Темный разум

Торвальд Спир

Я проснулся на белых хрустящих простынях под пение жаворонка, ощущая кожей ласку солнечных лучей. Взгляд остановился на встроенном в бледно–голубой потолок световом табло, ноздри уловили бодрящий запах лаванды с легкой кислинкой антисептика. Нес воздух и аромат, обещающий кофе. Чувствуя себя воистину замечательно, я сел и огляделся. Из сводчатого окна в дальнем конце комнаты открывался вид на подстриженные лужайки с дивными весенними деревьями. Легкие пушистые облачка скромно украшали небо, пересеченное четкими инверсионными полосами от грузовых гравибарж. В комнате стояли стул и приставной столик, на стене над столиком висело зеркало. Маленькая сенсорная панель в нижнем углу говорила о том, что зеркало может служить еще и монитором. Рядом с кроватью, на еще одном деревянном стуле лежали мои аккуратно сложенные вещи: любимые джинсы и мимикрирубашка, рядом на полу стояли привычные псевдоальпинистские ботинки.

Я откинул простыню и встал с кровати. Нигде не ноет, ничего не болит, чувствую себя на все сто. В голове вдруг мелькнула смутная мысль: а почему, собственно, я мог бы ожидать чего–то иного? Я направился к боковой двери, зашел в смежную со спальней ванную, глянул на унитаз, но не ощутил потребности воспользоваться им, а двинулся к раковине и уставился на свое отражение в зеркальном шкафчике. Ни следа щетины — ну да, я же когда–то вывел ее на веки вечные. Открыв шкафчик, я достал маленькую робощетку, сунул ее в рот и стал ждать, когда она прогуляется по моим зубам, тщательно очищая их. Потом бросил щетку в дезинфицирующую жидкость и вернулся в комнату — одеваться.

Вера — как гласил бейджик на ее груди — появилась в тот момент, когда я застегивал липучку на рубахе.

— О, вы проснулись, — произнесла она, ставя поднос на столик.

Я подошел ближе, вдохнул бодрящие ароматы кофе и жареного хлеба — и ощутил нечто, близкое к эйфории. Сделав глоток и удостоверившись, что вкус кофе столь же хорош, как и запах, я принялся разглядывать Веру. Красавица, ничего не скажешь, черты лица, фигура — все безупречно и гармонично. Одета она была в бело–синюю форму сиделки, на ногах — удобные туфельки, на шее — серебряный кулончик–краб.

Краб.

Зафиксировав этот факт, сознание мое перескочило на несколько иной уровень, где уже не все было столь безмятежно.

— Он подождет на веранде, когда вы будете готовы, — сказала Вера и повернулась, чтобы уйти.

— Постой, — выпалил я.

Она задержалась, ожидающе глядя на меня, но я не мог подыскать слов, чтобы выразить свою тревогу.

— Ничего, — закончил я.

Она ушла.

Тост с маслом и джемом оказался лучшим из всех, что мне когда–либо доставались. Как и кофе. Доев и допив, я направился к двери. Свернул налево по застланному ковром коридору, потом направо в чистенькую благочинную гостиную — похоже, перемещенную из далекого прошлого. Внимание мое привлекла статуэтка на ближайшей книжной полке — нечто насекомоподобное, с тлеющим в толще хрусталя огоньком. Она, как и краб, вызывала беспокойство, и настороженность моя возросла. Я толчком распахнул стеклянные двери и шагнул на бревенчатую веранду, прокручивая в памяти секунды пробуждения и удивляясь их безмятежному совершенству. А потом я увидел фигуру, сидящую на веранде за ажурным железным столиком, и границы моего разума начали раздвигаться.

Силак…

Конечно, все было идеально; слишком идеально. Я не сомневался в том, что я Торвальд Спир и что, если сосредоточусь, непременно вспомню большую часть своего прошлого. Но меня волновало то, что произошедшее недавно покрыто мраком и я не чувствую склонности этот мрак разгонять. Я подошел к доктору Силаку, отодвинул одно из тяжелых кресел и уселся, уставившись на человека напротив — тощего, черноглазого, с бритой головой, с неприятно кривящимися губами, в старомодном костюме–сафари. И все это было совершенно неправильно, поскольку именно в этот момент я ясно вспомнил, как он выглядел в прошлый раз, когда мы виделись. Дополнительная киберрука с хирургической резцовой головкой больше не торчала из–под его правой, человеческой руки. И череп у него сейчас гладкий — не перевитый рубцами, не бугрящийся шишками интерфейсов данных, готовых слиться в полу шлем «усилителя».

— Миленькие декорации. — Я обвел рукой окрестности.

— А я-то гадал, быстро ли ты заметишь, — откликнулся он. — Ты всегда был самым сообразительным из моих… партнеров.

— Все было слишком уж идеально. До настоящего момента, — добавил я.

— Стандартный комплекс воскрешения, — пренебрежительно отмахнулся Силак. — Создаваемая виртуальность облегчает возвращение к существованию, минимизируя эмоциональные травмы.

— Тогда почему ты здесь? — спросил я.

— Меня извлекли из хранилища. Пообещали смягчение наказания, если я поработаю с тобой. — Он пожал плечами. — Сделка вроде выгодная — мне возвратят телесную форму, и я продвинусь в очереди Душебанка.

— Очередь Душебанка?

— Ах да, это было уже после тебя. — Силак секунду помолчал, потом продолжил: — Там хранятся мертвые, либо ожидающие шанса на воскрешение в новом теле, либо решившие прыгнуть через века. Там держат и некоторых преступников…

Выходит, сомнительные игры Силака с усовершенствованием человека наконец аукнулись ему самому. Удивительно, однако, что ИИ озаботились сохранить его разум. Кое–что из того, что он творил, заслуживало бессрочного смертного приговора.

— Примечательно, кстати, — продолжал он, — что ты не спросил, как и почему ты здесь.

Я уставился на него. Первое, что до меня дошло: и он был частью процесса моего возвращения к существованию; а потом я понял, что его слова стали ключом к моим воспоминаниям. Я вспомнил войну. После многих лет работы в сфере адаптогенетики, нанотехнологий и мультибиологии я вступил в сотрудничество с Силаком. Это случилось в первые годы войны людей и прадоров — когда люди и наши ИИ-владыки обнаружили, что мы не одиноки во Вселенной. И что наши ближайшие соседи–инопланетяне — безжалостные убийцы.

Обнаружив, что Силак тянет меня на экспериментальную незаконную территорию, я распрощался с ним и поступил на военную службу. Мои обширные знания и навыки заслужили большое уважение ИИ — искусственных интеллектов, ведущих войну. В сущности, они высоко ценили меня перед войной, поскольку очень хотели узнать, как работает мой мозг. Интеллект стал тем, что можно измерить и в некоторых случаях, скопировав, переписать в искусственный разум… до известной степени. Но иногда коэффициент интеллекта измерить не удавалось, и гений становился равнозначным безумцу. Меня называли гением, но мне это не нравилось. Я всегда чувствовал: то, что видят во мне, — всего лишь одна из великого множества граней человеческой психики — а именно сила воли.

После боевой подготовки, реальной и виртуальной, я занялся биооружием и биошпионажем. ИИ пытались держать меня подальше от фронта, но я все равно отправился на позиции. Я вспомнил отчаянную борьбу, мое первое столкновение с прадорами, первые попытки изучить этих существ и на этой основе усовершенствовать наши технологии. Дальше все снова терялось в тумане.

— Мы все еще проигрываем? — спросил я.

— Война кончилась больше века назад, — ответил он.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать сказанное — в целом и по частям. Но, даже понимая, что все так и есть, я ощущал страх и замешательство.

— Это случилось лет через двадцать после твоей смерти, — добавил Силак.

Я прикрыл глаза, пытаясь вспомнить больше, но детали оставались смутными, и я просто не мог поймать ни одной мысли. И это раздражало, поскольку раньше я всегда гордился ясностью своего мышления. Интересно, не вмешалось ли в мое сознание то, что помогло мне справиться с шоком воскрешения.

— Мой имплантат, — наконец сообразил я и открыл глаза.

Я умер, а человек, обладающий моим опытом, не мог не понять, что это означает. Силак кое–что имплантировал в мой череп, и «я», делающий эти заключения, являлся записью меня–подлинного.

— Теперь их называют мемплантами или мемокристаллами, — непринужденно заметил Силак. — Твой был первым среди многих, разработанных мной. Иногда я думаю, именно благодаря им я все еще жив. ИИ, верно, взвесили мои исследования на весах жизни и смерти и выяснили, что мои усилители спасли больше жизней, чем угробили. А может, мы ступили на скользкую почву разделения убийства и убийства по неосторожности, особенно когда предполагаемая жертва — добровольный участник процесса. ИИ заставили нас поверить: за убийство разумного существа смертный приговор — воистину смертный, полное стирание твоей личности из бытия — выносится автоматически. Но мне известно иное, поскольку в хранилище много таких, как я. И много тех, кто совершил убийство. — Он задумчиво оглядел парк за верандой. — Конечно, куда проще приговорить к истинной смерти кого–нибудь бесполезного…

— Мы победили? — Я все еще пытался привести мысли в порядок.

— Спорный вопрос. Мы побеждали, но тут короля прадоров свергли. Новый король, видимо, не столь рьяный ксенофоб, решил, что борьба с нами — не такая уж хорошая идея. Они отступили, а у нас не хватило ресурсов, чтобы отправиться за ними и закончить работу.

— Мой мемплант, — спросил я, — где его нашли?

Он посмотрел на меня:

— Некто, знакомый с моей работой, опознал его. В брошке в витрине ювелира — интересный поворот, не так ли? — Силак замолчал, потом протянул руку и похлопал меня по голове. — Его поставят на место, когда по–настоящему воскресят тебя, поскольку копирование той технологии на современные носители вызывает некоторые затруднения.

По–настоящему воскресят…

Решив отложить это на потом, я опять попытался вернуть четкость мысли. Мемплант, помещенный Силаком в мой череп, был драгоценным камнем — рубином. Приличного размера, где–то с две фаланги мизинца. То, что из него сделали ювелирное украшение, было фантастикой, но имело смысл, хотя конкретно этот рубин являлся неизмеримо большим, чем казался. Квантовая сетка, наложенная на кристаллическую структуру, — и вот вам та малость, что позволила мне жить.

— Откуда камень попал в магазин, где его нашли, отследить не удалось, хотя есть предположение, что спасатели подобрали его на Погосте…

— На кладбище? — перебил я, чувствуя себя идиотом.

— Ничейной территории между нашим Государством и Королевством прадоров.

— А…

— Государство, владения человечества и ИИ, охватывающее тысячи звездных систем, было выведено из равновесия первым же столкновением с прадорами. Чужаки–монстры, похожие на гигантских крабов, оказались злобными душегубами, не знающими ни усталости, ни жалости.

Твой мемплант был поврежден раньше, чем кто–либо догадался о его природе, и аналитический ИИ, первым изучавший кристалл, провел лишь базовое восстановление. Иначе потерялась бы вся записанная в нем информация.

Рука Силака отлепилась от стола, костлявый палец указал на меня.

— А эта информация — ты.

— Значит, они получили профессиональную консультацию, — предположил я.

— Вот именно. — Силак кивнул. — Похоже также, они считают, — он усмехнулся, — что ты заслужил жизнь за свою службу во время войны.

— И что теперь?

— Тебя ждет тело, выращенное в пробирке из образца твоего ДНК, сохраненного с военного времени медициной Государства.

— Значит, пришла мне пора начать жизнь заново.

— Завидую, но только не твоим попыткам восстановить воспоминания. В данный момент у тебя нет к ним полного доступа.

— В каком смысле?

— Спорю, в голове у тебя туман — я уже говорил, что мемплант был поврежден, почти наверняка вторжением «паучьих» поисковых волокон после прадорского рабства. Даже ИИ не удалось выяснить, как ты умер. Но они — и я — обнаружили достаточно, чтобы знать, что было это весьма неприятно. — Он снова повернулся ко мне. — Ты можешь, если захочешь, вымарать эти воспоминания напрочь.

Отвращение — вот что я почувствовал первым делом. Подчистку памяти начали использовать во время войны, и хотя она снова превращала потрясенных, контуженых, тяжелораненых людей в ценных солдат, мне не нравилась эта уловка, уход от ответственности — все равно что идти по жизни с шорами на глазах.

— Я хочу вернуть все свои воспоминания, — сказал я, и этого оказалось достаточно, чтобы запустить то, что скрывалось до сего мига.

Огненное цунами захлестнуло меня, и калейдоскоп ужаса завертелся перед глазами…

Война: Панархия

Реальность войны расписывалась на небесах Панархии каждую ночь горящими буквами. Поначалу с ней еще пытался тягаться аккреционный диск[1] Лайденской Клоаки, яркий овал, полыхающий на полнеба. Возможно, не пройдет и века, и эта черная дыра всосет всю планетарную систему. А пока она служила лишь унылым задником, на фоне которого армии Государства и прадоров рвали друг друга в клочья.

— Опусти забрало, солдат, — велел капитан Гидеон.

Я коснулся регулятора шлема боевого скафандра, и защитный лицевой фильтр бесшумно скользнул на место. Все равно мне сейчас нужна подсветка. Здесь ночами, с учетом враждебности местной дикой природы, — либо задраивай наглухо скафандр, либо не вылезай из палатки. Генерал Бернерс говорил, что спрутоножек, или, как он выражался, «гребаных моллюсков», сюда завезли Чужие. Однако забавно, что почкуются они тут, в предположительно неродной среде, — будь здоров. Гидеон устроился рядом, а я продолжил изучать позицию — открытую и весьма невыгодную; потом взгляд мой упал на пласт окаменевшей лавы под нашими ногами. В тверди зияло множество отверстий — тут когда–то полопались вырвавшиеся наружу крупные газовые пузыри, и поверхность в сумерках напоминала кусок вишнево–шоколадного пирога. Из некоторых таких омутков уже выползали спрутоножки, отправляющиеся на ночную охоту за дичью или подружкой — хотя частенько они не делали различий между тем и другим. И уже слышалась ругань кого–то из отряда Гидеона — тех, кто, как я, забыл опустить щитки.

— А ты когда–нибудь видел настоящего спрута? — спросил Гидеон.

— Да.

Внимание мое опять переключилось на тело пленного первенца прадора — одного из жутких детишек нашего врага. Оно лежало передо мной возле выдолбленного в скале дота. Ноги, руки–манипуляторы и клешни прадора валялись кучкой в нескольких шагах от туши, за нашей большой автопушкой. Я вскрыл панцирь, откинул его на хрящах, точно крышку пустой жестянки, и продолжил копаться в потрохах, отбрасывая прочь всякую липкую дрянь, пока не добрался до главного нервного узла — или мозга. Он угнездился в центре обызвествленного кольца какого–то сосуда. Достав хирургический молоток, я ударил посильнее, ломая капсулу. Первенец зашипел, забулькал, и я почувствовал, как культяпки отрубленных жвал жалко задергались возле моей ноги. И все–таки, хотя я и понимал, что это существо сделало бы со мной, не лиши мы его подвижности, собственные действия казались мне отвратительными.

— Где? — спросил Гидеон.

— Что «где»?

— Где ты видел спрута?

— В аквариуме на Земле.

— Никогда там не бывал, — презрительно бросил он. — И никогда не жаждал побывать.

Похоже, он пытался отвлечься, и будь на его месте кто–то другой, я бы предположил, что он не желает думать о том, что я делаю. Однако Гидеон и все его люди давно сражались с прадорами, и какая–либо брезгливость в отношении биошпионажа у них начисто атрофировалась. Когда враг расположен не только убить, но и сожрать тебя, быстро отбрасываешь любые правила и формальности. Вот бы и мне так.

Наконец, основательно надломив оболочку мозга, я выбрал из своих неуклонно сокращающихся запасов допросный имплантат — начиненный нанотроникой блок, похожий на стальной дверной клин, — и вставил его в нужное место. Прадор опять задергался, зашипел, и из его ножных лунок прыснули струйки зеленой крови.

Я отвернулся, ощутив слабый толчок, и заметил спрутоножку, метнувшую в меня ядовитую иглу. То ли съесть меня захотела, то ли поиметь. Молния прошила сумрак — и спрутоножка взорвалась, точно яйцо в микроволновке. Одна из наших пушек — «комариков» выдвинула хоботок, ее камуфлированный корпус мелко дрожал.

— Не так уж они и не похожи, — сказал я.

— Что?

Я показал на дымящиеся останки спрутоножки:

— Эти выглядят почти совсем как земные спруты, хотя те, что с Земли, живут в воде, и некоторые виды покрупнее будут.

— А они стреляют ядовитыми иглами? — поинтересовался Гидеон.

Я покачал головой.

— У них нет ни трехспиральной ДНК, ни трех глаз.

Гидеон фыркнул и повернулся к прадору:

— Ну и долго нам теперь ждать ответов?

— Пару минут, но многого не обещаю.

Гидеон посмотрел туда, откуда мы пришли, — на горы, превратившиеся сейчас в силуэты на фоне далекого обода Лайденской Клоаки. Около восьми тысяч человек из дивизии Бернерса стояли там укрепленным лагерем. Если прадоры в этом мире решат пойти в наступление, то нас скрутят, и быстро. Но сто тысяч окруживших нас прадоров просто окопались — и ждут. Бернерс считает, что ждут они результата бушующей в вышине звездной битвы, превращающей порой ночь в день и сотрясающей планету, когда падает какой–нибудь гигантский обломок. К тому же проносящиеся мимо ударные корабли Государства совсем рядом, чтобы помочь нам — сбросить, к примеру, начиненные шрапнелью снаряды и разметать и без того рассредоточенные силы прадоров. Еще Бернерс заявляет, что, кто бы ни выиграл бой за контроль над ближним космосом, он завладеет этим миром и быстренько уничтожит противника на планете — с орбиты. Но я с ним не согласен.

Корабли Государства уже бомбили прадоров, но дивизию Бернерса, чье расположение инопланетчикам определенно было известно, в отместку никто не тронул. Я подозревал тут сложную стратегическую игру. Возможно, прадоры оставляют нас в живых в надежде на то, что Государство сделает спасательный бросок и это лишит ИИ тактического преимущества. Странный, конечно, план, когда сражаешься с ИИ Государства, но другого объяснения я не находил. И теперь ждал подтверждения от первенца — или, по крайней мере, какой–то иной версии.

— Неправильно это, — буркнул Гидеон.

Я повернулся к нему, думая, что капитана посетили те же мысли. Но нет, он смотрел вверх, на аккреционный диск.

— Что неправильно?

— Знаешь, — продолжил он, будто и не услышав, — в другой жизни я был астрофизиком.

— Что? — теперь смутился я.

Он показал на диск:

— Эту штуку определяли как черную дыру Керра[2] из–за массивного центрального тела, вращательного момента и других вроде бы характерных показателей, но это неверно. — Гидеон опустил руку и посмотрел на меня. — Ее электрический заряд слишком велик — просто невероятен для естественного образования.

— Невероятен, но, очевидно, не невозможен.

На моем лицевом щитке мигнул значок, сигнализируя подключение допросного имплантата: маленький стилизованный крабик с растущей из жвал выноской–облачком. У нас тут имелись вопросы поважнее неправдоподобия теоретической физики. По–моему, чтобы оценить чудеса Вселенной, в первую очередь необходимо остаться в живых.

— Есть контакт, — сказал я. И тут же: — Твое имя?

— Флуст, — ответил прадор.

Конечно, существо не заговорило со мной напрямую. Я опутал его мозг сетью наноскопических усиков, почти таких же, что задействованы при стандартном форсировании — улучшении человеческого мозга. Такие устройства сметают барьеры между плотским мозговым веществом и компьютером, но в данном случае наличествовал добавочный элемент, отсутствующий в обычных «форсах». Вся информация загонялась в программу–переводчик. А главное то, что Флуст просто не мог отказаться говорить. Впрочем, прадор способен давать абсолютно правдивые, однако вводящие в заблуждение, расплывчатые ответы.

— Почему вы не нападаете на человеческий гарнизон в этом мире? — спросил я.

— Потому что Отец приказал нам не делать этого.

— Почему ваш отец приказал не нападать на нас?

— Потому что вы были бы уничтожены.

— Почему ваш отец не хочет, чтобы нас уничтожили?

— Потому что он приказал не уничтожать вас.

Я понял, что этого первенца обучили, как именно отвечать в случае, если его захватят в плен и станут допрашивать таким манером. Что ж, придется потрудиться.

— Почему он приказал не уничтожать нас?

— Из–за тактических преимуществ.

— У нас тут оживление, — подал голос Гидеон, глядя на расположение наших.

Я поднял глаза и увидел, что наша большая автопушка поворачивает ствол, а затем тяжело отрывается от земли, перенося вес на железные ножки, напоминающие лапки ящерицы.

— Засечено двадцать четыре цели, — доложил кто–то по комму. — Один первенец, остальные вторинцы — в том числе два имплантанка.

Имплантанки, прелестно. Как будто детишки прадоров недостаточно уродливы в своем первозданном виде, так папаши еще и пересаживают их мозги в мощные бронированные боевые машины.

— Дерьмо, — выругался Гидеон. — Добывай свою информацию, Торвальд.

— Почему отказ от уничтожения людей станет тактическим преимуществом? — продолжил я.

— Накопление ресурсов выгодно.

— Почему это мы ресурсы?

Я успел задать вопрос до того, как загрохотали пулеметы. Включились наши силовые поля, их твердеющие купола мерцали во тьме, точно отражение пляшущего пламени факела в стекле. Потом ночь подожгли панцирные танки, а лучевые пушки поддержали их благородным синим огнем. Ударная волна подхватила меня, опрокинула на спину, и, падая, я заметил катящийся мимо горящий обломок генератора защитного поля, за которым тянулась по камням пышущая жаром полоса расплавленного металла.

— Под прикрытием отступаем к каньону, — спокойно сказал Гидеон. — На пути ставим «клещей».

Я едва расслышал ответ прадора, совершенно бессмысленный, по–моему.

— Вы послужите нам, — сказал он.

— Надо идти. — Пока я вставал, Гидеон сунул мину во вскрытую полость первенца.

Я подхватил оборудование и покидал все в рюкзак. На допросный имплантат плевать — он ведь одноразовый. Горный ландшафт то и дело озарял огонь пульсаров, вспышки лучевиков и мерцание силовых полей. «Комарики» плевались пламенем, а большая пушка мерно пятилась. Отступали и уцелевшие генераторы, их радиаторы охлаждения уже раскалились докрасна. В миле от защищенного периметра под собственными силовыми полями наступали прадоры. Я разглядел крупного первенца, палящего из пулемета, прикрепленного к одной клешне — на другой был атомарник. Вторинцы, вдвое меньше размером, стреляли из прадорских аналогов наших пульсаров или продвигались вперед, таща на себе генераторы защитных полей. Два имплантанка ползли на гусеничном ходу, поплевывая из боковых башен шрапнелью, в то время как верхние турели заливали ночь зеленью лучей высокоинтенсивных лазеров.

Я смотрел, как отступают солдаты, постреливая одиночными и бросая в выбранные кратеры «клещей». Эти мины вели себя точь–в–точь как насекомые, в честь которых их назвали. Уловив движение врага, они выпрыгивали из укрытия и прицеплялись к жертве. Затем детонировал боекомплект, пробивая броню. Стараясь не отставать от Гидеона, я увидел, как один из наших бойцов буквально превратился в облако — ничего от него не осталось, кроме, разве что, обрывков камуфляжа.

— Шевелись! — рявкнул Гидеон. — Нам не выстоять!

Мы побежали, в считаные минуты добрались до края каньона и начали спускаться вниз, к руслу реки. А автопушки и генераторы щитов тем временем укреплялись наверху, прикрывая наш отход.

— Разгон на полную, — приказал капитан.

Я нажал на кнопку на запястье, и движения сразу стали легче, плавнее. Вскоре я мчался, как андроид, наравне с остальными, назад, к горам. За нашими спинами продолжался бой. Особенно громкий взрыв заставил меня обернуться — наша большая пушка исчезла бесследно.

— Глуши разгон, — озадаченно велел Гидеон. — Погони нет.

Я чувствовал, что отсутствие преследования как–то связано с «ресурсами», но смысл этих слов по–прежнему оставался неясным. Отключив форсированный режим скафандра, шлепая по мелким лужицам — всему, что осталось от реки, — я осознал, что небо посветлело. Лайденская Клоака скрылась за горами, и стало видно, что ночь уже на исходе.

— Эй, похоже, у нас гости! — воскликнул кто–то.

Все остановились и задрали головы. В вышине, над дивизией Бернерса, в бледном небе завис Государственный истребитель. И на душе сразу стало спокойнее. Каждый второй визит кораблей Государства сеял разрушения среди врагов быстро и четко — раз–два и готово. Может, теперь флот совместными усилиями вытащит нас отсюда?

— Почему истребитель, а не транспорт? — спросил Гидеон.

— Может, он прикрывает посадку судна побольше, — предположил я. — Если они решили забрать нас, то знают, что прадоры не останутся безучастными.

Синий луч ударил из истребителя, цепкие голубые молнии заплясали по склонам, превращая все, чего касались, в гигантские вспышки. Симфония разрушения добралась до нас чуть позже в сопровождении дрожи земли.

— Какого черта? — Не знаю, кто это крикнул, я или кто–то другой. Но луч еще не померк, а я уже понял, что удаленные караульные посты нашей дивизии только что были аннигилированы.

Действительно ли я видел то, что случилось дальше, или воображение дорисовало детали потом? Черные точки оторвались от истребителя и полетели вниз. Потом корабль, включив термоядерный реактор, сорвался с места, уйдя ввысь. Яркая вспышка — и визор шлема на пару секунд сделался непрозрачным, защищая глаза. А когда зрение вернулось, я увидел, как медленно–медленно, точно в кошмарном сне, колеблются и крошатся горы, как дробятся их черные силуэты, плавясь в потоке огня.

— Он убил нас, — сказал Гидеон.

Пламя скатилось вниз и поглотило всех.

Война: Запоздалая прелюдия

Горняки Осыпи воткнули телепортационные врата, опутанные силовыми полями, в центр гигантского ядра планеты — и спокойно перемещали через подпространство тысячи тонн пермаллоя — сплава железа и никеля — на любые расстояния. А тем временем в сотне световых лет от них автодозеры, разрабатывающие астероид ЕГО 43, швыряли горы руды в передвижные топки. В некоторых мирах эти металлы весьма редки, но здесь, на Осыпи, они легко добываются, обогащаются и пересылаются. Большая потеря массы сместила НБ 43 с орбиты — ведь шахты на глубине мили изрезали весь планетоид, обдираемый, как луковица. Кварцевый песок сыпался во врата планеты Фракан, где пустыню высосали до самого скального основания. На выжатом до предела старине Юпитере кружили новые вихри, но добытчики газа продолжали жрать, как киты. Дробильно–плавильные заводы придирчиво выбирали астероиды из Пояса, точно лучшую конфетку из большой коробки. Вещества поступали из множества мест, растворялись в подпространстве и вновь появлялись в пункте назначения. И все незримые транзитные маршруты сходились к одной точке на краю хаоса — к заводу–станции, известному как Цех 101.

Похожий на гигантский аккордеон, выброшенный великаном–пожирателем миров, Цех 101 — восемьдесят миль в длину, тридцать в высоту, пятнадцать в ширину — располагался на границе системы двойной звезды. Ряды квадратных люков — выходов из громадных отсеков — бежали по каждой стороне станции. Один изрыгал ударные корабли — точно посверкивающий чешуей косяк сельди, разворачивались они в боевой порядок. По сигналу включались двигатели — и строй мчался в пространство. Другой выход медленно рожал гигантский ромб контактного дредноута. Еще один, на первый взгляд, производил дым, и лишь при большом увеличении можно было бы разглядеть, что это — рои насекомоподобных боевых дронов. Одни упали на хвост ударных кораблей, другие облепили оболочку дредноута. А третьи, те, что позловреднее, поодиночке отправились куда–то со своей разрушительной миссией.

Внутри станции похожий на саркофаг корпус рождающегося истребителя переместился на сто футов вниз по восьмимильному строительному туннелю. В пространстве, которое он занимал, уже торчали раскаленные добела керметовые распорки, точно сходящиеся лазерные лучи. Потом они согнулись, покоробились под напором сверкающего силового поля. Возник остов еще одного истребителя — и отправился за своим товарищем, охлаждаясь до красноты на участках закалки под направленными струями газа. Из стен туннеля выдвинулось нечто вроде телескопических небоскребов, которые вошли точно в шестиугольные бреши в оболочке корабля. Третье подобное устройство подняло массивную глыбу трехзевного термоядерного двигателя, подвесило его на место и принялось выпускать монтажные щупальца, напоминающие стальных кольчатых червей, которые тут же с маниакальной скоростью начали что–то приваривать, прикручивать, приклепывать.

Затем последовали топливопроводы и резервуары, бухты сверхпроводников, видеодатчики и прочая корабельная аппаратура — кое–что уже самораспаковывалось. Монтажные щупальца проникли внутрь, быстро заполняя утробу истребителя. Точно прибывающий поезд, соскользнул с отъехавших манипуляторов рельсотрон. Лишенное оболочки судно перевернулось, и рельсотрон встал на место — прочно, как крючок, вонзившийся в рыбью губу. Один за другим вклепывались бесчисленные близнецы, твердотельные лазеры. Щелкнула при проверке механизма заряжающаяся карусель рельсовой пушки, потом позади нее соткалась решетка, заполнившаяся неактивными снарядами и ППУ — противопланетными устройствами; не называть же «гигасмертью» эти баллоны с антиматерией, хотя суть бы это отразило как нельзя более верно. Явилась незваным гостем биобаллистическая пушка, устроившись в гнезде раньше, чем истребитель вновь повернулся, и еще два раздвижных небоскреба помогли приколоть очередного жучка в этой коллекции.

Прибыла новая порция оборудования: два похожих на торпеды цилиндра, связанные между собой оптоволокном. Они буксировали мишуру кабелей, побеги кронштейнов, плавники раскаленных лопастей, искажающих пространство в жутком линзовом эффекте. Монтажные щупальца прикрутили их, и теперь маленькие ремонтные роботы, распаковавшись, двинулись закреплять прочую аппаратуру.

Включился термоядерный реактор, питая компьютеры, которые, в свою очередь, запустили проверку, передавая данные строителям. Твердотельный лазер был снят, отброшен — и тут же подхвачен мусорщиками, ползающими по стенам, как медные тараканы размером с автомобиль. Его заменили на другой. Далее последовали трубы опускных крепей и какие–то огромные блоки с воздушным шлюзом на одном конце и крепежным стержнем на другом. Их подсоединяли повсюду, они служили лимфатической системой корабля. А затем пришло время обстановки, кают, скафандров, припасов и прочих принадлежностей человеческого существования. Уже начали появляться ромбовидные чешуйки композитной брони, и монтажная пена заполняла оставшиеся внутренние пустоты.

Сборщики уложили частично разогретые керметовые пластины, подогнали их друг к другу и отполировали до зеркального блеска. Пустые проемы шлюзов закрыли герметичные створы. В последней полости два объекта, похожие на клапаны древних бензиновых двигателей, чуть разошлись в готовности. Первостепенной важности кристалл прибыл в тот момент, когда на место вставали последние пластины оболочки. Он помещался в амортизирующем кубическом контейнере, однако из–за спешности производства уже таил скрытые дефекты. Мерцающий кристалл — два фута в высоту, фут в длину, полфута в ширину — многослойный бриллиант, пронизанный нанотрубками квантовый процессор. Его микроскопическая структура была сложнее строения всего корабля. Монтажная рука, похожая на распухшую змею, сняла упаковку, обнажив блистающий в окружающей серости драконий коготь кристалла, и поместила его на опорную раму. И, наконец, закрылись клапаны, и последние отполированные чешуйки корпуса прижались к своим товаркам.

Раздробленное сознание истребителя пробудилось.

«Ты — боевой разум Кловис, заключенный в обломке крушения в милю длиной, падающем в хромосферу зеленого солнца. В уцелевших герметизированных коридорах вокруг тебя — обугленные человеческие кости и жирный дым. Твоих големов–андроидов переклинило, а аварийный выход заблокирован — спасибо прадорскому вторинцу–камикадзе. Когда спасатель, краб–робот, выхватил тебя из огня, ты остался безразличен, поскольку давным–давно смирился с неизбежностью забвения…

Ты — убийца–дрон по имени Крутой Опекун, или Круть — для своих. Все твои лапки — холодное оружие, заточенное до атомарного уровня, твои надкрылья — гигантские скальпели, и жало твое способно пронзить даже пластинчатую броню, чтобы ввести жертве любой из обширной коллекции вырабатываемых тобой ядов, вызывающих мучительную смерть. Ты отрубил конечности прадорского первенца, этого недоросля жестокой расы чужаков, и он хрипел и булькал, когда наномехи поедали его разум и загружали в тебя симфонию данных. Ты любишь свою работу творца ужаса, ведь в ней находит выход твоя абсолютная ненависть к твоим жертвам…

Ты — дредноут ИИ „Вишну-12“, и номер у тебя такой потому, что много подобных тебе выбрали это имя.

Пятимильный ромб твоего тела несет оружие, способное уничтожить мир внизу. Но ты математически точен, стреляя, ибо служишь высшей цели, знание — твой смысл, и верность — твой долг. Но весь мир сейчас оккупирован врагами–прадорами, и судьба людей, оставшихся внизу, предрешена. Твои рельсотроны посылают боеголовки с антиматерией в ядро планеты, а ты уже намечаешь следующую задачу. И ты летишь, оставляя за собой растущее облако раскаленного добела газа, перевитое красными нитями магмы…

Ты не прошел полную проверку и, возможно, даже не жизнеспособен. Ты — версия 707, ты составлен из частей тех, кто выжил в военное время. Кристалл, в котором ты обитаешь, поврежден, квантовые процессы твоего разума по природе своей непредсказуемы, но время не терпит. Ты новорожденный, ты только что из горнила — и направляешься в ад. И когда ты попадешь туда, ты назовешь себя — хотя никто не поймет почему — „Пенни Роял“[3]…»