Глава 7

Никогда раньше у меня и мысли не было, что окажусь за решеткой. Пока везли в сером «воронке» с зарешеченными окнами, а потом вели под конвоем по темным коридорам, переживал далеко не лучшие эмоции. Вся атмосфера мрачного заведения, неопределенность положения давили на меня, наводили тревогу и беспокойство. Да и слышал от бывалых людей, читал в книгах о криминальном мире — их в последние годы расплодилось множество, о суровых отношениях в застенках, царящем там беспределе. Так что не ожидал ничего хорошего для себя в подобном учреждении. Всеми силами старался держать себя невозмутимо, но внутри все дрожало от неприятного волнения. В таком состоянии шел впереди надзирателя с заведенными за спину руками, пока конвоир не приказал остановиться и встать лицом к стене.

Слышал скрежет отпираемого замка, лязг запоров, скрип открываемой двери. Все эти звуки рвали и без того натянутые нервы, но терпел, знал — только самообладание поможет мне в обращении как с заключенными, так и персоналом СИЗО. По команде надзирателя — здесь его называют контролером, оторвался от стены и вошел в камеру, услышал, как сразу за мной захлопнулась дверь. Увидел стоящие вдоль стен в два яруса металлические кровати, на них сидели по двое, даже по трое — как в плацкартном вагоне. Только у окна вольно расположилась несколько человек — по-видимому, «блатные». В переполненной камере стояли вонь и духота, в носу даже засвербело от здешних ароматов.


В камере СИЗО.


Стоя у двери, поздоровался со всеми. Проходить дальше не стал, ожидал приглашения смотрящего — авторитетного заключенного, следящего за порядком в камере — «хате». Лежащего на полу полотенца или других «подлянок», о которых слышал еще пацаном от побывавших в подобных местах, не увидел. Но держался настороже, меня сейчас будут «прощупывать» — проверять, чего я стою. Против ожидания, никаких провокаций не последовало, один из блатных позвал меня к смотрящему — пожилому мужчине самой обычной внешности. Такого на улице примешь за почтенного врача или учителя. Да и говорил он нормальным языком, без уголовной «фени». Стал расспрашивать — кто такой, по какой статье иду, сидел ли раньше. Спросил еще — проходил ли по какому-нибудь делу свидетелем или потерпевшим.

Отвечал ему не спеша, продумывая каждое слово. Наверное, мои ответы показались ему достаточно убедительными и исчерпывающими, он благосклонно произнес свой вывод:

— Хлопец ты, я вижу, неплохой. Держишься уважительно. Да и за стоящее дело сел. Можешь занимать вот ту шконку. Чтобы не было у тебя косяков, переговори с людьми о наших порядках и следуй им. Тогда все у тебя будет нормально. Все, иди.

Как ни странно, именно с заключенными у меня сложились в целом терпимые отношения — я не влезал в чужие дела, ко мне также не приставали с какими-то предъявами. Может быть, мне повезло, что смотрящий установил здесь жесткий порядок, конечно, по своим — воровским, понятиям. Но беспредела в камере не допускал. Ни драк, ни подстав не было, хотя конфликты среди сидельцев происходили — кто-то кого-то нечаянно задел или уронил чью-то вещь, сказал лишнее. Но они решались быстро — подручные смотрящего тут же гасили возникшие страсти, мир и порядок на хате восстанавливались. Так что, если ведешь себя нормально — выполняешь вполне разумные правила, никого не оскорбляешь — словом или поступком, то и к тебе относятся также.

А вот со стороны администрации СИЗО встретил прессование — давление на меня всякими способами, чтобы вынудить признать свою вину. На следующий день после первого допроса вновь вызвали к следователю. Только увидел за столом не прежнего, капитана, а помоложе — лет около тридцати, с погонами старшего лейтенанта. После первых формальностей он почти сразу перешел к угрозам:

— Так, подследственный Максимов, скажу прямо — долго возиться с тобой я не собираюсь. Сейчас же напишешь признание. И не упирайся, все доказательства твоего преступления есть — заявления потерпевших, медицинское заключение о нанесенных их травмах, показания свидетелей. Если откажешься, то сильно пожалеешь. Уж можешь поверить — легко от меня не отделаешься!

И без этих слов видел, что передо мной садист — его аура носила серый оттенок, такой я видел у пациентов клиники именно с подобными отклонениями психики. Меня внутри передернуло — попасть в руки живодера не пожелаешь и врагу своему! Переборол охвативший на секунду ужас, лихорадочно стал искать выход из непростой ситуации. Применять свое внушение мог раз, другой, но рассчитывать только на него не видел смысла — сложившаяся система правосудия не остановится, пока не раздавит меня. Надеялся на Мельника, что он подключит соответствующие органы. Но еще неизвестно, когда это произойдет, да и полагаться полностью на помощь кого-либо нельзя — обстоятельства могут сложиться непредсказуемо. Надо думать, что можно предпринять самому для собственного спасения.

Времени на размышление следователь не оставил — снял с себя китель, повесил на спинку стула и направился вокруг стола ко мне. «Будет бить» — эта очевидная мысль заставила напрячься, но оказывать какого-либо сопротивления не стал, только собственным внушением заблокировал боль. Бил он изощренно, по болевым точкам — солнечному сплетению, паху, почкам, не оставляя заметных следов. Я кричал, падал на пол, мучитель вновь поднимал и продолжал избиение. Так продолжалось долго, потерял уже счет минутам, пока тот не угомонился. Сказал напоследок:

— Это тебе задаток, Максимов. Завтра переломаю всего, — после вызвал конвой и отправил в камеру.

Чувствовал себя терпимо, только отбитые места ныли тупой болью, когда я снял блокировку. Лежал на своей кровати — шконке и ломал голову — как мне быть дальше. Прекращать избиения и пытки не в моих силах, но как-то повлиять на палачей вполне реально. Так и решил, буду корректировать их действия, чтобы обойтись минимальными повреждениями и страданиями. Но то, что вытворяли со мной нелюди в форме в последующие дни, вышло за грань моих возможностей. Меня пытали вдвоем — к старшему лейтенанту присоединился еще один, ему под стать. Избивали, подключали электроды, надевали наручники на заведенные за спину руки, а потом душили в пережатом противогазе. Держали сутками в холодном карцере, не давали спать, есть и пить.

Не знаю, как я выдержал все, что мне выпало в этом аду. Пока еще мог как-то контролировать извергов, было легче. А потом просто отключался, не чувствовал, как ломают мое тело. Уже ничего не понимал, что делают со мной, жила только одна мысль — скорее бы все закончилось. Но даже в полубреду не сдавался, не признавал вину. Такая установка намертво закрепилась в мое подсознание, не позволила палачам выбить из меня нужное им показание, пока я в невменяемом состоянии. Но, как нарыв гноя, однажды произошел выброс накопившейся негативной пси-материи. В какой-то момент сознание само прояснилось, увидел наклонившихся над собой нелюдей, готовящих очередную пытку. Ненависть затопила меня, с одной мыслью:

— Чтобы вы сдохли! — из последних сил выбросил на них все, что у меня наболело в душе, в то же мгновение ушел в небытие.

Очнулся в лазарете. Вначале, когда открыл глаза и немного осмотрелся, не понял — где я. Последнее, что осталось в памяти — цементный пол камеры пыток и лица мучителей, а потом провал. А здесь белые стены, кровати в один ярус, на двух из них лежат люди под одеялами. Только увидев капельницу с идущими ко мне трубками, стал догадываться, где же оказался. Сразу почувствовал боль во всем теле. Не было места, которое бы не болело — где-то сильнее, в другом не так остро. Кружилась голова, от слабости и тошноты меня мутило. Не хотелось двигаться, моя измучившаяся душа просила покоя. Лежал, закрыв глаза, так незаметно уснул.

Разбудил меня санитар — принес покушать. С трудом привстал — все тело ныло, но уже тупой болью. Поел с неожиданным аппетитом, по-видимому, изможденный организм требовал свое. Вскоре подошел врач, осмотрел меня, но ничего не сказал. Для него, наверное, привычное дело — видеть заключенных в таком состояние после допросов с «пристрастием». Еще немногим позже пришел очередной следователь, но стал спрашивать не о моем основном деле, а о происшедшем на допросе. Прямо сказал, что меня пытали и я потерял сознание, больше ничего не помню. На этом допрос закончился, больше меня не беспокоили. Попробовал осмотреть себя своим видением, но ничего не получилось — даже не видел свое поле. Да это и неудивительно — вся энергия ушла на поддержание жизни после пыток.

Поправлялся быстро — уже на второй день встал с кровати. Да и сам чувствовал, как прибывают силы. По-видимому, мои способности повлияли на регенерацию организма. Наконец-то, увидел свою ауру — она приняла обычный — золотистый, оттенок, только в отбитых участках оставались темные пятна. Как-то со временем разговорился с врачом, Иваном Степановичем. Мы, как будущие коллеги, нашли общие темы, да и заметил его сочувствие ко мне. Он рассказал, что меня нашли на полу допросной камеры без сознания, а рядом лежали два оперработника — оба без чувств. Их увезли в госпиталь, но там не смогли помочь — они сейчас в коме с обширным инсультом, шансы выжить ничтожные. Что могло произойти с двумя крепкими и молодыми офицерами, никогда не жаловавшимся на свое здоровье — никто не понимал, врачи тоже.

Вспомнил, что в последние секунды перед тем, как потерять сознание, послал им импульс своей ненависти. Картина напоминала ту, что случилась больше года назад, когда я обездвижил шпану. Но тогда своей волной просто лишил их энергии, здесь же совершенно иная клиника — прямое воздействие на кровеносную систему с разрывом сосудов. Подобной способности у меня и близко не было, если, конечно, именно мое участие привело к такому исходу с извергами в погонах. Но другой причины не оставалось, так что сделал себе заметку — надо хорошо поработать с таким даром, перспективы для меня многообещающие. Получается, что я могу вмешиваться в структуру поврежденных органов, проводить с ними какие-то оперативные действия. Да, неспроста говорят — нет худа без добра. Не напрасно терпел истязания и мучения, теперь обзавелся весьма полезным свойством.

На пятый день меня выписали из лазарета. Иван Степанович продержал у себя лишний день, хотя к нему уже приходил опер, торопил с продолжением следствия по моему делу. В камере встретили уважительно, смотрящий, он разрешил называть себя Палычем, а не по погонялу — Чиж, выделил место ближе к себе. То, что я выдержал пресс костоломов, не представляло для него секрета — прикормленные контролеры делились с ним новостями. Похвалил при всех:

— Молодец, студент! Я сразу почувствовал в тебе крепкую закваску. Так и держись, не колись. Нет у оперов доков, дело шито белыми нитками. Хотя, если на тебя есть заказ, а оно, похоже, так и есть, будут давить до упора, пока не сломают или навесят еще что-нибудь. Смотри в оба — следаки могут устроить любую подляну.

Так и случилось, на первом после перерыва допросе новый следователь без обиняков заявил мне:

— Решай, Максимов: или признаешь вину по своей статье, или пойдешь по другой, с гораздо большим сроком. Можем, к примеру, в твоем доме провести обыск и найти наркотики. Или будет на тебя заявление об изнасиловании несовершеннолетней. Подумай хорошенько — я подожду до завтра, после пеняй на себя.

Уже в камере обдумывал слова следователя. В том, что он и его подручные способны на любое злодейство — сомнений не вызывало. Как и в том, что от меня не отстанут, пока не добьются своего. Не понимал, кому я мог так сильно насолить, но дело это не меняло — мне сейчас надо найти наилучшее решение в казалось бы безвыходной ситуации. Брать на себя вину, а потом «мотать срок» — считал для себя неприемлемым. Не столько из-за справедливости, а больше из предположения, даже уверенности, что тем самым погублю всю последующую жизнь. С клеймом уголовника невозможно и мечтать о достойном образовании, работе и карьере. А планы на будущее я строил немалые, особенно связывал их со своими все растущими способностями.

Обращаться за советом к смотрящему не стал — у старого уголовника свои понятия и представление об отношениях с администрацией. Он не относился к тем авторитетам, что принципиально отказывались иметь дело с официальными службами, умудрялся как-то находить с ними компромисс. Так что полной веры к Палычу у меня не было — ради своей выгоды может продать или подставить. Придерживался известного правила: не верь, не бойся, не проси. Нужно самому найти разумный выход, не полагаясь на помощь от кого-либо. До сих пор надеялся на Мельника и комитетчиков, всеми силами старался продержаться до их вмешательства. Но пошла уже третья неделя, как я здесь, а никаких подвижек нет, машина правосудия все также продолжала давить на меня.

В голову приходили разные мысли: симулировать какую-то серьезную болезнь — с последней способностью такое вполне реально и правдоподобно; сбежать из изолятора, взяв по гипноз следователя и охрану; передать через того же следователя в СМИ записи о творящемся беззаконии. Но отмел их как не эффективные и не решающие в принципе мою проблему. Только одна идея привлекла большее внимание — выйти на заказчика. Того, по чьему указанию на меня завели дело, а потом прессовали. Как это выполнить и что с ним делать — об этом думал весь вечер до самого отбоя. Постепенно, сначала в общих наметках, а потом детально, стал прорисовываться план спасения.

На следующее утро меня провели в камеру для допросов, здесь уже дожидался вчерашний следователь — лысоватый майор лет за сорок. Едва конвоир вышел за порог, он задал вопрос:

— Ну, что, Максимов, готов дать чистосердечные признания?

— Да, гражданин следователь, готов. У меня есть важное сообщение для вашего руководства. Вам могу сказать, что оно связано с недавним убийством следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Здесь замешаны важные люди из министерства внутренних дел. Так что лучше, если о подробностях сообщу вашему начальству.

Видел в глазах майора недоверие. Продолжал плести всякую чушь и одновременно брал его сознание под свой контроль. Уже под гипнозом он записывал мои показания, для убедительности назвал ему некоторые факты и фамилии, о которых писалось в газетах или шли слухи. Это событие произошло два месяца назад в нашем городе, о нем много говорили, строили разные предположения. Убийцу и причастных так и не нашли, хотя руководители следственных органов обещали предпринять все возможное для расследования нашумевшего убийства. А теперь какой-то подозреваемый по мелкому делу, а мое можно считать именно таким, делает неожиданное заявление. Так что недоверие следователя вполне понятно. Как и то, что его руководство должно заинтересоваться моими показаниями. Под впечатлением услышанного майор даже позабыл провести допрос по моему делу, поторопился вызвать конвой и отправил меня в камеру.

Городское начальство клюнуло на мою приманку. После обеда меня повезли на воронке в следственное управление. Во дворе серого пятиэтажного здания нас ждал помощник начальника, он провел меня с конвоем в приемную на втором этаже. Ждали недолго, через пару минут завели в просторный кабинет. Здесь увидел за длинным столом двоих полковников и еще одного в прокурорской форме. Чуть в сторонке сидел знакомый мне майор. Конечно, никто не собирался мне представляться, сразу начали допрос. Первым заговорил хозяин кабинета, сидевший во главе стола.

— Так, Максимов, рассказывай, что тебе известно по делу. Говори подробно, по существу.

Начал свою речь, которую продумал вчера до мелочей:

— Мне случайно удалось подслушать разговор двух мужчин в парке. Там есть укромный уголок на дальней аллее, я забрел туда вечером после работы посидеть в тишине….

Мою фантазию слушали внимательно, не перебивая. Я же разошелся, начальное волнение прошло, как только сам увлекся рассказом о воображаемом происшедшем. Упомянул, что лица встретившихся подельников видел смутно — уже стало темнеть, но голоса запомнил, так что, возможно, смогу их узнать. По смыслу разговора понял, что один из них из городского УВД, второй из столичного ведомства. Друг друга по имени они не называли — какие-то меры предосторожности все же предпринимали, но по тону их беседы понял, что между ними непринужденные отношения. По существу же дела они обсуждали вопрос о нанятом киллере — тот стал шантажировать своих заказчиков, требуя с них дополнительную сумму, причем немалую, за какие-то сложности, не оговоренные заказом.

Назвал ведомство заказчика убийства не наобум — именно о нем сказал майор, когда я под гипнозом стал расспрашивать — по чьему принуждению открыли мое дело. Имени его следователь не знал, только то, что из городской милиции, так обмолвился его начальник. Я планировал найти своего недруга, заставить закрыть мое дело, а потом подставить его как соучастника громкого убийства — пусть дальше свои разбираются с ним. Рассказ мой получился убедительным — судил по тому вниманию, с которым слушали меня важные чины. На их лицах заметил глубокую задумчивость после моей речи — наверное, мысль о причастности кого-то из своих приходила им уже ранее. Как же объяснить иначе, что по горячим следам не смогли обнаружить никаких улик, изобличающих убийцу. Ясно, что кто-то помог скрыть их, но кто — не смогли найти.

Глава управления принял решение начать новое расследование по моим показаниям, дал задание своему заму — второму полковнику, привлечь меня к розыску. Тут зашла речь обо мне — за что попал под следствие? Не преминул такой возможностью, рассказал все, как было. Назвал им адрес старика, избитого двумя молодчиками — он может подтвердить, что я заступился за него. Начальник выслушал меня терпеливо, дал указание заму:

— Разберитесь! — а после обратился ко мне: — Твоя помощь следствию важна, так что постарайся, сынок. А мы учтем, за наградой не постоим.

На секунду испытал угрызение, что обманываю важных людей, но тут же подавил его — именно по их вине, или их подчиненных, встал вопрос моей жизни и будущего, да и пообещал себе, что постараюсь помочь в раскрытии убийства. Так и ответил:

— Сделаю все, что в моих силах, гражданин полковник. Награды не прошу, для меня сейчас главное — разобрались в моем деле, что я не преступник, закона не нарушал.

В этот день меня больше не беспокоили, а на следующий, ближе к вечеру, контролер вызвал меня из камеры долгожданными словами:

— Максимов, с вещами на выход!

Попрощался с Палычем и другими сокамерниками, с пакетом в руках отправился к следователю. Меня встретил тот же майор, на этот раз гораздо приветливей, чем вчера, пытался даже улыбнуться. Пригласил присесть, а потом объявил:

— Максимов, принято решение закрыть твое дело в связи с отсутствием состава преступления. Вот постановление об освобождении из под стражи — прочитай и распишись, что ознакомлен. А потом вместе со мной поедешь в управление — будем прорабатывать план оперативно-розыскных мероприятий.

Слова следователя легли в мою душу как бальзам на больное месте — я почти не верил, что вчерашний разговор у начальника даст благоприятный для меня результат, да еще так скоро. При желании те, кто не заинтересован в моем освобождении, могли придумать столько заморочек, что указание начальства так и осталось бы на словах. По-видимому, руководитель держал мое дело под своим прямым контролем, не дал возможности тянуть с ним. Без лишних слов расписался, а потом, уже без конвоя, отправился вслед за майором на выход. Шел, не чуя ног, как во сне. Мне все еще не верилось, что я свободен, пережитый кошмар позади и не повторится снова. Старался не показывать вида, что сейчас переживаю, так молча и держался за своим сопровождающим.

На служебной машине — майор сам сидел за рулем, доехали к зданию управления. Зашли в него через центральный вход, а не со двора. Поднялись на третий этаж и прошли в один из кабинетов. За столом сидел зам начальника и еще двое сотрудников в форме. По приглашающему жесту зама мы с майором тоже присели и включились в разговор — как раз обсуждались детали следственных действий. При мне не стали распространяться по другим вопросам, сразу перешли к той части, где планировалось мое участие. Меня известили, что буду работать в паре с майором Никитиным — своим прежним следователем, а теперь непосредственным руководителем. Совместно со службой собственной безопасности просмотрим личные дела всего руководящего состава городской милиции. Если никого из них не признаю тем таинственным заказчиком убийства, то придется отрабатывать каждого — искать по голосу. Уговорились, что Никитин заедет за мной завтра утром, после меня наконец-то отпустили.

Не помнил, как добрался до дома. От захлестывающего чувства полной свободы и радости предстоящей встречи с родными все окружающее воспринималось как в тумане. Вел себя, как на автомате, не осознавая, что я делаю. Как-то пришел в себя на крыльце родного дома. Постоял минуту, унимая разошедшееся биение сердца, после постучал в дверь. На мамин отклик:

— Кто там? — невольно задрожавшим голосом ответил: — Это я, мама!

Объятия и поцелуи мамы и выскочившей Кати продолжались долго. Они что-то говорили, плакали, я отвечал невпопад, стараясь не заплакать самому. Позже, немного отойдя от первой радости, прошли из прихожей на кухню. Меня усадили за стол, а они вдвоем принялись хлопотать — греть ужин и накрывать стол. Дали спокойно покушать, хотя у меня кусок в горло не шел — заставлял себя принимать все, что наготовили. После ужина отвечал на бесконечные вопросы — что произошло, почему меня держали в тюрьме, как я там выдержал все эти дни. Не стал рассказывать о пытках, просто отговорился, что шло следствие и меня оправдали. Показал им постановление о прекращении дела и освобождении, постарался успокоить плачущих женщин заверением — теперь у меня все в порядке.

Сами они рассказывали, что узнав от участкового о моем аресте, тут же помчались в тюрьму — не стал поправлять, для них СИЗО та же тюрьма. Но им дали отворот — на время следствия свидания запрещены, даже передачу не приняли. Ходили еще несколько раз к тому мрачному заведению — с таким же результатом. Не знали, что и делать — то ли искать адвоката, то ли кого-то подкупать, как подсказывали не очень сведущие доброжелатели. В юридической консультации объяснили, что до вынесения обвинения бесполезно какое-либо вмешательство, так что надо ждать завершения следствия. Пришлось им смириться, надеялись, что все обойдется и меня выпустят. В мою вину не верили, знали, что сам я в драку первым не влезу. За эти дни выплакали столько слез, столько напереживались, что сил уже не осталось, даже думать о чем-то другом.

Объясним родным, что помогаю следствию в одном деле, завтра заедут за мной. Буду занят, наверное, несколько дней, потом выйду на работу и учебу. О подробностях этого дела не стал распространяться, только обмолвился, что оно важное, нужное правоохранительным ведомствам. Мама сразу догадалась:

— Сережа, тебя из-за него отпустили?

Согласно кивнул головой, а потом добавил:

— В основном, да, мама. Да и разобрались с моим делом — тот старик, за которого я заступился, подтвердил мои показания.

Спать лег пораньше — завтра день ожидается трудный. Но уснуть удалось не скоро — утешал в постели настрадавшуюся Катю, не один раз, к обоюдному удовлетворению. Сам соскучился по ней, ее нежному телу, так что мы не сдерживали себя — Катя кричала и вновь подступала ко мне, несмотря на боль. Наверное, мы не давали маме спать, но не думали ни о ком и ни о чем — брали и дарили друг другу бесконечное наслаждение. Подруга выдержала, дала мне испытать блаженство в полной мере. А потом мы уснули в объятиях, исчерпав силы без остатка.

На следующее утро вместе с Никитиным поехали в управление собственной безопасности. Здесь нам уже подготовили папки с личными делами. Сел за стол, стал смотреть фотографии. Больше для видимости — все равно не знаю своего недоброжелателя. Но почему-то одна из них привлекла мое внимание, показалась в чем-то знакомой. Майор сразу обратил внимание на мой интерес, спросил:

— Похож?

Пожал плечами и сказал:

— Не уверен, но может быть. Мне надо поближе с ним встретиться, послушать, тогда станет яснее.

Никитин повернулся к безопаснику — такому же майору, спросил:

— Максим, можешь организовать?

Тот подумал немного, а потом кивнул:

— Можно. Он сегодня подъедет в УВД к двум часам на совещание. Приглашу его к себе, а вы будете в соседней комнате, послушаете наш разговор.

Так и решили, будем у него к этому часу. Просмотрел для верности остальные фотографии, но больше ни одна из них не заинтересовала меня. Мы поехали в свое управление — даже улыбнулся про себя: считаю следователей своими. Там отчитались заму, Никитин сказал ему о милицейском чине, привлекшем мое внимание. Они стали просчитывать варианты последующих действий, если подполковник на фотографии окажется искомым заказчиком. Нам дали подкрепление — двоих оперативников, вместе с ними поехали к безопаснику, время уже подходило к двум часам.

Ждали в смежной комнате долго, пока не завершится совещание. Услышали, как открыли замок, а потом голоса двоих. Через скрытую щель увидел полного человека лет пятидесяти, он сел за стол лицом к нам. Его аура светилась багровым цветом с характерным серым оттенком, какой я видел не раз у злых людей с самыми негативными пристрастиями — у тех же садистов. Он задержался недолго, уже встал из-за стола. Я послал в его сознание максимальный импульс, взял его под свой контроль. По моему мысленному приказу он вновь сел и замер. Пояснил недоумевающему Никитину, также следившим за нашим объектом:

— Я ввел его в гипноз. Сейчас проведу тест, задам контрольные вопросы, после можете сами допрашивать его.

Майор смотрел на меня испытывающим взглядом — я выдержал, не отвел глаза. После он молча кивнул, и мы вдвоем вышли к подозреваемому. Сел напротив него и, глядя в темные зрачки, спросил:

— Севрюгин, вы слышите меня?

Тот смотрел невидящими глазами прямо перед собой, но ответил глухим басовитым голосом без какой-либо эмоции, как робот:

— Да, слышу.

Не стал тянуть с нужным вопросом, задал его:

— Вы заказали киллеру убийство следователя Генеральной прокуратуры?

Спросил и замер, ведь я действовал наобум, только по своей догадке. Моя интуиция подсказывала, что этот человек способен на любое преступление, считая и убийство. Есть большая вероятность, что он замешан в расследуемом деле, тем или иным образом.

Можно понять мое расстройство, когда услышал тот же бесстрастный голос:

— Нет, не я.

Первым отреагировал Никитин, пока я думал, как же мне дальше поступить. Наверное, заметил что-то в интонации отвечающего, задал свой вопрос:

— Кто же заказал?

— Полковник Новодельцев, начальник управления по борьбе с организованной преступностью.

Сработало! Попал прямо в десятку!

Загрузка...