Триумф безголовых

Глава 30

И пошли мы с ван Бьером… хочется сказать, как в красивых балладах – солнцем палимые и ветром гонимые. Но нет, не скажу. Потому что солнце уже зашло и оно весной в Эфиме не особо греет, а ветер, наоборот, дул нам в лица.

Шли мы без спешки, но и без задержек – надо было явиться в храм до темноты, пока его ворота не закрылись на ночь. Калек-жертвователей за порог уже не выгоняли. И они могли либо спать в притворе, либо молиться перед статуями, что им тоже дозволялось.

Баррелий держался за мое плечо, ибо действительно ничего не видел. Его бельма были сделаны из засушенного и покрытого лаком рыбьего пузыря, и вставлялись под веки – аккурат поверх глазных яблок. Бр-р-р, ну и гадость! На мой вопрос, не противно ли ему, монах ответил, что терпимо, только глаза слезятся. Последнее было даже кстати. Льющий неподдельные слезы калека должен был вызывать столь же неподдельную жалость.

Мы опоздали на вечернюю службу, но успели до закрытия ворот. Хотя если бы и не успели, ничего страшного, ведь у нас в запасе был еще завтрашний день. Суровый храмовник проследил, как я опустил в жертвенную урну на паперти пол-кифера, после чего привратник требовательно указал на клюку в руке слепого.

Пришлось ее отдать. Взамен нам выдали медный жетон с цифрой семь. Это был пропуск в Главный храм и свидетельство того, что мы имеем право находиться в нем неделю. Завтра привратник заберет этот жетон и выдаст другой, с шестеркой. А послезавтра – с пятеркой, если к тому моменту тетрарх еще не явится на молитву.

Я не раз бывал в Главном храме Капитула, когда отец привозил меня из Дорхейвена в столицу. Так что монументальные размеры этого сооружения, его неохватные колонны и убранство были мне не в новинку. Баррелий же вошел сюда впервые, но поскольку он видел через бельма лишь огни светильников, я не мог расспросить о его впечатлениях. А хотелось бы. При всей циничности кригарийца он был не чужд прекрасному.

Город находился в осаде, но калек-жертвователей в притворе было много – видимо, за счет беженцев. Как, впрочем, хватало свободного места на полу. Устроившись рядом с безногим парнем, который, судя по татуировке на предплечье, служил в легионе «Унда» (где, как выяснилось позже, его и покалечили в одной из прошлогодних битв), мы первым делом вознесли молитву Громовержцу у ближайшей статуи. Просто чтобы не вызывать подозрений, ведь местные храмовники приглядывали за всеми новоприбывшими.

Разумеется, молился только я. Ван Бьер лишь шевелил губами да отбивал вместе со мной поклоны. Отдав дань церковным законам, мы вернулись на наше место. Где украдкой подкрепились – на что храмовники также закрывали глаза, если это делалось незаметно, – и устроились на ночлег.

Я наблюдал за соседями, дабы выяснить, как часто здесь принято ходить и отбивать поклоны Громовержцу. Кригариец же, привалившись к стене, принял скромную позу и делал вид, что дремлет. А, может, и впрямь дремал. Старый солдат, он умел засыпать где угодно, оставаясь при этом начеку, пусть даже здесь нам ничего не грозило.

Ночь прошла относительно спокойно. На город продолжали сыпаться бомбы, но сквозь толстые стены мы слышали лишь отголоски ударов и разрушений. Наверняка Григориус Солнечный целил своими летучими снарядами и в Главный храм, но пока ни разу не попал. А если бы и попал, на храмовой крыше несло караул множество пожарных. И недостатка в воде они точно не испытывали.

В полночь мы с кригарийцем снова ходили кланяться статуям. Глядя на наших соседей, я прикинул, что молиться чаще нет смысла – незачем было выделяться из толпы. Также мы выходили справить нужду до ближайшей к храму выгребной ямы. Причем по возвращению мне даже не пришлось показывать в воротах жетон. Уродливая внешность моего слепца была отличной гарантией, что нас хорошо запомнили.

Перед рассветом ворота были открыты, в храм потянулись прихожане и курсоры вышли к алтарю служить заутреню. По примеру соседей мы тоже встали на колени и молились со слугами Громовержца. Гудел Живой колокол, сверкали молнии, выстреливаемые одновременно из множества блитц-жезлов, хор распевал гимны, которые под сводами храма звучали особенно величественно… В общем, было на что посмотреть и что послушать. Увы, но других развлечений для нас сегодня не предвиделось.

Светильники в храме были погашены, когда солнце уже взошло над городскими крышами. Его лучи с трудом проникали в узкие стрельчатые окна, поэтому и вечером свет тут зажигали до заката. Закончив службу, курсоры приступили к своим обязанностям. Это означало, что и жертвователям пора было рассаживаться вдоль стен притвора и начинать выпрашивать милостыню.

Я мог лишь гадать, как претит гордому кригарийцу такая работа. Но он ничем не выдавал свое раздражение. Тем более, что все равно был неузнаваем. Иногда он вытягивал вперед трясущиеся руки и часто кивал головой, а также бормотал что-то себе под нос. Выглядело душераздирающе. Поэтому неудивительно, что к обедне в его шапке лежал уже десяток цанов.

Дневная служба обещала быть скромнее, без молний и колокольного звона. Но до того, как она началась, случилось нечто любопытное. Правда, лишь для нас с ван Бьером. Все остальные почти не обратили на это внимания.

Незадолго до обедни к жертвователям присоединилась одноногая старуха с костылем, сопровождаемая девчонкой-замухрышкой, возможно, внучкой. Пока они брели по притвору, мне не было до них дела. Зато когда они расположились через проход напротив нас, я уже не сводил с них глаз. Потому что…

Да можно не говорить, почему – и так все ясно.

Кабы не Эльруна, я бы ни за что не признал в ее спутнице Псину. Это была уже не та прыткая старушенция, что бегала с ван Бьером по Ихенеру. Эта карга выглядела по-настоящему древней: с глубокими морщинами, дряблой обвисшей кожей и торчащими из-под платка, седыми прядями волос. Понятно, что отсутствующая у старухи по колено левая нога являла собой хитрый фокус. Но сколько я ни приглядывался, так и не определил, каким образом Псина согнула ногу, что та и вправду казалась увечной.

Махади, подобно мне, тоже всего лишь переоделась в лохмотья. Я буравил ее и саяну глазами, а они бросали на нас мимолетные равнодушные взгляды, даже не подмигнув в знак приветствия. Поначалу это меня раздражало. Но потом я смекнул, что это я веду себя как идиот. Канафирки показывали, что они нас знать не знают, а я таращился на них и разве что руками им не махал.

Верно говорила лопоухая: мастера-Вездесущие не взяли бы меня в ученики, потому что для Плеяды я умом не вышел.

– Псина и шмакодявка тоже здесь, – шепнул я ван Бьеру, вспомнив, что он не видит наших новых соседей. – Сидят напротив. Псина притворяется одноногой старой каргой. Эльруна вроде меня – ее поводырь.

– То-то я гадаю, откуда вдруг завоняло канафирским перцем, – едва слышно пробормотал монах. Само собой, он шутил, поскольку ничем таким в притворе не пахло. – Ну ладно. Не знаю, как они поступят, если начнется заваруха, но я рад, что мы не одни. Ты, кстати, не забыл, о чем мы говорили по дороге сюда?

– Про то, что мне делать, если ты ввяжешься в драку?

– Именно так.

– Нет, не забыл. – Я помрачнел. – Если зазвенят мечи, я должен со всех ног бежать вон из храма. И возвращаться к Каймине в «Сады Экларии». И к своим ночным горшкам. А потом до конца жизни помалкивать о том, что я видел и где побывал.

– Молодец. Я рад, что у тебя хорошая память и мне не нужно ничего повторять. – Баррелий вновь закивал и затряс руками, продолжая отыгрывать роль слепца. – Все это зашло слишком далеко, парень. Чую, живыми из этой передряги выберутся лишь те из нас, кто плюнет на все и сбежит без оглядки.

– То есть в любом случае не ты? – пробурчал я.

– Сам знаешь – я последний из… – Он осекся, даже шепотом не рискнув произносить здесь проклятое слово. – Я не допущу, чтобы наша история завершилась позором. Если завтра я не докричусь до тетрарха, живым мне из храма не выйти. Прости за прямоту, но тебе я лгать не намерен. Будь готов к худшему, парень. И побольше разминай ноги. Нельзя, чтобы они затекли, когда настанет пора их уносить…

Началась обедня, и мы снова предались молитве. Впрочем, теперь не мы были здесь самыми отъявленными лицемерами. Вездесущие отбивали поклоны столь естественно и самозабвенно, что я ненароком испугался, как бы храмовники, глядя на них, не заподозрили меня и ван Бьера в неискренности.

Больше ничего интересного в этот день не случилось. Кроме разве что дошедших до нас новостей о том, что Гвирр Рябой подступил к Тандерстаду. Правда, вокруг столицы продолжали реять желтые флаги с красным солнцем, поскольку островитяне не стали приближаться к южанам, даром что те были союзниками.

Разноцветье флагов Хойделанда (у каждой дружины имелось свое знамя, не говоря про браны) пестрело на северных холмах, в пяти полетах стрелы от строящейся осадной насыпи. И как захватчики разделят между собой пригородные земли, эфимцы пока не ведали.

Не знаю, как у Баррелия получалось дрыхнуть в ночь накануне прибытия Вальтара Третьего. Но я, подложив под голову свернутую накидку, проворочался на каменном полу до самой заутрени, не сомкнув глаз. А о чем я только ни передумал, и говорить не хочется.

От явившихся спозаранку прихожан стало известно, что в городе все по-старому. Это означало, что тетрарх почти наверняка приедет на молитву как обычно, перед полуднем. Что ж, хоть это утешало.

Время потянулось еще медленнее и – с учетом моей бессонной ночи, – мучительнее. И когда снаружи взревели фанфары, извещающие о прибытии Вальтара, я вместе со страхом почувствовал облегчение. Что бы ни случилось дальше, терзаться мрачными ожиданиями мне порядком надоело.

С ревом труб в притвор набежали храмовники. Они оттеснили калек к стенам и образовали живой коридор, по которому тетрарх должен был пройти мимо нас. Рыцари стояли не слишком тесно, дабы не мешать правителю одаривать калек милостыней. Прежде всего они показывали границу, которую нам запрещено переступать. И лишь потом пеклись о безопасности высокого гостя, у которого хватало своих телохранителей.

Что ж, Вальтар Третий не испугался слухов о кригарийце. Судя по шуму снаружи, у храма собралась большая толпа. Возможно – как раз благодаря этим слухам. Всем хотелось присутствовать при историческом событии, если кригариец и вправду рискнет здесь объявиться. Война войной, но даже она не убила в людях обыкновенное любопытство.

Тетрарх, его свита, в которую входил и наш краснорожий знаменосец, а также три десятка гвардейцев вошли в притвор сразу, как только утихли фанфары. Храмовники остались стоять, но все калеки – и настоящие и мнимые, – упали на колени и склонили головы.

Едва последний гвардеец переступил порог храма, ворота были тут же затворены и заперты на засовы. Но это было не связано с кригарийской угрозой. Так делалось всегда, чтобы шум снаружи не отвлекал Вальтара Третьего от молитвы.

Помнится, я был раздосадован тем, что не увижу тетрарха, когда Баррелий не взял меня с собой во дворец. И вот моя мечта сбылась. Не так, как того хотелось, но я узрел в двух шагах от себя правителя Эфима. Вернее, не его, а лишь его ноги – мы продолжали стоять коленопреклоненными с опущенными головами. Как и прочие калеки, мы протягивали тетрарху ладони, куда он должен был положить несколько цанов. Вальтар не считал зазорным самому одарить каждого. И пускай нас было много, но не настолько, чтобы мы сильно его задержали.

Дабы не выделяться из толпы, я тоже вытягивал руку, куда в конце концов упало три цана. Не поднимая глаз, я поблагодарил Вальтара за щедрость и умолк, чтобы не мешать ван Бьеру. Его очередь была следующей, и он собирался сказать тетрарху о чем-то важном. О чем именно, он мне не признался, и я не хотел пропустить это мимо ушей.

– Покорнейше благодарю вас, о Великий сир! – произнес слепец, принимая из рук правителя стопку цанов. – Хочу заверить вас, что я всего лишь пыль, готовая запорошить глаза ваших врагов. Призовите меня на службу, Великий сир! Призовите, как вы однажды мне пообещали, прошу вас!

Я затаил дыхание, чувствуя как удары моего сердца отдаются у меня в ушах. Краткая речь Баррелия состояла из слов самого тетрарха, сказанных им в конце их первой встречи. Монах рассчитывал, что Вальтар помнит об этом, и что никто в его свите не знает подробностей того разговора. А также на то, что правитель, узнав его, не испугается и не прикажет зарубить кригарийца на месте.

Это был один из самых отчаянных поступков, которые он делал на моей памяти. И это могло стать самым экстравагантным из виденных мною самоубийств. Могло – но не стало. Потому что все обошлось.

– Да ты бредишь, слепой, – заметил кто-то из свиты. – Какой из тебя служака, если ты даже кончика своего носа не видишь?

– Постойте! – внезапно потребовал тетрарх. – Эй, слепец, вытяни-ка руку.

Ван Бьер, который еще не спрятал монеты в складках рубища, повиновался.

– Это тебе за твое похвальное рвение, – сказал Вальтар, добавляя Баррелию еще три цана. – И раз ты правда намерен мне послужить, будь наготове. Как знать, возможно, настанет момент, когда я в самом деле тебя призову.

– Я готов, Великий сир! Только прикажите! – вновь склонился в поклоне монах. Но тетрарх не ответил, потому что уже отвернулся к одноногой старухе и ее лопоухой поводырше и одаривал цанами их.

У меня язык чесался спросить у ван Бьера, добился он своего или нет. Однако перед нами стояли храмовники, которые услышали бы наш разговор, и я не проронил ни звука.

Закончив раздачу милостыни, Вальтар и свита отправились к алтарю, где их встречал сам первосвященник Эфима Симариус. Он тоже был знаменитой личностью. Но его, в отличие от тетрарха, я раньше видел на публичных богослужениях, поэтому не испытал особого трепета. Говорят, Симариус тоже иногда молился с Вальтаром, и сегодня, похоже, был такой день.

Молитва тетрарха была скромнее храмовой службы. И почти не отличалась от молитвы обычного прихожанина, разве что Вальтару дозволяли молиться у главного алтаря, рядом с ним на коленях стоял сам первосвященник, а их окружали храмовники и гвардейцы. Хоры при этом не пели и молнии не сверкали, так что нас с монахом ожидало унылое зрелище. Тем более, что всем калекам также предстояло стоять на коленях и молиться – а как иначе?

Однако нам неожиданно удалось этого избежать.

Прежде чем приступить к молитве, Вальтар подозвал к себе одного из гвардейцев – очевидно, командира, – и дал ему какие-то указания. Гвардеец поклонился, а затем отобрал четырех бойцов и направился с ними обратно к выходу. Но до ворот они не дошли. Поравнявшись с нами, гвардейцы вдруг остановились, и командир, указав на Баррелия пальцем, потребовал:

– Вставай, слепец. Ты идешь с нами!

– Извините, добрые сиры, но я не вижу, кто вы такие, – изобразил растерянность монах. А может, и впрямь растерялся, ведь фальшивые бельма делали его слепым по-настоящему.

– Это гвардейцы Великого сира, отец, – подсказал я.

– Вот как? Что ж, в таком случае, сынок, не будем задерживать добрых сиров и пойдем с ними. – не стал перечить ван Бьер. – Видимо, дело очень серьезное, раз им зачем-то понадобился слепой бродяга вроде меня…