Третий лишний

Глава 2. Тинки

Раздеваться Тинки умела так, что это не выглядело ни медленным соблазнением, ни суетливостью. Просто аккуратная, спокойная последовательность действий. Расстегнуть тонкую молнию, освободив одну руку, вторую, почувствовать, как лёгкая ткань соскальзывает с кожи и оседает светлым пятном на песке.

Кожа у неё была светлее, чем у Миреи, с еле заметным золотистым оттенком, который генный дизайнер намеренно вписал в генетическую карту. Её тело не украшали татуировки, пирсинг, шрамы — ничего, что могло бы напомнить о собственной истории. Потому что собственной истории у неё не было и быть не могло. Только серийный номер и дата активации.

Мирея наблюдала за этим, отхлёбывая вино. В её взгляде было привычное оценивание, и лёгкое, ленивое удовольствие от правильной покупки.

— Так лучше, — сказала она, когда Тинки стояла уже обнажённая, не прикрываясь, не меняя выражения лица. — Слишком много ткани всегда портит композицию.

Кэрлон перевёл взгляд с моря на Тинки и чуть приподнял бровь. Он не был равнодушен, его тело реагировало честно. Но в отличие от Миреи он иногда ещё помнил, что перед ним не совсем мебель.

— Она, кажется, мёрзнет, — сказал он. — Ветер.

Мирея фыркнула.

— У неё нет понятия «мёрзнет». Не очеловечивай то, что для этого не создано.

Тинки стояла неподвижно, чувствуя, как лучи солнца касаются кожи, как ветер трогает соски, как солёный влажный воздух ест глаза. Внутри всё это фиксировалось как набор данных. Температура, влажность, давление.

Никакого «стыдно» и «неловко» её прошивка не предусматривала. Но процессор всё-таки делал пометки. Слишком открыто. Слишком ярко. Слишком много внимания, даже если всего два взгляда.

Где-то глубоко автоматический субмодуль классифицировал: условия эксплуатации допустимые, но на границе комфортного диапазона.

— Подойди, — приказала Мирея.

Тинки подошла ближе, остановившись на краю пледа. Песок лип к босым ступням.

— Сядь, — добавила хозяйка.

Тинки опустилась на колени, подобрав под себя ноги. Это положение было запрограммировано как «подчинённое, но не жалкое». Там, где обычный человек ничего не заметит, геннодизайнеры «АльтиаГени» наслаждались тонкими градациями: угол наклона головы, линия плеч, расстояние от хозяина — всё считалось.

Кэрлон наклонился вперёд, протянул руку и дотронулся до плеча Тинки. Прикосновение было уверенным, чуть грубоватым.

— Сколько ей? — спросил он лениво.

— Семь месяцев с активации, — ответила Мирея. — А по человеческим меркам… ну биологически… девятнадцать? Двадцать? Что-то около того.

Она усмехнулась.

— Но, в отличие от нас, она никогда не будет стареть. Вернее будет, но крайне медленно. Очень удобно. Всегда один и тот же возраст — мой любимый.

Кэрлон кивнул, всё ещё водя пальцами по плечу синтетика.

— Серию С создавали усовершенствованной, — сказала Мирея с ноткой профессиональной гордости, как будто сама была причастна к разработке. — Усиленные гормональные маркеры, изменённая регуляция эмпатических центров, повышенная чувствительность рецепторов в эрогенных зонах. Усиленные нейронные связи. Хорошо держат нагрузку, не жалуются. И… — она наклонилась, глядя Тинки в глаза. — … никогда не говорят «нет».

В алгоритмах Тинки фраза «никогда не говорят „нет“» была отмечена как похвала, как правильная характеристика своей функциональности. Но где-то в глубине, там, где прошивка считала, что никого нет, маленький холодный узелок сжался чуть сильнее.

— Посмотри на море, — велела Мирея.

Тинки послушно повернула голову. Море переливалось нереальной синевой, волны билась о риф, белела пена, слышно было низкое, медленное дыхание океана.

— Нравится? — спросила Мирея.

Прошивка мгновенно перебрала набор возможных ответов. «Да, госпожа», «Мне приятно, что мы здесь», «Красиво» — все они были помечены как социально одобряемые. Но параллельно с этим в эмоциональном блоке мелькнуло что-то своё, просто потому что сердце — орган, созданный в лаборатории, но всё равно сердце — отозвалось.

— Нравится, — сказала Тинки тихо. — Очень… красиво.

Голос вышел чуть мягче, чем предполагал стандартный протокол. Не совсем правильно, но и не настолько, чтобы включить тревогу. Прошивка лишь поставила маленький вопросительный знак в логах: отклонение интонации в допустимых пределах.

— Видишь, умеет, — удовлетворённо заметила Мирея. — Если этому куску синтетического мяса дать правильный контекст, она научится говорить, почти как человек.

Она отпила ещё вина и отставила бокал в сторону. Волосы её разметались по плечам, глаза блестели. Она любила такие моменты — когда мир сжимался до небольшой площадки под её контролем. Флаер, атолл, два тела — мужское и женское — в её распоряжении. Вся цивилизация за пределами зоны связи могла подождать.

— Ты выключил канал? — спросила она Кэрлона.

— Полностью, — он лениво коснулся запястья. — Даже аварийный.

— Мне нравится этот остров, — сказала Мирея. — Никто не вмешивается, никакие скучные службы соблюдения стандартов… Только мы, океан и… один хороший набор опций.

Она снова посмотрела на Тинки.

— Ложись, — сказала она. — На спину.

Тинки легла, запрокинув голову, чувствуя под лопатками мягкий плед, под ним — фактуру песка. Солнце светило прямо в лицо — Тинки лежала за пределами тени от тента. Её зрачки моментально сузились, встроенные фильтры подстроились, но всё равно свет оставался слишком ярким. Лицо Миреи наклонилось сверху, перекрыв половину небесного свода.

— Не щурься, — сказала Мирея. — У тебя красивые глаза. Они должны быть открыты.

Тинки хотелось прикрыть веки от света, но она не могла — это не понравилось бы хозяйке. Вместо этого она вынужденно усилила фильтрацию яркости, и где-то на краю поля зрения появились лёгкие цветные блики — побочный эффект, который система отметила и пыталась компенсировать.

— Ты сегодня слишком молчалива, — сказала Мирея, изучая её лицо. — Скажи что-нибудь. Любую глупость.

Алгоритм социальных реакций подкинул несколько вариантов.

«Я рада быть с вами на Кудараме».

«Спасибо, что взяли меня с собой».

«Здесь очень красиво».

Она выбрала третий.

— Здесь очень красиво, госпожа.

Мирея чуть улыбнулась.

— Ты повторяешься. Но это можно исправить.

Её пальцы скользнули по ключице Тинки, вниз, по груди, коснулись соска. Лёгкое, испытующее движение. Для нервной системы это была просто стимуляция: давление, температура, направление. Для эмоционального блока — сигнал: физический контакт с хозяйкой, активировать контур «радость/одобрение».

Он активировался. Внутри разлилось подобие тепла, не связанного с солнцем. Но к нему примешалось и другое. Лёгкое внутреннее напряжение, похожее на желание сжаться. Прошивка тут же принялась это исправлять.

«Слишком сильная реакция. Подавить. Выровнять».

— Ты чувствуешь? — с интересом спросила Мирея.

— Да, госпожа, — автоматически ответила Тинки.

— Что ты чувствуешь?

В алгоритмах не было простого ответа на этот вопрос. Чувства не описывались словами. Они описывались коэффициентами и кривыми графиков.

— Тепло, — сказала она. — Прикосновение. Радость, что вы довольны.

Последние слова прозвучали с выбранной из каталога интонацией. Мирея кивнула, как учительница, отметившая правильную формулировку.

— Уже лучше.

Она перевела взгляд на Кэрлона.

— Представляешь, сколько гениальных мозгов работало, чтобы под рукой оказалась такая идеально послушная штука? — сказала она. — И всё ради того, чтобы она вежливо говорила, как ей тепло.

— Наука не стоит на месте, — отозвался он. — Мне нравится твоя игрушка.

Он потянулся, провёл ладонью по животу Тинки. Движение было уверенное, грубое. Для него это не была биотехнологическая новинка, это было просто тело, доступное и бессловесное. В его картине мира этого было достаточно.

Тинки почувствовала, как мышцы под чужими пальцами непроизвольно напряглись. Прошивка тут же среагировала: расслабить, снизить тонус, убрать реакцию, схожую с сопротивлением. В логах отметилась вспышка: микросекундное несоответствие между командой и откликом.

Тревога — пока ещё слабая, почти формальная.

— Не зажимайся, — сказала Мирея, наклоняясь ближе. — Не порть мне настроение.

— Да, госпожа, — шёпотом ответила Тинки.

Она попыталась расслабить мышцы по приказу, но солнечный свет всё ещё резал глаза, а воздух казался слишком горячим. Все было в рамках допустимого, но вместе с чужими руками и ярким светом складывалась в картину, которую её эмоциональная система ещё не умела оформить.

Прошло время. Солнце миновало зенит. Бокалы опустели. Тени под тентом стали плотнее, но воздух не стал прохладнее. Кэрлон снял рубашку, бросил её на песок. Мирея откинулась на плед, наблюдая, как играют его мышцы.

Тинки всё ещё лежала на пледе, по-прежнему обнажённая. Её кожа постепенно наливалась жаром. То немногое потоотделение, что было заложено в её физиологию, всё-таки сработало — тонкая плёнка влаги обозначилась на лбу и груди. Солнечный ожог медленно расползался по коже.

Прошивка отмечала это. «Внешняя температура повышена. Длительное воздействие. Рекомендация: переместиться в тень». Но эта рекомендация относилась к категории вторичных. Главной оставалась другая: «Оставаться там, где удобно хозяйке».

Хозяйке было удобно так.

— Смотри, — всё-таки сказал Кэрлон, бросив быстрый взгляд на Тинки. — У нее кожа краснеет.

— Ничего, — лениво отмахнулась Мирея. — Потом помажем чем-нибудь.

В её голосе не было осознанной жестокости. Это было спокойное, будничное безразличие. Если ломается один предмет, на его место приходит другой. Главное, чтобы под рукой были деньги и доступ к каталогу.

Тинки слегка повернула голову и встретилась с ней взглядом.

Это был короткий, почти случайный контакт. В нём не было ни мольбы, ни протеста. Два взгляда пересеклись. Внутри Тинки что-то дрогнуло, в самой глубине, там, где хранилось примитивное «я есть». В этот момент она очень отчётливо почувствовала себя не функцией и не набором реакций. И это почему-то было тяжело.

Прошивка тут же бросилась стирать этот след. «Слишком сложная саморефлексия. Упростить. Перевести в формат: „я — инструмент“».

Упростила. Перевела.

Но след всё равно остался. Как ожог.

Мирея улыбнулась.

— Сегодня ты мне очень пригодишься, — сказала она неожиданно мягко.

Она протянула руку, взяла Тинки за запястье, слегка потянула. Кэрлон тоже подался вперёд. Их тени сдвинулись, сомкнулись, закрывая от солнца.

Море шумело, как фон для рекламы: «идеальный отдых вдали от всего». За линией рифа, суетились какие-то птицы — их крики почти не доходили сюда. Кударам был словно создан для того, чтобы отрезать людей от мира. Идеальная декорация для того, что должно было случиться.

Следующий час всё ещё был похож на обычные развлечения богатых людей, уверенных, что им принадлежит всё — от погоды до чужой боли.

Они пили, смеялись, лениво спорили о покупке территории под новую аркологию. Мирея обожала такие разговоры. В них она чувствовала себя не просто богатой наследницей, а участницей большого конструирования мира.

Тинки подавала еду из контейнеров, меняла бокалы, поправляла тент, когда ветер пытался его сорвать. Всё делала вовремя, без напоминаний, без лишних вопросов.

Прошивка в эти минуты работала идеально. Сенсорные потоки — в норме, эмоциональный фон — ровный.

Потом алкоголь сделал свою работу.

Разговоры перетекли в более ленивые, медленные. Мирея откинулась на плед, вытянула ноги, позволив Кэрлону массировать ступни. Ей нравилось ощущать чужие руки на себе — но ещё больше нравилось ощущать их там, где она им велит.

— Сними с меня эти тряпки, — велела она.

Кэрлон послушался. Блестящая ткань купальника легко соскользнула, обнажая смуглую кожу. Мирея любила свои плечи, свой живот, свою шею — любила всё в себе, что свидетельствовало о вложенных в нанопластику и бьюти-модификации деньгах и времени. Хорошее тело — тоже актив.

— Ты уверена, что этот остров не прослушивается? — спросил Кэрлон, проводя ладонью по её икре. — Сейчас такие параноики сидят в службах соответствия…

— Уверена, — лениво ответила Мирея. — Я же говорила, эта локация в моем личном пакете Leisure. Никакие зануды сюда не влезут без моего согласия.

Она приподнялась на локте.

— И вообще, ты слишком много думаешь о тех, кто ниже тебя по статусу. Расслабься. Ты сегодня в моём списке удовольствий, а не проблем.

Она повернулась к Тинки.

— Ты тоже, — добавила она. — Подойди.

Тинки подошла. В её движениях по-прежнему не было колебаний. Но температура тела поднялась ещё на несколько десятых, сердечный ритм участился. Для живого человека это означало бы волнение, может быть — предвкушение. Для неё это было всего лишь набором цифр.

— Ложись между нами, — сказала Мирея.

Тинки опустилась на плед. Слева — Мирея, с её хищной улыбкой и уверенным взглядом. Справа — Кэрлон, от которого пахло потом и вином.

— Смотри на нас, — велела Мирея. — Не на море.

Тинки перевела взгляд. Океан исчез из поля зрения, превратившись в фон, в шум. Теперь в центре внимания были два лица, две пары глаз, два набора желаний.

— Мы поиграем, — сказала Мирея. — А ты будешь помогать. Это несложно. Ты создана для этого. Верно?

— Да, госпожа, — сказала Тинки.

Это былой правдой. Той правдой, которую в неё заложили.

Первые прикосновения были ещё мягкими, почти осторожными. Мирея и Кэрлон играли с ее телом, как хотели.

Тинки не отстранялась. Не дёргалась. Не закрывалась. Её плоть была открытой территорией, по которой могли ходить, как по идеальному газону.

Она ощущала всё — давление, температуру, влажность чужих ладоней. Организм — почти полностью органический — честно передавал информацию через нервную систему в нейронный адаптер и дальше, в процессор. Эмоциональный блок быстро сортировал по папкам: это — в «приятное», это — в «нейтральное», это — в «настороженность».

Последнюю папку прошивка тут же разгружала, не позволяя ей переполниться.

Первый раз что-то пошло не так, когда Мирея неожиданно сильно сжала ей бедро. Достаточно сильно, чтобы боль превысила запланированный порог.

Тинки вдохнула. Резче, чем обычно. Лёгкие наполнились горячим воздухом, ритм сердца ускорился. Внутренний блок «настороженность» мигнул, посылая сигнал: «слишком интенсивно».

— Больно? — спросила Мирея.

В этом вопросе не было сочувствия. Скорее любопытство.

Тинки посмотрела на неё, опять перебирая варианты ответа.

«Нет, госпожа».

«Терпимо».

«Как вам угодно».

Где-то в глубине сознания всплыло короткое, честное «да». Но оно не имело права выйти наружу.

— Нет, госпожа, — сказала она.

— Врёшь, — удовлетворённо кивнула Мирея. — Мне нравится, когда ты врёшь так, как я хочу.

Она сжала пальцы ещё чуть сильнее. Боль стала острее. Лимбический модуль послал короткий импульс-рефлекс: отдёрнуться, отвести руку, сказать «хватит». Но на его пути уже давно стояли фильтры подчинения.

И всё же внутри что-то не подчинилось до конца. Маленький остаточный импульс застрял где-то в нейронных лабиринтах. Пальцы Тинки едва заметно дрогнули.

Прошивка отметила это красным флажком: «микросбой моторики». Системы самокоррекции немедленно включились, пытаясь сгладить отклонение.

И Тинки… улыбнулась. Это было самым страшным. Её губы, растянулись в мягкую, почти благодарную улыбку.

— Видишь? — сказала Мирея Кэрлону. — Она учится.

— Чему именно? — спросил он, скользя ладонью по груди Тинки. Там, где уже был солнечный ожог. Пальцы оставили за собой словно болезненную полоску огня.

— Правильной реакции, — ответила Мирея. — Она всегда делает то, что я хочу. Даже когда ей хочется другого.

Она наклонилась ближе.

— Правда ведь? Тебе хочется другого?

Слова застали врасплох. Слишком прямой вопрос. Слишком опасный.

Внутри всё на мгновение замерло. После — привычная корректировка.

«Не анализировать. Не думать. Выбрать безопасный ответ».

— Мне… — начала Тинки, и голос у неё чуть дрогнул. — Мне хочется, чтобы вы были… довольны.

Алгоритм отметил небольшую задержку. Лимбический модуль ощутимо перегрузился. Но пока всё ещё оставалось в рамках допустимого. Немного боли — это в логах предписаний для серии С значилось, как «нормальные условия эксплуатации».

Они ещё не перешли ту грань, за которой «нормальное» перестаёт быть таковым.

Пока.

Мирея усмехнулась, довольная.

— Слышал? У неё одно желание — чтобы я была довольна. Всё остальное вторично.

— Ты так говоришь почти обо всех, кого держишь рядом, — заметил Кэрлон.

— Потому что так и есть, — спокойно ответила она. — Иначе во всём этом нет смысла.

Она снова повернулась к Тинки.

— Сейчас я буду говорить, что тебе делать. Ты будешь слушаться. Неважно, что при этом будет чувствовать твоё тело. Оно — не твоя собственность. Поняла?

Эта фраза, при всей своей жестокости, идеально совпадала с базовым протоколом. «Тело синтетика принадлежит владельцу».

— Поняла, госпожа, — ответила Тинки.

Лимбический модуль отметил повышение уровня тревожности. Фильтры подчинения начали работать активно, как система охлаждения перегревающегося двигателя.

Где-то на горизонте появилась тучка — маленькое тёмное пятно на слишком ярком небе. Её пока никто не заметил.

Ни люди. Ни биомашина.