Ускоряющийся

Глава 8 Семейные разборки

Все люди мира разделяются на тех, кто в отсутствие пожарных тушит огонь, всё же не забывая о собственной жизни — и на кучки пепла. Дима вдруг понял, что он только что с первой категории плавно прыгнул во вторую.

На него смотрели сотни огненных глаз, пробивающиеся сквозь дымное лицо. Так ему показалось на первый взгляд. Да, это было бы даже красиво, если бы не было ужасно. Только сейчас Дима понял, что, по сути, прыгнул в костёр.

За те пару секунд, что угробил на крик и ужас, до него с запозданием всё же долетела мысль, от которой упорно отбивался всё то время, пока метался по двору. И мысль была одна: «Ты ничего не учёл!»

О да, это действительно было так. Все мы сильны задним умом. До всех, бросающихся очертя голову в опасность, доходит, что эта опасность не стоит того, чтобы в неё вот так кидались, когда уже поздно что-то менять. Когда уже нет времени над этим думать. И, как оказывается, ничего не меняет тот факт, что ты можешь секунду растянуть в семьдесят пять раз. Западня остаётся западнёй, когда захлопывается.

Второй раз Дима сам прыгнул в лапы Смерти. Второй раз по глупости. И опять же — второй раз нужно было лихорадочно быстро решать, что делать и как выкарабкиваться.

Он действительно ничего не учёл.

Не учёл температуру. То, что жар не так чувствовался, когда он подбегал к окну проверить обстановку, объясняется тем, что разгоравшийся пожар был по ту сторону ската и не распространился так близко, чтобы жар огня стал настолько ощутимым. И, отдавая женщине кожаную куртку, дабы она не мешала двигаться, он поступил очень опрометчиво: кожа всё-таки хорошо огню противостоит. Да, на нём сейчас была джинсовая рубашка, плотная, настоящая, фирменная, а не китайская подделка. И ноги — тоже в Lee. Но всё же — пекло ощутимо. Кошмарная температура, которая ощущалась внутри комнаты, правда, главным образом действовала на лицо, шею и кисти рук. Пока ещё ничего, терпимо, словно в сауне, но ещё полминуты-минута — и пиши пропало. Огонь, рвущий на части чердак и трещоткой лопающий шифер над головой, через открытый лаз наверх стал проникать внутрь комнаты.

Не учёл дым. Когда заглядывал в окно, то комната была в пелене, а сам дым толстыми серыми космами плыл под потолком. Но теперь, после того, как окно разлетелось на осколки, внутрь устремился воздух, расталкивая дым во все стороны. Изнутри дым выпирался огнём, снаружи — воздухом. Минисмерчи, протуберанцы, пласты дыма сплошным потоком устремились во все стороны. Львиная доля его вылетала в окно, но сверху, от открытого огня давило, и давило сильно. Дым почти полностью укрыл всё внутреннее помещение домика, оставив только у самого пола невысокий слой относительно чистого воздуха. Впрыгнув внутрь и поняв, куда он попал, Дима закричал и сдуру со всего маху вдохнул гарь. Хорошо, что концентрация угарного газа у пола была маленькой, да и сквозь два слоя мокрого шарфа его пробилось и того меньше, иначе Диме тут же пришёл трындец. Горечь пристала к горлу, заскребла когтями, заставляя кашлять. Но каждый кашель вызывал желание вновь вдохнуть поглубже. После третьего Дима стиснул зубы, перебарывая судорожное желание выхаркать щекотку.

Не учёл сыплющиеся сверху горящую пыль и пепел. Раскалённые и порой ещё горящие кусочки древесины, бумаги и даже паутины сыпались вниз дождём. Одно такое непонятно что упало прямо на запястье, ожгло.

Не учёл и отсутствие кислорода. Те небольшие запасы воздуха, что были внутри, поглотились зарождающимся и разгоревшимся пожаром. А врывающийся в щели и в разбитое окно воздух первым делом устремлялся туда, где его ждали с распростёртыми объятьями — к огню. Потому, провалявшись несколько секунд в ступоре, откашлявшись, Дима ощутил, что ему просто нечем дышать.

Всё это вот совокупно набатом хлопнуло парня по макушке: попался! Сам прыгнул в свою погибель. Тут же, моментом, забылась и цель, зачем вообще он сюда полез. Первоочередная задача чётко встала перед глазами: выжить! Любой ценой! Это даже не цель, это инстинкт! Инстинкт выживания.

Зародившаяся паника хоть и овладела парнем, но рефлексы подсказали, что делать.

Дима перевернулся на пузо и, мельком взглянув на стены, чтобы определить, где окно и дверь, пополз к двери. Ему до жути не хотелось вставать, тянуться к окну и нырять в серый плотный и ядовитый дым. Уж лучше откроет эту долбанную дверь и выберется из ада, куда сам себя и зашвырнул. В отчаянных ситуациях тело действовало на удивление сноровисто. Несмотря на возникший звон в ушах и лёгкую потерю координации — уже сказывалось вдыхаемая отрава — он безошибочно приполз ко входу. И понял, почему орудующие бревном мужики не могут снести эту, казалось бы, хлипкую преграду.

Дверь изнутри была подпёрта бревном. Причём это бревно к полу было приколочено строительным костылём. Действуя, как укрепляющая распорка, бревно, конечно, многократно усиливало дверь. Дима с ужасом и отчаяньем дёрнул подпорку. Сидит как влитая! Гу-у-у-у-у-уп! Это снаружи опять в дверь грохнули. Ну, мужики, ну, упёртые! Дверь же только дрогнула, а подпорка ещё глубже в пол вклинилась. Нет, не пройти!

Не пройти!

Вот тут Диму и накрыло отчаяние. Загнавший сам себя в ловушку, окружённый ядовитым дымом и пекущим огнём, без шанса на спасение. Есть чему отчаяться. Лихорадочно перебирая локтями и сбивая о пол коленки, он поспешил обратно, повизгивая от ужаса.

«Где окно? Где это чёртово окно? Прочь, прочь отсюда и не сметь больше геройствовать! Куда ты полез? Ты же даже читать не умеешь! О, как охота жить!» — пулемётной очередью промелькнуло у Димы в голове. Дождь из горящей сажи, протуберанцы горького дыма, от которого уже начала кружиться голова, жарища — сверху, паром исходит мокрый шарф. Кр-р-рак! Что-то рвётся на чердаке, раскалывается и выплёвывает снопы искр. По воздуху летят чёрные и пылающие комочки. Дима не сразу признал в них мышей.

Окно призывно светится во мгле. Айтишник ползком подобрался к нему, и, сделав у самого пола глубокий вдох, смешав остатки воздуха с дымом, рывком встал на колени, перевалил верхнюю часть туловища наружу… и застыл. Он видел метушащихся людей, он видел красиво блестящие капли воды, летящие к нему от выплеснутого кем-то ведра, он видел отчаяние в глазах, видать, соседки, стоящей на крыльце дома, её перекошенный в причитаниях рот. И понимал, что всё то, зачем он сюда полез и зачем чуть не угробил свою жизнь, всё ещё внутри. Получается, зря он сюда прыгнул. Зря дышал дымом, зря чуть не погиб.

«Что? Ты? Делаешь?!» — мысленно прокричал он самому себе, но тело не обратило внимание на этот вопль. Глубокий вдох несравненно более чистого воздуха — и голова обратно нырнула вовнутрь.

«Где я видел эту кровать? Быстрей! Быстрей! Не думать! Не причитать! Ага. Вот. Одеяло это — нахрен! Отпусти её, дедуля! Сейчас и до тебя очередь… Твою ж мать, тяжёлая! Ну же! Х-ха! Не дышать! Не дыш… Ху-у-у… Кха-кха-кхаааа! Не дыш… Твою ж… Оп! Давай же, сучка, ой, блин, прости, даваааай! Ещё раз оп! Да за что ты там уцепилась? Ой, прости, бабусь, что я тебя за жопу, но так будет быстрее всего. Оп! Еееесть!»

Дима, надрываясь, стащил сухонькую на вид, но оказавшуюся такой тяжёлой бабку с кровати, в несколько семенящих шагов дотащил до проёма и, надрываясь, вскинул на остатки рамы. Потом, не церемонясь, упёрся руками ей в юбку — и вытолкал тело, не подающее признаков жизни, наружу. Внутри остались только ноги. Толкнув и их, Дима окончательно выпростал бабку во двор. Обернулся назад, чтобы сделать такой же рывок за дедом, но ноги подкосились, в сознании набатом застучало: «Вали наружу быстро!» и предательское, а может и спасительное: «Ты сделал всё, что мог!» Дима с ужасом осознал, что как бы себя ни уговаривал и сколько бы ни надеялся на чудо, но назад он всё же не полезет. «Для этого есть пожарные! — колотилось у него в мозгу. — Они его вытащат! Я и так уже…» Додумать не успел, тело вновь решило за него. Попросту перегнулось наружу через раму, а руки ничуть не задержали, а помогли.

Он свалился на лежащую кулем бабку, скатился по ней в мокрую грязь и уставился в небо. Сбоку от него серое мешалось с голубым — это вырывался дым из горящего дома. Прямо над ним в небо подымались тлеющие ошмётки. И сбоку, медленно приближаясь, летела очередная порция никчёмной здесь воды, такой искрящейся, такой красивой. И такой мокрой. С громким «плюх» она окатила Диму с ног до головы. Сознание дало сбой: Дима не проконтролировал, что нужно выходить из ускорения. Вышлось как-то само.

Звуки, как всегда в первые секунды после замедления, болезненно нахлынули. Крики, вой сирены, очередное «гуп» бревна о дверь, женский многоголосый вопль, чьи-то не в тему указания, хриплый испуганный лай, треск взрывающегося шифера, гул горящей древесины. Особо громко завопила какая-то женщина, ей вторила ещё одна.

Его схватили за руку, рванули, да так сильно, что чуть не потянули мышцы. Потом подхватили за вторую — и облака над головой резвее побежали назад.

— Отзынь, отзынь! — отпустили. Тут же на голову водопадом хлынула холодная вода. Она ослепила, сделала больно исстрадавшейся коже, но отрезвила. Дима оттолкнул вновь схватившие его руки, рванул всё ещё намотанный на него шарф, сдёрнул — и зашёлся в долгом, хриплом кашле. Он сидел, тупо уставившись в грязную землю, кашлял, сплёвывал, а в поле его зрения появлялись и исчезали туфли, кроссовки, ботинки, сапоги. Он смотрел на отражение пожара в набежавшей луже рядом с ногами, а вокруг копошились, стучали его по спине и плечам, что-то кричали в ухо, жали руку. Накинули сверху одеяло, кто-то примчался с полотенцем, женские руки сноровисто стали вытирать его мокрые волосы.

В поле зрения появилась женщина в белом халате, посмотрела зрачки, посветила фонариком, заставила вдохнуть вонючего нашатыря и почему-то приказала дать ему чай. Сама же поспешила к копошащимся рядом людям. Видать там, на широкой лавке, лежала спасённая (спасённая ли?) им бабка. Врач закричала на людей, разгоняя их:

— Воздуха! Воздуха!

Отхлынули, несколько раз чуть не наступив на Диму. Он, уже держа откуда-то взявшуюся у него в руках кружку с горячим чаем, пахнущего детством, безучастно наблюдал, как к тушению пожара приступили прорвавшиеся, наконец, пожарные. Бегали, сноровисто разматывая рукава брандспойтов. Один долбил в дверь топором на длинной рукояти, второй в противогазе сунулся в проём окна.

— Оооойииии, — как-то особенно громко раздалось чуть ли не над ухом. — Батюшки святы! Мамаоооо!

Запричитала какая-то женщина, кинувшаяся к лавке, заламывая на ходу руки.

— Мама, как же так?! Гореее тооо какоооеее! А пап… папа где? Где? Где он?

Диме стало невероятно стыдно. Так горячо стыдно, что он, будучи рядом с дедом, всё же не нашёл в себе сил и смелости попытаться спасти и его. «Я же мог! — кричал он про себя. — Почему, почему не попробовал?!»

Да, на задворках билась более разумная мысль о том, что, попытайся он вытащить из огня и деда, то с большой вероятностью, да практически со стопроцентной вероятностью там бы рядом и лёг навсегда. Что он и так чуть себя не угробил. Что он всё же спас из огня человека!

Но эта мысль пасовала перед этим криком горя. Он не мог себя заставить посмотреть на ту, которая только что лишилась отца. Хотя… может и спасут пожарные? Вряд ли, конечно. Когда он откидывал одеяло, оно уже горело, а дед лежал пластом, и рот его был открыт. Не жилец.

— Вот, его благодарите: он вашу маму из огня вытащил, — буркнула врач, деликатно оставляя наедине мать и дочь. Проходя, внимательно глянула на Диму, чем-то осталась довольна — и поспешила к пожарным, только что вытащившим тело деда из дыма.

— Дочка, — хрипло донеслось от оставшихся один на один женщин.

— Молчи, молчи, мамо, — перебила её причитающая.

— Дочя, прости. Не вышло. Мы сделали так, как договорились, но…

— Молчи, мамо, — уже зло крикнула «дочка», и последующие слова заглохли в громком нытье.

«Какого чёрта?» — зашевелился червячок подозрения у Димы. Он глянул на бабку и её дочь… и чуть было не повалился на землю, наткнувшись на взгляд, направленный на него. О, если бы взглядом можно было убивать — от «спасителя» сейчас остались бы рожки да ножки. Такой лютой ненависти, какая вылетала из глаз «дочки», он ни от кого не получал. И он узнал эту женщину! Это она, такая странная, стояла, схоронившись, за забором и напряжённо смотрела на горящий дом. Стояла и смотрела. Ждала чего-то. Напряжённо ждала.

Диму прошиб холодный пот, когда он осознал, свидетелем и невольным соучастником чего сейчас стал. «Нет, нет-нет, быть такого не может! Не может дочь так поступать с отцом и матерью! — кричало у него внутри, но тут же другой голос обвиняюще перебивал: — Вот змеюка подколодная! Да разве ж можно вот так: родных подбивать на такой грех?! Из-за чего? Из-за дома? Из-за хозяйства? Не потому ли в стоящем отдельно от всех старом маленьком домике решили уйти из жизни, а не в большом и крепком пятистенке? Да и дочь ли она им?»

Конечно, он ничего не мог доказать. Конечно, он мог ошибаться. Но разве то, что он слышал — голосовая галлюцинация? А то, что видел — зрительная?

«Как гнусно!» — Дима ощутил просто непреодолимое желание оказаться как можно дальше отсюда. От этой всей ситуации. От опостылевшего дыма, мельтешения людей, вообще — от людей подальше.

Он, наплевав на то, что могут увидеть, как он ускорился, то есть — как он пропал, перешёл в ускорение. И, всё ещё шатаясь из стороны в сторону, пошёл сквозь людскую толчею, кого-то отталкивая, кого-то обходя.

Ему было гадко, грустно и мокро. В душе вместо чувства морального удовлетворения от спасения чьей-то жизни поселилась премерзкая зловонная куча отвращения. Уже выбравшись из толчеи, вспомнил про свой рюкзак и куртку. Пришлось возвращаться и искать. С трудом, но нашёл, причём совсем не у той женщины, и куртка была с вывернутыми карманами. Отвращение стократ усилилось. «Люди! Люди, почему вы такие твари?!» — орал про себя Дима.

На пожаре с ног сбилась милиция и врачи, выискивая молодого человека, полезшего в огонь и спасшего бабушку. А этот пропавший герой, кое-как отмывшийся в общественном туалете, трясся в метро, бездумно уставившись на своё искажённое отчаянием отражение.

Игорь Владиславович Карачаров, потягивая кефир, сидел на диване и ждал без четверти полночь. Боксёрские бои супертяжеловесов он всегда любил. А когда на экране появится знакомая заставка, он сбегает к холодильнику за специально для такого случая купленным бельгийским пивом. Надо же когда-нибудь давать себе послабления. Хоть в вечер субботы.

Семья в порядке. Жена поехала на выходные за город к подруге, дочь с гулек возвращается, уже звонила. Сын давно уже вернулся и как пришёл, так и сидит у себя в комнате. Что-то с ним странное сегодня творится. Игорь, отец Димы, не видел, как его сын вернулся, он как раз в супермаркет за продуктами на неделю вперёд мотался. Но когда пришёл, на пороге почувствовал запах гари. И работала стиральная машинка. Сын был дома, сидел у себя в комнате, заперся изнутри на щеколду. Может, он проворонил что-то, что грелось на плите? Игорь быстро оббежал всю квартиру, но всё было в порядке. Не тлел нигде провод, плита была чистая, а в унитазе не валялись остатки сожжённых бумаг. Из открытого окна веяло весной, а не гарью. Больше всего запах чувствовался в ванной и прихожей. И только когда Игорь догадался понюхать куртки, то тут же наткнулся на источник: от кожанки Димы просто таки разило гарью. Он что, сжигал что-то? Одежду свою стирает. Купался, это тоже видно. Странно. Ну да ладно.

«Главное то, что сегодня дерутся тяжеловесы, никто не будет талдычить, что, мол, третья бутылка пива — это уже перебор и никто не будет ныть переключить на что-то более стоящее. Сегодня — свобода! Хе-хе.

Вот только закончится новостной блок, потом долго будет реклама, а уж потом — уж потом наступит оно самое! Ага, остались только происшествия, погода — и с новостями всё. А раз так, то схожу-ка по маленькому».

Когда Игорь вернулся в комнату, распаковывая на ходу пачку любимых чипсов с беконом, на экране мелькали пожарные, заливающие из брандспойтов горящий домик. Толпа зевак, накрытый дерюгой чей-то труп, носилки с телом, укладываемые в «скорую». Ну, всё, как обычно, впрочем. Приглушённый звук не позволял узнать историю пожара, да и не особо интересно.

«Как всегда, небось, пьянь нажралась, что-то там перевернули — и загорелось, — вяло думал Игорь, выискивая в пачке чипс позажаристей. — Вот пусть сами себя сжигают, меньше мрази останется на земле. Хм, забавно, а чего тот чувак шарфом лицо обмотал?»

На экране показывали снятую кем-то на мобильный телефон сцену, которую Игорь посчитал омерзительной: от горящего домика мужики отволакивали за руки мужика и старушку. У мужика голова была обмотана шарфом. Бабушка вообще не подавала признаков жизни. За свою не такую длинную, но насыщенную жизнь Игорь повидал многое и многих. И пожары видел, тушил даже однажды. Вот там, на пожаре, он и увидел, как из дыма вот так же выволакивали, к сожалению, уже трупы людей. Задохнулись. Напились, заснули, свалили печку с открытой спиралью на кровать, та прожгла себе путь к перине… А когда разгорелось, кто-то увидел, вызвал 01 — и приехали пожарные. Да вот спасать никого уже не надо было. Задохнулись все.

Что там диктор рассказывал, слышно не было. Но почему-то потом укрупнено показали этого молодого человека, уже без шарфа. Качество снимка было ужасным: делалось в движении, а потому смыто. Но и того, что видно, хватило с головой, чтобы поперхнуться и закашляться. На экране был его сын! Его Дима!

«Нет, не может быть! Этот парень просто похож на него — и всё. Не может мой сын быть одним из них! Это ведь… притон, это ведь… алкашня и нарики!»

Игорь оглянулся в поисках пульта, чтобы сделать погромче, как всегда, не нашёл, бросился к самому телевизору, но увы, сюжет уже сменился иным. Тогда он опрометью бросился в ванную, где, развешенные на верёвках, сохли недавно постиранные вещи Димы. «Вот она рубашка, такая же, как у того парня в телевизоре. А вот и шарф тот! И от куртки разит! И похож он на моего сына! Так что же, получается, мой сын… алкоголик? Или хуже того — наркоман?!»

Эта мысль, додуманная уже в зале, невольно подкосила, он сел на быльце кресла и бездумно уставился на экран телевизора, где один дебильный рекламный ролик сменялся следующим.

«Ах ты ж ёкарный бабай! Точно! Это ещё тогда началось, пару месяцев назад, когда он подрался с пацанами со двора. Ну, так сказал… или не сказал? И с пацанами ли? Может, с наркоманами? Да точно, с нариками долбанными накуролесился, потом в грязи где-то там повалялся! Идрить-колотить! Да чтоб его…

Но он же приходит домой не пьяный! Уж я-то запах учую, на рабочих как ищейка настроен. У меня под хмельком не поработаешь. Вот и он. Не пьёт же! Значит, точно колется. Ах ты ж мать-перемать! Или таблетки какие-то глотает. Как их… барбитураты и амфетамины. ЭлЭсДэ. Наглотается — и валяется где-то в отключке. На работу, видать, совсем болт забил. Даже вот худеть начал. От наркоты худеют, кажись.

Нет, нельзя это спускать на тормозах. «На тормозах»? Ха! Да если он ширяется, я его урою! Сначала пропьёт, то есть проколет всё свою зарплату, потом назанимает тучу денег, потом всё, что в комнате, вынесет, а потом и за наше всё возьмётся… Щаз! Ага, вот так и отдам всё то, что годами нажито… но сын ведь! Не хухры-мухры с района.

Надо что-то делать. Жене, что ли, позвонить, посоветоваться? Или просто подождать, когда вернётся, и тогда вместе решим. Нет, ну надо же, а мы собирались ему взять в съём квартиру. Мол, начал жить самостоятельно, предоставим все условия. А он там притон устроит!

А может, я ошибаюсь? Может, всё совсем не так, как я думаю? Накрутил себя… Точно! Пойду — и спрошу. В лоб. И в глаза буду смотреть. Он, помнится, этого не любит. Вот и выведу его на откровенный разговор… Блин, а мандраж откуда? Что, сына забоялся? Неееет, забоялся того, что правдой всё окажется… Да к чёрту!»

Дабы не тянуть кота за, так казать, тестикулы, Игорь решительно направился к комнате сына и громко постучал в дверь. Так и хотелось не рукой и не постучать, а с ноги и напрочь! А вдруг он там свои таблетки сейчас перепрятывает?!

Но не прошло и пары секунд, как послышалось шорканье, клацнула защёлка — и дверь распахнулась. В комнате царил полумрак, на экране монитора двигались фигурки и бежали строки чата. «Чадо» как всегда рубилось в свои дебильные онлайн-игрушки. Игорь буркнул:

— Можно войти? — и, отодвинув плечом сына, вломился в комнату. Вообще, он такого себе не позволял, они давным-давно заключили между собой паритет о личном пространстве. Но обстоятельства вынуждали, да и вот таким поступком он как бы говорил сыну, что причина визита — серьёзная.

Дима был несколько обескуражен, запоздало ответил «Да, конечно», аккуратно прикрыл дверь и приглашающее показал на кресло, мол, присаживайся. Поджав губы, глянул на экран монитора, где уже появились в чате строчки, адресованные ему. С большим количеством восклицательных знаков. У них сейчас был рейд, и визит отца просто сводил на нет все те достижения, что на этот момент образовались у их клана. Дима досадливо нажал на кнопку выключения монитора и присел в свою очередь на кровать.

— Что ты хотел у меня спросить?

Игорь, как ни темно в комнате было, всё же заметил красные кляксы у сына на лице. Не говоря ни слова, он щёлкнул выключателем — и от люстры брызнул яркий свет трёх ламп. Дима зажмурился и отвернулся, но отец всё же заметил красные пятна на лице и шее. Да и на руке тоже. Смазанные чем-то.

— Что это? — вместо того вопроса, что хотел задать первым, спросил отец.

— Это? Что «это»? Ах, это… — сын вроде как удивлённо уставился на пятна. Несмело взглянул на отца, прожигающего его взглядом, тут же отвёл глаза. Видно же, что юлит и ищет оправдания, но не находит. — Это… аллергия!

— Аллергия? — разочаровано переспросил отец. «Врёт! Врёт нагло, в глаза! Это ли не подтверждение вины? Какой вины? Ну, что он — наркоман!.. Надо усилить давление». — Какая такая аллергия? У тебя же никогда не было аллергии!

Сын только развёл руками, мол, не было — и возникла.

«Ах ты мелкий шкодник! Издеваться над отцом надумал?»

— Я всё знаю! — рявкнул Игорь. — Ну-ка, рассказывай давай!

Дима лихорадочно размышлял. «Что он знает? Откуда узнал? Как я прокололся, где? Ой да боже ж мой, у меня столько возможностей попервой попасться на глаза было! И Катюха могла проболтаться про тот мой прыжок… а что прыжок? Она ничего и не видела и не знает. Может, он меня выследил на недострое. Но кто ему сказал?! Кстати, и что именно сказал? А может, действительно, пора? Пора раскрыть карты. Всегда нужно иметь крепкую базу и надёжный тыл. Когда отец тебя понимает и прикрывает в случае чего — это многого стоит. Да и сколько можно обманывать и таить от них всё? А может я своей способностью ему помогу конкретно? В чём? Да какая нафиг разница. Он же мой папа! Во всём помогу! Надо решаться».

В то же время, когда Дима медлил и всё не осмеливался произнести слов признания, Игорь в душе закипал. «Ты смотри, как его колбасит. Ой, сынуля, грешки у тебя за душой немаленькие. Что же ты скрываешь? Если человека убил, засажу в тюрьму! Собственноручно привезу в участок — и сдам полиции! Вот, вот, рожает что-то. Ну, что ты мне расскажешь, сынок?»

— Пап… па, я могу ускоряться и двигаться в сто раз быстрее любого человека! Ну, не в сто раз, а пока в семьдесят пять, но это не предел, и я точно знаю, что смогу и… что?

Пока он говорил свою признательную речь, видел, как наливается кровью лицо отца. Это нехорошо, это очень нехорошо: папа в гневе страшен. «Какого чёрта он сердится? Я же сознался во всём! Я же раскрыл ему свой секрет, сделал то, что он хочет!»

— Что за чушь ты мне тут мелешь, мля? — прорвало отца. — Какое нахрен ускорение, какой дури ты обкурился? — он разразился трёхэтажным матом, которым словно пощёчиной огрел сына. — Ну-ка, закатай рукава!

— Рукава? Зачем? — не понял Дима. Гнев отца, обрушившийся на него так внезапно, совсем выбил из колеи. Но тут пришла догадка. — Пап, но я же…

— Закатывай!!! — во весь голос проорал отец. Дима с удивлением заметил, что кулаки отца сжались, словно он едва сдерживал себя, чтобы не ударить сына. Это испугало больше всего: отец вообще не поднимал на него руки. Никогда. Мама могла отвесить полновесного леща, особенно когда он ещё в школе учился и приносил домой не совсем приятные оценки, но отец… никогда! Обида больно ударила по сердцу, увлажнила глаза, он сник и покорился. Молча закатал рукава рубашки, явил отцу совсем не исколотые руки.

— Я не наркоман, — тихо сказал он.

— А теперь задери штаны! — рявкнул отец. И тут сын безропотно подчинился, показал чистые, не исколотые ноги.

— Трусы снимать? — как-то очень спокойно и ровно спросил его Дима.

— Трусы? Зачем? — не понял отец.

— Говорят, туда тоже наркоманы колют. Прямо в яйца.

Игорь вспыхнул пуще прежнего. «Этот щенок ещё издевается?» Но в глазах у сына не было издёвки или презрения. Поруганная гордость была, отрешённость какая-то, даже безразличие, а надменности или глумления — нет, не было. Это как-то сразу его подкосило. Дима на вид не был заторможен, а на теле не было следов уколов. Значит, до тяжёлых наркотиков дело, слава богу, ещё не дошло. Но это не исключает того, что он мог пить всякие таблетки. Хотя… они ведь тоже должны иметь какие-то последствия?

— Трусы? Нет, трусы не надо, — Игорь резко развернулся, пошёл на выход, но так же резко развернулся, уставил обличительно палец на сына, стоящего столбом всё там же. — Не дай бог!!! — Рявкнул он. — Вот этими руками!!!

И вышел вон, громко хлопнув дверью.

На душе было гадко и противно. Сын его обманывал. Сын говорил всякую чушь, а значит — обманывал. Предатель! Взрастил, понимаешь! Змеюку подколодную.

Совсем забыл спросить о пожаре и роли в нём Димы, как-то вытиснилось на задний план. Он совершенно не ожидал такого всплеска агрессии по отношению к собственному сыну. Но почему-то и мысли не возникло, что поступил неправильно.

Открыл холодильник, но рука потянулась не к пиву, а к початой бутылке водки.

А Дима лежал на кровати, пустыми глазами уставившись в потолок, и серьёзно думал, что нужно с квартиры съезжать на вольные хлеба.

Между отцом и сыном пробежала чёрная кошка. Это было заметно невооружённым взглядом и больно ударило по женщинам. Катюха осторожно попыталась выяснить у брата, в чём дело, но тот только отмахнулся. Прямолинейная же мать не стала откладывать дело в долгий ящик, затянула всех в зал и устроила разнос обоим. Отец вновь кидал обвинениями в адрес сына, мол, наркоман. Дима же решил теперь ни в коем случае не говорить родным о своей суперспособности. Вновь продемонстрировал чистое тело, выявил готовность в любое время пройти наркоконтроль. Тогда отец выдвинул последний аргумент, мол, видел сюжет, как горел наркопритон, и как из того притона вытащили Диму. В подтверждение своей версии притащил всё ещё попахивающую гарью куртку. Сын насупился, обиженный, насколько извратили его всё же благие действия. Не станешь же им рассказывать, как сиганул в огонь, как вытащил бабку, как оказалось, что всё это зря. Не поверят, да и… да и ненужно. Не нужен им сын-герой. Им нужно более привычное. Им надоели необычности, творящиеся с сыном и братом. Если он всё так же будет плодить не свойственное ему и его действиям события, они все заподозрят в нём чуждость, отвернутся от него. Они ещё не готовы к изменениям, что уже произошли.

— Я… я действительно был на пожаре. Там действительно меня сняли… Но то был не наркопритон. Хотя, может и наркопритон, но я о нём ничего не знаю. Мы просто шли мимо, увидели пожар — и решили помочь.

— Кто «мы»? — маме всё нужно было знать.

— Да мы… с пацанами. Ты их не знаешь.

— Куда шли-то? Это ж частный сектор! Там же одни цыгане, что наркотики и самогон продают! — это уже отец.

— Не только, — потупил взор Дима. «Врать — так врать», решил он.

— А что ещё? — не поняла мама.

— Димка по бабам бегал, — захихикала Катька.

— По ба… тю! — всплеснула руками мама. А ведь действительно в таком случае всё сходилось. — Кобель несчастный!

Дима залился краской и старательно делал вид, что ему безмерно стыдно. Ему и так было стыдно: двадцать два года — и девственник. Уже ведь и деньги зарабатывает, мог бы и проститутку снять, но всё робел и не решался. Ему казалось, что проститутки непременно больны всеми венерическими болезнями и обязательно СПИДом.

Обстановка кардинальным образом изменилась, заговорили все, каждый — своё. Мама и Катька вовсю вспоминали знакомых девиц и напропалую разрисовывали их прелести, по-семейному подшучивая над красным от стыда Димой. Потом, наконец, отец пересилил себя, встал — и попросил у сына прощения. Естественно, Дима простил. Это был трогательный момент, и мама даже всплакнула, обняв каждого так, что рёбра затрещали. И отвесив обоим подзатыльники.

О пожаре все враз забыли. И даже о том, что сына и брата вроде бы искали через ролик по телевидению. Зачем искали, с какой целью? Дима об этом совсем не знал.

Жизнь продолжалась. Обрастая новыми границами, ограничениями — и новыми возможностями.

Псих сидел напротив привставшего, то есть всё ещё привстающего бизнесмена, к которому с «дружеским» визитом наведалась так сказать карательная ячейка организации.

Бизнесмен посмел усомниться в несомненной прибыльности и искренности предложения Саввы. У него, бизнесмена этого, никто не требовал денег. Никто не брал в заложники родных. Никто даже не угрожал. Вежливо попросили разделить свою часть акций одного из достаточно перспективных предприятий. Коготок запустить в акционерный фонд, он потянет за собой всё тело. Не согласился бизнесмен. Что ж, пришло время более строгого увещевления.

Это была рядовая акция. Можно сказать, рутина. В «организации Саввы» роли и до прихода в неё Маладиевских были уже распределены. Каждый знал свой фронт работ и обязанностей. Потому организация и была такой прочной. Кстати, о названии. Кто-то из конкурентов прозывал Савву просто бандитом, а людей из его окружения сводил в шайку. Но сам Савва как-то болезненно реагировал на криминальные ассоциации, которые с ним связывали. О нет, для него это было слишком мелко. Не с простой шайкой он хотел, чтобы его ассоциировали. И не с преступной группировкой. В самом деле, конечная цель его стремлений — стать как минимум тайным советником вождя. Какого вождя, он ещё не решил. То ли одно из крупнейших олигархов, то ли влиться в политику именно таким макаром: тайно, с чёрного входа, не размениваясь на мелочи, не с грузом сомнительной славы мелких преступников или просто безбашенных беспредельщиков. Нет. Тут надо тоньше. И в то же время — жёстче. Впрочем, кроме Саввы всей полноты его задумки не знал никто, даже его побратим Илья. И всё же, среди своих было принято называться «организация». Не шайка, не ОПГ, а — «организация». Так солидней. И загадочней.

Ну так вот. На «акции внушения» выдвигались обычно Псих и Асассин. Иногда достаточно было и Асассина, особенно, если предполагалась месть или устрашение. Но вот одного Валеру-дурачка на такие задания никто и не думал отправлять. А сдержать его мог только Асассин.

До недавнего времени.

Теперь сдержать агрессию и жестокость Психа могла и Кошка Инга. Как-то так с первой их акции повелось.

Тогда сама акция предполагалась даже не для конкурентов, а для Маладиевских. Для одной из них — для Инги. Чтобы, понимаешь, показать, что организация не шутит и со своими врагами и предателями может расквитаться более чем болезненно. Чтобы эту нехитрую мысль Инга довела до своих родителей.

Тогда тоже «от организации» их было трое, и они так же наведались в гости к какому-то мелкому бизнесмену. Савва подписался крышевать одного из вынужденных партнёров. То ли партнёр этот хорошо обслуживал их, организации, автопарк, а на него наехал какой-то местный бандит, и Савва решил наказать наехавшего. То ли ещё что-то в этом роде. Предстояло внушить бандитам, что они, мол, не правы.

Не было никаких кабинетов, пиджаков, обмена нотами протеста и т. д. Не того пошиба люди, не того полёта отношения. Не было и загородных вилл или крутых закрытых ресторанов «для своих». Не того уровня встреча.

Была просто «стрелка», на которую приехала братва на двух джипах от конкурентов и от Саввы — трое человек. Ну, три с половиной. Из этих трёх с половиной двое были словно из сиротского приюта: на вид лет по шестнадцать, да ещё и девка среди них. И собака. Бандюганы переглянулись — и рассмеялись. На что Псих тут же психанул — и достал из-за пояса верную бейсбольную биту. Утирая слёзы от смеха, бандиты решили его напугать — и один из них вынул пистолет. С этого момента всё перестало идти по их сценарию. Да в принципе ничего и не шло по их сценарию: все возможные действия бандитов расписали на кратком совещании до акции Асассин и Псих. То есть, Асассин, конечно. Псих только размахивал своей дубиной и кричал, что всех порвёт, смотрел бешеными глазами на подозрительно спокойную, а потому и непонятную, даже пугающую Ингу.

Вообще, девушка вела себя совсем не так, как должна вести в её положении — положении заложницы и вынужденной соратницы. Она должна была всё время трястись от страха и смотреть — уж на Психа точно — с ужасом, ожидая от него постоянно агрессии, насилия. Должна подчиняться уже просто находясь рядом! А она не подчинялась. И не боялась. Смотрела на него не со страхом, нет, но и не презрительно. С интересом, может быть. Как изучают, скажем, гиену, находясь при этом за толстым стеклом и с электрошокером в кармане. Когда выверты Психа ей надоедали, она просто закатывала глаза. Словно нянечка капризного и разбалованного ребёнка. Психу её поведение не нравилось, но он не трогал девушку. Приказ шефа, наказ Ильи, и главное — просьба Асассина. Он и не трогал. Так, словесно попугивал, строил козу, шипел злобно, даже порой замахивался битой. Но и только.

Ну и вот. На совещании до «стрелки» Асассин, этот коренастых страшный дядька с ужасными шрамами на лице, перекособоченный на один бок и подволакивающий, когда ходил, ногу, погладил Ингу по голове и просто так сказал:

— Ты, дочка, когда они пулять начнут, отойди в сторонку, так, чтобы по тебе не попали урки. А уж мы с Валероном их чутка того… поломаем. Только далече не отходи.

Тут он улыбнулся, и Инга, как всегда, вздрогнула от его улыбки. Так щерится, наверное, сама Смерть. Такой же мёртвый блеск и в беньках его собаки, когда та выходила на тропу войны. Уж сколько раз Инга попадала в передряги, и не раз сама ходила по краю, но этот взгляд, этот человек — от него бросало в дрожь при одной только мысли, что что-то сделаешь не так, как им наказано и наступит время расплаты…

И вот когда бандит вытащил из-за пояса скромный травмат, переделанный, скорее всего, в боевой, настало «время Ч», как называл его Асассин. Члены организации все перешли в ускоренное состояние, каждый — по-своему, тут же синхронизировали своё время жизни по загодя оставленному чуть в сторонке старому, даже древнему, будильнику. Просчитаешь про себя до тридцати, пока секундная стрелка перескочит на одно деление — значит, вошёл в то самое состояние, что запланировано.

Получилось более чем хорошо. Инга покорно отошла в сторонку шагов на пятнадцать, оказавшись за спиной у бандитов, а Асассин и Псих деловито стали прохаживаться среди застывших и скрюченных в смехе противников. Вначале старший их группы зачем-то на бандите распахивал грудь и смотрел, что на его шее понавешано. Если какой-то амулет или ничего, то кивал Психу на ноги. Если на шее обнаруживался крестик, то сам коротким, но очень мощным тычком кастета в челюсть отправлял человека в гарантированный нокдаун.

Тот, кто попадал под раздачу Психу, через несколько секунд уже просто не мог ходить. Как минимум на месяц — два. Валера просто ломал ему ноги. Причём делал это с явным наслаждением, красуясь перед Ингой. Бросая на неё хищные, уничтожающие взгляды. Мол, смотри, что с тобой будет, если пойдёшь против нас. На это, видать, и была рассчитана акция устрашения.

Ускоренные обошли всех, не оставив без внимания и водителей, и тех, кто остался на заднем сидении машин. Найденное оружие изымалось и складывалось в мешок. Туда же отправлялись и деньги. Ключи от машин были заброшены далеко, а шины Асассин неспешно проколол громадным тесаком, что всегда таскал с собой.

Остался только один человек, которого ещё не «наказали». Тот, кто и начал всю заварушку. С пистолетом, из которого Асассин вынул обойму и выщелкнул патрон из ствола. Действительно, боевой. Вначале он опять-таки проверил шею бедолаги и обнаружил лишь золотую цепочку. Этого, поднявшего на них руку, Псих должен был «наказать» особо жестоко. За то, что посмел. В устрашение и назидание, так сказать.

Он опять глумливо посмотрел на Ингу, раздражённо дёрнул плечом: девушка ни разу не вскрикнула от ужаса происходящего, ни разу не отвернулась и не закрыла уши, когда с мерзким хрустом его бита ломала очередную кость. Она рассеянно смотрела за их действиями и пару раз даже чуть ли не демонстративно зевнула. Асассин порой бросал на неё насмешливые взгляды и хмыкал в седую щетину, а вот Психа это неадекватное поведение выводило из себя!

Может, потому он тогда и ожесточился больше «обычного» своего состояния. Он с битой наперевес несколько раз обошёл свою последнюю будущую жертву, глядя то на него, посмевшего ему угрожать, то на Ингу, которая — единственная из девушек — смела его не бояться. Бита дрожала в его руках от еле сдерживаемой ярости. Так показалось бы любому.

Но вдруг Инга сорвалась с места, в два почти неуловимых глазом прыжка очутилась рядом с Валерой, глянула ему прямо в глаза, да так, что тот просто застыл на месте, схватилась за бейсбольную биту и играючи выдрала из рук остолбеневшего Психа. Всё это произошло буквально за пару секунд. Заворчала и насторожилась овчарка, до сих пор просто прохаживающаяся меж остолбеневших в замедлении людей. Сощурил глаза Асассин, его рука сделала движение к поясу, где был приторочен метательный нож, волосы на его затылке стали подниматься торчком.

А Инга, развернувшись на каблуках, со всего размаху опустила биту прямо на кисть «бандита с пистолетом». Хрусь! И по второй кисти! Хрусь! Снова разворот на каблуках, втиснула остолбеневшему от такой наглости Психу в руки в руки его же биту, процедила прямо в лицо:

— Долго думаешь!

И, повернувшись спиной к Валере, спокойно отошла в сторону.

Овчарка Альва непонимающе смотрела на девушку, на Психа, на хозяина, наконец: что делать-то? Всё ли в порядке? Почему Псих так и стоит с битой, глупо смотрит то на неё, то на Ингу и не знает, что делать и как себя дальше вести? И почему ты, хозяин, так рассмеялся, что аж сел на асфальт, потому что ноги не держат? Ты поиграть хочешь?

В общем, это внезапное событие довольно круто поменяло отношение к Инге. Псих перестал вызывающе вести себя по отношению к девушке, но не мог смириться, что она всё ещё никак не научится его бояться. Он привык не сдерживать эмоции, и у него всегда с этим были проблемы. С детства. Трудно сказать, что было причиной лёгкого помешательства Валеры, и из-за этого ли у него появилась способность уходить от всех и вся в свой собственный мир, где нет места людям, где они кажутся застывшими манекенами. Где с ними можно сделать всё, что угодно. Трудно, потому что никто не знал, где же прошло детство и юность Психа.

Илья вообще случайно его обнаружил на задворках рынка. Их с Саввой охранной фирме (когда они ещё занимались этим легальным бизнесом) поступила заявка от местного торгового князька, мол, кто-то или что-то терроризирует округу, совсем житья нет. Портит продукты, бьёт стёкла, насилует вечером и утром случайных покупательниц. Причём насилует жестоко, быстро и всегда очень болезненно. Говорят даже, что не человек это, а дух, потому что никто его не видит, лишь иногда — смутная тень. Да отпечатки пальцев, в обилии встречающиеся на жертвах. Отпечатки не присутствующие в базе данных полиции. Ну, и сперма — а та чаще в жертвах. Илья решил подловить насильника, выслеживал целую неделю, несколько раз чуть не поймал, да странный «дух» исчезал быстрее, чем падали на пол все осколки очередного разбиваемого им окна. Это и навело Спеца на мысль, что он имеет дело с таким же ускоренным, как и он сам. Решил сутки посидеть на рынке в, как он называл, «в скорости полёта РПГ». И таки выследил этого грязного дикого урбан-маугли, в очередной раз вышедшего на охоту. Так Валера-Псих вошёл в организацию.

Но многие привычки его не изменились. Он всё так же, вопреки запретам Ильи и Саввы, когда хотел, когда звала его неуёмная похоть, насиловал женщин. Пусть теперь вовсю пользовался лубрикантами и презервативами, но всё равно: насилуемая не ожидающая ничего подобного женщина или девушка, конечно, не была готова, и испытывала дикую боль, чаще всего — получала травмы. В этом плане Псих был настоящем подонком.

И вот, не сумев заставить себя бояться морально и физически, Псих решил прибегнуть к насилию сексуальному. Он подстерёг Ингу в тёмном переулке, напал на неё со спины, попытался выкрутить руку, но вдруг произошло непредвиденное и малопонятное. Младшая Маладиевская не только умудрилась за секунду вывернуться, но и взяла Психа в такой жёсткий и болезненный захват, что чуть не переломала Валере позвоночник. Откуда у неё, хрупкой на вид девчонке, такие силы и гибкость, насильник не смог понять. И при этом, сидя на орущем от боли Психе, Инга умудрилась не то что не запыхаться, но и оставаться спокойной, будто каждый день на неё напрыгивают из-за угла насильники. Впрочем, даже не это изумило Валеру больше всего. Девушка, обозначив, кто из них сильнее и быстрее, не стала доводить дело до конца. Она его попросту отпустила. А потом, спокойно стоя от него, вздрагивающего от страха и унижения, в двух шагах, попросту протянула ему руку и спросила: «Мир?»

Он в тот момент стоял на лезвии, и падение в одну сторону привело бы вновь к одичанию, бегству, страху. Инга превращалась бы в страх, ужас и — олицетворение ненависти, маячила бы за каждым углом и виделась в каждой девушке или женщине. Непонятно, к чему привело бы это состояние, но точно к самому худшему. На другой стороне всё же была жизнь в организации, а Инга — вот такая, как здесь и сейчас, не как жертва и «одна из десятков», униженная и обесчещенная, а как сестра и приятельница. Как та, которую нужно слушать, но и — оберегать. Та, которой у него никогда не было… И Валера выбрал вторую сторону.

Теперь же доходило до крайностей, но уже другого толка: теперь Псих частенько брал на себя функцию охранника и кидался на всех и каждого, кто просто оказывался на пути у Инги, неважно, в каком они были состоянии и куда направлялись. Излишняя агрессия и похоть никуда не ушли, но трансформировались в чрезмерную подозрительность и болезненную привязанность к Инге. Несколько раз он перегнул палку в своей ревности, да так, что девушке вновь пришлось вправлять ему мозги на предмет, что она хоть и не его жертва, но и не его собственность. Свободы, дай мне больше свободы!

Вот так постепенно всё и устаканилось. Он себя назначил её старшим братом, хоть и старше — по общепринятому времени — был всего на два года. Она имела странное влияние на него, умудрялась строить и управлять его действиями, не раня его раздутого самолюбия.

В организации Саввы Инга стала шпионом и смотрителем, курьером и приманкой. Эдаким вездесущим связным звеном.

Однажды после очередной акции-экспоприации, на которой они — Инга и Валера — «работали» вдвоём, девушка решила спросить об Асассине, мол, кто это такой вообще. Уж больно страшный мужик. И непростой на вид.

Валера сначала пожимал плечами и отбуркивался, мол, а чё о нём говорить, совсем он даже о нём ничего не знает и т. д. Но Инга прильнула к парню, шлёпнула по тут же прыгнувшей на попу руке, провела ладошкой по щеке и нежно так на ушко прошептала:

— Ну пожалуйста. Валерка, я тебя прошу.

Псих тут же сдулся, покраснел.

— А я чо, я ничо, — буркнул под нос, но потом из одной мало присущей для него модели поведения типа «смущение» «переплыл» в другую такую же мало присущую: он стал необычайно серьёзным.

— Василий… Его зовут Василий. А ещё Меченый. Среди нас, сама знаешь — Асассин. Он сам никому ничего о себе не рассказывает. Но однажды Илья как-то проболтался, что Васька — бывший вертухай на зоне. Ну, надсмотрщик.

— Я знаю, кто такие вертухаи, — подстегнула вдруг замолчавшего Психа Инга.

— Да. Ну вот он какой-то неправильный вертухай. Был. Честный какой-то. Как это говорят… прин-ци-пи-альный. Да. Ну, дурак, короче, — тут Псих боязливо посмотрел во все стороны. Не стоит ли где рядом Асассин и не слушает ли их беседу? — Был он, короче, как палка в горле. Или кость в колесе. Или как там говорят? В общем, всякие там правила на зоне, что между зеками и охраной, не блюл. Не блюдил. Блюдил, хехе, во словечко-то.

— Ты не отвлекайся, — Инга ткнула ему кулачком в бок.

— Ай. Ну, а я чо? Короч, к зекам он был строгим, а перед начальством не пресмыкался… Слушай, а что такое «пресмыкался»? Илья ото как сказал, я тебе и говорю, а что это за хрень такая? Ай, понял, всё, всё, продолжаю. В общем, был он там одиночкой, всем гадил своей независимостью. Только собака его поддерживала. Альва. И зеки решили его слить в утиль. Даже не так. Все решили его в утиль слить. Могли уволить, но уркаганы купили его жизнь у начальства. И в одну ночь их — Ваську и Альву — убили.

— Как — убили?

— Забили до смерти. А потом ножами искромсали — видела его шрамы?

— Да я не про это. Как так «убили»? Он же живой! И собака живая.

Псих развёл руки и губами выдал неприличный звук.

— А хрен ли я знаю? Значит, всё же не до конца убили. Но медики, как осмотрели их тела, сказали везти в морг. Только вот до морга трупы Васьки и Альвы не доехали. Вообще «скорая» пропала по дороге.

— Сказки какие-то.

— Ага, сказки. Только ты найди в своём этом Интернете про бунт на зоне номер 178. Если вообще что-то найдёшь. Секретная тайна, да-да! Ай! Не щепайся. Короче, Васька, хотя не, уже не Васька — Меченый вернулся на зону. Не служить дальше, не. Наказать тех, кто его убил. Ну, почти убил. Зеки, охрана — все под раздачу попали. Как так получилось? Да хрен его. Вот таким он уж был, как и мы с тобой — вот и получилось у него. Творил, понимаешь, правосудие именем Господа нашего Иисуса Христа. Заметила, что он перед, как сам говорит, наказанием, смотрит, верующий человек или нет? Ну так вот Илья говорил, что его, истекающего кровью, с почти дохлой собакой на руках, обнаружили на пороге монастыря монахи — и выходили его. Молитвой, примочками, какими-то дедовскими рецептами. Там-то Меченый и окончательно сдвинулся по фазе. Мало того, что он стал таким же быстрым, как и вот мы все, он и его собака, так это ещё не всё. Он, короче, прикинь, думает, что — меч в руке Архангела Михаила, который должен разить грешников. Всех этих продажных политиков, ушлых бизнесменов, бандюганов.

— Чего ж он…

— Чё? Чё он нас не мочканёт? Ну, меня он считает блаженным каким-то. Илью — соратником, Савву — партнёром, а к вам присматривается.

— Партнёром?

— Ну у них там типа договора. Савва ему даёт наводку на очередного «грешника», а Асассин сам как хочет, так и поступает с ним. Асассин сам не может выяснить, кто достоин наказания, а кто — нет, тут ему Савва и помогает.

— Вот даже как.

— Ага. А ты ему, Кися, понравилась, — Псих, плотоядно облизнувшись, горящими похотью глазами уставился на её гибкую фигурку.

Подыгрывая ему и ещё больше распаляя, Инга как можно более сексуально выгнулась, потянулась, мррр-мявкнула, и вдруг с места в карьер метнулась по улице, крикнув:

— Догоняй!

С охотничьим воплем Валера метнулся за гибкой недоступной «младшей сестрёнкой». Его вопли быстро смолкли, растворившись в переулках.

И только после этого на крыше гаража, под которым как раз вели беседу парень и девушка, грюкнуло, звякнуло — и на землю спрыгнул, а, скорее, спланировал, коренастый, почти квадратный мужичара. Тут же к нему подбежала большая овчарка. Мужик потрепал ту по холке, глянул в сторону, куда скрылись Псих и Кошка, ухмыльнулся половинкой рта.

— Крысята, — буркнул он незлобно. Его не особо волновало то, что о нём говорят и его за глаза обсуждают. Его больше заботила то, что он увидел сегодня. Нового ускоренного. Молодого парня, который рылся в карманах у посетителей казино. Грешник ведь. Наказать бы. Но не всё так просто. Асассин наблюдал за ним сегодня весь день. И видел, как этот парень полез в окно горящего здания и даже вынес оттуда человека. Так грешник он или спаситель? Нужно его наказать или подставить плечо? Асассин думал, и мысли его были непросты.