В Россию с любовью

Глава 16 Юродивый

Глава 16. Юродивый

— Ты где?

— В дурдоме.

— Это понятно. На работе или уже дома?

(анекдот про нашу жизнь)

— Ирка не знает, — добавила она, разорвав навалившуюся на горницу тишину.

— В смысле? — поднял я на матушку глаза от фотографии.

— Я говорю, что не все в этом мире конченые дебилы без мозгов, как ты. А потому даже она, его женщина, мужем которой он за малым не стал, не знает об этом.

— Что я его сын?

Матушка тоскливо возвела очи к потолку.

— Господи, дай мне сил не грохнуть этого шалопая прямо здесь…

После чего мне стало ПЛОХО. Очень плохо! Придавивший груз был чем-то похож на то, что могла вытворять мама, но в сто, в тысячу раз пакостнее! Ибо меня выворачивало изнутри. Болело всё! А ведь тело у меня ещё не отошло от вчерашнего-позавчерашнего! Я шёл сюда, переставляя ноги, с каждым шагом преодолевая остаточную боль в теле. Кажется, от такого удара повело, и я даже со стула грохнулся — стул отлетел в сторону.

Давление спало. Я приподнялся, чувствуя, что хлюпаю носом. Кровь. А удар был не физический, ментальный! Сильная, сучка!

Но страха не было. Лишь осознание-подтверждение, что я всё это время сидел не перед добренькой бабушкой, угощающей тебя домашней выпечкой, а суровой и беспощадной убийцей, выполняющей свой Долг перед миром и отечеством. Именно, Долг с большой буквы — а что ещё может выполнять патриарх единой церкви огромной разделённой на кланы и потому разрозненной страны? Она мне просто напомнила, что не надо забывать — я в мире сильных женщин, ягнёнок среди львиц. Однако хотели бы львицы — давно бы схарчили, и рефлексировать сейчас, и тем более бояться Ягусю– глупо.

— Вы тоже мне дороги, матушка, как и я вам, — ехидно усмехнулся я, как ни в чём ни бывало ставя стул и садясь на место, наклоняясь, чтобы кровь из носа капала на пол, не задевая одежду.

— На. — Она бросила мне полотенце, и я был ей благодарен. — Извини. — Раскаянием в её голосе и не пахло, но она признавала, что такое давление — уже лишнее. Особенно с учётом моего на него полного в ответ равнодушия.

— То есть мама трахалась с ним, и даже бегала к нему зачать нас, но была не в курсе, что он — попаданец? — более чётко сформулировал вопрос я.

— Она не бегала к нему, — покачала матушка головой. — Он уже два десятка лет как мёртв. Погиб на своей любимой войне. Так бывает — ты можешь выжить сотне сложных операций, но тебя убьёт случайная пуля или случайный осколок в простой. Именно после этого я оставила дочку и ушла в семинарию.

— Оставила дочку?

— Ну, по сути-то её не бросала, — замялась Ягуся. — Но посвятила себя богу. Анечка это понимает, и не обижается на меня. А сан с постригом и отказом от всего мирского приняла не так уж и давно, когда она выросла и сама пошла по жизни.

— А должность патриарха — вообще недавно?

— Именно. И двух лет нет. Я самая молодая мать-патриарх за последние три столетия.

— И с самым сильным ментальным даром, — усмехнулся я. — Что вкупе с ментальным даром боевой подруги, и одновременно царицы…

— Правильно понимаешь, — без тени улыбки кивнула собеседница, и глаза её на мгновением сверкнули холодным довольным светом — бог весть на что им пришлось пойти, чтобы пропихнуть на такую должность царицыну подругу. — А ты б на её месте так не поступил?

— А я разве сказал, что осуждаю, матушка? — сделал я круглые глаза. — Я полностью за! Я ж её сын, если вы не забыли. Мы ненавидим коррупцию и кумовство только пока нам не заносят, и пока некуда пристроить наших оболтусов. Как только это меняется, мы становимся главными проводниками оной в массы. Люди во все времена и во всех мирах люди. Наверное, это и называется «воля божья»?

Довольная улыбка — хоть тут я её не разочаровал. После чего матушка-патриарх решила вернуть беседу в исходное русло.

— Знаешь, Саш, — многозначительно помолчав, произнесла она, — проблема в том, что в отличие от некоторых, настоящий мужик, и я вкладываю в это слово ТВОЁ понимание, а не наше, никогда не раскроет себя вот так глупо, по-дурацки. Ибо вокруг настоящего мужика всегда война. Даже дома. Даже в тылу. И особенно если он потерял память. Мы, мелкие ссыкухи батальона, в котором проходят армейскую практику выходцы из «древних» фамилий, то есть непростой у нас был батальон, и девочки информированные, свято верили в то, что он — обычный. Самый что ни на есть нормальный, из наших мужчин. Просто приютский, жизнь его потёрла, вот и стал таким жестоким, что ушёл в поисках себя полевые войска. Да плюс потеря памяти — это до нас было, но про то весь батальон знал и не обращал внимания. Ну, не помнит человек детство, так ему, приютскому, может так даже лучше? Что хорошего было в том приюте-то? И мы все бегали за ним, он был общим кумиром. Кумиром, Саш, а не юродивым! Всегда на виду, его жизнь все под микроскопом знали. И никто и подумать не мог, что с ним что-то не так!

— Он закрутил с вами всеми, — констатировал я. — Точнее выбрал из имеющихся троих лучших.

— В общем, да. Ирку мама Ира прикрыла хорошо, даже комбат не знала, кто она. Я — всегда была самой сильной одарённой в батальоне, да и дар специфический, для диверсионных операций подходил лучше всех. А Настя — рукопашница от бога, и стреляла всегда лучше всех, самая громовая из нас, как боец. Так что да, самых лучших он выбрал, но то закономерно — параллельная эволюция, мужчины всегда тянутся к самым сильным женщинам для защиты… Думали мы. А на самом деле ему просто нравились суровые и опасные женщины, а наша троица считалась самой опасной как бы не в дивизии, если не в корпусе. Это я узнала уже потом. Сильно потом. Он игрался с нами, а не мы с ним, и это, повторюсь, для Насти с Ирой и сейчас сюрпризом станет.

— Тётку Настю он тоже того… Полюбил? И она его?

— Нет, — матушка покачала головой. — Настя всегда пристяжной была. Наша подруга, член стаи, всё на троих делили. От таких подруг не отказываются, и если стаей находишь мальчика, и делится такой на всех членов, без глупостей вроде ревности. А вот Ирка в него влюбилась. Вот там страсти были — сериалы отдыхают! Я не отставала, и мы даже чуть было не поссорились. Но договорились, что не будем драться и делить, а лучше берём его в окружение и плен всей компанией, а спим по очереди. Тебе сложно понять, но здесь, у нас, это нормальная практика, особенно среди сильных одарённых. Не скомпонуешься с другими хищницами, погрязнешь в мелочной взаимной вражде — вообще без мужика останешься. Мы тогда очень дружные были, ближе никого, и все нас прекрасно поняли и одобряли.

— Пока не узнала бабушка, мамина мама, и… — понял я. Ибо моя бабушка — царица Ирина Третья.

— Ага, — подтвердила матушка. — И узнав про её похождения, что она замуж собралась, сказала дочери возвращаться. Хватит пыль Уйгурии собирать, когда в стране дел невпроворот, которые может решить только наследница.

А мы в тот момент, словно чувствуя тучи, ему открылись. И признались, что у царицы должен быть только один муж. Нет, в смысле муж и так только один, но у него может быть только одна жена, собственно царица. Двое. Чета. Любовниц у них обоих — не регламентировано, сколько угодно, но супружеская у главы государства может быть только ПАРА.

— И он отказался, выбрал тебя? — понял я иронию и представил злость мамы.

— Да, — довольно заулыбалась эта Ягуся, и я почувствовал её искреннее тепло — она любила, была любима, и в забеге за любовь смогла победить будущую царицу, что многого стоит. — Так и сказал, я не создан сидеть на троне. Да и мама Ира, в смысле твоя бабушка, наконец, вмешалась и донесла и до нас, и до дочери, что её воля — оженить наследницу с представителем германского дома, так надо для мира. Чтобы очередная война не началась — мы с Европой тогда в более… Жёстких отношениях были. И вежливо попросила его свою дочь оставить, пока она добрая и просит вежливо, и даже готова потомственное дворянство дать сразу, в первом поколении, авансом. Боярыня Толстая, её спецпредставитель, прочла нам лекцию о политическом обострении на международной арене, и если он будет противиться воле государыни — превратится в мёртвого снайпера уйгурского корпуса, а она, шмакодявка, идущая против воли матери, должна трижды подумать, кто она, и хочет ли быть и далее наследницей?

— А он к тому моменту как раз и выбрал тебя, и она «нехотя подчинилась»?

— Именно. Получается, с одной стороны как бы он и сам выбор сделал, а с другой мать не дала сделать выбор ей, побороться, настоять на своём. Ирка была девочкой умной, истерить не стала, расстались мы все мирно, а мы с нею так дружить и не переставали (это ж его выбор был, я от подруги не отказывалась). Но уверена, она и сейчас по ночам, когда особо тоскливо, его имя в подушку шепчет.

— М-да, — констатировал я, чувствуя, что кровь перестала идти и убрал полотенце. Вот такие страсти в казалось бы простой бесхитростной пусть и царской семье.

— Так что расстались мы мирно, — повторилась Ягуся. — Она уехала в Москву — быть царевной, на носу её собственный брак был. Я осталась там, и мы поженились, прямо в полковой церквушке у капелланы. Настька уехала с Ирой — она до сих пор с нею, функции Цербера так и выполняет, какой была с юности. Потому ни она, в смысле Ирка, ни тем более Настёна не знают его истории. Да и мне он хоть и доверял, но рассказал всё только когда Анечка родилась. Кто он. Откуда. Что в голове словно два него, и ему стоило больших трудов помирить их и заставить сотрудничать. Есть его «я», есть пришлое, но он создал себя самого, как третьего, которого эти двое слушаются. Это кстати мой тебе совет, что делать. Ибо чувствую, отрок, на сём фронте у тебя и будут главнее бои.

— А вот за этот подгон низкий поклон, матушка… — склонил я голову, и был искренен. — И всё же… Настолько не доверял, что даже супруге не рассказал?

— А что супруга, — грустно хмыкнула матушка. — Расписались, поеб… Пожили вместе. А завтра поняли, что не сошлись, да пока детей нет разбежались. Особенно если вокруг война — там и не такое бывает. Мать-церковь давно уже на подобное сквозь пальцы смотрит и бездетным бракам разводы не глядя подписывает. А дочка — это наше общее солнышко!.. — Она растеклась юшкой от умиления. — Всё, она родилась, и между нами уже не просто отношения. Теперь мы — семья! Сила! Единство! Даже если что-то случится, я никогда не предам его, ибо как могу предать отца своей девочки? Как и он более никогда меня не предаст. Другую жену взять в дом может, я разрешала, но он сам не хотел, говорил, одной меня за глаза «выше крыши». Но и другая как родит — куда от нас денется?

Тяжёлый вздох.

— Но не срослось. Погиб он. Глупо погиб, не то, что подвиг совершил, а так, при возвращении группы, обыденно…

Помолчала, а я не торопил.

— Вот так я и осталась одна с этим секретом. Что такое развал страны. Что такое Афганистан — проклятая земля, и у вас там тоже постоянная война, как и у нас. Что такое Босния, Предательство с большой буквы. И многое-многое другое, чего не было и не будет, что существовало где-то так далеко, что только фантасты и сумасшедшие в это поверят.

Она собиралась с силами, я буквально это почувствовал. И, когда набралась, меня снова вдавило ментальным прессом:

— Вот так, Саша, поступают настоящие мужчины. А ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ, ЮРОДИВЫЙ?!!

— Ч-чего? — смог хоть немного сопротивляться я.

— Говорю, что ты творишь, жалкий червяк? Ты хоть понял по этим отчётам, что бывает с такими? Понял, что не одинок, и куда они деваются?

Стало стыдно. Не перед нею — пред собой. И правда дурень!

— Ты не один такой прекрасный, и вас не двое и не трое! — разорялась патриарх. — Имя вам — легион! Хочешь, давай эксперимент проведём и сделаем турне по всем психушкам страны? Может ещё кого обнаружим, из твоих соплеменников? И ты туда же попал бы, и плевать всем на брак с Кармен. Обосновали бы. Аринка с руки Иркиной ест, от неё команду «фас» получает, а Ирку я придержала за узду. А ЧТО БЫЛО Б, ЕСЛИ МЕНЯ НЕ БЫЛО, псих?

— Я-а-а-а…

— Головка от места, которым ты думаешь! Ты чего ведёшь себя как юродивый? Да ладно, если б просто так, на Руси слабоумных не обижали. Но ты при этом начал доказывать, какой мужЫк! С яйцами! Охотник на мамонтов мать твою, прости, господи, мне сквернословие! Ты вообще с дуба рухнул, обалдуй эдакий?

Я опустил голову, и… Всё, меня нет. Ибо разгром по всем фронтам, и виноват в этом сам и только сам.

— Я как от Ирки про твои симптомы услышала, сказала консилиум собрать. И строго-настрого запретила тебя трогать. И Аринке сучке ходу не давать, а то тебе в её клинике уже палату приготовили. Как могла прикрыла, как могла защитила, но если ты и дальше будешь вести себя, как яйцетряс, а не мужик — даже я ничего не сделаю, Сашенька! Церковь не та, что раньше, а моё положение в ней от дружбы с царицей зависит, ты и сам это понимаешь. Не подставляй меня, юродивый!

— Я не юродивый! — вскинулся я. Смог. На последней капле уважения.

— Да? А как тебя иначе назвать? «Внемлете мне, местное было, я обладаю сверхзнанием! Мне Богородица явилась/святой Пётр/святой Андрей/святая Екатерина/архангел Гавриил, нужное подчеркнуть; я знаю и понимаю то, что знать и понимать не должен! И вы все тут — дерьмо на палочке, и только я знаю, что в мире должно быть и как!» Не так, Саша, крестничек мой милый? Что молчишь? Скажи, что эта старая мегера не права, ошибается.

— Много нас… Было? — вместо этого спросил я.

— Официально нашли пока двух, те девы. Плюс Паша, про последнего кроме меня, и теперь тебя, никому не ведомо. Но мы только начали поиски, копаем. Сложностей много — юродивых на Руси было пруд пруди, и кто из них из твоих — разбираться надо, это долго. А абы кого я на это послать не могу — с преданных нельзя спрашивать, как с умных, а умным не всё доверить можно. А ещё второй момент — мы, церковь, фиксировали только тех, чьи слова имели вес. Боярские семьи, дворяне, государевы люди. Или из своих, духовных. А сколько на Руси было дурачков деревенских, ради которых никто комиссию из епархии вызывать и не подумает? Дурачок и есть дурачок, блаженный! Ходит, лопочет что-то, лишь бы не буйный был. И таких куда больше, чем государевых. А сейчас, в наши дни, они если и есть, то уже сказала, к Аринкиным коллегам попадают, не к нам. И отыскать их ещё сложнее. Тебе просто очень, очень-очень сильно повезло, крестницек, что я оказалась рядом, что мы с Иркой с детства подруги — не разлей вода, и что она к моему слову до сих пор прислушивается. А ведь могла тогда зло затаить, и или меня б рядом не было, или б советоваться со мной не стала…

— Да уж… Спасибо, матушка Елена, что глаза раскрыли. — Я встал и низко, в пояс, поклонился.

— Сядь, Саш, — устало проговорила она, и по лицу её пробежала морщина. — Хорошо, что ты, наконец, понял. Но этого мало. Главный вопрос на повестке так и остался: а делать нам что?

— А какие варианты? — усмехнулся я. — Жить. Предупреждён — вооружён.

— Ирка тебя сыном не считает, — медленно покачала хозяйка этих мест головой. — Меня послушалась, с плеча не рубит, но не сын ты ей. Что с царевнами язык нашёл — тебе в плюс, без этого и я б тебя защитить не смогла. Даст бог — теперь продержишься. Но с матерью тебе придётся отношения с нуля выстраивать, и полезность свою лично ей, как и преданность, тоже лично ей, делом доказывать.

Я пожал плечами.

— Значит, докажу.

— Вот-вот. Вопрос, как? Чем заниматься будешь? От этого всё и зависит. Как ты уже понял, если станешь типичным местным яйцетрясом, прожигателем жизни — дорога тебе в дом с жёлтыми стенами не за горами. Но и если по отцову пути пойдёшь — тоже ничего хорошего. Нет здесь таких мужчин, выродились они. Параллельная эволюция. А юродствовать более не надо — не привлекай внимания.

— Матушка… Поясни про отца. Я ж Карлович! Сын немецкого художника. «Слава богу не австрийского…» — добавил я про себя. — Если б я им не был, испанки б меня за свою дочь не отдали бы. А мой волос или кусок кожного покрова раздобыть не запредельной сложности задача.

— Эх, Саша-Саша… — вздохнула она. Скажи, что сыну от отца передаётся в полной мере, вообще без вариантов изменения, как есть «под ключ»?

— Ну… — Я нахмурился, подождал «просветления», но чакры не открылись. Честно признался. — Не знаю.

— Игрек-хромосома, Сашенька! — посмотрела она на меня, как на неумного. — Сколько их у тебя?

— Так, одна?..

— Одна-одна! Во-от! — И правда неумный. Тут такое, наверное, дети с пелёнок знают. Один я как лосось пассатижный. — И её ты полностью получаешь от биологического папочки. А вторая половая хромосома у тебя какая?

— Икс же? — Кажется, «я» был не настолько силён в генетике, но память Саши посчитала, что это правильный ответ. — И она… С маминой… Комбинируется? — не то ответил, не то уточнил я. Ибо не был в правильности уверен.

— РЕкомбинируется, — поправила патриарх. — Они все разные, в каждой яйцеклетке свой генный набор. Икс хромосома полностью даётся от матери, и если туда запихнуть что-то иное, никто не поймёт. Мало ли что там нарекомбинировалось?

— Так это ж надо знать, что запихивать! — с улыбкой парировал я. — Там генов до чёрта, и мы и десятой части назначения не знаем.

— Не упоминай Лукавого в доме божьем! — снова придавил ментальный пресс, и я почувствовал железную волю хозяйки — за такое Ягуся линчует. Она — фанатик, религиозный фанатик, какой бы доброй бабулечкой себя ни выставляла.

— Прости, матушка… — повинно склонил я голову.

— Ты прав, это сложно, — согласилась она. — Нужны исследования. Но кто сказал, что матушка-царица их не ведёт? Не изучает эти гены и их возможности? Она держит руку на финансировании огромного множества проектов, ты назовёшь их всех?

— Да я никаких не назову, матушка! Но ты права, их не может не быть.

А вот тут верно. Ресурсов главы государства несоизмеримо больше даже в сравнении с ресурсами крутого княжеского рода, хотя и у того возможности к исследованиям такого уровня — выше марсианского Олимпа.

— А ещё, Саша, у тебя сорок четыре аутосомы, — продолжала долбать мой мозг «крёстная». — И в них один бог знает, что можно запихнуть. Так, что любая экспертиза скажет, что ты наполовину Ольденбург, из своих, из немцев, и для Кармен Астурийской — идеальная генетическая пара. Но при этом из зеркала на тебя будет смотреть Павлик Майский, выпускник Владивостокского детдома, снайпер Второго ударного полка Уйгурского полевого корпуса. Погибший двадцать лет назад на границе в бою с китаянками. Этот Павлик на меня с самого твоего детства смотрит, сколько я тебя знаю, да и Марью тоже — вы оба его копии. Всё понял?

— Понял, матушка. — Ага, как есть понял. И охренел. Нет, «я» совершенно точно уверен, ТОТ мир не дошёл до таких высот в генетике. Да, здесь есть танки и БТРы, но они внешне сильно уступают тем, что он помнит. Самолёты — вообще на уровне сороковых годов двадцатого века, все винтокрылые, реактивных просто нет как таковых, как концепции. А ещё нет ядерной программы и понятия «расщепление атома», не говоря уже об атомной бомбе. Нет компьютеров… Которые исторически возникли для обслуживания расчётов ядерной программы, а значит без оной им просто неоткуда было взяться — не возникло в таких вычислениях необходимости. И, разумеется, раз нет реактивного движения, то люди и не думают о космосе и спутниках — в отдельных регионах до сих пор дирижабли — главный вид пассажирского транспорта, а антенны на стратосферных шарах — главный способ передачи радиосигнала. Но вот генетику и медицину освоили на уровне, миру «я» недоступном. ЭКО ввели лет на сто раньше, чем ТАМ о нём в принципе догадались, что так можно. Этот мир не отсталый, нет. Он ДРУГОЙ.

— А-а-а… Матушка, а как же Ольга? Женя? Они тоже? — Кажется, мною начала овладевать паника, но матушка патриарх её быстро сбила.

— Нет, — уверенно покачала она головой. — Их она естественным способом. Через постель. Они на пятьдесят процентов Ольденбурги, на пятьдесят Годуновы, и это хорошо — наследницу, если что, под микроскопом изучать будут. А Женя — номер два, страхующая — вдруг с Олей что не так пойдёт? С Женей тоже лучше не рисковать, политика. А вот вы уже для души были рождены, для себя. И, кстати, от ЭКО часто двойни, в десятки раз чаще, чем когда естественно, что подтверждает мою версию.

Хм-м-м… Я — ЭКОшник? Ну, спасибо, мамочка! Тут это не ругательство, но смысл слова не престижный.

— А что касается Ксении — вот вообще не скажу! — покачала патриарх головой. — Ирка явно что-то и туда намешала, но чего и сколько… Не та у нас дружба, что была когда-то, так откровенничать, и это нормально. Девочки выросли и пошли своими дорогами, со своими царями в голове.

— Хорошо, это понял, — снова склонил я голову. — Но что делать мне?

— О, если б я знала на это ответ! — снова картинно закатила хозяйка помещения глаза к небу, но я видел, позирует. — Однако давай смотреть на вещи, как они есть, а не как нам хочется? Согласен?

— Согласен, — махнул я головой.

— Первое, ты — царевич. Не сын потомственных дворян, и тем более личных. И даже не боярич какой, и не княжич. А значит сам господь послал тебя на это место, имея на тебя какие-то планы.

— Вы знаете планы господа? — усмехнулся я, и она неожиданно поддержала иронию.

— Никак нет, Александр. Но как уже сказала, чтобы понимать, не обязательно знать. Достаточно уметь думать. Итак, первое, ты — царевич. Не наследник, старше тебя Оля, Женя, да и Марья, если что, заняла бы престол, а не ты, если б вы первыми были. Но при этом ты имеешь ОЧЕНЬ большие возможности по влиянию на дела государства. Согласен?

— Меня из крепости три месяца не выпускают, какие тут дела! — фыркнул я, но она не поддержала.

— Это пока ты считался болезным. Сашенька, который до покушения был, очень даже гулял. Правда в дела государства не лез, вообще ни в какие дела не лез, развлекался только, и удовольствиями всё ограничивалось. Если б сёстры за ним не присматривали и в узде не держали, от рук бы отбился. Но мы ж не о нём, а о тебе, имеющего жизнь за плечами?

— Которую не помню.

— Подробно — да. Но твои навыки с тобой. С тобой же? Павел умел такое, чему его никто никогда не учил, да и научить просто не смог бы — нет у нас таких специалистов. Например, он к телам китаянок убитых гранаты крепил. Мандаринки его за это главным врагом провозгласили, приз за голову объявили. Никто такое не подскажет — мы сами считали это чем-то из ряда вон. И это только один пример, у него была куча собственных «визитных карточек», до которых один псих додуматься может, но только до некоторых отдельных. Но когда их столько — это СИСТЕМА. А системных знаний таких у нас нет и не было. Вот я у тебя и спрашиваю, появляются ли у тебя такие знания? Просыпаются ли навыки? Которых у Саши не было, которые могут полезными быть?

— Да, матушка, — решил не скрытничать я. — Проявляются, просыпаются, и я не хочу в этом признаваться, но понимаю — надо. Если б вы были моим врагом — уже б меня размазали. А так я — сын вашего любимого, вы искренне помочь хотите, будет свинством с вами в конфронтацию вступать.

— Наконец ты меня понимаешь! — блаженно закатила она глаза. — То есть с первым разобрались. Ты — член царской семьи, можешь многое, чего никто не может. Второе — у тебя в голове масло есть, в отличие от этого оболтуса, крестничка моего. Кстати, раз ты память потерял — предложу Ирке повторно тебя покрестить. Ты, конечно, почти совершеннолетний, но оставшиеся два года за тобой буду на законных основаниях присматривать, как крёстная восприемница.

— А вы моя крёстная? — нахмурился я. — Всамдельшняя?

— А ты не знал? — округлила она глаза.

— Откуда?

— Марья не сказала?

— Нет.

— Ох, грехи мои тяжкие… — вздохнула она. — Давно то было. Не была я патриархом тогда — можно было. Ладно, замнём пока — то я сама решу. Да, вот этими руками вас крестила, и перед богом за вас ответственность взяла. И тебя, воспитанничек, сейчас из дерьма вытаскиваю. Совсем ты Сашину жизнь не помнишь?

— Совсем, матушка… — покачал я головой и уставился в столешницу. — Было одно, момент один. Как будто сон то снился, но помню его, будто реальнее всего реального.

— Так-так, слушаю… — подобралась патриарх.

И я рассказал о встрече с Сашей. О том, что он не захотел он сюда идти.

— Сам, матушка. Я пошёл вместо, когда он отказался. Я просто видел любовь, идущую отсюда и не мог допустить, чтобы они огорчились. Они все, как одна, тянулись, не отпускали. Очень сильно бы горевали. А он, обормот, отказался.

— Да уж, грехи наши тяжкие… — Хозяйка этих хором встала, развернулась к иконе в углу и начала читать молитву. И читала долго, периодически крестясь. Через какое-то время села, долго молчала. Наконец, произнесла:

— Не в отца он пошёл. Балованный был. Истерить любил, внимание привлекал. Слишком легко ему всё давалось, цены данному не чувствовал. Ирка как для себя родила, так сама и распустила его. Марью сёстры в узде удержали, всё же девочка, должна быть суровой воительницей — она оказалась сильной одарённой. Дисциплина и всё такое. А Сашку баловали — причём все, включая сестёр. Потакали. И вон что из всего этого вышло.

Снова помолчала.

— Значит, говоришь, просто воспользовался?

— Да, матушка. Мёртв настоящий Саша. Но я не виноват в этом. Просто если б я не пошёл, Марья с Ксенией бы меня не удержали… Его… И вы б его три месяца как похоронили. А так… Да, с амнезией и беспамятством, но с вами я, с частью его памяти, пусть с частью и не его.

— Да уж, дай боже понимания, что делать… — повторилась она и задумалась.

— Матушка, а ты вот так мне веришь, на слово? А вдруг я… Заливаю?

— Думаешь, сможешь? — картинно нахмурилась она. — А ну соври!

— Чего соврать? — включил я заднюю, поняв, что тут какой-то подвох, но было поздно.

— А что угодно! Ну, что скатёрка красная. Или что у меня платок некрасивый. Или что я сука из сук?

— Ну, скатёрка-то… — Я замер, не в силах произнести ни слова. Ибо скатерть — белая. Расшитая, но белая! — Кра… Скатерка-то кра… — Закашлялся. — Бляха от сандалика, не могу соврать, матушка!

Она довольно заулыбалась.

— А вот платок у тебя, крёстная, и правда уродский! — продолжил я, поняв фишку её дара и решив приборзеть, то есть обнаглеть, расплываясь в хамоватой улыбке. — Да и сука из сук ты — не отнять! Своя, моя, наша… В смысле, из своих сук, но сука же!

— Вот, теперь узнаю Павла! — Она по-доброму заулыбалась и погрозила пальцем. — Смотри, без перебора. Много наговоришь — обижусь.

— Только то, что ты сама мне сказать велела, — парировал я. — Так я с самого начала врать не мог? — А теперь я был крайне изумлён. До невозможности.

— Не мог, Саш, — отрицательно закачала она головой. — И рада, что не пытался. Я ж это чувствую. А значит, буду доверять тебе. Достоин ты доверия.

— Здорово. — Я тяжело, но одновременно облегчённо вздохнул. Кажется, самое сложное позади. — Так на чём мы остановились? Я МОГУ, ибо родился тем, кем надо. И имею возможности — ибо вселенец знал и умел многое, что может пригодиться. Третье у нас что?

— Что ты не злой, Саш, — снова закачала она головой. — Я ж не просто так с тобой разговариваю. Нет в тебе разрушения, деструктивности. Нет в тебе жажды крови, жажды зла. Желания получить всё, плевав на цену. В семинарии первому, чему учат, это видеть людей, чувствовать их. А с моим даром это тем более легко. Честно скажу, тот Саша бы не справился. А с тобой я разговариваю не просто как с крестником, а будто с коллегой — всё понимаешь и ценишь. И меня, слова мои, и опыт. Ничего ещё под сомнения не поставил, с тем Сашей такое невозможно было бы.

— То есть я послан именно на эту позицию для того, чтобы нести в мир… Что? — сформулировал я главный вопрос.

— А вот тут, Сашенька, заканчивается логика и начинается гадание. А как ты выяснил, планы господа я не ведаю — не посвящал. Могу только думать — вот как раз и надумала. И верить. Тебе верить. Что справишься.

— И как я должен справляться? Что делать, чтоб справиться? — Кажется, паника снова начала подниматься, ибо я понимал, что эта женщина так просто не отстанет.

— Да кто ж его знает, Саш, — тяжко вздохнула она. — Я сегодня тебя позвала, чтобы обсудить главное — кто ты? Понять тебя и заставить подумать: всё не просто так! И те девы в нашем мире тоже не просто так были, вот только господь не дал предшественникам понять их ценность, что нужно было им делать. Так в монастырях и сгинули, как юродивые. Мне — дал, послав вначале Пашу, потом тебя. Я по-прежнему не знаю, как быть, не ведаю, как это работает, но точно знаю, просто так господь ничего не делает, и ты должен сделать что-то, что он ждёт.

Вот только таких мыслей и идей мне не хватало для счастья. Ибо ну не чувствовал я себя мессией! И как раз об этом думал, пока сюда шёл. Не нуждается этот мир в мессианстве.

И честно об этом крёстной-Ягусе сказал.

Она выслушала внимательно. Закивала. Подумала, затем произнесла:

— Это нормально, Саш. Ты — орудие. Таран. Ты ощущаешь себя бревном, у тебя заботы как у обычного бревна. И у тебя и не должно быть других забот — то не твои сложности. Вот только таким бревном можно пробить ворота в осаждённую крепость, и много чего изменить, к добру или к худу. Но то уже не твои, не бревна планы, а высших сил, которые послали тех воиц, кто тебя взял в руки, чтобы прорваться в крепость. У нас у каждого своя задача, в глобальные планы Мироздания нам лезть не с руки.

— Не стоит примерять диадему бога? — усмехнулся я.

— Вроде того. Давай скажу так: мы должны делать то, что нам по силам, а дальше господь сам справится. Поддержит ли, или острастит и пальцем погрозит — заранее мы не ведаем. Так что давай-ка мы сейчас возьмём паузу до следующего воскресения, и подумаем — каждый о своём. Я — о том, что ты сказал. Ты — о том, что я. Где может быть твоё место и приложение твоих сил, чтоб исполнить волю господа?

— И чтобы понравиться маме.

— И чтобы понравиться маме! — расплылась она в улыбке. — Ибо ну не верю я, что такие события могут произойти сами по себе. Ничто не происходит само по себе, тем более в твоей истории уж очень много натянуто, и при любой мелочи сорвалось бы. Но ты сидишь передо мной, и тебя даже гулять, наконец, выпустили. Значит, пока ты всё делаешь правильно, и господь ведёт тебя.

Знаете, как я хотел с ней поспорить? Пояснить, что на самом деле она ошибается, это и правда случайности…

…Но я вышел за пределы крепости, иду по Москве. А не сижу в комнате с мягкими стенами, где мне по её словам уже приготовили палату. Я лопухнулся, раскрыл себя, показав юродивым, но меня оставили, и даже доверяют. А ещё я здесь, живу, а не улетел туда, куда направлялся после того, как пролетевший на красный свет джип меня сбил. Слишком много случайностей подряд, чтобы не поверить в высшие силы. Нет-нет, ТАМ пока летел, я не видел ни бога, ни чёрта. По крайней мере, я их не помню. Так что это действительно случайности… Которых слишком много.

Впрочем, каждый верит в то, что верит он сам. И сам отвечает за свою веру. Патриарх права, нужна пауза в недельку, чтобы подумать — спешить не стоит. Как и не стоит более вести себя, как юродивый. Да, больной, амнезийник… Но только не так, как вёл себя до этого.

И надо уже начинать ставить себя, показывать с лучшей стороны, чтоб понравиться — в этом тоже она права.

— Матушка, я кое-что ещё хотел рассказать. Ну… Про Марью, — начал я, но она перебила.

— Отпускаю, сын мой, этот грех! — Она меня перекрестила, даже не дав досказать проблему. — Понимаю, ты не помнишь, и воспринимаешь её чужой. Марью я отругала, епитимью наложила — пускай молится и отрабатывает добрыми делами. Тебе — просто отпускаю. Но смотри, Александр, — голос её налился сталью, а глаза посуровели, — ты никогда не должен забывать, и всегда помнить — она сестра твоя! Сестра! Понял это? Я благословляю тебя на любой блуд, прощу тебе любых женщин, ежели ты только будешь с ними по обоюдному согласию, особенно если они понесут от тебя. Бери себе хоть всю Москву! Но с Марьей держи границы. Прокляну!

Я проникся. И втянул голову в плечи.

— Виноват, матушка. Не буду больше. Но…

А вот рассказать о магии, об огоньке, я, собравшись, больше так и не смог. Не решился.

Ладно, пусть его. Не такой уж она мне и друг. Да, я сын любимого человека, но она ведь тоже раб лампы. Государство, и церковь в нём — та ещё система, та ещё лампа. В которой она и не захочет мне зла, а не сможет не сделать. Буду сам барахтаться.

— Но?

— Всё, точно не буду! — вскинулся я, и судя по тому, что врать не могу, на самом деле был в этом уверен. — Но разрешите вопрос. Разве блуд не грех?

— Грех — прелюбодеяние, — заулыбалась патриарх. — И то до Катастрофы так было. Сейчас его грехом считают, только если супружницы против, или по принуждению. Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь», вот что главное! Оттого и говорю, если не просто задружишь с девочкой, но понесёт она от тебя…

— Кровь семьи правительницы? — перебил я.

— А чего б и нет? — весело усмехнулась она. — Две ноги, две руки, голова. Вы, члены семьи правительницы, чем-то отличаетесь от остальных? Нет? Ну и в путь! А не думал, что для некоторых, особенно кто из бедных, это может быть единственный шанс в жизни понести от настоящего живого мальчика, а не семени донора из пробирки?

— А-а-а-а… — Я завис. Простая мысль, но мне в голову не приходила.

— Блуд, Сашенька, когда не по согласию с женой или жёнами, — продолжила назидательно она. — У НАС добровольные связи — благодетель. Помощь страждущим. А никак не грех. Так что заранее отпускаю тебе все грехи твои на эту неделю, если уговоришь добровольно, не ставя целью сделать ей зло. В следующее воскресение также, ко мне. Продолжим наш непростой разговор. И это… Оладушек в дорогу положить? На воздухе гулять будешь, проголодаешься, а у крёстной твоей выпечка всегда неплохой получалась. — Она искренне, по-доброму заулыбалась.

— А знаешь, не откажусь, матушка! — заулыбался и я.

Ну что ж, не так страшен чёрт, как его малюют. Прорвёмся.