Том 3. Волшебная страна

Джон Рональд Руэл Толкин
КУЗНЕЦ ИЗ БОЛЬШОГО ВУГТОНА

© Перевод С. Алексеева, 2002

Некогда, но не слишком давно для тех, у кого долгая память, и не слишком далеко для тех, у кого длинные ноги, была одна деревня Звалась она Большой Вуттон, поскольку была больше, чем Вуттон Малый, располагавшийся несколькими милями подальше в лес Однако не намного больше, хотя в те времена процветала, и народу жило в ней порядочно — и хороших людей, и дурных, и серединка-наполовинку — как обычно.

По-своему это была деревня примечательная, хорошо известная в округе благодаря искусности своих мастеров в разнообразных ремеслах, но прежде всего в поварском деле. Большая Кухня числилась за Деревенским Советом, и Мастер Повар слыл важной персоной. Поварской Дом и Кухня примыкали к Великому Залу — самому большому и старому строению в местечке, и притом красивейшему. Возведен Зал был из доброго камня и доброго дуба, и за ним неплохо присматривали, хотя давно уже не обновлялись, как в былые времена, старые росписи и позолота. В Зале селяне держали совет и вели споры, собирались и на общенародные празднества, и на семейные торжества Так что Повар всегда был при деле — для всех этих случаев он готовил подходящий стол. Для праздников же, каковых за год выпадало множество, подходил стол богатый и сытный.

Был, впрочем, один праздник, которого с нетерпением ждали все, ибо он единственный справлялся в зимнюю пору. Продолжались праздничные торжества целую неделю, и в последний день на закате устраивали веселое Празднование Хороших Детей, на которое приглашались немногие. Несомненно, что многих из тех, кого стоило бы позвать, пропускали, а кое-кого из нестоящих по ошибке приглашали, — но так уж устроен мир, сколь бы ни были внимательны те, кто устраивает подобные дела. В любом случае, чтобы попасть на Празднование Двадцати Четырех, надо было прежде всего родиться в удачное время — ведь справляли праздник раз в двадцать четыре года и приглашали только двадцать четыре ребенка По этому случаю от Мастера Повара ожидали самого лучшего, и в добавление ко многим другим добрым лакомствам он по обычаю готовил Большой Кекс. От того, насколько тот был превосходен (или наоборот), зависело, как будут поминать позднее Мастера, — ведь редкий из Поваров прослужил достаточно долго, чтобы приготовить второй Большой Кекс.

Но вот однажды Мастер Повар неожиданно и ко всеобщему удивлению — поскольку прежде такого не случалось — возвестил, что нуждается в отдыхе; и ушел прочь, никто не знал куда; а когда возвратился спустя несколько месяцев, то слегка изменился. Он был человеком дружелюбным и любил видеть других радующимися, однако сам оставался серьезен и говорил мало. Теперь же он стал веселее и говорил чаще, притом большей частью о смешном; а на праздниках принялся распевать задорные песенки, чего совсем не ожидали от Мастера Повара. Помимо всего, он привел с собой Ученика; и тем поразил деревню.

Поразительно было не то, что Мастер Повар заполучил ученика. Это-то было в порядке вещей. В положенное время каждый Мастер кого-то избирал и обучал избранника всему, что умел сам; по мере же того как оба становились старше, ученик брал на себя все более важную часть работы, так что когда Мастер уходил на покой или умирал, он готов был принять пост и стать в свой черед Мастером Поваром. Но этот Мастер ученика себе никак не выбирал. Он всегда говорил: «Еще полно времени» — или — «Я держу глаза открытыми и выберу того, кого найду подходящим». Но привел он с собой просто мальчишку, да к тому же не из деревенских. Пришелец был попроворнее да пошустрее вуттонских парней, с тихой речью и очень вежлив, но только смехотворно молод для такой работы — ему едва давали шестнадцать. Все-таки выбор ученика был делом Мастера Повара, и никто не имел права в это встревать; так что паренек остался и проживал в Поварском Доме, покуда не повзрослел достаточно, чтобы получить собственный кров. Скоро народ к нему привык, и у него даже завелось несколько друзей. Они — и Повар — звали его Альфом, но для остальных он оставался просто Учеником.

Следующий сюрприз ждал деревню лишь три года спустя. Одним весенним утром Мастер Повар отложил свой высокий белый колпак, свернул и сложил стопкой свои чистые фартуки, повесил на стену свой белый халат, взял крепкий ясеневый посох и маленькую суму — и ушел. Попрощался он лишь с учеником. Никого другого рядом не было.

— Теперь прощай, Альф, — сказал он. — Я оставляю тебя заведовать делами так хорошо, как ты можешь, — то есть лучше некуда. Я надеюсь, что все будет в порядке. Если мы встретимся вновь, то рассчитываю обо всем услышать. Расскажи им, что я снова ушел отдохнуть, только в этот раз не вернусь.

Когда Ученик передал это послание собравшемуся у Кухни народу, в деревне начался переполох.

— Это что еще такое! — возмущались все. — И нет чтобы предупредить или попрощаться! Что нам теперь делать без какого бы то ни было Мастера Повара? Он никого не оставил, чтобы занять место.

Во всех их спорах никто даже и не подумал сделать Поваром юного Ученика. Тот стал немножко выше ростом, но все равно выглядел мальчишкой, да и прослужил всего три года.

Под конец за отсутствием кого-либо лучшего они назначили Мастером одного из деревенских, умевшего кухарить — неплохо, хоть и не блестяще. Когда он был помоложе, то помогал Мастеру в тяжелые дни, хотя тот его никогда особо не жаловал и в ученики не брал. Теперь это был солидный мужичина с женой и детьми, знавший счет деньгам.

— По крайней мере, он не исчезнет без привета, — говорили селяне. — А худая готовка лучше, чем никакая. До следующего Большого Кекса целых семь лет — за это время он должен бы усвоить достаточно, чтобы справиться.

Нокс — так звали нового Мастера — был очень доволен таким поворотом дел. Он всегда желал стать Мастером Поваром и никогда не сомневался, что сможет справиться с работой. Не раз, оставшись на Кухне один, он водружал на голову высокий белый колпак и смотрелся в полированную сковороду со словами:

— Здорово, Мастер! И славно же он на тебе сидит — как под тебя шили. Надеюсь, все у тебя будет хорошо.

Все и вправду складывалось неплохо; Нокс сначала старался изо всех сил, да к тому же имел в помощь Ученика. В действительности Нокс много чему у того научился, подглядывая исподтишка, хотя сам никогда бы этого не признал. Но вот стало приближаться время Празднования Двадцати Четырех, и Нокс призадумался о Большом Кексе. Хотя за семь лет практики он обвыкся готовить сносные кексы и пирожные для простых случаев, теперь он чрезвычайно беспокоился. Нокс знал, что его Большой Кекс с жаром ждут и что он должен будет удовлетворить суровых критиков. И не только детей. Меньший кекс из той же самой печи и с тем же составом готовился для тех, кто приходил помочь в устройстве праздника. А кроме того, считалось, что каждый Большой Кекс должен содержать в себе нечто новое и неожиданное, а не быть простым повторением предыдущего.

Нокс намеревался было сделать кекс как можно более сладким и жирным; и он даже задумал полностью покрыть его сахарной глазурью (в чем набил руку Ученик). «Это сделает Кекс сказочно милым — как из печи фейри», — думал он. Фейри и сладости были двумя из немногих известных Ноксу детских склонностей. Он полагал, что из сказочек о фейри вырастают; но сладости любил по-прежнему.

— А! Фейри! — произнес Нокс. — Это идея.

Ему пришло в голову водрузить на вершину Кекса маленькую куколку, облаченную в белое, держащую в руке палочку с мишурной звездой на наконечнике, и написать розовой глазурью у ее ног: Королева Фейри.

Но едва Мастер начал готовить ингредиенты для кекса, то обнаружил, что не может вспомнить, что должно пойти внутрь Большого Кекса; так что ему пришлось зарыться в старые книги рецептов, оставленные прежними поварами. Книги поставили его в тупик. Хоть ему и удалось разобрать почерк предшественников, но они упоминали много такого, чего он знать не знал, и кое-что, что он позабыл и теперь не имел времени достать. Но все же Мастер решил, что попытается найти одну-две из упоминаемых в книгах специй. Он поскреб голову и вспомнил о старом черном ларце с несколькими отделениями, где последний Повар хранил приправы и все, что нужно для особых кексов. С тех пор как на него обрушилось назначение, Нокс ларца в глаза не видел, но, поискав, все же нашел его на высокой полке в кладовой.

Он взял ларец и сдул пыль с крышки; но когда открыл его, то обнаружил, что специй осталось очень мало и все они иссохли и заплесневели. Зато в одном из отделений, в уголке, он нашел маленькую звездочку, размером с шестипенсовик, на первый взгляд черную — как будто она была сделана из серебра, но потускнела.

— Забавно! — сказал Мастер, поднося ее к свету.

— Нет, отнюдь! — раздался голос за его спиной, да так внезапно, что Нокс подпрыгнул.

Это был голос Ученика, и никогда прежде он с Мастером в таком тоне не разговаривал. Собственно, он вообще редко разговаривал с Ноксом, если тот не заговаривал первым. Весьма правильное и приличное поведение для парнишки; он, может, и набил руку в глазури, но много чему еще должен научиться — таково было Ноксово мнение.

— Что ты имеешь в виду, парень? — недовольно сказал Нокс. — Если она не забавная, то какая же?

— Она феина, — сказал Ученик. — Она из Феерии.

Тут Повар рассмеялся.

— Правда, правда, — сказал он. — Это почти одно и то же; однако будь по-твоему. Когда-нибудь ты подрастешь. А сейчас можешь заняться перебиранием изюма. Если заметишь каких-нибудь забавников-фейри, расскажи мне.

— Что вы будете делать со звездой, Мастер? — спросил Ученик.

— Положу в Кекс, конечно, — ответил Повар. — Вещица как раз для этого, тем более если от фейри. — Он хихикнул. — Осмелюсь сказать, ты сам еще не слишком давно бывал на детских пирушках, где безделицы вроде этой запекают в лакомства, так же как монетки и всякую всячину. По крайней мере, мы в нашей деревне так делаем — это развлекает детишек.

— Но это не безделица, Мастер, это феина звезда, — сказал Ученик.

— Ты это уже говорил, — огрызнулся Повар. — Отлично, я расскажу детям. Это их повеселит.

— Я не думаю, Мастер, — сказал Ученик. — Но поступок правильный, весьма правильный.

— Тебя-то кто спрашивает? — отрезал Нокс.

В свое время Кекс был приготовлен, выпечен и покрыт глазурью — в основном трудами Ученика.

— Раз ты так помешан на фейри, я тебе позволю сделать их Королеву, — сказал ему Нокс.

— Очень хорошо, Мастер, — ответил Ученик. — Я сделаю, если вы слишком заняты. Но это была ваша идея, а не моя.

— Верно, идеи здесь по моей части, а не по твоей, — сказал Нокс.

На Празднике Кекс стоял в середине длинного стола, в кольце из двадцати четырех красных свечей. Его вершина поднималась маленькой белой горкой, на склонах которой будто росли деревца, блистающие изморозью; на самом же верху на одной ножке стояла стройная белая фигурка, похожая на танцующую снежную деву, и в руке ее была крошечная, светло искрящаяся палочка из глазури.

Дети смотрели на все это большими глазами, а некоторые даже захлопали в ладоши, крича: «Разве не мило? Будто из печи фейри!». Повара это привело в восторг, но Ученик казался расстроенным. Во время торжества присутствовали оба: Мастер — чтобы разрезать Кекс, когда придет время, а Ученик — чтобы наточить нож и вручить его Мастеру.

Наконец Повар принял нож и шагнул к столу.

— Я должен сказать вам, мои дорогие, — объявил он, — что под этой прелестной глазурью есть еще кекс, сделанный из множества замечательных вкусностей; но кроме того, в нем еще много миленьких вещиц — безделушек, монеток и всякой всячины, и, скажу я вам, повезет тому, кто найдет что-нибудь этакое в своем ломтике. Штучек этих в кексе двадцать четыре, так что каждая для кого-нибудь из вас, если Королева Фейри сыграет честно. Но она не всегда поступает так: ведь она у нас созданьице пройдошистое. Спросите мистера Ученика.

Ученик отвернулся от Мастера и вгляделся в лица детей.

— Ах да! Я позабыл, — сказал Повар. — Этим вечером безделушек двадцать пять. Есть тут еще маленькая серебряная звездочка, особо волшебная, так, по крайней мере, говорит мистер Ученик. Так что будьте осторожны! Если кто-то из вас поломает о волшебную звездочку миленький передний зубик, она вам его не починит. Но, надеюсь, все равно особенно повезет тому, кто найдет именно эту вещицу.

Кекс удался, и никто не нашел в нем никакого недостатка, за исключением того, что был он не больше необходимого. Когда Кекс был разрезан, каждому из детей достался большой кусок, но после ничего не осталось, никакой добавки. Куски скоро исчезли, и то тут, то там обнаруживалась безделушка или монетка. Кто находил одну, кто — две, а некоторые не нашли ни одной; так уж всегда обстоят дела с удачей, есть на кексе куколка с палочкой или нет. Но когда Кекс был весь съеден, никаких признаков волшебной звезды не нашлось.

— Чур меня! — воскликнул Повар. — Так она еще и не серебряная; должно быть, растаяла. Или, возможно, мистер Ученик был прав, и она действительно волшебная — просто исчезла или улетела в Фейриленд. Вот уж дурную шуточку с нами сыграла.

Он с деланной ухмылкой посмотрел на Ученика, а Ученик встретил его взгляд темными глазами и не улыбнулся в ответ.

Все-таки серебряная звезда была действительно феиной звездой — Ученик был не из тех, кто ошибается в такого рода делах.

Случилось же вот что: один из бывших на Празднике мальчиков проглотил ее, не заметив, хотя до того нашел в своем куске серебряную монету и отдал ее Нелл, сидевшей рядом маленькой девочке, — та выглядела такой расстроенной из-за того, что ей с кусочком не повезло. Временами мальчик удивлялся, что же случилось со звездой, и не знал, что она оставалась с ним, спрятавшись туда, где он не мог ее чувствовать, — ибо таково было ее предназначение. Там ждала она долгое время, пока день не пришел.

Праздник был в середине зимы, а теперь стоял июнь, и ночью едва темнело. Мальчик выбрался из постели до зари, поскольку не хотел спать: это был его десятый день рождения. Он выглянул в окно — мир казался тихим и ожидающим чего-то. Легкий ветерок, прохладный и ароматный, шевелил пробуждающиеся деревья. Вот наступил рассвет, и мальчик услышал предрассветную песнь птиц — она зазвучала вдалеке, затем стала нарастать, как будто приближаясь к нему, а затем обрушилась на него, наполнила все вокруг дома и унеслась волной музыки на запад, где солнце поднималось над кромкой мира.

— Это напоминает мне Феерию, — услышал он собственный голос. — Лишь в Феерии поют так.

Затем мальчик запел, высоко и чисто, странными словами, смысл которых, казалось, знает его сердце; и в этот миг звезда выпала из его уст, и он схватил ее раскрытой рукой. Теперь звезда сияла серебром, сверкавшим в солнечном свете; но она задрожала и слегка поднялась в воздух, как будто пытаясь улететь. Не думая, мальчик хлопнул ладонью по лбу, и звезда осталась посреди его чела, так что он носил ее много лет.

Немногие в деревне заметили это, хотя звезда не была невидима для внимательных глаз; но она стала частью его лица и обычно совсем не сияла. Частица ее света перешла в его глаза. А его голос, становившийся все более красивым с того момента, как звезда досталась ему, с возрастом только улучшился. Людям нравилось слушать, как он говорит, даже если это было не более чем «доброе утро».

Он стал хорошо известен в своих краях — не только в родной деревне, но и во многих других в округе — из-за таланта к ремеслу. Отец его был кузнецом, а юноша наследовал отцу и превзошел его. Смитсоном — Кузнецовым Сыном звался он, пока был жив отец, а потом стал просто Смитом-Кузнецом. Ибо в то время он был лучшим кузнецом между Дальним Истоном и Вествудом и в своей кузне мог изготовить любую вещь из железа. Изделия, разумеется, большей частью были просты и полезны, предназначены для повседневных нужд: орудия для обработки земли и для плотницкого дела, и для кухни, горшки со сковородами, засовы, болты и дверные петли, ухваты, каминные плиты и подковы, и тому подобное. Все изделия были крепки, долговечны и по-своему хороши на вид — приятно было даже просто держать их в руках.

Однако кое-что он делал просто для удовольствия, и эти вещи получались прекрасными, ибо Кузнец мог придавать железу удивительные образы, выглядевшие легкими и изящными, подобно россыпи листьев или цветку, но хранившие суровую силу железа или даже казавшиеся еще крепче. Немногие смогли бы пройти мимо ворот или решеток, сделанных им, не остановившись полюбоваться; никто не смог бы пройти через них, когда они были заперты. Он пел, когда создавал подобные изделия; а когда Кузнец начинал петь, то соседи прекращали собственную работу и приходили к кузне, чтобы послушать.

Это все, что знало о Кузнеце большинство односельчан. В действительности и этого было предостаточно, чтобы затмить славу большинства жителей деревни обоего пола — даже тех, кто достиг многого в своих трудах и умениях. Но стоило бы знать еще кое-что. Ибо Кузнец побывал в Феерии и некоторые ее области узнал хорошо — насколько это доступно смертному. Но, поскольку слишком многие стали похожи на Нокса, говорил он об этом мало с кем, не считая жены и детей. Его женой стала Нелл, которой когда-то он отдал серебряную монетку, дочь они назвали Нэн, а сына — Нед Смитсон. От них Кузнец в любом случае не смог бы утаить секрет. Ибо временами они видели звезду, сияющую у него на лбу, — когда он возвращался после долгих прогулок, которые то и дело совершал в одиночку по вечерам, или из дальних путешествий.

Время от времени он уходил — то пешком, то верхом — как большинство предполагало, по делам; и временами так оно и было, а временами нет. В любом случае Кузнец шел не за тем, чтобы получить заказ или прикупить чугунных чушек или древесного угля, или каких иных припасов, — хотя весьма пекся о таких вещах и, как говорится, умел честно превратить пенни в двупенсовик. В Феерии у него были дела особого рода, и там его привечали; ибо звезда сияла на его челе, и он был в безопасности — насколько может быть в безопасности смертный в том опасном краю. Меньшее Зло избегало звезды, а от Великих Зол его хранили.

За это он был благодарен, ибо вскоре стал мудрее и понял, что к чудесам Феерии нельзя подступить, не столкнувшись с угрозой, и что многим из Зол нельзя бросать вызов без мощного оружия, слишком великого для любого из смертных. Кузнец остался учеником и исследователем, а не воителем; и хотя в свое время он смог бы выковать столь крепкое оружие, что в его собственном мире оно стало бы предметом великих сказаний и оказалось бы достойно короля, он знал, что в Феерии тому оружию цена была бы мала. Так что среди всего, что он создал, не было меча или копья, или наконечника стрелы.

В Феерии Кузнец сперва тихо бродил среди меньших племен и кротких созданий в лесах и лугах прекрасных долин, и у ясных вод, в которых по ночам сияли странные звезды, а на рассвете отражались поблескивающие пики далеких гор. Некоторые, наиболее краткие из своих посещений он тратил лишь на то, чтобы рассмотреть какое-нибудь дерево или какой-нибудь цветок; но позже, в более долгих странствиях, он видел вещи и красивые, и ужасные, о которых не мог ясно вспомнить или поведать своим друзьям, хотя знал, что они живут в глубинах его сердца. Но кое о чем он не забывал, и эти чудеса и тайны остались надолго в его памяти.

Когда Кузнец только начал забредать далеко, то решил, что должен отыскать самые дальние рубежи страны, но великие горы поднялись перед ним, и, идя долгими путями в обход, он вышел наконец на пустынный берег. Он стоял у Моря Безветренной Бури, где синие волны, подобные заснеженным холмам, молчаливо катятся из Бессветья на длинное взморье, неся белые корабли, возвращающиеся с битв на Темном Порубежье, о коих люди не ведают ничего. Он увидел величественный корабль, выброшенный на брег пенной волною, тут же беззвучно опавшей в море. Высоки и грозны были эльфийские мореходы; их мечи сияли, и сверкали копья, и пронзительный свет был в их очах. Внезапно они возвысили свои голоса, и от их торжественной песни сердце человека содрогнулось в страхе, и он пал ниц — а они прошли над ним и исчезли в возвращающих эхо холмах.

Больше Кузнец не ходил к тому взморью, уверившись, что попал в островное царство, осажденное Морем, и обратил помыслы к горам, желая достичь сердца королевства. Однажды, во время этих скитаний он был застигнут серым туманом и долго плутал, пока туман не унесся прочь и он не обнаружил, что находится на широкой равнине. Вдали возвышался огромный затененный холм, и он увидел, что из той тени ввысь, в небеса, вершина на вершине, возносится Королевское Древо и свет его подобен полуденному солнцу; и без счета росло на нем листьев и цветов, и плодов, и ни один из них не был похож на другой, растущий на Древе.

Он никогда не видел того Древа снова, хотя часто искал его. В одном таком путешествии Кузнец, забравшись во Внешние Горы, набрел меж них на глубокий дол, на дне которого лежало озеро, спокойное и безмятежное — хотя ветерок колыхал окружавшие его леса. В том доле было светло, как от алого заката, но свет исходил от озера. С низкого утеса, нависавшего над ним, человек смотрел вниз, и казалось ему, что взгляд его достигает неизмеримой глуби; и узрел он там странные пламенные образы, гнущиеся, ветвящиеся и волнующиеся, подобно гигантским водорослям в морской бездне, и какие-то огненные создания сновали меж ними туда и сюда. Удивившись, он спустился к водной кромке и попробовал воду ногой — но это оказалась не вода: поверхность озера была крепче камня и глаже стекла. Человек ступил на нее — и тяжело рухнул, так что громкий звон пробежал над озером и отозвался эхом в его берегах.

Тотчас легкий ветерок сменился диким Ветром, ревущим, подобно огромному зверю, и смел его, и отбросил на берег, и погнал вверх по склонам, вращая и роняя, как мертвый лист. Кузнец уцепился за ствол юной березы, а Ветер свирепо боролся с ними обоими, пытаясь оторвать его; но береза склонилась под порывами к земле и укрыла человека ветвями Когда наконец Ветер пронесся дальше, он встал и увидел, что береза нага. Она лишилась всех листьев и плакала, и слезы падали с ее ветвей, подобно дождю. Он положил руку на белую кору со словами:

— Будь благословенна, береза! Что я могу сделать, чтобы исправить сотворенное или отблагодарить тебя?

Рукою ощутил он ответ дерева:

— Ничего, — сказала береза. — Уходи! Ветер гонит тебя. Ты не отсюда. Уходи и никогда не возвращайся!

Пока Кузнец выбирался из того дола, то чувствовал, как слезы березы струятся по его лицу, и горечь их осталась на его губах. Печалилось его сердце, пока шел он своей долгой дорогой, и некоторое время он не возвращался в Феерию. Но отказаться от этого он не мог, а когда вернулся, то еще сильнее стало его желание пройти вглубь страны.

Наконец он нашел дорогу через Внешние Горы и шел, пока не пришел к Внутренним Горам, — а были они высоки и круты, и устрашающи. Однако он нашел перевал, который мог одолеть, и, день за днем набираясь отваги, миновал узкое ущелье — и увидел Вечноутренний Дол, зелень коего превосходит зелень лугов Внешней Феерии так, как та превосходит зелень нашей весны. Воздух там был столь прозрачен, что глаз мог углядеть красные язычки птиц, поющих на деревьях на дальнем склоне долины, хотя была та весьма широка, а птицы не больше вьюрков.

С внутренней стороны ниспадали длинные склоны гор, наполненные звуком бурлящих водопадов, — и человек в великом восторге поспешил вниз. Как только его нога ступила на траву Дола, он услышал поющие эльфийские голоса и на лужайке у реки, украшенной лилиями, наткнулся на множество танцующих дев. Скорость и грация, и ни разу не повторившиеся их движения зачаровали его, и он сделал шаг к их хороводу. Тогда внезапно они замерли, и юная дева со струящимися волосами, в складчатой юбке, вышла навстречу ему.

Она заговорила со смехом, сказав:

— Не слишком ли ты осмелел, Звездное Чело? Не страшишься ли ты того, что скажет Королева, если узнает об этом? Разве что у тебя есть ее дозволение.

Кузнец смутился, ибо осознал, что и сам думает о том же и что она читает его мысли: он думал, что звезда на лбу — пропуск повсюду, куда бы он ни желал пойти; а теперь он понял, что это не так. Но она улыбалась, заговорив вновь:

— Пойдем! Раз уж ты здесь, то должен потанцевать со мной. — И она взяла его за руку и ввела в круг.

Там они танцевали вдвоем, и какое-то время он наслаждался быстротой и силой, и радостью танца с ней. Но, казалось, очень скоро они остановились, а она наклонилась и сорвала у своих ног белый цветок, и воткнула в его волосы.

— Теперь прощай! — сказала она. — Быть может, мы встретимся вновь по милости Королевы.

Кузнец ничего не помнил о своей дороге домой после той встречи — до того момента, пока не обнаружил себя идущим по дорогам родного края; и в некоторых деревнях люди таращились на него с удивлением и провожали его глазами, пока он не исчезал из виду. Когда же он добрался до дома, то выбежала дочь и радостно обняла его — он вернулся скорее, чем предполагал, но не слишком скоро для тех, кто ждал его.

— Папочка¹ — воскликнула она. — Где ты был? Твоя звезда так и светит!

Когда он переступил порог, звезда потускнела; Нелл взяла его за руку и подвела к камину, а там повернулась и посмотрела на него.

— Дорогой, — сказала она, — где ты был и что видел? В твоих волосах цветок.

Она мягко взяла цветок, и теперь тот лежал на ее ладони. И свет, исходивший от цветка, отбрасывал тени на стены комнаты, потемневшей ввечеру. Стоявший рядом мужчина отбрасывал большую тень, и огромная голова склонилась над Нелл.

— Ты похож на великана, папа, — сказал его сын, до тех пор молчавший.

Цветок не увядал и не тускнел; и они сохранили его как тайну и сокровище. Кузнец сделал маленькую шкатулку с ключом, и потом она передавалась в его роду на протяжении многих поколений; и те, кто наследовал ключ, временами открывали шкатулку и долго смотрели на Вечноживущий Цветок — пока шкатулка не закрывалась вновь; время ее замыкания выбирать было не им.

Время в деревне тоже не стояло на месте. За прошедшие годы многое произошло. На Детском Праздновании, где будущий кузнец получил звезду, ему не исполнилось еще и десяти. Потом было следующее Празднование Двадцати Четырех — к тому времени Альф стал Мастером Поваром и избрал нового ученика, Харпера. Двенадцать лет спустя Кузнец вернулся с Вечноживым Цветком; а этой зимой ожидалось новое Празднование Двадцати Четырех Детей. Одним осенним днем того года Кузнец отправился в леса Внешней Феерии. Золотые листья висели на ветвях, а красные лежали на земле. За спиною слышались шаги, но он не пекся о том и не оборачивался, ибо погрузился в свои думы.

На этот раз Кузнец получил приглашение и проделал долгий путь. Дольше казался он ему, чем какой-либо из совершенных прежде. Его вели и охраняли, но дорогу он едва помнил; ибо часто, казалось, глаза ему застили туман или тень — до тех пор, пока наконец не вышел он на какую-то возвышенность под ночным небом, усеянным бесчисленными звездами. Так он был приведен к самой Королеве. Она не носила короны и не сидела на троне. Она стояла там во всем своем величии, а вокруг нее — великое воинство, блистающее, подобно звездам в вышине; но Королева была выше ростом длиннейших их копий, и вокруг чела ее полыхало белое пламя. Она дала ему знак приблизиться, и с трепетом он сделал шаг вперед. Высоко и чисто пропела труба, и вдруг они оказались одни.

Кузнец стоял перед ней и даже не преклонил учтиво колен, ибо был смущен и ощущал себя столь ничтожным, что любые красивые жесты казались напрасны. Наконец он посмотрел ей в лицо и узрел ее глаза, серьезно смотревшие на него; и он был встревожен и изумлен, ибо в тот же миг узнал ее — прекрасную деву из Зеленого Дола, танцовщицу, под ногами которой распускались цветы. Она улыбнулась его воспоминаниям и приблизилась к нему; и они долго беседовали друг с другом, по большей части без слов, и многие из ее мыслей познал он — одни порадовали его, а иные наполнили горем. Тут память его обратилась к собственной жизни с самого ее начала до дня Детского Празднования и появления звезды, и внезапно он вновь увидел маленькую танцующую фигурку с палочкой и, пристыженный, отвел глаза от Королевы.

Но она рассмеялась вновь, как смеялась в Вечноутреннем Доле.

— Не горюй обо мне, Звездное Чело, — сказала она. — Не так уж велик позор твоего народа. Лучше сделать маленькую куколку, чем вовсе забыть о Феерии. Для некоторых это просто проблеск. Для некоторых — пробуждение. С того дня непрерывно желал ты в сердце своем увидеть меня, и я вознаградила твое желание Но большего я дать не могу. Теперь на прощание я сделаю тебя своим посланцем. Если ты встретишь Короля, скажи ему. Время пришло. Позволь ему выбрать.

— Но, Владычица Феерии, — запинаясь, спросил он, — где же Король?

Ибо много раз задавал он этот вопрос жителям Феерии, но все они отвечали одно и то же: «Он не рассказал нам».

И Королева ответила:

— Если он не рассказал тебе, Звездное Чело, то и я не могу Но он много путешествует и может быть встречен в самых невероятных местах. Теперь преклони колени с учтивостью.

И Кузнец преклонил колени, а она наклонилась и возложила руку на его голову, и великая тишь снизошла на него. И казалось ему, что он одновременно пребывает и в Мире, и в Феерии, и вне их. И обозревая их, испытывал он сразу и обделенность, и всемогущество, и покой. Когда же по прошествии времени тишь рассеялась, он поднял голову и встал. Заря занималась в небесах, и звезды бледнели, а Королева исчезла. Вдалеке, в горах, слышалось эхо трубного гласа. Нагорье, на котором стоял он, было молчаливым и пустым; и понял он, что путь его теперь ведет назад, к обделенности.

Место встречи оставалось далеко позади, и он брел среди упавших листьев, дивясь всему, что увидел и узнал. Шаги приблизились Внезапно рядом раздался голос:

— Не по пути ли нам, Звездное Чело?

Он остановился, оторвавшись от своих мыслей, и увидел рядом с собой человека. Тот был высок и шел легко и быстро; одет он был в темно-зеленое и носил капюшон, затенявший его лицо. Кузнец озадачился, поскольку только жители Феерии звали его «Звездное Чело» Но он не мог вспомнить, видел ли этого человека там прежде, а еще он, хоть и с трудом, ощутил, что должен бы знать его.

— Куда же ведет твой путь? — спросил он.

— Я иду назад, в вашу деревню, — ответил путник. — И надеюсь, что возвращаешься и ты.

— Точно, — сказал Кузнец. — Пойдем вместе. Но мне только теперь кое-что пришло на ум Перед тем как я отправился домой, Великая Владычица передала мне послание, но мы скоро уйдем из Феерии, а я не думаю, что когда-либо вернусь. А ты?

— Да, я должен. Ты можешь передать послание мне.

— Но это послание Королю. Ты знаешь, где найти его?

— Знаю. Что за послание?

— Владычица попросила меня сказать ему: Время пришло. Позволь ему выбрать.

— Я понял. Больше не тревожься об этом.

Они пошли дальше рядом, в полной тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы у них под ногами, но через несколько миль, когда они еще оставались в пределах Феерии, спутник остановился. Он повернулся к Кузнецу и откинул свой капюшон. Тогда-то Кузнец и узнал его. Это был Альф. Ученик, как по-прежнему звал его про себя Кузнец, навсегда запомнивший день, когда юный Альф стоял в Зале с начищенным до блеска ножом для разрезания Кекса, и глаза его поблескивали в свете свечей. Теперь он должен был быть стариком, ибо много лет пробыл Мастером Поваром; но здесь, стоя под сводом Внешнего Леса, он выглядел как тот самый давнишний ученик, хотя и более величественно: не было ни седины в его волосах, ни морщин на его лице, а глаза поблескивали, как будто отражали свет.

— Я хотел бы поговорить с тобой, Смит Смитсон, прежде чем мы возвратимся в твои края, — сказал он.

Кузнеца это удивило, поскольку сам он часто хотел потолковать с Альфом, но ему ни разу это не удавалось. Альф всегда тепло привечал его и смотрел дружелюбно, но, казалось, избегал разговоров наедине. Он и теперь смотрел на Кузнеца дружеским взором; он поднял руку и указательным пальцем коснулся звезды на его челе. Блеск оставил его глаза, и тут Кузнец понял, что исходил он от звезды и что она, ясно сиявшая, теперь потускнела Он был поражен и в гневе отпрянул.

— Не думаешь ли ты, Мастер Кузнец, — сказал Альф, — что пора тебе отдать эту вещицу?

— Что тебе до того, Мастер Повар? — спросил Кузнец в ответ. — И почему я должен так поступать? Разве она не моя? Она досталась мне, и разве человек не вправе хранить то, что пришло к нему так, — хотя бы как память?

— Кое-что. То, что является свободным даром, поднесенным на память. Но другое и дается иначе. Оно достается человеку не навечно, не как сокровище или наследство. Оно дается взаймы. Возможно, ты и не думал о том, что другому может понадобиться такая вещь. Но это так. Время поджимает.

Тут Кузнец встревожился, ибо был щедрым человеком и с благодарностью помнил все, что звезда принесла ему.

— Как же мне тогда поступить? — спросил он. — Должен ли я отдать ее кому-либо из Великих Феерии? Должен ли я отдать ее Королю?

И пока он говорил, в сердце его пробудилась надежда, что так он сможет еще раз вступить в Феерию.

— Ты мог бы отдать ее мне, — сказал Альф, — но, вероятно, найдешь это слишком трудным. Может быть, пойдешь со мной в мою кладовую и положишь звезду в ларец, где оставил ее твой дед?

— Я об этом не знал, — сказал Кузнец.

— Никто не знал, кроме меня. Я один был с ним.

— Тогда, как я полагаю, ты знаешь, как он нашел звезду и почему положил ее в ларец?

— Он принес ее из Феерии — это ты и сам знаешь, — ответил Альф. — Оставил же он ее в надежде, что она достанется тебе, его единственному внуку. Так он поведал мне, ибо думал, что я смогу это устроить. Он был отцом твоей матери. Я не знаю, много ли рассказывала она тебе о нем — если вообще знала достаточно, чтобы рассказывать. Райдер было имя его, и был он великий путешественник- многое он повидал и многое умел еще до того, как осел на одном месте и стал Мастером Поваром. Но он ушел, когда тебе было только два года, — и жители деревни не нашли ему в преемники никого лучше Нокса, жалкого человечишки. Все же, как мы и ожидали, в свое время и я стал Мастером. В этом году я сделаю новый Большой Кекс — единственный Повар, насколько помнится, который сделает второй. Я хочу положить звезду в него.

— Очень хорошо, так и сделай, — сказал Кузнец. Он посмотрел на Альфа, как бы пытаясь прочесть его мысли. — Ты знаешь, кто найдет ее?

— Что тебе до того, Мастер Кузнец?

— Я хотел бы это знать, Мастер Повар. Тогда мне было бы легче расстаться с вещью, столь дорогой для меня. Ребенок моей дочери слишком мал.

— Может быть, да, а может быть, нет. Увидим, — сказал Альф.

Больше они не сказали ни слова и продолжали свой путь, пока не миновали рубежи Феерии и не возвратились наконец в деревню.

Потом они прошли к Залу; а солнце ало светило в окна. Позолоченная резьба на большой двери полыхала, и странные разноцветные лики смотрели с витражей под сводом. Незадолго до того Зал заново застеклили и расписали — по этому поводу на Совете было немало дебатов. Некоторым не понравились такие «новшества», но те, у кого знаний было побольше, помнили, что это лишь возвращение к старым обычаям. К тому же все это не стоило ни пенни — все за счет Мастера Повара, — поэтому ему позволили делать то, что хотелось. Но прежде Кузнец не видел новых росписей при таком освещении и остановился, в удивлении рассматривая Зал и позабыв, зачем пришел.

Он ощутил прикосновение к руке, и Альф повел его в обход, к маленькой дверце позади строения. Он открыл ее и провел Кузнеца по темному коридору в кладовую. Там он зажег высокую свечу и, открыв буфет, снял с полки черный ларец. Теперь тот был отполирован и украшен серебряными завитками.

Он поднял крышку и показал ларец Кузнецу. Одно маленькое отделение оставалось пустым; другие теперь заполнились специями, свежими и острыми, — так что Кузнецовы глаза подернуло влагой. Кузнец положил руку на лоб, и звезда с готовностью сошла в нее; но он ощутил внезапный приступ боли, и слезы побежали по его лицу. Хотя звезда, лежа на его ладони, вновь ясно засияла, он не мог разглядеть ее — лишь туманное пятнышко света, казавшееся очень далеким.

— Я не могу рассмотреть ее, — сказал он. — Забери ее у меня.

Он протянул руку — и Альф принял звезду и положил на ее место, и она потемнела.

Кузнец, не говоря ни слова, повернулся и на ощупь побрел к двери. Только на пороге его взгляд вновь прояснился. Вечерело, и Вечерняя Звезда сияла рядом с луной на блистающем небе. Миг он стоял, глядя на их красоту, — и тут, почувствовав руку на своем плече, обернулся.

— Ты отдал мне звезду свободно, — сказал Альф. — Если желаешь знать, кому из детей она достанется, я расскажу тебе.

— Действительно желаю.

— Она достанется тому, на кого укажешь ты.

Кузнец был захвачен врасплох и нашел ответ не сразу.

— Что ж, — сказал он после некоторых колебаний, — я дивлюсь, что ты подумал о моем выборе. Уверен, что у тебя мало причин любить имя Нокса, но, пожалуй, его маленький правнук, Тим из таунсендских Ноксов, придет на Празднование. Ноксы из Таунсенда совсем другие.

— Я это заметил, — сказал Альф. — У него мудрая мать.

— Да, сестра моей Нелл. Но и без всякого родства я любил бы малыша Тима. Хотя это не самый бесспорный выбор.

Альф улыбнулся.

— Как и ты, — сказал он. — Но я согласен. Я ведь тоже выбрал Тима.

— Тогда почему ты попросил о выборе меня?

— Королева пожелала, чтобы я так сделал. Если бы ты выбрал иначе, я бы уступил.

Кузнец долгим взглядом посмотрел на Альфа. Потом внезапно он поклонился.

— Я наконец понял, сир, — сказал он. — Вы оказали нам слишком большую честь.

— Я вознагражден, — ответил Альф. — Ступай теперь домой с миром!

Когда Кузнец добрался до своего дома на западной окраине деревни, то нашел сына у дверей кузницы. Он только что запер ее, выполнив дневную работу, и теперь стоял, глядя на дорогу, по которой отец обычно возвращался из своих странствий. Услышав шаги, он оглянулся, изумленный, поскольку не ждал его со стороны деревни, и побежал навстречу. Они обнялись, приветствуя друг друга.

— Я жду тебя со вчерашнего дня, папа, — сказал сын. Потом он посмотрел в лицо отца и обеспокоенно продолжил: — Как ты устал! Наверное, ты ходил далеко?

— И правда, очень далеко, сын мой. Я шел от Рассвета до самого Вечера.

Они вместе вошли в дом, а там было темно — лишь огонь мерцал в очаге. Сын зажег свечи, и какое-то время они сидели у огня в молчании; ибо Кузнецом овладели усталость и обделенность. Наконец он огляделся, как бы приходя в себя, и спросил:

— Почему мы одни?

Сын строго посмотрел на него.

— Почему? Мама в Малом, у Нэн. У ее малыша второй день рождения. Они надеялись, что будешь и ты.

— Ах да. Мне следовало быть. Я должен был быть, Нед, но я припозднился; да и случилось такое, что вымело из головы все прочие мысли. Но о Томми я не забыл.

Он сунул руку за пазуху и вынул маленький мешочек из мягкой кожи.

— Я принес ему кое-что. Безделушка, как, может быть, сказал бы старый Нокс, — но она из Феерии, Нед.

Из мешочка Кузнец извлек маленькую серебряную вещицу Она была похожа на гладкий стебелек тонкой лилии, на вершине распускающийся тремя изящными цветками, склоненными вниз, как колокольчики. Это и были колокольчики — когда он мягко встряхнул их, каждый цветок зазвенел тонкой, но ясной нотой. В ответ нежному звуку огоньки свечей заколыхались и на миг засияли белым светом.

Глаза Неда расширились от удивления.

— Можно посмотреть на это, папа? — попросил он. Нед осторожно, одними пальцами, принял игрушку и вгляделся в цветки. — Дивная работа! — произнес он. — И, папа, колокольчики пахнут, их запах напоминает мне… напоминает мне… пожалуй, о чем-то, что я позабыл.

— Да, запах исходит от колокольчиков очень короткое время после того, как они прозвонят. Но не бойся держать ее в руках, Нед. Она сделана для того, чтобы с ней играли дети. Ей нельзя причинить вреда, и она вреда не причинит.

Кузнец положил подарок обратно в мешочек и спрятал его.

— Я отнесу это завтра в Малый Вуттон, — сказал он. — Нэн и ее Том, и мама простят меня, может быть. Что до Томми, он еще и счета не знает дням… и неделям, и месяцам, и годам…

— И правда. Иди, папа. Я был бы рад пойти с тобой; но пройдет некоторое время, прежде чем я смогу выбраться в Малый. Я не смог бы уйти сегодня, даже если бы не пришлось ждать тебя. Под рукой полно работы, а еще больше на подходе.

— Нет, нет, сын Кузнеца! Устрой себе выходной! Еще какое-то время мои руки будут в порядке, хоть я и дед. Пусть будет полно работы! Теперь здесь будет две пары рук во все рабочие дни. Я больше никуда не уйду, Нед, — надолго не уйду, если ты меня понимаешь.

Так вот оно что, папа. Я-то гадал, что сталось со звездой. Это тяжело. — Он взял отца за руку. — Я горюю вместе с тобой; но в этом есть и хорошее — для этого дома. Знаешь, Мастер Кузнец, есть еще много такого, чему ты можешь научить меня, если будет время. И я имею в виду не только работу по железу.

Они поужинали, и еще долго после этого вдвоем сидели за столом, а Кузнец рассказывал сыну о последнем путешествии в Феерию и о других вещах, приходивших на ум, — но о выборе следующего владельца звезды он не сказал ничего.

Наконец сын посмотрел на него и сказал:

— Отец, ты помнишь день, когда ты пришел домой с Цветком? А я сказал, что ты похож на великана — из-за тени. Тень не лукавила. Сама Королева танцевала с тобой! И все же ты отдал звезду.

Я надеюсь, что она достанется кому-то столь же достойному Ребенок должен быть благодарен.

— Ребенок не будет знать, — сказал Кузнец. — Такова уж природа таких даров. Что ж, так тому и быть. Я передал ее дальше и возвратился к молоту и клещам.

Странное дело, но старый Нокс, издеваясь над учеником, сам так и не смог выкинуть из головы исчезновение звезды из Кекса, хоть это событие и стряслось много лет назад. Он потолстел и обленился, так что со службы ушел в шестьдесят (не самый большой возраст в деревне). Теперь Нокс приближался к рубежу восьмого десятка — с чудовищным весом, так как по-прежнему крепко наедался и обожал сахар. Большую часть своего времени — за вычетом застольного — он проводил в большом кресле у окна своего дома или перед дверью, если стояла хорошая погода. Он любил потолковать о том, о сем — ведь у него остался еще немалый запас мудрых мыслей; но в итоге все его разговоры сворачивали к единственному Большому Кексу, который он создал (в чем теперь был накрепко убежден). Когда же он засыпал, Кекс являлся в его сны. Временами на одно-два слова останавливался Ученик. Так по-прежнему звал его старый повар, подразумевая, что сам он остается для Ученика Мастером. Ученик не возражал, и Ноксу это нравилось, хотя Ученик и не был самым милым его сердцу человеком.

Однажды после полудня Нокс, пообедав, дремал в выставленном перед дверью кресле. Он пробудился — и вздрогнул, обнаружив Ученика, стоящего рядом и глядящего на него.

— Приветик! — сказал Нокс. — Рад тебя видеть, поскольку у меня на уме снова тот кекс. На самом деле я прямо сейчас о нем и думал. Это был лучший кекс, который я сделал, и тут есть о чем поговорить. Но, возможно, ты об этом позабыл.

— Нет, Мастер. Я все очень хорошо помню. Но что вас тревожит? Это был хороший кекс, он всех порадовал и был отмечен похвалами.

— Конечно. Я его сделал. Но не это меня тревожит. Эта маленькая безделушка, звезда. Я не могу взять в толк, что с ней сталось. Конечно же, она не растаяла. Я сказал это, только чтобы детишек не пугать. Боюсь, как бы кто из них ее не проглотил. Но разве так может быть? Можно проглотить одну из тех монеток и не заметить, но не звезду. Она была маленькой, но с острыми кончиками.

— Да, Мастер. Откуда вы знаете, из чего она на самом деле была сделана? Не тревожьте себя этим. Ее проглотили, уверяю вас.

— Тогда кто? Ладно, у меня долгая память, а тот день к ней пристал намертво. Я могу вспомнить все детские имена. Дай-ка подумать. Это, должно быть, Мельникова Молли! Она была жадная и заглатывала все разом. И теперь жирная, что куль.

— Да, есть и такие люди, Мастер. Но Молли не заглатывала своего кекса. Она нашла в своем кусочке сразу две безделушки.

— Ох, не она? Отлично, тогда это бондарев Харри. Бочка, а не ребенок, и пасть, как у лягушки.

— Стоило бы сказать, Мастер, что это был приятный мальчик с широкой дружелюбной улыбкой. В любом случае, он был так осторожен, что разломил свой ломтик на кусочки, прежде чем его съесть. Он не нашел ничего, кроме кекса.

— Тогда это, должно быть, та маленькая бледная девчушка, драпировщикова Лили. Она булавки в колыбели глотала — и ничего.

— Не Лили, Мастер. Она съела только пасту и сахар, а все, что внутри, отдала сидевшему рядом мальчику.

— Тогда сдаюсь. Кто это был? Ты, кажется, очень внимательно за всем следил. Если только не выдумываешь.

— Это кузнецов сын, Мастер; и я думаю, что это пошло ему на пользу.

— Иди ты! — рассмеялся старый Нокс. — Я понял — ты со мной играешь. Не будь смешон! Кузнец тогда был тихим медлительным мальчуганом. Теперь-то от него побольше шума: попевает, я слышал; но он внимательный. Не рисковый парень. Прожует дважды, прежде чем заглотнуть, если ты меня понимаешь.

— Понимаю, Мастер. Что же, если вы не верите, что это был Кузнец, я вам помочь не могу. Возможно, теперь это и неважно. Вам станет легче, если я скажу, что звезда теперь вернулась в ларец? Она здесь!

Нокс только сейчас заметил, что на Ученике темно-зеленый плащ. Откуда-то из складок плаща Ученик извлек черный ларец и открыл его перед носом старого повара.

— Вот она, звезда, Мастер, — лежит в уголке.

Старый Нокс закашлял и зачихал, но в конце концов заглянул в ларец.

— По крайней мере, похожа.

— Это та же самая, Мастер. Я положил ее сюда несколько дней назад. Она вернется в Большой Кекс этой зимой.

— Ага! — сказал Нокс, ехидно глядя на Ученика; а потом рассмеялся, затрясшись, будто студень. — Вижу, вижу! Двадцать четыре ребеночка и двадцать четыре сюрприза, а звездочка-то лишняя. Итак, ты зажал ее перед тем, как отправить кекс в печь, и сохранил до лучших времен. Всегда-то ты был трюкачом — шу-стряк, можно сказать. И бережливый: масла с пчелиное коленце не пропадет. Ха-ха-ха! Так вот что произошло. Я мог бы догадаться. Отлично, все ясно. Теперь я могу оставить свой затылок в покое. — Он опустился в кресло. — Смотри, как бы твой подмастерье не сыграл с тобой какой шуточки! Говорят, никакой ловкач всех ловкостей не знает. — Он закрыл глаза.

— Всего хорошего, Мастер! — сказал Ученик, захлопнув ларец с таким треском, что повар снова открыл глаза. — Нокс, — продолжил он, — твое знание столь велико, что я лишь дважды осмелился хоть что-то тебе поведать. Я рассказал тебе, что звезда явилась из Феерии; и я рассказал тебе, что досталась она Кузнецу. Ты смеялся надо мной. Теперь, на прощание, я поведаю тебе еще кое-что. Не смейся больше! Ты бестолковый старый прохвост, жирный, ленивый и хитрый. Без всяких благодарностей ты научился у меня всему, чему смог, — кроме того, что касалось Феерии, и за исключением хотя бы капли вежливости. У тебя ее недостаточно, даже чтобы пожелать мне доброго дня.

— Что касается вежливости, — сказал Нокс, — я ее не вижу в том, чтобы обзывать тех, кто тебя старше и лучше. Забирай свою Феерию и прочую свою чушь! Доброго дня тебе, если это то, чего ты ждешь. Теперь проваливай! — Он насмешливо помахал рукой. — Если ты прячешь на Кухне кого-то из своих дружков-фейри, пришли его ко мне, а я на него посмотрю. Если он помашет своей палочкой и сделает меня снова худым, я о нем стану лучше думать.

— Не уделите ли вы минутку Королю Феерии? — ответствовал собеседник.

К испугу Нокса, с каждым словом он становился все выше. Он отбросил за спину плащ. Облачен он был как Мастер Повар на Праздновании, но его белые одеяния мерцали и сверкали, а на его лбу сиял большой драгоценный камень, похожий на звезду. Лицо его было юным, но суровым.

— Старик, — сказал он, — ты не старше меня. И не лучше: ты часто насмехался надо мною у меня за спиной. Бросишь ли ты мне вызов в открытую?

Он сделал шаг вперед, и Нокс отпрянул, трепеща. Он попытался позвать на помощь, но обнаружил, что может издать лишь слабый шепот.

— Нет, сир! — прохрипел он. — Не причиняйте мне вреда! Я только жалкий старик.

Лицо Короля смягчилось.

— Увы, да! Ты говоришь правду. Не надо бояться! Успокойся! Но ты ведь не ожидаешь, что Король Феерии перед расставанием ничего для тебя не сделает? Я исполню твое желание. Прощай! Теперь спи!

Он вновь укутался в плащ и ушел по направлению к Залу; но прежде чем он исчез из виду, выпученные глаза старого повара сомкнулись, и тот захрапел.

Когда старый повар проснулся вновь, солнце уже садилось. Он протер глаза и слегка поежился — осенний воздух был прохладен.

— Ух! Что за сон! — сказал Нокс. — Все, должно быть, та свинина за обедом.

С того дня он столь боялся снов такого рода, что едва осмеливался садиться за стол — как бы это его не расстроило, поэтому его трапезы стали краткими и умеренными. Вскоре он истощал, причем не только одежда, но и кожа висела на нем складками и морщинами. Дети прозвали его «старый Кожа-да-Кости». Теперь Нокс снова мог выбираться в деревню и бродить по ней с помощью всего лишь клюки; и прожил он намного лет дольше, чем было бы в ином случае. По правде говоря, он отметил столетний юбилей — самое примечательное, чего он достиг в своей жизни. Но до самого последнего года можно было слышать, как Нокс заявляет любому, кто еще был в силах этому внимать: «Знамение, скажете вы; но если здраво поразмыслить — всего лишь дурацкий сон. Король Фейри! Где ж тогда его палочка? А если вы перестанете есть, то похудеете. Это-то естественно. Дело ясное. И никакой тебе тут магии».

Настало время Празднования Двадцати Четырех. Были там и Кузнец — чтобы петь песни, и его жена — чтобы помогать с детьми. Кузнец смотрел на них, пока они пели и танцевали, и думал, насколько они красивее и веселее его сверстников (тут у него промелькнула мысль: «Чем Альф занимался в свободное время?»). Каждый из детей казался достойным звезды. Но глаза Кузнеца были обращены на Тима: пухленький маленький мальчик, в танце неуклюж, зато поет чисто. За столом он сидел молча, внимательно следя, как точится нож и режется Кекс. Внезапно он пропищал.

— Дорогой Мастер Повар, только отрежьте мне, пожалуйста, маленький кусочек. Я уже много ел и совсем сыт.

— Хорошо, Тим, — сказал Альф. — Я отрежу тебе особый кусочек Я думаю, что ты легко его одолеешь.

Кузнец наблюдал за тем, как Тим ест кекс — медленно, но с явным удовольствием; хотя когда он не нашел ни безделушки, ни монетки, то, казалось, расстроился. Но вскоре в глазах мальчика засиял свет, он засмеялся и развеселился, и тихо запел про себя. Потом он поднялся с места и начал танцевать — совсем один и с невиданной прежде грацией. Дети смеялись и хлопали.

«Итак, все хорошо, — подумал Кузнец — Ты мой наследник В какие же неведомые края поведет тебя звезда? Бедный старый Нокс. Я боюсь, он так никогда и не узнает, что за скандал приключился в его семействе».

Нокс не узнал. Но кое-что из случившегося на том Праздновании сильно его порадовало. Прежде чем все разошлись, Мастер Повар попрощался с детьми и с прочими присутствующими.

— Теперь я желаю вам всего доброго, — сказал он. — Спустя день-два я уйду отсюда. Мастер Харпер готов принять дела. Он очень хороший повар и, как вы знаете, уроженец вашей деревни. А я возвращаюсь домой. Не думаю, что вы будете скучать.

Дети весело попрощались и поблагодарили Повара за прекрасный Кекс Только малыш Тим взял его за руку и тихо сказал:

— Как жалко.

На самом деле в деревне нашлось несколько семей, которые скучали по Альфу — какое-то время. Его немногочисленные друзья, особенно Кузнец и Харпер, горевали о его уходе и сохраняли Зал позолоченным и расписанным — в память об Альфе. Однако большей частью селяне остались довольны. Они терпели его долгое время и совсем не жалели о переменах. Старый же Нокс стукнул клюкой по полу и во всеуслышание заявил:

— Наконец-то ушел! И я этому рад. Никогда он мне не нравился Ловкач был. Слишком шустрый, так скажем.