Том 3. Волшебная страна

Глава 1. ЗВУКИ В НОЧИ

Я поднял голову, прислушиваясь не только слухом, но каждым квадратным дюймом кожи, ожидая повторения разбудившего меня звука. Стояла тишина, абсолютная тишина. Ни звука в зарослях елей, окружавших наш маленький лагерь. Ни шелеста тайной жизни в подлеске. В сумерках раннего аляскинского лета, в краткий промежуток от заката до восхода, сквозь вершины елей слабо светили звезды.

Порыв ветра неожиданно пригнул вершины елей и принес с собой тот же звук — звон наковальни.

Я выскользнул из-под одеяла и, минуя тусклые угли костра, направился к Джиму. Его голос остановил меня.

— Я слышу, Лейф.

Ветер стих, и с ним стихли отголоски удара о наковальню. Прежде чем мы смогли заговорить, снова поднялся ветер. И опять принес с собой звуки удара — слабые и далекие. И снова ветер стих, а с ним и звуки.

— Наковальня, Лейф!

— Слушай!

Ветер сильнее качнул вершины И принес с собой отдаленное пение; голоса множества мужчин и женщин, поющих странную печальную мелодию. Пение кончилось воющим хором, древним, диссонантным.

Послышался раскат барабанной дроби, поднимающийся крещендо и неожиданно оборвавшийся. После этого — смятение тонких звонких звуков. Оно было перечеркнуто низким сдержанным грозовым громом, приглушенным расстоянием. Он звучал вызывающе, непокорно.

Мы ждали, прислушиваясь. Деревья застыли. Ветер не возвращался.

— Странные звуки, Джим. — Я старался говорить обычным тоном.

Он сел. Вспыхнула сунутая в угли палка. Огонь высветил на фоне тьмы его лицо, худое, коричневое, с орлиным профилем. Он не смотрел на меня.

— Все украшенные перьями предки за последние двадцать столетий проснулись и кричат! Лучше зови меня Тсантаву, Лейф. Теи Тсалаги — я чероки! Сейчас я — индеец!

Он улыбнулся, но по-прежнему не смотрел на меня, и я был рад этому.

— Наковальня, — сказал я. — Очень большая наковальня. И сотня поющих… как же это возможно в такой дикой местности… и не похоже, что это индейцы…

— Барабаны не индейские. — Джим сидел у огня, глядя в него. — И когда они звучат, у меня по коже кто-то играет ледышками пиццикато.

— Меня они тоже проняли, эти барабаны! — Я думал, что голос мой звучит ровно, но Джим пристально глянул на меня; и теперь я отвел взгляд и посмотрел в огонь. — Они напомнили мне кое-что слышанное… а может, и виденное… в Монголии. И пение тоже. Черт возьми, Джим, почему ты на меня так смотришь?

Я бросил палку в костер. И не мог удержаться, чтобы при вспыхнувшем пламени не осмотреть окружающие тени. Потом прямо взглянул в глаза Джиму.

— Плохое было место, Лейф? — негромко спросил он.

Я ничего не ответил. Джим встал и направился к нашим мешкам. Он вернулся с водой и залил костер. Потом набросал земли на шипящие угли. Если он и заметил, как я сморщился, когда тени сомкнулись вокруг нас, то не показал этого.

— Ветер с севера, — сказал он. — Значит, и звуки оттуда. И то, что производит эти звуки, там. И вот — куда же мы направимся завтра?

— На север, — сказал я.

При этом горло у меня пересохло.

Джим рассмеялся. Он опустился на одеяло и закутался в него. Я прислонился к стволу ели и сидел, глядя на север.

— Предки шумливы, Лейф. Думаю, обещают нам неприятности — если мы пойдем на север… «Плохое лекарство! — говорят предки. — Плохое лекарство для тебя, Тсантаву! Ты направляешься в Усунхию, в Землю Тьмы, Тсантаву!.. В Тсусгинай, землю призраков! Берегись! Не ходи на север, Тсантаву!»

— Ложись спать, преследуемый кошмарами краснокожий!

— Ладно, мое дело предупредить. Я слышал голоса предков, пророчествующих войну; а эти говорят о чем-то похуже, чем война, Лейф.

— Черт побери, заткнешься ты или нет?

Смешок из темноты, затем молчание.

Я снова прислонился к стволу дерева. Звуки, вернее, те печальные воспоминания, которые они возродили, потрясли меня больше, чем я склонен был признать, даже перед самим собой. Вещь, которую я свыше двух лет носил в кожаном мешочке на конце цепочки, подвешенной на шею, казалось, шевельнулась, стала холодной. Интересно, о многом догадался Джим из того, что я хотел бы скрыть?

Зачем он загасил огонь? Понял, что я боюсь? И захотел, чтобы я встретил страх лицом к лицу и победил его?.. Или подействовал индейский инстинкт — опасность лучше встречать в темноте?.. По его собственному признанию, звуки подействовали ему на нервы, как и мне…

Я испугался! Конечно, от страха взмокли ладони, пересохло в горле, и сердце забилось в груди, как барабан.

Как барабан… да!

Но… не как те барабаны, звуки которых принес нам северный ветер… Те, другие, напоминали ритм ног мужчин и женщин, юношей и девушек, детей, бегущих все быстрее по пустому миру, чтобы нырнуть… в ничто… раствориться в пустоте… исчезать, падая… растворяясь… ничто съедало их…

Как проклятый барабанный бой, который я слышал в тайном храме гобийского оазиса два года назад!

Ни тогда, ни теперь это был не просто страх. Конечно, по правде говоря, и страх, но смешанный с негодованием… с сопротивлением жизни ее отрицанию… вздымающийся, ревущий жизненный гнев… яростная борьба тонущего с душащей его водой, гнев свечи против нависшего над ней огнетушителя…

Боже! Неужели все так безнадежно? Если то, что я подозреваю, правда, думать так с самого начала — значит обречь себя на поражение.

Со мной Джим. Как сохранить его, удержать в стороне?

В глубине души я никогда не смеялся над подсознательными предчувствиями, которые он называет голосом своих предков. И когда он заговорил об Усунхию, Земле Тьмы, холодок пополз у меня по спине. Разве не говорил старый уйгурский жрец о Земле Теней? Я как будто слышал эхо его голоса.

Я посмотрел туда, где лежал Джим. Он мне ближе моих собственных братьев. Я улыбнулся: братья никогда не были близки мне. В старом доме, в котором я родился, я был чужим для всех, кроме моей матери, норвежки с добрым голосом и высокой грудью. Младший сын, пришедший нежеланным, подмененный ребенок. Не моя вина, что я явился на свет как атавистическое напоминание о светловолосых синеглазых мускулистых викингах, ее далеких предках. Я вовсе не был похож на Ленгдонов. Мужчины из рода Ленгдонов все смуглые, стройные, с тонкими чертами лица, мрачные и угрюмые, поколение за поколением формировавшиеся одним и тем же штампом. С многочисленных семейных портретов они сверху вниз смотрели на меня как на подмененного эльфами, смотрели с высокомерной враждебностью. И точно так же смотрели на меня отец и четверо моих братьев, истинные Ленгдоны, когда я неуклюже усаживался за стол.

Я был несчастлив в своем доме, но мама все свое сердце отдала мне. Я много раз гадал, что же заставило ее отдаться этому смуглому эгоистичному человеку, моему отцу. Ведь в ее жилах струилась кровь морских бродяг. Именно она назвала меня Лейфом — такое же неподходящее имя для отпрыска Ленгдонов, как и мое рождение среди них.

Джим и я в один и тот же день поступили в Дартмут. Я помню, каким он был тогда, — высокий коричневый парень с орлиным профилем и непроницаемыми черными глазами, чистокровный чероки, из клана, происходящего от великой Секвойи, клана, который много столетий порождал мудрых советников и мужественных воинов.

В списке колледжа он значился как Джеймс Т. Иглз, но в памяти чероки он был Два Орла, а мать звала его Тсантаву. С самого начала мы ощутили странное духовное родство. По древнему обряду его народа мы стали кровными братьями, и он дал мне тайное имя, известное только нам двоим. Он назвал меня Дегатага — «стоящий так близко, что двое становятся одним».

Мой единственный дар, кроме силы, — необычная способность к языкам. Вскоре я говорил на чероки, будто был рожден в этом племени. Годы в колледже были самыми счастливыми в моей жизни. Потом Америка вступила в войну. Мы вместе оставили Дартмут, побывали в тренировочном лагере и на одном и том же транспорте отплыли во Францию.

И вот, сидя под медленно светлеющим аляскинским небом, я вспоминал прошлое… смерть моей матери в день перемирия… мое возвращение в Нью-Йорк в откровенно враждебный дом… жизнь в клане Джима… окончание горного факультета… мои путешествия по Азии… второе возвращение в Америку и поиски Джима… и эта наша экспедиция на Аляску, скорее из чувства дружбы и любви к диким местам, чем в поисках золота, за которым мы якобы отправились.

Много времени прошло после войны… и лучшими все же были два последних месяца. Мы вышли из Нома по дрожащей тундре, прошли до Койукука, а оттуда к этому маленькому лагерю где-то между верховьями Койукука и Чаландара у подножья неисследованного хребта Эндикотта.

Долгий путь… и у меня было такое чувство, будто только здесь и начинается моя жизнь.

Сквозь ветви пробился луч восходящего солнца. Джим сел, посмотрел на меня и улыбнулся.

— Не очень хорошо спалось после концерта, а?

— А что ты сказал своим предкам? Они тебе дали поспать.

Он ответил беззаботно, слишком беззаботно. — «О, они успокоились». Лицо и глаза его были лишены выражения. Он закрыл от меня свой мозг. Предки не успокоились. Он не спал, когда я считал его спящим. Я принял быстрое решение. Мы пойдем на юг, как и собирались. Я дойду с ним до полярного круга. И найду какой-нибудь предлог оставить его там.

Я сказал: «Мы не пойдем на север. Я передумал».

— Да? А почему?

— Объясню после завтрака, — ответил я; я не так быстро придумываю отговорки. — Разожги костер, Джим. Я пойду к ручью за водой.

— Дегатага!

Я вздрогнул. Лишь в редкие моменты симпатии или в опасности использовал он мое тайное имя.

— Дегатага, ты пойдешь на север! Ты пойдешь, даже если мне придется идти впереди тебя, чтобы ты шел за мной… — Он перешел на чероки. — Это спасет твой дух, Дегатага. Пойдем вместе как кровные братья? Или ты поползешь за мной, как дрожащий пес по пятам охотника?

Кровь ударила мне в голову, я протянул к нему руки. Он отступил и рассмеялся.

— Так-то лучше, Лейф.

Гнев тут же покинул меня, руки опустились.

— Ладно, Тсантаву. Мы идем на север. Но не из-за себя я сказал, что передумал.

— Я это хорошо знаю!

Он занялся костром. Я пошел за водой. Мы приготовили крепкий черный чай и съели то, что оставалось от коричневого аиста, которого называют аляскинским индюком и которого мы подстрелили накануне. Когда мы кончили, я заговорил.

Глава 2. КОЛЬЦО КРАКЕНА

Три года назад, так начал я свой рассказ, я отправился в Монголию с экспедицией Фейрчайлда. Одна из задач этой экспедиции — поиски полезных ископаемых в интересах некоторых британских фирм, а в остальном это была этнографическая и археологическая экспедиция, работавшая для Британского музея и университета Пенсильвании.

Мне так и не пришлось проявить себя в качестве горного инженера. Я немедленно стал представителем доброй воли, лагерным затейником, посредником между нами и местными племенами. Мой рост, светлые волосы, голубые глаза и необыкновенная сила вместе с моими способностями к языкам вызывали постоянный интерес у туземцев. Татары, монголы, буряты, киргизы смотрели, как я гну подковы, обвиваю ноги металлическими прутьями и вообще исполняю то, что мой отец презрительно называл цирковыми номерами.

Что ж, я и был для них человеком-цирком. Но в то же время и чем-то большим: я им нравился. Старик Фейрчайлд смеялся, когда я жаловался ему, что у меня не остается времени для полевых работ. Он говорил, что я стою десятка горных инженеров, что я — страховое свидетельство экспедиции и что пока я продолжаю свои трюки, у экспедиции не будет никаких неприятностей. Так оно и было. Единственная экспедиция такого рода, насколько я помню, в которой можно было уйти, оставив все вещи незапертыми, и, вернувшись, найти все нетронутым. К тому же мы были относительно свободны от вымогательства и взяточничества.

Вскоре я уже знал с полдюжины диалектов и мог легко болтать и шутить с туземцами на их языках. Это имело у них удивительный успех. Время от времени прибывала монгольская делегация в сопровождении нескольких борцов, рослых парней с грудной клеткой, как бочонок, чтобы побороться со мной. Я овладел их приемами и научил их своим. У нас были небольшие показательные соревнования, а мои манчжурские друзья научили меня сражаться двумя мечами, держа их в обеих руках.

Фейрчайлд планировал работать в течение года, но наши дела шли так хорошо, что он решил продлить экспедицию. Он с сардонической улыбкой говорил мне, что мои действия имеют огромную ценность: никогда наука не будет иметь таких возможностей в этом районе, разве что я останусь тут и соглашусь править. Он не знал, насколько близки его слова к пророчеству.

На следующий год в начале лета мы перенесли лагерь на сотню миль к северу. Это была территория уйгуров. Странный народ, эти уйгуры. О себе они говорят, что они потомки великой расы, которая правила всей Гоби, когда та была не пустыней, а земным раем с широкими реками, многочисленными озерами и многолюдными городами. Они на самом деле отличаются от остальных племен, и хотя эти многочисленные племена при первой возможности убивают уйгуров, в то же время они их боятся. Вернее, боятся колдовства их жрецов.

В нашем старом лагере уйгуры появлялись редко. А появившись, держались в отдалении. Мы уже с неделю находились в новом лагере, когда появился отряд уйгуров человек в двадцать. Я сидел в тени своей палатки. Они спешились и направились прямо ко мне. Ни на кого в лагере они не обратили внимания. Остановились в десяти шагах от меня. Трое подошли ближе и стали пристально меня разглядывать. У всех троих были странные серо-голубые глаза; у того, кто казался их предводителем, взгляд необычно холоден. Все они выше и массивнее остальных.

Я тогда не владел уйгурским. Поэтому вежливо приветствовал их по-киргизски. Они не ответили, продолжая разглядывать меня. Наконец поговорили друг с другом, кивая, как будто пришли к какому-то решению. Затем их предводитель обратился ко мне. Встав, я заметил, что он чуть ниже моих шести футов четырех дюймов. Я сказал ему, по-прежнему по-киргизски, что не понимаю его языка. Он отдал приказ своим людям. Они окружили мою палатку, как охрана, держа в руках копья и обнажив мечи.

Я почувствовал прилив гнева, но прежде чем я смог протестовать, заговорил предводитель, на этот раз на киргизском. Он с почтением заверил меня, что их посещение исключительно мирное, они просто не хотят, чтобы им помешали мои товарищи по лагерю. Он попросил меня показать ему свои руки. Я вытянул их вперед. Он и два его спутника наклонились над ладонями, внимательно их рассматривая, указывая друг другу на те или другие пересечения линий. Закончив осмотр, предводитель коснулся лбом моей правой руки.

И тут же, к полному моему изумлению, начал урок — и весьма квалифицированно — уйгурского языка. Для сравнения он использовал киргизский. Он не удивился тому, с какой легкостью я воспринимал новые слова; напротив, мне показалось, что именно этого он и ожидал. Я хочу сказать, что он скорее не учил меня новому языку, а заставлял вспомнить давно забытый. Урок продолжался целый час. Затем он снова коснулся лбом моей руки и отдал приказ кольцу стражников. Все уйгуры сели на лошадей и ускакали.

Во всем этом происшествии было что-то тревожное. И больше всего меня беспокоило то, что, похоже, мой учитель был прав: я не изучал новый язык, а вспоминал забытый. Никогда я не усваивал язык с такой легкостью и быстротой, как уйгурский.

Естественно, мои коллеги тоже были в недоумении и тревожились. Я немедленно направился к ним и рассказал о происшествии. Нашим этнологом был знаменитый профессор Дэвид Барр из Оксфорда. Фейрчайлд склонен был воспринимать все как шутку, но Барр встревожился. Он рассказал, что уйгурские легенды говорят о предках этого народа как о расе светловолосых синеглазых людей, обладавших большой физической силой. Было обнаружено несколько древних уйгурских настенных росписей, на которых изображен именно такой тип людей, так что, по-видимому, в легендах есть зерно истины. Однако, если нынешние уйгуры и восходят к той расе, они смешивались с другими народами и дошли почти до полного исчезновения древней крови.

Я спросил, какое это имеет отношение ко мне, и он ответил, что, по-видимому, мои посетители считают меня чистокровным представителем их древней расы. В сущности, он не видит никаких других объяснений их странному поведению. Он считал, что их изучение моих ладоней и явное одобрение того, что они обнаружили, доказывает его правоту.

Старик Фейрчайлд иронически спросил, не собирается ли Барр обратиться к хиромантии. Барр холодно ответил, что он ученый. И как ученый знает, что определенные признаки могут передаваться по наследству через многие поколения. Определенное расположение линий на ладонях может сохраняться много столетий. И в случаях атавизма — а я явный пример атавизма — оно может возникать вновь.

К этому времени у меня уже слегка кружилась голова. Но Барр добавил еще кое-что. К этому времени он уже был выведен из себя и сказал, что уйгуры, вероятно, совершенно правы в своей оценке меня. Я — атавистический пример возврата к древним норвежцам. Прекрасно. Но совершенно несомненно, что асы, боги и богини древних норвежцев: Один и Тор, Фригга и Фрейя, Фрей и Локи и многие другие — все это когда-то были реальные люди. Несомненно, они были предводителями длительной и опасной миграции. После смерти они были обожествлены, как и многие подобные герои и героини других рас и племен. Этнологи считают, что древние норвежцы, подобно другим арийцам, пришли на северо-восток Европы из Азии. И нет никаких научных возражений против их прихода из того района, который сейчас называется Гоби, и против того, что это и есть та раса светловолосых голубоглазых людей, которых современные уйгуры называют своими предками.

Никто, продолжал Барр, не может сказать точно, когда Гоби стала пустыней и что вызвало появление пустыни. Части Гоби могли быть плодородными еще две тысячи лет назад. Какова бы ни была причина этого изменения, действовала ли эта причина быстро или медленно, но она дала толчок к переселению, предводительствуемому Одином и остальными асами, к переселению, которое закончилось колонизацией Скандинавского полуострова. Известно, что во мне проявились признаки моих далеких предков со стороны материнской линии. Почему в таком случае не проявиться и признакам древних уйгуров, если они действительно были предками норвежцев?

Но главный — практический — вывод заключался в том, что меня ждут неприятности. Так же, как и всех остальных членов экспедиции. Барр настоятельно советовал вернуться в наш старый лагерь, где мы будем находиться среди дружественных племен. В заключение Барр указал, что с тех пор, как мы переселились в новый лагерь, здесь не показался ни один монгол, татарин или представитель другого племени, с которыми у меня были такие дружественные отношения. Барр сел, бросив гневный взгляд на Фейрчайлда, и добавил, что это совет не хироманта, а признанного ученого.

Разумеется, Фейрчайлд извинился, но совет Барра не принял: мы можем вполне благополучно подождать несколько дней и проследить за развитием событий. Барр угрюмо заметил, что как пророк Фейрчайлд ничего не стоит, но все равно за нами, вероятно, наблюдают и не позволят нам отступить, поэтому неважно, что мы решим.

Ночью мы услышали далекий бой барабанов; через неравные промежутки он слышался до самого утра, отвечая на вопросы еще более далеких барабанов.

На следующий день в то же время показался тот же самый отряд. Предводитель, как и прежде, направился ко мне, ни на кого не обращая внимания. Он почти униженно приветствовал меня. Мы направились в мою палатку. Снова вокруг возникло кольцо воинов, и начался второй урок. Он продолжался больше двух часов. И вот день за днем в течение трех недель повторялось одно и то же. Никаких отвлечений, случайных вопросов, объяснений. У этих людей была лишь единственная цель: научить меня своему языку. И они прекрасно с ней справлялись. Полный любопытства, стремясь узнать, что это все, в конце концов, значит, я преодолевал все препятствия и стремился так же настойчиво к той же цели. И это они тоже воспринимали как вполне естественное. Через три недели я говорил по-уйгурски так же хорошо, как и по-английски.

Беспокойство Барра усиливалось. «Они к чему-то готовят вас, — говорил он. — Я отдал бы пять лет жизни, чтобы оказаться на вашем месте. Но мне это не нравится. Я боюсь за вас. Ужасно боюсь!»

Однажды ночью в конце третьей недели сигнальные барабаны звучали до самого рассвета. На следующий день мои учителя не появились, не было их еще два дня. Но наши люди сообщили, что вокруг всего лагеря видны посты уйгуров. Наши рабочие боялись, и никакой работы от них нельзя было добиться.

В полдень на четвертый день мы заметили облако пыли, быстро приближавшееся с севера. Вскоре послышались звуки уйгурских барабанов. Затем из пыли показалась группа конных уйгуров. Их было двести-триста человек, все вооружены копьями, а многие — и ружьями. Они полукругом выстроились возле лагеря. Предводитель с холодным взглядом, который был моим главным учителем языка, спешился и пошел вперед, ведя на поводу великолепного черного жеребца. Большая лошадь, сильная, непохожая на поджарых лошадей уйгуров; такая лошадь легко выдержит мой вес.

Уйгур опустился на колено и протянул мне повод жеребца. Я автоматически взял его. Лошадь осмотрела меня, принюхалась и положила морду мне на плечо. Все всадники одновременно взметнули копья и выкрикнули какое-то слово, которое я не уловил, потом спешились и стояли в ожидании.

Предводитель встал. Из своей одежды он достал небольшую шкатулку из древнего нефрита. Снова опустившись на колено, он протянул мне шкатулку. Я нажал, крышка открылась. Внутри было кольцо. Широкое и массивное, из чистого золота. А в нем прозрачный желтый камень, квадратный, в полтора дюйма. И внутри камня изображение черного осьминога.

Щупальца осьминога веером протянулись от тела. Казалось, они высовываются из желтого камня. Я даже разглядел на конце ближайшего щупальца присоску. Тело виднелось не так четко. Оно было туманным, казалось, уходило вдаль. Черный осьминог не был вырезан на камне. Он находился внутри.

Я испытал странное смешение чувств — отвращение и одновременно ощущение чего-то очень знакомого, как будто уже видел это раньше — мы называем это двойной памятью. Не раздумывая, я надел кольцо на палец — оно пришлось точно по размеру — и поднял руку, солнце отразилось в камне. Мгновенно все уйгуры упали на землю и лежали на животе, вытянувшись передо мной.

Предводитель уйгуров заговорил со мной. Я подсознательно ощущал, что с того самого момента, как он протянул мне кольцо, он внимательно следит за мной. Теперь мне показалось, что в глазах его — благоговейный страх.

— Твоя лошадь готова… — И он употребил то же слово, каким меня приветствовали его воины. — Покажи, что ты хочешь взять с собой, и твои люди понесут это.

— Куда мы идем… и насколько? — спросил я.

— К святому человеку твоего народа, — ответил он. — А насколько… только он сможет ответить.

Я почувствовал раздражение от этой бесцеремонности. К тому же меня удивило, что он говорит о своих людях как о моих.

— А почему он сам не пришел ко мне? — спросил я.

— Он стар, — ответил уйгур. — Такого пути он не выдержит.

Я взглянул на всадников, стоявших теперь рядом с лошадьми.

Если я откажусь идти и мои товарищи меня поддержат — а они меня поддержат, — это будет означать немедленную гибель всего лагеря. К тому же я сгорал от любопытства.

— Я должен поговорить со своими товарищами перед уходом, — сказал я.

— Если Двайану, — на этот раз я уловил слово, — хочет попрощаться со своими псами, да будет так. — В его взгляде блеснуло презрение, когда он посмотрел на старика Фейрчайлда и остальных.

Мне определенно не понравилось ни то, что он сказал, ни то, как сказал.

— Жди меня здесь, — коротко сказал я и пошел к Фейрчайлду. Вместе с ним я пошел в палатку. Барр и другие члены экспедиции — за нами. Я рассказал им обо всем. Барр взял меня за руку и осмотрел кольцо. Он негромко свистнул.

— Вы знаете, что это? — спросил он. — Кракен, сверхмудрое, сверхзлобное мифическое морское чудовище древних норвежцев. Видите, у него не восемь, а двенадцать щупалец. Его никогда не изображали меньше чем с десятью. Он символизирует принцип, враждебный Жизни, — не саму Смерть, а скорее уничтожение. Кракен — и здесь, в Монголии!

— Послушайте, шеф, — обратился я к старому Фейрчайлду. — Вы можете помочь мне лишь одним, если, конечно, хотите. Отправляйтесь как можно быстрее в наш старый лагерь. Свяжитесь с монголами, обратитесь к тому вождю, который часто привозил борцов, — монголы покажут вам, кого я имею в виду. Уговорите его, наймите, чтобы как можно больше воинов собралось в лагерь. Я вернусь, и, вероятно, за мной будет погоня. Вас тоже подстерегает опасность. Может быть, не в данный момент, но может так получиться, что эти люди захотят убрать вас. Я знаю, о чем говорю, шеф. Сделайте это ради меня, если не ради себя.

— Но они следят за лагерем… — начал он возражать.

— Не будут… после моего ухода. И некоторое время после этого. Они все уедут со мной. — Я говорил абсолютно убежденно, и Барр в знак согласия кивнул.

— Король возвращается в свое королевство! — сказал он. — И все его верноподданные вместе с ним. Он в безопасности — пока он с ними. Но… Боже, если бы только я мог отправиться с вами, Лейф! Кракен! А в древних легендах Южных морей говорится о великом Осьминоге, который дремлет на дне и ждет своего часа, когда он сможет уничтожить весь мир и всю жизнь. А на высоте в три мили Черный Осьминог вырезан на утесе в Андах! Норвежцы — жители островов Южных морей — жители Анд! И всюду один и тот же символ, вот этот!

— Обещаете? — спросил я Фейрчайлда. — От этого может зависеть моя жизнь.

— Мы будто покидаем вас. Мне это не нравится.

— Шеф, они сотрут вас в минуту. Возвращайтесь и поднимайте монголов. И татары помогут. Они все ненавидят уйгуров. Я вернусь, не бойтесь. Но готов поручиться, что вся эта свора, если не больше, будет идти за мной по пятам. Вернувшись, я хочу найти стену, за которой можно укрыться.

— Мы уедем, — пообещал он.

Я направился к своей палатке. Уйгур с холодным взглядом сопровождал меня. Я взял ружье, пистолет, сунул в карман зубную щетку и бритву и повернулся, чтобы уходить.

— Больше ничего? — В вопросе слышалось удивление.

— Если что-то понадобится, я вернусь, — ответил я.

— Нет — после того, как вспомнишь, — загадочно сказал он.

Бок о бок мы пошли к черному жеребцу. Я сел на него.

Отряд окружил нас. Копья образовали преграду между мной и лагерем. Мы двинулись на юг.

Глава 3. РИТУАЛ КАЛКРУ

Жеребец бежал ровным раскачивающимся шагом. Он легко нес мой вес. Примерно за час до темноты мы оказались на краю пустыни. Справа виднелся невысокий хребет из красного песчаника. Прямо перед нами ущелье. Мы въехали в него. Через полчаса мы выехали на старую дорогу, теперь всю покрытую булыжниками. Дорога уходила на северо-восток к другому, более высокому хребту красного песчаника; он находился от нас в пяти милях. Мы добрались до него уже в начале ночи, и здесь мой проводник остановился, сказав, что мы заночуем до рассвета. Около двадцати всадников спешились, остальные проехали дальше.

Те, что остановились, посматривали на меня, явно ожидая чего-то. Интересно, что я должен сделать; и тут я заметил, что мой жеребец вспотел. Я попросил, чтобы его протерли и дали ему воды и еды. Очевидно, этого от меня и ждали. Сам предводитель принес мне попону, еду и воду. Когда жеребец остыл, я покормил его. Потом велел закутать его в попону, потому что ночи стояли холодные. Закончив, я обнаружил, что ужин уже готов. Мы сидели у костра с предводителем. Я был голоден и, как всегда, когда это возможно, ел с большим аппетитом. Я задал несколько вопросов, но на них ответили так уклончиво и с такой очевидной неохотой, что больше я ни о чем не спрашивал. Когда ужин закончился, я захотел спать. Сказал об этом. Мне дали одеяла, и я пошел к своему жеребцу. Расстелил рядом с ним одеяла, упал на них и закутался.

Жеребец наклонил голову, принюхался, подул мне на шею и лег рядом. Я повернулся и положил голову ему на шею. И услышал возбужденный шепот уйгуров. После этого я уснул.

Проснулся я на рассвете. Завтрак был уже готов. Мы снова двинулись по древней дороге. Она шла вдоль холмов, огибая углубление, которое когда-то было дном большой реки. Какое-то время восточные холмы защищали нас от солнца. Когда оно стало светить прямо на нас, мы укрылись в тени огромной скалы. Во второй половине дня мы снова пустились в путь. Незадолго до заката мы пересекли высохшее русло в том месте, где когда-то находился большой мост. И углубились в еще одно ущелье, через которое в прошлом тек давно исчезнувший поток К сумеркам мы достигли конца ущелья.

По обе стороны неглубокой долины располагались каменные форты. На них виднелись десятки уйгурских воинов. Когда мы приблизились, они закричали, и я снова услышал повторяющееся слово «Двайану».

Тяжелые ворота правого форта распахнулись. Мы проехали через них в проход в толстой стене. Проехали через широкую, окруженную стенами площадь. И снова в ворота.

Я увидел перед собой оазис, окруженный голыми скалами. Когда-то это была часть большого города, всюду виднелись развалины. То, что когда-то служило истоком большой реки, теперь превратилось в ручеек, исчезавший в песках недалеко от того места, где я стоял. Справа от ручейка виднелась растительность, деревья; слева — пустыня. Дорога проходила через оазис и дальше через пустыню. И исчезала в огромном прямоугольном отверстии в скале в миле от нас. Отверстие это напоминало дверь в горах или вход в какую-то гигантскую египетскую усыпальницу.

Мы направились прямо к плодородной почве. Здесь виднелись сотни каменных зданий; заметно было, что некоторые из них пытались поддерживать в порядке. Но даже и эти дома казались невероятно древними. Под деревьями виднелись и палатки. Из домов и палаток выбегали уйгуры: мужчины, женщины, дети. Одних только воинов здесь было не меньше тысячи. В отличие от людей в фортах, эти смотрели молча, как я проезжаю мимо.

Мы остановились перед побежденной временем грудой камня — когда-то, может быть, пять тысяч лет назад, она была дворцом. Или храмом. Перед ней располагалась колоннада из приземистых квадратных колонн. Еще более толстые колонны стояли у входа. Здесь мы спешились. Наши сопровождающие увели моего жеребца и лошадь предводителя. Низко склонившись у порога, мой проводник предложил мне войти.

Я оказался в широком коридоре, освещенном факелами из какого-то смолистого дерева. Вдоль стен стояли ряды копьеносцев. Предводитель уйгуров шел рядом. Коридор привел в большое помещение с высоким потолком, такое обширное и длинное, что факелы на стенах не освещали его центр, он оставался в полутьме. В дальнем конце помещения виднелся невысокий помост, на нем — каменный стол. За столом сидели несколько человек в капюшонах.

Подойдя ближе, я увидел, что все эти люди внимательно смотрят на меня. Их было тринадцать: по шестеро с каждой стороны стола и один — в большом кресле — в голове стола. Вокруг стояли большие металлические светильники, в них горело какое-то вещество, дававшее устойчивый ровный яркий белый свет. Я подошел ближе и остановился. Мой проводник молчал. Молчали и сидевшие за столом.

Неожиданно свет отразился в кольце на моем пальце.

Человек в голове стола встал и схватился за его край дрожащими пальцами, похожими на высохшие когти. Я услышал, как он прошептал: «Двайану!».

Капюшон соскользнул с его головы. Я увидел древнее, древнее лицо и на нем глаза, почти такие же голубые, как мои; и в глазах этих горело удивление и живая надежда. Меня тронул этот взгляд — взгляд отчаявшегося человека, вдруг увидевшего спасителя.

Теперь встали все остальные, откинули свои капюшоны. Все они были старики, но не такие древние, как тот, что прошептал. Их холодные серо-голубые глаза разглядывали меня. Верховный жрец — я решил, что это верховный жрец, и так оно и оказалось, — снова заговорил:

— Мне сказали… но я не могу поверить! Подойди ко мне!

Я вспрыгнул на помост и подошел к нему. Он приблизил ко мне свое старое лицо, заглянул мне в глаза. Коснулся моих волос. Сунул руку под рубашку и положил мне на сердце. Потом сказал:

— Покажи мне руки.

Я положил их на стол ладонями кверху. Он так же внимательно их разглядывал, как начальник отряда. Остальные двенадцать столпились вокруг, следя за его пальцами, когда он указывал им те или иные знаки. Жрец снял с шеи золотую цепь и извлек из-под одежды прикрепленный к цепи ларчик из нефрита. Открыл его. Внутри находился желтый камень, больший, чем в моем кольце, но в остальном абсолютно такой же. В его глубине извивался черный осьминог — Кракен. Рядом — небольшой нефритовый флакон и маленький нефритовый нож, похожий на ланцет. Жрец взял мою правую руку и расположил запястье над желтым камнем. Посмотрел на меня, на остальных. В глазах его была боль.

— Последнее испытание, — прошептал он. — Кровь!

Он уколол мое запястье ножом. Капля за каплей кровь медленно падала на камень. Я заметил, что камень слегка вогнут. Капая, кровь тонким слоем покрывала углубление. Старый жрец поднял нефритовый флакон, откупорил его и крайним усилием воли удержал его неподвижно над камнем. Из флакона капнула одна капля бесцветной жидкости и смешалась с моей кровью.

В комнате царило полное молчание, верховный жрец и его помощники, казалось, не дышали, глядя на камень. Я бросил взгляд на предводителя уйгуров, он смотрел на меня, в глазах его горел огонь фанатизма.

Послышалось восклицание верховного жреца, его подхватили все остальные. Я посмотрел на камень. Розовая пленка меняла цвет. В ней мелькали какие-то искорки; постепенно она превратилась в прозрачную зеленоватую жидкость.

— Двайану! — выдохнул верховный жрец и опустился в свое кресло, закрыв лицо дрожащими руками. Остальные переводили взгляд с меня на камень и снова на меня, как будто увидели чудо. Я взглянул на предводителя отряда: он лежал у помоста, закрыв лицо руками.

Верховный жрец открыл лицо. Мне показалось, что он помолодел, преобразился; в глазах его больше не было боли и отчаяния; они были полны жизнью. Он встал и усадил меня в свое кресло.

— Двайану, — спросил он, — что ты помнишь?

Я удивленно покачал головой; это повторение замечания уйгура в лагере.

— А что я должен помнить? — спросил я.

Он оторвал от меня взгляд, вопросительно взглянул на остальных, как будто о чем-то у них спросил, они переглянулись и кивнули. Он закрыл нефритовый ларчик и спрятал его. Взял меня за руку, повернул грань на моем кольце, сомкнул мою другую руку вокруг кольца.

— Ты помнишь, — голос его перешел в еле слышный шепот, — Калкру?

И снова тишина повисла в огромном помещении — на этот раз она была физически ощутима. Я сидел, размышляя. В этом имени было что-то знакомое. У меня появилось раздражающее ощущение, что я должен его знать, что если я постараюсь, то вспомню его; что воспоминание рядом, на самом пороге сознания. И к тому же я чувствовал, что это слово означает нечто ужасное. Что-то такое, что лучше не вспоминать. Почувствовал отвращение, смешанное с негодованием.

— Нет, — ответил я.

И услышал резкие возбужденные выдохи. Старик встал за мной и закрыл мне глаза руками.

— А это… помнишь?

В моем мозгу все смешалось, затем я увидел картину, увидел так ясно, будто смотрел на нее открытыми глазами. Я ехал верхом по оазису прямо к квадратному входу в скалу. Но это вовсе не был оазис. Город, с садами, с широкой рекой, сверкающей в нем. И хребты не из обнаженного красного песчаника, а покрытые зеленью и деревьями. За мной скачут другие — мужчины и женщины, похожие на меня, красивые и сильные. Вот я уже у входа. Мощные колонны окружают его… вот я спешился… спешился с большого черного жеребца… вхожу…

Я не буду входить! Если войду, я вспомню… Калкру! Я бросился назад, наружу… почувствовал руки у себя на глазах… руки старого Жреца. Спрыгнул с кресла, дрожа от гнева. Лицо его было добрым, голос мягким.

— Скоро, — сказал он, — ты вспомнишь больше!

Я не ответил, стараясь подавить необъяснимый гнев. Конечно, старик пытался загипнотизировать меня; я видел то, что он хотел, чтобы я увидел. Не зря уйгурские жрецы имеют репутацию колдунов. Но не это вызвало во мне гнев такой сильный, что потребовалась вся моя воля, чтобы не сорваться во вспышке безумия. Нет, это что-то связанное с именем Калкру. Что-то находится за входом в скалу, куда меня чуть не ввели насильно.

— Ты голоден? — внезапный переход жреца к практическим проблемам вернул меня в норму. Я громко рассмеялся и ответил: «Очень. И к тому же хочу спать». Я опасался, что такая важная персона, какой я, по-видимому, становлюсь, должна будет есть в обществе верховного жреца. И почувствовал облегчение, когда он передал меня в руки уйгурского офицера. Уйгур следовал за мной, как собака, не отрывал от меня взгляда и ждал, как слуга, пока я ел. Я сказал ему, что хотел бы спать не в каменном доме, а в палатке. Глаза его сверкнули, и впервые он произнес что-то, кроме почтительных звуков.

— По-прежнему воин! — одобрительно сказал он. Для меня поставили палатку. Прежде чем лечь спать, я выглянул из нее. Уйгурский офицер сидел у входа, и двойное кольцо вооруженных уйгуров окружало мою палатку.

На следующее утро ко мне явилась делегация младших жрецов. Мы прошли в то же здание, но в гораздо меньшее помещение, в котором совсем не было мебели. Здесь меня ждали верховный жрец и его помощники. Я ожидал множества вопросов. Меня ни о чем не спросили. Жреца, очевидно, не интересовало мое происхождение, откуда я и как оказался в Монголии. Казалось, его вполне удовлетворяло, что я оказался именно тем, кого они надеялись увидеть, — кто бы это ни был. Больше того, у меня сложилось впечатление, что они очень торопятся завершить план, начатый уроками языка. Верховный жрец перешел прямо к делу.

— Двайану, — сказал он, — мы вызовем в твоей памяти определенный ритуал. Слушай внимательно, смотри внимательно, повторяй точно каждую интонацию, каждый жест.

— Для чего? — спросил я.

— Узнаешь… — начал он и гневно прервал себя: — Нет! Я скажу Тебе сейчас! Для того, чтобы эта пустыня снова стала плодородной. Чтобы уйгуры вернули себе свое величие. Древнее святотатство против Калкру, чьим результатом стала эта пустыня, должно быть искуплено!

— Какое отношение я, чужак, имею ко всему этому?

— Мы, те, к кому ты пришел, не обладаем древней кровью, чтобы вызвать все это. Ты не чужак. Ты Двайану — Освободитель. У тебя чистая кровь. И только ты, Двайану, можешь изменить судьбу.

Я подумал, как обрадовался бы Барр, услышав это объяснение, как торжествовал бы он над Фейрчайлдом Я поклонился старому жрецу и сказал, что готов. Он снял с моего пальца кольцо, снял со своей шеи цепь вместе с ларцом и велел мне раздеться. Пока я раздевался, он сам сбросил одежду, и все окружающие поступили так же. Жрец унес наши вещи и скоро вернулся. Я смотрел на сморщенные обнаженные тела стариков, и у меня вдруг пропало всякое желание смеяться. В ритуале было что-то зловещее. Урок начался.

Это был не ритуал, скорее воззвание к духу, еще точнее — вызывание Существа, Власти, Силы, именуемой Калкру. И сам процесс, и жесты, его сопровождающие, были чрезвычайно любопытны. Отчетливо звучали архаические формы уйгурского языка. Многие слова я не понимал. Очевидно, они передавались от жреца к жрецу с глубокой древности Даже равнодушный прихожанин счел бы их богохульными и проклятыми. Но я был слишком заинтересован, чтобы думать об этой стороне происходящего. У меня появилось то же странное чувство знакомого, какое я впервые ощутил при имени Калкру. Однако на этот раз я не испытывал отвращения. Я все воспринимал очень серьезно. Не знаю, связано ли это с объединенной волей двенадцати жрецов, которые не отрывали от меня взглядов.

Не стану повторять, передам только суть. Калкру — это Начало-без-Начала и он же — Конец-без-Конца. Он — Пустота без света и времени. Уничтожитель. Пожиратель жизни. Разрушитель. Растворяющий. Он не смерть — смерть лишь часть его. Он жив, очень активен, но его жизнь — это антитезис Жизни, как мы понимаем ее. Жизнь вторгается, тревожит бесконечное спокойствие Калкру. Боги и люди, животные и птицы, все существа, растения, вода и воздух, огонь, солнце, звезды, луна — все растворится в нем, живом Ничто, если он этого захочет. Но пока пусть они существуют. К чему беспокоиться, если в конце концов все придет к Калкру? Пусть Калкру отступит, чтобы жизнь могла войти в пустыню и снова расцвести здесь. Пусть он касается лишь врагов своих верноподданных, так, чтобы эти верноподданные снова были велики и могучи — как свидетельство того, что Калкру есть Все во Всем. Ведь это всего лишь на мгновение вечности Пусть Калкру проявит себя и возьмет то, что ему предлагают, как доказательство, что он услышал и согласился.

Там было еще много всего, но в этом суть. Ужасная молитва, но я не испытывал ужаса — тогда. Все повторили трижды, и я твердо усвоил свою роль Верховный жрец провел еще одну репетицию и кивнул жрецу, который унес нашу одежду Тот вышел и вернулся с одеждой, но не прежней. Он дал мне длинный белый плащ и пару сандалий. Я спросил, где моя одежда; старик сказал, что мне она больше не нужна, что отныне я буду одеваться, как подобает мне Я сказал, что это хорошо, но я хотел бы иногда взглянуть и на свою старую одежду. Он согласился.

Меня отвели в другую комнату. На стенах висели поблекшие рваные шпалеры. На них изображались сцены охоты и войны Здесь были также сиденья странной формы, металлические, может быть, медные, но может, и золотые, широкий и низкий диван, в углу — копья, лук и два меча, щит и бронзовый шлем в форме шапки. Все, включая ковер на полу, казалось очень древним. Здесь меня вымыли, побрили и подстригли мои длинные волосы — все это сопровождалось очистительным ритуалом, иногда просто поразительным.

После этого мне дали хлопковое белье, укрывшее меня с ног до шеи. Затем брюки, длинные, свободные, с широким поясом, связанные как будто из золотых нитей, непонятным образом приобретших мягкость шелка. Я с интересом заметил, что вся одежда тщательно заштопана и починена. Интересно, сколько столетий уже мертв человек, который первым надел ее? Затем последовала длинная, похожая на блузу рубашка из того же материала, на ноги я надел нечто напоминавшее котурны или высокие полусапоги, вышитые сложными, но изрядно постаревшими узорами.

Старик снова надел мне на палец кольцо и отошел, восхищенно глядя на меня. Очевидно, он не замечал следов времени на моей одежде. Для него я был великолепной фигурой из прошлого.

— Так ты выглядел, когда наша раса была великой, — сказал он. — И скоро, когда вернется наше величие, мы вызовем тех, кто живет в Земле Теней.

— Что это за Земля Теней? — спросил я.

— Она далеко на востоке, за Большой Водой, — ответил он. — Но мы знаем, что они живут там, последователи Калкру, которые бежали, когда плодородная земля уйгуров из-за святотатства превратилась в пустыню. У них такая же чистая кровь, как и у тебя, Двайану, и среди их женщин ты найдешь себе пару. И когда мы уйдем, земля уйгуров снова будет населена людьми чистой крови.

Он неожиданно отошел, и младшие жрецы последовали за ним. У двери он обернулся.

— Жди здесь, — сказал он, — пока я не пришлю за тобой

Глава 4. ЩУПАЛЬЦЕ КАЛКРУ

Я ждал около часа, рассматривая любопытное содержимое комнаты и развлекаясь фехтованием двумя мечами. Обернувшись, я увидел уйгурского офицера, он смотрел на меня от двери, его бледные глаза блестели.

— Клянусь Зардой! — сказал он. — Ты мог многое забыть, но не искусство владения мечом! Ты оставил нас воином и воином вернулся!

Он опустился на одно колено, склонил голову. «Прости, Двай-ану. Я послан за тобой. Пора идти».

Меня охватило возбуждение. Я притронулся мечом к плечу офицера. Тот принял это как обряд посвящения в рыцари. Мы прошли коридором, полным копьеносцев, и через порог дворца. Послышался громовой крик:

— Двайану!

Затем звуки труб, могучий раскат барабанов и звон цимбал.

Перед дворцом выстроился отряд всадников, их было не менее пятисот, копья их сверкали, к древкам были привязаны вымпелы. По краям площади виднелись толпы, стоявшие ровными рядами. Это были мужчины и женщины в древних одеяниях, таких же, как у меня.

Многоцветные металлические нити их одеяний блестели на солнце. Они держали в руках флаги, флажки, вымпелы, древние, изорванные, со странными изображениями. В дальнем конце площади я разглядел старого жреца, он сидел на лошади и был одет в желтое. Рядом с ним его помощники. Над ними развевалось желтое знамя, и ветер развернул изображение черного Кракена. А еще дальше сотни уйгуров теснились, чтобы взглянуть на меня. Я стоял, мигая от яркого света, и новый мощный крик смешался с громом барабанов.

«Король возвращается к своему народу», — сказал Барр. Что ж, очень похоже.

Меня подтолкнул мягкий нос. За мной стоял черный жеребец. Я сел на него. И проехал между рядами воинов и людей в старинной одежде; уйгурский офицер — следом за мной. Все они, мужчины и женщины, были крупнее, чем уйгуры в среднем, у всех серо-голубые глаза. Я решил, что это дворяне, представители древних родов, те, в ком наиболее сильно сказывалась древняя кровь. На изорванных флагах — символы их кланов. В глазах мужчин горело возбуждение. В глазах многих женщин — ужас.

Я подъехал к старому жрецу. Ряды всадников перед нами расступились. Мы бок о бок въехали в образовавшийся проход. Младшие жрецы последовали за нами. За ними — дворяне. Длинной линией по обе стороны кавалькады двигались уйгурские всадники — трубы ревели, барабаны били, цимбалы звенели.

«Король возвращается…»

Боже, почему я тогда не бросился прямо на копья всадников?!

Мы двигались по зеленому оазису. Пересекли широкий мост, который соединял берега ручейка, бывшего некогда могучей рекой. И по древней дороге направились прямо к входу в скалу примерно в миле от нас. Меня охватывало все более сильное возбуждение. Я посмотрел на сопровождавших. Вспомнил о заплатах и тщательной починке своей одежды. И увидел в одежде спутников следы той же убогости. Это заставило меня почувствовать, что я все же не король, но одновременно я ощутил жалость. Этих мужчин и женщин подгоняли духи их предков, духи становились все слабее по мере того, как разжижалась древняя кровь, но они все еще были сильны, они боролись, они распоряжались мозгом, волей, телами своих потомков, они вели их к тому, что, по мнению духов, сделает их снова сильными, утолит их голод.

Да, я жалел их. Нелепо думать, что я утолю голод их призраков, но одно я могу для них сделать. Я дам отличное представление! И я принялся повторять ритуал, которому научил меня старый жрец.

Осмотревшись, я увидел, что мы уже на пороге входа в гору. Вход был очень широк, в него могли бы въехать рядом двадцать всадников. Приземистые колонны, которые я видел в своем воображении, когда жрец коснулся моих глаз, лежали, расколотые, рядом. Я не ощущал ни отвращения, ни нежелания войти, как в своем видении. Мне хотелось побыстрее покончить с этим.

Всадники проехали вперед и выстроились у входа. Я спешился и протянул одному из них повод своего жеребца. Мы, старый жрец рядом, остальные сзади, миновали разрушенный порог и вошли внутрь горы. Проход был освещен ровным ярким пламенем настенных факелов. В ста шагах от входа начинался другой коридор, он уходил внутрь под углом к первому, более широкому. В него свернул старый жрец. Я оглянулся. Дворяне еще не вошли в гору. Я видел, как они спешиваются у входа. Мы молча прошли по этому переходу примерно тысячу футов. Он привел к небольшой квадратной комнате, высеченной в красном песчанике; из комнаты вела дверь, увешанная вышитыми коврами. В комнате ничего не было, кроме нескольких каменных сундуков вдоль стен.

Жрец раскрыл один из них. В нем оказался деревянный ящик, посеревший от времени. Жрец поднял его крышку и извлек оттуда два желтых одеяния. Одно из них он надел на меня. Это оказалось нечто вроде рабочего халата, длиной до колен. На одеянии было вышито изображение черного осьминога, его щупальца обвивали меня.

Второе одеяние жрец надел сам. На нем тоже было изображение осьминога, но только на груди, и щупальца не обвивали все тело. Жрец наклонился и достал из сундука золотой жезл, усаженный поперечными стерженьками. С них свисали маленькие золотые колокольчики.

Из других сундуков младшие жрецы извлекали барабаны, странные изогнутые овальные инструменты примерно трех футов длиной, из тусклого красного металла. Они сидели, прикасаясь к коже барабанов, поглаживая ее пальцами, затягивая тут и там, а старый жрец слегка потряс жезлом, проверяя, как звенят колокольчики. Было похоже на настройку инструментов оркестра. Я снова почувствовал желание рассмеяться; я еще не знал тогда, как обычная вещь усиливает впечатление ужаса.

За увешанной коврами дверью послышались какие-то звуки, шорох Три звонких удара, будто молотом о наковальню. Затем тишина. Двенадцать жрецов прошли через эту дверь с барабанами в руках Верховный жрец поманил меня, и мы вместе с ним прошли следом.

Я увидел огромную пещеру, вырезанную в сердце скалы руками давно умерших людей. Невероятная древность пещеры была видна так ясно, будто скалы обладали языком. Она не просто древняя — первобытная. Пещера тускло освещена, так тускло, что я с трудом разглядел уйгурских дворян. Они стояли, подняв знамена своих кланов, обратив ко мне лица, стояли на каменном полу в ста ярдах от меня и на десять футов ниже За ними и вокруг них терялась во тьме огромная пещера. Я заметил перед ними изгибающееся углубление, подобное впадине между двумя волнами; по обе стороны углубления будто две гигантские каменные волны, увенчанные каменными гребнями, устремлялись навстречу мне. На возвышении, образованном одной из волн, стоял я.

Жрец тронул меня за руку. Я повернул голову и посмотрел туда, куда смотрел он.

В ста футах от меня стояла девушка. Она была обнажена. Совсем юная, она, очевидно, вскоре должна была стать матерью.

Глаза у нее голубые, как у старика жреца, волосы каштаново-красноватые, тронутые золотом, кожа смугло-оливковая. Ясно проявлялись в ее внешности признаки древней расы. И хотя она держалась храбро, в глазах ее был ужас, и тот же ужас выдавали быстрые подъемы и падения ее круглых грудей.

Она стояла в небольшом углублении. На талии у нее был золотой обруч, к которому крепились, отходя к полу, три золотые цепи. Я понял их назначение. Она не могла ни бежать, ни выползти из углубления. Но бежать от чего? Не от меня же! Я посмотрел на нее и улыбнулся. Ее глаза всматривались в мои. Ужас в них слегка ослаб. Она доверчиво улыбнулась мне в ответ.

Боже, прости меня! Я улыбнулся ей, и она мне поверила!

Я посмотрел дальше и увидел в ста футах за девушкой желтый блеск, как от огромного топаза. Там из скалы выступал огромный желтый прозрачный камень, точно такой, как тот, что в моем кольце. Он был похож на обломок гигантского оконного стекла. Форма у него была грубо треугольная.

И в нем — черное щупальце Кракена. Щупальце извивалось внутри камня, оторванное от гигантского туловища, когда был разбит камень. Оно достигало не менее пятидесяти футов в длину. Внутренняя сторона его была обращена ко мне, и я ясно видел отвратительные присоски.

Что ж, отвратительно, конечно, подумал я, но чего тут бояться? Я снова улыбнулся прикованной девушке и снова встретил ее доверчивый взгляд.

Старик внимательно следил за мной. Мы прошли вперед, пока не оказались на полпути между камнем и девушкой. У камня сидели на корточках двенадцать младших жрецов, держа барабаны.

Старик и я стояли перед девушкой и отбитым щупальцем. Жрец поднял жезл с золотыми колокольчиками и потряс им. Из тьмы пещеры донеслось низкое пение, все время повторялись три мелодии, три темы, повторялись и переплетались.

Первобытные, как пещера; голос самой пещеры.

Девушка не отводила от меня взгляда.

Пение кончилось. Я поднял руки и сделал приветственный жест, которому меня обучили. Я начал ритуал Калкру…

При первых же словах странное чувство знакомости охватило меня… и к нему что-то добавилось. Слова, жесты были автоматическими. Мне не нужно было напрягать память; они сами всплывали во мне. Я больше не видел прикованную девушку. Я видел только щупальце в отбитом камне.

Ритуал продолжался… неужели камень вокруг щупальца растворяется… щупальце раскачивается?

Я отчаянно пытался остановить слова, жесты. Не мог!

Что-то сильнее меня овладело мною, двигало моими мышцами, говорило моим голосом. У меня было чувство нечеловеческой мощи. Ритуал двигался к своей злой вершине — о, теперь я знал, что она злая! — а я, казалось, стою в стороне не в силах вмешаться.

Ритуал кончился.

Щупальце задрожало… начало извиваться… потянулось к прикованной девушке.

Дьявольский гром барабанов, они бьют все быстрее и быстрее, в громовом крещендо…

Девушка по-прежнему смотрела на меня… но в глазах ее не было доверия… только ужас, такой же, как и на моем лице.

Черное щупальце вытянулось к ней!

У меня было смутное видение огромного туловища, от которого отходили другие извивающиеся туманные щупальца. Холодное дыхание космоса коснулось меня.

Черное щупальце обернулось вокруг девушки…

Она закричала., нечеловеческим криком… поблекла… растворилась… крик угас… стал отголоском… вздохом…

Я услышал звон металла с того места, где стояла девушка. Пустой обруч и цепи упали на камень.

Девушка исчезла!

Я стоял, парализованный таким ужасом, какого никогда в жизни не испытывал.

Этот ребенок доверился мне… Я улыбнулся ей, и она мне поверила… а я вызвал Кракена, уничтожившего ее!

Жгучие угрызения совести, белый горячий гнев разорвали удерживавшие меня оковы. Я снова увидел желтый камень и в нем — неподвижное щупальце. У моих ног лежал старший жрец, его высохшее тело дрожало, высохшие руки цеплялись за камень. Рядом с барабанами лежали младшие жрецы, прижавшись к каменному полу, лежали дворяне, распростертые, неподвижные, слепые и глухие в поклонении тому ужасному Существу, которое я вызвал.

Я побежал к увешанной коврами двери. У меня было лишь одно желание — подальше от храма Калкру. Прочь из его логова. Уйти от него как можно быстрее. Назад… в наш лагерь… домой. Я побежал через маленькую комнатку, через переход, добежал до входа в храм. И остановился на мгновение, ослепленный солнечным светом.

Послышался рев сотен глоток — затем молчание. Зрение мое прояснилось. В пыли передо мной лежали уйгурские воины.

Я поискал черного жеребца. Он стоял рядом. Я прыгнул ему на спину, схватил узду. Он, как молния, пронесся через ряды лежавших воинов и поскакал по дороге к оазису. Мы пронеслись через оазис. Я смутно видел бегущие, кричащие толпы. Никто не пытался остановить меня. Никто не встал на пути лошади.

Теперь я был рядом с внутренними воротами форта, через которые мы проехали накануне. Они были открыты. Охрана стояла, глядя на меня. Из храма донеслось властное звучание барабанов. Я оглянулся. У входа в храм смятение, суматошное движение. Уйгурские всадники устремились по дороге.

Ворота начали закрываться Я бросил жеребца вперед, раскидал стражников и был уже внутри форта. Подскакал к наружным воротам. Они были закрыты. Барабаны звучали все громче, все грознее.

Рассудок отчасти вернулся ко мне. Я приказал стражникам открыть ворота. Они стояли, с дрожью глядя на меня. Я соскочил с лошади и побежал к ним. Поднял руку. Блеснуло кольцо Калкру. Они упали наземь передо мной — но ворота не открыли.

Я увидел на стене меха, полные воды. Схватил один из них, прихватил другой с зерном. На земле лежал большой камень. Я поднял его, будто булыжник, и швырнул в ворота, туда, где соединялись створки. Ворота распахнулись. Я кинул мех с водой и мешок с зерном на высокое седло и проехал через ворота.

Большой конь, как ласточка, летел по ущелью. И вот мы уже у разбитого моста и выезжаем на древнюю дорогу.

Мы добрались до конца ущелья. Я узнал груду камней. Оглянулся. Ни следа погони. Но по-прежнему слышались отдаленные звуки барабанов.

День уже склонялся к вечеру. Мы приблизились к хребту. Жестоко подгонять жеребца, но я не мог позволить себе щадить его. К ночи мы достигли полупустынной местности. Жеребец был покрыт потом, он сильно устал. Но ни разу он не замедлил хода, не проявлял недовольства. У него великое сердце, у этого коня. Я решил, что надо дать ему возможность отдохнуть.

Я нашел защищенное место у высокого камня. Неожиданно я понял, что на мне по-прежнему церемониальное желтое платье. Я с отвращением сорвал его. Вытер им коня. Напоил его, дал немного зерна. Сам я был страшно голоден, потому что не ел с самого утра. Пожевал немного зерна и запил его тепловатой водой. По-прежнему никаких признаков преследования, и барабаны смолкли. Я с беспокойством подумал, не знают ли уйгуры более короткой дороги. Может быть, именно сейчас они окружают меня. Набросив свою одежду на жеребца, я растянулся на земле. Я не собирался спать. Но тут же уснул.

Проснулся я неожиданно. Наступил рассвет. На меня смотрели старый жрец и офицер с холодным взглядом. Мое укрытие было окружено кольцом всадников. Старик мягко заговорил:

— Мы не причиним тебе вреда, Двайану. Если ты хочешь покинуть нас, мы не можем остановить тебя. Тот, кто смог вызвать Калкру, не должен опасаться нас. Его воля — это и наша воля.

Я не ответил. Глядя на него, я снова увидел то, что видел в пещере. Он вздохнул.

— Ты хочешь нас покинуть. Да будет так!

Уйгурский офицер молчал.

— Мы принесли твою одежду, Двайану, подумав, что ты захочешь уйти от нас, как и пришел, — сказал старик.

Я переоделся в свою старую одежду Старый жрец взял мое древнее одеяние. Он снял с жеребца одежду с изображением осьминога. Заговорил офицер:

— Почему ты оставляешь нас, Двайану? Ты заключил мир с Калкру. Ты открыл ворота. Скоро пустыня расцветет, как в древности. Почему ты не останешься с нами и не поведешь нас к величию?

Я покачал головой. Старый жрец снова вздохнул.

— Такова его воля! Да будет так! Но помни, Двайану: тот, на чей призыв отозвался Калкру, должен будет и сам ответить на его призыв. И рано или поздно Калкру позовет его!

Он коснулся моих волос дрожащей старческой рукой, коснулся моего сердца и повернулся. Его окружили всадники. Они уехали.

Уйгурский офицер сказал: «Мы будем сопровождать Двайану в его путешествии».

Я сел верхом. Мы достигли нового лагеря экспедиции. Он был покинут. Мы поехали дальше, к нашему старому лагерю. К концу дня мы увидели впереди караван. Когда мы приблизились, караван остановился, началась торопливая подготовка к обороне. Это была наша экспедиция, направлявшаяся к старому лагерю. Я помахал руками и закричал.

Сойдя с жеребца, я протянул узду офицеру.

— Возьми его, — сказал я. Его лицо утратило мрачность, просветлело.

— Он будет ждать тебя, когда ты вернешься, Двайану. Он или его сыновья, — сказал офицер. Он поднес руку ко лбу, поклонился. — И все мы тоже, Двайану, — мы и наши сыновья. Когда ты вернешься.

Он сел на свою лошадь. Все всадники подняли копья. Послышался громовой возглас:

— Двайану!

Они ускакали.

Я пошел туда, где меня ждали Фейрчайлд и все остальные.

Как только я смог подготовить свое возвращение, я вернулся в Америку. Я хотел только одного — чтобы как можно больше миль отделяло меня от храма Калкру.

Я замолчал. Невольно погладил рукой кожаный мешочек на груди.

— Но теперь мне кажется, — сказал я, — что уйти от него не так-то просто. Ударами по наковальне, пением и барабанами Калкру призывает меня!

Глава 5. МИРАЖ

Джим сидел молча, глядя на меня, и мне показалось, что индейский стоицизм покинул его лицо. Он наклонился и положил руку мне на плечо.

— Лейф, — негромко сказал он, — я не знал. Впервые я вижу, как ты испугался… мне больно за тебя. Я не знал…

Со стороны чероки Тсантаву это очень много.

— Все в порядке, индеец. Заткнись! — грубо ответил я.

Он некоторое время сидел молча, подбрасывая в костер прутики.

— А что сказал об этом твой друг Барр? — неожиданно спросил он.

— Он взгрел меня, — ответил я. — Задал мне жару со слезами на глазах. Сказал, что с того времени, как Иуда поцеловал Христа, никто так не предавал науку. Он хорошо подбирал метафоры, они вонзались, как шипы. Особенно эта, потому что я думал так же — правда, не о науке, а о девушке. Да, я подарил ей поцелуй Иуды. Барр сказал, что у меня была возможность, какой не было ни у кого. Я мог разрешить загадку Гоби и ее утраченной цивилизации. А я убежал, как ребенок от пугала. Я атавистичен не только телом, но и разумом. Я светловолосый дикарь, лежащий в страхе перед идолом. Он сказал, что на моем месте позволил бы распять себя, лишь бы узнать истину. Он и на самом деле так поступил бы. Он не лгал.

— Весьма научно, — сказал Джим. — Но что он сказал о том, что ты видел?

— Всего лишь гипнотическое внушение со стороны старого жреца. Я видел то, что он заставлял меня видеть, — точно так же, как перед этим я видел по его воле, как подъезжаю к этому храму. Девушка не растворилась. Вероятно, стоит где-нибудь в проходе и смеется надо мной. Но если то, что мой невежественный мозг воспринял как правду, и на самом деле было правдой, тогда мое поведение еще более непростительно. Я должен был остаться, изучить феномен и привезти с собой результаты для научного анализа. То, что я рассказал о ритуале Калкру, не что иное, как второй закон термодинамики, выраженный в терминах антропоморфизма. Жизнь действительно вторгается в Хаос, если это слово использовать для описания бесформенного первичного состояния Вселенной. Вторжение. Случайность. Со временем вся энергия равномерно распределится в виде статичного тепла и будет больше не в состоянии порождать жизнь. Мертвая Вселенная будет безжизненно плавать в безграничной пустоте. Пустота вечна, жизнь — нет. Поэтому пустота поглотит ее. Солнца, миры, боги, люди, все живое вернется в пустоту. Вернется к Хаосу. Назад в Ничто. Назад к Калкру. Или, если мой атавистический мозг предпочитает другое слово, назад к Кракену. Барр сильно сердился.

— Но ведь ты сказал, что и другие видели девушку. Как он объяснил это?

— О, с легкостью. Массовый гипноз — подобно видению ангелов у Монса, призрачным лучникам в Греции и коллективным галлюцинациям времен Мировой войны. А я послужил катализатором. Мое сходство с представителями древней расы, мой атавизм, владение ритуалом Калкру, вера уйгуров в меня — все это было необходимыми элементами массовой галлюцинации — щупальца. Очевидно, жрецы давно старались заставить действовать заклинание, в котором недоставало существенного элемента. Я и послужил этим недостающим элементом, катализатором. Вот и все.

Джим снова помолчал, ломая веточки.

— Разумное объяснение. Но ты ведь не убежден?

— Да, я не был убежден — я видел лицо девушки, когда щупальце коснулось ее.

Он встал, глядя на север.

— Лейф, — неожиданно спросил он, — а что ты сделал с кольцом?

Я вытащил кожаный мешочек, раскрыл его и протянул Джиму кольцо. Он внимательно осмотрел его и вернул мне.

— А зачем ты сохранил его, Лейф?

— Не знаю. — Я надел кольцо на палец. — Я не вернул его жрецу, а тот не просил об этом. Дьявол, я скажу тебе, почему сохранил его, — по той же причине Старый Моряк Кольриджа привязал альбатроса к шее, — чтобы не забыть, что я убийца.

Я снова положил кольцо в мешочек и повесил его на шею. С севера послышался негромкий рокот барабанов. На этот раз он, казалось, прилетел не с ветром. Казалось, он распространяется под землей и замирает под нами.

— Калкру! — сказал я.

— Что ж, не будем заставлять старого джентльмена ждать, — весело сказал Джим.

И, насвистывая, он занялся поклажей. Неожиданно он повернулся ко мне.

— Послушай, Лейф. Теории Барра кажутся мне здравыми. Я не говорю, что на твоем месте я бы принял их. Может, ты и прав. Но я с Барром, пока события — если, когда и как — не покажут, что он ошибался.

— Прекрасно, — от всего сердца и без всякого сарказма ответил я. — Пусть твой оптимизм продержится до нашего возвращения в Нью-Йорк — если, когда и как.

Мы надели рюкзаки, взяли ружья и двинулись на север.

Идти было нетрудно, хотя мы почти все время поднимались. Местность постоянно повышалась, иногда довольно круто. Деревья, необычно высокие и толстые для этих широт, начали редеть. Становилось холоднее. Пройдя примерно с пятнадцать миль, мы оказались в районе редких изогнутых деревьев. В пяти милях впереди начинался скальный хребет в тысячу футов высотой. За хребтом — мешанина гор пяти-шести тысяч футов, безлесых, вершины покрывали снег и лед, их рассекали многочисленные ущелья, покрытые блестящими ледниками. Между нами и хребтом протянулась равнина, заросшая кустарниками диких роз, черникой, голубикой, брусникой, ярко-красными, ярко-синими цветами и зеленью короткого аляскинского лета.

— Если разобьем лагерь в тех холмах, — заметил Джим, — укроемся от ветра. Сейчас пять часов. За час доберемся.

Мы двинулись дальше. Из ягодников, как коричневые ракеты, взлетали выводки диких куропаток; со всех сторон посвистывали ржанки и кроншнепы; на расстоянии выстрела паслось небольшое стадо карибу, повсюду расхаживали маленькие коричневые журавли. Никто не может умереть с голоду в этом краю, и, разбив лагерь, мы очень хорошо поужинали.

Ночью не слышно было ни звука — а может, мы слишком крепко спали, чтобы услышать что-нибудь.

На следующее утро мы обсудили дальнейший маршрут. Низкий хребет преграждал прямой путь на север. Хребет тянулся, повышаясь, на запад и на восток. С того места, где мы стояли, он не представлял серьезной преграды; по крайней мере, мы ее не видели. Мы решили идти через хребет и не торопиться. Но продвигаться оказалось труднее, чем мы думали; нам потребовалось два часа, чтобы извилистым путем добраться до вершины.

По верху хребта мы подошли к полосе больших камней, которая стеной преграждала наш путь. Протиснувшись между двумя камнями, мы торопливо отступили назад. Мы стояли на краю обрыва, который уходил на сотни футов вниз к необычной долине. Долину окружал частокол покрытых снегом и льдом горных вершин. В дальнем конце долины, милях в двадцати от нас, виднелась пирамидальной формы гора.

По ее центру, от вершины до подножья, шла сверкающая белая полоса — несомненно, ледник, заполнивший расселину, расколовшую гору, как будто от удара меча. Долина неширока, не более пяти миль в самом широком месте, по моей оценке. Длинная и узкая долина, ее дальний конец закрыт горой с ледником, а по бокам ее другие горы, обрывающиеся круто, как и та, с которой мы смотрели. Кое-где виднелись оползни.

Но все наше внимание привлекло дно долины. Оно казалось огромным ровным полем, заполненным грудами камня. В дальнем конце ее ледник тянулся до середины долины. Среди скал ни следа растительности. Ни намека на зелень в окружающих горах. Только голые черные скалы и белизна снега и льда. Долина запустения.

— Как здесь холодно, Лейф, — вздрогнул Джим.

Да, холодно, и холод необычный, странный — неподвижный и душный. Он, казалось, поднимается к нам из долины, отгоняет, заставляет уйти.

— Нелегко будет спуститься туда, — сказал я.

— И нелегко идти, когда спустимся, — подхватил Джим. — Откуда все эти скалы и что расположило их так ровно?

— Вероятно, их принес с собой ледник, ответил я. — Похоже на морену. В сущности, похоже, что вся долина создана ледником.

— Подержи меня за ноги, Лейф, я хочу взглянуть. — Джим лег на живот и перегнулся через край. Через одну-две минуты он позвал меня, и я вытянул его назад.

— Примерно в четверти мили слева от нас оползень, — сказал он. — Отсюда не видно, начинается ли он на самой вершине. Посмотрим. Лейф, как ты думаешь, далеко ли до дна долины?

— Несколько сотен футов.

— Должно быть, не меньше тысячи. Утес уходит все вниз и вниз. Не понимаю, почему дно кажется таким близким. Странное место.

Мы надели рюкзаки и пошли вдоль стены из камней. Через некоторое время мы оказались у трещины, рассекающей скалу. Здесь было слабое место, где поработали вода и лед. Обломки камня усеивали дно трещины, уходившей к самой долине.

— Придется снять рюкзаки, чтобы спуститься вниз, — сказал Джим. — Как мы поступим: оставим их здесь или спустим вниз?

— Возьмем с собой. Внизу должен быть выход из долины у основания той большой горы.

Мы начали спуск. Я перебирался через большой камень примерно на трети спуска, когда услышал резкое восклицание Джима.

Исчез ледник, просовывавший свой язык между камнями. Исчезли и камни. У дальнего конца долины ее дно было покрыто черными каменными пирамидами, низ которых был белым. Пирамиды стояли рядами, аккуратно расположенные, как дольмены друидов. Они заполняли половину долины. Тут и там между ними виднелись столбы белого пара, как дым от жертвоприношений.

Между ними и нами, плескаясь о стены утесов, лежало синее, покрытое рябью озеро! Далеко под нами его волны ударялись в скалу.

И тут что-то поразило меня в черных каменных пирамидах.

— Джим! Эти скалы в форме пирамиды. Они точно повторяют форму той горы! Даже белая полоска на месте!

И в этот момент голубое озеро задрожало. Поплыло к черным пирамидам, затопило их, затопило белые дымы. Снова задрожало. И исчезло. Снова перед нами было дно долины, покрытое грудами камней.

В этом преображении было что-то от цирковых трюков или от работы искусного волшебника. Да это и было волшебство — в своем роде. Но я видел и раньше, как природа проделывала подобные трюки.

— Дьявол! — сказал я. — Это мираж!

Джим не отвечал. Он со странным выражением смотрел на долину.

— Что с тобой, Тсантаву? Снова прислушиваешься к предкам? Это всего лишь мираж.

— Да? — спросил он. — Но что именно? Озеро или скалы?

Я взглянул на дно долины. Оно выглядело совершенно реальным. Теория ледовой морены объясняла ее удивительно ровную поверхность, а также горы вокруг. Готов поклясться, что когда спустимся, обнаружим, что камни лежат вовсе не равномерно.

— Конечно, озеро.

— Нет, — ответил он, — я думаю, что мираж — камни.

— Чепуха. Там внизу слой теплого воздуха. Камни отражают солнечное тепло. А сверху давит холодный воздух. В таких условиях и возникает мираж. Вот и все.

— Нет, — возразил он, — совсем не все.

Он перегнулся через скалу.

— Лейф, прошлой ночью предки сказали мне кое-что еще. Они говорили об Атагахи. Тебе это что-нибудь говорит?

— Ничего.

— Мне тоже не говорило — тогда. А теперь говорит. Атагахи — зачарованное озеро в самой глухой части Аппалачских гор, к западу от истоков Оканалуфти. Это лечебное озеро зверей и птиц. Все чероки знали о нем, хотя мало кто его видел. Если случайный охотник подходил к нему, то видел только каменную пустыню, зловещую, без единой травинки. Но молитвой, постом и постоянным бодрствованием он мог заострить свой духовный взор. И тогда на рассвете он видел широкую полосу мелкой жемчужной воды, питаемой ручьями, бегущими с окружающих гор. А в воде все виды рыб и земноводных, стаи уток, гусей и других птиц, а вокруг озера многочисленные следы зверей. Они приходили к Атагахи, чтобы излечиться от ран или болезни. Великий Дух поместил посреди озера остров. Раненые, больные животные и птицы плыли на него. И когда добирались, воды Атагахи излечивали их. Они выходили на берег здоровыми. На Атагахи всегда был мир. Все существа там были друзьями.

— Послушай, индеец, ты хочешь сказать, что это и есть твое лечебное озеро?

— Я вовсе не говорю этого. Я сказал, что мне все время приходит на ум название Атагахи. Место абсолютно пустое, зловещее, голый камень без единой травинки. А под этой иллюзией — озеро. И здесь: каменное дно, а под ним — озеро. Странное совпадение. Может, мираж — как раз каменное дно Атагахи. — Он помолчал. — Еще кое-что мне рассказали предки, так что я изменил свое мнение и принял твою версию событий в Гоби.

— Мираж — это озеро. Говорю тебе.

Он упрямо покачал головой.

— Может быть. Но, может, и то, что мы видим внизу, тоже мираж. Может, оба мираж А если так, то как глубоко настоящее дно? Можем ли мы до него добраться?

Он стоял молча, глядя на долину. Вздрогнув, я опять ощутил необычный холод. Я наклонился и взял в руки лямки своего рюкзака.

— Что ж, чем бы это ни было, пойдем узнаем.

Дрожь пробежала по дну долины. Внезапно оно вновь превратилось в сверкающее голубое озеро. А потом опять стало каменным дном.

Но еще раньше я увидел в глубине озера иллюзию — если это была иллюзия — гигантскую туманную тень, огромные щупальца, тянущиеся от обширного призрачного туловища… туловища, которое, казалось, находится бесконечно далеко… исчезает в пустоте… как исчез в пустоте Кракен в пещере Гоби… в пустоте, которая сама была — Калкру!

Мы пробирались между большими обломками камня, карабкались через них, скользили по ним. Чем ниже мы спускались, тем становилось холоднее. Холод, казалось, проникает в самые кости. Иногда мы тащили рюкзаки за собой, иногда толкали их впереди. И все сильнее нас донимал холод.

Посматривая на дно долины, я все более убеждался в его реальности. Любой мираж, который мне приходилось видеть — а в Монголии я видел их множество, — отступал, изменялся и исчезал, когда я подходил ближе. Дно долины ничего подобного не делало. Правда, камни на нем стали казаться приземистей по мере нашего приближения, но я приписал это изменившемуся углу зрения.

Мы были на расстоянии ста футов от края оползня, когда я почувствовал, что моя уверенность рассеивается. Продвигаться стало еще труднее. Расщелина сузилась. Слева простиралась скала, такая гладкая, как будто ее прочистили гигантской метлой. Вероятно, огромный осколок оторвался тут и упал вниз, раздробив камни; их куски виднелись внизу. Мы свернули вправо, где обломки камней были сметены гигантским веником. Тут мы продолжали свой путь.

Ввиду своей силы я нес оба наших ружья, подвесив их на ремне через левое плечо. И еще более тяжелый рюкзак. Мы подошли к особенно трудному месту. Камень, на котором я стоял, неожиданно качнулся вперед под моим весом. Я упал в сторону. Рюкзак выскользнул у меня из рук, перевернулся и упал на гладкую, уходящую вниз скалу. Я автоматически потянулся за ним. Ремень, державший оба ружья, порвался. Ружья скользнули вслед за рюкзаком.

Это было одно из тех совпадений, которые заставляют поверить в бога невезения. Такое может случиться где угодно без малейших последствий. Даже в тот момент я не думал, что это для нас означает.

— Ну что ж, — весело сказал я. — По крайней мере, не придется их тащить. Подберем их на дне.

— Если там есть дно, — ответил Джим.

Я посмотрел вниз. Ружья сцепились с рюкзаком и быстро скользили по склону.

— Сейчас остановятся, — сказал я. — Они почти у самых камней.

— Как же! — отозвался Джим.

Я протер глаза. Рюкзак и ружья должны были застрять у каменного барьера в конце расщелины. Но не застряли. Они просто исчезли.

Глава 6. ЗЕМЛЯ ТЕНЕЙ

Когда рюкзак и ружья коснулись камней, поверхность тех дрогнула. И наши вещи как будто растворились в ней.

— Я бы сказал, что они упали на дно озера, — заметил Джим.

— Никакого озера нет. Они провалились в какую-то щель в камне. Идем…

Он схватил меня за плечо.

— Подожди, Лейф! Не торопись.

Я взглянул, куда он указывал. Барьер из камней исчез. На его месте продолжалась расселина, гладкий каменный язык спускался в долину.

— Идем, — повторил я.

Мы пошли вниз, нащупывая каждый шаг. С каждой остановкой дно долины становилось все более плоским, камни на ней все ниже и ниже. Облако закрыло солнце. И никаких камней не стало. Под нами расстилалось дно долины, ровная синевато-серая пустыня.

Расселина неожиданно кончилась у края этой пустыни. В пятидесяти футах впереди так же резко обрывались скалы. Создавалось странное впечатление, что их установили на краю, который тогда был клейким. И пустыня тоже не казалась твердой, и она тоже производила впечатление клейкой поверхности; по ней проходила постоянная мелкая рябь, как волны жара над нагретой солнцем дорогой; и однако с каждым шагом усиливалось ощущение страшного холода, который наконец стало почти невозможно выдерживать.

Между обломками камней и утесом справа от нас виднелся узкий проход. Мы направились туда и остановились в удивлении. Мы стояли на большом плоском камне на самом краю странной поверхности. Это не вода и не камень; больше всего она походит на тонкое непрозрачное жидкое стекло или на полужидкий газ.

Я вытянулся на камне и протянул руку, чтобы коснуться этой поверхности. Коснулся — и не ощутил никакого сопротивления, вообще ничего не ощутил. Медленно опустил руку. На мгновение увидел свою руку, будто отраженную в искажающем зеркале, а потом вообще перестал ее видеть. Но там, внизу, где исчезла моя рука, так приятно тепло. Кровь заколола в моих онемевших пальцах. Я наклонился еще больше и опустил обе руки почти по плечи. Как хорошо!

Джим лег рядом со мной и тоже вытянул руки.

— Воздух, — сказал он.

— Похоже… — начал я, и тут внезапная мысль пришла мне в голову. — Ружья и рюкзак. Если не отыщем их, нам не повезло.

Джим ответил:

— Если там — Калкру, нам будет мало проку от ружей.

— Ты думаешь, это… — Я замолчал, вспомнив его рассказ об иллюзорном береге озера.

— Усунхию, Земля Тьмы. Земля Теней твоего старого жреца. Я сказал бы, что оба названия подходят.

Я лежал неподвижно; как бы человек ни был уверен в предстоящем испытании, он не может удержаться от дрожи, когда вступает на его порог. А я совершенно определенно знал, что меня ждет. Все, что находилось между храмом в Гоби и этим местом, вдруг исчезло. Я пришел туда, где должно кончиться то, что началось в пустыне Гоби. Прежний ужас начал овладевать мною. Я боролся с ним.

Я принимаю вызов. Ничто в мире не остановит меня. Приняв решение, я почувствовал, как ужас угрюмо отступает, покидает меня. Впервые за многие годы я освободился от него.

— Посмотрю, что там внизу, — Джим протянул руки. — Держи меня за ноги, Лейф, я перегнусь через край камня. Я потрогал его — похоже, он тянется дальше.

— Я первый, — ответил я. — В конце концов, это ведь мое дело.

— И как же я вытяну тебя, слон? Держи — я пошел.

Мне пришлось подпрыгнуть, чтобы ухватить его за ноги, его голова и плечи уже исчезли из вида. Он полз по скале, медленно опускаясь, пока и мои руки по самые плечи не скрылись из виду. Он остановился, и затем из загадочной непрозрачности, в которой он исчез, послышался рев безумного хохота.

Я почувствовал, как он вырывает ноги у меня из рук. Потащил назад, с усилием преодолевая каждый дюйм. Он появился, продолжая хохотать. Лицо его покраснело, глаза стали совсем пьяными; вообще у него были все признаки опьянения. Но учащенное дыхание объяснило мне, что произошло.

— Дыши медленнее! — крикнул я ему в ухо. — Дыши медленнее, говорю тебе.

И так как его смех не смолкал и он все время продолжал вырываться, я прижал его одной рукой, а другой закрыл ему рот и нос. Через несколько мгновений он перестал напрягаться. Я отпустил его; он неуверенно сел.

— Странно, — хрипло сказал он. — Какие я видел смешные лица…

Он покачал головой, раз или два глубоко вздохнул и лег на камень.

— Что со мной было, Лейф?

— Кислородное опьянение, индеец, — ответил я. — Хороший глоток воздуха с двуокисью углерода. Это, кстати, многое другое объясняет в этом странном месте. Ты делал три вдоха в секунду, это из-за двуокиси углерода. Она действует на центр дыхания в головном мозгу и ускоряет вдохи. Ты получил больше кислорода, чем тебе нужно, и поэтому опьянел. Что ты видел перед этими твоими забавными лицами?

— Я видел тебя. И небо. Похоже, будто смотришь в воду. Я посмотрел вниз и вокруг. Подо мной было что-то похожее на бледно-зеленый туман. Сквозь него ничего не видно. Там тепло внизу, очень тепло и приятно, и пахнет цветами и деревьями. Вот и все, что я успел увидеть, пока не опьянел. О, да, скала продолжает опускаться. Может, мы сумеем добраться до ее основания — если не засмеемся до смерти. А сейчас я сяду в этот мираж по плечи. Боже, Лейф, как я замерз!

Я озабоченно посмотрел на него. Губы его посинели, зубы стучали. Переход от тепла к резкому холоду сказывался, это очень опасно.

— Хорошо, — сказал я, вставая. — Я иду первым. Дыши медленно, делай глубокие вдохи как можно реже, выдыхай так же медленно. Скоро привыкнешь. Пошли.

Я повесил на плечо оставшийся рюкзак, пятясь, переполз через камень, ощутил под ногами прочную скалу и опустился в мираж.

Тепло; почти как в парной турецкой бани. Небо над головой как голубой круг, туманный по краям. Рядом со мной показались ноги Джима, его тело уходило от них под немыслимым углом. В сущности, я видел Джима, как рыба из-под воды видит рыболова, идущего вброд. Тело его, казалось, раздалось, и он присел рядом со мной.

— Боже, как здесь хорошо!

— Не разговаривай, — сказал я. — Сиди и учись медленно дышать. Смотри, как я это делаю.

Мы молча сидели примерно с полчаса. Ни звука не нарушало тишину вокруг. Пахло джунглями, быстро растущей и быстро разлагающейся зеленью; и были еще какие-то неуловимые чуждые запахи. Я мог видеть только голубой круг неба над головой, а примерно в сотне футов ниже под нами зеленоватый туман, о котором говорил Джим. Похоже на ровную поверхность облака, непроницаемую для взора. Оползень входил в эту поверхность и исчезал из вида. Я не чувствовал неудобства, но оба мы покрылись потом. Я с удовлетворением видел, что Джим дышит глубоко и медленно.

— Что-нибудь беспокоит? — наконец спросил я.

— Не очень. Время от времени приходится нажимать на педаль. Но, похоже, я привыкаю.

— Ну хорошо, — сказал я. — Скоро двинемся. Не думаю, чтобы стало хуже, когда мы спустимся.

— Ты говоришь, будто давно все это знаешь. Что ты вообще думаешь об этом месте, Лейф?

— Все очень просто. Хотя такое сочетание случайностей встречается раз на миллион. Глубокая и широкая долина, полностью окруженная крутыми утесами. Окружающие горы покрыты снегом и ледниками, и оттуда постоянно идет холодный воздух, даже летом. Вероятно, в самой долине близко к поверхности — следы вулканической активности, кипящие ручьи и тому подобное. Миниатюрное подобие Долины Десяти Тысяч Дымов к западу. Все это производит излишек двуокиси углерода. К тому же обильная растительность, добавляющая двуокись. Мы погружаемся в пережиток каменноугольного периода — примерно десять миллионов лет назад. Теплый тяжелый воздух заполняет яму, соприкасаясь с холодным воздухом, откуда мы только что пришли. Мираж возникает в месте встречи этих двух слоев, приблизительно по той же причине, по какой возникает любой мираж. Один бог знает, как давно это происходит. Часть Аляски никогда не знала ледникового периода — по какой-то причине лед не покрывал ее вообще. Когда на месте Нью-Йорка был тысячефутовый слой льда, Юконская низменность была настоящим оазисом, полным разнообразной растительной и животной жизни. Если эта долина существовала и тогда, мы можем встретить самые странные организмы. Если же она возникла сравнительно недавно, увидим разнообразные случаи адаптации. Вот и все. Только еще одно: где-то примерно на этом уровне должен быть выход, иначе теплый воздух заполнил бы долину доверху, как цистерну. Пошли.

— Я начинаю надеяться, что мы найдем свои ружья, — задумчиво сказал Джим.

— Как ты уже говорил, они ничего не дадут нам против Калкру — что, кто, если и где бы он ни был. Но они помогли бы против младших дьяволов. Так что ищи их глазами — я имею в виду ружья.

Мы начали спускаться к зеленоватому туману. Идти было нетрудно. Не увидев ни рюкзака, ни ружей, мы дошли до тумана. Вошли в него, и он действительно оказался густым туманом. Камни стали мокрыми и скользкими, нужно было нащупывать каждый шаг. Несколько раз нам приходилось трудно. Я не мог сказать, глубоко ли простирается туман, может, на две-три сотни футов — конденсация, вызываемая необычными атмосферными условиями, производящими мираж.

Туман начал рассеиваться. Он сохранял странный зеленоватый цвет, но мне пришло в голову, что это объясняется отражением снизу. И вдруг тумана не стало. Мы вышли из него в месте, где падавшие камни встретили преграду и нагромоздились барьером втрое выше моего роста. Мы перебрались через этот барьер.

И увидели долину под миражом.

Она находилась еще в тысяче футов под нами. Ее заполняла светло-зеленая растительность; похоже на поляну в глубине леса. Свет одновременно яркий и туманный, яркий там, где мы стояли, но на расстоянии видимость ухудшалась, все затягивалось туманным занавесом бледного изумруда. К северу и по обе стороны от нас, насколько можно было видеть до этого изумрудного занавеса, росли большие деревья. Их дыхание, напоминающее о джунглях, доносилось до нас, полное незнакомых ароматов. Слева и справа тянулись скалы, ограничивая лес.

— Послушай! — Джим схватил меня за руку.

Вначале очень слабо, потом все отчетливее мы услышали рокот барабанов, множества барабанов, ритм странного стаккато — резкий, насмешливый, издевающийся. Но это не барабаны Калкру! В них нет ничего от топота ног по пустынному миру.

Барабаны смолкли. И как бы в ответ совсем с другой стороны донеслись звуки труб, угрожающие, воинственные. Если бронзовые ноты могут проклинать, то эти проклинали.

Снова барабаны, по-прежнему насмешливые, непослушные, вызывающие.

— Маленькие барабаны, — прошептал Джим. — Барабаны…

Он прижался к скале, я последовал его примеру.

Каменный барьер тянулся на восток, постоянно уходя вниз.

Мы шли вдоль его основания. Он стоял между нами и долиной как высокая стена, закрывая видимость. Барабаны больше не были слышны. Мы спустились не менее чем на пять сотен футов, прежде чем барьер кончился. Тут оказался еще один оползень, подобный тому, по которому ускользнули наши ружья.

Мы стояли, рассматривая спуск. Он шел под углом примерно в сорок пять градусов и был не таким ровным, как предыдущий, было даже немало неровностей, где можно остановиться.

Воздух становился все теплее. Не жарко; воздух какой-то живой, полный испарений леса. Он создавал впечатление грозной, безжалостной жизни, тяжелого испытания. Рюкзак становился все тяжелее. Если нам придется спускаться — а другого выхода я не видел, — я не смогу нести его. Я снял рюкзак.

— Рекомендательное письмо, — сказал я и пустил рюкзак вниз по склону.

— Дыши медленно и глубоко, — рассмеялся Джим.

Глаза у него светились, он был счастлив, как человек, с которого спала огромная тяжесть. Он выглядел так, будто тоже принял вызов неведомого, как я недавно.

Рюкзак слегка подпрыгнул и исчез из вида. Очевидно, спуск не доходит до дна долины или идет под большим углом с того места, где исчез рюкзак.

Я осторожно опустился и начал спуск, прижимаясь к скале. Джим следовал за мной. Мы преодолели уже три четверти расстояния, когда я услышал его крик Потом его падающее тело ударило меня. Я схватил его одной рукой, но одновременно выпустил свою ненадежную опору. Мы покатились по склону и полетели. Я почувствовал сильный удар и потерял сознание.

Глава 7. МАЛЫЙ НАРОД

Я пришел в себя и обнаружил, что Джим делает мне искусственное дыхание. Я лежал на чем-то мягком. Осторожно пошевелил ногами, сел. Осмотрелся. Мы лежали на ковре из мха, скорее в ковре, потому что верх его находился в футе над моей головой. Невероятно высокий мох, подумал я, тупо глядя на него. Никогда такого не видел. Может, не он такой большой, просто я уменьшился? Надо мной почти на сто футов поднимался стеной утес. Джим сказал:

— Ну, вот мы и здесь.

— Как мы сюда попали? — ошеломленно спросил я. Он указал на утес.

— Упали оттуда. Ударились о выступ. Точнее, ты ударился, потому что я был на тебе. Выступ и перебросил нас на этот моховой матрас. Я по-прежнему был сверху. Поэтому я уже пять минут делаю тебе искусственное дыхание. Прости, Лейф, но если бы получилось наоборот, тебе пришлось бы продолжать путешествие одному. У меня нет твоей выносливости.

Он рассмеялся. Я встал и осмотрелся. Гигантский мох образовывал возвышение между нами и лесом. У подножья скалы громоздились упавшие сверху обломки. Я посмотрел на них и вздрогнул. Если бы мы упали на них, от нас осталась бы мешанина из сломанных костей и мяса. Я ощупал себя. Все на месте.

— Все к лучшему, индеец, — сказал я.

— Боже, Лейф! И побеспокоился же я из-за тебя! — Он неожиданно повернулся. — Посмотри на лес.

Моховое возвышение образовывало большой овал, ограниченный с одной стороны скалой, а с другой деревьями. Деревья напоминали калифорнийские секвойи и были почти такие же высокие.

Кроны их возносились вверх на гигантских стволах, как будто вырезанных титанами. Под ними росли грациозные папоротники, высокие, как пальмы, и странные хвойные деревья с тонкими стволами, похожими на бамбук, красно-желтого цвета. Над ними, свисая со стволов и ветвей деревьев, извивались лианы и груды цветов всех расцветок и форм, виднелись соцветия орхидей и чашечки лилий; странные симметричные деревья, на вершинах которых безлиственные ветви были покрыты чашеобразными цветами, похожими на канделябры; охапки цветочных колокольчиков свешивались с кустов, раскачивались гирлянды маленьких звездообразных цветков, белых, алых и голубых — как тропическое море. Между ними летали пчелы. Постоянно мелькали большие стрекозы в своих лакированных зеленых и красных кольчугах. Загадочные тени двигались по лесу, как будто над ним летали крылатые стражники.

Это не был лес каменноугольного периода, по крайней мере, не таким его реставрировала наука. Очарованный лес. От него тянуло тяжелыми ароматами. И, несмотря на всю свою странность, он не был зловещим или угрожающим. Он был прекрасен.

Джим сказал.

— Лес богов! В таком месте можно встретить все что угодно. Все хорошее…

Ах, Тсантаву, брат мой, если бы это было правдой!

Я ответил:

— Чертовски трудно будет идти по нему.

— Я думал об этом, — ответил он. — Может, лучше идти вдоль утесов? Вероятно, дальше встретим более проходимый участок. Ну, куда — направо или налево?

Мы бросили монету. Она показала направо. Поблизости я заметил рюкзак и пошел к нему. Мох напоминал двойной пружинный матрас. Я думал, как он оказался здесь; вероятно, несколько гигантских деревьев погибли от камнепада, и мох вырос на месте их гниения. Я надел рюкзак, и мы по пояс во мху направились к утесу.

Около мили мы двигались у основания скалы. Кое-где лес рос так близко, что нам приходилось прижиматься к камню. Затем характер растительности изменился. Гигантские деревья отступили. Мы вошли в чащу больших папоротников. Среди буйной растительности не было никаких признаков животной жизни, только пчелы и лакированные стрекозы. Из папоротников мы вышли на чрезвычайно странный маленький луг. Он очень напоминал поляну. Вокруг росли папоротники; с одной стороны лес образовывал стену; по другую — вертикальная стена утеса была украшена большими чашеобразными белыми цветами, которые свисали с коротких красноватых, отталкивающе змееподобных стеблей; их корни, вероятно, крепились в трещинах скалы.

На самом лугу не росли ни деревья, ни папоротники. Он был покрыт кружевной травой, усеянной крошечными голубыми цветами. От основания утеса поднималась тонкая пелена пара, который уходил высоко в воздух, окутывая голубые цветы.

Кипящий ручей, решили мы. И подошли поближе, чтобы рассмотреть его.

И услышали крик, отчаянный, полный боли.

Как плач убитого горем, измученного болью ребенка, но в то же время не вполне человеческий и не вполне звериный. Он доносился откуда-то из-за завесы пара. Мы остановились, прислушиваясь. Плач послышался снова, он вызывал глубокую жалость и не смолкал. Мы побежали в том направлении. Паровая завеса у основания была очень густой. Мы обогнули ее и выбежали на противоположную сторону.

У подножья утеса располагался длинный узкий пруд, похожий на небольшой перекрытый ручей. Его черная вода пузырилась, и эти пузыри, лопаясь, выпускали пар. Вдоль всего кипящего пруда, поперек черной скалы, тянулся выступ шириной в ярд. Над ним, расположенные на равных интервалах, в утесе видны были углубления, маленькие, как колыбели.

В двух таких нишах, наполовину в углублении, наполовину на выступе, лежали два ребенка. Они лежали на спинах, их крошечные руки и ноги были прикреплены к камню бронзовыми скобами. Волосы их раскинулись по обе стороны голов; оба лежали совершенно обнаженные.

И тут я увидел, что это совсем не дети. Взрослые — маленький мужчина и маленькая женщина. Женщина изогнула шею и смотрела на другого пигмея. Плакала она. Нас она не видела. Глаза ее были устремлены на него. Он лежал неподвижно, закрыв глаза. На его груди, над сердцем, виднелось черное пятно, как будто туда капнула сильная кислота.

На утесе над ними что-то шевельнулось. Там был один из чашеобразных цветов. Неужели это он пошевелился? Он висел на расстоянии фута над грудью маленького мужчины, и на его алых лепестках виднелась капля, которую я принял за нектар.

Именно движение цветка уловил мой глаз. Красноватый стебель задрожал. Изогнулся, как медлительный червь, и на дюйм спустился по скале. Цветок наклонился, как будто это рот, пытающийся стряхнуть каплю. Цветочный рот прямо над сердцем маленького человека и над черным пятном.

Я ступил на узкий выступ, потянулся, схватил стебель и порвал его. Он извивался у меня в руках, как змея. Корни его цеплялись за мои пальцы, и, как змеиная голова, взметнулся цветок, будто пытался ударить. Цветок толстый и мясистый, как круглый белый рот. Капля нектара упала мне на руку, и я почувствовал, как по руке пробежала жгучая боль. Я швырнул извивавшееся растение в кипящую воду.

Над маленькой женщиной извивалось другое растение. Я и его вырвал. И оно тоже пыталось ударить меня цветочной головкой, но либо у него не было этого смертоносного нектара, либо оно промахнулось. Я бросил его вслед за первым.

Склонился над маленьким мужчиной. Глаза его были открыты, он смотрел на меня. Как и кожа, глаза его были желтые, раскосые. Монголоидные. Казалось, они лишены зрачков и не вполне человеческие; как и крик женщины. В глазах его была боль и жгучая ненависть. Он посмотрел на мои волосы, и ненависть сменилась удивлением.

Боль в руке стала почти невыносимой. Как же должен был страдать этот маленький человек. Я разорвал скобы, удерживавшие его. Поднял маленького мужчину и передал его Джиму. Он весил не больше ребенка.

Потом оторвал скобы, удерживавшие женщину. В ее глазах не было ни страха, ни ненависти. Они были полны удивления и благодарности. Я отнес ее и посадил рядом с мужчиной.

Оглянувшись, я увидел, что вся поверхность утеса охвачена движением; извивались красноватые стебли. Белые цветы раскачивались, поднимая и опуская свои чаши.

Отвратительно…

Маленький мужчина лежал неподвижно, переводя взгляд от меня к Джиму и обратно. Женщина заговорила певучими звонкими звуками. Она устремилась по лугу к лесу.

Джим смотрел на золотистого пигмея как во сне. Я слышал его шепот:

— Юнви тсундси! Маленький народ! Значит, это правда! Все правда!

Маленькая женщина выбежала из зарослей папоротника. В руках ее была охапка толстых, увитых жилками листьев. Как бы извиняясь, она бросила на меня взгляд. Склонилась над мужчиной. Выжала сок из листьев ему на грудь. По ее пальцам текла молочная жидкость и капала на почерневшую грудь. Она затягивала поврежденную плоть тонкой пленкой. Маленький мужчина вздрогнул, застонал, потом расслабился и лежал уже неподвижно.

Маленькая женщина взяла мою руку. Там, где ее коснулся нектар, кожа почернела. Женщина выдавила на это место сок. По руке пробежала ни с чем не сравнимая боль. И почти немедленно исчезла.

Я посмотрел на грудь маленького человека. Чернота исчезла. На месте ожога виднелась рана, красная, нормальная. Я взглянул на свою руку. Покраснение, но черноты нет.

Маленькая женщина поклонилась мне. Мужчина встал, посмотрел мне в глаза и оглядел все мое тело. Я видел, как к нему вернулась подозрительность и ненависть. Он заговорил с женщиной. Она ответила, указывая на утес, на мою покрасневшую руку и на ноги и руки их обоих. Маленький мужчина поманил меня; жестом попросил наклониться. Я нагнулся, и он коснулся моих светлых волос, пробежал по ним пальчиками. Положил руку мне на сердце, потом прижался головой, вслушиваясь в биение.

Ударил меня маленькой рукой по губам. Это был не удар; я знал, что это ласка.

Маленький мужчина улыбнулся мне и певуче сказал что-то. Я не понял и беспомощно покачал головой. Он посмотрел на Джима и пропел другой вопрос. Джим попробовал чероки. На этот раз головой покачал маленький человек. Он что-то сказал женщине. Я ясно расслышал слово «э-ва-ли», произнесенное певучими птичьими звуками. Она кивнула.

Поманив нас за собой, они побежали по лугу к дальней заросли папоротников. Какие они маленькие, едва мне до бедер. И прекрасно сложенные. Длинные волосы каштанового цвета, красивые и шелковистые. Они летели в воздухе, как паутина.

Бежали они как маленькие олени. Нам трудно было держаться наравне с ними. Вбежав в заросли папоротника, они пошли медленнее. Все дальше и дальше шли мы под гигантскими папоротниками. Я не видел никакой тропы, но золотистые пигмеи знали дорогу.

Мы вышли из зарослей. Перед нами расстилался широкий луг, покрытый цветами; он тянулся до берегов большой реки, очень необычной реки, молочно-белого цвета; над ее гладкой поверхностью проплывали клочья сверкающего тумана. Сквозь них я уловил очертания ровной зеленой равнины на другом берегу реки и крутой зеленый откос.

Маленький человек остановился. Он прижался ухом к земле. Отскочил в заросли, жестом позвав нас за собой. Через несколько минут мы подошли к полуразрушенной сторожевой башне. Вход в нее был открыт. Пигмеи скользнули внутрь, поманив нас.

Внутри башни витая лестница вела наверх. Маленькие мужчина и женщина протанцевали по ней, мы шли за ними. На верху башни оказалось небольшое помещение, сквозь щели в его каменных стенах струился зеленый свет. Через одну из щелей я посмотрел на зеленую лужайку и белую реку. Услышал отдаленный топот лошадей и негромкое женское пение; звуки все приближались.

На лужайку выехала женщина; она сидела на большой черной кобыле. На всаднице капюшоном надета голова белого волка. Волчья шкура покрывала ее плечи и спину. Двумя толстыми огненными струями на шкуру падали ее рыжие волосы. Высокие круглые груди обнажены, и под ними, как пояс, скреплены волчьи лапы. Глаза синие, как васильки, и расставлены широко под низким лбом. Кожа молочно-белая с розоватым оттенком. Рот полногубый, алый, одновременно нежный и жесткий.

Сильная женщина, почти моего роста. Похожа на валькирию, и, подобно этим вестницам Одина, она везла перед собой на седле, придерживая рукой, ношу. Но не душу убитого воина, подхваченную в битве и переносимую в Валгаллу. Девушку. Девушку с крепко связанными руками, с головой, безнадежно опущенной на грудь. Ее лица я не видел, оно было скрыто под вуалью волос. Волосы красновато-каштановые, а кожа такая же прекрасная, как у всадницы.

Над головой женщины-волчицы летел белоснежный сокол, опускаясь и поднимаясь, но все время держась над нею.

За ней двигались с десяток других женщин, молодых и мускулистых, с медно-красными, ржаво-красными и бронзово-красными волосами, висевшими свободно или собранными на голове. У всех груди обнажены, все в коротких юбках и в полусапожках. В руках у них длинные копья и маленькие щиты. И все похожи на валькирий, этих щитоносиц асов. Проезжая, они негромко напевали странную мелодию.

Женщина-волчица с пленницей свернула на луг и исчезла из виду. Поющие женщины последовали за ней.

Сверкнули крылья опускающегося и поднимающегося сокола. И они тоже исчезли.

Глава 8. ЭВАЛИ

Золотые пигмеи пересвистывались, в глазах их горела жгучая ненависть.

Маленький мужчина коснулся моей руки, заговорил быстрыми певучими звуками, указывая на противоположный берег реки. Очевидно, он говорил, что мы должны пересечь ее. Он замолк, прислушиваясь. Маленькая женщина сбежала по разбитым ступеням. Мужчина гневно защебетал, подбежал к Джиму, начал бить его кулаком по ногам, как бы заставляя встать. Потом побежал вслед за женщиной.

— Вставай, индеец! — нетерпеливо сказал я — Они нас торопят.

Он покачал головой, как человек, отгоняющий остатки сна.

Мы быстро спустились по полуразрушенной лестнице. Маленький мужчина ждал нас; по крайней мере, он не убежал, но если и ждал, то делал это весьма странно. Он танцевал в маленьком круге, причудливо размахивая руками и напевая необычную мелодию из четырех нот, снова и снова повторяя эти ноты в различной последовательности. Женщины не было видно.

Завыл волк. Дальше в лесу ему ответили несколько других волков — будто охотящаяся стая, чей предводитель учуял запах добычи.

Из папоротниковой заросли выбежала маленькая женщина — мужчина прекратил свой танец. Руки ее были полны небольших пурпурных ягод, напоминавших волчьи. Мужчина показал в сторону реки, и они пошли туда, прячась в папоротниках. Мы — следом. Выйдя из зарослей, мы пересекли зеленый луг и остановились на берегу реки.

Снова прозвучал вой волка, ему ответили другие, на этот раз гораздо ближе.

Маленький мужчина подскочил ко мне, яростно щебеча; он обхватил руками мою талию и пытался сорвать с меня рубашку. Женщина что-то напевала Джиму, размахивая руками с пурпурными ягодами.

— Они хотят, чтобы мы разделись, — сказал Джим. — И побыстрее.

Мы торопливо разделись. На берегу была яма, в которую я сунул наш рюкзак. Мы быстро сложили одежду и обувь, перевязали ремнями и закинули свертки за плечи.

Маленькая женщина отдала мужчине пригоршню ягод. Она жестом предложила Джиму наклониться, а когда он сделал это, обмазала его голову, плечи, грудь, бедра, ноги раздавленными ягодами. Маленький мужчина то же самое делал со мной. У ягод был странный резкий запах, от которого слезились глаза.

Я выпрямился и посмотрел на белую реку.

Молочную поверхность разорвала голова змеи, еще одна и еще. Головы большие, как у анаконды, и покрыты изумрудно-зеленой чешуей. На головах ярко-зеленый гребень, продолжающийся вдоль спины; он виден в белой воде на извивающихся телах. Мне явно не нравилась мысль о том, что придется окунуться в эту воду, но теперь я понял, с какой целью нас намазали соком ягод. Очевидно, золотые пигмеи не хотели причинить нам вреда. И к тому же они, несомненно, знают, что делают.

Маленький человек нырнул, пригласив меня следовать за ним. Я повиновался и услышал всплески от прыжков маленькой женщины и Джима. Мужчина оглянулся на меня, кивнул и поплыл через реку, как угорь, и я с трудом догнал его.

Змеи с гребнями не трогали нас. Один раз я почувствовал прикосновение к пояснице; один раз, стряхнув воду с глаз, обнаружил, что рядом плывет змея; казалось, она соревнуется со мной в скорости.

Вода теплая, как парное молоко, в ней удивительно легко плыть. Река в этом месте достигала в ширину примерно тысячи футов. На середине ее я услышал резкий крик и почувствовал над головой удары крыльев. Я перевернулся, отбиваясь руками.

Надо мной парил белый сокол женщины-волчицы, он опускался, взлетал, угрожая своими когтями.

С берега донесся крик, звонкий, повелительный, на архаичном уйгурском:

— Вернись! Вернись, Желтоволосый!

Я повернулся, чтобы посмотреть назад. Сокол прекратил нападать. На берегу на своей большой черной кобыле сидела женщина-волчица, держа пленную девушку. Глаза волчицы сверкали, как сапфировые звезды, свободную руку она подняла в призывном жесте.

А вокруг нее, опустив головы, глядя на меня зелеными глазами, стояли белоснежные волки.

— Вернись! — снова воскликнула она.

Она была прекрасна, эта женщина-волчица. И трудно было не повиноваться ей. Но нет, она не женщина-волчица. Кто же она? Я вспомнил уйгурское слово, древнее слово, я и не подозревал, что знаю его. Салюрда — ведьма. И вместе с этим словом пришло гневное неприятие ее призыва. Кто она такая, Салюрда, чтобы командовать мной? Мной, Двайану, который в прежнее время приказал бы высечь ее скорпионами за такую наглость!

Я высоко приподнялся в белой воде.

— Возвращайся в свое логово, Салюрда! — закричал я. — Двайану не повинуется тебе! Когда я призову тебя, придешь ко мне!

Она смотрела на меня в немом изумлении. Сокол с криком описал круг над моей головой и улетел. Я слышал рычание белых волков, слышал топот копыт черной кобылы. Добравшись до берега, я вышел на него. Потом повернулся. Женщина-волчица, сокол, белые волки — все исчезло. На оставленном мной в воде следе играли, ныряли, плавали зеленоголовые змеи.

Золотые пигмеи выбрались на берег.

Джим спросил:

— Что ты ей сказал?

— Ведьма приходит на мой зов, а не я на ее, — ответил я и удивился, что же заставило меня сказать так.

— Все-таки ты Двайану, а, Лейф? Что же на этот раз спустило курок?

— Не знаю. — Необъяснимое негодование против женщины чувствовалось еще очень сильно, и, поскольку я не понимал его причины, оно меня раздражало. — Она приказала мне вернуться, и что-то взорвалось у меня в голове. И тут… тут мне показалось, что я ее знаю, что ее приказ мне — наглость. Я так и сказал ей. Она больше меня удивилась моим словам. Как будто это говорил кто-то другой. Как тогда… — я заколебался, потом продолжил: — когда я начал проклятый ритуал и не мог остановиться.

Он кивнул и начал одеваться. Я последовал его примеру. Одежда насквозь промокла. Пигмеи с явным недоумением следили, как мы извиваемся, пытаясь натянуть ее на себя. Я заметил, что красное пятно раны на груди маленького мужчины побледнело, и хотя сама рана оставалась свежей, она уже была не так глубока и начала заживать. Я посмотрел на свою руку: краснота почти исчезла, и только легкая припухлость показывала место, которого коснулся нектар.

Когда мы надели башмаки, золотые пигмеи пошли в сторону от реки, направляясь к линии невысоких холмов примерно в миле от нас. Туманный зеленый свет наполовину скрыл их, как скрывал вид на север, когда мы впервые взглянули на долину. На половине пути местность была ровной, покрытой травой с голубыми цветами. Потом начались папоротники, которые становились все выше. Мы увидели тропу, не шире оленьей; она вела в густые заросли. Мы пошли по ней.

С раннего утра мы ничего не ели, и я с сожалением вспомнил оставленный рюкзак. Однако я привык есть вволю, когда это возможно, и обходиться совсем без еды в случае необходимости. Поэтому я затянул пояс и оглянулся на Джима, шедшего за мной.

— Есть хочешь? — спросил я.

— Нет. Слишком занят мыслями.

— Индеец, кто вернул рыжеголовую красотку?

— Волки. Ты разве не слышал, как они выли ей вслед? Они нашли наш след и позвали ее.

— Я так и думал, но ведь это невероятно. Дьявол, она ведьма!

— Не из-за этого. Вспомни Маугли и серых товарищей. Волков легко приучить. Но она тем не менее ведьма. Не сдерживай Двайану, когда имеешь с ней дело, Лейф.

Снова послышался бой маленьких барабанов. Вначале несколько, потом все больше и больше, и вот уже звучат десятки. На этот раз они звучали весело, в танцевальном ритме, который снимал любую усталость. Казалось, они близко. Но вокруг нас смыкались папоротники, и ничего не было видно. Узкая тропа извивалась между стволами, как гибкий ручей.

Пигмеи пошли быстрее. Неожиданно заросли кончились, и пара остановилась. Местность перед нами резко повышалась на триста-четыреста футов. Склон, за исключением вьющейся тропы, весь зарос от основания до вершины густыми зелеными кустами, усаженными зловещими трехдюймовыми шипами — живая chevaux-de-frise[1], которую не смогло бы преодолеть ни одно живое существо. В конце тропы виднелась приземистая каменная башня, на ней блестели острия копий.

В башне раздался звонкий барабанный бой — несомненный сигнал тревоги. Мгновенно маленькие барабаны смолкли. Тот же резкий сигнал послышался чуть дальше и повторялся, все время удаляясь. Теперь я увидел, что склон, по существу, представлял собой крепостную стену, окруженную изгородью из могучих папоротников; эта стена уходила к далеким крутым черным утесам. И стена повсюду была покрыта колючими зарослями.

Маленький мужчина что-то прощебетал женщине и пошел по тропе к башне. Его встретила толпа пигмеев. Женщина осталась с нами, она кивала, улыбалась и ободряюще поглаживала нас по коленям.

Из башни послышался звук барабана, вернее, трех барабанов. Так я решил, потому что слышались три разные ноты, мягкие, ласковые, но разносящиеся далеко. Они разносили слово, имя, эти барабаны, так отчетливо, будто у них были губы, имя, которое я разобрал в щебетании пигмеев…

Э-ва-ли… Э-ва-ли… Э-ва-ли… Снова и снова, и снова. Барабаны в других башнях молчали.

Маленький мужчина поманил нас. Мы пошли вперед, с трудом уворачиваясь от шипов. И подошли к концу тропы у невысокой башни. Здесь нам преградили дорогу два десятка пигмеев. Ни один не был выше того, кого я спас от белых цветов. У всех та же золотистая кожа, те же полузвериные желтые глаза; как и у него, длинные шелковистые волосы, спадающие почти до ног. На всех набедренные повязки из материала, напоминающего хлопок; вокруг талии широкие серебряные пояса, на которых вышиты причудливые изображения. Их копья, несмотря на свою видимую хрупкость, представляли собой грозное оружие — с длинным древком черного дерева, с острием из красного металла. На спинах у них висели черные луки и колчаны, полные длинных острых стрел; на металлических поясах кривые ножи из красного металла, похожие на сабли гномов.

Они смотрели на нас, как малые дети. Мы чувствовали себя, как, должно быть, чувствовал Гулливер среди лилипутов. Но что-то в них было такое, что не позволяло шутить с их оружием. С любопытством и интересом, но без следа враждебности они разглядывали Джима. На меня они глядели сурово и яростно. Только когда их взгляд падал на мои светлые волосы, я видел, как сомнение и удивление сменяют подозрительность, — но они ни разу не опустили нацеленные на меня копья.

Э-ва-ли… Э-ва-ли… Э-ва-ли… — пели барабаны.

Издалека донесся ответный рокот, и барабаны смолкли.

Из-за башни послышался прекрасный низкий голос, произносящий птичьи звуки речи малого народа…

И я увидел Эвали.

Приходилось ли вам видеть иву, раскачивающуюся весной на берегу чистого деревенского пруда, или стройную березу, танцующую на ветру в тайной рощице, или летучие зеленые тени на лесной поляне глубоко в лесу, когда лесные дриады собираются, чтобы показать себя? Я подумал об этом, когда она вышла нам навстречу.

Смуглая девушка, высокая девушка. Карие глаза под длинными черными ресницами, чистые, как горный ручей осенью; волосы черные; отражая свет, они кажутся синеватыми. Лицо небольшое, его черты не правильные и не классические; брови почти соединяются двумя ровными линиями над маленьким прямым носом; рот большой, но прекрасно очерченный и чувственный. Над широким низким лбом волосы убраны в прическу, напоминающую корону. Кожа чистого янтарного цвета. Как чистый полированный янтарь, сверкала она под свободной одеждой, облекавшей тело, длиной до колен, серебристой, полупрозрачной, как бы сотканной из паутины. Набедренная повязка такая же, как у малого народа. Но, в отличие от пигмеев, на ногах сандалии.

От ее грации перехватывает дыхание, когда смотришь на нее, длинная гибкая линия от ног до плеч, тонкая и подвижная, как вода изгибается над подводным камнем, подвижная грация меняющейся с каждым движением линии тела.

В ней горела жизнь, как в девственном лесу, когда поцелуи весны сменяются более горячими поцелуями лета. Теперь я понял, почему древние греки верили в дриад, наяд, нереид — в женские души деревьев, ручьев, водопадов, фонтанов и волн.

Не могу сказать, сколько ей лет, — ее языческая красота не знает возраста.

Она рассматривала меня, мою одежду и обувь в явном замешательстве; взглянула на Джима, кивнула, как будто убедившись, что здесь не о чем тревожиться; снова принялась рассматривать меня. Маленькие солдаты окружили ее, держа наготове копья.

Маленькие мужчина и женщина вышли вперед. Они говорили одновременно, указывая на его грудь, на мою руку и мои светлые волосы. Девушка рассмеялась, привлекла к себе женщину и закрыла ей рот рукой. Маленький мужчина продолжал щебетать и распевать.

Джим с изумленным вниманием вслушивался, когда начинала говорить девушка. Он схватил меня за руку.

— Они говорят на чероки! Или на похожем языке… Слушай… только что было слово… вроде «юнвинигиски»… оно означает «пожиратели людей, людоеды». Буквально «те, что едят людей»… если это так… и посмотри… он показывает, как цветы свисали с утеса…

Снова заговорила девушка. Я внимательно слушал. Скорость произношения и певучие звуки затрудняли понимание, но я уловил нечто знакомое… а вот комбинация, которую я, несомненно, знаю.

— Похоже на монгольский язык, Джим. Я уловил слово, означающее «змеиная вода» на дюжине различных диалектов.

— Я знаю… она назвала змею «аханада», а на чероки — «инаду», но это индейский язык, а не монгольский.

— Может быть, и то, и другое. Индейские диалекты относятся к монгольской семье. Вероятно, у них общий праязык. Если бы только она говорила медленнее и не щебетала.

— Возможно. Чероки называют себя «древнейшим народом», а свой язык — «первой речью»… Погоди…

Он вышел вперед, подняв руку, и произнес слово, которое на чероки означает «друг» или «человек, пришедший с добрыми намерениями». Повторил его несколько раз. В глазах девушки появились удивление и понимание. Она повторила это слово, потом, повернувшись к пигмеям, передала его им… я ясно расслышал его среди трелей и щебетания. Пигмеи подошли ближе, глядя на Джима.

Он медленно сказал:

— Мы пришли извне. Мы ничего не знаем об этом месте. Мы никого здесь не знаем.

Несколько раз повторил он это, пока она не поняла. Серьезно посмотрела на него, на меня — с сомнением, но как человек, готовый поверить. Запинаясь, ответила.

— Но Шри… — она указала на маленького мужчину, — сказал, что в воде он говорил злым языком.

— Он говорит на многих языках, — ответил Джим. Потом ко мне: — Разговаривай с ней. Не стой как восхищенный манекен. Девушка умеет думать, а мы в сложном положении. Твоя внешность не нравится карликам, Лейф, несмотря на то, что ты сделал.

— Разве удивительно, что я говорю не только на твоем языке, Эвали? — спросил я. И повторил несколько раз на двух из самых древних известных мне монгольских диалектов. Она задумчиво разглядывала меня.

— Нет, — наконец ответила она, — нет. Потому что я тоже немного знаю этот язык, но это не делает меня злой.

Неожиданно она улыбнулась и пропела какой-то приказ стражникам. Они опустили копья, рассматривая меня с тем же дружелюбным интересом, с каким раньше смотрели на Джима. В башне радостно зазвучали барабаны. Как по сигналу, другие барабаны, замолчавшие с сигналом тревоги, возобновили свой радостный рокот.

Девушка поманила нас. Мы пошли за ней в окружении маленьких солдат между ограждением из колючего кустарника и башней.

Мы миновали границу земли малого народа и Эвали.

Глава 9. ОБИТАТЕЛИ МИРАЖА

Зеленый свет, заполнявший Землю Теней, потускнел. Как зеленый лес в сумерках. Солнце опустилось за вершины гор, окружавших иллюзорную поверхность, которая служила небом Земли Теней. Но свет гас медленно, как будто не вполне зависел от солнца, как будто это место имело собственный источник освещения.

Мы сидели возле шатра Эвали. Он размещался на вершине круглого холма недалеко от ее пещеры в утесе. Вдоль всей поверхности утеса виднелись пещерки малого народа, крошечные отверстия, которые могли пропустить только их; там находились их дома, их лаборатории, мастерские, склады и амбары, их неприступные крепости.

Прошло несколько часов с тех пор, как мы прошли между кустами и сторожевой башней. Золотые пигмеи толпились со всех сторон, любопытные, как дети, щебеча и пища, расспрашивая Эвали, передавая ее ответы тем, кто стоял далеко. Даже теперь вокруг основания холма стояло живое кольцо, десятки маленьких мужчин и женщин смотрели на нас желтыми глазами, смеясь и напевая. На руках женщины держали детей, похожих на крошечных кукол, куклы большего размера жались к их коленям.

Как и дети, они быстро утоляли любопытство и возвращались к своим занятиям и играм. Их место занимали другие, чье любопытство не было еще утолено.

Я смотрел, как они танцуют на гладкой траве. Они танцевали в ритме своих барабанов. На равнине виднелись другие холмы, большие и меньшие, чем тот, на котором находились мы, все круглые и симметричные. И вокруг всех под барабанный бой танцевали золотые пигмеи.

Они принесли нам маленькие хлебные лепешки и непривычно сладкие, но вкусные молоко и сыр, а также незнакомые фрукты и дыни. Я устыдился количества опустошенных мною тарелок. Маленькие люди смотрели на меня и смеялись, а потом просили женщин принести еще. Джим со смехом сказал:

— Ты ешь пищу юнви тсундси. Волшебная пища, Лейф! Ты больше никогда не сможешь есть пищу смертных.

Я взглянул на Эвали, на ее винно-янтарную красоту. Да, можно поверить, что она выросла не на простой пище смертных.

В сотый раз я принялся разглядывать равнину. Склон, на котором располагались сторожевые башни, образовывал гигантский полукруг. Он заканчивался у черных утесов. Я решил, что он охватывает не менее двадцати квадратных миль. За колючими зарослями виднелись гигантские папоротники; за ними, по другую сторону реки, я мог рассмотреть большие деревья. Есть ли лес на этой стороне, я не мог сказать. И есть ли здесь другие живые существа. Очевидно, от чего-то надо защищаться, иначе к чему все эти укрепления, вся эта защита?

Как бы то ни было, защищенная страна малого народа представляла собой маленький земной рай, с его амбарами пшеницы, с его садами, виноградниками и зелеными полями.

Я вспомнил, что рассказала нам Эвали о себе, тщательно и медленно переводя певучие звуки речи малого народа в доступные для нас слова. Она говорила на древнем языке — его корни уходили далеко в прошлое, дальше, чем в любом известном мне языке, за исключением, может быть, только уйгурского. С каждой минутой я овладевал им все больше и больше и уже мог говорить, правда, не так легко, как Джим. Он даже испустил несколько трелей, к великой радости пигмеев. И они понимали его. Каждый из нас лучше понимал язык Эвали, чем она — наш.

Откуда пришел малый народ в Землю Теней? Как они узнали древний язык? Я задавал себе эти вопросы и отвечал на них: а как шумеры, чей великий город Библия называет Уром Халдейским, могли говорить на монгольском языке? Шумеры тоже были карликовым народом, они владели странным колдовством, изучали звезды. И никто не знает, откуда они пришли в Месопотамию, уже обладая развитой наукой. Азия — Древняя Мать, и никто не знает, скольким народам дала она жизнь и за сколькими следила, как они обращаются в пыль.

Мне казалось, я понимаю, как древний язык преобразовался в птичьи трели малого народа. Очевидно, чем меньше гортань, тем выше производимые ею звуки. Разве только по капризу природы можно встретить ребенка, говорящего басом. Самые рослые пигмеи не выше шестилетнего ребенка. Поэтому они не могут произносить гуттуральные и более низкие звуки; им приходится заменять их другими. Естественно, если вы не можете взять ноту в низкой октаве, вы переводите ее в более высокую. Так они и поступали, и со временем выработался язык из птичьих трелей и щебета, но грамматическая структура осталась прежней.

Эвали рассказала нам, что помнит большой каменный дом. Ей кажется, что она помнит большую воду. Помнит землю, поросшую деревьями; эта земля становилась «холодной и белой». Там были мужчина и женщина… потом остался только мужчина… потом все затянулось, как туманом. По-настоящему она помнит только малый народ… она забыла, что есть что-то еще… пока не появились мы. Она помнит время, когда сама была не больше пигмеев… и как она испугалась, когда стала перерастать их. Маленькие люди — рррллия — так приблизительно звучит это слово на их языке — любили ее; они поступали так, как она им говорила. Они кормили, одевали и учили ее, особенно мать Шри, которого я спас от цветов смерти. Чему учили? Она странно посмотрела на нас и повторила только: «Учили меня». Иногда она танцевала с ними, а иногда — для них; и снова уклончивый, странный взгляд. Вот и все. Давно ли она была такой маленькой, как пигмеи? Она не знает — очень, очень давно. Кто назвал ее Эвали? Она не знает.

Я украдкой рассматривал ее. Ничто в ее внешности не выдавало ее расовой принадлежности. Я сам найденыш и понимал, что и она тоже и что те мужчина и женщина, которых она смутно помнит, — ее отец и мать. Но откуда они, из какой страны? Ни ее глаза, ни губы, ни волосы, ни очертания тела, ни покрой одежды не могли дать ответ.

Она в большей степени подмененный ребенок, чем я. Подмененное дитя миража! Вскормленное на пище гоблинов!

Интересно, если я уведу ее из Земли Теней, превратится ли она в обычную женщину?..

Я почувствовал, как ледяное кольцо сжало мою грудь.

Уведу ее! Сначала мне придется встретиться с Калкру — и с ведьмой!

Зеленые сумерки сгустились; среди деревьев замелькали огоньки больших светляков; легкий ветерок прокрался среди папоротников, полный ароматов далекого леса. Эвали вздохнула.

— Ты не оставишь меня, Тсантаву?

Если он и слышал ее, то не ответил. Она повернулась ко мне.

— А ты… Лейф?

— Нет! — ответил я и, казалось, услышал гром барабанов Калкру, заглушивший барабанные трели малого народа далеким насмешливым хохотом.

Зеленые сумерки перешли в тьму, светящуюся темноту, как будто за затянутым облаками небом светила полная луна. Барабаны золотых пигмеев стихли. Малый народ перебрался в свои пещеры. С далеких башен доносились негромкие звуки барабанов стражи, они перешептывались над затянутыми колючим кустарником склонами. Огоньки светляков теперь напоминали фонари гоблинов. Большие бабочки, как самолеты эльфов, плыли на блестящих крыльях.

— Эвали, — заговорил Джим, — юнви тсундси… малый народ — давно ли он живет здесь?

— Он всегда здесь жил, Тсантаву… так они утверждают.

— А те, другие, рыжеволосые женщины?

Мы спрашивали об этих женщинах и раньше, но она не отвечала, спокойно игнорировала наши вопросы; теперь же она без колебаний ответила.

— Они из народа айжиров; в волчьей шкуре была Люр, колдунья. Она правит айжирами вместе с верховным жрецом Йодином и Тибуром — Тибуром-Смехом, Тибуром-Кузнецом. Он не так высок, как ты, Лейф, но шире в плечах и в груди, и он силен, очень силен! Я расскажу вам об айжирах. Раньше как будто рука зажимала мне рот — или сердце? Но теперь рука исчезла. Малый народ рассказывает, что давным-давно айжиры появились верхом на лошадях. Тогда рррллия владели землей по обе стороны реки. Айжиров было много. Гораздо больше, чем теперь, много мужчин и женщин, а сейчас в основном женщины, а мужчин мало. Они бежали издалека, так рассказывали отцам рррллия их отцы. Их вело… у меня нет слова. Оно имеет имя, но я не стану его произносить… нет, даже про себя не стану! Но у него есть форма… Я видела его изображение на знаменах, которые вывешивают в Караке… и на груди Люр и Тибура, когда они…

Она задрожала и умолкла. Среброкрылый мотылек опустился ей на ладонь, поднимая и опуская сверкающие крылья; она мягко поднесла его к губам и осторожно сдула.

— Все это рррллия — вы их зовете малым народом — тогда не знали. Айжиры отдохнули. Начали строить Карак, вырубать в скале храм того… кто привел их сюда. Вначале они строили быстро, будто боялись преследования; но никто их не преследовал, и строительство пошло медленнее. Они хотели превратить малый народ в своих слуг, рабов. Но рррллия не захотели этого. Началась война. Малый народ осадил Карак; когда айжиры выходили, их убивали; потому что рррллия знали все вокруг, знали жизнь растений, они знали, как сделать так, чтобы их копья и стрелы убивали при одном прикосновении. И так погибло множество айжиров.

Наконец был заключен мир, но не потому что малый народ был побежден, он не был побежден. По другим причинам. Айжиры хитры; они устраивали ловушки и поймали много рррллия. И вот что они сделали — отвели их в храм и принесли в жертву… тому, кто привел их сюда. Они отводили их в храм по семь человек, и один из семерки видел жертвоприношение, потом его отпускали, и он рассказывал рррллия, что видел.

Вначале они не верили, настолько ужасен был рассказ о жертвоприношении, но потом пришел второй и третий, и четвертый все с тем же рассказом. Страх и отвращение охватили малый народ. И был заключен договор. Рррллия живут по эту сторону реки, айжиры — по другую. В ответ айжиры поклялись тем, кто привел их, что больше никогда ни один рррллия не будет принесен в жертву… ему. Если кого-нибудь из рррллия захватят по ту сторону реки, он будет убит, но не принесен в жертву. И если кто-то из айжиров покинет Карак и будет искать убежища у малого народа, он тоже будет убит. И рррллия согласились на все это, потому что испытывали ужас. Разобрали Нансур, чтобы никто не мог пересечь… Нансур — это мост через белую реку Нанбу. Все лодки и на стороне рррллия, и на стороне айжиров были уничтожены и больше не должны были строиться. В качестве еще одной меры предосторожности рррллия взяли далануза и пустили в Нанбу, так что никто не сможет перебраться по воде. Так и было — долго, долго, долго.

— Далануза, Эвали, это змеи?

— Тланузи… пиявки, — ответил Джим.

— Змеи безвредны. А вот если бы ты увидел одну из далануза, я думаю, Лейф, ты не стал бы задерживаться, чтобы поговорить с Люр, — насмешливо сказала Эвали.

Я отложил эту загадку, чтобы подумать над ней потом.

— А эти двое, которых мы нашли под цветами смерти, они нарушили договор?

— Нет. Они знали, что их ждет, если они будут пойманы, и были готовы платить. На том берегу белой Нанбу растут некоторые травы… и другие растения; они нужны малому народу, а по эту сторону их не найдешь. Поэтому они переплывают Нанбу, чтобы найти их… далануза их друзья… и не часто их там ловят. Но в этот день Люр охотилась за беглянкой, которая стремилась уйти в Сирк, она пересекла их след, догнала и уложила под цветами смерти.

— Но что сделала эта девушка? Разве она не одна из них?

— Ее избрали для жертвоприношения. Разве ты не видел… она была талули… ждала ребенка… готова была…

Голос ее смолк. Меня коснулся холод.

— Конечно, ты ничего этого не знаешь, — сказала она. — И я больше не буду об этом говорить… пока. Если бы Шри и Шра нашли девушку до того, как их самих обнаружили, они бы провели ее мимо далануза — как провели вас; и тут бы она жила, пока не смогла бы уйти… уйти от себя. Она ушла бы во сне, в мире… без боли… и, проснувшись, была бы далеко отсюда… и ничего бы не помнила-была бы свободна. Потому что малый народ любит жизнь и отсылает тех… кого можно отослать.

Она сидела спокойно, глаза ее были безмятежны.

— И многих… отсылают?

— Нет. Мало кто может миновать далануза, хотя многие пытаются.

— И мужчины, и женщины, Эвали?

— Разве мужчины могут приносить детей?

— Что ты этим хочешь сказать? — грубо спросил я. Что-то в ее словах задело меня.

— Не сейчас, — ответила она. — К тому же мужчин мало в Ка-раке, я говорила тебе. Среди новорожденных один из двадцати мальчик. Не спрашивай почему — я сама не знаю.

Она встала и сонно посмотрела на нас.

— На сегодня хватит. Вы будете спать в моей палатке. Утром вам поставят палатку, и малый народ вырубит для вас пещеру рядом с моей. Вы увидите Карак, стоя на сломанном мосту Нансур, увидите Тибура-Смех, потому что он всегда приходит на Нансур, когда я там… Вы все увидите… завтра… или послезавтра… или еще позже. Какая разница? У нас ведь много завтра впереди. Разве не так?

И опять ответил Джим:

— Так, Эвали.

Она сонно улыбнулась. Повернулась и поплыла к темной тени, к утесу, ко входу в свою пещеру Растаяла в тени, исчезла.

Глава 10. ЕСЛИ БЫ ЧЕЛОВЕК МОГ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ВЕСЬ СВОЙ РАЗУМ

Барабаны часовых карликов негромко разговаривали друг с другом на всем протяжении колючей изгороди. Неожиданно мне отчаянно захотелось в Гоби. Не знаю почему, но ее пустынное, обожженное ветром и песком тело было мне желаннее женского. Меня охватила ностальгия. Я попытался стряхнуть ее. И наконец в отчаянии заговорил:

— Ты очень странно вел себя, индеец.

— Теи тсалаги, я говорил тебе — я чероки.

— Тсантаву, это я, Дегатага, говорю с тобой сейчас.

Я перешел на чероки; он ответил:

— Что желает знать мой брат?

— Что сказали тебе предки, когда мы спали под елями? Что ты узнал по их трем знакам? Я сам не слышал их голоса, брат, но по кровному обряду они мои предки, как и твои; я имею право знать их слова.

Он ответил:

— Разве не лучше предоставить будущему разворачиваться самому, не обращая внимания на тихие голоса мертвых? Кто может утверждать, что призраки говорят правду?

— Тсантаву направил стрелу в одном направлении, а глаза его устремлены в другом. Однажды он назвал меня псом, бредущим за хозяином. Он по-прежнему так думает, поэтому…

— Нет, нет, Лейф, — прервал он меня, оставив язык своего племени. — Я только хотел сказать, что не знаю, правда ли это. Я знаю, как определил бы это Барр, — естественные предчувствия, выраженные подсознательно в терминах расовых суеверий. Голоса — будем так называть их — сказали, что на севере меня ждет большая опасность. Дух, живущий на севере, уничтожит моих предков навсегда, если я попаду ему в руки. И они, и я будем «как будто нас никогда не было». Существует какая-то глубокая разница между обычной смертью и этой странной смертью, но я этого не понял. По трем знакам я узнаю, что они говорят правду, — по Атагахи, по Усунхию и по юнви тсундси. Встретив первые два знака, я могу повернуть назад. Но когда увижу третий, уже поздно. Они просили меня не допустить — это особенно интересно, Лейф, — чтобы они были растворены.

— Растворены! — воскликнул я. — Но именно это слово употребил я. И это было много часов спустя!

— Да, поэтому у меня мурашки побежали по коже, когда я услышал тебя. Ты не можешь винить меня в том, что я был несколько рассеян, когда мы встретили каменную равнину, похожую на Атагахи, и потом, когда увидели Землю Теней, которая и есть Усунхию, Земля Тьмы. Поэтому я и сказал, когда мы встретили третий знак — юнви тсундси, — что теперь предпочитаю твое толкование объяснению Барра. Мы встретили юнви тсундси. И если ты считаешь, что этого недостаточно, чтобы вести себя странно, — какую же причину ты счел бы достаточной?

Джим в золотых цепях… Щупальце Темной Силы ползет, ползет к нему… мои губы пересохли и окоченели…

— Почему ты раньше не сказал мне все это? Я никогда не позволил бы тебе идти дальше!

— Я это знал. Но ведь сам ты не повернул бы назад, старина?

Я не ответил; он рассмеялся.

— Да и как я мог быть уверен, пока не увидел знаки?

— Но ведь они не утверждали, что ты будешь… растворен, — ухватился я за соломинку. — Они только говорили, что есть опасность.

— Да, и это все.

— Что же мне делать? Джим, я скорее убью тебя собственными руками, чем увижу, что с тобой происходит то, что я видел в Гоби.

— Если сможешь, — ответил он, и я увидел, что он тут же пожалел о своих словах.

— Если смогу? А что они сказали обо мне, эти проклятые предки?

— Ничего, — жизнерадостно ответил он. — Я и не говорил, что они что-то сказали о тебе. Я просто решил, что если я окажусь в опасности, то и ты тоже. Вот и все.

— Джим, это не все. Что ты скрываешь от меня?

Он встал и навис надо мной.

— Ну ладно. Они сказали, что если даже Дух не возьмет меня, я все равно не выберусь отсюда. Теперь ты все знаешь.

— Что ж, — сказал я, чувствуя, как с моей души спадает тяжесть. — Не так плохо. А что касается того, чтобы выбраться, пусть будет что будет. Одно ясно: если останешься ты, то и я тоже.

Он с отсутствующим видом кивнул. А я перешел к другому интересовавшему меня вопросу.

— Юнви тсундси, Джим, кто они? Я не помню, чтобы ты мне о них рассказывал. Что это за легенда?

— А, малый народ. — Он со смешком присел рядом со мной, оторвавшись от своих мыслей. — Они жили в земле чероки до чероки. Раса пигмеев, как те, что сейчас живут в Африке и Австралии. Только они не черные. Эти маленькие люди точно соответствуют описанию. Конечно, происходило и скрещивание. В легенде говорится, что у них кожа цвета меди и рост в два фута. Эти же — с кожей цвета золота и ростом в среднем в три фута. Значит, здесь они немного посветлели и выросли. А все остальное совпадает — длинные волосы, прекрасные фигуры, барабаны и все прочее.

Он продолжал рассказывать о малом народе. Они жили в пещерах, в основном в районе Теннесси и Кентукки. Земной народ, поклонники жизни, неистово раблезианский. К чероки они относились по-дружески, но держались изолированно, и их редко можно было увидеть. Они часто помогали заблудившимся в горах, особенно детям. Если они помогали кому-то, отводили в свои пещеры, то предупреждали, что он никому не должен рассказывать, где эти пещеры, иначе он умрет. И, продолжает легенда, если он рассказывал, то действительно умирал. Если кто-то ел их пищу, он должен был быть очень осторожен, вернувшись в свое племя, и медленно привыкать к обычной пище, иначе он тоже умрет.

Малый народ был очень обидчив. Если кто-то следовал за ними в лесу, они заклинали его, так что он на несколько дней утрачивал чувство направления. Они прекрасно знали лес, хорошо обрабатывали металл, и если охотник находил в лесу нож, острие копья или вообще какую-нибудь безделушку, он должен был сказать: «Малый народ, я хочу взять это». Если он этого не делал, удача отворачивалась от него, и ему больше никогда не удавалось добыть дичь. Да и другие неприятности происходили с ним. Такие, из-за которых расстраивалась его жена.

Они были веселым народом, эти маленькие люди, и большую часть времени проводили в танцах под бой барабанов. У них были самые разные барабаны — барабаны, от звука которых падали деревья, барабаны, вызывавшие сон, барабаны, которые сводили с ума, и такие, которые разговаривали, и барабаны грома. Барабаны грома звучали как настоящий гром, и когда малый народ бил в них, поблизости собирались грозовые тучи; услышав знакомые голоса, они решали поговорить с заблудившимся сородичем…

Я вспомнил рокот барабанов, сменивший пение; может, это малый народ выражал так свое неприятие Калкру…

— У меня есть к тебе один-два вопроса, Лейф.

— Давай, индеец.

— А что ты помнишь… о Двайану?

Я ответил не сразу. Я боялся этого вопроса с тех пор, как закричал на женщину-волчицу на берегу реки.

— Если ты считаешь, что с ним все кончено, ладно. Но если ты хочешь увильнуть от ответа, плохо. Я задал прямой вопрос.

— Ты думаешь, что во мне возрождается древний уйгур? Если это так, то, может, ты объяснишь, где я был все эти тысячи лет между ним и мною?

— О, значит, тебя беспокоит та же мысль? Нет, я не имел в виду перевоплощение. Хотя мы о нем знаем так мало, что я не стал бы совсем отвергать эту идею. Но может быть более естественное объяснение. Поэтому я и спрашиваю — что ты помнишь о Двайану?

Я решил выложить все начистоту.

— Ладно, Джим, — ответил я. — Этот же вопрос не давал мне покоя все три года после Калкру. И если я не найду ответа здесь, я отправлюсь за ним в Гоби… Конечно, если смогу выбраться отсюда. Когда в комнате в оазисе я ждал призыва старого жреца, я помню отчетливо, что это был Двайану. Я узнал кровать, узнал доспехи и оружие. Я смотрел на металлический шлем и вспомнил, как Двайану… или я… получил ужасный удар палицей, когда носил его. Я снял шлем: на нем была вмятина именно в том месте, которое я помнил. Я вспомнил, что Двайану — или я — имел привычку держать в левой руке более тяжелый меч, и один из мечей был тяжелее другого. К тому же в драке я охотнее пользуюсь левой рукой, чем правой. Воспоминания приходили ко мне вспышками. На мгновение я был Двайану плюс я сам, с интересом я рассматривал знакомые вещи, в следующий момент я был только собой и с беспокойством думал, что все это значит.

— Ну а что еще?

— Что ж, я не был вполне откровенен в рассказе о ритуале, — подавленно признался я. — Я говорил тебе, что кто-то другой контролировал мой мозг. Это правда, в каком-то смысле — но, Боже, прости меня, я все время знал, что этот кто-то другой тоже я, я сам! Как будто двое стали одним. Трудно объяснить… Ты знаешь, иногда говоришь одно, а думаешь другое. Ну а если говоришь одно, а думаешь в это время о двух разных вещах одновременно? Похоже на это. Одна часть меня восставала, испытывала отвращение и ужас. Другая — ничего подобного; она знала, что обладает властью, и наслаждалась этой властью; и именно эта часть контролировала мою волю. Но обе эти части были я. Однозначно, несомненно, я. Дьявол, парень, если бы я действительно поверил, что кто-то другой командовал мной, разве я испытывал бы такие угрызения совести? Нет, я знал, что это я; и та часть меня, которая узнала шлем и мечи, с тех пор преследует меня кошмарами.

— Есть еще что-то?

— Да. Сны.

Он склонился ко мне и резко спросил.

— Какие сны?

— Сны о битвах… сны о пирах… сны о войне против желтокожих людей, о поле битвы на берегу реки, о стрелах, тучами летящих над головой… о рукопашной, в которой я сражался большим молотом с человеком, похожим на меня… сны о городах с башнями, по которым я проезжал, и о белых голубоглазых женщинах, которые бросали под ноги моего коня гирлянды цветов… Когда я просыпаюсь, сны быстро забываются. Но я всегда знаю, что, когда я их вижу, они ясные, четкие, реальные, как сама жизнь…

— Ты по снам узнал, что женщина-волчица ведьма?

— Если это и так, то я не помню. Я только знаю, что вдруг узнал ее, — вернее, та моя часть узнала.

Джим некоторое время сидел молча.

— Лейф, — спросил он, — в этих снах ты принимал участие в службе Калкру? Имел какое-нибудь отношение к поклонению ему?

— Уверен, что нет. Клянусь богом, я бы помнил! Мне не снился даже храм в Гоби.

Он кивнул, как будто я подтвердил какую-то его мысль; потом молчал так долго, что я занервничал.

— Ну, старый лекарь Тсалаги, каков диагноз? Перевоплощение, одержимость демонами или я просто спятил?

— Лейф, а до Гоби тебе снились эти сны?

— Нет.

— Ну… я пытался рассуждать как Барр и добавил кое-что из своего серого вещества. Вот результат. Я думаю, что причина всего, что ты испытал, старый жрец. Он взял тебя под контроль, когда ты увидел, как едешь к храму Калкру, но не стал входить в него. Ты не знаешь, что еще он мог внушить тебе тогда и потом велел забыть, когда ты придешь в себя. Это просто для гипнотизера. Но у него была и другая возможность. Когда ты спал той ночью. Откуда ты знаешь, что он не пришел к тебе и не начал внушение? Очевидно, он хотел, чтобы ты поверил, что ты — Двайану, хотел, чтобы ты «вспомнил», — но в его распоряжении был лишь один урок, и он не хотел, чтобы ты помнил о Калкру. Это объясняет, почему тебе снятся великолепие и слава, и вообще приятные вещи. Но ничего неприятного. Старик был умен, ты сам об этом говорил. Он достаточно разобрался в твоей психологии, чтобы понять, что на определенном этапе ритуала ты запротестуешь, поэтому он крепко связал тебя. Немедленно начало действовать постгипнотическое внушение. Ты не мог ничего сделать. Хотя твое сознание бодрствовало, оно не контролировало твою волю. Я думаю, так бы рассудил Барр. Дьявол, да ведь это же можно было проделать с помощью наркотиков. Вовсе не нужно обращаться к переселению душ или к демонам и к прочей средневековой чепухе для объяснений.

— Да, — с надеждой, но и с сомнением сказал я. — А как же ведьма?

— Ты видел похожую в своих снах, но забыл. Я думаю, что мое объяснение верно. И это, Лейф, беспокоит меня.

— Я тебя не понимаю.

— Не понимаешь? Подумай. Если все загадки объясняются внушением старого жреца, что еще он внушил тебе? Ясно, что он что-то знал об этом месте. Предположим, он предвидел, что ты его отыщешь. Что ты тут станешь делать? Что бы это ни было, готов поклясться, что он поместил это глубоко в твое подсознание. Ну и что же ты станешь делать, когда ближе познакомишься с рыжеволосой ведьмой и теми несколькими счастливыми джентльменами, которые разделяют с ней этот земной рай? У меня нет ни малейшего представления и у тебя тоже. И если тут не о чем беспокоиться, скажи, о чем же есть. Пошли, пора спать.

Мы пошли в палатку. Мы уже заходили в нее с Эвали. Тогда тут было пусто, только у стены лежала груда шкур и шелка. Теперь таких груд стало две. Мы в полутьме разделись и легли. Я посмотрел на часы.

— Десять часов, — сказал я. — Сколько месяцев прошло с утра?

— Не меньше шести. Если будешь мешать спать, я тебя убью. Я устал.

Я тоже устал; тем не менее я долго лежал, рассуждая. Я не был убежден разъяснениями Джима, какими бы правдоподобными они ни казались. И не верил, что проспал много столетий в каком-то внепространственном аду. Не верил я и в то, что был когда-то древним Двайану. Существовало и третье объяснение, которое нравилось мне не больше первых двух. У него тоже масса неприятных последствий.

Недавно знаменитый американский физик и психолог объявил о своем открытии: средний человек использует только десятую часть своего мозга; ученые в целом согласились, что это так. Самые глубокие мыслители, разносторонние гении, как Леонардо да Винчи или Микеланджело, могли использовать чуть больше. Всякий человек, который сумел бы воспользоваться всем своим мозгом, правил бы миром — но, вероятно, он не захотел бы. В человеческом черепе располагается вселенная, исследованная едва на одну пятую часть.

И что же находится в этой terra incognita[2] — неисследованных восьми десятых?

Там, например, может находиться склад памяти предков, памяти, уходящей в прошлое вплоть до покрытых шерстью обезьяноподобных первобытных людей и даже дальше, до тех созданий с плавниками, которые выбрались из древних морей и начали свой путь к человеку, и еще дальше, к тем, что сражались и размножались в парящих океанах, когда рождались континенты.

Миллионы и миллионы лет памяти! Какой резервуар знаний, если бы человек смог зачерпнуть из него!

В этом нет ничего невероятного: физическая память расы может содержаться всего в двух клетках, с которых начинается цикл рождения. В них заключена вся информация о человеческом теле — о мозге и нервах, о мышцах, костях и крови. В них и те особенности, которые мы называем наследственными, — семейное сходство, сходство не только лица и тела, но и мыслей, привычек, эмоций, реакций на окружающее: нос дедушки, глаза прадедушки, вспыльчивость прапрадедушки, скверный или, наоборот, хороший характер. Если все это могут передать сорок семь или сорок восемь крошечных стерженьков в первичных клетках, которые биологи называют хромосомами, эти загадочные боги рождения, которые определяют с самого начала, каким гибридом предков станет мальчик или девочка, почему же они не могут содержать и аккумулированный опыт и память этих предков?

Где-то в человеческом мозге может находиться секция записей, аккуратно выгравированные дорожки воспоминаний, ждущие только, чтобы их коснулась игла сознания, пробежала по ним и оживила бы.

Может, сознание время от времени касается этих дорожек и читает их. Может, существуют люди, которые по случайности обладают способностью черпать эти знания.

Если это правда, объясняются многие загадки. Голоса предков Джима, например. Моя собственная необычная способность к языкам.

Предположим, я происхожу прямо от этого Двайану. И что в неведомом мире моего мозга, в моем сознании, которое сегодня есть я, могут храниться воспоминания этого Двайану Может, эти воспоминания сами оживают и входят в мое сознание. Когда это окончательно произойдет, Двайану проснется и будет жив. И будут ли тогда жить рядом Двайану и Лейф Ленгдон?

Не знал ли об этом старый жрец? Словами и ритуалами, а может, и внушением, как предполагал Джим, он вторгся в эту terra incognita и пробудил воспоминания, которые принадлежали Двайану?

Они сильны, эти воспоминания. Они спали не полностью; иначе я не изучил бы так быстро уйгурский… и не испытывал бы эти странные мгновенные приступы узнавания еще до встречи со старым жрецом…

Да, Двайану силен. И я каким-то образом знал, что он безжалостен. Я боялся Двайану, боялся тех воспоминаний, которые когда-то были Двайану. Я не мог вызывать их и не мог контролировать. Дважды они перехватили мою волю, отодвинув меня в сторону.

Что если они станут сильнее?

Что если они станут… мною?

Глава 11. БАРАБАНЫ МАЛОГО НАРОДА

Шесть раз зеленый свет Земли Теней превращался в бледный мрак местной ночи, а я еще не видел и не слышал ничего о женщине-ведьме и о тех, кто живет на другом берегу белой реки. Эти были исключительно интересные шесть дней и ночей. Мы с Эвали обошли всю охраняемую территорию золотых пигмеев; мы ходили среди них и одни совершенно свободно.

Мы смотрели, как они работают и играют, слушали их барабаны и с восхищением следили за их танцами — танцами такими сложными, такими необычными, что они больше напоминали многоголосые хоры, чем просто шаги и жесты. Иногда рррллия танцевали небольшими группами по десять или около того человек, и тогда это было как простая мелодия. Но иногда они танцевали сотнями, переплетаясь на ровной, поросшей травой танцевальной площадке; и тогда это были симфонии, переложенные средствами хореографии.

Они всегда танцевали под звуки своих барабанов; другой музыки у них не было, да им она и не была нужна. У малого народа были барабаны различнейших форм и размеров; они охватывали все десять октав и производили не только знакомые нам полутона, но и четверти, и восьмые доли, и даже более мелкие деления, которые странно воздействовали на слушателя — по крайне мере, на меня. По высоте они различались от глубочайшего органного баса до высокого стаккато сопрано. На некоторых барабанах пигмеи играли пальцами, на других ладонями, а на третьих палочками. Барабаны шептали, гудели, смеялись и пели.

Танцы и барабаны, особенно барабаны, вызывали странные мысли, странные картины; барабаны били у входа в другой мир, и время от времени этот вход раскрывался достаточно широко, чтобы можно было увидеть летучие, странно прекрасные, странно беспокоящие образы.

На возделываемой плодородной равнине площадью в двадцать квадратных миль жило около пяти тысяч рррллия; сколько находится вне укрепления, я не знал. Эвали говорила нам, что есть еще два десятка меньших колоний. Это охотничьи и горнодобывающие поселки, откуда привозят шкуры, металлы и прочие необходимые вещи. На мосту Нансур — сильный сторожевой пост. Какое-то равновесие в природе поддерживало численность населения на одном уровне; маленькие люди быстро достигали зрелости и жили недолго.

Она рассказывала нам о Сирке, городе, основанном бежавшими от жертвоприношения. По ее описанию, это была неприступная крепость, построенная среди скал, окруженная стеной; у основания стены находились кипящие источники, они образовывали непроходимый ров. Постоянная война шла между жителями Сир-ка и белыми волками Люр, которые скрывались в окружающем лесу и постоянно следили, чтобы перехватить тех, кто пытается убежать из Карака. У меня сложилось впечатление, что существует постоянная связь между Сирком и золотыми пигмеями, что связывают их, возможно, ненависть к жертвоприношениям, которую разделяли те и другие, и вражда к поклонникам Калкру. И когда могут, золотые пигмеи помогают жителям Сирка, и если бы не глубокий древний страх того, что может последовать за нарушением договора, заключенного их предками, рррллия вообще объединились бы с повстанцами.

Эвали заставила меня задуматься над ее словами.

— Если бы ты повернул в другую сторону, Лейф, и спасся бы от волков Люр, то пришел бы в Сирк. И из-за этого могли бы произойти большие перемены: Сирк приветствовал бы тебя, и кто знает, что было бы, если бы ты стал вождем. И мой малый народ…

Она смолкла и не стала завершать фразу, несмотря на все мои просьбы. Поэтому я сказал, что существует слишком много «если» и что я рад, что судьба сложилась именно так, а не иначе. Это ей понравилось.

Было у меня и происшествие, о котором я не рассказал Джиму. Как я уже говорил, малый народ очень жизнелюбив. В любви к жизни вся вера и все убеждения золотых пигмеев. Тут и там на равнине разбросаны небольшие пирамиды, на которых, вырезанные из дерева или из камня, стояли древние символы плодородия — иногда по одному, иногда парами, а иногда они образовывали форму, удивительно напоминавшую символ древнего Египта — крест с петлей, crux ansata, который держит в руках Озирис, бог воскрешения, и прикасается им в зале мертвых к тем душам, которые прошли все испытания и заслужили бессмертие.

Это произошло на третий день. Эвали попросила меня пойти с ней — одному. Мы прошли по гладкой, хорошо расчищенной дороге вдоль основания утеса, в котором расположены пещеры пигмеев. Из входных отверстий выглядывали золотоглазые женщины и издавали трели, обращенные к кукольным детям. Группа мужчин и женщин встретила нас, танцуя, и в танце сопровождала нас. У каждого из них в руках был барабан, подобного которому я не видел. Они не били в эти барабаны, не разговаривали друг с другом; молча один за другим, танцуя, они двигались за нами.

Через некоторое время я заметил, что пещеры кончились. Через полчаса мы обогнули выступающую скалу Теперь мы были на краю небольшого луга, покрытого мхом, приятным и мягким на ощупь, как груда шелковых ковров. Луг достигал примерно пятисот футов в длину и столько же в ширину. Напротив находился другой утес. Как будто круглое долото ударило сверху, вырубив полукруг в скалах. В дальнем конце луга находилось то, что поначалу я принял за здание под круглым куполом, но потом разглядел, что это продолжение скалы.

В этой округлой скале был овальный вход, не больше среднего размера двери. Я стоял, разглядывая его; Эвали взяла меня за руку и повела к этому входу. Мы вошли внутрь.

Куполообразная скала оказалась полой внутри.

Это был храм малого народа — я понял это, как только переступил через порог. Стены из какого-то холодного зеленоватого камня гладко закруглялись вверху. Они были пронизаны сотнями отверстий, как будто иглой кружевницы, и в эти отверстия устремлялся свет. Стены улавливали его, отражали и рассеивали под сотнями углов. Пол был покрыт толстым мягким мхом, который тоже слабо светился, добавляя необычное призрачное сияние. Все это сооружение занимало не менее двух акров.

Эвали провела меня вперед. Точно в центре пола находилось углубление, похожее на большую чашу. Между ним и мною стоял большой крест с петлей высотой в три роста обычного человека.

Он был отполирован и сверкал, как будто высеченный из огромного аметистового кристалла. Я оглянулся. Пигмеи, сопровождавшие нас, толпой входили в овальную дверь.

Они столпились за нами. Эвали снова взяла меня за руку и подвела к кресту. Она указала вперед, и я заглянул в чашу.

И увидел Кракена!

Он лежал, распростертый внутри чаши, его черные щупальца расходились от вздутого тела, огромные глаза непостижимо смотрели на меня.

Воскрес и охватил меня прежний ужас. Я с проклятием отскочил назад.

Пигмеи толпились у моих ног, внимательно глядя мне в лицо. Я знал, что на нем ясно отразился испытанный мной ужас. Я услышал возбужденный обмен трелями, маленькие люди кивали друг другу, жестикулировали. Эвали серьезно смотрела на меня, затем ее лицо облегченно засветилось.

Она улыбнулась мне и снова указала на чашу. Я заставил себя взглянуть. И увидел, что это всего лишь изображение, тщательно вырезанное. Ужасные, непостижимые глаза из черного камня. Каждое сорокафутовое щупальце было пронзено одним из crux ansata, проколото им, как копьем; а в огромное тело воткнут крест большего размера.

Я понял значение этого. — жизнь побеждает врага жизни, лишает его силы, пленяет его с помощью тайного древнего и святого символа той самой жизни, которую Кракен стремится уничтожить. А большой крест с петлей вверху смотрит и сторожит, как бог жизни.

Я услышал шорох, шепот, рябь, шум, рокот барабанов. Он все усиливался, переходя в крещендо. В этих звуках слышалось торжество — торжество побеждающей волны, триумф свободно налетающего ветра; и в них был мир и уверенность в мире, как дрожащая песня маленьких водопадов, напевающих на своем пути вдоль реки, и шум дождя, приносящего жизнь всей зеленой растительности на земле.

Эвали начала танцевать вокруг аметистового креста, медленно кружила она под шорох, шелест, дробь — под музыку барабанов. Она стала душой песни, которую пели эти барабаны, душой всего того, о чем они пели.

Трижды обогнула она крест. Танцуя, подошла ко мне, снова взяла меня за руку и повела из храма через портал За нами слышался сдержанный рокот барабанов, теперь не дрожащий, не грохочущий — спокойный и торжественный.

И хотя потом я расспрашивал ее об этой церемонии, она мне ничего не сказала.

А еще нам предстояло идти на мост Нансур и посмотреть на многобашенный Карак.

— Завтра, — говорила она; а когда наступал следующий день, она снова говорила: — Завтра. — При этом она опускала длинные ресницы на свои ясные карие глаза и странно смотрела на меня сквозь них. Или трогала мои волосы и говорила, что есть еще много завтра, а Нансур никуда не убежит. Я чувствовал какое-то нежелание, но причину его отгадать не мог. И день за днем ее красота и сладость обвивались вокруг моего сердца, пока я не начал думать, не станет ли это защитой от того, что я носил в кожаном мешочке на груди.

Но малый народ продолжал сомневаться во мне даже после церемонии в храме; это было ясно. Джима они приняли от всего сердца; они щебетали, распевали и танцевали с ним, как будто он был одним из них. Со мной они были вежливы и достаточно дружелюбны, но украдкой продолжали следить за мной. Джим мог взять куклоподобных детишек и играть с ними. Но если я поступал так, матерям это не нравилось и они явно показывали свое неудовольствие. В одно утро я получил ясное подтверждение того, что они испытывают ко мне.

— Я собираюсь оставить тебя на два-три дня, Лейф, — сказал мне однажды Джим после завтрака. Эвали в это время улетучилась по зову какого-то маленького человека.

— Оставить меня! — Я взглянул на него в изумлении. — Что это значит? Куда ты пойдешь?

Он рассмеялся.

— Схожу посмотрю на тланузи — то, что Эвали называет дана-луза, — большие пиявки. Это речная стража, которую пигмеи пустили в дело после того, как был сломан мост.

— Но что это такое, индеец?

— Вот это я и собираюсь узнать. Похоже на больших пиявок тланузи. В наших легендах говорится, что они красные, с белыми полосами и размером с дом. Малый народ не заходит так далеко. Говорят только, что они не меньше тебя.

— Послушай, индеец, я пойду с тобой.

— Нет, не пойдешь.

— Хотел бы знать, почему нет.

— Потому что тебя не пустит малый народ. Послушай меня, старина, дело в том, что они не вполне тебе доверяют. Они вежливы, они не хотят обидеть Эвали, но без тебя они лучше себя чувствуют.

— Ты мне ничего нового не сказал.

— Да, но есть кое-что и новое Вчера вернулся отряд охотников с другого конца долины. Один из них вспомнил, как его дед рассказывал ему, что когда айжиры впервые появились здесь, у них у всех были такие же светлые волосы, как у тебя Не рыжие, как сейчас. Их это очень взволновало.

— Эвали знает об этом?

— Знает. И она не позволит тебе идти, даже если разрешат пигмеи.

В полдень Джим ушел с отрядом в сотню пигмеев. Я весело попрощался с ним. Если Эвали и удивило, что я так спокойно принял его уход и не задавал никаких вопросов, то она постаралась никак не показать этого. Однако весь день после этого она была рассеяна, отвечала односложно и невпопад. Раз или два я заметил, как она удивленно смотрит на меня. А когда я взял ее за руку, она задрожала, прижалась ко мне, а потом гневно вырвала руку. А когда плохое настроение покинуло ее, мне пришлось сдерживать себя, чтобы не сжать ее в объятиях.

Хуже всего, что я не находил убедительных аргументов, почему бы мне и не обнять ее. Внутренний голос говорил мне, что если я так этого хочу, то почему бы и не сделать. Да и другие обстоятельства ослабляли мое сопротивление. Даже для такого странного места день был странный. Воздух тяжелый и неподвижный, будто приближалась буря. Ароматы далекого леса стали сильнее, они влюбленно липли, смешивали мысли. Дымка, скрывавшая перспективу, стала заметнее; на севере она приобрела цвет дыма, и эти дымные облака медленно, но неуклонно приближались.

Мы с Эвали сидели возле ее палатки. Она нарушила долгое молчание.

— Ты печален, Лейф. Почему?

— Не печален, Эвали. Просто задумался.

— Я тоже задумалась. Ты о том же?

— Откуда мне знать? Я не знаю, что у тебя на уме.

Она неожиданно встала.

— Ты хотел посмотреть на работу кузнецов. Пойдем.

Я взглянул на нее, удивленный прозвучавшим в ее голосе гневом. Она смотрела на меня сверху вниз, брови ее над сияющими, выражающими полупрезрение глазами были сведены в одну линию.

— На что ты рассердилась, Эвали? Что я сделал?

— Я не рассердилась. И ты ничего не сделал. — Она топнула ногой. — Говорю тебе, ты не сделал ничего. Пошли смотреть кузнецов.

И она пошла прочь. Я вскочил на ноги и заторопился вслед за ней. Что с ней? Ясно, что я чем-то вызвал ее раздражение. Но чем?

Ну ладно. Рано или поздно узнаю. И мне действительно интересно посмотреть на кузнецов. Они стояли у маленьких наковален и выковывали изогнутые ножи, копья и наконечники стрел, делали серьги и золотые браслеты для своих крошечных женщин.

Тинк-а-тинк, тинк-а-клинг, клинг-кланг, клинк-а-тинк, — звучали их маленькие молоты.

Они похожи были рядом со своими наковальнями на гномов, только тела их не были деформированы. Миниатюрные мужчины с прекрасными фигурами, сверкающие золотом в полутьме, их длинные волосы вились вокруг голов, желтые глаза напряженно устремлены на изделия. Очарованный, я смотрел на них, забыв об Эвали и о ее гневе.

Тинк-а-тинк! Клинг-кланг! Клинк…

Маленькие молоты повисли в воздухе; маленькие кузнецы застыли. С севера донесся звук большого гонга, медный удар, который, казалось, прозвучал над самой головой. За ним последовал еще один и еще, и еще. Ветер завыл на равнине; в воздухе стало темнее, дымные облака задрожали и еще более приблизились.

Звон молотов сменился громким пением, пением множества людей; пение приближалось и отступало, поднималось и опускалось вместе с поднимавшимся и затихавшим ветром. И со всех стен тревожно загремели барабаны стражи.

Маленькие кузнецы побросали свои молоты и устремились к пещерам. На равнине началась суматоха, пигмеи толпами бежали к башням, чтобы усилить их гарнизоны.

Сквозь громкое пение послышался гром других барабанов. Я узнал их — барабаны уйгуров в форме котлов, боевые барабаны, барабаны войны. И понял, что пение — это боевая песня, песня идущих в битву уйгуров.

Нет, не уйгуров — ничтожных, грязных людишек, которых я видел в оазисе!

Военная песня древней расы! Великой расы — расы айжиров!

Старой расы! Моего народа!

Я знал эту песню, знал слишком хорошо! Часто слышал я ее в старые дни… когда переходил от битвы к битве… Клянусь Зардой Тридцатикопейным!.. Клянусь Зардой, богом войны!.. Услышать эту песню вновь все равно что ощутить прохладную воду в иссохшей глотке!

Кровь стучала в висках… я открыл рот, чтобы зареветь песню…

— Лейф! Лейф! В чем дело?

Эвали трясла меня за плечи. Не понимая, я смотрел на нее. Я чувствовал странное, гневное замешательство. Кто эта смуглая девушка, стоящая на моем пути — на пути к битве? И вдруг наваждение оставило меня. Оставило дрожащим, потрясенным, испытавшим дикую бурю в мозгу. Я схватил Эвали за руки, черпая силу в этом прикосновении. В глазах Эвали я увидел изумление, смешанное со страхом. А вокруг нас кольцом стояли пигмеи и смотрели на меня.

Я затряс головой, глубоко вздохнул.

— Лейф! В чем дело?

Прежде чем я смог ответить, пение и барабаны заглушил удар грома. Раскат за раскатом падали на долину, отгоняя звуки, доносящиеся с севера.

Я тупо осмотрелся. Вокруг десятки пигмеев били в свои большие барабаны, которые доходили им до пояса. Именно от этих барабанов исходили громовые раскаты, быстрые, как удар молнии, сопровождаемые кричащим раскатистым эхом.

Громовые барабаны малого народа!

Барабаны все гремели, но даже сквозь их рокот доносилась боевая песня и звуки тех, других барабанов… как удары копий… как топот копыт и ног марширующих воинов… Клянусь Зардой, старая раса все еще сильна…

Вокруг меня танцевало кольцо пигмеев. Еще одно окружало первое. В нем я увидел Эвали, она смотрела на меня широко раскрытыми удивленными глазами. А вокруг еще одно кольцо, пигмеи танцевали со стрелами наготове, с кривыми ножами в руках.

Почему она так смотрит на меня… почему ко мне протянуты руки маленьких людей… почему они все танцуют? Странный танец… при виде его хочется спать… какая-то вялость охватывает меня… Боже, как хочется спать! Так хочется спать, что я с трудом различаю грохот громовых барабанов… так хочется спать, что я уже ничего не слышу… так хочется…

Я смутно чувствовал, что опускаюсь на колени, потом падаю навзничь на дерн… сплю…

Я проснулся, полностью владея своими чувствами. Вокруг по-прежнему звучали барабаны, но не громовые, а те, которые пели странные песни, и в их ритме кровь весело пробежала по жилам. Певучие ноты походили на легкие, теплые, животворящие удары, разгонявшие кровь, вызывавшие экстаз жизни.

Я вскочил на ноги. И увидел, что нахожусь на высоком холме, круглом, как женская грудь. На равнине повсюду виднелись огни, горели небольшие костры, окруженные кольцами танцующих пигмеев. Вокруг костров под бой барабанов танцевал малый народ. Как будто золотое пламя костров ожило и запрыгало в воздухе.

Холм, на котором я стоял, окружало тройное кольцо карликов, женщин и мужчин, они раскачивались, извивались, приплясывали.

Они составляли одно целое со своими барабанами.

Дул слабый ароматный ветерок. Пролетая, он напевал, и его пение сливалось с музыкой барабанов.

Вперед и назад, направо и налево, внутрь и наружу — золотые пигмеи танцевали вокруг холма. Вокруг и вокруг, вперед и назад двигались они у окруженных кострами алтарей.

Я слышал пение, звучала негромкая сладкая мелодия, песня малого народа, созвучная музыке барабанов.

Рядом находился другой холм, очень похожий на тот, на котором стоял я, — они были как пара женских грудей. Этот второй холм тоже был окружен танцующими пигмеями.

И на нем пела и танцевала Эвали.

Ее пение было душой барабанной песни и танца — ее танец был сутью того и другого. Она танцевала на холме, пояс и покрывало исчезли, одета она была только в шелковый трепещущий плащ из собственных сине-черных волос.

Она поманила, позвала меня — высоким призывным сладким голосом.

Ароматный ветер подтолкнул меня к ней, и я побежал с холма.

Танцующие пигмеи расступились, пропуская меня. Бой барабанов стал быстрее; песня их взлетела выше октавой.

Эвали, танцуя, приблизилась ко мне… она рядом со мной, руки ее обвили меня за шею, губы прижались к моим…

Барабаны били все быстрее. Мой пульс отвечал им тем же.

Два кольца маленьких золотых живых огоньков соединились. Они стали одним стремительным кругом, который увлек нас вперед. Вокруг и вокруг, и вокруг нас вились эти кольца, подгоняя нас в ритме барабанов. Я перестал думать — весь был поглощен песней, музыкой барабанов.

Но я по-прежнему чувствовал, как нас подталкивает, лаская, ароматный ветер.

Мы находились возле овальной двери. Шелковые ароматные пряди волос Эвали развевались на ветру, целуя меня. За нами продолжали петь барабаны. И ветер продолжал толкать нас…

Ветер и барабаны протолкнули нас в дверь куполообразной скалы.

Они привели нас в храм малого народа…

Сверкал мягкий мох… блестел аметистовый крест…

Руки Эвали вокруг моей шеи… Я теснее прижал ее к себе… прикосновение ее губ как сладкий тайный огонь жизни…

В храме малого народа тихо. Барабаны смолкли. Потускнел блеск аметистового креста с петлей над ямой с Кракеном.

Эвали зашевелилась и вскрикнула во сне. Я коснулся ее губ, и она проснулась.

— Что с тобой, Эвали?

— Лейф, любимый, мне снилось, что белый сокол погрузил свой клюв в мое сердце!

— Это всего лишь сон, Эвали.

Она вздрогнула, наклонила голову, и ее волосы скрыли наши лица.

— Ты отогнал сокола… но потом появился белый волк и прыгнул на меня.

— Это всего лишь сон, Эвали, огонь моего сердца.

Она еще ближе придвинулась ко мне под навесом своих волос.

— Ты прогнал волка. И я хотела поцеловать тебя… но между нами появилось лицо…

— Лицо, Эвали?

Она прошептала:

— Лицо Люр. Она смеялась надо мной… а потом ты исчез… с нею… и я осталась одна…

— Лживый сон. Спи, любимая!

Она вздохнула. Наступило долгое молчание; потом она сонно сказала:

— Что это ты носишь на шее, Лейф? Подарок женщины?

— Женщины тут ни при чем. Это правда.

Она поцеловала меня и уснула.

Глупец я был, что не сказал ей тогда, под сенью древнего символа… Глупец — я ничего не сказал ей!

Глава 12. НА МОСТУ НАНСУР

Когда утром мы вышли из храма, нашего появления терпеливо дожидались с полсотни маленьких мужчин и женщин. Я думаю, это были те самые, которые сопровождали меня при моем первом приходе в куполообразную скалу.

Маленькие женщины столпились вокруг Эвали. Они принесли с собой шали и укутали Эвали с ног до головы. Она пошла с ними, не сказав мне ни слова, даже не посмотрев на меня. Во всем этом было что-то церемониальное: она выглядела как невеста, которую уводят опытные, хотя и миниатюрные подружки.

Маленькие мужчины собрались вокруг меня. Среди них был Шри. Я обрадовался этому-, я знал, что если остальные и сохранили относительно меня какие-то сомнения, то у Шри их не было. Они пригласили меня идти с ними, и я пошел без всяких вопросов.

Шел дождь, и было влажно и тепло, как в джунглях. Ветер дул регулярными, ритмичными порывами, как и накануне ночью. Дождь, казалось, не шел, а конденсировался в воздухе; только когда дул ветер, линии дождя становились почти горизонтальными. Воздух напоминал ароматное вино. Мне хотелось петь и танцевать Слышался гром — не барабанный, а настоящий.

На мне были только брюки и рубашка. Высокие ботинки я сменил на сандалии. Не прошло и двух минут, как я насквозь промок. Мы подошли к дымящемуся пруду и здесь остановились. Шри велел мне раздеться и нырнуть.

Вода оказалась горячей, она придавала бодрости, и, плавая, я чувствовал себя все лучше и лучше. Я решил, что какие бы мысли ни были в головах пигмеев, все это рассеялось, когда они сопровождали меня с Эвали в свой храм, — рассеялось, по крайней мере, на время. Но, кажется, я понял, что это было. Они подозревали, что у Калкру есть какая-то власть надо мной, как над теми людьми, которых я напоминал. Не очень прочная власть, может быть, но и ее не следовало игнорировать. Поэтому, поскольку они не могут убить меня, не разбив при этом сердце Эвали, лекарственное средство заключалось в том, чтобы пригвоздить меня, как был пригвожден Кракен — этот символ Калкру. И они пригвоздили меня при помощи Эвали.

Я выбрался из пруда более задумчивый, чем вошел в него. Мне дали набедренную повязку с диковинными петлями и узлами. Потом стали болтать, щебетать, смеяться и танцевать.

Шри нес мою одежду и пояс Я не хотел терять их, поэтому, когда мы пошли, я держался поближе к нему. Вскоре мы остановились перед входом в пещеру Эвали.

Немного погодя среди великого шума, пения, боя барабанов появилась Эвали с толпой окружавших ее танцующих женщин. Ее подвели ко мне. И все с танцем удалились.

Вот и все. Церемония, если это действительно была церемония, закончилась. Но я чувствовал себя женатым человеком.

Я посмотрел на Эвали. Она скромно смотрела на меня. Волосы ее больше не свисали свободно, они были тщательно убраны вокруг головы, шеи и ушей. Все шали исчезли. На ней теперь был передник, какие носят замужние маленькие женщины, и серебряная прозрачная накидка. Она рассмеялась, взяла меня за руку, и мы вошли в ее пещеру.

На следующий день, вскоре после полудня, мы услышали близкий звук фанфар. Фанфары звучали громко и продолжительно, как будто вызывая кого-то. Мы вышли в дождь, чтобы лучше слышать. Я заметил, что ветер переменился с северного на западный и дул сильно и устойчиво. К этому времени я уже знал, что у земли под миражом очень своеобразная акустика, и по звуку нельзя судить, откуда он и близко ли его источник. Трубы, разумеется, звучали на той стороне реки, но я не знал, насколько далеко от охраняемой местности пигмеев. В укреплении началась какая-то суета, но особой тревоги не было.

Послышался последний трубный звук, хриплый и насмешливый. За ним последовал взрыв хохота, еще более насмешливый, потому что исходил от человека. Неожиданно мое спокойствие исчезло. Все вокруг покраснело.

— Это Тибур, — сказала Эвали. — Вероятно, охотится с Люр. Я думаю, он смеялся над тобою, Лейф. — Она пренебрежительно вздернула свой тонкий носик, но в углах ее рта таилась усмешка: она видела, как меня охватывает приступ гнева.

— Послушай, Эвали, а кто такой этот Тибур?

— Я тебе говорила. Тибур-Кузнец, он правит айжирами вместе с Люр. Он всегда приходит, когда я стою на Нансуре. Мы часто разговаривали друг с другом. Он очень силен, очень.

— Да? — еще более раздраженно сказал я. — А почему Тибур приходит, когда ты стоишь на мосту?

— Потому что хочет меня, конечно, — спокойно ответила она.

Моя нелюбовь к Тибуру-Смеху усилилась.

— Он не будет смеяться, когда я с ним встречусь, — пробормотал я.

Она переспросила: «Что ты сказал?». Я повторил. Она кивнула и начала говорить, и тут я заметил, что глаза ее широко раскрылись и в них — ужас. И тут же я услышал шум над головой.

Из тумана вылетела большая птица. Она парила в пятидесяти футах над нами, глядя вниз злыми желтыми глазами. Большая белая птица…

Белый сокол ведьмы!

Я оттолкнул Эвали к пещере, продолжая следить за птицей. Трижды она пролетела надо мной, потом с криком метнулась в туман и исчезла.

Я пошел к Эвали. Она сидела на груде шкур. Она распустила волосы, и они падали ей на плечи, покрывая ее как плащом. Я склонился к ней и развел волосы. Эвали плакала. Она обняла меня за шею и тесно-тесно прижалась ко мне. Я чувствовал, как сильно бьется ее сердце.

— Эвали, любимая, бояться нечего.

— Белый сокол, Лейф!

— Это всего лишь птица.

— Нет, его послала Люр.

— Чепуха, милая. Птица летает, где хочет Она охотилась… или заблудилась в тумане.

Она покачала головой.

— Лейф, я видела во сне белого сокола…

Я крепко держал ее; немного погодя она оттолкнула меня и улыбнулась. Но всю оставшуюся часть дня она не была веселой. А ночью спала беспокойно, прижималась ко мне, бормотала и плакала во сне.

На следующий день вернулся Джим. Я испытывал неловкость, ожидая его возвращения. Что он подумает обо мне? Не стоило мне беспокоиться. Он не удивился, когда я выложил перед ним карты. Тогда я понял, что, конечно, пигмеи разговаривают друг с другом при помощи барабанов, что им все известно и они поделились этой новостью с Джимом.

— Хорошо, — сказал Джим, когда я кончил. — Если ты не сможешь выбраться, для вас обоих это лучше всего. А если выберешься, возьмешь с собой Эвали. Возьмешь?

Это меня укололо.

— Послушай, индеец, не нужно так говорить со мной. Я ее люблю.

— Ладно, поставлю вопрос по-другому. А Двайану любит ее?

Вопрос как будто ударил меня по лицу. Пока я искал ответ, вбежала Эвали. Она подошла к Джиму и поцеловала его. Он похлопал ее по плечу и обнял, как старший брат. Она посмотрела на меня, подошла и тоже поцеловала, но не совсем так, как его.

Над ее головой я посмотрел на Джима. Неожиданно я увидел, что он выглядит уставшим и осунувшимся.

— Ты себя хорошо чувствуешь, Джим?

— Конечно. Немного устал. Я… кое-что видел.

— Что именно?

— Ну… — Он колебался. — Во-первых, тланузи… эти большие пиявки. Никогда не поверил бы, если бы сам не увидел, а если бы видел их до того, как мы нырнули в реку, предпочел бы волков — они по сравнению с тланузи воркующие голубки.

Он рассказал, что в первую ночь они разбили лагерь на дальнем конце равнины.

— Это место больше, чем мы считали, Лейф. Должно быть так, потому что я прошел больше миль, чем это возможно, если долина такова, как видно сверху, над миражом. Вероятно, мираж уменьшил ее, спутал нас.

На следующий день они прошли через лес, джунгли, заросли тростника и болото. И пришли наконец к дымящейся трясине. Над ней по возвышению проложена тропа. Они пошли по этой тропе и вскоре пришли к другой, поперечной. Там, где встречаются эти две дороги, из болота поднимается широкая круглая насыпь. Здесь пигмеи остановились. Из хвороста и листьев они сложили костры. От костров пошел густой дым с сильным запахом, он медленно покрыл всю насыпь и потянулся на болото. Когда костры разгорелись, пигмеи начали бить в барабаны — странно синкопированным боем. Через несколько мгновений в болоте у насыпи что-то зашевелилось.

— Между мной и краем насыпи находилось кольцо пигмеев, — продолжал Джим. — Я обрадовался этому, когда увидел, как эта штука выползает из воды. Вначале приподнялась грязь, потом стала видна спина, как мне показалось, огромного слизняка. Слизняк приподнялся и выполз на сушу. Это была пиявка, конечно, но от ее вида меня затошнило. От ее размеров. Она была не менее семи футов в длину, слепая, трепещущая, она лежала, раскрывая пасть, слушая барабанный бой и наслаждаясь запахом дыма. Потом появилась еще одна и еще. Через какое-то время сотня пиявок выстроилась полукругом, безглазые головы повернуты к нам, всасывают дым, дрожат под бой барабанов.

Несколько пигмеев встали, взяли горящие поленья и пошли по дороге, а остальные загасили костры. Пиявки двинулись за факелоносцами. Все остальные пигмеи шли сзади, подгоняя их. Я держался в тылу. Так мы шли, пока не пришли на берег реки. Тут барабанный бой прекратился. Пигмеи побросали горящие факелы в воду, потом туда же кинули раздавленные ягоды — не те, которыми натирали нас Шра и Шри. Красные ягоды. Большие пиявки, извиваясь, перевалили через берег и вслед за ягодами нырнули в воду. Все оказались в реке.

Мы пошли назад и вышли из болот. В ту ночь они разговаривали при помощи барабанов. Барабаны звучали и в предыдущую ночь, и все беспокоились; но я решил, что это то самое беспокойство, которое было, когда мы выступили. Они, должно быть, знали, что происходит, но не рассказывали мне. Вчера утром они были счастливы и беззаботны. Я понял, что что-то случилось, что они получили хорошую новость ночью. И они рассказали мне, почему они веселы. Не так, как рассказал бы ты, но все равно…

Он засмеялся.

— Этим утром мы перегнали свыше сотни тланузи и поместили их там, где, как считает малый народ, они нужнее всего. И пошли назад. И вот я здесь.

— И это все? — подозрительно спросил я.

— Все на сегодня, — ответил он. — Я хочу спать. Пойду лягу. А ты иди с Эвали и оставь меня до завтра одного.

Я ушел, решив завтра утром обязательно выяснить, что он скрывает; мне казалось, что путешествие и пиявки не объясняют его озабоченности.

Но утром я обо всем этом забыл.

Прежде всего, когда я проснулся, Эвали не было. Я пошел к палатке в поисках Джима. Его там не было. Малый народ давно покинул свои пещеры и был занят различными работами; они всегда работали по утрам, а во второй половине дня и вечерами играли, били в барабаны и танцевали. Они сказали, что Эвали и Тсантаву отправились к старшим на совет. Я вернулся к палатке.

Немного погодя пришли Эвали и Джим. Лицо Эвали было бледно, глаза припухли. В них виднелись слезы. И она была ужасно сердита. Джим делал вид, что ему весело.

— В чем дело? — спросил я.

— Готовься к небольшому путешествию, — сказал Джим. — Ты ведь хотел увидеть мост Нансур?

— Да.

— Ну, мы туда и пойдем. Лучше надень свою путевую одежду и башмаки. Если дорога похожа на ту, которой шел я, тебе все понадобится. Малый народ легко проскальзывает повсюду, но мы сложены по-другому.

Я удивленно смотрел на него. Конечно, я хотел увидеть мост Нансур, но почему решение идти туда заставляет их так странно вести себя? Я подошел к Эвали и повернул ее лицо к себе.

— Ты плакала, Эвали. Что случилось?

Она покачала головой, выскользнула у меня из рук и ушла в пещеру. Я пошел за ней. Она нагнулась к сундуку, вынимая из него ярды и ярды ткани. Я отбросил ткань и поднял Эвали, пока ее глаза не оказались на уровне моих.

— Что случилось, Эвали?

Мне пришла в голову мысль. Я опустил Эвали.

— Кто предложил идти на мост Нансур?

— Малый народ… старшие… Я сопротивлялась… Я не хочу, чтобы ты шел… они сказали, что ты должен…

— Должен? — Мысль становилась все яснее. — Значит, ты не должна? И Тсантаву тоже не должен?

— Пусть попробуют остановить меня. — Она яростно топнула.

Мысль была кристально ясной, и малый народ начал раздражать меня. Они до отвращения основательны. Теперь я прекрасно понял, почему должен идти на мост Нансур. Пигмеи не уверены, что их магия — включая Эвали — подействовала полностью. Поэтому я должен взглянуть на дом врага, и за моей реакцией будут пристально следить. Что ж, по крайней мере, честно. Может, ведьма будет там. Может, Тибур… Тибур, желавший Эвали… Тибур, смеявшийся надо мной…

Неожиданно мне страстно захотелось на мост Нансур.

Я стал одеваться. Надевая ботинки, я посмотрел на Эвали. Она причесала волосы и надела на них шапку, закуталась от колен до шеи в шали и сейчас надевала не менее прочную обувь, чем мои ботинки. При виде моего удивления она слегка улыбнулась.

— Не хочу, чтобы Тибур смотрел на меня… не теперь, — сказала она.

Я взял ее в руки. Она прижалась ко мне губами…

Когда мы вышли, нас ждали Джим и около пятидесяти пигмеев.

Мы пересекли равнину, направляясь к северу, к реке. Спустились по склону мимо одной из башен и пошли по узкой тропе, такой же, как та, по которой мы пришли в землю малого народа. Тропа вилась по точно такой же папоротниковой заросли. Мы шли цепочкой и поэтому почти все время молча. Наконец оказались в лесу из тесно растущих хвойных деревьев; тропа продолжала причудливо извиваться. Примерно с час мы шли по лесу без отдыха, пигмеи неутомимо продвигались вперед. Я взглянул на часы. Мы уже четыре часа находились в пути и по моим расчетам покрыли около двенадцати миль. Ни следа птиц или животных.

Эвали глубоко задумалась, а Джимом овладел один из его приступов неразговорчивости. Мне тоже не хотелось разговаривать. Молчаливое путешествие; даже пигмеи вопреки своей привычке не болтали. Мы вышли к сверкающему ручью и напились. Один из пигмеев поставил перед собой цилиндрический барабан и начал передавать какое-то сообщение. Спустя некоторые время спереди донесся ответный бой.

Мы еще раз свернули. Хвойные деревья росли теперь реже. Слева и далеко внизу я увидел белую реку и густой лес на противоположном берегу. Деревья кончились, и мы вышли на скалистую площадку. Прямо перед нами торчал утес, у основания которого струилась белая вода. Утес закрывал от нас то, что находилось впереди. Здесь пигмеи остановились и снова послали барабанное сообщение. Ответ донесся с близкого расстояния. Из-за утеса сверкнули копья. Там стояла группа маленьких воинов, разглядывая нас. Они дали сигнал, и мы пошли вперед по площадке.

У основания утеса проходила дорога, достаточно широкая для шестерки лошадей. Мы начали подниматься по ней, вышли на вершину, и я увидел мост Нансур и многобашенный Карак.

Когда-то, тысячи или сотни тысяч лет назад, здесь со дна долины поднималась гора. Нанбу, белая река, размыла ее, оставив лишь узкую перемычку из крепкого, как алмаз, черного камня. Нанбу опускалась, опускалась, выедая более мягкие слои, пока над ней не повис каменный мост, похожий на черную радугу. Гигантский лук из черной скалы навис над пропастью, похожий в то же время на полет стрелы.

У основания моста по обе стороны располагались утесы с плоскими вершинами, также вырезанные рекой из первоначальной горы.

Я стоял на плоской поверхности одного из этих утесов. На противоположной стороне реки, уходя от площадки у моста, возвышалась прямоугольная стена из того же черного камня, что и лук Нансура. Казалось, она не построена, а вырезана из камня. Она окружала примерно с половину квадратной мили. Из-за нее виднелись круглые и квадратные башни и шпили.

Предчувствие, подобное тому, какое охватило меня, когда я въезжал в гобийский оазис, заставило меня вздрогнуть. Я подумал, что этот город похож на Дис, который Данте увидел в своем аду. И над ним навис ореол глубокой древности.

Затем я увидел, что Нансур сломан. Между частями арки, протянувшейся с нашей стороны и со стороны черной крепости, была брешь. Как будто гигантский молот нанес здесь страшный удар, пробив самый центр. Я вспомнил о ледяном мосте, по которому валькирии провозят в Валгаллу души воинов; разбить Нансур — такое же святотатство, как разрушить тот ледяной мост.

Вокруг крепости виднелись другие здания, за пределами стены их размещались сотни — здания из серого и коричневого камня, с садами; они тянулись на многие акры. По обе стороны города расстилались плодородные поля и цветущие сады. Далеко к утесам, терявшимся в зеленой дымке, уходила широкая дорога. Мне показалось, что вдали в утесах я вижу черный вход в пещеру.

— Карак! — прошептала Эвали. — И мост Нансур! О Лейф, любимый, у меня так тяжело на сердце… так тяжело!

Глядя на Карак, я едва слышал ее. Вкрадчиво зашевелились воспоминания. Я отогнал их, обняв рукой Эвали. Мы прошли вперед, и я понял, почему Карак выстроен именно в этом месте. Черная крепость господствовала над обоими концами долины, а когда мост Нансур не был еще разрушен, — и над местностью по эту сторону реки.

Неожиданно мне лихорадочно захотелось посмотреть на Карак со сломанного конца моста. Медлительность пигмеев выводила меня из себя. Я пошел вперед. Весь гарнизон окружил меня; пигмеи перешептывались, пристально глядя мне в лицо своими желтыми глазами. Начали бить барабаны.

Им ответили трубы из крепости.

Еще быстрее я пошел по Нансуру. Мною овладела лихорадка. Хотелось побежать. Я нетерпеливо оттолкнул золотых пигмеев. Послышался предупреждающий голос Джима:

— Спокойней, Лейф, спокойней!

Я не обратил на это внимания. Вступил на сам мост. Смутно я сознавал, что он широк и что с обеих сторон его ограждают низкие парапеты. Камень вытоптан копытами лошадей и шагами марширующих людей. И если его сделала белая река, то руки людей закончили ее дело.

Я достиг сломанного конца. В ста футах подо мной гладко текла белая река. Змей не было видно. Из молочного течения поднялось тусклое красноватое тело, похожее на слизняка, чудовищное. Потом еще и еще, их круглые рты были раскрыты — пиявки малого народа на страже.

Между стенами черной крепости и концом моста была широкая площадь. Пустая. В стене — массивные бронзовые ворота. Я чувствовал странную дрожь, горло у меня перехватывало. Я забыл Эвали, забыл Джима, забыл обо всем, глядя на эти ворота.

Громко зазвучали трубы, загремели засовы, и ворота раскрылись. Выехал отряд, предводительствуемый двумя всадниками, один на большой черной лошади, другой на белой. Они проскакали по площади, спешились и вступили на мост. И стояли, глядя на меня через пятидесятифутовую брешь.

На черной лошади прискакала ведьма; второй всадник — я знал это — был Тибур-Смех. Я не смотрел на ведьму и ее окружение. Я видел только Тибура.

Он на голову ниже меня, но широкие плечи и толстое тело говорили о невероятной силе, большей, чем моя. Рыжие волосы гладко спускаются на плечи. Он рыжебород. Глаза ярко-голубые и морщинятся в уголках от смеха. Но это не веселый смех.

На Тибуре кольчуга. Слева висит большой боевой молот. Сузившимися насмешливыми глазами он осмотрел меня с головы до ног и с ног до головы. Если я и раньше ненавидел Тибура, то теперь ненавидел несравненно больше.

Я перевел взгляд на ведьму. Ее васильковые глаза впились в меня, поглощенно, удивленно, заманчиво. На ней тоже кольчуга, по которой струились ее рыжие волосы. Все остальные всадники казались мне смутным пятном.

Тибур наклонился вперед.

— Добро пожаловать, Двайану! — насмешливо сказал он. — Что погнало тебя из твоего логова? Мой вызов?

— Значит, это твой лай я слышал вчера? Хай, ты выбрал безопасное расстояние, чтобы полаять, рыжий пес!

Из группы, окружавшей ведьму, послышался смех; теперь я увидел, что это все женщины, красивые и рыжеволосые, как и она сама, а с Тибуром — двое высоких мужчин. Сама ведьма молчала, она упивалась моим видом, и глаза ее были задумчивы.

Лицо Тибура потемнело. Один из мужчин что-то прошептал ему. Тибур обратился ко мне:

— Тебя размягчили твои путешествия, Двайану? По древнему обычаю мы должны испытать тебя, прежде чем признать… великий Двайану. Будь проворен…

Рука его опустилась на рукоять молота. Он бросил в меня молот.

Молот устремился ко мне со скоростью пули, но мне казалось, что он летит медленно. Я даже видел, как медленно удлиняется ремень, привязывавший молот к руке Тибура.

В моем мозгу продолжали открываться дверцы… древнее испытание… Хай!.. я знаю эту игру… я неподвижно ждал, как предписывал древний обычай… но мне должны были дать щит… неважно… как медленно приближается большой молот… и рука моя, мне кажется, поднимается ему навстречу так же медленно…

Я поймал молот. Он весил не менее двадцати фунтов, но я поймал его точно, спокойно, без усилия, схватив за металлическую рукоятку. Хай! Мне эти уловки знакомы… дверцы открывались все стремительнее… я и другие уловки знаю… Другой рукой я перехватил ремень, привязывавший боевой молот к руке Тибура, и дернул за него.

Смех застыл на лице Тибура. Он покачнулся на сломанном конце Нансура. Я услышал за собой возбужденное щебетание пигмеев…

Ведьма выхватила нож и перерезала ремень. Оттолкнула Тибура от края. Меня охватил гнев… этого нет в условиях… по древнему закону только бросивший вызов и принявший его…

Я взмахнул большим молотом над головой и бросил его в Тибура; он полетел со свистом, и перерезанный ремень устремился за ним. Тибур отпрыгнул, но недостаточно быстро. Молот ударил его в плечо. Скользящий удар, но Тибур упал.

Теперь я рассмеялся над пропастью.

Ведьма склонилась вперед, в ее взгляде изумление сменило задумчивость. Глаза ее больше не казались заманчивыми. Тибур смотрел на меня, стоя на коленях, и в лице его не было веселья.

По-прежнему крошечные дверцы открывались в моем мозгу. Они не верят, что я Двайану… Хай! Я покажу им. Я достал кожаный мешочек, раскрыл его. Вынул кольцо Калкру. Поднял его. В нем отразился зеленый свет. Зеленый камень, казалось, взорвался. Черный осьминог вырос…

— Я не Двайану? Посмотрите на это! Я не Двайану?

Я слышал женский крик. Этот голос мне знаком. Услышал, как меня зовет мужчина. Его голос я тоже знал. Маленькие дверцы закрывались, воспоминания, вызванные ими, мелькнули в них, прежде чем они успели закрыться…

Да ведь это кричит Эвали! И Джим зовет меня! Что с ними? Эвали смотрела на меня, вытянув руки. В ее карих глазах недоверие, ужас… и отвращение. И вокруг них ряд за рядом смыкались пигмеи, преграждая мне путь. Их копья и стрелы были нацелены на меня. Они свистели, как стая голодных змей, их лица исказила ненависть, глаза их не отрывались от кольца Калкру, которое я по-прежнему держал высоко поднятым.

Я увидел, как эта ненависть отразилась на лице Эвали, отвращение в ее взгляде усилилось.

— Эвали! — крикнул я и хотел броситься к ней… руки пигмеев, державшие копья, отошли назад для броска; стрелы задрожали на тетивах луков.

— Не двигайся, Лейф! Я иду! — крикнул Джим и прыгнул ко мне. И тут же его окружили пигмеи. Он покачнулся и исчез под ними.

— Эвали! — снова закричал я.

Я видел, как рассеивается отвращение; выражение страшного горя появилось на ее лице. Она отдала какой-то приказ.

Два десятка пигмеев, опустив копья и стрелы, бросились ко мне. Я тупо смотрел на них. Среди них я увидел Шри.

Они ударили меня как живой таран. Меня отбросило назад. Ноги мои мелькнули в воздухе…

Пигмеи цеплялись мне за ноги, рвали их, как терьеры. Я перевалился через край Нансура.

Глава 13. КАРАК

У меня хватило ума закрыть руками голову, и я полетел вниз ногами вперед. Этому помогло и то, что пигмеи цеплялись за ноги. Ударившись о воду, я погрузился в нее глубоко-глубоко. Существует мнение, что когда человек тонет, вся его жизнь мгновенно проносится перед его глазами, как в ускоренной киносъемке. Не знаю об этом ничего, но летел я к реке и погружался в нее быстрее, чем когда-либо в жизни.

Я сразу понял, что это Эвали приказала сбросить меня с моста. И пришел в дикую ярость. Почему она не подождала и не дала мне возможности объясниться насчет кольца? Потом я вспомнил, сколько у меня было таких возможностей, и я ни одной не воспользовался Да и пигмеи не настроены были ждать, а Эвали удержала их копья и стрелы и дала мне возможность побороться за жизнь Потом я подумал, как глупо было показывать кольцо именно в этот момент. Я не мог винить малый народ, принявший меня за посланца Калкру. Я вновь увидел горе в глазах Эвали, и гнев мой бесследно исчез.

После чего мне в голову пришла вполне академическая идея, что молот Тибура объясняет легенду о Торе норвежцев и его молоте Мьелльнире, который всегда возвращался в его руку после броска; чтобы сделать это чудом, скальды опустили практичную деталь — ремень; вот еще одна связка между уйгурами, или айжирами, и асами; надо поговорить об этом с Джимом. И тут же я понял, что не смогу вернуться и поговорить с Джимом, потому что пигмеи определенно будут ждать меня и прогонят назад, к пиявкам, даже если я смогу добраться до их берега Нанбу. Если человек, погруженный в воду, может обливаться холодный потом, именно это и произошло со мной при этой мысли. Я предпочту смерть от копий и стрел малого народа или даже от молота Тибура, чем перспективу попасть в эти сосущие пасти.

Тут я пробил поверхность реки, стряхнул воду с глаз и увидел не далее чем в двадцати футах направляющуюся ко мне большую пиявку. Я в отчаянии огляделся. Быстрое течение унесло меня на несколько сот ярдов от моста. И несло к тому берегу, на котором расположен Карак; этот берег был в пятистах футах от меня. Я повернулся лицом к пиявке. Она приближалась медленно, будто уверенная, что я никуда не денусь. Я решил нырнуть и плыть к берегу. если в воде нет других..

Я услышал предупреждающий крик. Мимо промелькнул Шри Он поднял руку и указал на Карак Очевидно, он советовал мне как можно быстрее плыть туда. Я совсем забыл о нем; помнил только моментальную вспышку гнева оттого, что он присоединился к нападавшим на меня. Теперь я понял, что был к нему несправедлив. Он поплыл прямо к большой пиявке и шлепнул ее по рту. Та изогнулась, уткнулась в него носом. Я не стал ждать и, насколько позволяли ботинки, быстро поплыл к берегу реки.

Плавание не было приятным, вовсе нет! Повсюду виднелись скользящие красные спины. Несомненно, только Шри спас меня от них Я плыл, а он кружил вокруг, отгоняя пиявок.

Я коснулся дна и благополучно выбрался на берег. Золотой пигмей последний раз что-то крикнул мне. Но я не расслышал, что он сказал. Переводя дыхание, я видел, как он плывет в белой воде, как желтая летучая рыба, а с полдюжины красных спин пиявок следуют за ним.

Я посмотрел на мост Нансур. Его конец, принадлежащий малому народу, и парапеты были заполнены глядевшими на меня пигмеями. Другой конец был пуст. Я осмотрелся. Меня закрывала тень черной стены крепости. Стена, гладкая, неприступная, вздымалась на сотню футов Между мною и ею находилась широкая площадь, подобная той, на которую из бронзовых ворот выехали Тибур и ведьма. Площадь окружали приземистые одноэтажные каменные здания. Между ними множество маленьких цветущих деревьев. За этими домами виднелись другие, большего размера, более претенциозные, расставленные на большем расстоянии друг от друга. Неподалеку, занимая часть площади, располагался рынок на открытом воздухе.

Из домов и с рынка ко мне бежали десятки людей. Они приближались быстро, но молча, не разговаривали друг с другом, не подавали сигналов, не призывали — все внимательно смотрели на меня. Я поискал свой пистолет и выругался, вспомнив, что уже много дней не ношу его. Что-то сверкнуло у меня на руке…

Кольцо Калкру; должно быть, когда пигмеи бросились на меня, я надел его на палец. Ну что ж, кольцо привело меня сюда. Его воздействие на этих людей будет не меньшим, чем на тех, кто смотрел на меня с другого конца сломанного моста. Во всяком случае, это все, что у меня есть. Я повернул его камнем внутрь.

Теперь они были близко, по большей части женщины, девушки и девочки. Все одеты одинаково — во что-то напоминающее рабочий халат длиной до колен, оставляющий обнаженной правую грудь. Без исключения все рыжеволосые и синеглазые, с кожей кремово-белой или тончайшего розового оттенка, все высокие, сильные и прекрасно сложенные. Похожи на жен и матерей викингов, пришедших на берег, чтобы встретить возвращающийся из морского похода драккар. А дети — маленькие синеглазые ангелы. Я заметил и мужчин; их было немного, не более десятка. И у них рыжие головы и голубые глаза. У старших короткие бороды, младшие гладко выбриты. Они не так высоки, как большинство женщин. Ни одна женщина, ни один мужчина не выше моего подбородка. И у них не было оружия.

Они остановились в нескольких ярдах от меня, молча смотрели. Взгляды их устремились к моим светлым волосам и задержались на них.

На краю толпы началось движение. С десяток женщин пробились сквозь нее и направились ко мне. На них были короткие юбки, на поясах мечи, а в руках копья; в отличие от остальных женщин, у этих груди закрыты. Они окружили меня, подняв копья, так что их острия почти касались меня.

Их яркоглазая предводительница смела — больше солдат, чем женщина.

— Желтоволосый незнакомец! Люка сегодня улыбнулась нам!

Стоявшая рядом с ней женщина наклонилась к ней и прошептала, но я услышал:

— Тибур даст нам за него больше Люр.

Предводительница покачала головой.

— Слишком опасно. Наградой Люр будем наслаждаться дольше.

Она откровенно осмотрела меня.

— Стыдно зря потратить его, — сказала она.

— Люр не потратит, — цинично ответила другая.

Предводительница подтолкнула меня копьем и указала на крепость.

— Вперед, Желтые Волосы! — сказала она. — Жаль, что ты меня не понимаешь. Я тебе кое-что рассказала бы для твоей пользы — за награду, разумеется.

Она улыбнулась и снова подтолкнула меня. Мне захотелось улыбнуться ей в ответ, она походила на прожженного сержанта, с которым я встречался на войне. Вместо этого я строго сказал:

— Призови ко мне Люр с достойным эскортом, о женщина, чей язык соперничает с барабанной палочкой.

Она смотрела на меня, раскрыв рот, выронив копье. Очевидно, когда прозвучал сигнал тревоги, ей не сказали, что я владею уйгурским.

— Немедленно призови Люр, — повторил я. — Или, клянусь Калкру…

Я не закончил. Повернул кольцо и высоко поднял его.

В толпе послышались вопли ужаса. Все опустились на колени, низко склонив головы. Лицо женщины-солдата побледнело, она и все остальные упали передо мной. Послышался скрежет засовов. В стене крепости недалеко от нас открылся вход.

Из него, как будто в ответ на мой призыв, выехала женщина-ведьма, рядом с ней Тибур, а за ними небольшой отряд, сопровождавший их на мосту.

Они остановились, глядя на коленопреклоненную толпу. Затем Тибур пришпорил свою лошадь; ведьма протянула руку и остановила его; они о чем-то заговорили. Женщина-солдат коснулась моей ноги.

— Позволь нам встать, господин. — Я кивнул, она вскочила и что-то сказала своим подчиненным. Те окружили меня. В глазах предводительницы я увидел страх и мольбу. Я улыбнулся ей.

— Не бойся. Я ничего не слышал, — прошептал я.

— Тогда Дара твой друг, — пробормотала она. — Следи за левой рукой Тибура, когда будешь сражаться с ним.

Маленький отряд пришел в движение; всадники медленно приближались ко мне. Когда они подъехали, я заметил, что лицо Тибура мрачно ионе трудом сдерживает свой гнев. Тибур остановил лошадь на краю толпы. Гнев его обратился на нее, я на мгновение подумал, что он начнет топтать людей.

— Встать, свиньи! — взревел он. — С каких это пор Карак преклоняется перед кем-то, помимо своих правителей?

Все встали с испуганными лицами, расступились, и всадники проехали через толпу. Я посмотрел на женщину-ведьму и на Тибура-Смех.

Тибур яростно смотрел на меня сверху вниз, рука его гладила рукоять молота; двое высоких мужчин, сопровождавших его на мосту, приблизились ко мне с мечами в руках. Ведьма молчала, изучая меня с какой-то циничной беспристрастностью, которая показалась мне тревожащей; очевидно, она еще не приняла решения относительно меня и ждала с моей стороны слова или поступка, чтобы принять его. Ситуация мне не понравилась. Если дело дойдет до схватки, у меня будет мало шансов против трех всадников, не говоря уже о женщинах. У меня было чувство, что женщина-ведьма не хочет моей немедленной смерти, но, возможно, она опоздает прийти мне на помощь; к тому же у меня не было ни малейшего желания быть избитым, связанным и приведенным в Карак в качестве пленника.

Вдобавок я начал ощущать гнев и негодование против этих людей, которые осмелились встать на моем пути, осмелились преграждать мне доступ к тому, что я захотел сделать своим; во мне пробуждалось высокомерие, оживали воспоминания, которые начали появляться, как только я извлек кольцо Калкру…

Что ж, эти воспоминания послужили мне на мосту Нансур, когда Тибур метнул в меня молот… что сказал мне Джим?., чтобы я не сдерживал Двайану, когда встречусь с ведьмой… что ж, выпустим его… это единственный выход… смелый выход… старый выход…

Как будто я услышал чьи-то слова.

Я широко распахнул сознание навстречу воспоминаниям… навстречу Двайану.

Я испытал звенящий шок, и какая-то волна поглотила того, кто был Лейфом Ленгдоном. Я сумел не дать ей поглотить меня полностью, сохранить свою личность на пороге сознания. Волна отступила, но угрюмо и недалеко. Неважно, главное, чтобы она не накрыла меня с головой… Я растолкал солдат и направился к Тибуру. Происшедшее каким-то образом отразилось на моем лице, изменило меня. В глазах ведьмы появилось сомнение; рука Тибура отпустила рукоять молота, он слегка попятил свою лошадь. Я заговорил, и моим собственным ушам мой гневный голос показался незнакомым.

— Где моя лошадь? Где мое оружие? Где мои знамена и копьеносцы? Почему молчат барабаны и трубы? Так ли надо приветствовать Двайану, возвращающегося в город айжиров? Клянусь Зардой, я не потерплю этого!

Теперь заговорила ведьма; в ее чистом, глубоком, звонком голосе звучала насмешка, и я понял, что преимущество, которое я имел перед ней, каким-то образом исчезло.

— Сдержи свою руку, Тибур. Я буду говорить с… Двайану. А ты — если ты действительно Двайану — вряд ли должен винить нас. Очень давно человеческие глаза не видели тебя, а в этой земле вообще никогда. Как мы могли узнать тебя? А когда мы впервые увидели тебя, маленькие желтые псы отогнали тебя от нас. И если мы не приняли тебя, как вправе ожидать Двайану от города айжиров, то столь же справедливо, что никогда раньше ни один город айжиров не посещался Двайану таким образом.

Что ж, справедливо, прекрасно выражено, ясно и все такое. Та часть меня, которая была Лейфом Ленгдоном и отчаянно боролась, чтобы обрести контроль, признала это. Но мой беспричинный гнев рос. Я поднял кольцо Калкру.

— Вы можете не узнать Двайану, но должны узнать… это!

— Я знаю, что оно у тебя, — спокойно ответила она. — Но не знаю, как оно оказалось у тебя. Само по себе оно ничего не доказывает.

Тибур с улыбкой наклонился вперед.

— Расскажи нам, откуда ты пришел. Может, ты выкидыш Сирка?

В толпе послышался ропот. Ведьма, нахмурившись, тоже склонилась вперед. Я слышал, как она полупрезрительно сказала:

— Твоя сила никогда не заключалась в голове, Тибур!

Тем не менее я ответил ему.

— Я пришел, — холодно сказал я, — с родины айжиров. Из земли, которая отрыгнула твоих дрожащих предков, рыжая жаба!

Я бросил взгляд на ведьму. Мой ответ задел и ее. Я видел, как напряглось ее тело, васильковые глаза расширились и потемнели, красные губы раскрылись; ее женщины склонились друг к другу, перешептываясь; в толпе послышался ропот.

— Ты лжешь! — взревел Тибур. — На родине нет жизни. И нигде нет, только здесь. Калкру высосал жизнь из всей земли. Только здесь она сохранилась. Ты лжешь!

Рука его опустилась на рукоять молота.

Неожиданно все вокруг покраснело; я видел мир сквозь гневный красный туман. Лошадь ближайшего всадника была благородным животным. Я приметил ее — чалый жеребец, такой же сильный, как тот, что нес меня по оазису в Гоби. Я вытянул руку, схватил лошадь за морду и заставил опуститься на колени. Захваченный врасплох, ее всадник перелетел через голову лошади и упал у моих ног. Но тут же вскочил на ноги, как кошка, и выхватил меч. Я перехватил его руку, прежде чем он смог ударить, и взмахнул кулаком левой руки. Кулак ударил его в челюсть; голова его дернулась назад, и он упал. Я подхватил его меч и вскочил на спину лошади. Прежде чем Тибур смог пошевелиться, острие моего меча было у его горла.

— Стой! Я верю, что ты Двайану! Сдержи свою руку!

Это голос ведьмы, негромкий, почти шепот.

Я рассмеялся. Плотнее прижал меч к горлу Тибура.

— Я Двайану? Или выкидыш Сирка?

— Ты Двайану! — простонал он.

Я снова рассмеялся.

— Я Двайану! Веди меня в Карак, чтобы загладить свою наглость, Тибур!

И я отвел меч в сторону.

Да, я отвел его в сторону — клянусь всеми богами, жившими в моем смешавшемся сознании, лучше бы я проткнул ему горло!

Но я не сделал этого, и возможность была упущена. Я заговорил с женщиной-ведьмой:

— Поезжай справа от меня, а Тибур пусть едет впереди.

Человек, которого я ударил, неуверенно встал. Люр что-то сказала одной из своих женщин. Та слезла со своей лошади, а другие спутники Тибура помогли спешенному сесть на нее.

Мы проехали по площади и через ворота в черную крепость.

Глава 14. В ЧЕРНОЙ КРЕПОСТИ

Запоры ворот загремели за нами. Проход в стене, широкий и длинный, заполнен выстроившимися в ряд солдатами, в основном женщинами. Они смотрели на меня; дисциплина у них была отличная, они молчали и приветствовали нас только поднятием своих копий.

Из стены мы выехали на огромную площадь, граничащую с высоким черным ограждением крепости. Площадь вымощена камнем и пуста; на ней не менее полутысячи солдат, тоже в основном женщин; все с сильными телами, голубоглазые и рыжеволосые. Длина площади не менее четверти мили. Против нас — группа людей на лошадях, того же класса, что и те, что ехали со мной. Они располагались вблизи портала, к которому направились и мы.

Примерно на трети пути мы миновали круглую яму в сто футов шириной, в которой пузырилась и кипела вода; от нее поднимался пар. Я решил, что тут горячий источник; чувствовалось его дыхание. Вокруг стройные каменные столбы, с каждого выдавалась перекладина, как на виселице, с концов перекладин свисали цепи. Очень неприятное и зловещее место. Мне оно совсем не понравилось. Должно быть, это проявилось у меня на лице, потому что Тибур вежливо объяснил:

— Это наш кухонный котел.

— Нелегко оттуда доставать похлебку, — заметил я. Думал, что он шутит.

— Да, но то, что здесь варится, мы не едим, — ответил он еще более вежливо. И расхохотался.

Когда я понял, мне стало тошно. Цепи должны были держать людей, подвергаемых пытке; их медленно опускали в этот дьявольский котел. Но я только равнодушно кивнул, и мы проехали мимо.

Ведьма не обращала на нас внимания; склонив красно-рыжую голову, она глубоко погрузилась в размышления; время от времени я ловил на себе ее взгляд. Она сделала знак ожидавшим — двум десяткам рыжеволосых девушек и женщин и полудюжине мужчин; они спешились. Ведьма склонилась ко мне и прошептала:

— Поверни кольцо, чтобы камень не был виден.

Я повиновался, не задавая вопросов.

Мы подъехали к порталу. Я рассматривал ожидавших нас. На женщинах — верхняя одежда, оставлявшая обнаженной правую грудь; мешковатые брюки, перевязанные у лодыжек; пояса, на которых висело по два меча, один длинный, другой короткий. Мужчины в свободных рубашках и таких же мешковатых брюках; на месте мечей с их поясов свисали молоты, как у Тибура, но поменьше. Женщины, встретившие меня на берегу реки, были красивы, но эти гораздо привлекательнее, в них чувствовалась порода. Они так же откровенно и оценивающе смотрели на меня, как та женщина-солдат и ее подчиненные; глаза их задержались на моих светлых волосах, как очарованные. На всех лицах виднелась та же скрытая жестокость, что и на лице Люр.

— Здесь мы спешимся, — сказала ведьма, — и пройдем туда, где сможем лучше познакомиться.

Я кивнул, равнодушно, как и раньше. Мне показалось, что я поступаю глупо, так доверяясь окружающим; но я думал также и о том, что у меня не было другого выхода, разве что отправиться в Сирк, а я не знал, где он расположен; и если бы я попытался это сделать, то был бы преследуемым преступником по эту сторону белой Нанбу, каким стал по ту сторону Та часть меня, которая была Лейфом Ленгдоном, думала так, но другая часть, та, что была Двайану, вообще об этом не думала. Она раздувала пламя безжалостности и высокомерия, которые пока сохранили мне жизнь; шептала, что среди айжиров ни у кого нет права расспрашивать меня или преграждать мне путь, с усиливающейся настойчивостью нашептывала, что меня должны были встретить развернутыми знаменами, боем барабанов и звуками труб. Часть, остававшаяся Лейфом Ленгдоном, отвечала, что ничего не остается, как действовать в прежнем духе, что это единственная возможность продолжать игру. А та, другая часть, древние воспоминания, проснувшийся Двайану, гипнотическое внушение старого жреца, нетерпеливо спрашивала, почему я сомневаюсь, утверждала, что это не игра — это правда! И что она больше не будет выносить наглость этих выродившихся собак великой расы — и не будет выносить мою трусость!

Итак, я спустился с лошади и стоял, высокомерно глядя вниз на лица встречавших меня людей — буквально глядя вниз, потому что я был на четыре дюйма выше самого высокого из них. Люр тронула меня за руку Между ней и Тибуром я прошел в портал черной крепости.

Мы прошли через огромный коридор, тускло освещавшийся сквозь узкие бойницы, расположенные высоко вверху. Прошли мимо молча салютовавших женщин-солдат; миновали много поперечных коридоров. И, наконец, подошли к большой охранявшейся двери, здесь Люр и Тибур отпустили эскорт. Дверь медленно распахнулась; мы вошли, и она так же медленно закрылась за нами.

Первое, что я увидел, был Кракен.

Он растянулся на одной стене комнаты, в которую мы вошли. Сердце мое дрогнуло, и на мгновение я почувствовал почти непреодолимое желание повернуться и убежать. Потом я понял, что Кракен выложен мозаикой на стене из черного камня. Вернее, он находился на желтом мозаичном поле, а сам Черный Осьминог был вырублен из черного камня стены. Его непостижимые глаза смотрели на меня с той злобой, которую так мастерски передали золотые пигмеи в своем храме.

Что-то шевельнулось под Кракеном. Из-под черного капюшона на меня смотрело лицо. Вначале я решил, что это сам старый жрец из Гоби, потом я увидел, что этот человек не так стар, глаза у него чистого синего цвета, а лицо не покрыто морщинами; оно холодное, белое и невыразительное, как будто вырезанное из мрамора. Я вспомнил, что говорила мне Эвали, и понял, что это Йодин, верховный жрец Он сидел на похожем на трон стуле за длинным низким столом, на котором лежали свитки, похожие на папирусные свитки древних египтян, и цилиндры тусклого красного металла, по-видимому, контейнеры для этих свитков. По обе стороны от него стояли аналогичные троны.

Он поднял тонкую белую руку и поманил меня.

— Подойди ко мне, ты, который называет себя Двайану.

Голос холодный и бесстрастный, как лицо, но вежливый. Мне опять показалось, что я слышу голос старого жреца. Я пошел к нему, скорее как потакающий просьбе низшего, чем отвечающий на вызов равного. И именно так я и чувствовал. Он, должно быть, прочел мою мысль, потому что я увидел на его лице тень гнева. Глаза его внимательно изучали меня.

— Мне сказали, что у тебя есть некое кольцо.

С тем же чувством потакания низшему я повернул камень кольца и протянул к нему руку. Он посмотрел на кольцо, и его белое лицо утратило свою неподвижность. Он сунул руку за пояс, извлек оттуда ящичек, а из него кольцо и положил его рядом с моим. Я увидел, что оно не такое большое и оправа несколько иная. Он рассматривал кольца, потом со свистящим дыханием схватил меня за руки и начал рассматривать ладони. Отпустил руки и опустился в свое кресло.

— Зачем ты пришел к нам? — спросил он.

Меня охватил приступ раздражения.

— Можно ли допрашивать Двайану как простого посыльного? — спросил я хриплым голосом.

Я подошел к столу и опустился в одно из кресел.

— Пусть принесут вина, я хочу пить. Пока не утолю жажду, говорить не буду.

Слабая краска показалась на белом лице; Тибур зарычал. Он смотрел на меня с покрасневшим лицом; ведьма встала, глядя на меня, во взгляде ее не было насмешки, а задумчивый интерес усилился. Мне пришло в голову, что я захватил трон Тибура; я рассмеялся.

— Берегись, Тибур, — сказал я. — Может, это дурной знак.

Верховный жрец спокойно прервал меня:

— Если он действительно Двайану, Тибур, никакие почести не велики для него. Проследи, чтобы принесли вина.

Взгляд, который Тибур бросил на жреца, казалось, содержит в себе вопрос. Возможно, ведьма подумала о том же. Она быстро сказала:

— Я прослежу за этим.

Она подошла к двери, открыла ее и отдала приказ стражникам. Подождала; мы молчали, как будто ожидали чего-то. Я думал о многом. Думал, например, о том, что мне не нравится взгляд, которым обменялись жрец и Тибур, и что хотя я могу доверять Люр, все же она должна будет первой выпить принесенное вино. Думал о том, что расскажу им совсем немного о том, как попал в Землю Теней. Думал о Джиме и думал об Эвали. Сердце у меня так заболело, что я ощутил одиночество ночного кошмара; и тут я почувствовал яростное презрение со стороны той, другой, части меня, почувствовал, как она разрывает наложенные на нее путы. И тут принесли вино.

Ведьма поднесла к столу кувшин и кубок и поставила их передо мной. Налила желтое вино в кубок и протянула его мне. Я улыбнулся ей.

— Приносящий вино пьет первым, — сказал я. — Так было в старые дни, Люр. И мне дороги старые обычаи.

Тибур прикусил губу и дернул себя за бороду, но Люр подняла кубок и осушила его. Я снова наполнил его и протянул Тибуру. У меня было злобное желание подразнить Кузнеца.

— А ты бы что сделал, Тибур, если бы принес вино? — спросил я и выпил.

Хорошее вино! Оно зазвенело во мне, и я почувствовал, что моя беззаботность усилилась, понеслась вскачь, как пришпоренная. Я снова наполнил кубок и осушил его.

— Иди сюда, Люр, посиди с нами, — сказал я. — Тибур, присоединяйся.

Ведьма спокойно заняла третий трон. Тибур разглядывал меня, и я заметил в его взгляде ту же задумчивость, что видел и во взгляде Люр. Мне пришло в голову, что все они заняты своими мыслями и что Тибур, по крайней мере, обеспокоен. Когда он ответил, в его голосе не было прежней язвительности.

— Хорошо, Двайану, — сказал он и, подняв скамью, принес ее к столу, и сел так, чтобы видеть наши лица.

— Отвечаю на твой вопрос. — Я повернулся к Йодину. — Я пришел сюда по призыву Калкру.

— Странно, — ответил он, — что я, верховный жрец Калкру, ничего не знаю об этом призыве.

— Я не знаю причины этого, — спокойно сказал я. — Спроси у того, кому служишь.

Он задумался.

— Двайану жил очень давно, — сказал он наконец. — До…

— До святотатства. Верно. — Я выпил еще. — Однако… я здесь.

Впервые голос его утратил спокойствие.

— Ты… ты знаешь о святотатстве! — Пальцы его сжали мое запястье. — Человек, кто ты, откуда ты пришел?

— Я пришел с родины, — ответил я.

Пальцы его сжали мою руку еще сильнее. Он повторил слова Тибура:

— Родина — мертвая земля. Гнев Калкру уничтожил там жизнь. Нигде нет жизни, только здесь, где Калкру слышит своих слуг и допускает жизнь.

Он сам не верил в это; я мог судить по беглому взгляду, которым он обменялся с ведьмой и Кузнецом. И они не верили.

— Родина — высохшие кости, — сказал я. — Ее города покрыты грудами песка. Ее реки безводны, и меж их берегов течет лишь песок, перегоняемый жарким ветром. Но на родине по-прежнему есть жизнь, и хотя древняя кровь утрачивается, она все еще правит там. И в том месте, откуда я пришел, по-прежнему поклоняются Калкру и боятся его, а в других местах земля обильно рождает жизнь, как делала это всегда.

Я налил себе еще вина. Хорошее вино. Я чувствовал, что становлюсь все беззаботнее… Двайану во мне все сильнее… что ж, я попал в тяжелое положение, но Двайану выберется из него.

— Покажи мне, откуда ты пришел, — быстро заговорил верховный жрец. Он дал мне восковую пластинку и стилос. Я начертил линию северной Азии и Аляску. Указал Гоби и приблизительное расположение оазиса, а также положение Земли Теней.

Тибур встал, чтобы посмотреть; три головы склонились над моим чертежом. Жрец порылся среди свитков, вытащил один и сравнил с табличкой. Похоже на карту, но северная береговая линия изображена неверно. На карте линия, которая, по-видимому, обозначает маршрут. Вдоль всего маршрута какие-то символы. Не запись ли это пути старой расы, каким она следовала из Гоби?

Наконец они подняли головы; в глазах жреца беспокойство, у Тибура неясные тревожные предчувствия, и лишь глаза ведьмы ясные и спокойные — как будто она приняла решение и теперь точно знала, что ей делать.

— Это родина! — сказал жрец. — А черноволосый незнакомец, который сопровождал тебя и смотрел, как ты падаешь с моста Нансур, он тоже оттуда?

В вопросе была зловещая угроза. Мне все меньше и меньше нравился Йодин.

— Нет, — ответил я. — Он пришел из старой земли рррллия.

Это заставило жреца вскочить, Тибур недоверчиво выругался, и даже спокойствие Люр было нарушено.

— Другая земля рррллия! Но этого не может быть! — прошептал Йодин.

— Тем не менее это так, — сказал я.

Он сел и на некоторое время задумался.

— Он твой друг?

— Мой брат по древнему кровному обряду его народа.

— Он присоединится к тебе здесь?

— Да, если я пошлю за ним. Но я не пошлю. Пока еще нет. Ему хорошо там, где он сейчас.

В тот же момент я пожалел о том, что сказал. Почему — не знаю. Но я многое бы отдал, чтобы вернуть эти слова.

Снова жрец замолк.

— Странные вещи ты нам рассказываешь, — сказал он наконец. — И ты пришел необычно… для Двайану. Не возражаешь, если мы немного посовещаемся?

Я посмотрел на кувшин. Он был еще наполовину полон. Вино мне понравилось — особенно потому, что отгоняло воспоминания об Эвали.

— Говорите, сколько хотите, — благосклонно согласился я. Они отошли в угол. Я налил себе еще порцию и еще. Забыл об Эвали. Начал чувствовать, что хорошо провожу время. Хорошо бы Джим был со мной, но все равно я сожалел, что сказал, что он придет, если я пошлю за ним. Потом я выпил еще и забыл и о Джиме. Да, я прекрасно проводил время. Нужно еще посвободнее сделать Двайану. Тогда будет еще лучше… спать хочется… что сказал бы старый Барр на моем месте…

Я внезапно пришел в себя. Рядом со мной стоял верховный жрец. Он что-то говорил. У меня сложилось впечатление, что он говорит уже некоторое время, но о чем, я не знал. Мне также показалось, что кто-то пытался разогнуть мой палец. Но он был согнут так крепко, что камень кольца оцарапал ладонь. Воздействие вина быстро уменьшалось. Я осмотрелся. Тибура и ведьмы не было. Почему я не заметил, как они ушли? Уснул? Я посмотрел в лицо Йоди-на. На нем было выражение напряжения и замешательства; однако под ними я видел глубокое удовлетворение. Странное сочетание выражений. Мне оно не понравилось.

— Они ушли, чтобы подготовить тебе достойный прием, — сказал Йодин. — Помещение и соответствующую одежду.

Я встал и остановился рядом с ним.

— Как Двайану?

— Пока еще нет, — вежливо ответил он. — Как почетному гостю. Дело слишком серьезное, чтобы решить без еще одного доказательства.

— Что за доказательство?

Он некоторое время смотрел на меня, не отвечая.

— Калкру должен принять твою молитву!

По моему телу пробежала дрожь. Он внимательно следил за мной и, должно быть, заметил.

— Умерь свое нетерпение. — В голосе его звучал холодный мед. — Ждать тебе недолго. До того времени я, вероятно, не увижусь с тобой. Пока же у меня к тебе есть просьба.

— Какая?

— Не носи открыто кольцо Калкру, кроме тех случаев, конечно, когда сочтешь это необходимым.

О том же просила меня и Люр. Но ведь десятки людей видели у меня кольцо; еще больше слышали о нем. Он прочел мою мысль.

— Это святая вещь, — сказал он. — Я не знал, что существует другое такое, пока мне не рассказали, как ты показал его на Нансуре. Не надо опошлять святые предметы. Я не ношу свое… кроме необходимых случаев.

Я подумал о том, какие случаи он считает необходимыми. И хотел бы я знать, в каких случаях оно будет полезно мне. Глаза его были устремлены на меня, и я надеялся, что на этот раз он не догадался о моих мыслях.

— Не вижу причины для отказа в твоей просьбе, — сказал я. И сняв кольцо с пальца, положил его в карман.

— Я был уверен, что ты не откажешь, — сказал жрец.

Негромко прозвенел гонг. Йодин нажал на что-то сбоку стола, и дверь раскрылась. Трое юношей, одетые в обычную одежду айжиров, вошли и встали в ожидании.

— Это твои слуги. Они отведут тебя в твои покои, — сказал Йодин. Он склонил голову. Я пошел за тремя молодыми айжирами. У дверей стояла охрана из десяти женщин во главе с моей знакомой — молодым офицером со смелым взглядом. Все энергично отсалютовали. Мы прошли по коридору и свернули в другой. Я оглянулся.

Как раз вовремя, чтобы увидеть скользнувшую в комнату жреца ведьму.

Мы подошли к другой охраняемой двери. Ее распахнули, и я прошел туда в сопровождении трех юношей.

— Мы тоже твои слуги, господин, — сказала девушка-офицер со смелым взглядом. — Если захочешь чего-нибудь, позови. Мы будем за дверью.

Она протянула мне маленький каменный гонг, отдала салют и вышла.

Комната казалась странно знакомой. Потом я понял, что она весьма напоминала ту, в которую меня отвели в оазисе. Те же самые необычно изогнутые сиденья, металлические стулья, тот же самый широкий низкий диван, стены увешаны коврами, ковер и на полу. Только тут ни следа упадка. Правда, некоторые вышитые ковры выцвели от времени, но все же сохранили свою изысканность; на них ни заплат, ни других следов починки. Другие, прекрасно вытканные, казалось, только что со станка. На всех шпалерах те же картины войны и охоты, как и на древних гобеленах в оазисе; на более новых шпалерах изображались сцены жизни под миражом. На одном виден был не сломанный еще мост Нансур, на другом битва с пигмеями, на третьем — фантастически прекрасный лес, и сквозь деревья пробираются белые волки Люр. Что-то показалось мне несоответствующим. Я смотрел и смотрел, пока не понял: в комнате оазиса находилось оружие Двайану — его мечи и копья, шлем и щит; здесь оружия не было. Я вспомнил, что принес с собой в комнату жреца меч, отобранный у спутника Тибура. Теперь его у меня не было.

Во мне нарастало беспокойство. Я повернулся к трем молодым айжирам и начал расстегивать рубашку. Они молча подошли и стали раздевать меня. Неожиданно я ощутил страшную жажду.

— Принеси воды, — сказал я одному из юношей. Он не обратил на это ни малейшего внимания.

— Принеси мне воды, — повторил я, думая, что он не расслышал. — Я хочу пить.

Он продолжал спокойно снимать с меня ботинки. Я тронул его за плечо.

— Принеси воды, — настойчиво сказал я.

Он улыбнулся, открыл рот и показал. У него не было языка. Он показал на уши. Я понял: он говорит мне, что он глухой и немой. Я показал на двух его товарищей. Он кивнул.

Мое беспокойство усилилось. Таков ли обычай правителей Карака? Подготовлены ли эти трое специально для молчаливой службы, чтобы не слышать особых гостей? Гостей — или пленников?

Я ударил пальцем в гонг. Дверь немедленно открылась, вошла девушка-офицер.

— Я хочу пить, — сказал я. — Принеси воды.

Вместо ответа она пересекла комнату и откинула одну из занавесей. За ней находился широкий глубокий альков. В полу — небольшой бассейн, в котором текла чистая вода, рядом раковина из порфира, из нее бил небольшой фонтан. Она взяла из ниши кубок, наполнила его из фонтана и протянула мне. Вода была холодная, она слегка сверкала.

— Еще что-нибудь, господин? — спросила она. Я покачал головой, и она вышла.

Я снова обратился к услугам трех глухонемых. Они сняли с меня всю одежду, смазали тело каким-то легким летучим маслом и принялись массажировать. Пока они занимались этим, мой мозг активно работал. Прежде всего болезненное место на ладони напоминало о том, что кто-то пытался снять у меня с пальца кольцо. Во-вторых, я был уверен, что перед пробуждением, прежде чем я пришел в себя от вина, бледнолицый жрец говорил, говорил, говорил со мной, расспрашивал, пытался проникнуть в мой отуманенный мозг. И, в-третьих, я утратил всю свою беспечность, которая привела меня сюда; теперь я, в сущности, почти целиком был Лейф Ленгдон и очень немного — Двайану. О чем же говорил жрец, о чем спрашивал? И что я ответил?

Я вырвался из рук массажистов, подбежал к своим брюкам и заглянул в пояс. Кольцо на месте. Я поискал кожаный мешочек. Он исчез. Я позвонил в гонг. Отозвалась женщина-офицер. Я стоял перед ней совершенно нагой, но не видел в ней женщину.

— Послушай, — сказал я. — Принеси мне вина. И прочный, хорошо закрывающийся ящичек, чтобы в него вошло кольцо. И прочную цепь, чтобы я мог подвесить ящичек на шею. Понятно?

— Будет сделано немедленно, господин, — ответила она. И скоро вернулась. Поставила кувшин и сунула руку под одежду. Достала ящичек, подвешенный на металлической цепи. Она раскрыла его.

— Подойдет, господин?

Я отвернулся от нее и положил в ящичек кольцо Калкру. Оно прекрасно вошло.

— Очень хорошо, — сказал я. — Но мне нечего дать тебе взамен.

Она рассмеялась.

— В твоем распоряжении есть достаточная награда, господин, — вовсе не двусмысленно сказала она и вышла. Я повесил ящичек на шею. Налил вина. Потом еще. Вернулся к массажистам, чувствуя себя лучше. Пока они купали меня, я пил, и когда они стригли и брили, тоже пил. И чем больше я пил, тем больше оживал Двайану, гневный и негодующий.

Мое неудовольствие Йодином росло. И не уменьшилось, когда трое одели меня. Сначала они надели на меня шелковое белье, потом роскошную куртку, желтую, прошитую металлическими синими нитями; мои длинные ноги покрыли мешковатые брюки из того же материала; вокруг талии застегнули широкий, усаженный жемчугом пояс, на ноги надели сандалии из мягкой золотистой кожи. Побрили меня, укоротили волосы, причесали и пригладили их.

К тому времени, когда они кончили, кончилось и вино. Я был слегка пьян, хотел еще выпить и был не в настроении позволять играть с собой. Позвонил Мне нужно еще вино, и я хочу знать, когда, где и как я буду есть. Дверь открылась, но вошла не девушка-офицер.

Вошла ведьма.

Глава 15. ОЗЕРО ПРИЗРАКОВ

Люр остановилась; раскрыв красные губы, рассматривала меня. Очевидно, ее поразила перемена, вызванная айжирской одеждой и уходом глухонемых, — перемена в оборванном мокром человеке, недавно выбравшемся из реки на берег. Глаза ее сверкнули, щеки порозовели. Она подошла ближе.

— Двайану, ты пойдешь со мной?

Я посмотрел на нее и рассмеялся.

— Почему бы и нет, Люр? Но с другой стороны — зачем?

Она прошептала:

— Ты в опасности, все равно, Двайану ты или нет. Я убедила Йодина оставить тебя со мной, пока ты не пойдешь в храм. Со мной ты будешь в безопасности — до того времени.

— А почему ты делаешь это для меня, Люр?

Она не ответила, только положила руку мне на плечо и посмотрела своими синими глазами; и хотя здравый смысл говорил мне, что есть другие причины ее заботливости, кроме неожиданно вспыхнувшей страсти, все же это прикосновение и взгляд заставили кровь быстрее бежать в жилах, и мне было трудно справиться с голосом и заговорить.

— Я пойду с тобой, Люр.

Она подошла к двери и открыла ее.

— Овадра, плащ и шапку. — Она вернулась ко мне с черным плащом, который набросила мне на плечи и закрепила у шеи; натянула мне на голову шапку, плотно прилегающую и напоминавшую фригийскую, и спрятала под нее выступавшие волосы. Если не считать роста, я теперь был неотличим от айжиров Карака.

— Нужно торопиться, Двайану.

— Я готов. Подожди…

Я подошел к своей старой одежде и сложил ее вместе с ботинками. В конце концов., они могут мне понадобиться. Ведьма ничего не сказала, открыла дверь, и мы вышли. В коридоре ждали офицер и ее подчиненные, а также еще с полдюжины женщин Люр. Все они были очень красивы. Потом я заметил, что на всех были кольчуги и у всех, помимо двух мечей, еще метательные молоты. И у Люр тоже. Очевидно, они готовились к неожиданностям — либо с моей стороны, либо с другой. Как бы то ни было, мне это не понравилось.

— Дай мне твой меч, — резко сказал я офицеру. Она заколебалась.

— Отдай ему, — сказала Люр.

Я взвесил оружие в руке: не такое тяжелое, как мне хотелось бы, но все же это меч. Я сунул его за пояс, зажал под левой рукой сверток с одеждой Мы пошли по коридору, оставив у дверей охрану.

Прошли мы около ста ярдов и оказались в маленькой пустой комнате. Никто нам не встретился. Люр облегченно вздохнула, подошла к стене; отодвинулась каменная плита, открыв проход. Мы вошли в него, плита за нами закрылась, оставив нас в темноте. Сверкнула искра, не знаю, чем порожденная, и проход осветили два факела. Они горели чистым ровным серебряным пламенем. Женщины с факелами пошли впереди. Через некоторое время мы подошли к концу коридора, факелы погасили, еще одна плита скользнула в сторону, и мы вышли. Я услышал шепот, и когда глаза привыкли, увидел, что мы находимся у основания одной из стен черной крепости, рядом стоят еще с полдюжины женщин Люр с лошадьми. Одна из них подвела ко мне большого серого жеребца.

— Садись и поезжай рядом со мной, — сказала Люр.

Я прикрепил сверток к луке высокого седла и сел на серого. Мы молча двинулись. На земле под миражом никогда не бывает совсем темно; всегда есть слабое зеленоватое свечение, но сегодня ночь была светлее обычного. Я думал, не полная ли луна светит над долиной. И далеко ли нам ехать? Я не был так пьян, как тогда, когда Люр пришла ко мне, но в каком-то смысле я был еще пьянее. У меня было легкое приятное ощущение головокружения и полного освобождения от ответственности. Я хотел, чтобы так продолжалось и дальше. Я надеялся, что там, куда меня отвезет Люр, достаточно вина. Мне хотелось выпить прямо сейчас.

Мы быстро ехали по городу. Широкая улица хорошо вымощена. В домах горели огни, в садах люди поют, играют барабаны и трубы. Черная цитадель, возможно, и зловеща, но она не отбрасывала тени на жителей Карака. Так я тогда думал.

Мы выехали из города и двинулись по широкой дороге между двумя стенами растительности. Светящиеся мотыльки летали вокруг нас как волшебные самолетики; на мгновение я ощутил укол воспоминания, передо мной всплыло лицо Эвали. Но не продержалось и секунды. Серый шел ровно, и я запел старую киргизскую песню о юноше, который ночью едет к своей девушке, о том, что его ждет там, куда он едет. Люр рассмеялась и зажала мне рот рукой.

— Тише, Двайану. Опасность еще не миновала.

Тогда я понял, что пою не на киргизском, а на уйгурском. Вероятно, киргизы заимствовали эту песню у уйгуров. И тут мне пришло в голову, что я никогда не слышал уйгурских песен. Я удивился, но это удивление продержалось не дольше лица Эвали.

Время от времени мелькала белая река. Потом мы выехали на длинную полосу, где дорога так сузилась, что мы ехали цепочкой между покрытыми зеленью утесами. Когда мы выехали из них, дорога разделилась. Одна дорога шла направо, другая резко сворачивала налево. Мы проехали по второй дороге три или четыре мили, вероятно, через самую середину странного леса. Далеко над головами расстилали свои ветви большие деревья; в бледном свете виднелись многочисленные цветы, чешуйчатые стволы напоминали стоящих на страже воинов. А тяжелые ароматы, странно бодрящие испарения были сильны, очень сильны. Лес ритмично дышал ими, как будто это был пульс его пьяного от жизни сердца.

Наконец дорога закончилась, и мы увидели озеро Призраков.

Нет во всем мире, я думаю, другого места с такой захватывающей дух неземной красотой, как это озеро под миражом, на котором ведьма Люр устроила свой дом. И если бы она не была ведьмой перед тем, как поселиться здесь, озеро превратило бы ее в ведьму.

По форме оно напоминало наконечник стрелы, в длину около мили. Окружено низкими холмами, поросшими древовидными папоротниками. Перистые кроны укрывали холмы, будто это груди гигантских райских птиц; вздымались вверх, как фонтаны; парили над ними на зеленоватых крыльях. Вода бледно-изумрудного цвета и сверкала, как изумруд, безмятежная, спокойная. Но под этой спокойной поверхностью всегда движение — блестящие круги серебряно-зеленого цвета быстро появлялись и исчезали, лучи переплетались в фантастических, но правильных геометрических формах, ни один из них не достигал поверхности и не нарушал ее спокойствия. Тут и там в воде светились гроздья огоньков, как парообразные рубины, туманные сапфиры, опалы и блестящие жемчужины — ведьмины огни. Сверкающие лилии озера Призраков.

Там, где кончалось острие, не росли папоротники. Широкий водопад вуалью закрывал поверхность утеса, он падал с шепотом. Тут поднимались туманы, смешиваясь с падающей водой, раскачиваясь навстречу ей, протягивая к ней призрачные руки А с берегов озера поднимались другие туманные призраки, они быстро скользили над зеленой поверхностью и соединялись с танцующими, приветствующими их призраками водопада. Таким я впервые увидел озеро Призраков в ночи под миражом, но днем оно было не менее прекрасно.

Дорога уходила в озеро, как древко стрелы. У ее оконечности находилось то, что когда-то было, как я решил, маленьким островом. Над покрывавшими его деревьями виднелись башни замка.

Мы свели лошадей по откосу к узкому месту, где дорога превращалась в древко стрелы. Здесь не было папоротников, которые скрывали бы приближение; они были вырублены, и склон порос голубыми цветами. Когда мы достигли узкой части, я увидел, что это дорога, построенная из камня. Место, к которому мы направлялись, действительно было островом. Мы подъехали к концу каменной дороги, между нею и причалом на противоположном берегу была сорокафутовая брешь Люр достала из-за пояса маленький рог и затрубила. Послышался скрип, и на брешь опустился подъемный мост. Мы проехали по нему и были встречены женским гарнизоном замка. Мы двинулись дальше по извилистой дороге, и за собой я услышал скрип поднимаемого моста. И вот мы остановились перед домом женщины-ведьмы.

Я смотрел на него с интересом не потому, что он был мне незнаком, напротив, но я подумал, что никогда не видел замка, построенного из такого странно зеленого камня и с таким количеством башенок. Я знал, что это такое. «Женские замки», называли мы их; «ланарада», жилища любовниц, место отдыха, место любви после войны или когда устанешь от государственных дел.

Подошли женщины и увели лошадей. Распахнулись широкие двери полированного дерева. Люр провела меня через порог.

Пришли девушки с вином. Я пил с жадностью. Усиливались странная легкость в голове и чувство отчужденности. Казалось, я просыпаюсь от долгого, долгого сна и еще не вполне проснулся, и сонные воспоминания еще живы во мне. Но я уверен, что не все они сон. Старый жрец, разбудивший меня в пустыне, которая когда-то была плодородной родиной айжиров, — он не был сном. Но люди, среди которых я проснулся, не были айжирами. Это не была земля айжиров, но меня окружали люди с древней кровью. Как я сюда попал? Должно быть, снова уснул в храме после… после… клянусь Зардой, нужно быть осторожным! Потом приступ беззаботности смел все сомнения и мысли об осторожности, я почувствовал наслаждение жизнью, дикую свободу человека, долго томившегося в тюрьме, и вдруг решетки сломаны, и перед ним жизнь со всем тем, чего он был лишен. И неожиданно — осознание того, что я Лейф Ленгдон, что мне нужно выбраться отсюда и вернуться к Эвали, к Джиму. Быстро, как молния, мелькнула эта мысль и тут же погасла.

Я увидел, что нахожусь не в холле замка, а в маленькой комнатке, восьмиугольной, со створчатыми окнами, увешанной коврами. В комнате широкая низкая кровать. Стол, блестящий золотом и хрусталем, на нем высокая свеча. Вместо рубашки на мне легкое шелковое одеяние. Окна открыты, и в них веет ароматный воздух. Я выглянул из окна. Подо мной башенки и крыша замка. Выглянул из другого. Далеко внизу озеро. Из третьего. В тысяче футов от меня шелестел водопад, плясали туманные призраки.

Я почувствовал прикосновение руки к своей голове, она скользнула мне на плечо, я обернулся. Рядом со мной ведьма.

Впервые, кажется, я осознал ее красоту, увидел ее ясно. Ее рыжие волосы убраны в широкую корону; они сверкают, как красное золото, перевитое нитями сапфира. Глаза ее сверкают еще ярче. Ее легкая одежда прозрачна, как голубая паутина, и не скрывает чувственных линий тела. Белые плечи и изящная грудь обнажены. Полные красные губы обещают… все, и даже отпечатавшаяся на них тень жестокости соблазняет.

Существовала смуглая девушка… кто же она… Эв… Эва… имя ускользало от меня… неважно… она как призрак рядом с этой женщиной. Как один из туманных призраков, размахивающих руками у водопада…

Ведьма прочла все это в моих глазах. Рука ее соскользнула с моего плеча и застыла на сердце. Она склонилась ближе, голубые глаза томны — но странно напряжены.

— Ты на самом деле Двайану?

— Да… кто же еще, Люр?

— Кто был Двайану… давным-давно?

— Не могу сказать тебе, Люр… я очень долго спал и во сне многое забыл. Однако… я — это он.

— Тогда посмотри — и вспомнишь.

Рука ее оставила мое сердце и легла на голову; она указала на водопад. Медленно его шепот изменился. Он стал биением барабанов, топотом лошадей, грохотом марширующих отрядов. Громче и громче становились эти звуки. Водопад задрожал и распростерся по темной стене утеса, как огромный занавес. Со всех сторон к нему устремились туманные призраки, вливаясь в него. Громче и ближе звучали барабаны. Неожиданно водопад исчез. Его место занял большой, обнесенный стеной город. Здесь сражались две армии, и я знал, что армия атакующих отброшена. Я слышал топот копыт сотен коней. На защитников города обрушилась река всадников. Их предводитель всадников. Их предводитель был одет в сверкающую кольчугу. У него не было шлема, и желтые волосы летели за ним. Он повернулся ко мне лицом. Это было мое собственное лицо. Я услышал рев: «Двайану!». Нападающие ударили, как река при наводнении, и поглотили защищающихся.

Я увидел сражающиеся армии, броски метательных молотов.

Вместе с желтоволосым предводителем я въехал в завоеванный город. Вместе с ним сидел на завоеванном троне, и он жестоко, безжалостно осуждал на смерть мужчин и женщин, которых приводили к нему, и улыбался звукам насилия и грабежа, доносившимся отовсюду. Я ехал и сидел с ним — говорю «я», потому что я больше не был в комнате ведьмы, я был с этим светловолосым человеком, моим двойником, видел то же, что и он, слышал, как он, — да и думал так, как думал он.

Битва за битвой, путешествия, пиры и триумфы, охота с соколами и охота с большими псами в прекрасной земле айжиров, игра молотов и игра наковален — я все это видел, находясь рядом с Двайану, как невидимая тень. Я шел с ним в храмы, где он служил богам. Я шел с ним в храм Растворителя, Черного Калкру, Большего, чем боги, и он носил кольцо, которое теперь находилось у меня на груди. Но когда он прошел в храм Калкру, я не пошел с ним. То же упрямое, глубокое сопротивление, которое остановило меня перед храмом в оазисе, остановило и на этот раз. Я слышал два голоса. Один заставлял войти с Двайану. Другой шептал, что я не должен заходить. И этого голоса я не смел ослушаться.

И вдруг неожиданно земля айжиров исчезла. Я смотрел на водопад и скользящие туманные призраки. Но я был Двайану.

Я был Двайану! Лейф Ленгдон перестал существовать.

Но он оставил воспоминания — как полузабытые сны, воспоминания, чей источник я не осознавал, но понимал, что они истинны. Они говорили мне, что земля айжиров, которой я правил, исчезла так же полно, как призрачные изображения. Столетие за столетием минули с тех пор, империи поднимались и падали, теперь там чужая земля лишь с обломками древней славы.

Я был воин-царь и воин-жрец, я держал в своих руках империю и жизнь народов.

Больше этого нет!

Глава 16. ПОЦЕЛУИ ЛЮР

Черная печаль и горький пепел были в моем сердце, когда я отвернулся от окна. Я посмотрел на Люр. Осмотрел ее всю, от длинных стройных ног до сверкающей головы, и черная печаль посветлела, а горький пепел развеялся.

Я положил руки ей на плечи и рассмеялся. Люка повернула свое колесо и сбросила мою империю с его обода, как пыль с гончарного круга. Но она дала мне кое-что взамен. Во всей старой земле айжиров не было подобной женщины.

Слава Люке! Жертвоприношение ей на следующее утро, если эта женщина окажется такой, какой я ее считаю!

Моя исчезнувшая империя! Что она мне? Я создам другую Довольно того, что я жив.

Я снова рассмеялся. Взял Люр за подбородок, приподнял ее голову, прижал свои губы к ее губам. Она оттолкнула меня, в ее глазах был гнев, но и сомнение.

— Ты просила меня вспомнить. Что ж, я вспомнил. Зачем же ты открыла ворота моей памяти, если отказываешься от того, что следует за этим? Или ты знаешь о Двайану меньше, чем считаешь?

Она отступила на шаг, ответила яростно:

— Я отдаю свои поцелуи. Никто не берет их у меня силой.

Я схватил ее в объятия, прижал ее рот к своему, потом отпустил.

— Я беру их.

Я перехватил ее правую руку. В ней был зажат кинжал. Я забавлялся. Интересно, где она его спрятала. Я вырвал у нее кинжал и сунул себе за пояс.

— И отбираю шипы у тех, кого целую. Так поступал Двайану в прежние дни, так он поступит и сейчас.

Она все отступала, глаза ее расширились. Ай, да я читаю ее мысли. Она считала меня другим, думала, что я опрометчивый самозванец, обманщик И хотела обмануть меня, подчинить своей воле. Обмануть меня. Меня, Двайану, который знал женщин, как знал войну! И все же…

Она прекрасна… и она все, что у меня есть в этом чуждом мире, где я должен начать заново создавать свою власть. Я подвел итог, пока она стояла, глядя на меня. Я заговорил, и слова мои были так же холодны, как мысли.

— Не играй больше кинжалом — не со мной. Позови своих слуг. Я голоден и жажду. Когда поем и выпью, поговорим.

Она поколебалась, потом хлопнула в ладоши. Вошли женщины с дымящимися блюдами, с кувшинами вина, с фруктами. Я жадно ел. Я много пил. Пил и ел, и мало думал о Люр — но много о том колдовстве, которое заставило меня видеть, я сопоставлял все, что помнил из пустынного оазиса, с тем, что увидел.

Немного. Я ел и пил молча. Чувствовал на себе ее взгляд. Посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

— Ты хотела сделать меня рабом своей воли, Люр. Никогда не пытайся сделать это.

Она положила голову на руки и смотрела на меня через стол.

— Двайану умер давным-давно. Может ли увядший лист снова зазеленеть?

— Я — он, Люр.

Она не ответила.

— С какой мыслью ты привела меня сюда, Люр?

— Я устала от Тибура, устала от его смеха, устала от его глупости.

— Еще что?

— Я устала от Йодина. Мы с тобой — вдвоем — могли бы править Караком, если…

— В этом «если» самая суть, ведьма. Что это?

Она встала, приблизилась ко мне.

— Если ты можешь вызвать Калкру.

— А если не могу?

Она пожала белыми плечами, снова опустилась в кресло. Я рассмеялся.

— В таком случае Тибур не столь утомителен и Йодина можно выносить. Теперь послушай меня, Люр. Твой ли голос призывал меня войти в храм Калкру? Видела ли ты то, что видел я? Можешь не отвечать. Я вижу тебя насквозь, Люр. Ты хотела бы избавиться от Тибура. Что ж, я мог бы его убить. Ты хочешь избавиться от Йодина. Кем бы я ни был, если я сумею вызвать Большего, чем боги, в Йодине нет никакой необходимости. Когда Тибура и Йодина не станет, будем только мы с тобой. И ты решила, что сможешь править мной. Не сможешь, Люр.

Она слушала спокойно — спокойно и ответила:

— Все это правда…

Помолчала; глаза ее сверкнули; розовая краска поползла по груди и щекам.

— Но… есть и другая причина, почему я привела тебя сюда…

Я не спрашивал ее, что это за другая причина — женщины и раньше пытались поймать меня в эту западню. Она отвела взгляд, жестокость ее рта внезапно проступила очень ярко.

— Что ты обещала Йодину, ведьма?

Она встала, протянула ко мне руки, голос ее задрожал…

— Неужели ты не мужчина? Почему ты так говоришь со мной? Разве я не предложила тебе разделить со мной власть? Разве я не прекрасна? Не желанна?

— Прекрасна и очень желанна. Но прежде чем взять город, я всегда изучаю ожидающие меня ловушки.

Глаза ее сверкнули голубым пламенем. Она сделала быстрый шаг к двери. Я был быстрее. Я схватил ее, удерживая руку, которой она хотела ударить меня.

— Что ты пообещала верховному жрецу, Люр?

Я поднес кинжал к ее горлу. Глаза ее яростно блестели. Люка, поверни свое колесо, чтобы мне не нужно было убивать эту женщину!

Ее тело расслабилось, она рассмеялась.

— Опусти кинжал, я тебе расскажу.

Я выпустил ее и вернулся к своему креслу. Она изучала меня со своего места за столом; с недоверием сказала:

— Ты мог убить меня!

— Да.

— Я тебе верю. Кто бы ты ни был, Желтоволосый, мужчины, подобного тебе, здесь нет.

— А кто бы я мог быть, ведьма?

Она нетерпеливо ответила:

— Незачем больше играть друг с другом. — В голосе ее звучал гнев. — Я покончила с ложью, для нас обоих будет лучше, если ты поступишь так же. Кто бы ты ни был, ты не Двайану. Я снова утверждаю, что увядший лист не может зазеленеть, мертвые не возвращаются.

— Если я не он, откуда же эти воспоминания? Они пришли в мой мозг из твоего, ведьма, или из моего в твой?

Она покачала головой, и вновь я заметил в ее взгляде беглое сомнение.

— Я ничего не говорила. Ты видел… что-то. Ты ушел от меня. Что бы ты ни видел, я не участвовала в этом. И не могла подавить твою волю. Я ничего не видела.

— Я видел древнюю землю, Люр.

Она мрачно сказала:

— Я не могла пройти дальше портала.

— Что ты посылала меня искать для Йодина в земле айжиров, ведьма?

— Калкру, — ровно ответила она.

— Почему?

— Потому что тогда я бы точно, вне всякого сомнения знала, что ты можешь вызвать его. Это я и пообещала Йодину установить.

— А если я могу его вызвать?

— Тогда ты был бы убит раньше, чем тебе представится такая возможность.

— А если не могу?

— Тогда тебя принесли бы ему в жертву в храме.

— Клянусь Зардой! Не так принимали Двайану в старину; вы считаете, что ваше гостеприимство поможет удержать от вас чужеземцев? Разберемся в вопросе об устранении Тибура и жреца. Но почему бы не начать с тебя, ведьма?

Она улыбнулась.

— Во-первых, потому что это не принесет тебе добра, Желтоволосый. Взгляни.

Она поманила меня к одному из окон. Из него я увидел дорогу и гладкий холм, по которому мы вышли из леса. Вдоль всей дороги и на вершине холма стояли солдаты. Я почувствовал, что она права: я не мог бы выбраться отсюда без помех. Во мне начал подниматься старый холодный гнев. Она насмешливо смотрела на меня.

— Во-вторых, — сказала она, — во-вторых… послушай меня, Желтоволосый.

Я налил вина, поднял кубок и выпил.

Она продолжала:

— Жизнь приятна в этой земле. Приятна, по крайней мере, для тех из нас, кто правит. У меня нет желания изменять ее — кроме того, что касается Тибура и Йодина. И других дел, о которых мы сможем поговорить позже. Я знаю, что мир изменился с тех пор, как давным-давно наши предки бежали из земли айжиров. Я знаю, что жизнь существует и помимо этого тайного места, куда Калкру привел наших предков. Это знают и Йодин, и Тибур, и кое-кто еще. Остальные догадываются. Но никто из нас не хочет покинуть это приятное место… и мы не хотим пришельцев. Особенно мы не хотим, чтобы отсюда уходили наши люди. А это может случиться, если они узнают; и это случится, если они узнают о зеленых полях, лесах, быстрых реках и мире, кишащем людьми. Бесчисленные годы их учили, что нигде в мире нет жизни, только здесь. Что Калкру, разгневанный великим святотатством, когда земля айжиров поднялась против него и уничтожила его храмы, уничтожил жизнь повсюду, кроме этого места, и что здесь жизнь существует только благодаря молчаливой покорности Калкру; и так будет только до тех пор, пока ему приносят жертвы. Ты следишь за мной, Желтоволосый?

Я кивнул.

— Существует древнее пророчество о Двайану. Он был величайшим из айжирских царей. Жил за сто лет и больше до того, как айжиры начали отворачиваться от Калкру, отказываться от жертвоприношений и как в наказание пустыня начала наступление на плодородные земли. И вот, когда начались волнения, когда начиналась война, уничтожившая великую землю айжиров, родилось пророчество. Двайану вернется, чтобы восстановить древнюю славу. Это не ново, Желтоволосый. У других тоже были свои Двайану — Вершители судьбы, Освободители, я читала об этом в свитках, которые захватили с собой наши предки. Я не верю в эти истории: новые Двайану могут возникать, но старые не возвращаются. Но народ знает об этом пророчестве, и народ поверит всему, что обещает ему свободу от того, что он не любит. А жертвы для Калкру берутся из народа, и народ не любит жертвоприношения. Но терпит, потому что боится последствий непослушания. Й вот тут, Желтоволосый, появляешься ты. Впервые услышав, как ты заявляешь, что ты Двайану, я устроила совет с Йодином и Тибуром. Я думала, что ты из Сирка. Скоро я уже знала, что это не так. С тобой был другой…

— Другой? — с искренним удивлением спросил я.

Она подозрительно посмотрела на меня.

— Ты его не помнишь?

— Нет. Я помню, как увидел тебя. С тобой был белый сокол. И другие женщины. Я увидел тебя с реки.

Она внимательно смотрела на меня.

— Ты помнишь рррллия… малый народ? Смуглую девушку, называющую себя Эвали?

Малый народ… смуглая девушка… Эвали? Да, кое-что я помнил, но смутно. Вероятно, я видел их в забытых снах. Нет… они реальны… или нет?

— Мне кажется, я что-то припоминаю, Люр. Но четко ничего не помню.

В ее глазах горело странное возбуждение.

— Неважно, — сказала она. — Не думай о них. Ты проснулся. Позже поговорим и о них. Они наши враги. Теперь слушай меня. Если бы ты был из Сирка и выдавал себя за Двайану, вокруг тебя могли объединиться недовольные. Им нужен только предводитель. А если ты извне… ты еще опаснее, так как можешь доказать, что мы обманываем. Не только народ, но и солдаты могли бы поддержать тебя. И, вероятно, поддержали бы. Что нам оставалось? Только убить тебя.

— Верно, — ответил я. — Удивляюсь, почему вы этого не сделали. Ведь возможность была.

— Ты усложнил дело, — сказала она. — Ты показал кольцо. Его многие видели, многие слышали, как ты называл себя Двайану…

Да! Теперь я вспомнил… как выбрался из реки. А как я в нее попал? Мост… Нансур… там что-то случилось… все в тумане, ничего не видно четко… малый народ… да, я кое-что о нем помню… они меня боялись… но я ничего не имел против них… напрасно я старался оживить смутные видения прошлого. Голос Люр прервал эти попытки.

— И вот, — продолжала она, — я убедила Йодина, что тебя нельзя убивать сразу. Это стало бы известно и вызвало бы большое беспокойство. С одной стороны, укрепило бы Сирк. С другой — привело в смятение солдат. Как же, Двайану пришел, а его убили! Я возьму его, сказала я Йодину. Я не доверяю Тибуру, который своей глупостью и высокомерием может уничтожить нас всех. Есть лучший выход. Пусть Калкру съест его и докажет, что мы правы, а он всего лишь обманщик и хвастун. Тогда не скоро появится другой Двайану.

— Значит, верховный жрец тоже не верит, что я Двайану?

— Меньше, чем я, Желтоволосый, — с улыбкой сказала она. — И Тибур не верит. Но кто ты, откуда, как пришел и почему — это занимает их, да и меня тоже. Ты похож на айжира, но это ничего не значит. На твоих руках древние знаки — значит, в тебе древняя кровь. Но у Тибура тоже, а он не Освободитель. — Смех ее прозвучал как маленькие колокольчики. — У тебя кольцо. Где ты его взял, Желтоволосый? Ты мало знаешь о том, как его использовать. Йо-дин обнаружил это. Когда ты спал. И Йодин утверждает, что ты побледнел и чуть не убежал, когда впервые увидел Калкру в его комнате. Не отказывайся, Желтоволосый. Я сама это видела. Нет, Йодин не боится соперника перед Растворителем. Но… он не вполне уверен. Остается слабая тень сомнения. Я сыграла на этом. И вот ты здесь.

Я с откровенным восхищением смотрел на нее, потом поднял свой кубок и выпил в ее честь. Хлопнул в ладоши, вошла служанка.

— Очисть стол. Принеси вина.

Принесли еще кувшины и кубки. Когда слуги вышли, я подошел к двери. На ней был засов. Я задвинул его. Взял один из кувшинов и наполовину опустошил его.

— Я могу вызывать Растворителя, ведьма.

Она резко перевела дыхание; тело ее задрожало; синий огонь в глазах горел ярко, ярко..

— Показать?

Я достал из ящичка кольцо, надел на палец, поднял в приветствии руки..

Холодный ветер пронесся по комнате. Ведьма подскочила ко мне, схватила за руку, потянула ее вниз. Губы ее побелели.

— Нет! Нет! Я верю… Двайану!

Я рассмеялся. Странный холод вкрадчиво отступил.

— А что теперь, ведьма, ты скажешь жрецу?

Кровь медленно прихлынула к ее губам и лицу Она подняла кувшин и осушила его Руки ее не дрожали. Восхитительная женщина, эта Люр.

Она сказала:

— Я скажу ему, что ты безвластен.

Я ответил:

— Я вызову Растворителя. Я убью Тибура. Убью Йодина. Кого еще?

Она подошла ко мне, коснулась грудью.

— Уничтожь Сирк. Сотри с лица земли карликов. Тогда мы с тобой будем править… одни.

Я выпил еще.

— Я вызову Калкру. Устраню Тибура и жреца. Разгромлю Сирк и начну войну против карликов… если…

Она долго смотрела мне в глаза, рука ее легла мне на плечо…

Протянув руку, я погасил свечи. Сквозь окна проходила зеленая полутьма ночи миража. Шепчущий водопад, казалось, смеется.

— Беру свою плату авансом, — сказал я. — Так поступал Двайану в старину — и разве я не Двайану?

— Да! — прошептала ведьма.

Она сорвала нить сапфиров с головы, корона развернулась, и рыжие волосы свободно упали на плечи. Руки ее обхватили мою шею. Мягкие губы прижались к моим.

На дороге послышался конский топот. Отдаленный вызов. Стук в дверь. Ведьма проснулась, сонно села под шелковым покровом своих волос.

— Это ты, Овадра?

— Да, госпожа. Посыльный от Тибура.

Я рассмеялся.

— Скажи ему, что ты занята, Люр.

Она склонила ко мне голову, так что мы оба оказались под шелковым покровом ее волос.

— Скажи ему, что я занята, Овадра. Он может подождать до утра или вернуться к Тибуру вместе со своим посланием.

Она опустилась и прижалась ко мне губами.

Клянусь Зардой! Как в старину… есть враги, которых нужно убить, есть город, который нужно взять, есть народ, которым нужно править, и мягкие руки женщины, обнимающие меня.

Я очень доволен!

Глава 17. ИСПЫТАНИЕ КАЛКРУ

Дважды зеленая ночь заполняла чашу земли под миражом, пока я пировал с Люр и ее женщинами. Мы занимались фехтованием, метанием молота, борьбой. Они были воины, эти женщины! Закаленная сталь под шелковой кожей — хоть я силен и быстр, но мне доставалось от них. Если такие же защищают Сирк, его нелегко будет покорить.

По взглядам, которые они бросали на меня, по их шепоту я знал, что не останусь в одиночестве, если Люр уедет в Карак. Но она не уезжала; она всегда была рядом со мной, а от Тибура больше посыльных не было; или, если и были, я о них не знал. Она тайно сообщила Йодину, что он оказался прав, я не могу вызывать Большего, чем боги, я либо самозванец, либо сумасшедший. Так она мне сказала. Я не знал, солгала ли она ему или лжет мне, но меня это не беспокоило. Я был слишком занят — я жил.

Но больше она не звала меня Желтоволосым. Всегда Двайану. И все искусство любви — а она не была новичком в этом искусстве, эта женщина-ведьма, — она использовала, чтобы привязать меня к себе.

Был ранний рассвет третьего дня; я высунулся из окна, наблюдая, как медленно гаснут огненные призрачные лилии, как туманные призраки, рабы водопада, поднимаются все медленнее и медленнее. Я думал, что Люр спит. Услышав, что она шевельнулась, я обернулся. Она сидела и смотрела на меня сквозь рыжую вуаль своих волос. Настоящая ведьма…

— Накануне вечером прибыл посланник Йодина. Сегодня ты предстанешь перед Калкру.

Дрожь пробежала по моему телу, кровь зашумела в ушах. Я всегда испытывал это, когда должен был разбудить Растворителя, — чувство власти, превосходившее даже торжество победы. Совсем особое чувство — нечеловеческой мощи и гордости. И с ним гнев, негодование против Существа, которое было врагом Жизни. Этот демон пожрал плоть и кровь земли айжиров, высосал ее душу.

Люр следила за мной.

— Ты боишься, Двайану?

Я сел рядом с ней, отвел вуаль ее волос.

— Поэтому ты удвоила силу поцелуев ночью, Люр? Поэтому они были такими… нежными? Ты сама превратилась в нежность, ведьма, но это тебе не подходит. Ты испугалась? За меня? Ты размягчаешь меня, Люр.

Глаза ее сверкнули, лицо вспыхнуло от моего смеха.

— Ты не веришь, что я люблю тебя, Двайану?

— Не так, как ты любишь власть, ведьма.

— А ты меня любишь?

— Не так, как я люблю власть, ведьма, — ответил я и снова расхохотался.

Сузившимися глазами она рассматривала меня. Потом сказала:

— В Караке много говорят о тебе. Это опасно. Йодин жалеет, что не убил тебя, когда мог; в то же время он понимает, что могло быть еще хуже, если бы он сделал это. Тибур жалеет, что не убил тебя, когда ты выходил из реки, требует, чтобы мы больше не ждали. Йодин объявил тебя лжепророком и заявил, что Больший, чем боги, докажет, что это так. Он верит в то, что я сообщила ему, а может, у него припрятан меч. Ты, — в ее голосе прозвучала еле уловимая насмешка, — ты, который так легко разгадал меня, конечно, сможешь разгадать и его и примешь меры. Люди ропщут; некоторые дворяне требуют, чтобы ты был им показан; а солдаты с радостью пошли бы за Двайану, если бы поверили, что ты подлинный Двайану. Они беспокойны. Распространяются слухи. Ты стал особенно… неудобен. Поэтому сегодня ты предстанешь перед Калкру.

— Если это правда, — ответил я, — то мне пришло в голову, что я могу захватить власть, и не пробуждая Растворителя.

Она улыбнулась.

— Не твоя старая хитрость посылает тебе такие мысли. Ты будешь под присмотром. И прежде чем сможешь собрать вокруг себя хотя бы дюжину последователей, тебя убьют. А почему бы и нет? Мы больше ничего не выигрываем, сохраняя тебе жизнь. А кое-что и проигрываем. К тому же… ты ведь пообещал мне.

Я обнял ее за плечи, приподнял и поцеловал.

— Что касается того, чтобы быть убитым… у меня есть свое мнение на этот счет. Но я шучу, Люр. Я выполняю свои обещания.

С дороги доносился лошадиный топот, звон снаряжения, гром барабанов. Я подошел к окну. Люр спрыгнула с кровати и стала рядом со мной. По дороге приближался отряд в сотню или больше всадников. С их копий свисали желтые знамена с черным изображением Калкру. Всадники остановились у подъемного моста. В переднем я узнал Тибура, его широкие плечи покрывал желтый плащ, на груди — изображение Кракена.

— Они пришли, чтобы отвести тебя в храм. Я должна их пропустить.

— Почему бы и нет? — равнодушно сказал я. — Но ни в какой храм я не пойду, пока не позавтракаю.

Я посмотрел на Тибура.

— И если мне предстоит ехать рядом с Кузнецом, я бы хотел надеть кольчугу.

— Ты поедешь рядом со мной, — сказала Люр. — Что касается оружия, можешь выбирать любое. Но тебе нечего бояться на пути в храм — опасность внутри него.

— Ты слишком много говоришь о страхе, ведьма, — сказал я, нахмурившись. — Звучит рог. Тибур может подумать, что я не хочу с ним встречаться. А я не хотел бы, чтобы он так считал.

Она отдала приказ гарнизону замка. Я услышал скрип опускаемого моста, принимая ванну. И вскоре топот лошадей послышался во дворе замка. Появилась камеристка Люр, и та вышла вместе с нею.

Я неторопливо оделся. На пути в большой зал задержался в оружейной комнате. Я тут приметил один меч. У него был вес, к которому я привык, он был длинный, изогнутый, а лучшего металла я не знавал и в земле айжиров. Я взвесил его в левой руке и подобрал другой, более легкий, для правой. Вспомнил, что кто-то предупредил меня об опасности левой руки Тибура… а, да, женщина-солдат. Я рассмеялся… пусть Тибур опасается меня. Я взял молот, не такой тяжелый, как у Кузнеца… это все его тщеславие… более легкий молот точнее, им легче управлять… Прикрепил крепкий ремень, прочно удерживавший молот. И пошел навстречу Тибуру.

В зале ожидали с десяток айжирских дворян, по большей части мужчин. С ними Люр. Я заметил, что она повсюду расставила своих солдат и что они полностью вооружены. Я решил, что это доказательство ее доброй воли, хотя это противоречило ее утверждению, что мне нечего опасаться на пути в храм. В приветствии Тибура не было высокомерия. И в приветствиях других тоже. За одним исключением. Рядом с Тибуром стоял мужчина, почти с меня ростом. У него холодные голубые глаза, и в них то особое выражение, которое выдает прирожденного убийцу. От левого виска до подбородка по его лицу проходил шрам, а нос был разбит. Таких людей в старые времена я посылал командовать особо непокорными племенами. Его высокомерие раздражало меня, но я сдержался. В данный момент мне не нужны никакие конфликты. Не нужно возбуждать подозрений в мозгу Кузнеца. Мои приветствия ему и остальным звучали почти покорно.

Я сохранял эту видимость, пока мы завтракали и пили. Один раз это было особенно трудно. Тибур склонился к человеку со шрамом и рассмеялся.

— Я говорил, что он выше тебя, Рашча. Серый жеребец мой!

Голубые глаза обратились ко мне, я продолжал с аппетитом есть.

— Серый жеребец твой.

Тибур обернулся ко мне.

— Это Рашча, Ломающий Спины. После меня он сильнее всех в Караке. Жаль, что ты так скоро должен встретиться с Большим, чем боги. Стоило бы посмотреть вашу схватку.

Меня охватил гнев, рука потянулась к мечу, но я сдержался и ответил с рвением:

— Верно, но, может, встречу с Калкру можно отложить…

Люр нахмурилась и взглянула на меня, но Тибур ухватил наживку, глаза его злобно сверкнули.

— Нет, он не может ждать. Может быть, потом..

От его смеха задрожал стол. Остальные присоединились к нему. Человек со шрамом улыбнулся. Клянусь Зардой, этого нельзя вынести! Спокойно, Двайану, ты обманывал их в прежние дни, обманешь и теперь.

Я осушил свой кубок и снова наполнил его. Смеялся вместе с ними, как будто не понимал, чему они смеются. Но я запомнил их лица.

Мы ехали по дороге; рядом со мной Люр; нас окружало кольцо ее отборных женщин-воинов. Перед нами двигались Тибур, Ломающий Спины и десяток лучших людей Тибура. За нами — отряд с желтыми вымпелами, а еще дальше — большой отряд солдат ведьмы.

Я ехал с соответствующим унылым видом. Время от времени Кузнец и его окружающие оглядывались на меня. И тогда я слышал их смех. Ведьма ехала так же молчаливо, как и я. Она искоса взглядывала на меня, и когда это случалось, я еще ниже опускал голову.

Перед нами возвышалась черная цитадель. Мы въехали в город. К этому времени изумление в глазах Люр сменилось почти откровенным презрением, смех Кузнеца стал оскорбительным.

Улицы были заполнены жителями Карака. Я вздохнул, будто стараясь избавиться от подавленности, но продолжал ехать апатично. Люр прикусила губу и, нахмурившись, подъехала ко мне.

— Ты меня обманывал, Желтоволосый? Ты ведешь себя как побитый пес!

Я отвернулся, чтобы она не могла видеть мое лицо. Клянусь Люкой, как трудно сдерживать смех!

В толпе перешептывались, разговаривали. Не было ни криков, ни приветствий. Повсюду стояли солдаты с мечами, вооруженные к тому же молотами, копьями и пиками. Виднелись и лучники. Верховный жрец не оставлял места случайностям.

Я тоже.

В мои планы не входило ускорять убийство. Нельзя было давать Тибуру хоть малейший предлог направить против меня тучу копий и стрел. Люр считала, что на пути в храм мне не угрожает опасность, только в храме. Я знал, что на самом деле наоборот.

Поэтому не герой-завоеватель, не освободитель, не великолепный воин из прошлого ехал в тот день по Караку. Человек, неуверенный в себе или, вернее, слишком уверенный в том, что его ожидает. Люди, ожидавшие Двайану, смотревшие на него, чувствовали это — и переговаривались или молчали. Кузнеца это устраивало. И меня тоже, потому что сейчас я жаждал встречи с Калкру, как невеста — встречи с женихом. И не собирался рисковать, не хотел, чтобы меня остановил удар меча или молота, копья или стрелы.

Лицо ведьмы становилось все более хмурым, презрение и ярость в ее взгляде усиливались.

Мы обогнули крепость и направились по широкой дороге к утесам. Проехали вдоль утесов с развевающимися вымпелами под гром барабанов. Подъехали к гигантской двери, ведущей в гору, — много раз проезжал я через такие двери! Я неохотно спешился. Неохотно позволил Тибуру и Люр отвести себя в маленькую, высеченную в скале комнату.

Ни слова не говоря, они оставили меня. Я осмотрелся. Сундуки, в которых хранятся священные одежды, купель очищения, сосуды для умащения того, кто вызывает Калкру.

Дверь открылась. Я смотрел в лицо Йодина.

В нем был мстительный триумф; я понял, что жрец виделся с Люр и Кузнецом и они рассказали ему, как я ехал. Как обреченный на жертвоприношение! Что ж, теперь Люр честно могла сказать ему, что то, на что он надеялся, правда. Если она хотела предать меня — если она предала меня, — теперь она верила, что я лжец и хвастун, как в это верили Тибур и остальные. Если же она не предала меня, я подкрепил ее ложь Йодину.

Двенадцать младших жрецов, одетые в священные одежды, вошли вслед за Йодином. Верховный жрец был в желтом одеянии с изображением обвивающих щупалец. На пальце его сверкало кольцо Калкру.

— Больший, чем боги, ждет твоей молитвы, Двайану, — сказал он. — Но сначала тебе нужно подвергнуться очищению.

Я кивнул. Они занялись необходимыми ритуалами. Я неуклюже подчинялся им, как человек, незнакомый с обрядами, но желающий им научиться. Злое выражение в глазах Йодина усилилось.

Обряды завершены. Йодин достал из сундука одежду, такую же, как на нем, и надел ее на меня. Я ждал.

— Твое кольцо, — сардонически напомнил он мне. — Ты забыл, что должен надеть кольцо!

Я схватился за цепь на шее, открыл ящичек и надел на палец кольцо. Младшие жрецы со своими барабанами вышли из комнаты. Я следовал за ними, рядом шел верховный жрец. Я слышал звон молота о наковальню. Это голос Тубалки, старейшего бога, который научил людей соединять огонь с металлом. Тубалка приветствовал Калкру и поклонялся ему.

Знакомое с древности возбуждение, экстаз темной власти охватывали меня. Трудно не выдать себя. Мы вышли из коридора и оказались в храме.

Хай! Большему, чем боги, приготовили здесь достойное помещение! Даже в земле айжиров я не видел большего храма. Он был высечен в самом сердце скалы, как подобает жилищу Калкру; огромные квадратные колонны, ограничивавшие амфитеатр, поднимались к потолку, терявшемуся во тьме. Повсюду виднелись светильники из изогнутого металла, и из них вырывались ровные спирали тусклого желтого пламени. Они горели ровно и беззвучно; при их свете я видел, как колонны уходят, уходят вдаль, будто в пустоту.

Из амфитеатра на меня смотрели лица — сотни лиц. Женские лица под вымпелами и знаменами, украшенными символами кланов; под этими знаменами мужчины сражались рядом со мной во многих кровавых битвах. Боги, как здесь мало мужчин! Они смотрели на меня, эти женские лица… женщины-дворяне, женщины-рыцари, женщины-солдаты. Сотни их смотрели на меня… безжалостные голубые глаза… ни жалости, ни женской мягкости в этих лицах… это все воины… Хорошо! И я буду обращаться с ними не как с женщинами, а как с воинами.

Я заметил, что по краям амфитеатра расположились лучники с луками наготове, стрелы наложены на тетиву; все они обращены ко мне.

Дело Тибура? Или жреца — боится, что я попытаюсь сбежать? Мне это не нравится, но тут я ничего поделать не могу. Люка, милостивая богиня, поверни колесо так, чтобы ни одна стрела не сорвалась до того, как я начну ритуал!

Я повернулся и взглянул на загадочный экран — эту дверь, через которую из пустоты появляется Калкру. Она находилась в ста шагах от меня — такой широкой и глубокой была каменная платформа. Здесь пещера была вырублена в форме воронки. Экран представлял собой диск, в несколько десятков раз выше самого рослого человека. Не яркий желтый квадрат, в котором в храмах материнской земли становился материальным Калкру. Впервые я ощутил сомнение — то ли самое Существо? Не было ли у жреца другой причины для зловещей уверенности, кроме его неверия в меня?

Но здесь на желтом фоне плыл символ Большего, чем боги; огромное черное тело было погружено в пузырящийся океан желтого пространства; щупальца тянулись, как чудовищные лучи черной звезды, а ужасные глаза были устремлены на храм; как всегда, они видели все и не видели ничего. Символ не изменился. Прилив сознательной темной силы в моем мозгу, на мгновение остановленный, возобновил свой поток.

Я увидел между собой и экраном полукруг женщин. Молодые, едва вышедшие из девичества, но уже расцветшие. Я насчитал их двенадцать, все стояли в мелких углублениях — чашах жертвоприношения, золотые цепи вокруг талии. На белые плечи, на молодые груди падали вуали их рыжих волос, и через эти вуали они смотрели на меня голубыми глазами, в которых застыл ужас. И хотя они не могли скрыть этот ужас от меня, стоящего рядом с ними, они скрывали его от тех, кто смотрел на них из амфитеатра. В своих чашах они стояли прямо, гордо, вызывающе. Ай, они храбры, эти женщины Карака! Я почувствовал странную жалость к ним, какое-то прежнее негодование.

В центре полукруга женщин виднелось тринадцатое кольцо на прочной золотой цепи, свисавшей с потолка храма. Оно было пусто, зажимы тяжелого пояса открыты…

Тринадцатое кольцо! Кольцо Воинского Жертвоприношения! Открыто… для меня!

Я взглянул на верховного жреца. Он стоял рядом с младшими жрецами, присевшими у своих барабанов. Взгляд его был устремлен ко мне. На краю платформы, у наковальни Тубалки стоял Тибур с большим молотом в руках, на его лице выражение того же злорадства, что и у Йодина. Ведьму я не видел.

Верховный жрец выступил вперед. Он заговорил в темной обширности храма, обращаясь к собравшимся дворянам.

— Вот стоит тот, кто пришел к нам, называя себя Двайану. Если он Двайану, тогда Больший, чем боги, могучий Калкру услышит его молитву и примет жертвы. Но если Калкру будет глух к нему — тогда он лжец и мошенник. А ко мне Калкру не будет глух, я служу ему верой и правдой. И лжец и мошенник займет место Воинского Жертвоприношения, чтобы Калкру мог его наказать по достоинству. Вы слышите меня? Справедливо ли это? Отвечайте!

Из глубины храма послышались голоса:

— Мы слышим! Это справедливо!

Верховный жрец повернулся ко мне, как бы собираясь заговорить. Но если таково и было его намерение, он передумал. Трижды поднимал он свой жезл с золотыми колокольчиками, потрясая им. Трижды Тибур поднимал молот и ударял по наковальне Тубалки.

Из глубины храма донеслась древняя песнь, древняя мольба, которой Калкру научил наших предков, когда избрал их из всех людей земли века и века назад. Я слушал ее как колыбельную. Глаза Тибура не отрывались от меня, рука его лежала на рукояти молота, он готов был метнуть молот, если я побегу; Йодин также не отрывал от меня взгляда.

Пение кончилось.

Я быстро поднял руку в древнем знаке и проделал с кольцом то, чего требовал древний ритуал, — и по храму пронесся первый ледяной вздох — предвестник пришествия Калкру!

Хай! Лица Тибура и Йодина, когда они ощутили этот холод! Посмейся теперь, Тибур! Хай! Теперь они не могут остановить меня! Даже Кузнец не осмелится метнуть молот или поднять руку, высвобождая тучу стрел! Даже Йодин не посмеет остановить меня…

Я забыл обо всем. Забыл Йодина и Тибура. Забыл, как всегда забывал, о жертвах в темном возбуждении ритуала.

Желтый камень задрожал, по нему метнулись молнии. Он превратился в воздух. Исчез.

На его месте дергались черные щупальца, нависало черное тело, уходя в немыслимую даль, — Калкру!

Быстрее, громче забили барабаны.

Черные щупальца двинулись вперед. Женщины не видели их. Они смотрели на меня… как будто… как будто во мне видели надежду, освещавшую их отчаяние! Во мне… вызвавшем их уничтожителя…

Щупальца коснулись их. Я видел, как погасла и умерла надежда. Щупальца обернулись вокруг их плеч. Скользнули по грудям. Обняли их. Спустились по бедрам и коснулись ног. Барабаны забили стремительное крещендо кульминации жертвоприношения.

Резкий крик женщин заглушил барабаны. Их белые тела превратились в серый туман. Стали тенями. Исчезли… исчезли еще раньше, чем замер звук их крика. Золотые пояса со звоном упали на скалу…

Но что это? Ритуал завершен. Жертва принята. Но Калкру не ушел!

Безжизненный холод вползал в меня, поднимался во мне… Щупальце, раскачиваясь, двинулось вперед. Медленно, медленно оно миновало воинское кольцо… приблизилось… еще ближе…

Оно тянулось ко мне!

Я услышал напевный голос. Произносивший слова, более древние, чем я когда-либо слышал. Слова? Это вовсе не слова! Это звуки, чьи корни уходят далеко в прошлое, задолго до первого дыхания человека.

Йодин — это Йодин говорит на языке, который, может быть, был языком самого Калкру еще до того, как появилась жизнь.

Он вел ко мне Калкру! Посылал меня по той же дороге, по которой ушли жертвы.

Я кинулся на Йодина. Схватил его в руки и развернул между собой и ищущим щупальцем. Поднял его, как куклу, и бросил Калкру. Он пролетел сквозь щупальце, как сквозь облако. Ударился о цепи воинского кольца. Упал на золотой пояс.

Я слышал собственный голос, произносящий те же нечеловеческие звуки. Я не знал тогда их значения, не знаю его и сейчас и не знаю, откуда они пришли ко мне…

Но я знаю, что эти звуки никогда не предназначались для горла и губ людей.

Но Калкру услышал… и послушался! Он заколебался. Глаза его непостижимо смотрели на меня — смотрели как сквозь меня.

И тут щупальце двинулось назад. Оно обняло Йодина. Тонкий крик — и Йодин исчез!

Живой Калкру исчез. Яркий свет, пузырчатый океан — черная фигура неподвижно повисла в нем.

Я услышал звон — кольцо Йодина покатилось по краю чаши. Я прыгнул вперед и схватил его.

Тибур застыл с молотом в руке возле наковальни. Я выхватил у него из руки молот, толкнув его при этом так, что он покатился по полу.

Поднял молот и сокрушил им кольцо Йодина на наковальне!

В храме послышался громовой крик.

— Двайану!

Глава 18. ВОЛКИ ЛЮР

Я ехал по лесу с ведьмой. Белый сокол сидел на ее перчатке и зло смотрел на меня немигающими золотыми глазами. Он не любил меня, сокол Люр. За нами ехали два десятка женщин. Десять избранных, наиболее преданных мне прикрывали мою спину. Они ехали близко. Так было в старину. Я любил, чтобы спина у меня была защищена. Это мое уязвимое место, как с врагами, так и с друзьями.

Оружейники изготовили для меня легкую кольчугу. Я надел ее. На Люр и ее женщинах тоже кольчуги; все, как и я, вооружены двумя мечами, длинным кинжалом и метательным молотом. Мы ехали на разведку к Сирку.

Пять дней я сидел на троне верховного жреца рядом с Люр и Тибуром, управляя Караком. Люр пришла ко мне — раскаивающаяся в своей особой, гордой манере. Тибур, все высокомерие и вся наглость которого испарились, преклонил колено, предлагая мне союз и заявляя, что его сомнения были всего лишь естественным проявлением. Я принял его предложение — с ограничениями. Рано или поздно я должен буду убить Тибура — даже если бы не пообещал Люр это сделать. Но зачем его убивать, пока он не потерял свою полезность? Он обоюдоострое оружие? Что ж, если я порежусь, обращаясь с ним, это будет только моя вина. Лучше изогнутый острый нож, чем прямой, но тупой.

Что касается Люр — она сладкая женщина и хитрая. Но она не имеет особого значения. Во мне разливалась какая-то вялость, когда я ехал по ароматному лесу.

Я получил в Караке достаточно почестей, чтобы утолить свою уязвленную гордость. Для солдат я стал идолом. Я ехал по улицам под крики народа, и матери поднимали детей, чтобы те увидели меня. Но многие молчали, когда я проезжал, отворачивали головы или смотрели на меня искоса, и в их взглядах виднелись ненависть и страх.

Дару, солдата со смелым взглядом, которая предупредила меня о Тибуре, и Нарал, нарядную девушку, давшую мне свой ящичек, я взял к себе и сделал офицерами своей личной стражи. Они были преданы мне и забавны. Только сегодня утром я говорил с Дарой, расспрашивая ее о тех, кто смотрит на меня искоса.

— Тебе нужен прямой ответ, господин?

— Как всегда, Дара.

Она ответила прямо:

— Это те, кто ждал Освободителя. Того, кто разорвет цепи. Откроет двери. Принесет свободу. Они говорят, что Двайану всего лишь другой мясник Калкру. Не хуже, может быть. Но, несомненно, не лучше.

Я вспомнил выражение странной надежды, которое видел в глазах жертв. Они тоже надеялись на меня как на Освободителя, а вместо этого…

— А что ты думаешь, Дара?

— То же, что и ты, господин, — ответила она. — Но мое сердце не разобьется, если золотые цепи будут разорваны.

Я думал об этом во время поездки; рядом ехала Люр, и ее сокол смотрел на меня немигающим ненавидящим взглядом. Что такое Калкру? Очень часто давным-давно я задумывался над этим. Может ли безграничность приходить по вызову носящего кольцо? Моя империя широко раскинулась под солнцем, луной и звездами. Однако она всего лишь пылинка в солнечном луче сравнительно с империей Духа Пустоты. Неужели такое гигантское содержимое может уменьшиться до размеров пылинки?

Ай! Но ведь нет сомнений, что Враг Жизни существует! Но он ли — Враг Жизни — приходит по вызову обладателя кольца? А если не он, стоит ли темное поклонение его цены?

Завыл волк. Ведьма откинула назад голову и ответила. Сокол расправил крылья с криком. Мы выехали из леса на открытую поляну, поросшую мхом Люр остановилась и снова издала волчий вой.

Неожиданно нас окружило кольцо волков. Белые волки, чьи зеленые глаза были устремлены на Люр. Красные языки высунуты, сверкают клыки. Топот лап, и так же неожиданно кольцо удвоилось, и другие волки продолжали выскальзывать из чащи, образуя третье, четвертое кольцо, пока нас не окружил широкий белый пояс, испещренный красными искрами волчьих языков и зелеными изумрудами волчьих глаз..

Моя лошадь задрожала, я ощутил запах ее пота.

Люр сжала коленями бока своей лошади и проехала вперед. Медленно объехала она изнутри белый волчий круг. Подняла руку, что-то сказала. Встал большой волк и подошел к ней. Как собака, он положил морду ей на седло. Она нагнулась схватила его челюсть. Что-то зашептала ему. Волк, казалось, слушал. Потом скользнул обратно в круг и сел, глядя на нее. Я рассмеялся.

— Ты женщина или волчица, Люр?

Она ответила:

— У меня тоже есть последователи, Двайану. Этих тебе не удастся перетянуть на свою сторону.

Что-то в ее тоне заставило меня пристальнее взглянуть на нее. Впервые за все время она проявила возмущение или, по крайней мере, досаду из-за моей популярности. Она не смотрела на меня.

Большой волк поднял голову и завыл. Круг разорвался. Волки разбежались, мягко запрыгали перед нами, рассеялись, как разведчики. И растаяли в зеленых тенях.

Лес поредел. Высокие папоротники заняли место деревьев. Я услышал странное шипение. Постоянно становилось теплее, воздух заполнился влагой, над папоротниками повисли клочья тумана. Я не видел никаких следов, но Люр ехала уверенно, будто по хорошо обозначенной дороге.

Наконец мы въехали в густую заросль папоротников. Тут Люр спрыгнула с лошади.

— Отсюда мы пойдем пешком, Двайану Осталось немного.

Я последовал за ней. Наши солдаты выстроились, но не спешились. Мы с ведьмой прошли в зарослях два десятка шагов. Впереди крался большой волк Люр раздвинула листья. Передо мной лежал Сирк.

Справа возвышалась перпендикулярно скала, влажно блестевшая. На ней почти не было зелени, только кое-где небольшие папоротники цеплялись за ненадежную опору. Слева, примерно на расстоянии в четыре полета стрелы, аналогичная скала, расплывавшаяся в дымке. Между ними ровная площадка черного камня. Ее гладкое ровное основание обрывалось в ров, шириной в два сильных броска копья. Площадка изгибалась наружу, и от одной скалы до другой тянулась непрерывная крепостная стена.

Ай! Что за ров! Из правой скалы извергался поток Он свистел и пузырился, а пар из него покрывал всю поверхность скалы, как зеленая вуаль, и падал на нас теплыми брызгами. Он стремительно проносился у основания крепостной стены, и струи пара вздымались с его поверхности, и огромные пузыри образовывались и лопались, разбрасывая обжигающие брызги.

Сама крепость невысока. Приземиста и прочно построена. Стена прерывается лишь узкими бойницами ближе к верху. Вдоль верха стены идет парапет. За ним виднелись блестящие острия копий и головы стражников. Только в одном месте находилось нечто похожее на башни. Они располагались ближе к центру, где кипящий ров сужался. На противоположном краю рва виднелся пирс подъемного моста. Сам мост узким языком высовывался между башнями.

За крепостью вверх вздымались утесы. Но не от самой крепости. Между ними и ею была щель, примерно в треть длины передней площадки. Перед нами, по нашей стороне кипящего рва, склон был расчищен и от деревьев, и от папоротников. Укрыться негде.

Они хорошо выбрали место, эти преступники из Сирка. Осаждающие не смогут преодолеть ров с его кипящей водой и пузырями, вздымающимися из расположенных на дне гейзеров. Ни камни, ни деревья не перегородят его, чтобы образовать мост. С этой стороны Сирк не взять. Это ясно. Но ведь не только отсюда можно подойти к Сирку.

Люр, следя за моим взглядом, прочла мои мысли.

— Сам Сирк находится за этими воротами. — Она указала на проход между скалами. — Там долина, в которой расположен город, поля, стада. Но пройти туда можно только через эти ворота.

Я кивнул с отсутствующим видом. Я рассматривал скалу за крепостью. И видел, что ее поверхность, в отличие от утесов, в чьих объятиях лежала площадка, не такая ровная. На ней виднелись осыпи, упавшие обломки образовали грубые террасы. Если попытаться незаметно добраться до этих террас…

— Можно ли подобраться ближе к скале, из которой исходит поток, Люр?

Она схватила меня за руку, глаза ее сверкнули.

— Что ты увидел, Двайану?

— Еще не знаю, ведьма. Может, ничего. Можно подойти ближе?

— Идем.

Мы скользнули сквозь папоротники, обогнули их, рядом скользил, насторожив уши, волк. Воздух становился теплее, от пара стало трудно дышать. Свист громче. Мы пробирались сквозь папоротники, насквозь мокрые. Еще один шаг, и прямо подо мной кипящий поток. Теперь я видел, что он исходит не из самой скалы. Он вырывался из площадки перед ней, от его жара и испарений кружилась голова. Я оторвал кусок рубашки и закрыл рот и нос. Фут за футом я изучал скалу над потоком. Долго изучал ее, наконец обернулся.

— Можно возвращаться, Люр.

Она снова спросила:

— Что ты увидел, Двайану?

То, что я увидел, могло означать конец Сирка, но я не сказал Люр об этом. Мысль еще не сформировалась полностью. Не в моих обычаях говорить о наполовину составленных планах. Это слишком опасно. Почка нежнее цветка, нужно дать ей распуститься, уберечь от нетерпеливых рук и предательского или даже осуществленного с лучшими намерениями вмешательства. Продумайте план до конца, испытайте его, тогда вы сможете сознательно обдумывать любые изменения. К тому же я никогда не любил советов: слишком много булыжников, брошенных в источник, замутняют его. Именно поэтому я был Двайану. Я сказал Люр:

— Не знаю. У меня появилась мысль. Но я должен обдумать ее.

Она гневно ответила.

— Я не глупа. Я знаю войну — как знаю любовь. Я могла бы помочь тебе.

Я нетерпеливо отозвался:

— Пока не нужно. Когда план будет готов, я тебе сообщу.

Она молчала, пока мы не добрались до ожидавших женщин. Потом повернулась ко мне. Голос ее звучал тихо, очень сладко.

— Ты мне не скажешь? Разве мы не ровня, Двайану?

— Нет, — ответил я и оставил ее решать, был ли это ответ на второй вопрос или сразу на оба.

Она села верхом, и мы поехали назад через лес.

Я размышлял, обдумывал увиденное и что оно может означать, когда снова послышался волчий вой. Это был непрерывный звук Призыв. Ведьма подняла голову, прислушалась, бросила лошадь вперед. Я поскакал за ней. Белый сокол забил крыльями и с криком взмыл в небо.

Мы вылетели из леса на покрытый цветами луг. На нем стоял маленький человек. Волки кольцом окружили его. Увидев Люр, они замолчали, сели. Люр сдержала лошадь и медленно подъехала к ним. Я посмотрел ей в лицо, оно было жестко и неподвижно.

Я взглянул на маленького человека. Действительно маленький, едва мне по колено, но превосходно сложенный. Маленький золотистый человек с волосами, падающими до ног. Один из рррллия — я рассматривал изображения их на коврах, но живого видел в первый раз. А может, нет? У меня было смутное впечатление, что я раньше был знаком с ними лучше, чем по вышивке на ковре.

Белый сокол кружил над его головой, падал вниз, рвал его когтями и клювом. Маленький человек одной рукой защищал глаза, другой пытался отогнать птицу. Ведьма резко крикнула. Сокол подлетел к ней, и маленький человек опустил руки. Его взгляд упал на меня. Он что-то крикнул мне, протянул ко мне руки, как ребенок.

В его крике и жесте была мольба. Надежда и какая-то уверенность. Как будто испуганный ребенок увидел взрослого, которого знает и которому верит. В его взгляде я увидел ту же надежду, которая на моих глазах умирала в жертвах Калкру. Что ж, я не стану смотреть, как она умрет в глазах этого маленького человека.

Я бросил свою лошадь вперед, мимо Люр, и перескочил через волчье кольцо. Наклонившись в седле, я подхватил маленького человека на руки. Он прижался ко мне, издавая странные звуки.

Я оглянулся на Люр. Она остановила лошадь за пределами волчьего кольца. Крикнула:

— Принеси его мне!

Маленький человек вцепился в меня и разразился потоком певучих звуков. Очевидно, он понимал слова Люр, и также очевидно, просил меня не отдавать его ведьме.

Я рассмеялся и покачал головой. В глазах Люр сверкнула быстрая, несдерживаемая ярость. Пусть сердится! Маленький человек не пострадает! Я сжал бока лошади и перескочил через противоположную сторону волчьего кольца. Увидел невдалеке блеск реки и направил коня туда.

Ведьма испустила короткий резкий крик. Над моей головой забили крылья, я ощутил движение воздуха. Поднял руку. Рука ударила сокола, и он закричал от боли и гнева. Маленький человек прижался ко мне еще теснее.

Мелькнуло белое тело, вцепилось в луку седла, на меня смотрели зеленые глаза, из красного рта капала слюна. Я быстро оглянулся. За мной устремилась вся стая, а за ней Люр. Волк снова прыгнул. Но к этому времени я уже извлек меч. И перерезал им волчье горло. Прыгнул второй, оторвал кусок одежды. Я одной рукой высоко поднял маленького человека, другой ударил.

Теперь река была совсем близко. Я уже на ее берегу. Я высоко поднял маленького человека обеими руками и бросил его далеко в воду.

Повернулся, держа в обеих руках мечи, чтобы встретить нападение волчьей стаи.

Услышал еще один крик Люр. Волки остановились на бегу так неожиданно, что передний заскользил и перевернулся. Я посмотрел на реку. Далеко виднелась голова маленького человека, длинные волосы плыли за ним; он направлялся к противоположному берегу.

Люр подъехала ко мне. Лицо у нее было бледно, глаза жестки, как два голубых камня. Сдавленным голосом она спросила.

— Почему ты спас его?

Я серьезно задумался. Потом ответил:

— Потому что не хочу видеть дважды, как умирает надежда в глазах, надеявшихся на меня.

Она смотрела на меня; гнев ее не ослабевал.

— Ты сломал крыло моего сокола, Двайану.

— А что ты больше любишь, ведьма, его крыло или мои глаза?

— Ты убил двух моих волков.

— Два волка — или мое горло, Люр?

Она не ответила. Медленно отъехала к своим женщинам. Но я заметил в ее глазах слезы, прежде чем она отвернулась. Может быть, это слезы гнева, а может, и нет. Но в первый раз я увидел слезы Люр.

Мы доехали до Карака, не обменявшись больше ни словом. Она гладила раненого сокола, а я обдумывал увиденное в Сирке.

Мы не остались в Караке. Я соскучился по тишине и красоте озера Призраков. Сказал об этом Люр. Она равнодушно согласилась, и мы отправились прямо туда и прибыли в сумерках. Вместе с женщинами поужинали в большом зале. Люр отбросила свое дурное настроение. Если она по-прежнему сердилась на меня, то хорошо это скрывала. Мы веселились, я много выпил. Чем больше я пил, тем яснее становился план взятия Сирка. Хороший план. Немного погодя вместе с Люр я направился в ее башню и смотрел оттуда на водопад и манящих туманных призраков. Тут план окончательно оформился.

Затем мой мозг вернулся к Калкру. Я долго раздумывал. Поднял голову и увидел, что Люр внимательно смотрит на меня.

— О чем ты думаешь, Двайану?

— Я думаю о том, что никогда больше не стану вызывать Калкру.

Она медленно и недоверчиво ответила:

— Ты это серьезно?

— Серьезно.

Лицо ее побелело. Она сказала:

— Если Калкру не будет получать жертвы, он уничтожит здесь жизнь. Все станет пустыней, как на родине, когда прекратились жертвоприношения.

Я ответил:

— Неужели? Я больше в это не верю. Да и ты, мне кажется, не веришь, Люр. В старину было много земель, которые не признавали Калкру, там ему не приносили жертвы, но эти земли не превращались в пустыни. И я знаю — хотя и не понимаю откуда, — что есть и сейчас множество земель, где не признают Калкру, но там процветает жизнь. Даже здесь рррллия, малый народ, не признает его. Он ненавидит Калкру, ты сама мне об этом говорила, однако земля на том берегу Нанбу не менее плодородна, чем на этом.

Она сказала:

— Так шептали на нашей родине давно-давно. Потом этот шепот стал громче — и родина превратилась в пустыню.

— Но у этого могли быть иные причины, кроме гнева Калкру, Люр.

— Какие?

— Не знаю. Но ты никогда не видела солнце, луну и звезды. А я видел. И мудрый старик однажды говорил мне, что, кроме солнца и луны, есть и другие солнца, вокруг которых кружатся другие земли, и на них — жизнь. Дух Пустоты, в которой горят эти солнца, должен сильно съеживаться, чтобы в маленьком храме в ничтожном уголке земли проявлять себя перед нами.

Она ответила:

— Калкру — повсюду Калкру. Он в увядшем дереве, в высохшем ручье. Все сердца открыты ему Он касается их — и наступает усталость от жизни, ненависть к жизни, желание вечной смерти. Он касается земли, и на месте цветущего луга появляется безжизненная пустыня. Калкру существует.

Я обдумал это и решил, что она говорит истину. Но в ее рассуждениях был недостаток.

— Я этого не отрицаю, Люр, — ответил я. — Враг Жизни существует. Но то, что является на вызов кольца, — на самом ли деле Калкру?

— А кто же еще? Так нас учили с древности.

— Не знаю, кто еще. Многому учили с древности, что не выдержало проверки. Но я не верю, что тот, кто приходит, — Калкру, Дух Пустоты, Тот-к-Кому-Возвращается-Все-Живое и все прочие его титулы. Не верю и в то, что, если прекратятся жертвоприношения, кончится и жизнь здесь.

Она ответила очень тихо:

— Послушай меня, Двайану. Для меня неважно, что будет с жертвами и жертвоприношениями, и вообще все остальное. Для меня важно лишь одно: я не хочу покидать эту землю и не хочу, чтобы она изменялась. Здесь я была счастлива. Я видела солнце, луну и звезды, видела другую жизнь вон в том моем водопаде. Я не пойду туда. Где я найду такое прекрасное место, как мое озеро Призраков? Если прекратятся жертвоприношения, те, кого удерживает только страх, уйдут. За ними последует все больше и больше. Прежняя жизнь, которую я так люблю, кончится вместе с жертвоприношениями — это несомненно. Если придет опустошение, мы вынуждены будем уйти. А если оно не придет, люди поймут, что все, чему их учили, ложь, и захотят посмотреть, не лучше ли, не счастливее ли жизнь снаружи. Так всегда случалось. Говорю тебе, Двайану, здесь так не случится!

Она ждала ответа. Я молчал.

— Если ты не хочешь вызывать Калкру, почему бы не избрать другого вместо тебя?

Я пристально посмотрел на нее. Так далеко я еще не готов заходить. Отдать кольцо, а вместе с ним и всю власть!

— Есть и другая причина, помимо тех, о которых ты говорил, Двайану. Что это за причина?

Я резко ответил:

— Многие считают, что я просто кормлю Калкру. Убиваю ради него. Мне это не нравится. И я не хочу видеть то, что видел в глазах женщин, которых я скормил ему.

— Вот оно что, — презрительно сказала она. — Сон размягчил тебя, Двайану! Лучше поделись своим планом взятия Сирка, и я его осуществлю. Мне кажется, ты стал слишком мягкосердечен для войны!

Это меня укололо, отбросило угрызения совести. Я вскочил, оттолкнув кресло, поднял руку, собираясь ударить ее. Она смело смотрела на меня, в глазах ни следа страха. Я опустил руку.

— Не настолько мягок, чтобы поддаваться твоей воле, ведьма, — сказал я. — И я не отступаю от договоров. Я дал тебе Йодина. И дам Сирк и все остальное, что пообещал. До того времени отложим вопрос о жертвоприношениях. А когда ты хочешь получить Тибура?

Она положила руки мне на плечи и улыбнулась, глядя мне в глаза. Обняла меня за шею и поцеловала мягкими красными губами.

— Вот теперь, — прошептала она, — ты Двайану! Тот, кого я люблю. Ах, Двайану, если бы ты любил меня так же, как я тебя!

Ну, что касается этого, то я любил ее так, как был способен любить женщину… Подобной ей не было. Я повернул ее и крепко прижал, и прежняя беззаботность, прежняя любовь к жизни проснулись во мне.

— Ты получишь Сирк. И Тибура, когда захочешь.

Она, казалось, задумалась.

— Пока еще нет, — ответила наконец. — Он силен и имеет много приспешников. Он будет полезен при взятии Сирка, Двайану. Не раньше этого…

— Именно так я и думал, — ответил я. — По крайней мере в одном мы согласны.

— Скрепим вином наш мир, — сказала она и позвала служанок.

— Есть еще одно, в чем мы согласны. — Она странно взглянула на меня.

— Что же это?

— Ты сам сказал это, — ответила она, и больше я ничего не смог добиться. Слишком поздно я понял, что она имела в виду, слишком поздно…

Вино было хорошее. Я выпил больше, чем следовало. Но план взятия Сирка становился все отчетливее.

На следующее утро я проснулся поздно. Люр не было. Я спал как одурманенный. Смутно помнилось происшедшее накануне вечером, о чем-то мы с Люр поспорили. Я совсем не думал о Калкру. Спросил Овадру, где Люр. Та ответила, что рано утром пришло сообщение-. сбежали две женщины, предназначенные для очередного жертвоприношения. Люр подумала, что они будут пробираться в Сирк И теперь охотится за ними с волками. Я почувствовал раздражение, оттого что она не разбудила меня и не взяла с собой. Мне хотелось увидеть в действии этих белых зверей. Они похожи на больших собак, с помощью которых мы в земле айжиров отыскивали таких же беглецов.

Я не поехал в Карак Весь день занимался фехтованием, борьбой, плавал в озере Призраков — после того как перестала болеть голова.

К ночи вернулась Люр.

— Поймали их? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Они благополучно добрались до Сирка. Мы успели увидеть, как они прошли по мосту.

Мне показалось, что она слишком равнодушно отнеслась к своей неудаче, но больше я об этом не думал. Ночью она была весела — и очень нежна со мной. Иногда мне казалось, что, кроме нежности, в ее поцелуях есть и другое чувство. Мне казалось, что это чувство — сожаление. Но и над этим я не задумался.

Глава 19. ВЗЯТИЕ СИРКА

Снова я ехал по лесу к Сирку, слева от меня Люр, рядом с ней Тибур. За моей спиной два моих офицера — Дара и Нарал. Вслед за нами Овадра и двенадцать стройных сильных девушек; их прекрасные тела раскрашены зелеными и черными полосами, они обнажены, только на поясе узкая перевязь. Еще дальше восемьдесят дворян, во главе их друг Тибура Рашча. А еще дальше тысяча лучших солдат-женщин Карака.

Мы ехали ночью. Очень важно было добраться до края леса до наступления рассвета. Копыта лошадей завернули в тряпки, чтобы никто не услышал их топот, солдаты продвигались свободным строем, бесшумно. Пять дней прошло с тех пор, как я смотрел на эту крепость.

Пять дней скрытных, тщательных приготовлений. Только ведьма и Кузнец знали, что я задумал. К тому же мы распространили слух, что готовимся к вылазке против рррллия. До начала выступления даже Рашча, как я считал, не знал, что мы направляемся к Сирку. Все было сделано, чтобы сигнал опасности не достиг Сирка: я хорошо знал, что те, против кого мы выступаем, имеют множество друзей в Караке; они есть, вероятно, даже в рядах идущих за нами. Сутью моего плана была внезапность. Отсюда приглушенный топот лошадей. Отсюда ночной марш. Отсюда тишина, когда мы вышли из леса. Тут мы услышали вой волков Люр. Ведьма соскользнула с лошади и исчезла в зеленой тьме.

Мы остановились, ожидая ее возвращения. Все молчали; вой стих; Люр вернулась и села верхом. Как хорошо обученные собаки, волки разбежались перед нами, принюхиваясь к земле, по которой нам предстояло проехать, безжалостные разведчики, которые не пропустят ни одного шпиона, ни одного беглеца из Сирка или в Сирк.

Я хотел ударить раньше, негодовал из-за задержек, не хотел делиться планом с Тибуром. Но Люр сказала, что, если мы хотим, чтобы Тибур был нам полезен при взятии Сирка, ему следует довериться и что он будет менее опасен, чем если его оставить в неведении и подозрительности. Что ж, это справедливо. И Тибур первоклассный боец, у которого много сильных друзей. Поэтому я рассказал ему, что увидел, когда стоял вместе с Люр у кипящего рва Сирка, — кусты папоротника, тянувшиеся почти сплошной линией по поверхности скалы от леса на нашей стороне над кипящими гейзерами и до самого парапета. Я считал, что они растут в трещине или осыпи, которая образует карниз. По этому карнизу могут пробраться хладнокровные опытные скалолазы, при этом их не будет видно из крепости — и тогда они смогут сделать то, что я задумал.

Глаза Тибура сверкнули, он рассмеялся, как не смеялся с моей встречи с Калкру. Он сделал только одно замечание.

— Первое звено в твоей цепи самое слабое, Двайану.

— Верно. Но оно же выковано там, где цепь защиты Сирка слабее всего.

— Тем не менее не хотел бы я быть этим первым звеном.

Несмотря на все недоверие, я испытал к нему теплое чувство за такую откровенность.

— Благодари богов за свой вес, Ударяющий по наковальне, — сказал я ему. — Не могу представить себе, как ты пробираешься по скале в поисках опоры. Придется выбрать других.

Я взглянул на чертеж, который сделал, чтобы прояснить план.

— Мы должны ударить быстро. Сколько потребуется на подготовку, Люр?

Я вовремя поднял голову, чтобы увидеть быстрый взгляд, которым они обменялись. Но хоть и почувствовал подозрение, оно быстро развеялось. Люр тут же ответила:

— Что касается солдат, то мы могли бы выступить сегодня же. Но я не знаю, сколько потребуется, чтобы найти скалолазов. Их придется испытать. На это потребуется время.

— Сколько, Люр? Мы должны действовать быстро.

— Три дня, пять — я, как смогу, потороплюсь. Больше я не могу обещать.

Пришлось согласиться.

И вот, пять ночей спустя мы двигались к Сирку. В лесу было не темно и не светло, странная полутьма, в которой мы сами превратились в тени. Над нами летали светящиеся мотыльки, они освещали нам дорогу. Повсюду дышала жизнь. Но мы несли с собой смерть.

Оружие солдаты укрыли так, чтобы не выдать себя блеском, острия копий затемнили; нигде у нас не было сверкания металла. На одежде солдат — колесо Люки, чтобы не смешивались друзья и враги после того, как мы ворвемся в Сирк. Люр хотела, чтобы был изображен черный Кракен. Я не разрешил.

Мы достигли места, где нужно было оставить лошадей Здесь наши силы молча разделились. Часть под предводительством Тибура и Рашчи направилась через лес и заросли папоротника на противоположный от подъемного моста край площадки.

С нами осталось несколько десятков дворян, Овадра с обнаженными девушками и сотня солдат. У каждого лук и стрелы в хорошо привязанном на спине колчане. У всех короткие боевые топоры, длинные мечи и кинжалы. У всех длинные веревочные лестницы, которые я приказал изготовить; такие же лестницы я использовал давно, когда приходилось брать города. Были и другие лестницы, длинные и гибкие, но деревянные. Я был вооружен только боевым топором и длинным мечом, Люр и дворяне — метательными молотами и мечами.

Мы крались к водопаду, чей свист с каждым шагом становился все громче.

Неожиданно я остановился, привлек к себе Люр.

— Ведьма, можно ли доверять твоим волкам?

— Можно, Двайану.

— Я думаю, что было бы неплохо отвлечь внимание тех, кто стоит на парапете. Если твои волки повоют, попрыгают и подерутся для отвлечения стражи, это могло бы нам помочь.

Она испустила негромкий зов, похожий на вой волчицы. Почти немедленно рядом показалась голова большого волка, того самого, который приветствовал ее во время нашей первой поездки. Его шерсть встала дыбом, когда он посмотрел на меня. Но он не издал ни звука. Ведьма опустилась рядом с ним на колени, взяла в руки его голову, зашептала. Казалось, они перешептываются. Затем, так же неожиданно, как появился, волк исчез. Люр встала, в ее глазах было волчье выражение.

— Стража получит развлечение.

По спине у меня пробежали мурашки: она все-таки настоящая ведьма. Но я ничего не сказал, и мы двинулись дальше. Подошли к тому месту, с которого я изучал скалу. Раздвинули папоротники и посмотрели в сторону крепости.

Вот что мы увидели. Справа от нас, в двадцати шагах, возвышалась крутая стена утеса, которая, продолжаясь над кипящим потоком, образовывала ближний бастион. Укрытие, в котором мы находились, не продолжалось до самой стены. Между нами и рвом было пространство примерно в двенадцать шагов; здесь горячие брызги уничтожили всю растительность. Отсюда стена крепости на расстоянии хорошего броска копья. Стена и парапет касались утеса, но они не были видны сквозь густую завесу пара. Именно это я имел в виду, когда сказал, что наше слабое звено будет сковано там, где наиболее слаба защита Сирка. В этом углу не было ни одного часового. В этом не было необходимости — они считали, что могут положиться на жару и горячие испарения. Можно ли пересечь поток здесь, в самом горячем месте? Можно ли взобраться по гладкой мокрой скале? Во всей крепости это самое неприступное место, необходимости в страже нет — так считали защитники Сирка. Поэтому это идеальное место для нападения.

Я рассматривал его. На протяжении двухсот шагов ни одного часового. Откуда-то из-за стены виднелся отблеск костра. Он отбрасывал движущиеся тени на каменную насыпь у скальных бастионов; это хорошо, потому что, если мы доберемся до этого убежища, мы сами станем похожи на движущиеся тени. Я поманил Овадру и показал на два скальных выступа, которые должны стать целью обнаженных девушек. Выступы располагались вблизи того места, где утес изгибался под парапетом внутрь, и находились примерно на высоте двадцатикратного роста человека от того места, где я стоял. Овадра подозвала девушек и объяснила им задачу. Они кивнули, глаза их устремились к котлу рва, затем к блестящей вертикальной стене. Я увидел, как некоторые из них вздрогнули. Что ж, нельзя их в этом винить, нет!

Мы отползли обратно и отыскали основание утеса. Здесь было достаточно расселин для закрепления лестниц. Мы размотали веревочные лестницы. Деревянные прислонили к скале. Я показал на карниз, который мог бы стать ключом к Сирку, как мог, посоветовал скалолазам, как лучше действовать. Я знал, что карниз не шире ладони. Но выше и ниже его виднелись небольшие расселины, углубления, там можно зацепиться пальцами рук и ног, потому что там росли папоротники.

Хай! Они храбры, эти стройные девушки! Мы прикрепили к их поясам прочные веревки и будем держать их, когда они полезут вверх. Они взглянули на перемазанные лица и тела друг друга и рассмеялись. Первая взобралась по лестнице, как белка, нашла опору для рук и ног и поползла по стене. Через мгновение она исчезла, черные и зеленые полосы на ее теле смешались с тусклой зеленью и чернотой утеса. Медленно, медленно первая веревка заскользила в моих пальцах.

За ней последовала вторая, потом третья… Я держал в руках шесть веревок. Поднимались другие и вступали на опасную тропу, их веревки держала в своих сильных руках женщина-ведьма.

Хай! Какая странная рыбная ловля! Всей своей волей я старался удержать этих девушек-рыб подальше от воды. Медленно — боги, как медленно! — веревки ползли сквозь мои пальцы. И сквозь пальцы ведьмы… медленно… медленно… но все время вперед.

Теперь первая стройная девушка уже над котлом… Я представил себе, как она прижимается к скользкой скале, ее закрывает поднимающийся из котла пар…

Одна из линий ослабла, потом понеслась стремительно, так, что разрезала кожу ладони… снова ослабла… как будто ушла большая рыба… я почувствовал, как веревка оборвалась… Девушка упала! И теперь ее тело растворяется в котле!

Вторая веревка ослабла, натянулась и лопнула… потом третья… Три погибли!

Я прошептал Люр:

— Погибли три!

— И две! — ответила она. Я увидел, что глаза ее закрыты, но руки, державшие веревки, не дрожали.

Пять стройных девушек! Осталось семь! Люка, поверни свое колесо!

Оставшиеся веревки медленно, со многими остановками продолжали скользить вперед. Четвертая девушка, должно быть, уже миновала ров… она уже перебралась через парапет… она уже укрылась в скалах… сердце билось в горле, я задыхался…

Боги — шестая упала!

— Еще одна! — простонал я, обращаясь к Люр.

— И еще одна! — прошептала она и отбросила одну веревку.

Осталось пять… только пять… Люка, храм тебе в Караке — все тебе, милостивая богиня!

Что это? Рывок веревки, дважды повторенный. Сигнал! Одна пересекла пропасть! Честь и богатство тебе, стройная девушка!..

— Погибли все, кроме одной, Двайану! — прошептала ведьма.

Я снова застонал и посмотрел на нее…

Снова двойной рывок — моя пятая веревка!

Еще одна в безопасности!

— Моя последняя добралась! — шепот Люр.

Три в безопасности! Три прячутся среди скал. Рыбная ловля закончилась. Сирк украл три четверти моих приманок.

Но теперь Сирк на крючке!

Слабость, подобной которой я не знал, расплавила мои кости и мышцы. Лицо Люр белее мела, под глазами черные пятна.

Теперь наша очередь. У упавших стройных девушек скоро может появиться компания.

Я взял веревку у Люр. Дернул. Почувствовал ответный сигнал.

Мы привязали к тонким веревкам более прочные. Когда их подтянули, к их концам мы привязали еще более прочные.

Они поползли прочь от нас… прочь… прочь…

А теперь лестницы — наш мост.

Легкие, но прочные лестницы. Такими их научились сплетать много-много лет назад. На их концах крюки; зацепившись за что-нибудь, они отцепляются с большим трудом.

Мы прикрепили к веревкам концы лестниц. Лестницы поползли от нас через папоротники… в горячее дыхание котла… через него…

Невидимые в этом испарении… невидимые в зеленом сумраке… они ползли все вперед и вперед…

Они в руках трех девушек! Те закрепляют их концы. Под моими руками лестницы натянулись и застыли. Мы закрепили свои концы.

Дорога на Сирк открыта!

Я обернулся к ведьме. Она стояла, глядя куда-то вдаль. В глазах ее горел зеленый волчий огонь. И неожиданно сквозь шипение водопада я расслышал вой ее волков — где-то далеко-далеко.

Она расслабилась, опустила голову, улыбнулась мне…

— Да, я умею разговаривать с волками, Двайану!

Я подошел к лестнице, потянул. Держится прочно.

— Я первый, Люр. Пусть ждут, пока я не доберусь. Затем вы, Дара и Нарал, подниметесь, чтобы защищать мне спину.

Глаза Люр сверкнули.

— Вслед за тобой пойду я. Твои офицеры вслед за мной.

Я обдумал ее слова. Ладно, пусть будет так.

— Как хочешь, Люр. Но не двигайся, пока я не переберусь. Потом пусть Овадра посылает солдат. Овадра, не более десяти одновременно могут находиться на лестнице. Пусть закроют тканью рты и носы. Считай до тридцати — медленно, — прежде чем пустить следующую. Прикрепи мне на спину топор и меч, Люр. Пусть все так же закрепят оружие. Смотрите, как я пользуюсь руками и ногами.

Я вцепился в лестницу, широко расставив руки и ноги. Начал подниматься. Как паук. Медленно, чтобы они научились. Лестница раскачивалась, но слегка; угол подъема удобен для меня.

Вот я над папоротниками. Вот уже на краю потока. Над потоком. Пар завивался вокруг меня. Скрыл меня. Горячее дыхание гейзера высушило пар. Я ничего не видел, кроме перекладины лестницы прямо перед собой…

Слава Люке за это! Если все вокруг меня скрыто, значит, сам я скрыт от окружающих.

Я перебрался через поток. Миновал утес. Теперь я над парапетом. Я спрыгнул с лестницы меж скал — незамеченным. Дернул лестницу. Почувствовал ответный рывок Лестница отяжелела… еще больше… еще…

Я отвязал топор и меч…

— Двайану…

Я обернулся. Это три девушки. Я начал восхвалять их… сдерживая смех. Черная и зеленая краска из-за пара растеклась и образовала чудовищные узоры.

— Дворянство вам, девушки! С этого момента! Зеленый и черный — цвета вашего герба! То, что вы сделали этой ночью, станет легендой в Караке.

Я посмотрел в сторону укреплений. Между ними и нами находилась ровная скальная площадка, покрытая песком, не шире половины полета стрелы. Там у костра стояли два десятка солдат. Большая группа виднелась у парапета на сторону моста. Еще солдаты в дальнем конце парапета; все они смотрят на волков.

Башни подъемного моста спускаются прямо к площадке. Правая башня — глухая стена. В левой большие ворота. Они открыты и не охраняются. Возможно, их охрана — солдаты у костра. Между башнями спускается широкая рампа, подход к началу моста.

Кто-то коснулся моей руки. Рядом со мной стояла Люр. Вслед за ней появились два моих офицера. Затем одна за другой — солдаты. Я попросил их подготовить луки, наложить стрелы. Одна за другой они растворялись в зеленой тьме. Укрывались в тени скал.

Десять человек, двадцать… тридцать… как стрела, шипение потока разорвал крик! Лестница задрожала. Изогнулась. Снова отчаянный крик., лестница провисла…

— Двайану, лестница оборвалась… ай, Овадра…

— Тише, Люр. Они могли услышать крик. Лестница не может оборваться…

— Вытащи ее, Двайану… вытащи ее!

Вместе мы вытащили лестницу. Мы тащили ее, как сеть, и быстро. Неожиданно она совсем полегчала… пробежала в наших руках…

Концы ее были обрезаны ножом или ударом топора.

— Предательство! — сказал я.

— Как это возможно… там Овадра…

Я продвинулся в тени скал.

— Дара, расставь солдат. Пусть Нарал расставит их на дальнем конце. Пусть по сигналу начинают стрелять. По три залпа. Первый по тем, у костра. Второй и третий — по тем у парапета, ближе к башне. Затем за мной. Поняла?

— Поняла, господин.

Приказ передали по линии; я слышал, как натягиваются тетивы.

— Нас меньше, чем мне хотелось бы, Люр, но ничего не поделаешь, придется действовать. Нам теперь не выбраться из Сирка, только с помощью мечей.

— Я знаю. Но я думаю об Овадре… — Голос ее задрожал.

— Она в безопасности. Если бы предателей было много, мы услышали бы звуки боя. Больше не нужно разговаривать, Люр. Мы должны действовать быстро. После третьего залпа ударим по воротам.

Я дал сигнал. Лучники встали. Стрелы полетели в стоявших у огня. Мало кто из них остался в живых. Немедленно второй шквал стрел обрушился на стоявших у башни.

Хай! Прекрасно стреляют! Как падают те! Еще раз…

Свист оперенных стрел! Песня луков! Боги, как хорошо жить снова!

Я выскочил из-за скалы, Люр рядом. За нами побежали женщины-солдаты. Мы устремились к воротам башни. Мы были уже на полпути, когда крепость проснулась.

Послышались крики. Заревели трубы, воздух заполнился звоном бронзовых гонгов, поднимавших по тревоге спящий Сирк. Мы бежали дальше. Рядом падали копья, свистели стрелы. Из других ворот в стене выбегали солдаты, бежали нам наперерез.

Мы уже у двери башни подъемного моста… мы уже в башне!

Но не все. Треть упала под ударами копий и стрел. Мы закрыли прочную дверь. Опустили массивные засовы. И вовремя. В дверь застучали молоты обманутой стражи.

Помещение каменное, большое и пустое. Кроме двери, через которую мы вошли, выходов нет. Я понял причину этого: никто в Сирке не думал о возможности нападения изнутри. Высоко бойницы смотрят на ров, под ними платформы для лучников. У одной стены рычаги, приводящие в движение подъемный мост.

Все это я охватил одним быстрым взглядом. Прыгнул к рычагам и начал поворачивать их. Завертелись колеса.

Мост начал опускаться.

Ведьма поднялась на платформу для лучников, выглянула наружу; поднесла к губам рог, послала через прорезь в стене призыв — сигнал Тибуру и его войску.

Стук в дверь прекратился. Начались сильные ритмичные удары. Удары тарана. Крепкое дерево дрожало от них, засовы скрипели. Люр крикнула мне:

— Мост опущен, Двайану! По нему поднимается Тибур. Становится светлее. Начинается рассвет. Ведут лошадей.

Я выругался.

— Люка, пошли ему разум не топать по мосту на лошади!

— Он делает это! Только он и Рашча, и еще с полдюжины других… остальные спешились… Хай! В них стреляют из бойниц… среди них падают копья… Сирк берет свою дань…

Послышался громовой удар в дверь. Дерево раскололось…

Громовой рев. Крики, вопли боя. Удары меча о меч, свист стрел. И над всем этим хохот Тибура.

Таран больше не бил в дверь.

Я отбросил засовы, приготовил топор, приоткрыл дверь и выглянул.

По рампе от моста бежали солдаты Карака.

Я открыл дверь шире. У основания башни и начала моста лежали мертвые защитники крепости.

Я вышел. Солдаты увидели меня.

— Двайану! — прозвенел их крик.

Из крепости слышались удары большого гонга — предупреждение Сирку.

Сирк больше не спал!

Глава 20. «ТСАНТАВУ, ПРОЩАЙ!»

В Сирке слышался шум, похожий на гудение огромного потревоженного улья. Гремели трубы, били барабаны. Удары множества гонгов отвечали тому единственному, который продолжал бить где-то в сердце захваченной крепости. Теперь через мост устремились женщины — солдаты Карака, пока вся площадь не заполнилась ими.

Кузнец повернул свою лошадь, оказался лицом ко мне.

— Боги, Тибур! Хорошо сделано!

— Не было бы сделано, если бы не ты, Двайану! Ты увидел, ты понял, ты сделал. Мы лишь младшие участники.

Что ж, это правда. Но в этот момент Тибур мне почти нравился. Жизнь моей крови! Не игрушка — повести войска по мосту! Кузнец — солдат! Лишь бы был верен мне — и к Калкру ведьму!

— Очисть крепость, Ударяющий по наковальне! Нам не нужны стрелы в спину.

— Будет сделано, Двайану.

Метлой меча и молота, копья и стрелы крепость была очищена.

Гром гонга замер на половине удара.

В плечо мне уперся носом мой жеребец, он мягко подул мне в ухо.

— Ты не забыл мою лошадь! Руку, Тибур!

— Веди нас, Двайану!

Я прыгнул в седло. Высоко поднял боевой топор, развернул жеребца и поскакал к городу. Я летел, как стрела. Тибур слева от меня, женщина-ведьма справа, солдаты за нами.

Через скальный портал мы ворвались в Сирк.

Живая волна встретила нас, чтобы отбросить назад. Взлетали молоты, рубили топоры, пролетали копья и оперенные стрелы. Моя лошадь споткнулась и с криком упала; ее задние ноги были подрублены. Кто-то схватил меня за плечи, поднял. Мне улыбалась женщина-ведьма. Она отрубила руку, тянувшую меня к груде мертвых. Топором и мечом мы расчистили вокруг себя место. Я вскочил на спину серого жеребца, с которого упал дворянин, ощетинившийся стрелами.

Мы ударились о живую волну. Она подалась, завиваясь вокруг нас.

Вперед и вперед! Рубить топором и колоть мечом! Резать, рубить и пробиваться!

Завивавшаяся волна отброшена. Перед нами лежал Сирк.

Я сдержал лошадь. Сирк лежал перед нами — но не приглашал нас!

Город лежал в углублении между крутыми неприступными черными скалами. Край прохода к городу находился выше городских крыш. Дома начинались на расстоянии полета стрелы. Красивый город. Нет ни цитадели, ни форта, ни храмов, ни дворцов. Только каменные дома, около тысячи, с плоскими крышами, расставленные редко, окруженные садами, между ними широкие улицы, усаженные деревьями. Много газонов. За городом возделанные поля и цветущие сады.

И никакой преграды. Путь открыт.

Слишком открыт!

На крышах домов я увидел блеск оружия. Слышался стук топоров, заглушавший рев труб и барабанный бой.

Хай! Они строят на улицах баррикады из деревьев, готовят нам сотни засад, ожидают, что мы прямо устремимся на них.

Расставляют свои сети прямо на виду у Двайану!

Однако они неплохо владеют тактикой. Это лучшая защита. Я не раз встречался с ней в войнах с варварами. Это значит, что нам придется сражаться за каждый шаг, каждый дом превращается в крепость, стрелы летят в нас с каждой крыши и из каждого окна. В Сирке есть предводитель, который сумел за короткое время так организовать сопротивление. Я почувствовал уважение к этому предводителю, кем бы он ни был. Он избрал единственный возможный путь к победе — если только его противник не знает контрмер.

Я их знал. Мне тяжело досталось это знание.

Сколько сможет предводитель продержать защитников в их тысячах крепостей? Как всегда, в этом опасность такого способа защиты. Каков первоначальный импульс жителей города, в который ворвался враг? Обрушиться на врага, выйдя из своих крепостей, как это делают муравьи или пчелы. Не часто находится достаточно сильный вождь, способный удержать их от этого. Если каждый дом Сирка останется связанным с другими, останется активной частью целого, Сирк непобедим. Но если их начнут отсекать один за другим? Изолировать? Отрезать от предводителя?

Хай! Тогда в отчаянии они поползут из всех щелей! Их погонит ярость и отчаяние, вытянет, как на веревках. Они выбегут — убивать и быть убитыми. Утес обрушится — камень за камнем. Печенье будет съедено нападающими — крошка за крошкой.

Я разделил наших солдат и одну часть послал против Сирка небольшими отрядами с приказом разойтись по городу и использовать любые укрытия. Они должны взять любой ценой крайние дома, стрелять в окна и по крышам, взламывать двери. Другие будут нападать на соседние дома, но они не должны далеко отходить друг от друга и не углубляться в город.

Я набрасывал на Сирк сеть и не хотел, чтобы ее ячейки были разорваны.

Уже наступил день.

Солдаты двинулись вперед. Я видел, как вверх и вниз устремляются стрелы, свистя при этом как змеи. Слышал, как стучат топоры о двери.

Клянусь Люкой! Вот на одной крыше появился флаг Карака! Еще один.

Шум в Сирке становился громче, в нем слышались ноты безумия. Хай! Я знал, что они долго не выдержат. И я узнал этот звук. Скоро он станет почти непереносим. Его издают люди в отчаянии!

Хай! Скоро они выскочат…

Тибур бранился рядом со мной. Я взглянул на Люр: она дрожала. Солдаты шумели, они рвались в бой. Я видел их голубые глаза, твердые и холодные, их лица под шлемами — лица не женщин, а юных воинов… тот, кто ждет от них женского милосердия, проснется в холодном поту.

— Клянусь Зардой! Битва кончится прежде, чем мы сможем обнажить лезвие!

Я рассмеялся.

— Терпение, Тибур! Терпение — наше лучшее оружие. И Сирка тоже, если бы они знали это. Пусть они первыми утратят это оружие.

Шум становился громче. В начале улицы появилось с полсотни солдат Карака, они сражались против большего числа защитников Сирка, которых становилось все больше, они выбегали из домов и с перекрестных улиц осажденного города.

Этого момента я и ждал!

Я отдал приказ. Издал воинский клич. Мы двинулись на них. Наши солдаты расступились, пропустили нас и смешались с теми, кто шел за нами. Мы ударили в защитников Сирка. Они отступали, но при этом отчаянно сражались, и многие седла дворян опустели, и многие лошади бегали без всадников, когда мы преодолели первую баррикаду.

Хай! Но как они сражались за торопливо поваленными деревьями — женщины, мужчины и дети, едва способные согнуть лук или поднять меч!

Теперь солдаты Карака начали нападать на них с боков; солдаты Карака стреляли в них с крыш домов, которые они покинули; мы сражались с Сирком, как он планировал сражаться с нами. И те, кто противостоял нам, скоро отступили, побежали, и мы были на баррикаде. Сражаясь, мы добрались до сердца Сирка — большой красивой площади, на которой били фонтаны и цвели цветы. Брызги фонтанов стали алыми, и когда мы уходили с площади, на ней не осталось цветов.

Мы заплатили здесь тяжелую дань. Половина дворян была убита. Копье ударило меня в шлем и чуть не свалило с лошади. Я ехал без шлема, весь в крови, кричал, с меча капала кровь. Нарал и Дара были ранены, но по-прежнему защищали мою спину. Ведьма, Кузнец и его приближенные оставались невредимы.

Послышался топот копыт. На нас устремилась волна всадников. Мы поскакали им навстречу. Мы столкнулись, как две волны. Слились. Смешались. Засверкали мечи. Ударили молоты. Загремели топоры. Хай! Теперь рукопашная — вот это я знаю и люблю больше всего!

Закружился безумный водоворот. Я взглянул направо и увидел, что ведьму отделили от меня. Тибура не было видно. Что ж, они, несомненно, постоят за себя, где бы ни были.

Направо и налево взмахивал я мечом. Передо мной, перед нападавшими на меня, над шлемами солдат Карака, разделявших нас, появилось смуглое лицо… смуглое лицо, с него на меня напряженно смотрели глаза… все время на меня… все время… Рядом с этим человеком другой, стройная фигура… Карие глаза этого устремлены тоже на меня… В них ненависть, а в черных понимание и печаль.

Черные глаза и карие глаза затронули что-то глубоко-глубоко во мне… Они напоминали о чем-то… звали меня… будили что-то спящее.

Я услышал собственный голос, отдававший приказ прекратить схватку; все боевые крики поблизости стихли. Солдаты Сирка и Карака стояли молча, удивленно глядя на меня. Я тронул лошадь, поехал между телами, пристально глядя в черные глаза.

Странно, почему я опустил меч… почему я так стою… почему печаль в этих глазах разрывает мне сердце…

Человек со смуглым лицом произнес два слова:

— Лейф!.. Дегатага!

Дегатага!..

То, что спало, проснулось, устремилось наружу, раскачивая мозг… разрывая его… потрясая каждый нерв…

Я услышал крик — голос ведьмы.

Через кольцо солдат пронеслась лошадь. На ней Рашча, зубы оскалены, холодные глаза глядят в мои. Он поднял руку. В ней сверкнул кинжал и погрузился в спину того, кто назвал меня Дегатага!

Назвал меня…

Боже, я его знаю!

Тсантаву! Джим!

Теперь то, что спало, полностью проснулось… мой мозг принадлежал ему… это я сам… Двайану забыт!

Я бросил лошадь вперед.

Рашча готов был нанести второй удар — всадник с карими глазами размахивал перед ним мечом, а Джим падал, сползал по боку своей лошади.

Я перехватил руку Рашчи прежде, чем он смог ударить снова. Схватил его руку, загнул назад, услышал, как треснула кость. Рашча завыл, как волк.

Молот пролетел рядом с моей головой, промахнувшись на волос. Я увидел, как Тибур возвращает его за ремень.

Я наклонился, вырвал Рашчу из седла. Его здоровая рука схватила меня за горло. Я перехватил эту руку и загнул ее назад. И тоже сломал.

Лошадь моя споткнулась. Одной рукой держа Рашчу за горло, другой сжимая его, я упал на него. Извернулся и бросил его себе на колено. Моя рука переместилась с горла на грудь. Левая нога зажала его.

Быстрый удар сверху вниз — звук как от сломанной хворостины. Ломающий Спины больше ничего не сломает. Его собственная спина сломана.

Я вскочил на ноги. Посмотрел в лицо всадника с карими глазами…

Эвали!..

Я закричал:

— Эвали!

Неожиданно битва вокруг меня разгорелась заново. Эвали повернулась, чтобы отбить нападение. Ее закрыли широкие плечи Тибура… он стащил ее с лошади… в левой руке его что-то сверкнуло… полетело ко мне…

Я бросился в сторону — недостаточно быстро…

Что-то ударило меня по голове. Я опустился на четвереньки, слепой и глухой. Потом услышал смех Тибура, пытался побороть слепоту и головокружение, чувствовал, как кровь струится по лицу…

Прижавшись к земле, раскачиваясь на коленях, слышал, как битва прошумела надо мной и ушла в сторону.

Головокружение прошло. Слепота миновала. Я по-прежнему стоял на четвереньках. Подо мной тело человека… человека, чьи черные глаза смотрели на меня с пониманием… с любовью.

Я почувствовал прикосновение к плечу, с трудом поднял голову. Это Дара.

— Волосок между жизнью и смертью, господин. Выпей это.

Она поднесла к моим губам флакон. Горькая горячая жидкость пробежала по внутренностям, придала устойчивости, силы. Теперь я видел вокруг себя кольцо женщин-солдат, меня охраняли… за ними еще одно кольцо, на лошадях.

— Ты меня слышишь, Лейф? У меня мало времени…

Я наклонился.

— Джим! Джим! О боже, зачем ты пришел сюда? Возьми меч и убей меня!

Он взял меня за руку, сжал ее.

— Не будь дураком, Лейф! Ты не виноват… спаси Эвали!

— Я спасу тебя, Тсантаву, унесу отсюда…

— Заткнись и слушай. Со мной кончено, Лейф, я это знаю. Кинжал пробил кольчугу и погрузился в легкие… Я истекаю кровью… внутри… дьявол, Лейф! Не воспринимай слишком тяжело… Это могло произойти на войне… В любое время… Не твоя вина…

Меня душило рыдание, слезы смешались с кровью на лице.

— Я убил его, Джим, я убил его!

— Я знаю, Лейф… отличная работа… Я видел… я кое-что должен сказать тебе… — Голос его стих.

Я поднес к его губам флакон… это вернуло его к жизни…

— Сейчас… Эвали… тебя ненавидит! Спаси ее… Лейф… что бы она ни сделала. Послушай. Через малый народ из Сирка нам передали сообщение, что ты хочешь тут с нами встретиться. Что ты изображаешь из себя Двайану… Что ты только делаешь вид, что ничего, кроме Двайану, не помнишь… чтобы устранить подозрения и захватить власть… Ты собираешься ускользнуть… прийти в Сирк и повести нас против Карака. Ты хочешь, чтобы я был рядом с тобой… тебе нужна Эвали, чтобы убедить пигмеев…

— Я ничего не посылал тебе, Джим! — простонал я.

— Я знаю — теперь… Но тогда мы поверили… Ты спас Шри от волков и бросил вызов ведьме…

— Джим, сколько времени прошло между спасением Шри и этим лживым посланием?

— Два дня… Но какое это имеет значение? Я рассказал Эвали… что с тобой… снова и снова рассказывал ей твою историю… Она не поняла… но поверила мне… Еще немного, Лейф… я ухожу…

И опять жгучая жидкость оживила его.

— Мы добрались до Сирка… два дня назад… перебрались через реку со Шри и двадцатью пигмеями… было легко… слишком легко… волки не выли, хотя я знал, что они следят за нами… выслеживают нас… и не только они… Мы ждали… потом началось нападение… и я понял, что мы в ловушке… Как вы перебрались через гейзеры?.. Неважно… но… Эвали считает, что ты послал сообщение… что ты… предатель…

Глаза его закрылись. Руки были холодны, холодны.

— Тсантаву, брат, не верь! Тсантаву, вернись, поговори со мной…

Его глаза открылись, я с трудом расслышал…

— Ты не Двайану… Лейф? Не будешь им… никогда?

— Нет, Тсантаву… не покидай меня!

— Наклони… голову… ближе, Лейф… спаси Эвали…

Голос его звучал все слабее.

— Прощай… Дегатага… не вини себя…

Тень прежней сардонической улыбки пробежала по его бледному лицу.

— Ты не выбирал… своих проклятых… предков!.. Не повезло… Нам было хорошо… вместе… Спаси… Эвали…

Из его рта полилась кровь. Джим умер… умер!

Тсантаву больше нет!

Глава 21. ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАРАК

Я склонился к Джиму и поцеловал его в лоб. Встал. Я онемел от горя. Но под немотой кипел мучительный гнев, мучительный ужас. Смертоносный гнев против ведьмы и Кузнеца — ужас перед самим собой, ужас перед… Двайану!

Нужно найти Тибура и ведьму — но сначала нужно сделать кое-что еще. Они и Эвали могут подождать.

— Дара, пусть его поднимут. Отнесите его в один из домов.

Я пошел вслед за солдатами, уносившими тело Джима. Сражение продолжалось, но далеко от нас. А вокруг нас только мертвые. Я решил, что последние очаги сопротивления Сирка находятся в конце долины.

Дара, Нарал, я и с полдюжины солдат прошли в сломанные двери того, что еще вчера было уютным домом. В центре его находился небольшой зал с колоннами. Остальные солдаты остались снаружи, охраняя вход. Я приказал снести в зал стулья, кровати и все, что может гореть, и сложить все это в погребальный костер. Дара сказала:

— Господин, позволь перевязать твои раны.

Я сел и размышлял, пока она омывала рану у меня на голове жгучим вином. Мозг мой по-прежнему странно застыл, но работал четко. Я Лейф Ленгдон. Двайану больше не хозяин моего мозга — и никогда не будет. Но он жив. Он живет как часть меня. Шок от появления Джима растворил Двайану в Лейфе Ленгдоне. Как будто два противоположных течения слились; как будто соединились две капли; как будто сплавились два металла.

Кристально ясно помнил я все, что видел и слышал, и думал с того момента, как был сброшен с моста Нансур. И кристально ясно, болезненно ясно помнил все, что происходило до того. Двайану не умер, нет! Он часть меня, и теперь я несравненно сильнее. Я могу использовать его, его силу, его мудрость — но он не может использовать меня. Я во главе. Я хозяин.

И я думал, сидя здесь, что, если хочу спасти Эвали, если хочу совершить и другой поступок, который обязан совершить, пусть даже придется умереть, внешне я должен оставаться Двайану. В этом моя власть. Нелегко объяснить происшедшее со мной превращение моим солдатам. Они верили в Двайану и следовали за мной как за Двайану. Если даже Эвали, знавшая меня как Лейфа, любившая меня как Лейфа, слышавшая объяснения Джима, — даже если она не смогла понять, как могут понять остальные? Нет, они не должны заметить перемены.

Я ощупал голову. Порез глубокий и длинный; очевидно, только крепкий череп спас меня.

— Дара, кто нанес эту рану?

— Тибур, господин.

— Он пытался убить меня… Почему он не закончил?

— Левая рука Тибура всегда приносила смерть. Он считал, что не может промахнуться. Он увидел, что ты упал, и решил, что ты мертв.

— А смерть прошла на расстоянии волоса. И если бы кто-то не оттолкнул меня… Это была ты, Дара?

— Я, Двайану. Я видела, как он поднял руку, поняла, что последует. Бросилась тебе в ноги, чтобы он меня не видел.

— Ты боишься Тибура?

— Нет, я не хотела, чтобы он знал, что промахнулся.

— Почему?

— Чтобы у тебя было больше возможности убить Тибура, господин. Твоя сила уменьшилась со смертью твоего друга.

Я пристально посмотрел на своего смелого офицера. Что она знает? Выясню позже. Я посмотрел на костер. Он был почти готов.

— А что он метнул, Дара?

Она достала из-за пояса любопытное орудие, подобного которому я никогда не видел. Конец его был заострен, как кинжал с четырьмя острыми, как бритва, ребрами. Металлическая рукоять, круглая, похожая на древко маленького копья. Весило оружие около пяти фунтов. Металл, из которого оно изготовлено, я не узнал: плотнее, тяжелее, чем лучшая сталь. В сущности, это метательный нож. Ни одна кольчуга не выдержала бы удара этого острия, да еще брошенного с силой Кузнеца. Дара взяла его у меня и потянула за короткое древко. Немедленно острые ребра растопырились, как ножи. На конце каждого ребра острая колючка. Дьявольское оружие! Его невозможно извлечь, только вырезать, а если потянешь, высвобождаются эти ребра и еще глубже впиваются в тело. Я взял оружие удары и спрятал его за пояс. Если раньше у меня и были сомнения, как поступить с Тибуром, теперь никаких сомнений не было.

Погребальный костер закончен. Я взял Джима и положил его наверх. Поцеловал его глаза, вложил в мертвую руку меч. Снял висевшие на стенах богатые ковры и накрыл его. Ударил по огниву и поднес огонь к костру. Сухое смолистое дерево быстро занялось. Я смотрел, как пламя и дым сомкнулись над Джимом.

Потом с сухими глазами, но со смертью в сердце вышел из дома.

Сирк пал, и грабеж был в полном разгаре. Повсюду из разграбленных домов поднимался дым. Прошел отряд солдат, подгоняя пленных — около четырех десятков, все женщины и дети, некоторые ранены. Потом я понял, что те, кого я принял за детей, на самом деле золотые пигмеи. Увидев меня, солдаты остановились, изумленно застыли.

Неожиданно один из них крикнул: «Двайану! Двайану жив!». Все подняли мечи в приветствии, послышался крик. — «Двайану!».

Я подозвал командира.

— Вы считали, что Двайану умер?

— Так нам сказали, господин.

— А сказали ли, кто меня убил?

Женщина заколебалась.

— Говорят, Тибур… случайно… он метнул оружие в предводителя Сирка, который угрожал тебе… и попал в тебя… и что твое тело унесли защитники Сирка… не знаю…

— Довольно. Иди с пленными в Карак Не мешкай и никому не рассказывай, что встретила меня. Это приказ. Я хочу, чтобы пока меня считали умершим.

Солдаты странно переглянулись, отсалютовали и ушли. Желтые глаза пигмеев, полные ядовитой ненависти, не отрывались от меня, пока не скрылись из виду. Значит, так все им представили! Хай! Они меня боятся, иначе бы не стали рассказывать о случайной смерти. Я неожиданно принял решение. Нет смысла отыскивать Тибура в Сирке. Меня увидят, и Тибур и ведьма узнают, что я жив. Они должны прийти ко мне, ни о чем не подозревая. Из Сирка ведет только один выход — через мост. Здесь я буду ждать их. Я повернулся к Даре.

— Мы идем к мосту, но не по этой дороге. Пойдем боковыми тропами, пока не доберемся до утесов.

Они повернули лошадей, и я впервые осознал, что весь мой маленький отряд — всадники. Это моя стража, многие из них были пешими, но теперь все на лошадях, а на многих седлах — цвета дворян, сопровождавших меня, Тибура и ведьму в походе на Сирк. Нарал, видя мое замешательство и поняв его причину, сказала, как всегда, вызывающе:

— Это наиболее преданные, Двайану. Лошади были свободны, а некоторых мы сделали такими. Сторонники Тибура — не допускай больше ошибок в их оценке.

Я ничего не отвечал, пока мы не отъехали от горящего дома и не углубились в боковую улицу Потом попросил.

— Дара, Нарал, отъедем на минуту.

Когда мы отъехали от остальных, я сказал:

— Я вам обязан жизнью, особенно тебе, Дара. Все, что могу вам дать, ваше. А от вас прошу только одного — правды.

— Двайану, ты ее услышишь.

— Почему Тибур захотел убить меня?

Нарал сухо ответила:

— Не только Кузнец хотел тебя убить, Двайану.

— Кто еще, Нарал?

— Люр… и большинство дворян.

— Но почему? Разве я не взял для них Сирк?

— Ты стал слишком силен, Двайану. Люр и Тибур никогда не согласятся на второе место… или третье… или ни на какое вообще.

— Но у них была возможность и раньше.

— Но тогда ты бы не взял для них Сирк, — сказала Дара.

Нарал негодующе заявила:

— Двайану, ты играешь с нами. Ты знаешь, как и мы… лучше нас… их мотивы. Ты пришел сюда с другом, которого мы оставили на погребальном костре. Все это знают. И если должен был умереть ты, то и он тоже. Он не должен был жить, не должен был уйти и, может, вернуться с другими сюда… потому что я знаю, да и другие тоже, что жизнь существует не только здесь… что Калкру не принадлежит верховная власть над миром, как говорят нам дворяне. И вот в Сирке ты и твой друг. И не только вы, но и смуглая девушка. А ее пленение или смерть могли подорвать дух малого народа и привести его под владычество Карака. Вы все втроем — вместе! Двайану, именно тут они и должны были ударить. И Люр и Тибур так и сделали: убили твоего друга, думают, что убили тебя, и захватили смуглую девушку.

— А если я убью Тибура, Нарал?

— Тогда начнется война. И ты должен хорошо охранять себя, потому что большинство дворян тебя ненавидит, Двайану. Им сказали, что ты против старых обычаев, что ты хочешь унизить их и поднять народ. Даже собираешься положить конец жертвоприношениям…

Она украдкой взглянула на меня.

— А если это правда?

— Большинство солдат с тобой, Двайану. Если это правда, с тобой будет весь народ. Но у Тибура есть друзья, даже среди солдат. И Люр тоже не сбрасывай со счета.

Она злобно дернула повод лошади.

— Лучше убей и Люр, пока намерен мстить, Двайану.

Я не ответил на это. Мы молча ехали по улице. Всюду мертвецы, взломанные дома. Мы выехали из города и направились по узкой равнине к щели между утесами. На дороге никого не было, поэтому мы въехали в щель незамеченными. Из нее вышли на площадь перед крепостью. Тут было множество солдат — а также пленники. Я ехал в середине своего отряда, пригнувшись к спине лошади. Дара грубо перевязала мою голову. Повязка и шлем скрывали мои светлые волосы. Всюду была сумятица, и я проехал незамеченным. Подъехал прямо ко входу в башню, в которой мы скрывались, когда Карак штурмовал мост. Соскочил с лошади, полуприкрыл дверь. Мои женщины собрались снаружи у двери. Вряд ли им помешают. Я сел в ожидании Тибура.

Ждать было трудно. Лицо Джима над лагерным костром, лицо Джима, улыбающееся мне из траншеи. Лицо Джима над моим, когда я лежал во мху на земле миража… лицо Джима под моим на улице Сирка…

Тсантаву! Ай, Тсантаву! И ты считал, что из леса может прийти только красота!

Эвали? Что мне Эвали в этом аду изо льда и раскаленного гнева?

«Спаси Эвали!» — просил Джим. Что ж, я спасу Эвали! Но, помимо этого, она для меня не больше… чем ведьма… ну, может, немного больше… но сначала нужно свести счет с ведьмой… Пока мне не до Эвали…

Лицо Джима… всегда лицо Джима… плывет передо мной…

Я услышал шепот:

— Двайану, Тибур приближается!

— Люр с ним, Дара?

— Нет… только группа дворян. Он смеется. Везет в седле смуглую девушку.

— Далеко ли он, Дара?

— На расстоянии полета стрелы. Он едет медленно.

— Когда я выеду, сомкнитесь за мной. Схватка будет между мною и Тибуром. Не думаю, чтобы его сопровождающие вмешались. Но если они вмешаются…

Нарал рассмеялась.

— Если они вмешаются, мы вцепимся им в глотки, Двайану. Я бы хотела свести счеты с одним-двумя друзьями Тибура. Просим только об одном: не трать ни слов, ни времени на Тибура. Убей его быстро. Клянусь богами, если он убьет тебя, то нас, всех, кого он захватит, ждет кипящий котел или нож.

— Я убью его, Нарал.

Я медленно открыл большую дверь. Теперь я видел Тибура, его лошадь вступала на конец моста. На луке его седла была Эвали. Тело ее свисает, черно-синие волосы распущены и скрывают лицо, как вуалью. Руки связаны за спиной, их держит Тибур одной рукой. Вокруг и за ним два десятка приближенных — дворяне, большинство из них мужчины. Я заметил, что среди охраны и гарнизона ведьмы мало мужчин, а Кузнец предпочитал их в качестве друзей и личной охраны. Его голова и плечи повернуты к ним, я ясно различал его торжествующий голос и смех. Площадь почти опустела. Интересно, где теперь ведьма.

Тибур приближался.

— Готовы, Дара… Нарал?

— Готовы, господин!

Я распахнул дверь. Поскакал к Тибуру, склонив голову, мое маленькое войско за мной. Прямо перед ним я поднял голову, лицо мое оказалось рядом с его лицом.

Все тело Тибура напряглось, глаза глядели в мои, челюсть отвисла. Я знал, что его сопровождающие в таком же оцепенении. Прежде чем Кузнец смог очнуться от паралича, я выхватил из его рук Эвали и передал ее Даре.

Поднес меч к горлу Тибура. Я не предупреждал его. Не время для рыцарства. Дважды он предательски пытался убить меня. Нужно кончать быстро.

И хоть мой удар был быстр, Кузнец оказался быстрее. Он отпрянул назад, упал с лошади, но приземлился, как кошка, на ноги. Я был на земле прежде, чем он смог поднять свой большой молот. Я снова попытался ударить его по горлу. Он отразил удар молотом. И тут безумный гнев овладел им. Молот со звоном упал на камень. Тибур с воем бросился на меня. Он обхватил меня руками, прижал мои руки к бокам, как живыми стальными лентами. Ногами он пытался свалить меня. Зубы его были оскалены, как у бешеного волка, он пытался добраться зубами до моего горла.

Ребра мои трещали под усиливающейся хваткой Тибура. Легкие работали с напряжением, зрение затуманилось. Я дергался и извивался в попытках освободиться, отодвинуться от горячего рта и ищущих зубов. Вокруг я слышал крики, слышал и смутно видел топчущихся лошадей. Скрюченные пальцы моей левой руки коснулись пояса… нащупали там что-то… что-то похожее на древко копья…

Дьявольское орудие Тибура!

Неожиданно я обвис в объятиях Тибура. Взревел его смех, хриплый от торжества. И на мгновение он разжал руки.

Этой доли секунды мне хватило. Я собрал все силы и вырвался. Прежде чем он смог схватить меня снова, моя рука метнулась за пояс и схватила рукоятку.

Я выхватил оружие и всадил его в горло Тибура, как раз под челюстью. И дернул за рукоять. Открывшиеся острые ребра разрезали артерии и мышцы. Ревущий хохот Тибура сменился отвратительным бульканьем. Руки его ухватились за рукоять, дернули ее… вырвали…

Кровь хлынула из разрубленного горла. Колени Тибура подогнулись, он покачнулся и упал у моих ног… задыхаясь… руки его слабо дергались…

Я стоял, хватая ртом воздух, кровь шумела в ушах.

— Выпей, господин!

Я посмотрел на Дару. Она протягивала мне мех с вином. Я взял его дрожащими руками и отпил. Хорошее вино меня подстегнуло. Неожиданно я отвел мех от губ.

— Смуглая девушка рррллия… Эвали. Она не с тобой.

— Она здесь. Я посадила ее на другую лошадь. Была схватка, господин.

Я посмотрел в лицо Эвали. Она смотрела на меня холодным, непримиримым взглядом.

— Вымой лицо остатками вина, господин. Ты сейчас не подходящее зрелище для нежной девушки.

Я провел рукой по лицу, она стала красной от крови.

— Кровь Тибура, Двайану, слава богам!

Дара подвела мою лошадь. В седле я почувствовал себя лучше. Взглянул на Тибура. Пальцы его еще слабо дергались. Осмотрелся. На краю моста группа лучников Карака. Они подняли в приветствии луки.

— Двайану! Да здравствует Двайану!

Мое войско казалось странно маленьким. Я позвал:

— Нарал!

— Погибла, Двайану. Я говорила, была схватка.

— Кто ее убил?

— Неважно. Я его убила. А остатки эскорта Тибура бежали. Что теперь, господин?

— Подождем Люр.

— Нам ждать недолго: вон она едет.

Послышались звуки рога. Я повернулся и увидел скачущую по площади ведьму. Ее рыжие пряди развевались, меч покраснел, она была почти так же вымазана кровью, как я. С ней ехали несколько ее женщин и половина ее дворян.

Я ждал ее. Она остановила лошадь, осмотрела меня блестящими глазами.

Мне следовало убить ее, как Тибура. Я должен был ненавидеть ее. Но я обнаружил, что не могу ее ненавидеть. Всю ненависть я истратил на Тибура. Нет, я не ненавидел ее.

Она слегка улыбнулась.

— Тебя трудно убить, Желтоволосый!

— Двайану, ведьма.

Она полупрезрительно взглянула на меня.

— Ты больше не Двайану!

— Попробуй в этом убедить солдат, Люр.

— О, я знаю, — сказала она и взглянула на Тибура. — Значит, ты убил Кузнеца. Что ж, по крайней мере, ты все еще мужчина.

— Убил для тебя, Люр, — насмехался я. — Разве я не обещал тебе?

Она не ответила, только спросила, как перед этим Дара:

— А что теперь?

— Подождем, пока не опустошим Сирк. Потом поедем в Карак, ты рядом со мной. Мне не нравится, когда ты у меня за спиной, ведьма.

Она спокойно поговорила со своими женщинами, потом сидела, склонив голову, думая, ни слова не говоря мне.

Я прошептал Даре:

— Можно доверять лучникам?

Она кивнула.

— Попроси их подождать и идти с нами. Пусть оттащат куда-нибудь тело Тибура.

С полчаса шли солдаты, с пленниками, со скотом, лошадьми и другой добычей. Проскакал небольшой отряд дворян. Они остановились, заговорили, но по моему слову и кивку Люр проехали по мосту. Большинство дворян при виде меня казалось встревоженным; солдаты приветствовали меня радостно.

Последний небольшой отряд выехал их расщелины, ведущей в Сирк. Я искал Шри, но его не было, и я решил, что его отвели в Карак с пленными раньше. А может, он убит.

— Идем, — сказал я ведьме. — Пусть твои женщины едут перед нами.

Я подъехал к Эвали, снял ее с седла и посадил перед собой. Она не сопротивлялась, но я почувствовал, как она отстраняется. Я понимал, о чем она думает, она сменила Тибура на другого хозяина, она всего лишь военная добыча. Если бы я не так устал, вероятно, мне было бы больно. Но мой мозг слишком устал, чтобы реагировать на это.

Мы проехали по мосту над вьющимися парами рва. Мы находились на полпути к лесу, когда ведьма откинула голову и послала долгий воющий зов. Из папоротников выскочили белые волки Я приказал лучникам приготовить луки. Люр покачала головой.

— Незачем стрелять в них. Они идут в Сирк. Они заслужили награду.

Белые волки устремились к мосту, пробежали по нему, исчезли.

— Я тоже выполняю свои обещания, — сказала ведьма.

Мы поехали через лес в Карак

Глава 22. ВОРОТА КАЛКРУ

Мы были близко к Караку, когда начали бить барабаны малого народа.

Меня все более охватывала свинцовая усталость. Я старался не уснуть. Какое-то отношение к этому имел удар Тибура, но я испытал и другие удары, к тому же я ничего не ел с утра. Я не в состоянии был думать, тем более планировать, что нужно сделать по прибытии в Карак.

Барабаны малого народа разогнали мою усталость, я пришел в себя. Вначале они ударили, как гром над белой рекой. После этого они забили в медленном, постоянном ритме, полном непримиримой угрозы. Как будто смерть встала у пустых могил и наступила на них, прежде чем подойти ближе к нам.

При первых же звуках Эвали выпрямилась, напряженно слушала каждым нервом. Я сдержал лошадь и заметил, что ведьма тоже остановилась и прислушивается с напряжением, не меньшим, чем у Эвали. Что-то невыразимо тревожное было в этом монотонном бое. Что-то в нем было выходящее за пределы человеческого опыта, нечто более древнее, чем человек Как будто в унисон бились тысячи сердец, единым неизменным ритмом… безжалостным, неумолимым… он захватывал все новые и новые пространства… распространялся, расширялся… и вот они уже бьют повсюду вдоль белой Нанбу.

Я обратился к Люр:

— Я думаю, это последнее мое обещание, ведьма. Я убил Йодина, отдал тебе Сирк, убил Тибура — и вот твоя война с рррллия.

Я не подумал о том, как это прозвучит для Эвали. Она повернулась и бросила на меня долгий презрительный взгляд. А Люр она сказала холодно на ломаном уйгурском:

— Это война. Разве ты не ожидала этого, когда захватила меня? Война, пока мой народ не освободит меня. Лучше обращайтесь со мной осторожнее.

Люр потеряла контроль над собой, вырвался долго сдерживаемый гнев.

— Отлично! Мы сотрем твоих желтых псов с лица земли раз и навсегда. С тебя сдерут кожу или выкупают в котле — или отдадут Калкру. Выиграют твои псы или проиграют, от тебя мало что останется. С тобой поступят, как я захочу.

— Нет, — сказал я, — как я захочу, Люр.

Голубые глаза сверкнули. А карие глаза смотрели на меня все с тем же презрением.

— Дай мне лошадь. Мне не нравится твое прикосновение… Двайану.

— Тем не менее ты поедешь со мной, Эвали.

Мы въехали в Карак. Барабаны били то громко, то тихо. Но все с тем же неизменным безжалостным ритмом. Он поднимался и падал, поднимался и падал. Как смерть, шагающая по пустым могилам — то тяжело, то легко.

На улицах было много народу. Все смотрели на Эвали и перешептывались. Не было ни приветственных криков, ни веселья. Все казались подавленными, испуганными. Я понял, что они так напряженно вслушиваются в бой барабанов, что едва воспринимают нас. Теперь барабаны звучали ближе. Я слышал их звуки прямо с противоположного берега реки. И язык говорящих барабанов покрывал все остальные звуки. Он повторял И повторял:

— Э-ва-ли! Э-ва-ли!

Мы въехали на площадь перед черной крепостью. Тут я остановился.

— Мир, Люр.

Она бросила насмешливый взгляд на Эвали.

— Мир! А зачем тебе теперь мир между нами, Двайану?

Я спокойно ответил:

— Я устал от кровопролития. Среди пленных есть рррллия. Прикажем привести их сюда, чтобы они могли поговорить с Эвали и с нами двумя. Потом часть их отпустим и отправим через Нанбу с посланием, что мы не причиним вреда Эвали. Попросим рррллия прислать наутро посольство для переговоров о постоянном мире. Если договоримся, они смогут забрать с собой Эвали целой и невредимой.

Она, улыбаясь, ответила:

— Значит, Двайану боится карликов?

Я повторил:

— Я устал от кровопролития.

— Боже мой! — вздохнула она. — Я не единожды слышала, как Двайану хвастает, что всегда выполняет обещания, — и поэтому он получил плату авансом. Боже мой, как изменился Двайану!

Она ужалила меня, но я сумел сдержать гнев; я сказал:

— Если ты не согласна, Люр, я сам отдам приказ. Но тогда наш город будет осажден и станет легкой добычей врага.

Она обдумала мои слова.

— Значит, ты не хочешь войны с маленькими желтыми псами? И считаешь, что, если мы вернем им девушку, войны не будет? Тогда зачем ждать? Почему не отправить обратно всех пленников? Отведи их на Нансур, начни переговоры с карликами. Барабанный разговор быстро решит дело — если ты прав. И тогда в эту ночь барабаны не будут нарушать твой сон.

Верно. Но я ощутил в ее словах угрозу. Правда заключалась в том, что я не хотел отправлять Эвали назад. Я знал, что, если она уйдет, у меня никогда не будет шанса оправдаться в ее глазах, сломать ее недоверие, вернуть веру в то, что я Лейф, которого она любит. Если выиграю время, смогу добиться этого. И ведьма тоже знает это.

— Не следует торопиться, Люр, — вежливо сказал я. — Они подумают, что мы их боимся; ведь ты тоже так решила. Для заключения такого договора нужно что-то большее, чем торопливые сообщения барабанов. Нет, задержим девушку как заложника, пока не договоримся об условиях.

Она склонила голову, думая, потом посмотрела на меня ясными глазами и улыбнулась.

— Ты прав, Двайану. Я пошлю за пленниками, как только смою с себя грязь Сирка. Их приведут к тебе. Тем временем я сделаю больше. Я пошлю сообщение карликам на Нансуре, что скоро их товарищи прибудут туда с посланием. Это, по крайней мере, даст нам время. А время нам необходимо — нам обоим.

Я пристально взглянул на нее. Она рассмеялась и пришпорила свою лошадь. Я проехал за ней через ворота на большую огражденную площадь. Она была заполнена солдатами и пленниками. Здесь барабаны звучали громче. Казалось, барабаны, невидимые, бьют в самом городе. Солдаты были явно обеспокоены, пленники возбуждены и вели себя вызывающе.

Пройдя в крепость, я собрал офицеров, не принимавших участия в нападении на Сирк, и приказал усилить охрану стен, выходящих на мост Нансур. Приказал отдать сигнал тревоги, который приведет к нам солдат с внешних постов и окружающих ферм. Приказал усилить охрану городских ворот и передать всем желающим укрыться в городе, что они могут это сделать, но только до наступления сумерек. Оставался час до наступления ночи.

Так что они успеют. Все это я сделал на случай, если наше предложение будет отвергнуто. Если его отвергнут, я не желаю участвовать в кровопролитии в Караке, которое будет сопровождать осаду, пока мне не удастся убедить малый народ в своей доброй воле. Или убедить Эвали, что я стремлюсь к миру.

Сделав все это, я отвел Эвали в свои комнаты — не в помещения верховного жреца с черным осьминогом на стене, а в анфиладу удобных комнат в другой части крепости. Меня сопровождал небольшой отряд, с которым я был в Сирке. Здесь я передал Эвали Даре. Вымылся, переоделся, мои раны промыли и перевязали. Окна мои выходили на реку, и в них раздражающе звучали барабаны. Я приказал принести еды и вина и привести Эвали. Дара привела ее. О ней позаботились, но она отказалась поесть со мной. Она сказала мне:

— Боюсь, мои люди не поверят твоим посланиям, Двайану.

— Поговорим об этом позже, Эвали. А что касается того первого послания, я не посылал его. И Тсантаву, умирая у меня на руках, верил, что я не посылал его.

— Я слышала, как ты сказал Люр, что пообещал ей взять Сирк. Ты не солгал ей, Двайану: Сирк уничтожен. Как я могу тебе поверить?

Я ответил:

— Ты получишь доказательство, что я говорю правду. А теперь, поскольку не хочешь есть со мной, иди с Дарой.

С Дарой ей не будет плохо. Дара солдат, а не лживый предатель, и сражение в Сирке, как и любое другое сражение, часть ее профессии. Эвали ушла с Дарой.

Ел я мало, а выпил много. Вино придало мне бодрости, усталость покинула меня. Я решительно отставил на время печаль о Джиме, думая о том, что предстоит сделать и как сделать это лучше. Послышался стук в дверь, и вошла ведьма.

Ее рыжие волосы были убраны в форме короны, в них сверкали сапфиры. Ни следа сегодняшнего сражения, ни следа усталости. Глаза чистые и ясные, красные губы улыбаются. Голос негромкий и сладкий. Прикосновение к руке вызвало у меня воспоминания, которые я считал ушедшими с Двайану.

Она позвала, и за ней вошли несколько солдат и два десятка пигмеев, несвязанных; при виде меня в их глазах вспыхнула ненависть, но и любопытство тоже. Я спокойно заговорил с ними. Послал за Эвали. Она вошла, и золотые пигмеи бросились к ней, окружили, как толпа детей, щебеча и напевая, гладя ее волосы, касаясь ее рук и ног.

Она рассмеялась, одного за другим назвала их по имени, потом быстро заговорила. Я мало понял из сказанного ею; по потемневшему лицу Люр я догадался, что она вообще ничего не поняла. Я повторил Эвали точно то же, что сказал Люр и что, хотя бы отчасти, она уже знала: она выдала себя, что знает язык уйгуров или, вернее, айжиров лучше, чем признавала это. Потом перевел то, что понял, с языка карликов для Люр.

Договор был заключен быстро. Половина пигмеев должна была немедленно отправиться через Нанбу в гарнизон на том конце моста. При помощи барабанов оттуда наше послание перешлют в крепость малого народа. Если условия будут приняты, боевые барабаны немедленно замолчат. Я сказал Эвали:

— Когда они будут передавать сообщение, пусть добавят, что от них не потребуется ничего, кроме того, что было в прежнем договоре. И что смерть больше не будет ожидать тех, кто пересечет реку.

Ведьма сказала:

— Что это значит, Двайану?

— Сирка теперь нет и нет необходимости в наказании, Люр. Пусть собирают травы и металлы, где хотят; вот и все.

— Ты задумал что-то еще… — Глаза ее сузились.

— Они меня понимают, Эвали, но повтори им это сама.

Пигмеи защебетали друг с другом; затем десять выступили вперед — они понесут сообщение. Когда они уже собрались уходить, я остановил их.

— Если Шри бежал, пусть придет с посольством. Еще лучше — пусть придет раньше. Пошлите при помощи барабанов сообщение, чтобы он приходил как можно скорее. Я даю ему охранную грамоту. Он останется с Эвали, пока не договоримся обо всем.

Они обсудили мои слова, согласились. Ведьма ничего не сказала. Впервые я заметил, как смягчился обращенный ко мне взгляд Эвали.

Когда пигмеи ушли, Люр позвала кого-то из коридора. Вошла Овадра.

— Овадра!

Мне она нравилась. Хорошо, что она жива. Я пошел к ней с протянутыми руками. Она взяла их.

— Это были два наших солдата, господин. У них сестры в Сирке. Они перерезали лестницу прежде, чем мы смогли остановить их. Они убиты, — сказала она.

Почему они не перерезали ее до того, как кто-нибудь смог последовать за мной?

Прежде чем я заговорил, послышался стук в дверь, и вошел один из моих офицеров.

— Сумерки наступили, господин, и ворота заперты. Все, кто хотел, вошли.

— И много вошло?

— Нет, господин… не более сотни. Остальные отказались.

— Почему?

— Ты приказываешь отвечать, господин?

— Приказываю.

— Они сказали, что они в безопасности вне крепости. Что у них нет причин ссориться с рррллия, что они всего лишь мясо для Калкру.

— Довольно, солдат! — Голос Люр прозвучал резко. — Иди! Уведи с собой рррллия!

Офицер отсалютовал, энергично повернулся и ушел вместе с карликами. Я рассмеялся.

— Солдаты перерезали лестницу из сочувствия защитникам Сирка. Люди меньше боятся врагов Калкру, чем соплеменников, мясников Калкру. Мы правильно поступаем, заключая мир с рррллия, Люр.

Ее лицо вначале побледнело, потом покраснело, она так сжала кулаки, что побелели костяшки пальцев. Улыбнулась, налила себе вина и недрогнувшей рукой подняла кубок.

— Пью за твою мудрость, Двайану!

Сильная личность, эта ведьма! У нее сердце воина. Правда, не хватает женской мягкости. Но неудивительно, что Двайану любил ее — по-своему и настолько, насколько он вообще мог любить женщину.

В комнате повисла тишина, странно подчеркнутая боем барабанов. Не знаю, как долго мы сидели молча. Неожиданно бой барабанов стал слабее.

И затем совсем прекратился. Тишина казалась чем-то нереальным. Я почувствовал, как расслабляются напряженные нервы. От неожиданной тишины заболело в ушах, медленнее забилось сердце.

— Послание получено. Они приняли условия, — сказала Эвали.

Ведьма встала.

— Ты оставишь себе девушку на ночь, Двайану?

— Она будет спать в одной из этих комнат. Ее будут охранять. Никто не сможет пройти к ней, миновав эту мою комнату. — Я со значением посмотрел на нее. — А я сплю некрепко. Так что не бойся, что она сбежит.

— Я рада, что барабаны не потревожат твой сон, Двайану.

Она насмешливо отсалютовала мне и вышла вместе с Овадрой.

Неожиданно на меня снова обрушилась усталость. Я повернулся к Эвали, которая смотрела на меня с выражением сомнения. В ее глазах определенно не было ни презрения, ни отвращения. Что ж, вот я и добился того, чего добивался всеми этими маневрами. Она наедине со мной. И я понял, что после всего, что она видела, после всего, что испытала из-за меня, слова бесполезны. Да и не мог я сказать всего, что хотел. Нет, впереди много времени… может быть, утром, когда я высплюсь… или после того, как сделаю то, что задумал… тогда она поверит…

— Спи спокойно, Эвали. Спи без страха… и поверь, что все, что было неправильно, будет исправлено. Иди с Дарой. Тебя будут хорошо охранять. Никто не сможет пройти к тебе, кроме как через эту комнату, а здесь буду я. Спи и ничего не бойся.

Я позвал Дару, объяснил ей, что нужно делать, и Эвали ушла с ней. У занавеса, закрывавшего вход в соседнюю комнату, она заколебалась, полуобернулась, будто собираясь сказать что-то, но передумала. Вскоре вернулась Дара. Она сказала:

— Она уже спит, Двайану.

— Спи и ты, друг, — ответил я. — И все, кто был сегодня со мной. Я думаю, ночью опасаться нечего. Отбери тех, кому можно полностью доверять. Пусть охраняют коридор и вход в эту комнату. Где ты ее положила?

— Через комнату, Двайану.

— Будет лучше, если ты и остальные будете спать здесь. К вашим услугам с полдесятка комнат. Захватите с собой вина и хлеба побольше.

Она рассмеялась.

— Ты ожидаешь осаду, Двайану?

— Заранее никогда нельзя знать.

— Ты не вполне доверяешь Люр, господин?

— Я совсем ей не доверяю, Дара.

Она кивнула и повернулась, чтобы идти. Повинуясь внезапному импульсу я сказал:

— Дара, лучше ли ты будешь спать сегодня и легче ли тебе будет отбирать стражу, если я скажу тебе: пока я жив, жертвоприношений Калкру не будет?

Она вздрогнула, лицо ее посветлело, смягчилось. Она протянула мне руку.

— Двайану, мою сестру отдали Калкру. Ты на самом деле хочешь этого?

— Клянусь жизнью! Клянусь всеми богами!

— Спи спокойно, господин! — Она задыхалась. Вышла, но я успел заметить на ее глазах слезы.

Что ж, женщина имеет право плакать, даже если она солдат. Я сам сегодня плакал.

Я налил себе вина, пил его и размышлял. В основном о загадке Калкру. И для этого были причины.

Что такое Калкру?

Я снял цепь с шеи, открыл ящичек и стал рассматривать кольцо. Закрыл ящичек и поставил его на стол. Я чувствовал, что пока размышляю, лучше убрать кольцо подальше от сердца.

У Двайану были сомнения относительно этого чудовища: на самом ли деле оно Дух Пустоты? Я, Лейф Ленгдон и пассивный Двайану, теперь не сомневался, что это не так Но я не мог принять и теорию Барра о массовом гипнозе. А мошенничество вообще вне вопроса.

Кем или чем бы ни был Калкру, он, как сказала ведьма, существовал. Или, по крайней мере, существовала тень, которая при помощи ритуала и кольца становилась материальной.

Я думал, что мог бы принять все происшествие в оазисе за галлюцинацию, если бы оно не повторилось здесь, в Земле Теней. Нет никаких сомнений в реальности жертвоприношения, которое я совершил; никакого сомнения в уничтожении — поглощении, растворении — двенадцати девушек. Нет сомнения в том, что Йодин верил в способность щупальца уничтожить меня, в том, что оно уничтожило его самого. И я подумал, что если жертвы и Йодин стояли где-то в боковом крыле и смеялись надо мной, как предполагал Барр, то это крыло где-то в другом мире. И к тому же глубочайший ужас малого народа, ужас большинства айжиров — и восстание в древней земле айжиров, вызванное тем же ужасом, которое уничтожило в ходе гражданской войны саму землю айжиров.

Нет, чем бы ни было это существо, как бы ни противоречило его признание науке, как бы его ни называли — атавизм, суеверие, — оно существовало. Оно не с этой земли, несомненно. Оно не сверхъестественное. Точнее, сверхъестественное, если считать таким приходящее из другого измерения или из иного мира, недоступного нашим органам чувств.

И я подумал, что наука и религия действительно кровные сестры, именно поэтому они так не выносят друг друга. Ученые и богословы одинаковы в своем догматизме, в своей нетерпимости.

Но как есть в Церкви люди, чей мозг не окаменел в религиозном догматизме, так же и в лабораториях можно встретить людей с неокаменевшим мозгом. Эйнштейн, который осмелился бросить вызов всем нашим представлениям о пространстве и времени в четырехмерном мире, в котором само время является измерением, который дал доказательства существования пятимерного пространства вместо четырехмерного, доступного нашим органам чувств… возможность того, что десятки миров совмещаются в пространстве с нашим… энергия, которая может стать материей, если настроить ее на другую вибрацию… и все эти миры не подозревают о существовании друг друга… полностью опровергнутая старая аксиома, что два тела не могут одновременно занимать одно и то же пространство…

И я подумал: что если давным-давно один из айжиров, древний ученый, обнаружил все это? Открыл пятое измерение, помимо длины, высоты, ширины и времени? Или открыл один из тех смежных миров, чья материя проникает сквозь щели нашего мира? И, открыв этот мир, он нашел средства вызывать жителей этого мира в наш, дал им возможность проникать к нам? Звуком и жестом, кольцом и экраном создал ворота, через которые могут проходить эти существа из другого мира — или, по крайней мере, становиться видными. Какое оружие приобрел этот открыватель, какое оружие получили жрецы!

Если это так, то одно или множество существ ютятся в этом входе в поисках глотка жизни? Воспоминания, завещанные мне Двайану, говорили, что в земле айжиров существовали и другие храмы, помимо того, в оазисе. То же ли самое существо появлялось во всех храмах? То же ли существо, появлявшееся в экране храма оазиса, появляется и в храме земли миража? Или их много — существ из другого измерения или из другого мира, тех, что алчно отвечают на призыв? Необязательно, чтобы в своем мире эти существа имели форму Кракена. Возможно, именно такую форму они принимают на выходе под влиянием законов природы.

Некоторое время я размышлял над этим. Мне казалось, что это объясняет появление Калкру. И если это так, то, чтобы избавиться от Калкру, нужно уничтожить средства, при помощи которых он появляется в нашем мире. Именно это и хотели сделать древние жители земли айжиров.

Но почему только представители древней крови могут вызывать?..

Я услышал негромкий голос у двери. Неслышно подошел, прислушался. Открыл дверь: со стражниками говорила Люр.

— Что тебе нужно, Люр?

— Я хочу поговорить с тобой. Это займет немного времени, Двайану.

Я рассматривал ведьму. Она стояла неподвижно, в глазах ее не было вызова, не было расчетливости — только просьба. Рыжие пряди падали на белые плечи. Она была без оружия, без украшений. И выглядела моложе, чем всегда, какая-то жалкая. У меня не было желания насмехаться над ней или отказывать. Напротив, во мне шевельнулась жалость.

— Входи, Люр… и говори, что у тебя на уме.

Я закрыл за ней дверь. Она подошла к окну, выглянула в тускло светящуюся ночь. Я подошел к ней.

— Говори тише, Люр. Девушка спит в соседней комнате. Пусть спит.

Она без всякого выражения сказала:

— Я хотела бы, чтобы ты никогда не появлялся здесь, Желтоволосый.

Я подумал о Джиме и ответил:

— Я тоже хотел бы этого, ведьма. Но я здесь.

Она прислонилась ко мне, положила руку мне на сердце.

— Почему ты так меня ненавидишь?

Я не ненавижу тебя, Люр. Во мне ни к кому нет ненависти — только к одному.

— И это?..

Я невольно взглянул на стол. Здесь горела свеча, ее пламя освещало ящичек с кольцом. Она посмотрела туда же. Сказала.

— Что ты собираешься сделать? Раскрыть Карак перед карликами? Восстановить мост Нансур? Править Караком и рррллия вместе со смуглой девушкой? Если так… что станет с Люр? Ответь мне… Я любила тебя, когда ты был Двайану… ты хорошо это знаешь…

— И убила бы меня, пока я был Двайану, — мрачно добавил я.

— Потому что я видела, как умирает Двайану, когда ты смотрел в глаза незнакомца, — ответила она. — Ты, кого победил Двайану, убивал Двайану. А я его любила. Разве я не должна была отомстить за него?

— Если ты веришь, что я больше не Двайану, значит, я человек, друга которого ты заманила в ловушку и убила, человек, чью любимую ты захватила и хотела убить. И если это так, то какое право ты имеешь на меня, Люр?

Она некоторое время молчала; потом ответила:

— У меня есть оправдание. Я тебе сказала, что любила Двайану. Кое-что я о тебе знала с самого начала, Желтоволосый. Но я видела, как в тебе просыпается Двайану. И знала, что это истинно он. Я знала также, что пока живы этот твой друг и смуглая девушка, Двайану в опасности. Поэтому я задумала вызвать их в Сирк. Я пыталась убить их раньше, чем ты с ними увидишься. Тогда, думала я, все будет хорошо. Тогда не сможет вернуться тот, кто был побежден Двайану. Я проиграла. Я поняла это, когда по своему капризу Люка свела вас троих вместе. Гнев и печаль охватили меня., и я сделала… то, что сделала…

— Люр, — сказал я, — ответь мне правдиво. В тот день, когда ты вернулась на озеро Призраков после охоты на двух женщин… не были ли это твои посыльные, которые должны были отнести в Сирк ложное послание? И не ждала ли ты сообщения, что мой друг и смуглая девушка в ловушке, прежде чем дать сигнал к выступлению? И не было ли у тебя мысли, что тогда — если я открою дорогу в Сирк — ты сможешь избавиться не только от них, но и от Двайану? Вспомни: ты любила Двайану, но, как сказал он тебе, власть ты любила больше. А Двайану угрожал твоей власти. Отвечай правдиво.

Вторично я увидел слезы на глазах ведьмы. Она ответила разбито:

— Да, я послала шпионов. Я ждала, пока эти двое не окажутся в ловушке. Но я никогда не хотела причинить вред Двайану.

Я не поверил ей. Но по-прежнему не испытывал ни гнева, ни ненависти. Только растущую жалость.

— Люр, теперь я скажу тебе правду. Я не собираюсь править Караком и рррллия вместе с Эвали. У меня больше нет желания власти. Оно ушло с Двайану. В мире, который я заключу с карликами, ты будешь править Караком — если пожелаешь Смуглая девушка уйдет с ними. Она не захочет оставаться в Караке. И я не захочу…

— Ты не можешь уйти с нею, — прервала она меня. — Желтые псы никогда не будут доверять тебе. Их стрелы всегда будут нацелены на тебя.

Я кивнул: эта мысль давно пришла мне в голову.

— Все это уладится, — сказал я. — Но жертвоприношений больше не будет. Ворота Калкру закроются навсегда. Я закрою их.

Глаза ее расширились.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что навсегда закрою Калкру дорогу в Карак — разве что Калкру окажется сильнее меня.

Она беспомощно стиснула руки.

— Какая польза мне тогда от Карака… как смогу я удержать его жителей?

— И все-таки… я уничтожу ворота Калкру.

Она прошептала:

— Боги, если бы у меня было кольцо Йодина…

Я улыбнулся в ответ.

— Ведьма, ты так же хорошо, как и я, знаешь, что Калкру не приходит на зов женщины.

Колдовские огоньки загорелись в ее глазах; в них мелькнул зеленоватый отблеск.

— Существует древнее пророчество, Желтоволосый. Двайану его не знал… или забыл. В нем говорится, что когда Калкру придет на зов женщины, он останется. Именно поэтому ни одной женщине в земле айжиров не позволено было становиться жрицей и проводить жертвоприношения.

В ответ я рассмеялся.

— Отличный любимчик — вдобавок к твоим волкам, Люр.

Она пошла к двери, остановилась.

— Что если бы я полюбила тебя… как любила Двайану? Ты смог бы любить меня, как любил Двайану? И еще сильнее! Отправь смуглую девушку к ее народу и сними с них наказание смертью за переход на эту сторону Нанбу Станешь ли ты править вместе со мной Караком?

Я открыл перед ней дверь.

— Я тебе уже сказал, что мне не нужна власть, Люр.

Она вышла.

Я пошел к окну, подвинул к нему кресло и сидел, размышляя. Неожиданно где-то поблизости от крепости послышался волчий вой. Он прозвучал три раза, потом еще трижды.

— Лейф!

Я вскочил на ноги. Рядом со мной была Эвали. Через вуаль своих волос она смотрела на меня; ее глаза светились, в них не было сомнения, ненависти, страха. Это были глаза прежней Эвали.

— Эвали!

Я обнял ее, мои губы отыскали ее губы.

— Я слышала, Лейф!

— Ты веришь, Эвали?

Она поцеловала меня, прижалась ко мне.

— Но она права, Лейф. Ты не можешь вернуться со мной в землю малого народа. Они никогда, никогда не поймут. А я не стану жить в Караке.

— Пойдешь ли ты со мной, Эвали? В мою землю? После того как я сделаю… то, что должен сделать… и если не погибну при этом?

— Я пойду с тобой, Лейф!

Она немного поплакала и потом уснула у меня на руках. Я поднял ее, отнес в соседнюю комнату, укрыл. Она не проснулась.

Я вернулся к себе. Проходя мимо стола, взял ящичек и хотел надеть на шею цепь. Потом поставил его на место. Никогда не надену больше эту цепь! Не выпуская из рук меча, я лег в кровать. И уснул.

Глава 23. В ХРАМЕ КАЛКРУ

Дважды я просыпался. Первый раз меня разбудил волчий вой Волки выли как будто прямо под окном. Я сонно прислушался и снова заснул.

Второй раз я проснулся от беспокойного сна. Я был уверен, что меня разбудил какой-то звук в комнате. Рука моя упала на рукоять меча, лежавшего на полу рядом с кроватью. У меня было ощущение, что в комнате кто-то есть. В зеленой полутьме, наполнявшей комнату, ничего не было видно. Я негромко спросил:

— Эвали, это ты?

Ни ответа, ни звука.

Я сел, даже опустил ноги на пол, чтобы встать. Потом вспомнил, что за дверью стража, что рядом Дара и ее солдаты, и сказал себе, что проснулся только от тревожного сна. Но некоторое время я лежал, прислушиваясь, сжимая меч в руке. Потом снова уснул.

Послышался стук в дверь, я проснулся. Уже давно рассвело. Я тихо подошел к двери, чтобы не разбудить Эвали. Открыл ее. Среди стражников был Шри. Маленький человек пришел в полном вооружении, с копьем, изогнутым ножом, а за плечами — маленький, но удивительно звучный барабан. Он дружески посмотрел на меня. Я потрепал его по руке и указал на занавес.

— Эвали там, Шри. Разбуди ее.

Он прошел мимо меня, я поздоровался с охраной и повернулся вслед за Шри. Он стоял у занавеса, глядя на меня, в глазах его не было дружеского выражения. Он сказал.

— Эвали здесь нет.

Я недоверчиво смотрел на него, потом оттолкнул и вбежал в комнату. Она была пуста. Я подошел к груде шелков и подушек, на которых спала Эвали, потрогал ее. Тепло не чувствуется. Вместе со Шри я пошел в следующую комнату Здесь спали Дара и с полдюжины женщин. Я коснулся плеча Дары. Она, зевая, села.

— Дара, девушка исчезла!

— Исчезла! — Она смотрела на меня так же недоверчиво, как я только что на золотого пигмея Вскочила, побежала в соседнюю комнату, потом вместе со мной по другим комнатам. Там спали солдаты. Эвали не было. Я вернулся в свою комнату. Меня охватил бешеный гнев. Быстро, хрипло допросил стражу. Они никого не видели. Никто не входил, никто не выходил Золотой пигмей слушал, не отрывая от меня взгляда.

Я пошел в комнату Эвали. Проходя мимо стола, я увидел ящичек. Моя рука опустилась на него, приподняла. Он непривычно легок. Я открыл его…

Кольца Калкру в нем не было!

Я смотрел на него — огнем жгло меня осознание того, что может означать отсутствие кольца и Эвали. Я застонал, ухватился за стол, чтобы не упасть.

— Бей в барабан, Шри! Созывай свой народ! Пусть идут быстрее! Может, еще успеем!

Золотой пигмей засвистел, глаза его превратились в бассейны желтого огня. Он не знал всего ужаса моей мысли, но прочел достаточно. Он подскочил к окну, выставил свой барабан и стал посылать один призыв за другим — категоричные, гневные, злые. И немедленно послышался ответ — сначала с Нансура, а потом со всего пространства за рекой зазвучали барабаны малого народа.

Слышит ли их Люр? Конечно, слышит. Но остановит ли ее их угроза? Она поймет, что я проснулся, что малый народ знает о ее предательстве и о судьбе Эвали.

Боже! Если она услышит… пусть задержится, даст возможность спасти Эвали!

— Сюда, господин! — Вместе с пигмеем мы заторопились на зов Дары. В комнате, где спала Эвали, на месте соединения двух камней висел кусок шелка.

— Здесь проход, Двайану. Так они ее взяли. Они торопились: кусок шелка застрял, когда камни закрывались.

Я поискал, чем бы ударить по камню. Но Дара уже нажимала тут и там. Камень отодвинулся. Шри мимо меня пробежал в темный туннель, который открывался за камнем. Я заторопился за ним, за мной Дара и остальные. Проход оказался узким и коротким. Кончался он сплошной каменной стеной. И тут Дара стала нажимать в разных местах, пока стена не открылась.

Мы вбежали в комнату верховного жреца. Глаза Кракена смотрели на меня с непостижимой злобой. Но мне показалось, что теперь в них вызов.

Вся бессмысленная ярость, весь слепой гнев покинули меня. Их место заняли холодная осмотрительность, целеустремленность, не допускавшие спешки… Слишком поздно спасти Эвали? Но никогда не поздно уничтожить тебя, мой враг!

— Дара, приведи лошадей. Собери как можно больше людей, которым можно доверять. Бери только самых сильных. Пусть ждут у выезда на дорогу к храму… Мы поедем кончать с Калкру. Скажи им об этом.

Я заговорил с золотым пигмеем.

— Не знаю, сможем ли мы помочь Эвали. Но я собираюсь положить конец Калкру. Хочешь подождать своих или пойдешь со мной?

— Пойду с тобой.

Я знал, где в черной крепости находится жилище Люр, это недалеко. Я знал также, что там ее не найду, но мне нужно было быть уверенным. И к тому же она может отвезти Эвали на озеро Призраков, думал я, минуя группы молчаливых, обеспокоенных, недоумевающих и приветствующих меня солдат. Но в глубине души я знал, что это не так. В глубине души я знал, что именно Люр ночью разбудила меня, Люр, пробравшаяся в комнату, чтобы украсть кольцо Калкру. И есть только одна причина, почему она сделала это. Нет, на озере Призраков ее нет.

Однако… если она побывала в моей комнате, почему она не убила меня? Или собиралась, но я проснулся и позвал Эвали, и это ее остановило? Побоялась заходить так далеко? Или пощадила меня сознательно?

Я дошел до ее комнат. Люр здесь не было. Не было никого из ее женщин. Помещения пусты, нет даже охраны.

Я побежал. Золотой пигмей сопровождал меня, копье в левой руке, кривой нож — в правой. Мы добежали до выезда на дорогу к храму.

Здесь меня ждали три или четыре сотни солдат. Все верхом — и все женщины. Я сел на лошадь, которую подвела ко мне Дара, посадил к себе в седло Шри. Мы поскакали к храму.

Мы были уже на полпути, когда из-за деревьев, окаймлявших дорогу выскочили белые волки. Как белый прибой, налетели они с двух сторон, вцеплялись в горло лошадей, бросались на всадников. Они нас задержали, неожиданная засада привела к падению нескольких лошадей, другие спотыкались об упавших. Вместе с лошадьми падали солдаты, волки набрасывались на них прежде, чем они могли подняться. Мы толпились среди них — лошади, люди, волки — в кровавом кольце.

Прямо к моему горлу прыгнул большой белый волк, предводитель стаи, его зеленые глаза горели. У меня не было времени для удара мечом. Левой рукой я схватил его за горло, поднял и перебросил через спину. Но даже и при этом его клыки оцарапали меня.

Мы миновали волков. Те, что остались в живых, поскакали за нами. Они заметно уменьшйли мое войско.

Я услышал звон наковальни… тройной удар… наковальня Тубалки!

Боже! Это правда… Люр в храме… и Эвали… и Калкру!

Мы бросились к двери в храм. Я услышал древнюю мелодию. У входа толпа ощетинившихся мечами дворян, мужчин и женщин.

— Прямо на них, Дара! Затопчите их!

Мы прорвались сквозь них, как таран. Мечи против мечей, боевые топоры и молоты бьют их, лошади топчут.

Не прекращается резкая песня Шри. Его копье бьет, кривой нож рубит…

Мы ворвались в храм Калкру. Пение прекратилось. Те, что пели, встали; они ударили в нас мечами, молотами и топорами; кололи и рубили наших лошадей, стаскивали нас вниз. Амфитеатр превратился в арену смерти…

Край платформы находился передо мной. Я остановил лошадь, встал ей на спину и прыгнул на платформу. Справа от меня наковальня Тубалки, рядом с поднятым для удара молотом застыла Ова-дра. Я слышал рокот барабанов, пробуждающих Калкру. Над ними склонились жрецы.

Перед жрецами, высоко подняв кольцо Калкру, стояла Люр. А между нею и пузырчатым океаном желтого камня, этими воротами Калкру, прикованные цепями попарно золотые пигмеи…

А в воинском кольце — Эвали!

Ведьма не посмотрела на меня; она ни разу не оглянулась на арену смерти, бушевавшей в амфитеатре, где сражались солдаты и дворяне.

Она продолжала ритуал.

Я с криком бросился к Овадре. Вырвал из ее рук большой молот. Бросил его в желтый экран… прямо в голову Калкру. Всю свою силу до последней унции я вложил в этот бросок.

Экран треснул. Молот отлетел от него… упал.

А ведьма продолжала ритуал… голос ее не дрогнул.

По треснувшему экрану пробежала дрожь. Кракен, плывший в пузырчатом океане, казалось, то отходил назад, то приближался…

Я побежал к нему… к молоту.

На мгновение остановился возле Эвали. Сунул руки под золотое кольцо вокруг ее талии, сломал его, будто деревянное. Уронил к ее ногам свой меч.

— Защищайся, Эвали! — Я подобрал молот. Поднял его. Глаза Калкру шевельнулись… они смотрели на меня… осознавали мое присутствие… щупальца дернулись. Меня охватил парализующий холод… Я боролся с ним, собрав всю силу воли.

Ударил молотом Тубалки по желтому камню… еще раз… и еще…

Щупальца Калкру протянулись ко мне!

Послышался хрустальный звон, будто поблизости ударила молния. Желтый камень экрана раскололся. Осколки обрушились на меня, как дождь со снегом, принесенные ледяным ураганом. Земля задрожала. Храм покачнулся. Мои руки упали, оцепенев. Молот Тубалки выпал из руки, которая больше не чувствовала его. Холод поднимался по мне… все выше… выше… послышался резкий, ужасный крик…

На мгновение в том месте, где был экран, повисла тень Калкру. Потом она сморщилась. Ее как будто втягивало куда-то бесконечно далеко. Она исчезла.

Жизнь хлынула в меня.

Весь пол был покрыт осколками желтого камня… и среди них черные осколки каменного Кракена… Я растоптал их в пыль…

— Лейф!

Голос Эвали, пронзительный, болезненный. Я повернулся. С поднятым мечом ко мне устремилась Люр. Прежде чем я смог пошевельнуться, Эвали бросилась между нами, заслонила меня, ударила ведьму моим мечом.

Меч Люр парировал удар, взлетел… ударил… Эвали упала…

Люр повернулась ко мне… я смотрел, как она приближается, не шевелился, ничего не хотел делать… на ее мече кровь… кровь Эвали…

Что-то, как молнией, коснулось ее груди. Она остановилась, будто ее удержали сзади рукой. Медленно опустилась на колени. Упала на камень.

Через край платформы перескочил большой волк, он с воем набросился на меня. Еще одна вспышка. Волк перевернулся в прыжке — и упал.

Я увидел присевшего Шри. Одно из его копий торчало в груди Люр, другое — в горле волка. Увидел, как золотой пигмей бежит к Эвали… увидел, как она встает, зажимая рукой кровоточащее плечо…

Как автомат, я направился к Люр. Белый волк пытался встать, потом пополз на животе к ведьме. Он добрался до нее раньше меня. Положил голову ей на грудь. Повернул морду и лежал, глядя на меня, умирая.

Ведьма тоже взглянула на меня. Глаза ее стали мягче, жестокое выражение рта исчезло. В ее взгляде была нежность. Она улыбнулась мне.

— Я хотела бы, чтобы ты никогда не приходил, Желтоволосый!

А потом:

— Ай… и… ай! Мое озеро Призраков!

Рука ее шевельнулась, легла на голову умирающего волка. Люр вздохнула…

Ведьма была мертва.

Я смотрел на потрясенные лица Эвали и Дары.

— Эвали, ты ранена…

— Неглубоко, Лейф… Скоро заживет… неважно…

Дара сказала:

— Слава Двайану! Великий поступок совершил ты сегодня!

Она опустилась на колени, поцеловала мне руку. Я увидел, что те из моих солдат, кто пережил эту схватку, тоже стоят на коленях. И что Овадра лежит возле наковальни Тубалки, и что Шри тоже на коленях и смотрит на меня с восхищением.

Я слышал барабаны малого народа… теперь уже не на той стороне Нанбу… на этой… в Караке… и ближе.

Дара снова заговорила:

— Вернемся в Карак, господин. Ты теперь его правитель.

Я сказал Шри:

— Бей в барабан, Шри. Расскажи, что Эвали жива. Что Люр мертва. Что ворота Калкру закрыты навсегда. Пусть не будет больше убийств.

Шри ответил:

— То, что ты сделал, прекратило вражду между моим народом и Караком. Мы будем повиноваться тебе и Эвали. Я расскажу всем, что ты сделал.

Он поднял свой барабан, собираясь ударить в него. Я остановил его.

— Подожди, Шри. Я не останусь здесь, чтобы править.

Дара воскликнула:

— Двайану, ты не покинешь нас?

— Да, Дара… Я уйду туда, откуда пришел… Я не вернусь в Карак. И не вернусь к малому народу, Шри.

Эвали — дыхание у нее перехватило — спросила:

— А что со мной, Лейф?

— Вчера вечером ты сказала, что пойдешь со мной, Эвали. Я освобождаю тебя от твоего обещания… Я думаю, ты будешь счастлива здесь, с малым народом…

Она ответила:

— Я знаю, в чем мое счастье… я не нарушу свое обещание… если только ты не хочешь меня…

— Я хочу тебя, смуглая девушка!

Она повернулась к Шри:

— Передай моему народу мой привет, Шри. Я не увижусь с ним больше.

Маленький человек бросился к ней, плакал и подвывал, пока она говорила с ним. Наконец он сел на корточки и долго смотрел на разбитые ворота Калкру. Я видел, как его коснулось тайное знание. Он подошел ко мне, протянул руки, чтобы я его поднял. Приподнял мои ресницы и заглянул в глаза. Положил руку мне на сердце, прислушался к его биению. Я опустил его, он подошел к Эвали, что-то зашептал ей.

Дара сказала:

— Воля Двайану — наша воля. Но трудно понять, почему он не может остаться с нами.

— Шри знает… больше, чем я. Не могу, Дара.

Ко мне подошла Эвали. Глаза ее блестели от невыплаканных слез.

— Шри говорит, что мы должны уходить сейчас, Лейф… быстро. Мой народ не должен видеть меня. Он расскажет им все при помощи барабана… войны больше не будет… теперь здесь наступит мир.

Золотой пигмей начал бить в свой барабан. При первых же ударах все остальные барабаны смолкли. Когда он закончил, они снова заговорили… ликующе, торжествующе… но вот в них прозвучала вопросительная нота. Он снова послал дробь… пришел ответ — гневный, категорический и — каким-то образом — недоверчивый.

Шри сказал мне:

— Торопитесь! Торопитесь!

Дара сказала:

— Мы до последней возможности будем с тобой, Двайану.

Я кивнул и взглянул на Люр. На ее руке внезапно блеснуло кольцо Калкру. Я подошел к ней, поднял мертвую руку, снял с нее кольцо. И разбил его о наковальню Тубалки, как кольцо Йодина.

Эвали сказала.

— Шри знает дорогу, которая выведет нас в твой мир, Лейф. Это у истоков Нанбу. Он отведет нас туда.

— Мы пройдем мимо озера Призраков, Эвали?

— Я спрошу его… да, дорога проходит там.

— Хорошо. Мы идем в страну, где моя одежда вряд ли будет пригодна. И нужно захватить с собой провизии.

Мы поехали из храма; Шри ехал у меня на седле, Эвали и Дара — по бокам. Барабаны звучали совсем близко. Они стали менее слышны, когда мы выбрались из леса на дорогу. Мы двигались быстро. В середине дня показалось озеро Призраков. Мост был опущен. Никого не видно. Замок ведьмы опустел. Я нашел в нем свой сверток с одеждой, сбросил нарядную одежду Двайану. Прихватил боевой топор, сунул за пояс короткий меч, выбрал копья для Эвали и для себя. Они помогут нам, когда придется добывать пищу. Мы захватили продукты из замка Люр и шкуры, чтобы закутать Эвали, когда выйдем из миража.

Я не пошел в комнату ведьмы. Слышал шепот водопада, но не осмеливался взглянуть на него.

Весь остальной день мы ехали галопом вдоль берега белой реки. Нас сопровождали барабаны малого народа… искали… расспрашивали… звали… Э-ва-ли… Э-ва-ли… Э-ва-ли…

К ночи мы добрались до стены в дальнем конце долины. Здесь Нанбу вырывается на поверхность мощным потоком из какого-то подземного источника. Мы пробирались среди камней. Шри привел нас к ущелью, круто уходящему наверх, и тут мы остановились.

Ночью я сидел и думал о том, что встретит Эвали в том новом мире, что ждет ее за пределами миража — в мире солнца и звезд, ветра и холода. Я думал о том, что нужно сделать, чтобы защитить ее, пока она не приспособится к этому миру. И слушал барабаны малого народа, которые призывали ее, смотрел, как она спит и улыбается во сне.

Ее нужно научить дышать. Я понимал, что как только она выйдет из атмосферы, в которой жила с детства, она немедленно прекратит дышать — лишение привычного количества двуокиси углерода, этого привычного для нее стимула, вызовет немедленную остановку дыхания. Она должна заставлять себя дышать, пока рефлексы вновь не станут автоматическими и она не должна будет думать об этом. Это особенно трудно будет ночью, когда она спит. Мне придется не спать, следить за ней.

И она должна прийти в этот новый мир с завязанными глазами, слепая, пока ее нервы, привыкшие к зеленому свечению миража, не приспособятся к более яркому свету. Теплую одежду мы смастерим из шкур и мехов. Но пища — как это сказал Джим давным-давно? Те, кто ел пищу малого народа, умрут, если будут есть другую. Что ж, отчасти это верно. Но только отчасти — с этим мы справимся.

На рассвете я вспомнил — рюкзак, который я спрятал на берегу Нанбу, когда мы бросились в ее воды, преследуемые белыми волками. Если бы найти его, проблема одежды для Эвали была бы хоть частично разрешена. Я рассказал об этом Даре. Она и Шри отправились на поиски. Тем временем солдаты охотились, а я учил Эвали, что она должна делать, чтобы благополучно перейти опасный мост между ее миром и моим.

Они отсутствовали два дня — но они нашли рюкзак. И принесли известие о мире между айжирами и малым народом. А обо мне…

Двайану, Освободитель, пришел, как и предвещало пророчество… пришел и освободил их от древнего проклятия… и ушел туда, откуда явился в ответ на древнее пророчество… и взял с собой Эвали, что также его право. Шри распространил эту историю.

На следующее утро, когда свет показал, что солнце встало над скалами, окружающими долину миража, мы выступили — Эвали рядом со мной, как стройный мальчик.

Мы поднимались вместе, пока нас не окружил зеленый туман. Тут мы распрощались. Шри прижался к Эвали, целовал ее руки и ноги, плакал. А Дара сжала мне плечи:

— Ты вернешься к нам, Двайану? Мы будем ждать!

Как эхо голоса офицера уйгуров — давно, давно…

Я повернулся и начал подниматься, Эвали за мной. Я подумал, что так же Эвридика следовала за своим любимым из Земли Теней, тоже давно, давно.

Фигуры Шри и женщин стали расплываться в тумане. Зеленый туман скрыл их от нас…

Я почувствовал, как жгучий холод коснулся моего лица. Поднял Эвали на руки и продолжал подниматься, и наконец, шатаясь, остановился на освещенном солнцем склоне над глубокой пропастью.

День кончался, когда завершилась долгая, напряженная борьба за жизнь Эвали. Нелегко отпускал мираж. Мы повернулись лицом к югу и пошли.

Ай! Люр… женщина-ведьма! Я вижу, как ты лежишь, улыбаясь ставшими нежными губами. Голова белого волка у тебя на груди. И Двайану по-прежнему живет во мне!