То, что не убивает

2

Все знают, как это происходит.

Процесс отлажен до мельчайших деталей.

Сперва открываются массивные городские ворота, и оттуда, гремя бронёй и давя колёсами всё, что не успело убежать, выкатывается колонна белых бронетранспортёров с надписью «Полиция». Они мчатся по тому, что в трущобах называется улицами и в некоторых случаях создают их сами при помощи головных машин с бульдозерными ковшами.

С воздуха колонну поддерживают вертолёты. Их сканеры обнаруживают и определяют каждый кусок металла крупнее чайной ложки, а снайперы готовы отреагировать мгновенно и отстрелить голову тому, кто поднимет её подозрительно высоко.

Достаточно углубившись в человейник, состоящий из мусорных лачуг, колонна замедляется, броневики становятся в круг, попутно смяв несколько десятков чьих-то домов (и хозяевам очень повезёт, если они успеют выскочить) и ощетиниваются стволами, а из машины с надписью «TV» выскакивают люди с камерами, мгновенно разворачивают аппаратуру и дают сигнал о готовности.

Лишь после этого люк самого мощного и защищённого броневика приподнимается и оттуда осторожно высовывает голову главное действующее лицо этого представления.

Лицо улыбается, его снимают со всех ракурсов.

Это может быть кто угодно. Обычно — белый парень с безупречным прошлым, белоснежной улыбкой и консервативной причёской. Он идеален во всём, кроме слегка мешковатого костюма — для того, чтобы избиратели не посчитали, что он слишком строг и далёк от них, но и в то же время не сочли его неряхой.

Ещё это может быть женщина. В возрасте и не слишком привлекательная, чтобы другие женщины, не дай бог, не увидели в ней конкурентку, а мужчины не упрекнули в глупости, потому что, как показывают опросы, очень большая часть электората уверена, что все красивые женщины — полные дуры. Сексуальности место не на предвыборных дебатах, а в рекламе пива.

Также из люка может показаться железная башка апгрейдера — представителя набирающего популярность движения психов, которые добровольно меняют и так неплохо функционирующие части тела на кибернетические в надежде, что это сделает их лучшей версией самих себя.

В редких случаях это может быть азиат.

Исчезающе мала вероятность увидеть араба или индуса.

Но как же негры? А негры вот они — выбегают из уцелевших лачуг, но бегут не от броневиков, как следовало бы ожидать, а наоборот, к ним. Аборигены уже давно уяснили правила и знают, чего ждать от больших белых машин. Культ карго пустил корни в душах туземцев, которые в первые же годы после основания Корпа поняли, что к чему, и облепили выкупленную корпорациями землю множеством мелких поселений — тех, что со временем и превратились в огромную язву на бескрайних жёлто-бурых просторах Африки.

Никто доподлинно не знал, чем живут люди в трущобах, но посещать их во время предвыборной кампании стало признаком хорошего тона. Своего рода ритуал, множество из которых надо провести, чтобы показать населению города, что ты свой. Взять на руки ребёнка, пожать грязную руку шахтёра, посетить больницу и с умным видом посмотреть на рентгеновский снимок — люди должны увидеть, что ты их уважаешь и принимаешь правила игры. Это как знакомство с полоумной прабабушкой невесты, которая ужасно слышит, никого не узнаёт и уверена, что ей сейчас на пятьдесят лет меньше, чем есть на самом деле: если не поцеловать ей руку, то остальная семья тебя не примет.

Так вот.

Парень появляется, его снимают на множество камер.

Он произносит короткую, но бессмысленную речь. Её не понимают: большинство трущобных жителей говорят на языках, которые никто даже не удосужился изучить. Затем кандидат опускает руку в люк — и в толпу негров летит что-то. Обычно это консервы. Но не дешёвые и не просроченные, боже упаси. Если кто-то из штаба конкурентов узнает, что очередной претендент на пост мэра экономит на бедных, получится большой скандал.

Банки с консервами летят одна за другой, кандидат улыбается, полицейские под прикрытием своих сослуживцев выносят коробки, отгоняя прикладами и выстрелами в воздух особо нетерпеливых негров. Толпа напирает, потные разъярённые полицейские орут, кандидат продолжает швыряться банками, жалея, что нельзя скинуть их с вертолёта или прямо с городской стены. Наконец, все коробки выносят — и толпа бросается расхватывать халяву. Начинается драка и давка. Это полный кошмар, но какой-нибудь везучий абориген обязательно улыбнётся, и телевизионщики заснимут этот момент. Даже если он улыбался всего секунду, даже если потом счастливчику разобьют голову — дело сделано.

Кандидат прячется, броневики заводят двигатели, колонна удаляется обратно в город.

Так всё проходило уже много раз, но сегодня пойдёт наперекосяк, поскольку в отлаженный механизм попадёт ма-аленькая такая песчинка. Маки ван дер Янг. Бывший военный, убийца-неудачник, старик и очень похоже, что самоубийца.

Я лежал на крыше корявого трёхэтажного дома несколько часов кряду — шесть, если быть точным. Это было легче, чем кажется, поскольку, будь ты хоть трижды напичкан всяким военным железом и взбодрён боевой химией, девяносто лет — это девяносто лет. В таком возрасте люди, как правило, становятся профессионалами лежания. Настоящими гуру. Они ставят рекорд за рекордом: сначала прекращая вставать для того, чтобы сделать какие-то дела, затем — для того, чтобы поесть, и в конце достигают просветления, переставая даже ходить в туалет.

Я тоже не вставал для последнего, но, к счастью, по иным причинам. Помню, как удивились представители Блю Ай Фармасьютикалс, проводившие анкетирование среди скаутов. Они почему-то считали, что мы в первую очередь попросим у них разработать железки для увеличения силы и выносливости, но все бойцы как один попросили регулируемый клапан для мочевого пузыря. Гнуть железо голыми руками скаутам не приходилось ни тогда, ни сейчас, а вот в луже рано или поздно оказывались все.

Даже на раскалённой крыше можно устроиться с комфортом: я притащил сюда множество вещей, которые изрядно облегчили мне жизнь. Во-первых, матрас. Да, он немножко старый, вшивый и вонючий, а пружины впиваются в тело, но лежать на нём куда удобнее, чем на камне, разогретом за день до состояния сковороды.

Во-вторых, старую и потёртую, но от этого не менее функциональную плащ-палатку скаутов. От времени и частого использования она приобрела универсальный для здешнего ландшафта бурый цвет, но главное достоинство, за которое я её ценил, любил и бережно ремонтировал все долгие годы после увольнения, — она маскировала во множестве спектров. Это не позволит ребятам в вертолётах сразу же обнаружить меня и пригвоздить к крыше парой-тройкой длинных очередей.

Ну и в-третьих, купленный сто лет назад в дешёвой забегаловке грязный стаканчик из-под Ньянга-колы с крышкой и трубочкой. Наличие свежей воды и отсутствие необходимости шевелиться в моей ситуации сложно переоценить.

Единственное, что напрягало — это ядрёная вонища: крыша была завалена мешками с мусором и мусором, на который мешков не нашлось. На жаре всё это добро очень бодро и духовито разлагалось, служа кормом для полчищ жирных чёрных мух. Ещё одно большое спасибо плащ-палатке: если б не она, эти твари, переносящие чёрт знает какие болезни, ползали бы прямо по мне.

Ну и помимо мусора разлагались и начинали пахнуть бывшие жители дома, на крыше которого я разместился. Все эти социальные дома, что начали строить лет сорок назад в порыве братских чувств к аборигенам, но так и не довели до ума, теперь делились на две категории: крепости и притоны. В крепость дом превращался, когда на него падал взгляд какой-нибудь крупной банды, нуждавшейся в собственном опорном пункте. В этом случае окна закладывались мешками с песком и закрывались листами ржавого железа, а сами халупы ощетинивались заточенной арматурой, колючей проволокой и оружейными стволами.

Во всех остальных случаях получался притон, третьих вариантов история не знала.

Мне повезло и удобная позиция нашлась как раз на крыше притона. Это облегчило решение проблемы с хозяевами: хватило нескольких дымовых шашек и пары пуль, которые я выпустил в затылок местному барыге — жирному и лоснящемуся, что очень контрастировало с внешностью его отощавших от дури и голода клиентов.

Правда, спустя какое-то время дом попытались отбить чёрные оборванцы с древними ржавыми калашниковыми, но предусмотрительно оставленные растяжки остудили горячие головы. В итоге уцелевшие аборигены потоптались у здания, покричали, расстреляли боезапас в воздух, заскучали и ушли восвояси.

Немного саднила макушка. Оно и неудивительно: в ней почти два часа ковырялся скальпелем, отвёрткой и паяльником медик, чинивший баллистический калькулятор. С проклятой железкой всё оказалось куда хуже, чем я предполагал: вышли из строя целых две платы из трёх. Проще было бы купить и поставить новый имплантат, но время поджимало, а подходящей модели как назло нигде не нашлось. Армейские и полицейские имплантаты, к сожалению, нельзя было купить с доставкой на дом.

Я отключил увеличение в искусственном правом глазу и поморгал. От многочасового глядения на ворота глаза начали болеть и слезиться. Даже после того, как я зажмурился, пейзаж не исчез: за время, проведённое на крыше, я запомнил его так, что он словно отпечатался на сетчатке. Три километра крыш — больших и маленьких, прямых и скошенных, каменных и ржаво-железных, пёстрых, укрытых обломками старых рекламных щитов и обрывков плёнки и уныло-бурых. Они упирались в исполинскую стену — некогда белую, а сейчас неопределённо-серую громадину с кучей технических отверстий, решёток, заплаток, антенн, труб, брошенных строительных кранов и ещё бог знает чего, а за ней — Корп. Чудовищная вавилонская башня, улей из переплетённых в невообразимых комбинациях бетона, стали, стекла, пластика, резины и керамики.

А ведь в самом начале здесь было миленько. Первое поселение напоминало кампус университета — зелёный и малоэтажный. Уютные тихие улицы, улыбчивые люди, покой и благодать. Но по мере того, как росло население, подпитываемое деньгами и рабочими местами в корпорациях, рос и город: уютные коттеджи сносились и на их месте возводились небоскрёбы, которые со временем становились всё выше и объединялись в новые улицы на головокружительной высоте. Дорожные развязки и коммуникации также взлетали в воздух, а производства и инфраструктуру прятали всё глубже, вгрызаясь в землю настолько, насколько это было возможно. И прошло не так уж много времени, прежде чем милый городок превратился в чудовищный муравейник.

Солнце поднималось к зениту и туда же стремились стеклянные иглы небоскрёбов над моей головой. Очень скоро светило закатится за город и здесь наступит темнота, а значит, телевизионщики вместе с кандидатом тоже на подходе. Никто из них в здравом уме не будет снимать в тени.

Стоило мне подумать об этом, как рифлёная бронеплита ворот шевельнулась и поползла вверх, а над стеной взмыли вертолёты.

Я нащупал губами трубочку и втянул остатки воды.

Начинается.

Колонна вырвалась, едва ворота поднялись достаточно высоко. Броневики напоминали собак, рвущихся с поводка: ревели моторами, взрывали землю огромными колёсами, разве что слюной не брызгали и не метили территорию. Они выезжали из ворот парами — белые, быстрые, хищные. Резкие очертания их корпусов — сплошные углы — не могло сгладить даже поднявшееся облако бурой пыли. Вертолёты скользили над ними тихо и грациозно, будто насмехаясь над грубой мощью боевых машин.

Я вновь приник плечом к прикладу старой армейской винтовки.

Баллистический калькулятор повесил передо мной зелёную табличку с данными, замигало окно с требованием: «Выберите цель». Я проигнорировал его и взглянул на колонну. Стальные монстры неслись вперёд, сминая всё на своём пути. От головных машин в стороны разлетались обломки и всякий хлам. Нет, пожалуй, это не псы, а носороги. Только у них я видел такое прямолинейное и неостановимое упорство.

Бронированное стадо пронеслось по трущобам, оставляя за собой широкую просеку, где всё было скомкано, покорёжено, перекручено и вдавлено в землю. А, вот и поворачивают. Строятся в кольцо.

Перепуганные аборигены выбегают из халуп, которые давят колёсами многотонные чудища, носятся вокруг, хватаются за головы, пытаются вытянуть из руин какие-то тряпки. Какой-то псих начинает стрелять, но автопушка броневика короткой очередью превращает туземца в красное облако. А снаряды летят дальше и пробивают ещё множество тонких стен, прежде чем разрываются осколками.

Так-так-так…

В центре остаётся одна машина — командирская, с кубиками дополнительной защиты и высокой антенной. Сейчас люк откроется и… Я положил палец на спусковой ключок и немного пошевелил стволом, направляя его в сторону клиента. «Морская фигура — замри».

Застыв, я наблюдал за командирской машиной. Дальномер показывал расстояние почти в полтора километра — тысяча четыреста девяносто метров, если быть точным, и я подкрутил оптический прицел — больше по привычке, поскольку всё равно планировал стрелять по показаниям баллистического калькулятора. Жаль, что клиент попался очень упёртый и хотел, чтобы кандидата именно пристрелили, а не взорвали, отравили или что-то вроде, обязательно пуля и обязательно в голову. Так бы я не заморачивался со всем этим стелсом, а купил на ближайшем базаре копию советского РПГ Эфиопской сборки, смастерил из подручных средств что-нибудь ездящее или летающее и отправил клиента на тот свет, не вылезая из удобного кресла.

Люк открылся, показалась голова. Шатен с идеальным пробором осторожно выглянул наружу. Тёмно-синий костюм сидит как-то странно — скорее всего, под ним бронежилет. Телевизионщики уже высыпали из своего бронетранспортёра, тянут кабели, подключают камеры на треногах и ставят свет. Слаженно работают, подлецы, очень слаженно. Ни единого лишнего движения, никакой суеты. Справились меньше, чем за минуту. Я установил маркер на голове кандидата, баллистический калькулятор помигал меняющимися цифрами и выдал яркую красную точку на двенадцать градусов выше и на девять правее головы кандидата. Что ж, ладно. Я прицелился в точку, застывшую в воздухе.

Аборигены уже поняли, что к чему, и со всех ног мчались к бронемашинам.

Я обратил внимание на вёртолёты, которые кружились над трущобами. От осознания, что между моей спиной и смертью с небес находится всего лишь тонкий слой раскрашенной тряпки, стало чертовски неуютно.

Главный телевизионщик махнул рукой, и кандидат начал произносить речь.

Палец окаменел на спусковом крючке. Осталось совершить последнее движение, но я почему-то медлил. Чутьё било тревогу и подсказывало, что всё не так просто. Но что?

Странное задание? Да, именно так. «Клиент» очень непростой, но, к счастью, меня снабдили всей возможной информацией. Конечно же, после убийства поднимется ужасная шумиха и меня будут искать, но отследить стандартную армейскую пулю, выпущенную из стандартной же армейской винтовки нереально. За пятьдесят лет работы наёмным убийцей я научился заметать следы и в этот раз, совершенно точно, тоже сделал всё как надо. Отпечатков нигде не оставил, в сети не светился, деньги вывел через десяток кошельков.

Может, дело в вертолётах над моей головой?.. Тоже нет, я приготовил путь отхода и мог за две секунды покинуть крышу, чтобы спрятаться под прикрытием стен, а там — выбраться из здания и затеряться в толпе убегающих аборигенов труда не составит.

Поразмыслив, я решил, что дело всё-таки в вертолёте: один из них как раз нарезал круги практически надо мной.

Я не стрелял, мысленно пытаясь прогнать вертушку, но пилот на мои телепатические сигналы не откликался. В голове тут же проклюнулась предательская мысль отсидеться и пойти домой, но её быстро задавила другая. «Приятель, — сказала она. — Ты взял аванс и успел потратить почти половину. Если наниматель узнает, что ты за его счёт купил новый ствол, починил имплантат, раздал долги и весь день валялся, нюхая вшивый матрас, быстрая смерть от пуль полицейских покажется тебе отличной альтернативой тому, что с тобой сделают».

С таким доводом было трудно не согласиться.

Политик уже вовсю разглагольствовал. Размахивал руками и громогласно обещал аборигенам, что сделает их будущее таким же светлым, как его зубная эмаль, а я метафорически держал на мушке его башку и всё ещё раздумывал, стрелять или нет. Воображаемая монетка интуиции крутилась в воздухе, за доли секунды перерабатывая огромный объём информации, оценивая вероятности и подсчитывая последствия, — и когда она со звоном упала на землю, на аверсе было крупно и недвусмысленно написано «Стрелять».

Ну что ж, раз так… Я вдохнул и сделал поправку, потому как за те несколько секунд, что я колебался, колебалась и точка, высчитанная баллистическим калькулятором. Положил палец на спуск, слегка надавил, ощутил упор и с чувством прыжка в пропасть выстрелил.

Нервное напряжение снова замедлило время, и за доли секунды перед тем, как рвануться в спасительную темноту подъезда, я успел проследить полёт пули, причём проследить так, что позднее мог нарисовать её точную траекторию.

Вот она вылетает. Пламегаситель выполняет функцию, которая произрастает из самого его названия, а значит, нет ни искр, ни огня, ни прочих спецэффектов: просто облачко порохового дыма вырывается из ствола, а ещё немного — из затвора вместе с гильзой. Далее пуля, постепенно забирая влево и снижаясь, мчится над трущобами. Улыбающаяся рожа кандидата всё ближе. Остаются последние метры, увесистый кусочек металла вот-вот изо всех сил ударит в цель — и одним политиком в Корпе станет меньше: его мозги разлетятся по трущобам, а безупречные зубы красивым веером вспорхнут в воздух. Я выкручиваю приближение в глазу на полную, чтобы убедиться в этом и своими глазами увидеть, как пуля… выбивает искры о броню в паре десятков метров от цели.

От шока я беззвучно захлопал ртом: просто не мог поверить, что это случилось на самом деле и проклятый калькулятор опять меня подставил. И опять-таки из-за шока я совершил ужасную глупость — выстрелил ещё два раза, сделав поправки вручную и наплевав на показания глючной железки в голове. Мозги работали быстрее, чем палец, и уже в момент второго нажатия на спуск я осознал, что ничего не исправить.

Телевизионщики всполошились, полиция открыла хаотичный огонь по толпе, а кандидат нырнул внутрь бронетранспортёра. Люк захлопнулся — и мой билет в светлое будущее оказался надёжно укрыт за толстым листом стали.

А вот я как раз был беззащитен, как таракан на обеденном столе, и смерть закладывала вираж, визжа винтами и нарезая ломтями горячий африканский воздух. Толкнув ладонями матрас, я взлетел, попутно запутавшись в палатке, и бросился к спасительному выходу. Верней, к месту, где он, по моему мнению, находился, потому что проклятый кусок брезента перекрыл обзор, и я ни хрена не видел.

Вам когда-нибудь стреляли в землю прямо возле пятки? О, это непередаваемое ощущение.

Позади, едва не обжигая затылок, сверху вниз прожужжала очередь, которая врезалась в камень у моих ног. Из-за этого я запаниковал и, заорав что-то нечленораздельное, прыгнул в темнеющий проём двери, с развевающейся плащ-палаткой за спиной, как какой-нибудь сраный супергерой.

Сразу же за дверью меня ждала лестница. Очень укромная лестница, куда наркоманы любили ходить с определёнными надобностями. Поднимался я по ней предельно аккуратно, чтобы ни во что не угодить, зато обратно пролетел, собирая всё, что можно. Прокатившись вниз и чуть не сломав себе шею, я услышал, как по бетонной крыше забарабанили выстрелы автопушки. Сверху посыпались пыль и осколки бетона, и это значило, что валяться тут по уши в дерьме не было времени.

«Только бы не ракеты! — думал я, пока спускался вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, — бодрый и резвый, как шестнадцатилетний юноша. — Только бы не ракеты!..»

Но, разумеется, было глупо надеяться на то, что пилот боевого вертолёта позабудет о тяжёлой артиллерии. Поэтому вместо того, чтобы покинуть здание как нормальный человек, я изо всех своих старческих сил мчался, сбивая на ходу консервные банки и отфутболивая бутылки, к окну. В вонючей темноте оно ярко-ярко, как маяк, и я бежал к нему так, как покойники бегут на свет ламп реанимации.

За спиной оглушительно грохнуло. Спину опалил огонь, в тело ударили осколки, а поток раскалённого воздуха подхватил меня и понёс вперёд — туда, куда я так сильно стремился. Я визжал от ужаса, как девчонка, представляя, как со всего размаху, не сгруппировавшись, падаю на чьё-нибудь жилище внизу. Впрочем, реальность быстро догоняла воображение: вот за мной складывается дом, и падают бетонные плиты; вот я вылетаю в окно и передо мной простирается неуютная пустота, вот… Вот шею что-то сдавливает и не даёт двигаться дальше: я падаю, и над головой проносятся куски камня и горящего мусора.

Но падать тоже пришлось недолго: шею вновь сдавило, да так, что от боли потемнело в глазах, и я повис на грёбаной горящей плащ-палатке на высоте третьего этажа. Из-за удушья и контузии мозги работали очень туго, но я помнил, что где-то на поясе есть нож: им я и собрался воспользоваться. Вытащил из ножен и поднёс к ткани, но полоснуть так и не получилось: дом сотряс ещё один взрыв, и он был куда сильнее, чем первый.

Меня подбросило, закрутило и запустило в новый полёт.

Со стороны это, должно быть, смотрелось забавно: несущийся по воздуху и орущий на высокой ноте горящий шар, но мне было не до смеха. Всё кружилось, я окончательно перестал понимать, где верх, где низ, и хоть какая-то определённость наступила в тот момент, когда я на этот самый низ шмякнулся.

Хрустнули доски, затрещала ткань, заскрипело железо, а нейро-регулятор милосердно приглушил жуткую боль. Я проломил своей хилой тушкой крышу лачуги, но не остановился, а по инерции отскочил дальше, как мячик. Смял стену, потом ещё одну, опрокинул стеллаж, откуда на меня посыпался хлам, раздавил коробки, вляпался в какую-то слизь и наконец-то остановился.

Пара мгновений тишины.

Потом ещё пара.

Я позволил себе выдохнуть.

Крыша (хотя назвать простой лист гофрированного металла крышей — означало бы сделать последнему комплимент) накренилась и со скрежетом свалилась, чуть не отдавив мне ноги и открыв вид на небо.

И в этом небе я увидел вертолёты, которые разворачивались для возврата на базу.