Том 1. Сага о Йёсте Берлинге. Деньги господина Арне. Новеллы

В доме пастора

В те далекие времена, когда Данией правил Фредерик Второй,[70] а провинция Бохуслен была еще под датской короной, жил в городке Марстранд[71] человек по имени Торарин. Он был немощен и слаб. Одна рука вовсе его не слушалась, поэтому не мог он ни веслами работать, ни рыбу ловить. Незачем, стало быть, было ему и селиться на берегу моря, как то делали в Марстранде все рыбаки. А жил он тем, что ездил по дворам, что стояли поодаль от побережья, и продавал там рыбу, сушеную да соленую. Дома бывал он редко, потому как почти круглый год развозил свой рыбный товар.

Как-то февральским вечером, когда начинало уже смеркаться, ехал Торарин из Кунгсхэлла в сторону Сульберги, где жил пастор. Дорога была безлюдной, но Торарина это нисколько не смущало. В повозке с ним рядом сидел его верный друг, с которым можно было вести неторопливую беседу. Это была небольшая черная собака с густой шерстью, Торарин звал ее Грим. Обычно Грим лежал не двигаясь, вытянув голову между лапами, и иногда лишь моргал в ответ на то, что говорил хозяин. Но стоило ему только услышать что-то, что было ему не по нутру, как он тут же поднимался в повозке и, задрав морду к небу, принимался выть, словно матерый волк.

— Важную новость прослышал я сегодня, Грим, собачка моя дорогая. В Кунгсхэлле и в Каребю сказывали мне, будто море там замерзло. Погода стояла тут тихая и ясная, да ты и сам не хуже меня это знаешь. В общем, покрылось море льдом, и не только здесь у нас в шхерах, а, говорят, далеко, аж до самого Каттегата. Ни кораблям, ни лодкам шхерами уже не пройти, везде лед толстый. Теперь, стало быть, до острова нашего и по льду на санях добраться можно.

Собака слушала, и, похоже было, неодобрения новость эта у нее не вызывала. Она лежала спокойно и моргала, глядя на Торарина.

— Не больно уж много рыбы у нас с тобой осталось, — сказал Торарин, словно бы желая убедить в чем-то Грима. — А что бы ты сказал, ежели бы мы с тобой на первой развилке взяли да и свернули на запад, к морю? Проедем мимо церкви в Сульберге, потом в Эдсмольшиль, ну а оттуда до Марстранда всяко уж не более мили будет. Ведь правда же здорово было бы хоть разок-то на наш остров без лодки или парома добраться?

Они выехали на обширную пустошь Каребю, и хотя погода стояла в тот день тихая, здесь сразу подул на них холодный ветер, и дальше ехать стало не очень-то приятно.

— Оно, конечно, может, и не пристало нам домой возвращаться, пока работа в самом разгаре, — сказал Торарин, несколько раз взмахнув руками, чтобы согреться. — Но с другой-то стороны, сколько уже недель мы с тобой все ездим да ездим, так что, согласись, неплохо было бы несколько денечков и дома провести, стужу из тела выгнать.

Собака по-прежнему была спокойна, и потому Торарин все более проникался уверенностью в том, что принял разумное решение, и продолжал свои рассуждения дальше.

— Матушка моя уже много дней одна сидит в нашей лачуге. Небось не терпится ей нас-то дождаться. Да и вообще, Грим, хорошо в Марстранде зимой. По улицам рыбаки да купцы везде чужестранные гуляют. В складах морских танцы каждый вечер. Ну а уж сколько пива там льется в трактире! Нет, этого тебе не понять.

Торарин нагнулся к собаке, чтобы убедиться, что она его слушает. А поскольку собака не спала и не выказывала при этом неудовольствия, Торарин свернул на первую же дорогу, что вела к морю. Он прищелкнул лошадь вожжами, и она побежала быстрее.

— Раз уж мы все равно едем мимо дома пастора в Сульберге, — сказал Торарин, — загляну-ка я к ним, пожалуй, узнать, точно ли лед крепок до самого Марстранда. Они уж всяко должны знать.

Торарин сказал это негромко, как бы размышляя вслух и вовсе не заботясь, слышит ли его собака. Но едва лишь слова эти были произнесены, как она встала и жутко завыла. Лошадь рванула в сторону, и даже Торарин испугался и обернулся посмотреть, не гонятся ли за ним волки. Но когда он увидел, что это выли не волки, а Грим, он принялся его увещевать.

— Дружище, — сказал он ему, — ведь сколько раз заезжали мы с тобой в Сульбергу к пастору. Не знаю уж, скажет ли господин Арне нам что про лед, но вот в чем я точно уверен, так это в том, что в море он нас не отпустит, не попотчевав добрым ужином.

Однако собаку его слова не успокоили. Она снова задрала нос к небу и завыла еще пронзительнее.

Тут уж недолго было и самому Торарину потерять хладнокровие. Уже почти стемнело. Вдали Торарин различал церковь Сульберги, высившуюся посреди широкой ленты равнины, окаймленной с обеих сторон холмами — голыми и покатыми со стороны моря и поросшими лесом с другой. В открытом заснеженном поле был он совсем один и чувствовал себя маленьким и ничтожным. Ему стало чудиться, будто из темного леса и с безлюдных холмов вылезают и спускаются к нему разные тролли и огромные чудища, осмелевшие с наступлением темноты. И ведь на всей дороге не было им больше на кого наброситься, как только на бедного Торарина.

При этом он все продолжал уговаривать собаку не выть:

— И что ты, дружище, имеешь против господина Арне? Это же самый богатый и уважаемый в нашей округе человек. Не будь он пастором, быть бы ему хёвдингом нашим.

Но доводы эти на собаку не подействовали. Тогда терпение у Торарина лопнуло, он схватил собаку за загривок и скинул ее с повозки. Но когда он тронулся в путь снова, собака не побежала следом, а осталась прямо на дороге и выла до тех пор, пока Торарин не миновал ворота пасторского двора, по четырем сторонам которого длинными рядами стояли невысокие деревянные строения.

В доме за вечерней трапезой в окружении своих домочадцев сидел пастор, господин Арне. Кроме Торарина, чужих в этот вечер не было.

Пастор был стар и сед, но в нем чувствовалась еще и стать, и сила. Рядом сидела его жена. Время не пощадило ее. Голова и руки тряслись, да и слышала она теперь с большим трудом. По другую руку от господина Арне сидел помощник его, бледный молодой человек. Выражение лица у него было очень серьезное, словно бы говорившее о бремени знаний, полученных им за время учения в Виттенберге.[72]

Все трое сидели во главе стола, как бы отдельно от остальных. Рядом сидел Торарин, за ним работники господина Арне, тоже уже старики. У троих мужчин головы были совсем лысы, спины сгорблены, глаза слезились и часто моргали. Женщин было только две. Были они чуть помоложе и поздоровее мужчин, но все же дряхлы и уже с признаками всяких старческих недугов.

В самом конце стола сидели две девушки — подростки. Одна из них, светловолосая и худенькая, была внучкой господина Арне, на вид ей было не больше четырнадцати. Черты лица ее еще не оформились, но уже было видно, что она обещает стать красивой. Другая девушка была круглой сиротой и всю жизнь прожила в доме пастора. Обе они сидели на скамейке рядышком, и видно было, что между собой они очень дружны.

Ели все в полной тишине. Торарин поглядывал поочередно то на одного, то на другого, но ни у кого не появлялось желания вести во время трапезы разговоры. Старики размышляли про себя: «Большое это дело иметь пропитание и не терпеть нужду и голод, как то часто случалось в нашей жизни. И вот сейчас, за столом должно нам благодарить Господа за доброту его, ни о чем другом не помышляя».

Так что поговорить Торарину было не с кем, а потому он разглядывал дом. У двери стояла большая печь, а в дальнем углу — кровать с пологом. Потом взгляд его от скамей, закрепленных вдоль всех четырех стен, перекинулся на отверстие в крыше, через которое уходил из дома дым от печи, а обратно втекала свежая зимняя стужа, и, разглядывая все это, Торарин, бедный торговец рыбой, ютившийся, наверное, в самой убогой хибарке во всей округе, думал: «Был бы я таким важным человеком, как господин Арне, ни за что не стал бы жить в таком старом доме с одной-единственной комнатой. Я выстроил бы себе высокий дом, вроде тех, в которых живут в Марстранде бургомистр и советники».

Чаще же всего поглядывал Торарин на большой дубовый сундук, стоявший подле кровати. А было это оттого, что он знал: в нем господин Арне хранит все свои серебряные деньги, и монетами, как он слышал, сундук наполнен до самого верха.

Но Торарин, который был настолько беден, что редко в какой день была у него хотя бы одна серебряная монетка в кармане, сказал себе так: «Нет, не хотел бы я иметь у себя все эти деньги. Говорят, будто господин Арне собрал их по большим монастырям, которых в прежние времена было здесь немало, и будто монахи напророчили ему тогда, что деньги эти принесут ему несчастье».

Размышляя об этом, Торарин увидел, что старая хозяйка приставила руку к уху, словно хотела что-то получше расслышать. Потом она повернулась к господину Арне и спросила:

— Зачем они ножи точат в Бранехёге?

В доме стояла тишина, и потому, когда старуха сказала это, все услышали и испуганно повернулись в ее сторону. Увидев, что она сидит и к чему-то прислушивается, они перестали работать ложками и тоже напрягли слух.

На какой-то момент вновь наступила мертвая тишина, но потом старуха снова забеспокоилась. Она положила ладонь свою на руку господина Арне и сказала:

— Не знаю, для чего им такие длинные ножи точить в Бранехёге?

Торарин увидел, как господин Арне погладил ее по руке, успокаивая. Но ничего не ответил, а как и прежде продолжал спокойно есть.

Старуха же все вслушивалась. От ужаса в глазах у нее выступили слезы, а руки и голова затряслись сильнее обычного.

Тогда обе девушки, сидевшие в конце стола, от страха заплакали.

— Разве не слышите вы, как звенят ножи? — спросила старуха. — Разве не слышите вы, как скрежещут они и повизгивают?

Господин Арне сидел молча и гладил руку своей жены. И покуда он молчал, никто не смел произнести ни слова.

Но все верили, что старая хозяйка услышала что-то страшное, что могло принести всем беду. Они почувствовали, как застыла кровь в их жилах. Никто, кроме господина Арне, больше не ел. Все думали о том, что вот уже много-много лет заботилась об этом доме его старая хозяйка. Она всегда была в доме, по-умному и по-доброму управляя детьми и работниками, хозяйством и домашним скотом, и дом оттого все богател. Правда, время сделало ее теперь старой и беспомощной, но все равно могло ведь случиться и так, что она прежде других почуяла грозящее дому несчастье.

Ужас все больше охватывал старуху. Она сложила руки и оттого, что не имела сил что-либо сделать, заплакала так горько, что по ее морщинистым щекам покатились слезы.

— Ты не спрашиваешь меня, Арне Арнесон, отчего мне так страшно? — пожаловалась она.

Тогда господин Арне наклонился к ней и сказал:

— Мне неведомо, что так напугало тебя.

— Я боюсь длинных ножей, тех, что точатся теперь в Бранехёге, — сказала она.

— Как же можешь ты слышать, что в Бранехёге точат ножи? — сказал господин Арне и засмеялся. — Ведь до двора в Бранехёге четверть мили. Возьми-ка лучше в руку ложку и дай нам закончить наш ужин.

Старуха попыталась побороть свой страх. Она взяла ложку и поднесла ее к миске с молоком, но рука ее затряслась, и все услышали, как ложка стучит о край. Тогда она положила ее.

— Как могу я есть? — сказала она. — Разве я не слышу, как звенят ножи? Разве я не слышу, как визжат ножи?

Господин Арне отодвинул от себя свою миску и сложил на столе руки. Все остальные сделали то же, а помощник пастора принялся читать молитву.

Когда молитва закончилась, господин Арне бросил взгляд на сидевших за столом и, увидев, что они бледны и напуганы, рассердился. Он стал говорить им о том времени, когда он только-только пришел сюда в Бохуслен проповедовать лютеранство. Тогда ему и товарищам его приходилось скрываться от людей папы, охотившихся за ними, точно за дикими зверями.

— И разве, направляясь в Дом Божий, не встречали мы врагов, поджидавших нас в засаде? И разве не изгоняли нас отсюда и не случалось нам прятаться в лесах? Не подобает ли и теперь принимать ниспосланное и не терять мужества от дурного знака?

Господин Арне говорил эти слова так, словно обладал какой-то великой силой, и ко всем, кто слышал его, вновь возвращалась уверенность.

«А ведь и правда, — думали они, — Бог уберег господина Арне от самых больших опасностей. Он держит над ним свою руку. И он не даст в обиду слугу своего».

Едва Торарин выехал на дорогу, как навстречу ему выбежала его собака и запрыгнула в повозку. Торарин понял, что Грим поджидал его все это время за воротами, на стуже, и на сердце у него снова стало неспокойно.

— Дружище, неужто простоял ты весь вечер за воротами? Отчего не пошел в дом и не подкрепился ужином? — сказал он собаке. — Или плохое что с господином Арне должно случиться? Может статься, я видел-то его в последний раз? Да ведь и такой сильный человек должен же когда-то умирать. Ему небось уже под девяносто.

Он направил лошадь на дорогу, что вела мимо Бранехёга к Эдсмольшилю.

Подъехав к Бранехёгу, Торарин обнаружил, что на дворе стоят сани, а сквозь отверстия в стене дома пробивается свет.

Увидев это, Торарин сказал Гриму:

— Здесь еще не ложились спать. Заеду-ка я да узнаю, правда ли, что под вечер здесь точили ножи.

Он въехал во двор и, отворив дверь, увидел, что там пировали. Вдоль стен на скамьях сидели, потягивая пиво, старики, а посреди комнаты пели и играли те, кто помоложе. Торарину стало сразу ясно, что уж нынче вечером в этом доме никому не могло бы прийти в голову готовить оружие для какого-нибудь кровавого дела. Он притворил дверь и собирался было уйти, но следом за ним вышел хозяин. Он сказал, что коли уж Торарин заехал к нему, то должен остаться, и повел его в дом.

Крестьяне были уже навеселе, и, перекинувшись с ними словом, Торарин стал замечать, что настроение у него поднимается и из головы уходят прочь разные тяжелые мысли.

Но поздним гостем на пиру оказался не один Торарин. Спустя какое-то время в дверях появились мужчина и женщина. Одеты они были бедно и, стоя между дверью и печью, робко переминались с ноги на ногу. Хозяин сразу подошел к ним. Взяв каждого из них за руку, он завел их в комнату. Потом, обращаясь ко всем, сказал:

— Вот правду же говорят, что последними приходят те, у кого дорога самая короткая. Это мои ближайшие соседи. Кроме нас, нет здесь в Бранехёге больше арендаторов.

— Ну, правильнее будет сказать — кроме тебя. Меня ты не должен называть арендатором. Я всего-навсего бедный углежог, которому ты позволил обосноваться на своей земле.

Мужчина присел рядом с Торарином, и они разговорились. Он рассказал Торарину, почему так запоздал на пир. А все оттого, что к нему в его лачугу зашли трое незнакомых мужчин, и они с женой не решились оставить их в доме одних. Все трое оказались скорняками и пробыли у них весь день. Утром, как только пришли, они едва стояли на ногах от усталости. Они сказали, что заблудились и целую неделю бродили по лесу. Потом, поев и отоспавшись, они скоро набрались сил, а к вечеру спросили, где здесь в округе есть двор побогаче. Они собирались поискать там себе работу. Жена сказала им, что самый знатный двор здесь у господина Арне. Тогда они достали из своих котомок длинные ножи и принялись их точить. Занимались они этим делом довольно долго, а вид у них при этом был такой зловещий, что углежог и его жена побоялись оставить дом.

— Они и теперь у меня перед глазами с ножами своими звенящими, страшные, с длинными спутавшимися бородами, в одежде из мохнатых шкур, оборванных и грязных. Когда вошли они в дом к нам, я подумал, что то были три оборотня. Рад, что они ушли уже.

Торарин слушал его внимательно, а когда углежог закончил, рассказал ему о том, чему был свидетелем в доме у пастора.

— Стало быть, правда, что в Бранехёге нынче ножи точили, — сказал Торарин и засмеялся. Он много выпил, оттого что, когда пришел в этот дом, на душе у него лежала тяжесть. Вот и постарался утешиться, как мог. — Теперь-то уж хорошее настроение вернется ко мне, — сказал он, потому что звон ножей, что слышала пасторша, вовсе не был дурным знаком. Просто скорняки затачивали свои инструменты.

Уже далеко за полночь в Бранехёге несколько мужчин в доме встали и направились к двери, чтобы запрячь лошадь и ехать домой.

Едва они вышли во двор, как увидели, что на севере полыхает огонь и пламя поднимается к самому небу. Они тут же вернулись обратно в дом и закричали:

— Вставайте! Вставайте! Пожар в доме пастора в Сульберге!

На пиру в этот вечер собралось много людей, и те, кто был верхом, вскочили в седла и поскакали к пасторскому дому. Но и другие, что побежали на своих двоих, не слишком отставали от них. Людей во дворе Сульберги они не увидели; казалось, все спят, хотя огненные языки вздымались высоко в небо.

Однако горела не усадьба, а куча дров, соломы и хвороста, собранная у одной из стен старого пасторского дома. Огонь полыхал, видно, недолго. Добрые старые бревна, из которых был срублен дом, успели пока еще лишь почернеть, да на соломенной крыше подтаял снег. Но теперь огонь уже начинал цепляться и за солому на крыше.

Все сразу поняли, что это поджог. Но было неясно, точно ли господин Арне и его люди спят или же с ними случилось несчастье.

Но прежде чем войти в дом, люди сперва длинными кольями отодвинули полыхавший костер от стены и, забравшись на крышу, покидали с нее уже дымившуюся и готовую вот-вот вспыхнуть солому.

Сделав это, несколько человек направились к двери, чтобы разбудить господина Арне, но шедший первым остановился у самого порога и, посторонившись, уступил это право мужчине, что шел за ним следом.

Тот шагнул вперед, но когда ему осталось лишь надавить на дверную ручку, он отодвинулся, предоставляя сделать это другим.

Они никак не могли решиться отворить эту ужасную дверь, из-под которой широкими языками медленно вытекала кровь, а ручка была вся в кровавых пятнах.

Вдруг дверь перед ними открылась сама, и на пороге появился помощник господина Арне. На голове его зияла глубокая рана. Весь в крови, покачиваясь, он сделал несколько шагов в сторону людей. Какое-то мгновение он стоял, выпрямившись и вытянув руку вперед, чтобы все замолкли. Потом хриплым голосом он сказал:

— Этой ночью господина Арне и всех его людей убили трое мужчин, одетых в грязные шкуры. Они пробрались в дом через отверстие в крыше, словно дикие звери набросились на нас и убили всех.

Больше он не смог сказать ни слова. Он упал прямо под ноги стоявшим перед ним и умер.

Тогда люди вошли в дом и увидели, что все было точно так, как и сказал помощник пастора.

Большой дубовый сундук, где господин Арне хранил свои деньги, пропал. Из стойла была уведена лошадь, а из-под навеса взяты сани господина Арне. Следы от саней вели от ворот в поля, принадлежавшие пастору, и дальше в сторону моря; двадцать мужчин тут же поспешили в погоню, чтобы схватить убийц.

Женщины стали заниматься мертвыми. Они вынесли их из залитого кровью дома и уложили на чистый снег.

И тут они увидели, что среди мертвых были не все люди господина Арне. Недоставало бедной девушки, жившей в его доме. Женщинам было неведомо, удалось ли ей убежать или же убийцы прихватили ее с собой.

Но когда они как следует осмотрели весь дом, то нашли ее спрятавшейся в проеме за печью. Девушка просидела там все время и была невредима. Но она была настолько напугана, что совсем не могла говорить и отвечать на расспросы.

На причале

Несчастную девушку, пережившую кровавую баню, Торарин увез с собой в Марстранд. Он очень ее жалел и потому решил предложить ей поселиться в его тесной лачуге вместе с ним и его матерью, чтобы делить с ними их скудное пропитание.

«Это все, что я могу теперь сделать для господина Арне, — рассуждал Торарин, — чтобы отплатить ему добром за то, что он часто покупал у меня рыбу и приглашал к своему столу. Пусть я беден и незнатен, но для девушки уж всяко лучше будет поехать со мной в город, нежели оставаться здесь среди крестьян. В Марстранде много богатых горожан, может статься, кто-нибудь из них возьмет девушку к себе в услужение, и она, глядишь, там неплохо прокормится».

Приехав в город, девушка поначалу рыдала все дни напролет. Она оплакивала господина Арне и его домочадцев и переживала потерю всех близких ей людей. Но больше всего плакала она по своей сводной сестре. Она не могла простить себе, что спряталась тогда за печью, а не приняла смерть вместе с нею.

Пока Торарин был дома, его мать ничего на это не говорила. Но когда Торарин снова отправился развозить рыбу, однажды утром она сказала девушке так:

— Я не настолько богата, Эльсалилль, чтобы кормить и одевать тебя, а ты будешь только сидеть сложа руки да убиваться своим горем. Пойдешь со мной на причал и научишься там чистить рыбу.

Эльсалилль послушалась и простояла весь день на причале, работая рядом с другими женщинами. Почти все они были молоды и веселы. Они пробовали заговорить с Эльсалилль и все спрашивали ее, отчего она такая грустная и неразговорчивая. И тогда Эльсалилль стала рассказывать им обо всем, что приключилось с ней всего лишь за три дня до этого. Она рассказала о трех разбойниках, которые пробрались в их дом через отверстие в крыше и убили всех близких ей людей. Эльсалилль не закончила еще свое повествование, когда на стол, за которым она работала, легла черная тень. Эльсалилль подняла голову и увидела перед собой трех знатных господ в широкополых шляпах с длинными перьями и в расшитых золотом и шелком бархатных кафтанах с широкими буфами.

Среди них один, похоже, был самым важным. У него было гладко выбритое лицо, очень бледное, с глубоко посаженными глазами. Можно было подумать, что совсем недавно он перенес тяжелую болезнь. Тем не менее он производил впечатление веселого и дерзкого кавалера, прогуливающегося по освещенному солнцем причалу, чтобы люди могли любоваться его дорогим нарядом и красивым лицом.

Эльсалилль перестала работать и оборвала на полуслове свой рассказ. Она стояла с разинутым ртом и разглядывала его широко раскрытыми глазами. Он улыбнулся ей.

— Мы вовсе не хотели напугать тебя, девушка, — сказал он, — и просим позволения дослушать твою историю.

Бедная Эльсалилль! Никогда еще в своей жизни не видела она такого знатного господина. Она решила, что не имеет права говорить в его присутствии, и потому молчала, опустив глаза на свою рыбу.

Тогда незнакомец снова обратился к ней:

— Не бойся нас, девушка! Мы — шотландцы, и состоим уже добрый десяток лет на службе у шведского короля Юхана.[73] А нынче получили отпуск и собираемся отплыть домой. Мы добрались до Марстранда, надеясь найти здесь корабль, который мог бы взять нас с собой в Шотландию. Но здесь мы узнали, что все проливы в шхерах замерзли, и теперь нам остается лишь ждать. Дел у нас здесь никаких нет, и мы просто гуляем по причалу и глядим на людей. Мы будем очень благодарны тебе, девушка, если ты позволишь нам дослушать твой рассказ.

Эльсалилль поняла: он нарочно говорил так долго, чтобы дать ей время успокоиться. И она сказала себе: «Ты должна показать, что ты не какая-нибудь простая рыбачка, которой не пристало говорить со знатными господами. Ведь ты же девушка благородного происхождения».

— Я рассказывала о кровавой бане в Сульберге, в доме пастора, — сказала Эльсалилль. — Об этом знают и говорят уже многие.

— Это так, — сказал незнакомец, — но прежде я что-то не слышал, чтобы кто-нибудь из домочадцев господина Арне остался жив.

Тогда Эльсалилль вновь стала рассказывать о том, что совершили злые разбойники. Она поведала, как старые работники встали вокруг господина Арне, чтобы защитить его, и как сам господин Арне сорвал меч со стены и пошел с ним на разбойников, но и он, и работники, все же были повержены. И тогда старая пасторша подняла меч своего мужа и бросилась на негодяев. Но над ней лишь посмеялись и сбили ее с ног ударом полена. Остальные женщины забрались на печь, но, убив всех мужчин, злодеи стащили с печи на пол женщин и убили их тоже.

— Последней убили они мою дорогую сводную сестру. Она так молила их не убивать ее, и двое из них уже хотели было оставить ей жизнь, но тут третий сказал, что умереть должны все, и всадил нож ей в сердце.

Пока Эльсалилль рассказывала об убийстве и о пролитой крови, трое незнакомцев стояли перед ней молча. Ни разу не обменялись они взглядом и слушали Эльсалилль с таким напряжением, что уши их оттопырились, глаза засверкали, а губы то и дело раскрывались и обнажали зубы.

Глаза Эльсалилль были полны слез, и пока она говорила, она ни разу не подняла головы. Поэтому она не могла увидеть, как глаза и зубы стоявшего перед ней мужчины вдруг стали похожи на волчьи. Лишь закончив свой рассказ, она вытерла слезы и взглянула на него. Но когда он встретился взглядом с Эльсалилль, лицо его тотчас переменилось.

— Ты находилась так близко от убийц, девушка, — сказал он, — что, наверное, смогла бы узнать их, если бы встретила.

— Было темно, и я видела их лишь при свете головешек, которые они вытащили из печи, чтобы посветить себе во время убийства, — сказала Эльсалилль. — Но с Божьей помощью, думаю, я смогла бы их узнать. И я каждый день молю Бога, чтобы он помог мне найти их.

— Как же тебя понимать, девушка? — спросил незнакомец. — Ведь все убийцы мертвы, или это не так?

— Да, я знаю, — сказала Эльсалилль. — Крестьяне, погнавшиеся за ними, шли по их следу от двора пастора до большой проруби во льду. У самой кромки проруби видны были следы полозьев, лошадиных подков, следы тяжелых, подбитых железом сапог. А за прорубью никаких следов на льду больше не было. Потому-то крестьяне и решили, что все погибли.

— А ты разве думаешь иначе, Эльсалилль? — спросил незнакомец.

— Да, наверное, они утонули, — сказала Эльсалилль, — и все же я постоянно молю Бога об их спасении. Я говорю Богу: «Пусть случится так, что в прорубь они бросили лошадь и сани, а сами спаслись!».

— Но почему ты этого так хочешь, Эльсалилль? — спросил незнакомец.

И тогда Эльсалилль, слабая, хрупкая девушка, откинула голову назад, и глаза ее загорелись.

— Потому что, если они живы, я смогу отыскать их и схватить, смогу вырвать сердца из их груди. Потому что, если они живы, я смогу увидеть, как их станут колесовать и четвертовать!

— Но как же думаешь ты исполнить все это? — спросил незнакомец. — Ведь ты всего только слабая девушка.

— Если они живы, — ответила Эльсалилль, — я смогла бы сделать так, чтобы наказание свое они получили. И лучше я умру, чем позволю им уйти от расплаты. Я знаю, они большие и сильные, но спастись от меня им не удалось бы все равно.

Незнакомец при этих словах рассмеялся, но Эльсалилль топнула ногой.

— Если убийцы живы, я никогда не прощу им, что они отняли у меня дом и что теперь я стала бедной и должна стоять на холодном причале и чистить рыбу. Я не прощу им того, что они предали смерти всех моих близких, но крепче всего буду я помнить его — того, кто стащил с печи мою сводную сестру, так любившую меня, и жестоко убил ее.

То, что такая маленькая и слабая девушка была столь сильно разгневана, вызвало у всех троих шотландских ландскнехтов приступ хохота. Им стало так смешно, что они тут же поторопились уйти, чтобы не обидеть Эльсалилль. Они прошли через гавань и исчезли из виду в тесном переулке, что вел в сторону рыночной площади. Но долго еще доносился до Эльсалилль их громкий, раскатистый и язвительный хохот.

Посланница

Господина Арне похоронили в церкви Сульберги на восьмой день. И тогда же на рыночной площади в Бранехёге собрался тинг,[74] чтобы решить, как быть с этим убийством.

В Бохуслене господина Арне знали хорошо, и на его похороны пришел народ со всей округи — и с островов, и с побережья. Людей было столько, что можно было подумать, будто целая армия собралась здесь вокруг своего предводителя. А на дороге от церкви Сульберги до Бранехёга не осталось ни дюйма невытоптанного снега.

Уже к вечеру, когда все стали разъезжаться по своим дворам, Торарин, торговец рыбой, отправился из Бранехёга в сторону Сульберги.

В этот день Торарин успел поговорить со многими людьми. Снова и снова рассказывал он о том, как убили господина Арне. Здесь же на площади тинга его угощали, и не одну кружку пива пришлось опорожнить ему за беседой с рыбаками и крестьянами, приехавшими на тинг из дальних округов.

Почувствовав вялость и тяжесть в голове, Торарин на пути прилег в своей груженной рыбой повозке. Ему было грустно оттого, что нет больше господина Арне. А когда до двора пастора было уже рукой подать, тяжелые мысли стали одолевать его.

— Эх, Грим, собачка моя, поверь я тогда старой пасторше, что она и взаправду могла слышать, как точат ножи для убийства, я уж сумел бы не дать той беде случиться. Я часто размышляю теперь об этом, Грим, собачка моя. И неспокойно у меня на душе, словно бы я сам приложил руку к тому, чтобы господин Арне покинул этот мир. Вот что скажу я тебе. Уж коли впредь услышу что-нибудь эдакое, сразу тому поверю, да и сделаю тогда все, как подобает!

Пока Торарин так рассуждал, разлегшись в своей повозке и полузакрыв глаза, лошадь сама решала, куда ей идти, и добравшись до пасторского двора в Сульберге, она по старой привычке прошла сквозь проем в изгороди и встала как раз перед входом в конюшню. Торарин ничего этого не знал, и только почувствовав, что лошадь остановилась, он приподнялся и огляделся. Когда же он понял, что находится во дворе перед тем самым домом, где всего-то неделю назад зарезано было столько людей, его охватила дрожь. Он тотчас схватил вожжи, чтобы развернуть лошадь и выехать со двора на дорогу, но в этот самый момент кто-то хлопнул его сзади по плечу, и он оглянулся. Подле него стоял старик Улоф, конюх, служивший у пастора так давно, что Торарин и не помнил с каких пор.

— Что, Торарин, неужто спешишь ты со двора съехать на ночь глядя? — сказал работник. — Зашел бы лучше в дом. Господин Арне там тебя дожидается.

Тысячи мыслей промелькнули в голове у Торарина. Он никак не мог решить, сон это или явь. Ведь конюха Улофа, того самого, что стоял теперь перед ним целый и невредимый, видел он всего неделю назад мертвым, лежащим с перерезанным горлом рядом с другими мертвецами.

Торарин схватился за вожжи покрепче, решив, что лучше будет поскорее отсюда выбраться. Но рука конюха Улофа все еще лежала на его плече, и старик продолжал его уговаривать.

Тогда Торарин попытался быстро выдумать какой-нибудь основательный довод.

— Да я вовсе и не собирался заезжать сюда и беспокоить в столь поздний час господина Арне, — сказал он. — Лошадь сама, без ведома моего пришла сюда. А мне теперь самое время поехать подыскать себе ночлег. Но уж коли господину Арне хочется меня видеть, завтра поутру я сюда заеду.

Сказав это, Торарин нагнулся вперед и с силой стегнул лошадь вожжами, чтобы сдвинуть ее с места.

Однако в ту же секунду работник оказался у головы лошади и, схватив за уздечку, придержал ее.

— Не упрямься, Торарин! — сказал работник. — Господин Арне еще не ложился спать, он сидит и поджидает тебя. Да тебе к тому же должно быть известно, что добрый ночлег ты мог бы получить и здесь, всяко не хуже, чем еще где-либо в нашей округе.

Торарин хотел было возразить, мол, что уж тут хорошего — ночевать в доме без крыши. Но еще раньше он глянул в сторону дома и увидел, что, как и прежде, до пожара, дом был увенчан добротно сработанной крышей с коньком. А ведь еще утром Торарин собственными глазами видел торчащие вверх стропила.

Он смотрел снова и снова, протирал глаза, но пасторский дом стоял по-прежнему целехонький, с крышей, покрытой соломой и снегом, а из отверстия в крыше шел дым и летели искры. Через неплотно прикрытые ставни на снег падали отблески света. Для того, кто ездит по холодным дорогам, ничего нет лучше света, пробивающегося из натопленного дома. Торарин же, увидев свет, напугался еще больше.

Он вновь стегнул лошадь с такой силой, что та встала на дыбы, но не сдвинулась при этом ни на шаг от конюшни.

— Пойдем в дом, Торарин! — сказал конюх. — Ты ведь не хочешь, чтобы потом тебе снова пришлось о чем-нибудь сожалеть.

При этих словах Торарин сразу вспомнил обещание, которое он дал себе, когда лошадь везла его сюда. И тогда он, хотя и стоял в повозке, собираясь снова хлестнуть лошадь, стал вдруг послушным как воск.

— Добро, Улоф-конюх, я готов! — сказал Торарин и спрыгнул с повозки. — Ты правду сказал, не хочется мне, чтобы пришлось потом о чем-нибудь сожалеть в этом деле. Давай, веди меня к господину Арне!

Но какими же тяжелыми оказались те несколько шагов, что Торарину понадобилось сделать через двор к нему!

Когда дверь отворилась, Торарин зажмурил глаза, чтобы не глянуть в комнату. Но тут же, думая о господине Арне, стал уговаривать себя, что бояться ему нет причины: «Он столько раз потчевал тебя на славу. Он покупал твою рыбу, даже когда чулан его был полон припасов. И раз уж он всегда был добр к тебе при жизни, то после смерти всяко не станет причинять тебе зла. У него, видно, есть, о чем попросить тебя. А ты должен помнить, Торарин, что и к мертвым надо относиться с благодарностью».

Тут Торарин открыл глаза и увидел комнату. Там все оставалось в точности так, как и было всегда. Знакомая печь, знакомый узор на ткани. Все же он несколько раз переводил взгляд с одной стены на другую, а потом с потолка на пол, пока наконец не решился взглянуть на стол и скамью, туда, где обычно сидел господин Арне.

И там, в центре стола, между женой и своим помощником, так же, как это было тогда, восемь дней назад, сидел живехонький господин Арне. Казалось, он только перед тем закончил ужинать и отодвинул от себя миску, ложка же лежала на столе прямо перед ним. За столом сидели также все его работники, старые мужчины и женщины, и лишь одна девушка.

Торарин долго стоял в дверях, не произнося ни звука, и разглядывал всех. Похоже было, что они чем-то встревожены и опечалены, и даже сам господин Арне сидел мрачный, подперев голову рукой.

Но вот Торарин увидел, как господин Арне поднял голову.

— Улоф-конюх, не вошел ли с тобой вместе в дом кто-то чужой?

— Да, — ответил работник, — это Торарин, торговец рыбой, он был сегодня на тинге в Бранехёге.

При этих словах лицо господина Арне, кажется, чуть оживилось, и Торарин вновь услышал его голос:

— Входи же в дом, Торарин, и поведай нам о том, что решил тинг! Я всю ночь жду тебя здесь.

Все это произошло настолько естественно и буднично, что страх у Торарина пропал вовсе. Он спокойно прошел через комнату и подошел к господину Арне. Он даже спросил себя, а не приснилось ли ему, что господина Арне убили, и, может, на самом-то деле он был жив.

Но, проходя по комнате, Торарин по старой привычке бросил взгляд на полог кровати, подле которого стоял обычно сундук с деньгами. Однако сундука, обитого железом, на месте не было, и когда Торарин это понял, его снова охватил страх.

— Расскажи нам теперь, Торарин, о чем говорили сегодня на тинге.

Торарин начал было рассказывать о тинге, стараясь как можно лучше выполнить то, о чем его попросили, но все никак не мог совладать с языком, и потому все время запинался и путался.

Господин Арне наконец перебил его:

— Торарин, поведай мне лишь самое важное! Найдены ли и наказаны ли убийцы наши?

— Нет, господин Арне, — набрался храбрости ответить Торарин. — Ваши убийцы покоятся на дне Ханефьорда. Разве можно наказать их теперь?

Услышав такой ответ, господин Арне с силой стукнул по столу рукой. К нему, похоже, снова вернулось мрачное настроение.

— Что это ты такое говоришь, Торарин? Неужто ленсхерре[75] Бохуса, приехавшему с судьями и писарями провести здесь тинг, никто так и не смог сказать, где должен искать он убийц наших?

— Нет, господин Арне, никто из живых не мог сказать ему этого.

Господин Арне сдвинул брови и какой-то момент сидел хмуро, глядя куда-то перед собой. Потом снова повернулся к Торарину.

— Я знаю, что ты мне предан, Торарин. Быть может, ты скажешь мне, как отомстить моим убийцам?

— Я понимаю, господин Арне, что вы желали бы отомстить тем, кто так жестоко отобрал у вас жизнь, — сказал тогда Торарин. — Но среди нас, ходящих по этой благословенной Богом земле, нет никого, кто смог бы помочь вам в этом.

Получив такой ответ, господин Арне погрузился в долгие раздумья. Наступила тишина. Через какое-то время Торарин осмелился ее наконец нарушить:

— Господин Арне, я исполнил ваше желание, рассказал вам, как прошел тинг. Хотите ли вы еще о чем-то спросить меня или позволите мне уехать?

— Торарин, ты не должен уйти, не ответив мне еще раз, сможет ли отомстить за нас кто-нибудь из живых?

— Нет. Даже если, чтобы отомстить убийцам вашим, вместе соберутся все люди Бохуслена и Норвегии, они все же не сумеют найти их, — ответил Торарин.

И тогда господин Арне сказал:

— Что ж, коли живые не в силах помочь нам, придется делать все самим.

Господин Арне принялся громко читать «Отче наш», но не по-норвежски, а по-латыни, как это обычно делалось здесь еще прежде его времени. И при каждом слове молитвы он попеременно указывал пальцем на кого-то из сидевших за столом. Так прошел он по кругу не один раз, пока не осталось ему лишь произнести «аминь». И когда он сказал это слово, рука его указывала на девушку, дочь его сына.

Она тотчас поднялась со скамьи, и господин Арне сказал ей:

— Ты знаешь, что предстоит тебе совершить.

В ответ девушка принялась сетовать:

— Не посылай меня за этим! Разве по силам такое девушке?

— Разумеется, ты пойдешь, — сказал господин Арне. — И будет справедливо, что пойдешь именно ты, ибо месть нужна тебе более, чем всем остальным нам. Ведь ни у кого из нас не отняли они от жизни столько лет, как у тебя, самой молодой среди нас.

— Я не требую мести ни у кого из живых, — сказала девушка.

— Ты пойдешь теперь же, — повторил господин Арне. — Но ты не будешь одна. Тебе должно быть известно, что среди живых есть еще двое, сидевших восемь дней назад за этим столом.

Торарин слышал слова, сказанные господином Арне, и понял их так, что и ему предназначается искать убийц и злодеев и биться с ними. И он воскликнул:

— Ради Бога милосердного, молю вас, господин Арне…

Тут Торарину показалось вдруг, будто и господин Арне, и весь двор пасторский растворились в какой-то дымке, а сам он стал падать куда-то вниз. И здесь он потерял сознание.

Когда же Торарин снова пришел в себя, уже светало. Он увидел, что лежит прямо на земле в пасторском дворе Сульберги. Повозка с лошадью стоит рядом, а Грим лает и воет прямо над ним.

— Так, стало быть, все это был сон, — сказал Торарин. — Теперь-то я понимаю. Двор, конечно же, пуст и разорен. И не видел я ни господина Арне, ни других. А во сне я так напугался, что выпал из повозки на землю.

При свете луны

Спустя четырнадцать дней после убийства господина Арне наступили ясные лунные вечера. В один из таких вечеров Торарин при ярком свете луны ехал в своей повозке. Время от времени он останавливал лошадь, и можно было подумать, будто он ищет дорогу. А ведь он ехал не через лес, где легко заблудиться, а по открытому месту, которое вполне было можно принять за широкую равнину, где то и дело на пути встречаются скалистые холмы.

Все вокруг покрыто было белым сверкающим снегом. Погода стояла безветренная, и снег лег ровно, без сугробов и заносов, какие бывают при вьюге. Повсюду, насколько только хватало глаз, была все та же гладкая равнина и все те же холмы.

— Послушай, Грим, собачка моя, — сказал Торарин, — вот ежели бы мы теперь увидели с тобой это в первый раз, то уж точно решили бы, что едем по широкой степи. И все-таки стали бы удивляться, какая, мол, тут ровная земля, а дорога-то и вовсе без валунов и без выбоин. И что же это за дорога такая, сказали бы мы, где по обочинам нет ни канав, ни изгородей, и как же это так может быть, что из-под снега не выбивается нигде ни солома, ни кустарник? И отчего это не попадаются нам на пути ручейки разные да речушки, а ведь они уж всегда, даже в морозы самые крепкие, умудряются по белому полю проложить свои черные борозды?

От таких рассуждений Торарин определенно получал удовольствие, и даже Гриму были они приятны. Он лежал, не двигаясь, на своем месте в повозке и молчал.

Едва лишь Торарин закончил свою речь, как повозка миновала высокий шест с прикрепленной на нем метелкой.

— Ну а вот, предположим, мы были бы с тобой здесь чужестранцы, Грим, собачка моя, — продолжил Торарин, — тогда мы должны были бы задать себе вопрос: что же это за такая странная степь, где ставят знаки, которыми мы пользуемся лишь в море? Неужто и в самом деле это море, сказали бы мы наконец. Но тут же, наверное, решили бы, что этого уж быть не может никак… Вот все это тут вокруг нас, такое твердое и прочное, — неужто всего-навсего вода? А вот эти скалистые холмы, все на одной тверди стоящие, ну разве же могут они быть островками в шхерах, меж которыми катятся пенящиеся волны? Нет-нет, мы не смогли бы, Грим, собачка моя, поверить, что такое возможно.

Торарину стало весело, и он засмеялся, а Грим по-прежнему лежал спокойно и не двигался. Торарин ехал все дальше, пока не обогнул высокий холм. И тут он вскрикнул так, словно увидел что-то уж больно странное. Он сделал вид, будто сильно удивлен, отпустил вожжи и прихлопнул в ладоши.

— Грим, собачка моя, а ведь ты все не хотел поверить, что это было море! Ну теперь-то ты наконец видишь, что это такое? Поднимись да сам убедись, что там впереди стоит большой корабль! Ладно, допустим, ты мог не узнать знак, которым пользуются в море, но тут ты ошибиться уже никак не можешь. Тут уж тебе придется признать, что мы едем по самому настоящему морю.

На мгновение Торарин умолк и стал разглядывать большой вмерзший в лед корабль. Странно смотрелся он на ровном снежном поле, будто попал сюда по ошибке. Заметив, что от корабля вверх поднимается тонкая струйка дыма, Торарин подъехал ближе и стал звать шкипера, чтобы узнать, не купит ли тот его рыбу. На дне повозки у него оставались всего несколько рыбешек, ибо перед тем успел он уже объездить все другие застрявшие в шхерах суденышки, где и распродал почти весь свой запас.

Шкипер и его команда умирали на корабле со скуки. Они купили рыбу у торговца не столько потому, что она была нужна им, а чтобы хоть с кем-то перекинуться словечком.

Когда они сошли на лед и подошли к Торарину, тот с самым невинным видом заговорил о погоде.

— Что-то не припомню, чтобы в этих краях когда-либо стояла такая прекрасная погода, как нынче, — сказал Торарин. — Вот уже три недели, как морозы все держатся, и совсем нет ветра. Здесь в шхерах мы привыкли к другому.

Но шкипер, чей галеас, набитый бочками с сельдью, застрял в заливе неподалеку от Марстранда в тот момент, когда впереди было уже открытое море, мрачно посмотрел на Торарина и ответил:

— Ты, значит, называешь это прекрасной погодой?

— Ну а как же я могу называть такую погоду иначе? — спросил Торарин. Глаза его при этом были невинны, как у ребенка. — Небо днем ясное, синее. Да и ночи столь же нарядные и тихие, как дни. Разве мне доводилось когда раньше ездить по льду? Не так уж часто море здесь замерзает, а если в какой-то год оно льдом и покрывалось, то шторм через несколько дней разгонял его.

Шкипер стоял угрюмый и хмурый. На болтовню Торарина он ничего не ответил. Тогда Торарин полюбопытствовал, отчего тот не сходит в Марстранд.

— Тут ведь будет не более часа пути по льду, — сказал Торарин. Однако ответа не последовало и на это. Торарин понял, что парень, видно, ни на минуту не желает оставить свой галеас из боязни упустить момент, когда льды начнут отступать и можно будет выйти в море.

«Редко у кого я видел такие полные тоски глаза», — подумал Торарин.

А шкиперу, уже много дней запертому в шхерах, приходили в голову разные мысли, и он спросил Торарина:

— Вот ты везде ездишь и слышишь, что там люди говорят о всяком. Может, известно тебе, зачем Бог надолго запер здесь все выходы в море и держит всех нас в плену?

Как только он это сказал, Торарин сразу переменил тон, однако сделал вид, будто не понимает:

— Не знаю, о чем это ты говоришь.

— Послушай, как-то я простоял в Бергене целый месяц, день за днем дул тогда встречный ветер, и ни один корабль из гавани выйти не мог. А на одном из застрявших там кораблей скрывался в это время человек, ограбивший церковь, и не случись тогда шторм, ему удалось бы сбежать. Люди тем временем узнали, где прятался грабитель, и как только он взят был с корабля на берег, погода сразу исправилась и задул попутный ветер. Понимаешь теперь, о чем я думаю, когда спрашиваю тебя: знаешь ли ты, отчего Бог держит закрытыми ворота в море?

На мгновение Торарин замолчал. Казалось, он хотел ответить серьезно. Однако передумал и сказал:

— Я гляжу, ты совсем уже скис от долгого сидения в шхерах. А отчего не сходить тебе в Марстранд? Уж можешь мне поверить, что нынче там не скучают. В городе собрались теперь сотни чужестранцев. А потому как заняться им нечем, они там только пьют да танцуют.

— С чего же это им так весело? — поинтересовался шкипер.

— Так ведь там собрались такие же моряки с застрявших во льду кораблей, как и ты. Много рыбаков, возвратившихся домой после отлова сельди. Потом, в городе сейчас добрая сотня шотландских ландскнехтов, получивших отпуск со службы. Теперь дожидаются они случая отправиться в свою Шотландию. Неужто вся эта братия станет ходить там с опущенными головами и упустит возможность повеселиться всласть?

— Не знаю, может, и есть у них желание веселиться, только, по мне, так уж лучше здесь ждать, — сказал шкипер.

Торарин бросил на него быстрый взгляд. Шкипер был высок и сухощав. Глаза у него были светлые и чистые, как вода, и смотрели они очень грустно. «Нет, парня этого развеселить не под силу никому», — подумал Торарин.

А шкипер снова завел с ним разговор.

— Эти шотландцы, — спросил он, — люди хорошие?

— Может, это ты и повезешь их в Шотландию? — вопросом ответил на его вопрос Торарин.

— У меня груз до Эдинбурга, — добавил шкипер, — и один из шотландцев сейчас только был здесь и спрашивал, согласен ли я взять их с собой. Но мне не очень-то нравится идти в море, имея на борту таких буянов. И я сказал ему, что мне надо бы подумать. Ты что-нибудь слышал о них? Думаешь, можно их взять без опаски?

— Я только слышал о них, что это храбрый народ. Можешь смело брать их с собой.

Однако стоило Торарину сказать это, как собака его тотчас поднялась, встала в повозке, задрала нос к небу и завыла.

Торарин сразу же перестал расхваливать шотландцев.

— Что это вдруг с тобой, Грим, собачка моя? — спросил он. — Небось считаешь, что я больно долго стою здесь да время понапрасну трачу за разговорами?

Торарин приготовился ехать.

— Ладно, удачи тебе! — сказал он на прощание.

Торарин направился в Марстранд по узкой протоке между островками Клёверён и Куён. А когда впереди уже показался Марстранд, он увидел вдруг, что был на льду не один.

В ярком свете луны хорошо был виден высокий мужчина, осанистой походкой шагавший по снегу. На нем была шляпа, украшенная перьями, и богатая одежда с широкими буфами на рукавах.

«Гляди-ка, — сказал Торарин самому себе, — значит, это сэр Арчи, командир шотландцев, был на галеасе и договаривался со шкипером».

Торарин был со своей повозкой так близко от шотландца, что даже заехал на длинную тень его, скользившую за ним по снегу. Передними копытами лошадь уже ступила на перья шляпы в рисунке тени.

— Грим, — сказал Торарин, — может быть, предложим ему доехать до города в нашей повозке?

Собака тотчас же стала подниматься, и Торарин поспешил положить руку ей на спину.

— Успокойся, Грим, собачка моя! Вижу, что шотландцев ты недолюбливаешь.

Сэр Арчи между тем не замечал, что кто-то едет совсем рядом от него. Он шел, не оглядываясь. Торарин принял чуть в сторону, собираясь его объехать. И тут увидел он за спиной шотландского господина еще одну тень или что-то похожее на тень. Это было нечто серое, вытянутое и тонкое, плывущее по снегу бесшумно и не оставляя никаких следов. Шотландец шел широкими шагами. Он не смотрел ни вправо, ни влево. Но серая тень скользила столь близко от него, что казалось, будто она что-то хотела шепнуть ему на ухо.

Торарин проехал еще немного вперед, пока не поравнялся с ними обоими. Свет луны позволил ему разглядеть лицо шотландца. Брови его были сдвинуты, а выражение на лице такое, словно ему докучала какая-то неприятная мысль. И как раз в тот момент, когда Торарин обогнал его, он оглянулся и посмотрел назад, будто почувствовал за спиной чье-то присутствие.

Торарин отчетливо видел теперь, что за сэром Арчи, крадучись, скользит молодая девушка в серой просторной одежде, но сэр Арчи не замечал ее. Когда он обернулся, она тотчас застыла на месте; на нее легла тень самого сэра Арчи, широкая и темная, и скрыла ее.

Сэр Арчи пошел дальше, и тогда девушка вновь постаралась приблизиться к нему и опять пошла за ним, словно бы нашептывая ему все время что-то в ухо.

Когда же Торарин увидел все это, его охватил такой ужас, что совладать с ним он уже не смог. Он закричал что было сил и так хлестнул лошадь, что она рванулась и понесла, а когда остановилась у двери его лачуги, с нее лил пот.

Преследование

Город со всеми своими домами и строениями находился в той части острова Марстранд, что была обращена в сторону шхер и прикрывалась целым венком из островков — малых и совсем крошечных. Здесь были городские улочки и переулки, всегда заполненные людьми, здесь была гавань, забитая кораблями и лодками, здесь солили сельдь, чистили рыбу, здесь же неподалеку были церковь и кладбище, ратуша и рынок. И здесь росло много высоких деревьев, зеленые кроны которых летом всегда раскачивались на ветру.

А на другой половине острова Марстранд, обращенной к западу, в сторону моря и не защищенной ни островками, ни шхерами, не было ничего, кроме голых скал да изрезанных, уходящих в море каменных гряд. Были еще бугры бурого цвета, поросшие вереском, заросли терновника, норы выдр и лисиц, гнезда чаек и гаг, но не было там ни тропинок, ни домов, ни людей.

Лачуга Торарина стояла высоко, на самом гребне острова, так что по одну сторону от нее лежал город, а по другую была пустошь. И когда Эльсалилль открывала дверь, перед собой видела она лишь большие голые камни, с которых в сторону запада открывалась безбрежная даль, где у горизонта просматривалась темная полоска открытого моря.

Когда море вокруг Марстранда вдруг покрывалось льдом, моряки и рыбаки, оказавшиеся запертыми в городе, ходили часто мимо дома Торарина, чтобы, забравшись на скалы, всматриваться в море, не начали ли проливы сбрасывать с себя ледяное покрывало.

Эльсалилль часто стояла в дверях и смотрела, как люди шли к скалам. После свалившегося на нее большого горя сердце ее постоянно тосковало, и она думала: «По-моему, люди, которым есть чего ждать в жизни, должны быть счастливы. А у меня вот в целом мире не осталось никого, и ждать мне от жизни нечего».

Как-то под вечер Эльсалилль увидела на скале мужчину в широкополой шляпе с большим пером, глядевшего, как и остальные, на запад, в море. Эльсалилль сразу узнала в нем сэра Арчи, старшего среди шотландцев, того самого, что заговорил с ней тогда на причале.

Когда он, возвращаясь в город, проходил мимо дома Торарина, Эльсалилль еще стояла в дверях. И плакала.

— Почему ты плачешь? — спросил он и остановился.

— Плачу я оттого, что нет у меня никаких желаний и мне не к чему в жизни стремиться, — ответила Эльсалилль. — Когда я увидела, как вы стоите на скале и всматриваетесь в море, я подумала: «Вот у него там, по другую сторону моря, есть, конечно же, дом, и он желает поскорее туда отправиться».

От этих слов сердце сэра Арчи смягчилось, и он сказал:

— Много лет никто уже не говорил со мной о моем доме. Одному Богу известно, что там делается теперь в усадьбе моего отца. Когда я оставил дом, чтобы служить в чужих странах, мне было семнадцать лет.

Сказав это, сэр Арчи вошел внутрь бедной лачуги и стал рассказывать Эльсалилль о своем доме.

И Эльсалилль сидела молча и слушала сэра Арчи, а говорил он долго и интересно. И каждое слово, слетавшее с уст его, доставляло Эльсалилль счастье.

Когда же подошло время уходить, сэр Арчи спросил у Эльсалилль разрешения поцеловать ее. Эльсалилль сказала «нет» и подалась к двери. Но сэр Арчи преградил ей дорогу и попытался вырвать поцелуй силой. И в этот момент дверь вдруг открылась, и в дом стремительно вошла хозяйка.

Сэр Арчи тотчас отпрянул от Эльсалилль и, протянув ей на прощание руку, поспешил прочь.

Мать Торарина сказала Эльсалилль:

— Правильно ты сделала, что послала за мной. Не пристало молодой девушке одной оставаться дома с таким мужчиной, как сэр Арчи. Ты ведь знаешь, что у наемников этих нет ни совести, ни чести.

— Разве я за вами посылала? — удивилась Эльсалилль.

— Ну да, — ответила старуха, — я стояла на причале и работала, и тут вдруг подходит ко мне невысокая такая девушка, которую я раньше никогда не видела, и говорит, что ты передаешь мне привет и просишь поскорее домой идти.

— Как выглядела эта девушка? — спросила Эльсалилль.

— Да я не рассмотрела даже ее как следует, так что, как она выглядит, сказать тебе не могу, — ответила старуха. — Но я заметила, что по снегу ступала она так легко, что не было слышно ни звука.

Эльсалилль побледнела и сказала:

— Видно, это ангел небесный известил вас и послал домой.

Прошло время, и сэр Арчи в другой раз оказался в лачуге Торарина. Кроме него и Эльсалилль, дома не было никого. Они разговаривали, беседа шла у них весело, и оба были этим довольны.

Сэр Арчи уговаривал Эльсалилль ехать с ним вместе в Шотландию. Там бы он выстроил ей дворец и сделал ее знатной дамой.

— У тебя, — говорил он, — будут в услужении сотни девушек, и ты станешь танцевать на королевских балах.

Эльсалилль сидела, затаив дыхание, и внимала каждому слову сэра Арчи. И она верила всему, что он говорил. А сэр Арчи думал, что ни разу еще не доводилось ему встречать девушку, одурачить которую было бы столь просто.

Но вдруг сэр Арчи замолк и взглянул на свою левую ладонь.

— Что-нибудь случилось, сэр Арчи? Отчего вы умолкли? — спросила Эльсалилль.

Сэр Арчи судорожно сжал и снова разжал ладонь, потом повернул ее внутренней стороной вверх.

— Что это, сэр Арчи? — спросила Эльсалилль. — Может быть, у вас появилась боль в руке?

Сэр Арчи перевел испуганный взгляд на Эльсалилль и сказал:

— Взгляни-ка, Эльсалилль, какие-то волосы обвились вокруг моей ладони. Видишь здесь этот светлый локон?

Пока он лишь начал говорить это и произносил самые первые слова, девушка ничего не замечала, но он не успел еще закончить, как Эльсалилль увидела, что вокруг ладони сэра Арчи несколько раз обвился светлый вьющийся локон.

В ужасе девушка вскочила и воскликнула:

— Сэр Арчи, чьи это волосы обвили вашу руку?

Сэр Арчи посмотрел на нее, и в глазах его было недоумение и замешательство.

— Эльсалилль, ведь это настоящие волосы. Я чувствую, как мягко легли они мне на руку. Но откуда они могли здесь взяться?

Не отрываясь, смотрела девушка на его руку.

— Вот точно так же убийца сестры моей сводной обмотал вокруг своей ладони ее волосы, — сказала она.

Но тут сэр Арчи расхохотался. И быстро спрятал руку.

— Послушай, — сказал он, — мы с тобой пугаемся, как малые дети. Это же были всего-навсего несколько пробившихся сюда солнечных лучиков.

Но девушка заплакала и сказала:

— У меня сейчас такое чувство, словно я опять сижу за печью и вижу, как убийцы делают свою страшную работу. О, до самой последней минуты надеялась я, что они не найдут мою дорогую сестричку, но потом один из них подошел и стянул ее с печи, а когда она попыталась вырваться, он обмотал ее волосы вокруг своей руки и крепко держал ее. Тогда она упала перед ним на колени и сказала: «Взгляни как я молода! Позволь мне жить, чтобы я смогла прожить долго и понять, зачем появилась на свет! Разве же сделала я тебе что-то, отчего ты должен убить меня? Почему не хочешь ты дать мне жить?» Но он не захотел слушать и убил ее.

Пока Эльсалилль говорила, сэр Арчи стоял, сдвинув брови, и глядел в сторону.

— Ах, если б только я еще раз могла встретить этого человека! — сказала Эльсалилль.

Она стояла перед сэром Арчи, сжав кулаки.

— Но ты же не можешь встретить его, — ответил сэр Арчи. — Ведь он мертв.

Девушка бросилась на скамью и зарыдала.

— Сэр Арчи, сэр Арчи, зачем вы заставили меня думать о мертвых? Весь вечер и всю ночь я буду теперь плакать. Уходите, сэр Арчи, ибо нет сейчас в душе моей места ни для кого, кроме мертвых. Я стану думать о моей сводной сестричке, о том, как добра была она ко мне.

Сэру Арчи так и не удалось утешить ее, и слезы ее со стенаниями вынудили его в конце концов уйти и отправиться к своим собутыльникам.

Сэр Арчи не мог понять, отчего не оставляют его в покое ни днем ни ночью тяжелые мысли. Он никак не мог отделаться от них, ни когда разговаривал с Эльсалилль, ни когда пил и гулял со своими товарищами. Танцевал ли он ночь напролет, вышагивал ли милю за милей по льду замерзшего моря — все равно мысли эти всегда были с ним.

«Почему должен я все время думать о том, о чем мне вовсе не хочется вспоминать, — сказал сэр Арчи самому себе. — Мне кажется, что кто-то ходит за мной крадучись повсюду и нашептывает мне эти мысли в ухо. Мне кажется, будто кто-то плетет вокруг меня сеть, — подумал сэр Арчи, — чтобы отлавливать в нее все мои мысли, кроме этой одной. Я не вижу охотника, расставляющего сеть, но шаги его я слышу, когда он за мной крадется. Мне кажется, будто какой-то художник ходит передо мной и рисует все, о чем мне должно думать, но картина при этом получается всегда одна и та же, — думал сэр Арчи. — Поднимаю ли я глаза к небу, опускаю ли вниз — все равно я вижу перед собой только это. Как будто в сердце ко мне забрался каменотес, и вот сидит он там и высекает все только лишь одну печаль, — думал сэр Арчи. — Я не вижу этого каменотеса, но день и ночь слышу, как стучит он. „У тебя каменное сердце, у тебя каменное сердце, вот сейчас ты дрогнешь, вот сейчас вколочу я в тебя печаль“, — говорит каменотес».

У сэра Арчи было два друга, сэр Филип и сэр Реджинальд, и они всегда были с ним рядом. Но им тоже было не по себе, оттого что он постоянно бывал мрачен и ничем нельзя было его развеселить.

— Ну чего же не хватает тебе? — спрашивали они часто. — Отчего глаза твои пылают, а щеки становятся все бледнее?

Говорить с ними о своих муках у сэра Арчи желания не было. Он думал: «Интересно, что бы товарищи мои сказали мне, когда б узнали о моих переживаниях, столь постыдных для мужчины. Они ведь тотчас перестали бы слушаться меня, узнав, что я мучаюсь от раскаяния в поступке, совершить который было необходимо».

И потому, когда они все чаще стали одолевать его расспросами, он, дабы направить их по ложному следу, сказал:

— Не везет мне что-то последнее время. Есть здесь одна девушка, которую я хочу завоевать, но никак мне это не удается. Каждый раз на моем пути возникает какое-нибудь препятствие.

— Может быть, девушка эта просто тебя не любит? — спросил сэр Реджинальд.

— Нет-нет, в благоволении ее ко мне я уверен, — сказал сэр Арчи, — но есть, видно, что-то, что оберегает ее, и потому-то мне все никак не удается овладеть ею.

Тут сэр Реджинальд и сэр Филип расхохотались и сказали:

— Ладно, девушку эту тебе мы добудем.

Как-то вечером Эльсалилль шла вверх по переулку, который вел к ее дому. Она возвращалась после работы и была очень усталой. По дороге она задержалась: «Такая жизнь очень тяжела и не приносит мне никакой радости. Мне не нравится целый день стоять и дышать запахом рыбы. Не нравится слушать, как женщины шутят и хохочут своими грубыми голосами. Не нравится, как кружат над столом чайки, пытаясь вырвать из рук моих кусок рыбы. О, если бы только кто-нибудь взял и увез меня отсюда! Уж я бы поехала за ним хоть на край света».

Когда Эльсалилль вступила в самую темную часть переулка, из темноты появились вдруг сэр Реджинальд и сэр Филип и поздоровались с ней.

— Юнгфру Эльсалилль! — сказали они. — Нас послал к тебе сэр Арчи. Он болен и лежит на постоялом дворе. Сэр Арчи очень хочет поговорить с тобой и просил нас проводить тебя к нему.

Эльсалилль страшно стало от мысли, что, быть может, сэр Арчи тяжело заболел, и она тут же повернула назад, чтобы идти к нему в сопровождении двух шотландских господ.

Сэр Филип и сэр Реджинальд шли и посмеивались, встречаясь глазами. Они думали, что как же просто все-таки было одурачить Эльсалилль.

А Эльсалилль очень торопилась. Она почти бежала, спускаясь под гору. Сэру Филипу и сэру Реджинальду пришлось прибавить шагу, чтобы поспевать за ней.

И тут вдруг прямо под ногами у Эльсалилль по земле прокатился какой-то предмет, так что она едва не споткнулась.

«Что это еще такое катится передо мной? — подумала Эльсалилль. — Должно быть, наверху я задела ногой какой-нибудь камешек».

Она так торопилась к сэру Арчи, что решила не обращать внимания на катившийся вниз по склону камешек. Ногой она отбросила его в сторону, однако он тут же возвратился обратно и вновь покатился у нее под ногами. Эльсалилль услышала при этом, как камешек зазвенел, словно серебро, блеснув в темноте. «Нет, это вовсе не камешек, — подумала Эльсалилль. — Похоже на серебряную монету». Но она так хотела поскорее увидеть сэра Арчи, что решила не тратить время, поднимая монету с земли. Но что-то все продолжало катиться у нее под ногами, и она снова подумала: «Если теперь остановиться и поднять это, потом можно будет идти еще быстрее. Если же окажется, что это и не монета вовсе, заброшу то, что катится, подальше от дороги».

Она нагнулась, и в руке у нее заблестела большая серебряная монета.

— Что это ты подняла с земли, юнгфру? Что там так сверкает в лунном свете? — спросил сэр Реджинальд.

В двух шагах от них был один из постоялых дворов, где обычно останавливались приезжие рыбаки, занимавшиеся отловом рыбы здесь, в Марстранде. Над входом висел фонарь, отбрасывавший на улицу слабый свет.

— Давай-ка поглядим, юнгфру, что же ты нашла, — сказал сэр Филип и подошел к фонарю.

Эльсалилль поднесла монету к свету и, едва взглянув на нее, громко закричала:

— Это же одна из монет господина Арне! Я узнала ее! Это одна из монет господина Арне!

— Что такое ты говоришь, юнгфру, — спросил сэр Реджинальд. — Как можешь ты знать, что эта монета принадлежала господину Арне?

— Я хорошо знаю ее, — сказала Эльсалилль. — Я часто видела, как господин Арне держал ее в своей руке. Говорю вам, это монета господина Арне!

— Не кричи так громко, юнгфру! — сказал сэр Филип. — Посмотри, уже собираются люди, они спешат узнать, отчего ты так раскричалась.

Но Эльсалилль уже не слушала сэра Филипа. Она увидела, что дверь, ведущая на постоялый двор, была приоткрыта. Там, вокруг огня, сидели мужчины и вели спокойную, неторопливую беседу. Эльсалилль решительно шагнула внутрь, держа в поднятой руке монету, и подошла к мужчинам.

— Послушайте, люди! — воскликнула она. — Теперь я знаю точно, что убийцы господина Арне живы. Смотрите! Я нашла одну из монет господина Арне!

Все обернулись к ней. Она заметила, что среди гревшихся подле огня был и Торарин, торговец рыбой.

— Не понимаю, о чем это ты толкуешь, девушка, — сказал Торарин. — Как можешь ты отличить монеты, принадлежавшие господину Арне, от других монет?

— Эту монету я всегда смогу отличить от других, — сказала Эльсалилль. — Она большая и очень старая, а с краю, вот здесь, вырезан кусочек. Господин Арне рассказывал про нее, что она еще со времен старых норвежских королей, и он никогда не отдавал эту монету в уплату за товары.

— И где же ты нашла ее, девушка? — спросил один из рыбаков.

— Я нашла ее здесь, на улице. Она катилась у меня перед ногами, — ответила Эльсалилль. — Видно, один из убийц потерял ее здесь.

— То, что ты рассказываешь, должно быть, правда, — сказал Торарин, — но что можем мы поделать с этим? Разве мы можем найти убийц только потому, что тебе известно, будто они шли по одной из наших улиц?

Рыбаки решили, что Торарин рассудил правильно. И они снова поудобней устроились у огня.

— Пойдем домой, Эльсалилль! — сказал Торарин. Не время сейчас девушке разгуливать по улицам и рыночной площади.

Как только Торарин сказал это, Эльсалилль оглянулась в поисках своих провожатых. Однако сэра Реджинальда и сэра Филипа нигде не было видно. Эльсалилль даже не заметила, когда они успели уйти.

В трактире под ратушей

Однажды под утро хозяйка трактира, что был в погребе под монастырской ратушей, открыла дверь, собираясь помыть лестницу. Тут она увидела девушку, сидевшую на одной из ступенек. На ней была просторная одежда серого цвета, на талии стянутая поясом. Светлые волосы ее не были убраны назад или заплетены в косы, а лежали свободно, по обе стороны лица.

Когда дверь открылась, девушка поднялась и стала спускаться по лестнице, при этом хозяйке казалось, что шла она словно во сне. Глаз не видно за локонами волос, а руки плотно прижаты к туловищу. Девушка все ближе подходила к хозяйке, а та все больше поражалась, какая же она тоненькая и щупленькая. Лицо ее было красиво, но казалось каким-то прозрачным, словно сделанным из тонкого стекла.

Подойдя к хозяйке, она спросила, не найдется ли для нее какой-нибудь работы в погребке. Хозяйка живо представила себе веселых парней, захаживавших сюда по вечерам попить вина и пива, и не удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Ну нет, такой малышке, как ты, в трактире делать нечего, — сказала она.

Девушка не шелохнулась и не подняла головы, но снова стала просить хозяйку дать ей здесь работу, добавив, что ни деньги, ни еда ей не нужны, а просто ей некуда больше пойти.

— Знаешь, — сказала хозяйка, — была бы у меня дочь, такая, как ты, я ни за что не позволила бы ей работать здесь в погребке. И тебе желаю я лучшей участи, чем служить у меня.

Тогда девушка повернулась и стала медленно подниматься по лестнице, а хозяйка стояла и смотрела ей вслед. Она казалась такой хрупкой и беззащитной, что у хозяйки сжалось сердце. Она окликнула ее и сказала:

— Ладно, девушка, лучше уж ты у меня будешь прислуживать, чем пойдешь одна разгуливать здесь по улицам и переулкам. Так что оставайся, будешь весь вечер мыть кружки да бокалы, а я посмотрю, чего ты стоишь.

Хозяйка отвела ее в маленькую каморку, устроенную позади зала. Размером она была не более шкафа. Оконца в каморке не было, и свет попадал сюда из зала через отверстие в стене.

— Вот здесь станешь мыть то, что я буду подавать тебе сюда из зала, — сказала хозяйка. — А потом я подумаю, брать ли тебя на работу.

Девушка вошла в каморку, но она сделала это настолько тихо, что хозяйка сказала себе: «Так, верно, мертвец сходит в свою могилу».

Весь день девушка простояла там, ни с кем не разговаривая и вовсе не поднимая головы, чтобы посмотреть на людей, прохаживающихся по залу. И она даже не притронулась к еде, которую ей поставили.

Никто не слышал звона посуды в каморке, но каждый раз, когда хозяйка протягивала руку из зала через проем, девушка тотчас подавала ей чистые кружки и бокалы, вымытые так, что на них не было ни пятнышка. Но когда хозяйка брала их в руки, чтобы поставить потом на столы, они оказывались такими холодными, что обжигали кожу ее пальцев. И она, вздрагивая, говорила:

— Эти кружки так холодны, будто я беру их из рук холодного мертвеца.

В этот день рыбы на причале не оказалось и чистить было нечего. Поэтому Эльсалилль осталась дома. Она сидела в одиночестве и пряла. В печи потрескивал огонь, и в комнате было оттого довольно светло. Вдруг она ощутила легкое прикосновение, словно лба ее коснулся холодный ветерок. Она подняла глаза от прялки и увидела перед собой свою мертвую сводную сестру. Эльсалилль остановила прялку и сидела без движения, разглядывая ее. В первый момент она испугалась, но потом сказала себе: «Разве мне следует бояться моей сводной сестры? Жива она или мертва, я все равно рада видеть ее».

— Дорогая, — сказала она мертвой, — ты хочешь, чтобы я что-то сделала для тебя?

Та ответила каким-то глухим и почти беззвучным голосом:

— Эльсалилль, сестра моя, я нанялась на работу в трактир под ратушей, и хозяйка заставила меня целый день стоять и мыть кружки и бокалы. Теперь дело близится уже к вечеру, а я устала так, что не могу больше. И вот пришла я просить тебя пойти со мной и помочь мне.

Когда Эльсалилль услышала это, она решила, что разум ее помутился. Но она не могла уже ни думать, ни удивляться чему-то, ни испытывать страха. Она чувствовала лишь радость оттого, что видела перед собой сводную сестру, и она ответила:

— Хорошо, дорогая, я тотчас же пойду с тобой.

Тогда мертвая повернулась и направилась к двери. Но у порога она остановилась и сказала Эльсалилль, готовой следовать за ней:

— Ты должна накинуть на себя плащ. Сегодня дует сильный ветер. — И голос ее, когда она это говорила, звучал теперь чуть громче и теплее. Эльсалилль подумала: «Моя сводная сестра любит меня по-прежнему. Она не желает мне худого. И я буду счастлива пойти с ней».

Она шла за мертвой сперва по каменистым проулкам, что вели от стоявшей на откосе лачуги Торарина вниз, а позже по более ровным улочкам — в сторону гавани и рыночной площади.

Мертвая была все время на два шага впереди Эльсалилль. Дул сильный штормовой ветер, с воем проносясь по переулкам, и Эльсалилль заметила, что каждый раз, когда порыв ветра прижимал ее к стене, мертвая вставала перед ней и заслоняла ее своим маленьким телом, как могла, от ветра.

Когда наконец они добрались до ратуши, мертвая подошла к лестнице, приглашая рукой Эльсалилль последовать за ней вниз. Пока они спускались по лестнице, порывом ветра задуло пламя в фонаре, висевшем в передней трактира, и они оказались в темноте. Эльсалилль не знала, куда идти, и тогда мертвой пришлось взять ее руку в свою, чтобы сестра не сбилась с дороги. Но рука мертвой была холодной как лед. Эльсалилль вздрогнула, и ее затрясло от страха. Мертвая отняла руку и, завернув ее в складку плаща Эльсалилль, снова взяла сестру за руку, чтобы повести дальше. Но Эльсалилль все равно чувствовала леденящий холод, проникавший даже сквозь ткань и мех, которым был подбит плащ.

Мертвая повела Эльсалилль по длинному коридору и открыла перед ней какую-то дверь. Они вошли в маленькую темную каморку, куда едва проникал свет через проем в стене. Эльсалилль поняла, что они пришли в то место, где у хозяйки всегда находилась девушка для мытья кружек и бокалов, которые ставились потом на столы перед гостями. Эльсалилль разглядела здесь чан с водой, стоявший на скамеечке, а на стойке в стенном проеме, выходившем в зал, — множество пивных кружек и другой посуды, которую надо было мыть.

— Ты поможешь мне сегодня сделать эту работу, Эльсалилль? — спросила мертвая.

— Да, дорогая, — сказала Эльсалилль, — ты знаешь, что для тебя я сделаю все, о чем ты только попросишь.

Эльсалилль сняла плащ, закатала рукава и принялась за работу.

— Будь добра, Эльсалилль, работай потише, хозяйка не должна увидеть, что я нашла себе помощницу.

— Хорошо, дорогая, — согласилась Эльсалилль, — я сделаю, как ты просишь.

— Теперь прощай! — сказала мертвая. — Об одном только тебя прошу. Чтобы ты не очень сердилась на меня за все это.

— Как, ты уже прощаешься со мной? — удивилась Эльсалилль. — Но я хотела бы каждый вечер приходить сюда и помогать тебе.

— Нет, тебе не придется больше приходить сюда, — сказала мертвая. — Думаю, сегодня с твоей помощью я исполню порученное мне.

Пока они так разговаривали, Эльсалилль уже согнулась над чаном с водой и принялась за работу. На какое-то мгновение наступила тишина, а потом она вдруг почувствовала, как лба ее коснулось легкое дуновение ветра — в точности, как это было дома, в лачуге Торарина, когда мертвая пришла к ней. Она подняла голову и увидела, что была одна. Тогда она поняла, что значило это легкое прикосновение ветра ко лбу ее, и сказала себе: «Моя сводная сестра, прежде чем расстаться, поцеловала меня в лоб».

Эльсалилль постаралась быстрее сделать свою работу. Она вымыла и протерла насухо все бокалы и кружки. Потом она повернулась к стойке в стенном проеме, чтобы взглянуть, не поставлено ли там еще посуды. Не найдя ничего, она осталась у стойки и выглянула в зал.

В это время посетителей в трактире обычно не бывало. Оттого и хозяйки не было за стойкой, да и в зале не видно было подавальщиков. В конце большого стола сидели трое мужчин. Это были гости, хотя похоже была, они чувствовали себя здесь как дома. Один из них, опорожнив свой бокал, подошел к стойке, вновь наполнил его из одного из стоявших там бочонков с пивом и вином и вернулся на место.

Эльсалилль стояла долго и смотрела в зал, но все мысли ее были с ее мертвой сводной сестрой и она находилась словно бы совсем в другом мире. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что эти трое были ей хорошо знакомы, ибо это были сэр Арчи и его друзья, сэр Реджинальд и сэр Филип.

Последнее время сэр Арчи не заходил к Эльсалилль, и она была рада увидеть его. Она уже была готова крикнуть ему, что она здесь, совсем рядом, но вдруг подумала, что, может, неспроста не приходит он к ней больше. «Может быть, у него другая девушка? — решила она. — Может, как раз о ней он и думает теперь?»

Сэр Арчи сидел чуть в стороне от других. Он молчал, глядя куда-то перед собой, и не пил. Участия в беседе он не принимал, а когда друзья говорили ему что-то, он чаще всего оставлял это без внимания.

Эльсалилль видела, как друзья пытались развеселить его. Они спрашивали его, отчего он не пьет. Советовали ему пойти к Эльсалилль, чтобы вернуть себе хорошее настроение.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал сэр Арчи. — Я думаю сейчас о другой. Ее я вижу перед собой постоянно, и в ушах моих постоянно звучит ее голос.

Эльсалилль видела, что взор сэра Арчи устремлен на одну из массивных колонн, на которых покоились своды погребка. И тут она вдруг обнаружила, что у этой колонны стоит ее сводная сестра и смотрит на сэра Арчи. Она стояла неподвижно, и разглядеть ее, прислонившуюся к колонне и одетую в серого цвета платье, было непросто.

Эльсалилль стояла, затаив дыхание, и смотрела в зал. Пока ее мертвая сестра была с ней, веки у нее были все время опущены. Теперь же, когда она глядела на сэра Арчи, глаза ее были открыты. Они были какие-то мутные, потухшие, безжизненные. Свет не отражался в них вовсе, и смотреть в глаза мертвой было страшно.

Прошло какое-то время, и сэр Арчи вновь принялся сокрушаться.

— Я постоянно вижу ее перед собой, она следует за мной повсюду, куда бы я ни шел, — сказал он.

Он по-прежнему сидел и смотрел на ту самую колонну, прислонившись к которой стояла мертвая. Но Эльсалилль теперь стало ясно, что он не видит ее. Стало быть, не о ней говорил он теперь, а о какой-то другой девушке, что постоянно занимала его мысли. Эльсалилль по-прежнему стояла у проема в стене и наблюдала за происходящим. Она думала, что, наверное, больше всего теперь хотела бы она узнать, кого же сэр Арчи носит повсюду в своих мыслях.

Вдруг она заметила, что мертвая присела на скамью рядом с сэром Арчи и стала нашептывать что-то ему на ухо.

Но было видно, что сэр Арчи не знает о том, что она сидит так близко от него. Он почувствовал лишь пронизывающий его страх. Эльсалилль увидела, что, как только мертвая вздохнула и шепнула ему что-то, он уронил голову на руки и зарыдал.

— Ах, зачем только я нашел тогда эту юную девушку! — сказал он. — Ни о чем другом я не сожалею, но мне следовало отпустить ее, когда она стала молить меня об этом.

Двое других шотландцев перестали пить и с ужасом посмотрели на сэра Арчи, который, сказав такие слова и, стало быть, поддавшись чувству раскаяния, уронил тем свое мужское достоинство. Мгновение сидели они в нерешительности, но потом один из них подошел к стойке, выбрал там кружку побольше и наполнил ее красным вином. Потом он подошел к сэру Арчи, хлопнул его по плечу и сказал:

— Выпей, брат мой! Не перевелись еще у нас деньги господина Арне. И пока мы можем позволить себе пить такое вино, печалиться нам не пристало.

В тот самый момент, когда слова «Выпей, брат мой! Не перевелись еще у нас деньги господина Арне» были сказаны, Эльсалилль увидела, что мертвая поднялась со скамьи и исчезла.

И тотчас же перед Эльсалилль возникла картина: трое бородатых мужчин, одетых в мохнатые шкуры, убивают людей господина Арне. И теперь этих мужчин узнала она, это были те трое, что сидели сейчас здесь в погребке: сэр Арчи, сэр Филип и сэр Реджинальд.

Эльсалилль вышла из каморки, где она только что мыла хозяйкины кружки, и тихо прикрыла за собой дверь. В узком коридоре она остановилась. Там, прислонившись к стене, она простояла около часа, и все это время мысли ее были об одном: «Я не могу его предать, — думала она. — Что бы плохого он ни совершил, сердцу моему он дорог все равно. Я не могу послать его на колесование, я не смогу видеть, как его станут пытать, подпаляя ему руки и ноги».

Шторм, бушевавший всю ночь, с наступлением вечера усилился, и Эльсалилль слышала, стоя в темноте, как гудит ветер.

«Вот и пришел первый весенний шторм, — думала она. — Он пришел, чтобы, обрушившись всей своей силой на лед, взломать его и освободить море. Пройдет всего несколько дней, и сэр Арчи сможет отплыть отсюда, чтобы никогда больше не возвратиться. Он больше никогда не совершит в этой стране преступлений. И какая же польза будет от того, что его схватят и накажут? Не будет от этого радости ни мертвым, ни живым».

Эльсалилль закуталась в свой плащ и решила, что она пойдет сейчас домой, усядется там тихонечко за свою работу и никому не станет рассказывать свою тайну.

Но тут же, не успев сделать и шага, она передумала и осталась стоять в темном проходе.

Она стояла тихо и слушала шум ветра. И снова подумала она о том, что скоро наступит весна. Снег уйдет, и земля оденется в зеленые одежды.

«Боже милосердный, какая же это весна будет нынче для меня! — подумала Эльсалилль. — Не принесет мне зелень ни радости, ни счастья после холода зимы».

«А ведь всего год назад я так радовалась, что зима подходит к концу и наступает весна, — думала она. — Я вспоминаю один вечер, столь прекрасный, что я не могла усидеть дома. Тогда я взяла свою сводную сестру за руку, и мы пошли в поле набрать зеленых ветвей, чтобы украсить ими печь».

Эльсалилль стояла и вспоминала, как шли они тогда по зеленой тропе. И рядом с дорогой увидели вдруг подрубленную молодую березку. По срезу было видно, что подрубили ее уже много дней назад. Но теперь несчастное дерево начинало пускать зелень, и из почек вот-вот должны были появиться листочки.

Тогда ее сводная сестра остановилась и нагнулась над деревом.

— Ах, бедное деревце, — сказала она, — отчего не дано тебе умереть спокойно? Что сделало ты плохого, что теперь должно раскрывать листочки свои, так, словно бы ты еще живое.

Эльсалилль тогда рассмеялась и ответила ей:

— Оно распускает так нарядно свою зелень, чтобы тот, кто срубил его, увидел бы, что он наделал, и чтобы он тогда испытал раскаяние.

Но сводная сестра ее не засмеялась в ответ. В глазах у нее появились слезы.

— Рубить дерево, когда у него распускаются листья, когда силы жизненной у него столько, что оно не может умереть, — большой грех. Ужасно, когда мертвый не может обрести покой в собственной могиле. Умершим не приходится больше ждать каких-либо радостей. Ни любовь, ни счастье никогда не придут к ним. Одного только желают они: уснуть в тишине и в покое. Мне хочется плакать, когда ты говоришь, будто бедная березка не может умереть, оттого что думает о своем убийце. Разве это не самая тяжкая участь для лишенного жизни, когда он не может уснуть мирно, но должен преследовать своего убийцу? Ведь мертвым, кроме покоя, ничего не нужно.

Когда Эльсалилль вспомнила эти слова, она стала плакать и ломать руки.

— Моя сводная сестра не сможет обрести покоя в своей могиле, — сказала она, — если я не выдам своего возлюбленного. И если теперь я не помогу ей, она будет вечно бродить по земле, не зная отдыха и успокоения. Бедная моя сводная сестра, нет у нее более других желаний, а я смогу дать ей покой, лишь послав на колесование того, кого люблю.

Сэр Арчи вышел из зала трактира через узкий проход. Фонарь, висевший под потолком перед выходом к лестнице, снова горел и бросал свет на юную девушку, стоявшую там, прислонившись к стене.

Она была столь бледна и стояла так тихо, совсем не двигаясь, что сэр Арчи испугался и подумал: «Вот наконец стоит передо мной та мертвая, что преследует меня все эти дни».

Проходя мимо Эльсалилль, он дотронулся рукой до ее руки, чтобы убедиться, что это точно была мертвая. И рука оказалась такой холодной, что он не смог решить, мертвой или живой принадлежит она.

Но как только сэр Арчи коснулся руки Эльсалилль, она отдернула ее, и тогда сэр Арчи узнал девушку.

Он подумал, что она пришла сюда ради него, и очень обрадовался. Его тотчас пронзила мысль: «Теперь я знаю, что мне следует сделать, чтобы мертвая успокоилась и перестала меня преследовать».

Он взял руки Эльсалилль в свои и поднес их к губам.

— Пусть Господь благословит тебя за то, что ты пришла ко мне в этот вечер, Эльсалилль! — сказал он.

Но сердце Эльсалилль было переполнено печалью. Слезы мешали ей говорить, и она не могла объяснить ему, что не для встречи с ним пришла она сюда.

Сэр Арчи долго молчал, не выпуская рук Эльсалилль. И пока он стоял так, лицо его делалось все более красивым и чистым.

— Эльсалилль, — произнес сэр Арчи торжественно. — Уже много дней я не приходил к тебе, оттого что меня преследовали тяжкие мысли. Ни на мгновение не оставляли они меня в покое, и я думал, что скоро потеряю рассудок. Но сегодняшним вечером мне стало легче, и я не вижу больше перед глазами мучившую меня картину. И когда я теперь нашел здесь тебя, сердце подсказало мне, что я должен сделать, чтобы навсегда избавиться от своих мук.

Он нагнулся, чтобы заглянуть в ее глаза, но они были скрыты упавшими на лоб локонами, и он продолжил:

— Ты сердишься на меня, Эльсалилль, из-за того, что я долго не приходил к тебе. Но оттого я не делал этого, что стоило мне увидеть тебя, как еще яснее вспомнилось то, что меня мучает. Когда я встречал тебя, мои мысли еще скорее уходили к одной юной девушке, с которой я поступил плохо. Не один раз поступал я плохо с людьми, Эльсалилль, но моя совесть преследует меня лишь за то, что я совершил с этой девушкой.

Эльсалилль продолжала молчать, и тогда он снова взял ее ладони, поднес их к губам и поцеловал.

— Послушай, Эльсалилль, что сказало мне мое сердце, когда я увидел, как ты стоишь и поджидаешь меня здесь! «Ты поступил плохо с одной девушкой, — сказало оно, — и потому должен ты страдания, что причинил ей, искупить перед другой девушкой. Ты должен сделать ее женой своей и должен быть всегда добр к ней, чтобы она никогда не узнала горя. И ты должен хранить ей такую верность, чтобы в последний день жизни любить ее больше, чем в день свадьбы».

Эльсалилль стояла, опустив глаза, а сэр Арчи положил руку на ее склоненную голову и поднял ее.

— Я должен знать, Эльсалилль, слышишь ли ты мои слова, — спросил он.

И тут он увидел: Эльсалилль плачет так горько, что по ее щекам струятся слезы.

— Почему ты плачешь, Эльсалилль? — спросил сэр Арчи.

— Я плачу оттого, что слишком большую любовь к вам ношу в своем сердце, — ответила она.

Тогда сэр Арчи придвинулся совсем близко к Эльсалилль и обнял ее за талию.

— Слышишь, как завывает ветер? — сказал он. — Значит, море скоро освободится ото льда, и корабли снова смогут плыть к моей родине. Скажи, Эльсалилль, поедешь ли ты со мной, чтобы я смог добром отплатить тебе за то зло, что я причинил другой?

Сэр Арчи стал нашептывать Эльсалилль о прекрасной жизни, которая ждет ее, и Эльсалилль подумала: «Ах, если бы только я не знала о том, что совершил он! Тогда бы я поехала с ним и жила бы с ним счастливо».

Сэр Арчи придвигался к ней все ближе, и когда Эльсалилль подняла глаза, она увидела, что он склонился над ней и хочет поцеловать ее в лоб. Она тотчас вспомнила о мертвой, что незадолго до того приходила к ней и целовала ее. Она отпрянула от сэра Арчи и сказала:

— Сэр Арчи, я никогда не поеду с вами.

— Нет, — повторил сэр Арчи, — ты должна быть со мной, иначе ты обречешь меня на погибель.

Он стал нашептывать девушке нежные слова, и она снова сказала себе: «Разве не стало бы угодным Богу и людям, когда бы он смог искупить вину свою и сделаться добропорядочным человеком? Какая будет польза оттого, что его казнят?»

В это время несколько мужчин прошли мимо них, направляясь в зал трактира. Они бросили на сэра Арчи и девушку любопытные взгляды, и, заметив это, сэр Арчи сказал ей:

— Пойдем, Эльсалилль, я провожу тебя домой. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь видел, что ты пришла ко мне в трактир.

И тут Эльсалилль вдруг вспомнила, что должна она не слушать сэра Арчи, а делать совсем другое. Но как только подумала о том, чтобы выдать его, она почувствовала, как противится этому ее сердце. «Если ты выдашь его палачам, я разорвусь», — сказало оно ей.

А сэр Арчи закутал ее получше в плащ и вывел на улицу. Они шли вместе до самой лачуги Торарина, и она заметила, что каждый раз, когда обрушивался на них порыв штормового ветра, он становился перед ней, чтобы прикрыть ее.

Все время, пока они шли, Эльсалилль думала: «Видно, моя мертвая сестра и не знала о том, что он хочет искупить свое преступление и стать добрым человеком».

Сэр Арчи шептал на ухо Эльсалилль самые ласковые и нежные слова. И чем больше Эльсалилль слушала его, тем более укреплялась ее уверенность.

«Ведь, может быть, для того и позвала меня из дома моя сводная сестра, чтобы я услышала все те слова, что сэр Арчи теперь шепчет мне в ухо, — думала Эльсалилль. — Она любит меня так сильно, что может желать мне только счастья».

И когда они остановились перед входом в лачугу, а сэр Арчи снова спросил Эльсалилль, поедет ли она с ним за море, она ответила, что согласна с Божьей помощью сопровождать его.

Жаждущая успокоения

К утру шторм утих, однако лед так и остался нетронутым и выход в море был закрыт по-прежнему.

Проснувшись, Эльсалилль подумала: «Конечно же, лучше, чтобы преступник обратился на путь истинный и стал бы жить по завету Божьему, нежели был бы наказан и убит».

Днем от сэра Арчи пришел посыльный с широким золотым браслетом для Эльсалилль, и она сказала себе, что, видно, сэр Арчи хочет доставить ей радость. Она поблагодарила посыльного и приняла подарок.

Но только он ушел, ей пришло в голову, что этот браслет сэр Арчи купил на деньги господина Арне. Тогда она сорвала браслет с руки и отбросила его подальше от себя, ибо ей стало невыносимо видеть его.

«Что за жизнь будет у меня, если я всегда должна буду помнить, что живу на деньги господина Арне? — думала она. — Поднося еду к своим губам, разве не стану я думать об украденных деньгах? И одеваясь в новые одежды, разве не услышу я, как в ушах у меня будет звенеть, что все куплено на неправедные деньги? Теперь я ясно вижу, что прожить с сэром Арчи для меня невозможно. И когда он придет ко мне, я должна буду сказать ему, что поехать с ним не смогу».

Сэр Арчи пришел уже под вечер. Его обуревала радость, ибо тяжелые мысли более не преследовали его. И он думал, все это оттого, что он пообещал хорошо поступить с юной девушкой во искупление своей вины перед другой.

Когда Эльсалилль увидела его и услышала его речи, она решила не говорить ему о своей печали и о своем намерении расстаться с ним. А позже, слушая сэра Арчи, и вовсе забыла о своих переживаниях.

На следующий день было воскресенье, и Эльсалилль пошла в церковь. Она была и на обедне, и на вечерне.

Когда она во время обедни сидела и слушала, что говорит пастор, ей показалось вдруг, что она слышит совсем рядом чей-то плач и всхлипывания.

Она решила, что это, наверное, плачет кто-нибудь из сидевших с ней рядом на скамье. Но, посмотрев по сторонам, она увидела там только спокойные торжественные лица. Однако же она отчетливо слышала, как кто-то плачет так близко от нее, что, вытянув руку, можно было бы коснуться его.

Эльсалилль внимала всхлипываниям и вздохам и думала про себя, что ничего более печального она никогда не слышала.

«Чье же это горе столь глубоко, что льются такие горькие слезы?» — думала Эльсалилль.

Она посмотрела назад, а потом на скамью впереди. Но и там все сидели молча, и ни один лик не был отмечен слезами.

И тогда Эльсалилль поняла, что не надо было ей спрашивать себя и удивляться. Ведь с самого начала знала она, кто плачет подле нее.

— Дорогая, — прошептала она, — отчего же не показываешься ты, как в тот день, когда ты пришла ко мне? Ведь ты знаешь, что с радостью сделаю я все, что могу, чтобы высушить твои слезы.

Она прислушалась в ожидании ответа, но не получила его. И только слышала, как мертвая плачет рядом с ней.

Эльсалилль попыталась вслушаться в слова, которые говорил с кафедры пастор, но не могла сосредоточиться. Ей стало не по себе, и она прошептала:

— Я знаю человека, у которого есть повод плакать, да поважнее, чем у других, и этот человек — я сама. Разве не для того моя сестра указала мне на убийцу своего, чтобы в моем сердце теперь была радость?

Она слушала рыдания и негодовала все больше. Она думала: «Как же может моя сводная сестра требовать от меня, чтобы предала я того, кто мною любим? Никогда не поступила бы так она сама, будь она жива».

Она сидела на церковной скамье и не могла теперь же встать и покинуть церковь, но и остаться была не в состоянии. Она раскачивалась вперед и назад и ломала руки. «Верно, тень станет преследовать меня сегодня весь день, — думала она. — А кто знает, не будет ли она преследовать меня и всю мою жизнь?»

Но все глубже и тяжелее становились рыдания, которые Эльсалилль слышала рядом с собой; в конце концов сердце ее не выдержало, и она заплакала сама.

«Тот, кто так рыдает, должен страдать очень глубоко, — думала она. — Страдания эти, должно быть, страшнее того, что могут представить себе живые».

Когда служба закончилась и Эльсалилль вышла из церкви, она не слышала больше рыданий. А по дороге домой она сама шла и плакала о своей сводной сестре, которая никак не может обрести умиротворения в могиле.

Вечером, когда снова подошло время богослужения, Эльсалилль опять пошла в церковь, ибо ей нужно было знать, по-прежнему ли сидит и плачет там ее сводная сестра.

И стоило только Эльсалилль войти в церковь, как она сразу услышала плач, и душа затрепетала в ней, едва лишь рыдания коснулись ее слуха. Она поняла, что силы оставили ее, и хотела теперь только одного — помочь мертвой, которая не могла найти успокоения среди людей.

Когда Эльсалилль вышла из церкви, было еще довольно светло, и ей было видно, как кто-то из шедших впереди ее оставляет на снегу кровавые следы.

«Кто же это настолько беден, что ходит необутый и оставляет кровавые следы на снегу?» — подумала она.

Все, кто шел перед ней, производили впечатление людей с достатком. Они были хорошо одеты, и ноги у всех были обуты.

Но кровавые следы были свежими. Эльсалилль ясно видела, как вдавливаются они в снег ногами одного из идущих в толпе впереди.

«Дорога, видать, была длинная у этого человека, коли он так покалечил себе ступни, — подумала она. — Помоги ему, Господи, найти поскорее крышу над головой, чтобы обрели наконец покой ноги его!»

Ей захотелось узнать, кто же прошагал столь долгий путь, и она пошла за этими следами. Хотя для этого ей пришлось свернуть с дороги, которая вела к дому.

Но вдруг увидела она, что все люди ушли в другую сторону, на улице она осталась одна. Однако кровавые следы продолжали возникать на снегу перед ней.

«Ведь это же идет бедная моя сестрица», — подумала она тогда, и тут же поняла, что знала об этом все время.

«Ах, моя бедная сестрица, я думала, ты ступаешь так легко, что ноги твои следов не оставляют. Но кому из живых дано понять, каких страданий стоит тебе ныне твоя дорога!»

Слезы потекли у нее из глаз, и она горько вздохнула:

«Не может она найти успокоения в своей могиле! Это я виновата, что ей так долго приходится бродить среди живых и что ступни ее уже стерлись до крови!»

— Постой, дорогая моя сестрица! — крикнула она. — Остановись, чтобы я смогла говорить с тобой!

Но как только она воскликнула это, она заметила, что новые следы стали появляться на снегу быстрее прежнего, словно мертвая ускорила вдруг шаги свои.

— Теперь она убегает от меня. И, видно, больше не ждет от меня помощи, — сказала Эльсалилль.

Кровавые следы заставили ее забыть обо всем на свете, и она снова воскликнула:

— Моя дорогая сестрица! Я сделаю все, как ты хочешь, чтобы ты нашла наконец покой в своей могиле.

И только она сказала эти слова, как к ней подошла рослая женщина, шедшая позади ее, и взяла ее за руку.

— Кто ты и отчего ты плачешь и ломаешь руки прямо на улице? — спросила женщина. — Ты похожа на ту маленькую девушку, что приходила ко мне в пятницу и просила взять ее на работу, а потом вдруг исчезла куда-то. Или, может, это ты и есть?

— Нет, это не я, — ответила Эльсалилль, — но, если я не ошиблась и вы и есть та самая хозяйка трактира под ратушей, то я знаю, о какой девушке вы спрашиваете.

— А раз так, ты мне должна сказать, почему она ушла от меня и больше не вернулась, — сказала хозяйка.

— Оттого ушла она от вас, — объяснила Эльсалилль, — что не желала слышать тех разговоров, что вели между собой преступники, сидевшие в вашем трактире.

— Ко мне в погребок заглядывают разные необузданные типы, но преступников там не водится, — сказала хозяйка.

— И все же эта девушка слышала, — настаивала Эльсалилль, — как разговаривали между собой какие-то трое мужчин, и один из них сказал так: «Выпей, брат мой! Не перевелись еще у нас деньги господина Арне».

И, сказав это, Эльсалилль подумала: «Вот я и помогла моей сестре и рассказала о том, что услышала тогда в трактире. Но, Господи, сделай теперь так, чтобы не поверила хозяйка словам моим!»

А когда по лицу хозяйки она увидела, что та ей поверила, девушка испугалась и захотела тотчас же убежать прочь.

Однако не успела она сделать и шага, как тяжелая рука хозяйки остановила ее, так что спастись бегством она уже не могла.

— Уж коли ты слышала, девушка, как такие речи говорились в моем погребке, — сказала хозяйка, — не пристало тебе убегать теперь. Ты должна пойти со мной к людям, что имеют власть схватить убийц, чтобы не ушли они от своего наказания.

Побег сэра Арчи

Эльсалилль, закутанная в свой длинный плащ, вошла в зал трактира и подошла к столу, за которым пили вино сэр Арчи и его друзья. В трактире было много гостей, и они бросали удивленные взгляды на Эльсалилль, когда она шла через весь зал. Эльсалилль же думала лишь о том, что она хотела бы быть рядом с сэром Арчи в те последние мгновения, пока он еще на свободе. И, не обращая ни на кого внимания, она села рядом с ним, рядом с мужчиной, которого она любила.

Когда сэр Арчи увидел, что Эльсалилль пришла и села рядом с ним, он поднялся и отвел ее за другой стол, стоявший за колонной в глубине зала. Она поняла: ему не нравится, что она пришла к нему в трактир, где девушкам появляться не принято.

— Я не буду вести с вами долгий разговор, сэр Арчи, — сказала Эльсалилль, — но вам все-таки нужно узнать, что я не смогу последовать за вами в вашу страну.

Услыхав об этом из уст Эльсалилль, сэр Арчи пришел в ужас, ибо испугался, что стоит ему только потерять ее, и тяжелые мысли тут же снова овладеют им.

— Отчего же не хочешь ты уехать со мной, Эльсалилль? — спросил сэр Арчи.

Эльсалилль побледнела как смерть. Мысли ее были настолько путаные, что она едва ли понимала сама, что говорит.

— Можно ли связать судьбу свою с ландскнехтом? — ответила она. — Кто знает, станет ли он уважать законы и веру.

Сэр Арчи не успел еще ответить ей, как в зал вошел матрос. Он подошел к сэру Арчи и сказал, что его послал шкипер с застрявшего за островом Клёверён большого галеаса. Шкипер просил передать, чтобы сэр Арчи и его люди теперь же начинали паковать свои вещи и шли на галеас грузиться. Шторм снова усилился, и с западной стороны море начало уже освобождаться ото льда. Может случиться, что путь в Шотландию откроется еще прежде, чем начнет светать.

— Слышала, что он сказал? — спросил Эльсалилль сэр Арчи. — Так ты поедешь со мной?

— Нет, — сказала Эльсалилль, — я не поеду с вами, сэр Арчи.

А про себя подумала: «Ведь теперь может случиться и так: как только стража придет сюда, чтобы схватить сэра Арчи, его уже здесь не будет». И она обрадовалась этому.

Сэр Арчи встал и подошел к сэру Филипу и сэру Реджинальду, чтобы поделиться с ними новостью.

— Пойдите на постоялый двор без меня и сделайте там все, что требуется, — сказал он. — Мне нужно поговорить еще немного с Эльсалилль.

Когда Эльсалилль увидела, что сэр Арчи идет к ней обратно, она стала делать ему знаки руками, чтобы он уходил.

— Зачем вы возвращаетесь, сэр Арчи? — спросила она. — Отчего не бежите вы к морю так быстро, как только могут позволить вам ноги ваши?

Потому что она очень любила сэра Арчи. Правда, она предала его ради своей дорогой сводной сестры, но теперь желала она лишь одного — чтобы он успел скрыться.

— Эльсалилль, я еще раз прошу тебя отправиться со мной, — сказал сэр Арчи.

— Но вам же известно, сэр Арчи, что я не могу этого сделать, — ответила Эльсалилль.

— Почему? — спросил сэр Арчи. — Ведь ты бедная, одинокая девушка, у тебя здесь никого нет, и никто даже не спросит о том, куда подевалась Эльсалилль. А если ты поедешь со мной, я сделаю тебя важной госпожой. В своей стране я знатный человек. Ты будешь ходить в золоте и шелках и танцевать на королевских балах.

Эльсалилль охватил страх, что он сейчас замешкается здесь из-за нее и не успеет уйти, пока еще открыт путь к бегству. Она задрожала и едва совладала с собой, крикнув ему:

— Уходите скорее, сэр Арчи! Не теряйте понапрасну времени, чтобы уговаривать меня.

— Я хочу открыться тебе, Эльсалилль, — сказал сэр Арчи, и голос его стал ласковым и нежным. — Когда ты впервые повстречалась мне, я хотел лишь одурачить и обольстить тебя. Я обманывал тебя тогда, обещая тебе замок и золото, но все изменилось в тот вечер третьего дня. Теперь я честно говорю тебе, о чем думаю. Я желаю сделать тебя своей женой. Такова воля моя, и ты можешь довериться мне как дворянину и как воину.

В этот момент Эльсалилль услышала, как по рыночной площади мимо трактира прошагали, гремя доспехами, стражники. «Если я теперь соглашусь ехать с ним, он еще может спастись, — подумала она. — Я погублю его, коли стану отказываться. Из-за меня останется он сидеть здесь, пока не придет стража и не схватит его. И все-таки я не могу уехать с человеком, который убил всех моих близких».

— Сэр Арчи, — сказала Эльсалилль, думая испугать его, — разве вы не слышите, как идут по площади вооруженные стражники?

— Слышу, — ответил сэр Арчи, — видно, в каком-нибудь из трактиров затеяли драку. Не бойся, Эльсалилль! Просто несколько рыбаков поссорились из-за погоды и ветра.

— Сэр Арчи, — сказала Эльсалилль, — разве вы не слышите, что они остановились перед ратушей?

Эльсалилль вся дрожала от макушки до пяток, но сэр Арчи не замечал этого и был совершенно спокоен.

— А куда же еще идти им, по-твоему? — сказал сэр Арчи. — Ведь сюда должны они доставить нарушителей покоя, чтобы посадить их в острог. Не к ним прислушивайся, Эльсалилль, но слушай меня, когда я прошу тебя отправиться со мной за море!

Но снова попробовала Эльсалилль напугать сэра Арчи.

— Сэр Арчи, — спросила она, — вы слышите, как стражники спускаются по лестнице, что ведет сюда в трактир?

— Слышу, — ответил сэр Арчи, — они, верно, идут попить пива, сделав свою работу. Не думай о них, Эльсалилль, думай о том, что завтра мы будем плыть с тобой по морю к моей дорогой родине!

Но Эльсалилль была бледна, как труп, и дрожала так сильно, что едва могла говорить.

— Сэр Арчи, — сказала она, — разве вы не видите, что они беседуют с хозяйкой? Они, должно быть, спрашивают ее, нет ли здесь тех, кого они ищут.

— Нет, они просят ее смешать им напиток покрепче да погорячее, чтобы согреться, — успокоил ее сэр Арчи. — Ты не должна дрожать так, Эльсалилль. Бояться тебе со мной нечего. И я говорю тебе: если отец мой пожелает женить меня на самой знатной девушке Шотландии, я откажу ей. Ждет тебя, Эльсалилль, большое счастье, коли ты поплывешь со мной за море.

У входа все собирались стражники, и Эльсалилль не могла больше бороться со страхом. «Если они теперь подойдут и схватят его, я не выдержу», — думала она. Она наклонилась к сэру Арчи и прошептала ему на ухо:

— Разве вы не слышите, сэр Арчи, как стражники спрашивают у хозяйки, где сидят здесь убийцы господина Арне?

Сэр Арчи бросил быстрый взгляд через зал в сторону ландскнехтов, беседовавших с хозяйкой. Но не встал, чтобы пытаться бежать, как надеялась Эльсалилль, а нагнулся к ней и заглянул ей в глаза.

— Так это ты, Эльсалилль, узнала меня и выдала им?

— Я сделала это ради моей дорогой сестры, чтобы смогла она успокоиться в своей могиле, — сказала Эльсалилль. — Одному Богу известно, чего мне это стоило. А теперь бегите, сэр Арчи! Еще есть время. Еще не у всех дверей успели встать стражники.

— Ах, волчонок! — воскликнул сэр Арчи. — Еще когда я в первый раз увидел тебя на причале, я подумал, что мне следовало бы убить тебя.

Но Эльсалилль положила ладонь свою на его руку.

— Бегите же, сэр Арчи! Я не могу спокойно сидеть и смотреть, как сейчас придут сюда и схватят вас. Если вы не хотите без меня уезжать, я согласна с Божьей помощью последовать за вами. Но только не теряйте больше времени из-за меня, сэр Арчи! Я сделаю для вас все, что вы желаете, спасайте же теперь сбою жизнь!

Однако сэр Арчи был уже очень разгневан на Эльсалилль и сказал ей с язвительностью:

— Нет, юнгфру, никогда уже не придется тебе расхаживать по залам замка в расшитых золотом туфлях. Всю жизнь свою проживешь ты в Марстранде и всю жизнь станешь чистить здесь рыбу. Никогда не будет у тебя мужа, владеющего замком и землями, Эльсалилль. Твоим мужем станет бедный рыбак, а жилищем твоим будет жалкая лачуга на холодном берегу шхеры.

— Разве вы не слышите, сэр Арчи, что они уже расставляют стражу с копьями наперевес у всех дверей? Отчего же не спешите вы? Отчего не торопитесь убежать отсюда по льду и спрятаться на одном из кораблей?

— Оттого, что мне доставляет удовольствие беседовать с Эльсалилль, — ответил сэр Арчи. — Скажи, думаешь ли ты о том, что теперь для тебя, Эльсалилль, пришел конец всем радостям в жизни? Думаешь ли ты о том, что пришел конец моей надежде искупить вину свою?

— Сэр Арчи, — прошептала Эльсалилль и привстала в страхе, — стражники уже изготовились. Сейчас они подойдут сюда, чтобы схватить вас. Бегите скорее, а я последую за вами на корабль, сэр Арчи.

— Не надо бояться, Эльсалилль, — сказал сэр Арчи. — Есть у нас еще немного времени, чтобы поговорить друг с другом. Стражники не вздумают наброситься на меня здесь, где мне сподручно защищаться. Они думают изловить меня на узкой лестнице, что ведет вверх на площадь. Там хотят они поддеть меня на копья. Ведь именно этого желала ты мне все время, Эльсалилль?

С каждым мгновением Эльсалилль делалось все страшнее, но тем спокойнее становился сэр Арчи. Эльсалилль все умоляла его бежать, но он лишь смеялся ей в лицо.

— Скажи, юнгфру, отчего так уверена ты, что стражники сумеют схватить меня? Мне доводилось попадать в передряги и почище и всегда выходить из них невредимым. То, что приключилось со мной в Швеции несколько месяцев назад, было много хуже. Клеветники нашептали королю Юхану, что шотландцы изменили ему. И король им поверил. Он посадил троих из нас в башню, а остальных выслал из своей страны, позаботившись о том, чтобы за ними присматривали, пока они не пересекут шведскую границу.

— Бегите, сэр Арчи, бегите! — умоляла Эльсалилль.

— Не беспокойся обо мне, Эльсалилль, — сказал сэр Арчи и злобно рассмеялся. — Теперь я опять стал самим собой, вновь вернулся ко мне мой прежний нрав. И не стоит более перед глазами моими та юная девушка. Так что теперь-то я как-нибудь выкручусь. Но послушай, что стало с теми тремя, что сидели в тюрьме короля Юхана. Как-то ночью, когда стража, охранявшая башню, была пьяна, они выбрались оттуда и двинулись в сторону границы. Но пока они были на земле шведского короля, им приходилось скрываться, чтобы не быть узнанными. Потому решили они, не видя другого выхода, раздобыть себе мохнатые шкуры и выдавать себя за скорняков, что бродят по стране в поисках работы.

Теперь только заметила Эльсалилль, как переменился к ней сэр Арчи. Она поняла, что он возненавидел ее с того самого мгновения, когда узнал, что она его выдала.

— Не говорите со мной с такой ненавистью, сэр Арчи! — воскликнула Эльсалилль.

— Почему предать меня должна была именно та, которой я верил больше всех? — спросил сэр Арчи. — Теперь я снова стал тем, кем был прежде. Теперь уж не стану я щадить никого. И ты увидишь, что судьба вновь будет благосклонна ко мне, как то было в прошлом. Когда мы, пройдя через Швецию, вышли наконец к морю, разве мы не были, я и товарищи мои, в отчаянном положении? Мы не имели денег, чтобы купить благородные одежды. Мы не имели денег, чтобы плыть в Шотландию. И тогда не осталось нам другого, как только ограбить двор пастора в Сульберге.

— Не говорите об этом больше! — попросила Эльсалилль.

— Нет уж, теперь ты должна услышать все до конца, Эльсалилль, — сказал сэр Арчи. — Ведь тебе не все известно. Ты не знаешь, что когда мы были уже в доме пастора, то разбудили его и потребовали отдать нам деньги. А коли он сделает это добром, мы не станем причинять ему зла. Но господин Арне решил биться с нами, и нам пришлось убить его. А раз уж мы пошли на это, ничего нам не оставалось, как убить всех его людей.

Эльсалилль более не перебивала сэра Арчи, но на сердце у нее было теперь холодно и пусто. Глядя на сэра Арчи и слушая его, она дрожала, ибо, когда он рассказывал ей все это, его лицо было кровожадным и внушало ужас. «Что же это я собиралась сделать? — думала она. — Не сошла ли я с ума, полюбив того, кто убил всех моих близких? Да простит Господь мне грех мой!»

— Когда мы увидели, что все уже мертвы, — сказал сэр Арчи, — мы вытащили тяжелый сундук с деньгами из дома. Потом мы подожгли дом, чтобы люди подумали, будто господин Арне сгорел вместе с ним.

«Я полюбила лесного волка, — сказала себе Эльсалилль. — И я желала, чтобы волк этот ушел от возмездия!»

— Мы отправились по льду в море, — продолжал сэр Арчи. — Пока виден был огонь, поднимавшийся к небу, мы не боялись преследования, но испугались, когда огонь стал ослабевать. Нам было ясно, что туда подоспели люди, загасившие пламя, и что нас станут теперь искать. Тогда мы возвратились на берег, где еще прежде заметили в устье маленькой речки тонкий лед. Мы сняли сундук с деньгами с саней и осторожно поехали по льду, пока не треснул он под копытами лошади. Тогда мы соскочили с саней, оставив лошадь тонуть. Была бы ты мужчиной, Эльсалилль, ты оценила бы, сколь ловко было все это проделано. Мы поступили, как подобает мужчинам.

Эльсалилль сидела молча, и в сердце ее была боль. Но сэр Арчи ненавидел ее и испытывал наслаждение, мучая ее.

— Потом мы сняли с себя пояса и, закрепив их на сундуке, потащили его по льду. Но тяжелый сундук оставлял на льду следы, и тогда мы пошли на берег, наломали еловых веток и подложили их под сундук. Потом сняли сапоги и так пошли дальше, не оставляя после себя следов.

Сэр Арчи умолк, чтобы бросить на Эльсалилль насмешливый взгляд.

— Но хотя и удалось нам все это ловко проделать, мы не могли еще чувствовать себя в безопасности. Куда ни пошли бы мы в наших окровавленных одеждах, нас тотчас бы опознали и схватили. Слушай, Эльсалилль, все, что я рассказываю тебе, чтобы потом ты смогла рассказать всем, кто пожелает утруждать себя охотой за нами, что мы не из тех, кого легко взять! Когда мы шли по льду в сторону Марстранда, мы повстречали там в море своих земляков и товарищей, тех самых, кого король Юхан выслал из Швеции. Они не успели отплыть из Марстранда из-за сковавшего море льда, и они помогли нам в нашей беде, раздобыв нам одежды. И тогда уже без опаски мы гуляли по Марстранду. И ничего не угрожало бы нам и теперь, если бы не твое предательство.

Эльсалилль по-прежнему молчала. Все это было для нее невыносимым горем. Она почти не чувствовала, бьется ли еще ее сердце.

И тут сэр Арчи резко поднялся и воскликнул:

— Да и сегодня не случится с нами ничего плохого. И ты, Эльсалилль, станешь тому свидетелем.

В то же мгновение он схватил Эльсалилль обеими руками и поднял ее. Потом, держа ее перед собой вместо щита, сэр Арчи бросился через зал к выходу. Стражники, поставленные охранять дверь, направили было на него свои длинные копья, однако не решились применить их из боязни поранить Эльсалилль.

Сэр Арчи миновал коридор и вышел на лестницу; здесь он точно так же держал Эльсалилль на руках перед собой, и она защищала его надежнее самых лучших лат, ибо стражники и там не посмели использовать свое оружие. Так прошел он уже добрую половину лестницы, и Эльсалилль почувствовала, как сверху на нее подул ветер.

Но не любовь испытывала она теперь к сэру Арчи, а жгучую ненависть к злодею и убийце. И когда она поняла, что он защищает себя ее телом, и еще мгновение — он выйдет на площадь и скроется, она вытянула руку и, ухватившись за одно из копьев, что держали стражники, направила его себе в сердце. «Я помогу наконец моей сестре», — подумала Эльсалилль. И когда сэр Арчи сделал еще один шаг вверх по лестнице, копье пронзило ее сердце.

Стражники отпрянули, увидев, что один из них ранил девушку, и сэр Арчи проскочил мимо них на рыночную площадь. Тут же он услышал клич, раздавшийся где-то неподалеку по-шотландски:

— На помощь! На помощь! За Шотландию! За Шотландию!

То были сэр Филип и сэр Реджинальд. Они собрали всех своих шотландцев и торопились теперь ему на выручку. И сэр Арчи бросился им навстречу, громко крича:

— Сюда! Сюда! За Шотландию! За Шотландию!

По льду

Сэр Арчи брел по льду, по-прежнему неся Эльсалилль на руках.

Сэр Филип и сэр Реджинальд шли рядом. Они хотели поведать ему о том, как они разузнали о засаде в трактире, как удалось им переправить на галеас тяжелый сундук с деньгами, но сэр Арчи не слушал их. Казалось, он был занят беседой с той, что была у него на руках.

— Кого это несешь ты с собой? — спросил сэр Реджинальд.

— Это Эльсалилль, — ответил сэр Арчи. — Я возьму ее с собой в Шотландию. Я не хочу оставлять ее здесь. Ведь здесь она так навсегда и осталась бы бедной чистильщицей рыбы.

— Да, пожалуй, так бы и случилось, — сказал сэр Реджинальд.

— Она стала бы носить здесь всю жизнь одежду из грубой шерсти, — сказал сэр Арчи, — и спать в тесной кровати на жестких досках. А я буду укладывать ее на самые мягкие подушки и комнату ее отделаю мрамором. Я одену ее в самые дорогие меха, а ноги ее обую в туфельки с пряжками, украшенными драгоценными камнями.

— Ты хочешь оказать ей большую честь, — сказал сэр Реджинальд.

— Не могу же я позволить ей оставаться здесь, где она никому не нужна, — повторил сэр Арчи. — Пройдет всего несколько месяцев, и все позабудут о ней. Никто не станет навещать ее в ее лачуге, никто не скрасит ее одиночества. Когда же в один прекрасный день я доберусь домой, я построю ей там прекрасное жилище. И ее имя будет выбито на твердом камне, чтобы никто не забыл его. Я сам буду каждый день приходить к ней, и все там будет устроено с такой роскошью, что люди издалека станут приезжать туда, чтобы увидеть ее. Там будет много света, светильники будут гореть днем и ночью, будет играть музыка, звучать песни, и пир будет там каждый вечер.

Ветер, с силой налетавший на них, пока они шли по льду, развернул плащ Эльсалилль, и он развевался на ветру, словно знамя.

— Помоги мне подержать Эльсалилль, — сказал сэр Арчи, — я лишь поправлю на ней плащ.

Сэр Реджинальд взял Эльсалилль, но тут же его охватил такой ужас, что она выскользнула у него из рук прямо на лед.

— Я и не знал, что Эльсалилль мертва! — воскликнул он.

Шум волн

Шкипер большого галеаса всю ночь ходил взад и вперед по верхней палубе. Было темно, бушевал штормовой ветер, попеременно несший снег и дождь. Лед же вокруг галеаса был все еще крепок, так что шкипер мог бы спокойно спать в своей койке.

Однако он не спал. Раз за разом прикладывал он руку к уху и вслушивался. Было непонятно, что он надеялся услышать. Вся его команда и те, кто зафрахтовал галеас до Шотландии, находились теперь на борту. Все они спали внизу в трюме. И никто не вел разговоров, к которым шкипер смог бы прислушаться. Ветер с силой налетал на вмерзший в лед галеас, набрасывался на корабль так, словно бы по старой привычке хотел двинуть его перед собой по морю. А когда у него ничего не выходило, он пробовал снова и снова, завывая в каждой маленькой сосульке на тросах и снастях. Борта корабля скрипели и трещали. То и дело слышались тяжелый треск мачт, на которые ветер давил так, что они едва не ломались.

Нет, это была совсем не тихая ночь. Когда ветер нес снег, в воздухе слышалось легкое шелестение, когда же начинал хлестать дождь, струи воды барабанили по палубе.

Во льду одна за другой появлялись трещины, и гром при этом раздавался такой, что можно было подумать, будто здесь в море военные корабли палят друг в друга из пушек.

Однако вовсе не к этим звукам прислушивался шкипер. Он ходил по палубе всю ночь до тех пор, когда небо уже начало окрашиваться в серый цвет наступающего утра, но так и не услышал того, что хотел.

И вот наконец стал слышен монотонный, напевный гул, ласковый и переливающийся, словно звучащая где-то вдали песня.

Тогда шкипер, быстро перешагнув через скамьи, что были посередине палубы, заторопился на нос галеаса, где внизу спали его люди.

— Вставайте! — крикнул он им. — Берите багры и весла! Освобождение из плена уже близко. Я слышу шум волн. Я слышу песню свободных волн.

Команда тотчас пробудилась от сна. Все встали по своим местам вдоль бортов корабля. Медленно наступал рассвет.

Когда же стало настолько светло, что можно было разглядеть, что все-таки случилось в море этой ночью, перед ними открылась такая картина: все заливы и проливы вокруг были свободны ото льда до самого моря, однако в том заливе, где был их корабль, не было во льду ни единой трещины, лед был по-прежнему тверд и невредим.

А в проливе, соединявшем залив с морем, образовалась высокая стена из льда. Волны, свободно катившиеся там, в проливе, набрасывали сюда льдину за льдиной.

А в самом проливе парусов — тьма-тьмущая. Рыбаки, чьи суденышки были скованы льдом в Марстранде, устремились теперь прочь. Волны подбрасывали их высоко, и вокруг еще танцевали льдины, но рыбаки не желали терять время в ожидании спокойного и безопасного моря и отправлялись в путь. Они стояли у штурвалов своих лодок и внимательно вглядывались вперед. Небольшие льдины они отодвигали веслом, а когда подступали более крупные, перекладывали штурвал и уходили от них в сторону. На галеасе шкипер стоял на верхней палубе и наблюдал за ними. Он понимал, что им приходится нелегко, но он также видел и то, что суденышки одно за другим все же пробивались вперед и добирались до открытого моря.

И когда по синей поверхности моря перед глазами шкипера скользил белый парус, тоска охватывала его с такой силой, что к глазам подступали слезы.

Его корабль стоял без движения, и перед ним продолжали громоздиться льдины, отчего ледовая стена все увеличивалась.

А там, в море, плыли не только корабли да лодки, но также и небольшие айсберги, выраставшие оттого, что друг на друга накатывались большие льдины. Они плыли дальше на юг, сверкая в лучах утреннего солнца, словно серебро, а иногда и отливая красным цветом, будто были усыпаны розами.

Но вот слышны стали и какие-то звучные крики. Они казались то поющими человеческими голосами, то пронзительными звуками трубы. И эти звуки вызывали ликование в душе. Слыша их, сердце словно бы делалось шире. Это кричали лебеди, длинной вереницей летевшие с юга.

Но когда шкипер увидел, как на юг плывут айсберги, а на север летят лебеди, тоска его стала невыносимой, и он в отчаянии заломил руки.

— О, горе мне! — сказал он. — За что должен я стоять здесь, пока лед не выпустит меня из залива? Думаю, придется мне ждать этого еще немало дней.

Раздумывая об этом, он увидел вдруг, что по льду едет человек. Он появился из узкого пролива со стороны Марстранда и ехал так уверенно, словно и не ведал о том, что волны вновь понесли лодки и корабли.

Подъехав к галеасу, он крикнул шкиперу:

— Уважаемый, как там у тебя дела с провизией? Небось долго еще тебе стоять здесь во льдах. Может, купишь у меня соленую сельдь, или сушеную морскую щуку, или копченого угря?

Шкипер не пожелал ответить ему. Он погрозил кулаком и выругался.

Тогда торговец рыбой спрыгнул с повозки и достал оттуда охапку сена. Потом он положил ее перед лошадью, а сам забрался на палубу галеаса.

Подойдя к шкиперу, он сказал ему совсем серьезно:

— Нынче приехал я к тебе не затем, чтобы продать рыбу. Я знаю, что человек ты благочестивый, и потому приехал я просить тебя отдать мне девушку, что увели с собой вчера на корабль шотландские ландскнехты.

— О том, что они привели сюда какую-нибудь девушку, мне неизвестно, — ответил шкипер. — Ночью не слыхал я на борту женского голоса.

— Меня зовут Торарин, торговец рыбой, — сказал человек. — Может статься, тебе доводилось слышать обо мне. Я ужинал с господином Арне на его дворе в Сульберге в ту ночь, когда был он убит. С того времени живет в моем доме его приемная дочь, но вчера ночью увели ее с собой его убийцы, и теперь должна она быть с ними на твоем корабле.

— У меня на корабле убийцы господина Арне? — в ужасе вымолвил шкипер.

— Ты видишь, что я слабый и ничтожный человек, — сказал Торарин. — Одна рука моя не слушается меня, а потому боюсь я ввязываться во всякие опасные дела. Уже несколько недель знал я, кто убил господина Арне, а вот попытаться им отомстить смелости не хватало. Но оттого, что я молчал, им и удалось убежать из города, да еще и прихватить с собой девушку. Но больше не должен я поступать так, чтобы после раскаиваться. Потому хочу по крайней мере юную девушку спасти.

— Коли на корабле убийцы господина Арне, отчего же стражники городские не идут сюда схватить их?

— Да я упрашивал, уговаривал их всю ночь и все утро, — сказал Торарин, — однако не решаются они идти сюда. Говорят, что на корабле собралось около сотни ландскнехтов и сражаться с ними они не осмеливаются. Тогда подумал я, что с Божьей помощью один могу пробраться на корабль и попросить тебя помочь мне спасти девушку, потому как знаю, что человек ты благочестивый.

Но шкипер не ответил ему. Он думал о другом.

— Откуда можешь ты знать, что убийцы здесь, на корабле?

Торарин показал на большой сундук, что стоял между скамьями.

— Я слишком часто видел сундук этот в доме у господина Арне, чтобы не узнать его теперь, — сказал он. — В нем хранятся деньги господина Арне, а где его деньги, там же, надо думать, и убийцы его.

— Этот сундук принадлежит сэру Арчи и двум его друзьям, сэру Реджинальду и сэру Филипу, — ответил шкипер.

— Да, — сказал Торарин и твердо посмотрел на шкипера, — это так. Он принадлежит сэру Арчи, сэру Филипу и сэру Реджинальду.

Некоторое время шкипер стоял молча и осматривался вокруг.

— Когда, ты думаешь, залив освободится ото льда? — спросил он Торарина.

— В этом году странно здесь все, — сказал Торарин. — Обычно лед отсюда уходит рано, ибо здесь сильное течение. Но нынче получается так, что тебе остерегаться надо, как бы корабль твой, когда лед двинется, на берег не выбросило.

— Вот об этом я только и думаю, — сказал шкипер. Он снова замолчал, повернув голову к морю. Утреннее солнце сияло высоко в небе, и в волнах отражался его блеск. Корабли свободно плыли в разные стороны, а птицы морские летели с юга с радостными криками. Рыбы держались у самой поверхности и высоко выпрыгивали, сверкая и словно радуясь освобождению из ледяного плена. Чайки, еще недавно охотившиеся там, где кончался лед, летели большими стаями в сторону берега, чтобы снова охотиться в местах, хорошо им знакомых.

Шкипер не мог вынести того, что он увидел.

— Разве же друг я убийцам и разбойникам? — спросил он. — Разве должен я закрыть глаза свои и не замечать, отчего Господь держит ворота в море для моего корабля запертыми? Разве должен я погибнуть здесь оттого только, что преступники нашли себе на моем корабле пристанище?

Шкипер ушел и, собрав своих людей, сказал им:

— Теперь известно мне, почему мы заперты здесь, в то время как все другие корабли выходят в море. Оттого это, что на борту у нас есть убийцы и преступники.

Потом шкипер спустился к шотландским ландскнехтам, еще спавшим в трюме.

— Уважаемые господа, — сказал он им, — полежите спокойно еще самую малость и оставайтесь на месте, если вдруг услышите крики да шум на корабле! Мы должны исполнить волю Божью, чтобы не было на борту у нас преступников. Коли послушаете меня, обещаю отдать вам сундук с деньгами господина Арне, и вы поделите их между собой.

Торарину же шкипер сказал так:

— Спускайся к саням да сбрось свою рыбу на лед! Другой груз повезешь ты теперь.

И тогда шкипер и его люди ворвались в каюту, где спали сэр Арчи и его друзья. Они набросились на них, чтобы связать, пока те еще не проснулись.

Когда же трое шотландцев попытались защищаться, они нанесли им тяжелые удары топорами и железными вагами, а шкипер сказал им:

— Вы — убийцы и преступники. Как же могли вы надеяться избегнуть наказания? Разве непонятно вам, что из-за вас Господь не выпускает нас отсюда в море?

Тогда те трое громко закричали, призывая на помощь своих товарищей.

— Не стоит звать их, — сказал шкипер. — Не придут они. Они получили деньги господина Арне, чтобы поделить их между собой, и теперь они набивают шляпы свои серебряными монетами. Ради этих монет совершили вы злое дело и благодаря им же будете вы теперь наказаны.

Торарин еще не успел выгрузить из своей повозки всю рыбу, когда на лед к нему вышли шкипер и его люди. Они вели с собой троих крепко связанных мужчин. От полученных ран мужчины ослабели и были совсем без сил.

— Не напрасно воззвал ко мне Господь, — сказал шкипер. — Как только я понял, какова его воля, я послушал его.

Они уложили пленников в повозку Торарина, и тот поехал по узким заливам и проливам, где лед был еще крепок, везя их в сторону Марстранда.

Когда миновал полдень, шкипер снова стоял на верхней палубе своего корабля и вглядывался в море. Но вокруг корабля все было по-прежнему, а стена из льда продолжала расти.

Тут шкипер заметил, что к его кораблю приближается длинная вереница людей. Это шли все женщины Марстранда, старые и молодые. Одеты они были в траурные одежды, и с ними шли мальчики, несшие носилки с гробом.

Подойдя к галеасу, они сказали шкиперу:

— Мы пришли, чтобы взять с корабля юную девушку. Она мертва, и убийцы признались, что она пожертвовала жизнью, дабы не позволить им скрыться. И вот мы, женщины Марстранда, хотим отнести ее в наш город со всеми почестями, которых она заслуживает.

Эльсалилль нашли на корабле и вынесли на лед. И отнесли ее в Марстранд, а все женщины города оплакивали юную девушку, полюбившую преступника и отдавшую свою жизнь, чтобы погубить того, кого она любила.

Но как только женщины двинулись в сторону города, вдогонку им налетел шторм, нагнавший волны. И лед, по которому они только что проходили, ломался за ними, так что, когда они вошли с Эльсалилль в Марстранд, все ворота в море были уже открыты.