешении на выработку новых шахт и земель, о получении полномочий на соседних планетах, пустых и населенных, о военных контрактах, о введении или снятии коммерческих ограничений; все это тщательно регистрировалось для дальнейшего рассмотрения. Разрешения и правомочия выдавались только при достаточном стимуле, когда просимое в конечном счете служило интересам Палпатина.

Скайуокер по-прежнему оставался статуей, смотрящей с безразличным лицом в центр зала. Если у него и был малейший интерес к происходящему, то он его очень хорошо скрывал. Но он всегда делал так, размышляла Мара, что никогда ничего не означало – этому она научилась.

В конце концов Суд завершился, и Император поднялся, чтобы с неискренней милостью прошествовать мимо кланяющихся придворных, приостановившись лишь раз в выражении признательности кому-то конкретно - он часто так делал.

Скайуокер следовал позади, на близком расстоянии, держа руки за спиной и глядя перед собой. Когда императорская процессия проходила через высоченные двери, открывшиеся в громадный Зал Свиты, склонившийся в беззвучном почтении, Мара присоединилась к ней вместе с Кордо, мажордомом Императора, и Амеддой, его канцлером; закрывали шествие алые гвардейцы.

Выйдя затем в грандиозный, просторный холл, Мара понадеялась наконец попасться на глаза Скайуокера, но как только она подошла ближе, к ней тут же повернулся Император.

- Ты преуспела, Мара. Пойди вместе с Кордо в мой главный офис и составь полный доклад. Я позже прочитаю его.

И все. Без какого-либо изящества она была отослана. Палпатин продолжил путь к длинной лестнице, ведущей к частным жилым уровням, Скайуокер ни разу не оглянулся.

Было уже хорошо за полночь, когда Мара, как можно естественней и небрежней, проходила через элитные жилые уровни, направляясь к Перлемианским апартаментам, бывшим раньше тюрьмой Скайуокера - теперь же числившимся, как его официальное жилье.

У главного входа стояло четверо алых охранников, из личного полка Императора.

Апартаменты всех вышестоящих лиц охранялись. Для безопасности жильцов, конечно же; для дополнительной страховки. Хотя по какой точно причине это было необходимо в элитном анклаве надежно защищенного дворца, никто спрашивать не хотел. И если случалось, что не пуская посторонних, охранники заодно удерживали внутри самих жильцов, это было просто стечением обстоятельств, не больше.

Одно было отличным у апартаментов Скайуокера - в дверях стояла бдительная и настороженная алая гвардия, а не синяя дворцовая стража. Сами двери были открыты – как здесь было принято – показывая тусклую полосу света, идущую из широкого главного коридора за ними.

Достав совершенно неуместную здесь копию своего рапорта Императору и стуча по нему ногтями в попытке выглядеть официозной и раздраженной, она уверенно подошла к дверям и кивнула охранникам - полагаясь на свой статус и тесное с ними знакомство, чтобы ее беспрепятственно пропустили.

Никто не остановил ее, и она быстро прошла в главный холл, чуть смешавшись, когда из двери в далеком конце коридора случайно вышел обычный дворцовый слуга.

Близкий голос слева заставил ее повернуть голову.

- Я могу вам помочь, коммандер? - это был высокий и широкоплечий брюнет, старший помощник Вэз Риис.

Посмотрев на бюро штата неподалеку от входа, Мара заметила выглядывающего, откинувшись на спинку стула, незнакомого ей второго помощника. В конце коридора, переходя из комнаты в комнату, с любопытством оглядывался слуга. Все казалось странно улаженным, создающим видимость, что такой уклад существует уже давно - и тем не менее некоторая зыбкость и нервозность не укрылись от ее глаза.

В комнатах не было видно никакого света, но она знала, где он; и знала, что он еще бодрствовал, размышлял…

Риису удалось встать на пути Мары, вежливо протягивая руку, чтобы проводить в комнату ожидания напротив - хотя ему хватило благоразумия не касаться ее. Несмотря на то, что он являлся высокопоставленным чиновником, он никоим образом не имел ее статуса в свите Императора.

- Нет, - ответила Мара просто, обходя его стороной и не чувствуя необходимости объясняться дальше, учитывая их разницу в ранге.

Однако было интересно, что он находится здесь – насколько она знала, он был бывшим военным спецслужб, телохранителем и адъютантом, его высокий ранг при дворе Императора хорошо отражал это. И теперь, очевидно, его назначили к Скайуокеру. И далеко не обычным личным помощником.

Она сразу же подумала о Мовеле, мажордоме Лорда Вейдера - тоже бывшем военном. Но различие состояло в том, что Мовель был абсолютно предан Вейдеру, который сам нашел его и взял к себе на службу; лояльность Рииса так же принадлежала человеку, принявшему его на службу - и это был не Скайуокер.

- Вы здесь по официальному делу? У меня нет никакого зарегистрированного назначения, - упорно проговорил он, неуловимо ступая поперек ее движения, чтобы оставаться у Мары на пути.

Мара нахмурилась, в голосе начало звучать раздражение:

- Нет.

Она сделала еще шаг, вновь обходя Рииса и он вновь попытался ступить против ее хода; их своеобразный танец медленно продолжался вдоль широкого холла.

- Извините меня, коммандер Джейд, но коммандер не принимает неофициальных посетителей. Я, конечно, сообщу ему, что вы…

На сей раз Мара попросту двинулась прямиком на него, и надо отдать ему должное, Риис продолжал стойко держаться. Однако Мара искусно запутала свою ногу между его лодыжками, заставляя того споткнуться назад - когда она в фальшивом покачивании протянулась к нему, чтобы якобы сохранить равновесие, но в итоге подталкивая его еще сильнее. Он крепко схватил ее за руку, намереваясь потянуть за собой, но эти навыки уже давно не практиковались им, тогда как Мара интенсивно тренировалась фактически всю свою жизнь по сей день.

Это был изощренный балет скрытого боя, и как бы хорош ни был Риис, Мара справилась с ним за несколько секунд, а затем, пробормотав быстрое и бесхитростное извинение, продолжила свой путь вглубь апартаментов, пока Риис что-то выкрикивал запоздало спешащему второму помощнику.

Мара находилась уже на полпути по коридору, собираясь свернуть в частную столовую, когда что-то заставило ее повернуться налево к чуть приоткрытой двери кабинета и, несмотря на темноту внутри, она поняла, что Скайуокер был там. Внезапно сомневаясь, что делать дальше, Мара остановилась - нужно ли ей постучать? Конечно же он знал о ней, даже без всей этой суматохи в холле…

В конце концов, видя, что Риис поднимается на ноги, она ступила внутрь темной комнаты, шепча его имя:

- Скайуокер? Люк?

Странно, несмотря на беспорядок снаружи, он все же стоял спиной к двери, пристально глядя на далекие огни бесконечного города, никак не отреагировав, когда она сделала еще один неуверенный шаг во мрак. Темный идеально подогнанный под его фигуру мундир был снят, и его безупречно чистая белая рубашка с высоким воротничком, казалось, ярко светилась в свете тусклых огней.

Он полуобернулся, и глаза Мары поймали слабый блеск металла на его бедре. Она быстро взглянула вниз, поддавшись пришедшей в голову мысли - которую она фактически тут же отклонила… Но нет! На его бедре… висел лайтсейбер.

Темный и матовый, сделанный из чистого перенниума - судя по цвету сплава; гладкая гравированная поверхность была тонко инкрустирована сливающимися вставками из белого и желтого золота. По наконечнику можно было сказать, что он уже использовался - хотя Мара была уверена, что Скайуокер получил сейбер новым. Как и во всем остальном, Палпатин одаривал своего джедая, посылая тонкие сообщения даже в таких вещах; новое начало, новая жизнь.

В голове немедленно возник вопрос: насколько сильно должен быть уверен в нем ее мастер, чтобы позволить ему такое оружие…

И наконец осознание реальности ударило по ней - понимание того, кем он является, понимание того, что собой представляет. Поскольку такому подарку могло быть только одно объяснение.

Она все еще смотрела на сейбер, когда Скайуокер заговорил:

- Да? - ровный тон и лицо, покрытое тенями, не отражающее ни радости, ни раздражения на ее вторжение.

Внезапно растерявшись и не зная, что сказать, Мара подняла глаза. Она вообще не знала точно, зачем пришла – она только знала, что должна прийти.

Ища от него какого-то признания или приветствия, она сделала еще один неуверенный шаг. Все время, что Мара знала его, он всегда облегчал для нее такие ситуации - будучи открытым и дружелюбным даже в самых жестоких обстоятельствах. Сейчас она пыталась найти что-нибудь - хоть что-то - что позволило бы ей узнать в нем человека, которого она знала… но он ничего не выказал ей.

Нерешительно она взглянула ему в глаза:

- Я… хотела… удостовериться, что ты в порядке.

Он знал правду… должен был знать.

Скайуокер оставался спокойным и замкнутым, с полностью лишенным эмоций лицом; голубые глаза стали темными при слабом свете, а голос прозвучал ровно и бесстрастно:

- Все хорошо. Спасибо, коммандер Джейд.

Коммандер Джейд. Только однажды за все время, что она знала его, за все долгие часы и бесконечно тянущиеся дни, что они провели вместе в вынужденной компании, за все ужасные и безжалостные испытания, которые он переносил, когда его бросили в камеру, только однажды он назвал ее по званию.

Сейчас он смотрел, просто смотрел на Мару, не делая больше никакого движения, даже не поворачиваясь к ней полностью.

И когда она застыла, чувствуя себя прикованной к месту и судорожно ища, что еще можно сказать, чтобы пробиться к нему, он отвернулся, вновь уставившись на город вдали. И Маре осталось только смотреть на его спину, в полной растерянности.

- Ты… кажешься…

Он не повернулся к ней, никак не реагируя на ее сбивчивые слова. Ей хотелось, чтобы он закричал, обвинил ее - даже это было бы лучше, чем такая безучастность, полностью лишенная какого-либо интереса к ее внезапному приходу. Если бы он осудил ее, она по крайней мере могла бы защититься, объяснить ему, получить какую-то надежду на прощение, принятие. Она мысленно протянулась через безмолвную пустоту, пытаясь найти их несомненную интуитивную связь. Что-то - какой-нибудь намек, скрытую тень на эмоции, на эмпатию - что-нибудь, что было бы похоже на Люка.

На ее пути встали непроницаемые, обернутые вокруг него щиты. Броня.

- Все хорошо, спасибо, - повторил он все тем же ровным голосом, по-прежнему не поворачиваясь к ней.

- … Я… думала…

Что она думала? Реально, что?

Теперь, стоя здесь, перед ним, зная, кем он стал и на что был способен… Мара фактически беспомощно заикалась, потому что мысли разбегались от нерешительности – когда она не имела больше понятия, на что надеялась, что чувствовала и что хотела.

И прежде чем она смогла составить хоть какое-то связное предложение, в комнату ворвался Риис с двумя охранниками позади.

- Сэр… - проговорил он, затаив дыхание.

- А, Риис, - невозмутимо произнес Скайуокер, так и не поворачиваясь, словно это был нормальный способ вхождения в комнату. - Коммандер Джейд как раз уходит. Возможно, вы могли бы проводить ее.

Мара в изумлении повернулась к Люку, открыв рот, чтобы возразить…

Он не дал ей такой возможности.

- Спокойной ночи, коммандер Джейд, - произнес он, все так же вглядываясь в темноту и остро жаля ее окончательностью своих слов.

Любая возможность продолжить разговор была фактически отнята присутствием Рииса; расстроенная и выбитая из колеи Мара направилась к выходу, размышляя, доложит ли покорно этот адъютант Императору о ее маленькой опрометчивости. Размышляя, определил ли этот разговор рамки ее отношений со Скайуокером.

***

Как оказалось, увидеть Скайуокера было очень трудно, увидеть одного - практически невозможно; Палпатин охранял свое новое чудо со всей ревностью, удостоверяясь, что ни с ним никто не разговаривал, ни он ни с кем.

Иногда Мара видела его в личных апартаментах Императора, когда их обоих туда вызывали, или в Суде, когда он входил туда в свите Императора, не смотря ни направо, ни налево, идя сразу позади своего Мастера к возвышению и ожидая всегда следовавшее приглашение встать около трона.

Она никогда не замечала, чтобы он носил там лайтсейбер, однако часто видела, что он носил его в присутствии Императора при различных частных обстоятельствах; к тому же Палпатин ежедневно приходил на его тренировки в учебном зале. А это значило, что в Суде он не носил сейбер не из-за нехватки доверия; было совершенно ясно, что это сознательное решение со стороны Императора, для которого у того обязательно имелись причины, даже если Мара их не понимала.

Естественно, все при дворе изводились любопытством в попытках узнать, кто он. Безрезультатно конечно же - Палпатин позаботился об этом. Никто даже не знал его имени.

И не узнают - Маре лично была поручена задача уничтожения каждого упоминания о нем из всех существующих данных. И последние несколько месяцев она провела, перебираясь из одного внешнего региона в другой, с одной пыльной планеты на другую, обеспечивая, чтобы все файлы и другие материальные сведения, ссылающиеся на Скайуокера, независимо от того, насколько маленькими или частичными они являлись, были уничтожены без возможности восстановления. В конце своей миссии она объединила несколько уже активизированных команд, чтобы проникнуть в строго охраняемую разведывательную систему ботанов - единственный надежный источник по-настоящему независимой информации в Империи - проверяя, что все детали, подкинутые к ним «Черным Солнцем» несколько месяцев назад, были на месте, и что любые остающиеся независимые разведданные, кроме нескольких незначительных ссылок на имя Люка Скайуокера, исчезли.

Не должно было остаться ничего; ей было приказано проделать идентичную работу еще за несколько месяцев до того, как она встретила его - еще до того, как он прибыл во дворец - работая с независимыми источниками информации. Большинство данных, указывающих на него, было уничтожено еще тогда. Оставались лишь маленькие ниточки, проследив которые, понять что-то полностью было невозможно.

Теперь были только слухи. Направленные в нужные уши и легко распространяющиеся сплетни - фактически превращающиеся в паранойю.

Только фанатично преданная императорская охрана, стерегущая его в камере под дворцом, и несколько высокопоставленных личностей знали правду о нем; и ее мастер сделал все возможное, чтобы подчеркнуть свое желание их молчания по этому вопросу - в этом она была уверена.

Он стал тайной, загадкой. Тенью.

Точно такой же, как она.

Глава 21 (1)

Стояла середина утра. Унылый зимний свет вливался в высокие окна тренировочного зала - огромного пространства с деревянным полом; когда-то Мара использовала его для своих тренировок с лайтсейбером. Теперь оно было закрыто для нее. Ходили осторожные слухи, что уже больше четырех месяцев там занимается Скайуокер, каждый день, от рассвета до заката, один или с Палпатином; отдавая себя упорным, неизменным тренировкам.

Час за часом, день за днем, неделя за неделей. Беспрерывно. На грани одержимости.

Мара прошла мимо шести алых гвардейцев у дверей зала, задаваясь вопросом, для чего именно они здесь стоят: чтобы удерживать Скайуокера внутри или чтобы не пускать к нему других. Вероятно, второе, решила она; что такое шесть человек охраны против вооруженного ситха, если тот решит уйти?

Да, ситха. Не смотря на то, как называл его публично Император. Но и с этим она постепенно свыклась, одновременно подмечая все больше новых черт в этом замкнутом Скайуокере; было что-то неустойчивое в его манере поведения, что-то указывающее на изменчивый взрывной темперамент. Она свыклась и с его новым статусом, и с его положением и находила всю эту ситуацию даже интригующей; разумеется, в строго профессиональном – ни в коем случае не личном – плане.

Мысль увидеть, что он делает и как ведет себя, когда его внутренний огонь вырывается наружу, пленяла ее. Но за прошедшие две недели после ее возвращения он оставался холодным и сдержанным со всем, что его окружало – включая ее – несмотря на довольно очевидный острый, как лезвие ножа, нрав. Поэтому Маре не удалось узнать о нем что-либо существенное с той самой ночи, когда ее выпроводили из его апартаментов.

А она действительно хотела иметь больше представления о нем.

И сегодня ей представилась такая возможность - Палпатин приказал Маре доставить ему сообщение. Да, она могла бы сделать это по комлинку или через его адъютантов, но теперь у нее была официальная причина говорить со Скайуокером - и она не собиралась тратить ее впустую.

Не имея понятия, что ожидать, Мара вошла в огромный, величиной с ангар зал, смотря на его противоположную сторону.

Там, окруженный шестью боевыми дроидами, стоял Скайуокер, одетый в великолепно сидящие на нем спортивные бриджи и майку, безукоризненно белого цвета.

- Стоп программа, - произнес он спокойно, дезактивируя свой меч; дроиды замерли на месте.

Мара прошла вперед, нисколько не удивляясь дроидам - в целом они были запрещены в дворцовых башнях, но так как никто из простых смертных не мог противостоять форсъюзеру, ее учитель держал их здесь для себя. Мара также, время от времени, использовала их - по одному за раз, устанавливая уровень их реакций на приближенный к мастерству нормального человека. Лорд Вейдер же сражался с несколькими на их максимальной мощности. Она видела, как и Палпатин делал то же самое.

Но Скайуокер… Мара беспокойно нахмурилась, сгорая от любопытства и расстройства, что Люк сразу же остановился, как только она вошла в зал.

Он повернулся… Сейчас, на этом расстоянии, глубоко и часто дыша, со спутавшимися волосами, он был очень похож на человека, которого она впервые увидела много месяцев назад, и, не отдавая себе отчета, Мара легко улыбнулась ему.

Но он только свел брови в ответ, явно опасаясь ее неожиданного прихода. Улыбка Мары спала, но дрожь в груди унять было не так легко.

- Император требует твоего присутствия в пять часов в Государственной Комнате, - произнесла она на ходу, голос эхом прокатился по пустому залу.

- Ясно, - ответил он кратко, и тут же повернулся обратно к застывшим дроидам.

Однако Мара продолжила идти дальше, остановившись лишь в нескольких шагах от него.

Он не смотрел на нее, она не уходила. Продолжая стоять на месте, Мара отметила глубокие тяжелые шрамы на его руках и спине, до сих пор воспаленные и красные.

Когда она наконец собралась говорить, он повернулся и отрезал:

- Что-нибудь еще?

Усилием воли Мара подавила желание высказаться в том же духе, понимая, что именно этого он и добивался - пресечь разговоры и как можно дальше отдалить ее от себя; поэтому она последовала менее предсказуемым путем:

- Устраивает, как они работают?

Люк вновь нахмурился, натягивая на лице тонкие, видимые только вблизи шрамы:

- Что?

- Дроиды. Как они?

Он медленно вздохнул, словно считая внутри до десяти, и ровным сдержанным голосом произнес:

- Неплохо.

- Всего шесть?

Он оглянулся, раздосадованный и с весьма скромным выражением, что сделало его очень похожим на старого Люка:

- Это все, что здесь пока есть.

Мара улыбнулась, понимая, что он не уловил ее сарказма.

- Как насчет человека в качестве противника?

Пожав плечами и не дожидаясь ответа, она расстегнула свой изящный короткий жакет.

Люк смотрел на нее несколько долгих секунд, и снова у нее было отчетливое чувство, что он считал до десяти, прежде чем ответить.

- Я бы отказался, но очевидно у меня нет выбора, - иронично произнес он, пока Мара шла к арсеналу оружия в боковой стене. Однако она успела заметить его быстрый взгляд к высокому потолку, к точному месту, где была скрыта камера наблюдения.

- Ты знаешь, как пользоваться мечом? - спросил он, не выказывая ни интереса, ни равнодушия.

- Я много чего знаю, - не оглядываясь, ответила Мара.

Дойдя до арсенала, она увидела, что все шесть тренировочных сейберов находились на месте; в руке Скайуокера было его личное боевое оружие. Взяв два тренировочных меча, способных нанести крепкий удар, не разрезая при этом плоть, она пошла назад:

- Но я не играю в игры с настоящими клинками, - сказала она.

- Я не играю в игры, - ответил он просто, без всякой угрозы.

Подойдя к нему, она тихо протянула сейбер.

- Я не ударю тебя, - заверил он.

- Ты можешь передумать, когда получишь пару хороших ударов от меня, - поддразнила Мара, чувствуя себя вновь более комфортно в его присутствии.

Скайуокер приподнял бровь, показывая, что очень сомневается в этом, и Мара позволила себе тонкую улыбку: его ждет сюрприз. Интенсивно тренируясь с юных лет со своим мастером – который учил ее, как противостать обученному джедаю - она была уверена в себе.

Наконец, неохотно, явно действуя против своего убеждения и принципа, но слишком любопытный, чтобы отказаться, Скайуокер отбросил темно-матовую рукоять своего сейбера в сторону. И она полетела не по дуге, а очень ровно и плавно, мягко опускаясь на пол в углу.

Взяв тренировочный меч, он последовал за Марой в центр зала, где она встала перед ним в боевой стойке, зажигая чистый белый клинок. Он сделал то же самое - в очень мягкой, небрежной манере.

Мара изогнула бровь:

- И никаких примочек Силы - разных сальто, прыжков, ускорений скорости, усилений реакций и уловок с моим восприятием.

- Есть что-нибудь, что я могу сделать? - любезно осведомился он.

- Тебе лучше знать, - парировала Мара. - На “один”?

- Тебе нужен счет?

Мара сузила глаза: о, она насладится его взглядом, когда нанесет ему удар.

- Три, два, o…

Это было все, что она успела сказать. Крученым движением он резко ударил по ее клинку, делая полувыпад вперед и заканчивая наконечником своего сейбера в паре сантиметров от ее горла. Ее собственное оружие бесполезно валялось далеко в стороне.

- Ты мог бы дать мне сказать “один”, - проговорила она, слегка смутившись и пытаясь ни за что не показать это.

- Ты сказала “на один”, а не “после”, - возразил он ровно, отстраняясь и вновь занимая начальную позицию. - Еще?

Стискивая челюсти и собрав всю концентрацию, Мара встала в стойку.

- Будешь считать? - поинтересовался он иронично.

- Повторишь тот же трюк?

- Нет, попробую что-нибудь новенькое.

- Отлично, - едко ответила Мара. - Три, два, o…

На этот раз она крепче сжала сейбер, отводя оружие по направлению к клинку противника, чтобы остановить его крученый удар, но и это не помогло: он опустил наконечник своего меча и, используя ее направленное давление, скользнул клинком частично вниз, чтобы затем высвободить и резко поднять его для горизонтального удара на линии плеч, шагнув при этом вперед. Итогом была Мара, уставившаяся на клинок у своей груди.

Вместо того чтобы признать поражение, когда было понятно, что он легко мог продвинуть клинок дальше, она отшатнулась и в неистовом порыве отбила его сейбер боковым ударом.

Он был быстр. Не позволяя ее удару сдвинуть его, Люк вращал клинок по широкой дуге для более мощной атаки. Сделав три коротких, быстрых шага, Люк направил меч в ту самую сторону, откуда получил удар, зная, что Мара уже не справится там с защитой. Тяжелый удар буквально снес всю ее оборону, подминая под себя ее меч. И хотя он остановился, прежде чем завершить удар, ее собственный клинок здорово саданул Мару по ногам, едва не сшибая с них.

- Сукин с… - она сделала быстрый круг, встряхивая дрожащей ногой - к очень большому развлечению Скайуокера, хотя он и не позволил этому отразиться на его лице.

Прищурив глаза, Мара вновь встала к нему лицом.

- Знаешь, смысл тренировок с сейбером состоит в фактической тренировке, а не просто в одном ударе.

- Смысл тренировок с сейбером состоит в изучении самого эффективного способа сражения в поединке. А смысл поединка в том, чтобы как можно быстрее устранить противника, прежде чем он сам сделает это с тобой, - в голосе слышался легкий юмор, несмотря на усилия Люка подавить его.

- Отлично, - прорычала Мара сквозь зубы. - На этот раз…

- Может, тебе нужно попробовать без счета.

- Может.

- Просто предложение.

- Я не нуждаюсь в твоих предложениях.

- Тогда ты должна прекратить говорить и начать драться.

- Возможно, ты должен…

Она пошла на попятный, поскольку он шагнул вперед со взрывной скоростью, делая пять быстрых ударов - нисколько неутомленный, заметила она – но при этом, смягчая движения, чтобы дать ей шанс. Что было еще хуже, чем быть просто побитой.

Наконец, увидев свою первую возможность, она качнула клинок в высокой вертикальной дуге к точке пересечения с его подбородком…

Приводя ее в полное изумление, он легко ушел в сторону, схватил ее за запястье и, дергая вниз, притянул к себе. С отведенным от него сейбером, Мара столкнулась с его плечом, остановленная твердым телом Скайуокера.

- Не пользуйся очевидными возможностями, - прошептал он, удерживая ее рядом. - Скорее всего, это только видимость.

С возмущенным воплем она вырвалась на свободу и занесла сейбер в широком круговом размахе, вынуждая Скайуокера отскочить, чтобы успеть блокировать удар. Острые ощущения от того, что ей удался достаточно быстрый маневр, заставивший его напрячься, вызвали усмешку на ее лице, пока она, отстранившись, медленно обходила противника.

- Ты на полшага ближе, чем нужно, - сказал он, усмехаясь в ответ, полностью увлеченный игрой.

- Не для м…

Люк метнулся вперед с высоко поднятым мечом, опуская его в тяжелом ударе. Мара сделала движение для парирования, но он изменил угол направления, ведя клинок почти горизонтально уровню ее шеи. Потребовалась каждая толика навыков Мары, чтобы успеть переместиться для блокировки - и как только она это сделала, сразу увидела свою ошибку.

Не имея альтернативы, она встретила его клинок основанием своего сейбера, отталкивая вниз.

Скайуокер проворно отстранился и, держа вес на той же самой ноге, прокрутился на триста шестьдесят градусов и ударил наотмашь в сторону ее лодыжек, получив импульс для удара от собственной защиты Мары.

Она отпрыгнула назад, но недостаточно быстро, чтобы успеть нанести встречный удар - потратив слишком много сил для отражения его предшествующей атаки.

Люк остановил направленный вниз клинок почти у самой ее лодыжки. Взглянув на него, она увидела склоненную набок голову в жесте “говорил же тебе”; в уголках глаз собрались редкие морщинки сдерживаемого смеха.

Испустив еще один разъяренный вопль, она рванулась вперед, делая несколько быстрых легких ударов, обходя его, чтобы получить преимущество. Скайуокер точно следовал каждому ее движению.

Наконец он стремительно отбил в сторону ее тяжелый нисходящий удар и, делая выпад, схватил Мару за предплечье, вновь притягивая к себе.

- И не раздражайся, позволяя эмоциям управлять тобой, - легко прошептал он, достаточно близко, чтобы его дыхание шелестело в ее красно-каштановых волосах. - Не набрасывайся вслепую только потому, что ты злишься.

- Ты - ситх, разве не так вы и поступаете? - выпалила она и немедленно пожалела об этом.

Его лицо тут же изменилось, и вся шутливость исчезла, сменяясь знакомым отстраненным спокойствием. Замкнутым бесстрастным щитом, который она видела всякий раз, когда он был рядом с Палпатином.

Отпуская ее, он шагнул назад и дезактивировал сейбер.

- Скайуокер… - начала она.

- Мои поздравления, Мара. Ты нанесла удар.

Он повернулся и ушел, не оглядываясь.

Глава 21 (2)

***

Люк стоял в тишине пустого Тронного Зала - громадной комнаты, лишенной своей обычной хаотичной толчеи; было еще слишком рано для собрания двора.

Он не мог сказать точно, что привлекло его сюда, однако это было именно влечение. Некий постоянный шепот в подсознании в течение уже нескольких месяцев после его освобождения из камеры, неустанно напоминающий о себе и чего-то требующий.

Люк пересек внешние залы, не глядя по сторонам - идя через угодливо расступавшиеся толпы источающих любопытство существ с завистливыми умами. Он не замедлял темп и не смотрел на них; в его восприятии они все сливались в одно грязное пятно, не стоящее сил для разделения.