Темный кипарис

Глава 11 ПРИЗНАНИЕ

При ясном свете дня Стелла изучила два противоречивых портрета Харриет Хок, создателями которых были ее дети. Сравнение оказалось еще более потрясающим при ярком свете, когда рисунки лежали рядом.

Великолепный рисунок Оливера Хока был превосходным образчиком безмятежного состояния духа. Художник, который рисовал портрет, явно любил свою модель.

Уродливый рисунок Тодда Хока не уступал ему по мастерству. Но он был злобным. Стелла не смогла сдержать пронзившей ее дрожи. Она умышленно положила оба рисунка вместе со своими учительскими принадлежностями и заперла портфель. Времени было достаточно, чтобы противостоять создателю этого злобного произведения. Однако, испытывая к нему симпатию, она все еще не хотела верить очевидным фактам.

Стелла удивилась, спускаясь по лестнице, что Артур Карлтон Хок и миссис Дейлия стоят в просторном вестибюле. На мистере Хоке было пальто с бобровым воротником и высокий цилиндр, на ногах — высокие блестящие кожаные ботинки.

— Вы проводите меня до кареты, миссис Дейлия? — тихо произнес мистер Хок. Экономка собралась ответить, но в эту минуту оба заметили Стеллу, спустившуюся до площадки.

Экономка удивленно приподняла брови:

— Ах, мисс Оуэнз. Вы, должно быть, проспали?

Стелла была поражена:

— Простите?

— Завтрак был час назад, дорогая, — многозначительно произнесла миссис Дейлия. Улыбка украшала мистера Хока, в руке он держал темную матерчатую сумку, которой, судя по ее виду, пользовались часто.

— Извините. Доброе утро. — Стелла удивилась: неужели ее часы отстали на час? Ведь она не забыла завести их среди всех волнений прошедшей ночи?

— Уверен, — рассмеялся Артур Карлтон Хок, — в кладовой найдется достаточно яиц и бекона, оставленных для вас, мисс Оуэнз. Проследите за этим, миссис Дейлия, после того как я уеду.

Стелла улыбнулась в ответ на его веселое настроение и порадовалась совершенно иной манере общения после вчерашней сцены.

— А вы уезжаете? — спросила она.

— Да, на весь день. Боюсь, еще одна деловая встреча. Адвокат похож на доктора, а клиенты умудряются попадать в беду в самое неподходящее время.

— Не представляю себе лучшего адвоката, — сказала Стелла.

Миссис Дейлия, кажется, заподозрила что-то неладное.

— Вы опоздаете, мистер Хок. До Провиденса долгая дорога.

— Совершенно верно. Тогда увидимся позднее, мисс Оуэнз. Поздоровайтесь за меня с Тоддом.

— До свидания, сэр. Не беспокойтесь обо мне, Миссис Дейлия. Я сама позабочусь о своем завтраке.

— Как угодно, мисс Оуэнз.

Стелла наблюдала сквозь занавешенное боковое окно, как мистер Хок и миссис Дейлия шли к поджидавшей на дороге карете, запряженной четверкой. Похоже, день для поездки выдался неудачный. Нависшее над головой небо потемнело, и по нему неслись облака. Мистер Хок оживленно беседовал с миссис Дейлией. Экономка, накинув на голову мантилью, защищавшую ее от холодного утра, напряженно слушала. Стелла вздохнула и направилась в кухню, чтобы получить свой завтрак.

Похоже, мистер Хок постоянно находился в разъездах и никогда не рассказывал о своих адвокатских делах.

Гейтса нигде не было видно. Так же как Тодда. Но на кухне было тепло, уютно и приятно, как всегда. Кофейник все еще стоял на плите, в ноздри ей ударил аромат кофе. Стелла забыла о своих тревогах и планах и приготовилась получить удовольствие от завтрака в одиночестве.

Старинные часы в вестибюле пробили одиннадцать раз.

Стелла, сунув под мышку портфель, поспешно направилась в библиотеку. Тодд, должно быть, ожидал ее, как всегда. Уроки начинались ровно в одиннадцать. Но Стелла задержалась за второй чашкой кофе, пытаясь выработать какую-то стратегию для предстоящего занятия.

Войдя в библиотеку, она увидела, что Тодд уютно устроился в моррисовском кресле. Он поднял глаза, кинув быстрое «здравствуйте». Стелла кивнула в ответ и направилась к креслу напротив него.

Шторы были раздвинуты, в библиотеке было светло, и не было нужды зажигать свечи. В камине неспешно горели поленья.

— Ну, Тодд, как ты себя чувствуешь сегодня утром?

— Прекрасно, мэм.

— Хорошо. Готов энергично приняться за уроки?

— Думаю, готов.

Стелла раскрыла портфель, держа его на коленях, достала два рисунка и положила их обратной стороной вверх на маленькую подставку из красного дерева, стоявшую рядом с ней. Тодд, казалось, не обратил на них внимания. Как всегда, лицо его сохраняло серьезность. По выражению его голубых глаз невозможно было что-то понять.

— Тодд, расскажи мне что-нибудь.

— Мэм?

— Бывают дни, когда тебя не интересует учеба. Ответь мне сейчас честно. Разве это не так?

— Наверное, так.

— Что ж, когда наступают такие дни, чем тебе хотелось бы заняться?

— Мне всегда нравилось учиться, мэм.

Стелла спокойно покачала головой:

— Невозможно учиться, если твои мысли бродят где-то далеко. Может быть, ты предпочел бы заняться чем-то другим?

— Чем именно?

— Разве у тебя нет любимых занятий? — возразила Стелла. — Например, рисование?

Внезапно в глазах Тодда вспыхнуло подозрение. Его ответ выглядел странно:

— А вы действительно только воспитательница, мисс Оуэнз?

— А в чем дело? Кто же я, по-твоему?

Он не ответил на последний вопрос. Только на предыдущий.

— Да, я люблю рисовать, мэм. Очень люблю.

— Это прекрасно. — Стелла собралась с мыслями. Она потянулась за злобным портретом Харриет Хок и повернула его так, чтобы мальчик увидел его, неотступно наблюдая за его лицом. Эффект был невероятным. Юное лицо побелело, сделавшись бледным как мел, за исключением двух красных пятен на щеках. — Ты узнаешь свою работу, Тодд?

— Где вы нашли его? — Его голос, вероятно, поднялся из адских глубин.

— Какое это на самом деле имеет значение, Тодд? — тихо спросила Стелла. — Я нашла его и знаю, что этот рисунок сделан тобой, и это расстраивает меня. Ужасно расстраивает.

Тодд смотрел на нее странным взглядом, по его лицу было видно, что ему стыдно.

— Эта находка… означает ли это, что вы теперь откажетесь от меня?

Стелла изучала юное лицо.

— Почему ты считаешь, что я могла бы так сделать?

Он не захотел отвечать.

— Тодд, — мягко настаивала Стелла, — я хочу, чтобы ты рассказал мне все о себе и об Оливере. Прямо сейчас. Это ужасно важно.

Он смотрел недоверчиво.

— Разве вы не знаете об этом все?

— Конечно нет! — Стелла ответила резко, несмотря на свои благие намерения. — Я хочу услышать все в твоем собственном изложении.

— Это не имеет значения, — ответил он тупо.

— Нет, имеет. Я жду, Тодд. С самого начала, пожалуйста.

Он повернулся к ней лицом, оно было беспомощно и юношески прекрасно. Стелле хотелось прижать его к себе, однако она не посмела этого сделать. Он сам должен все объяснить, иначе она будет сомневаться в нем до конца своей жизни.

— Я нарисовал картину. Для своего отца. Он собирался в длительную поездку. Не на один месяц. Я подумал, что ему было бы приятно взять с собой портрет матери. Я хотел, чтобы он положил его в свою сумку, чтобы он был с ним всегда, куда бы он ни поехал.

— Продолжай.

Слова пробивались болезненно медленно, мучительными рывками.

— Это был первый портрет, который я нарисовал. Оливер рисовал так много всяких картин для отца. И я хотел сделать для него рисунок, только для пего. Я трудился над портретом в своей комнате, когда меня за этим занятием застал Оливер.

— А потом? — Стелла понимала, что его надо подталкивать, терпеливо добиваться продолжения истории.

— Оливер сказал, что рисунок очень красивый. Он сказал, что моему отцу он понравится даже больше, чем те рисунки, которые сделал он. Я сказал Оливеру, что еще не совсем закончил рисунок, но он забрал его у меня и не захотел возвращать. Он держал его в высоко поднятых руках, я не мог дотянуться. Оливер был высоким, понимаете, мэм. Таким высоким. Я плакал, но он только смеялся. Он сказал, что вставит его в красивую позолоченную рамку и отдаст отцу. Он сказал, что только он знает, какая рамка понравится отцу.

Пораженная тем, как он защищает созданное им уродство, Стелла только спросила:

— Когда же он вернул рисунок назад?

В ответ Тодд нахмурился:

— Он мне его вообще не возвращал. Каждый раз, как я спрашивал Оливера о нем, он говорил, что впереди еще много времени. Но его не было! Я бы выкрал рисунок, но не смог этого сделать.

— Оливер запер его в своей комнате?

— Да. Потом настал день, накануне отъезда отца, а Оливер все еще не хотел отдавать мне рисунок. Я спросил его, и он объяснил, что только что получил для него подходящую рамку, которая понравится отцу, и он сам передаст рисунок отцу с выражением моей любви. Он также сказал, что нарисовал другую картину, намного лучше моей, которую отец по-настоящему полюбит.

Окончательно сбитая с толку, Стелла теперь только слушала его.

— А потом?

— Он позволил мне увидеть его. — Внезапная боль вспыхнула в глазах мальчика. — Это был еще один портрет моей матери. Ужасный портрет. На нем она выглядела как… как… я не могу сказать этого… но Оливер заставил ее выглядеть так, и он хотел сделать так, чтобы отец подумал, будто это нарисовал я!

— Почему ты не разорвал этот рисунок?

— Я не мог. Он держал его высоко… так высоко, что я не мог дотянуться. А потом он унес его в свою комнату.

— Что ты сделал после этого?

— Я не знал, что делать! — вскричал Тодд. — Мой отец возненавидел бы меня… ведь он так любил мою мать!

— Но, Тодд, — взмолилась Стелла, желая верить ему, — ты мог бы сказать отцу, что не рисовал этого портрета.

— Он не поверил бы мне. — Тодд выразительно замотал головой, отрицая такую возможность. — Он не мог идти против Оливера.

— Расскажи мне все до конца. Пожалуйста.

— Оливер сказал, что отдал этот рисунок отцу в тот же вечер. Он смеялся надо мной и называл меня маменькиным сыночком, потому что я плакал. И он спросил меня, чего я боюсь. Я боялся его, я всегда боялся его. Он был такой… плохой.

Стелла пришла в слишком большое смятение, Чтобы слушать дальше. Она быстро достала прекрасный рисунок, держа его обратной стороной вверx. Она снова указала на уродливый портрет:

— Тодд, рисовал ты или не рисовал эту картину?

Слезы выступили на его глазах.

— Неужели я сделал бы это, мэм? Неужели сделал бы? Я любил свою мать!

— Но на ней написано твое имя.

— Оливер подписал ее. Он мог сделать все, что угодно. Он умел подделывать мою подпись. Он был настоящий волшебник!

— А этот?

Стелла подняла прекрасный портрет Харриет Хок, ее руки дрожали. Краски снова вернулись на лицо Тодда, и слезы брызнули из его глаз.

— Да-да… о да, мэм, это мой рисунок. Где вы взяли его?

Он жадно потянулся к нему, и Стелла позволила ему взять рисунок в руки. Он держал его почти благоговейно, его влажные глаза сияли.

— Я взяла его вчера ночью в комнате Оливера, — ответила Стелла, — там, где он был все это время, и ты, должно быть, знал об этом. Почему ты не попросил Гейтса или кого-то другого достать его для тебя? И если ты действительно не рисовал отвратительной картины, почему ты не уничтожил ее давным-давно, прежде чем на нее случайно не наткнулся твой отец и не подумал бы, что все плохое, о чем говорил ему о тебе Оливер, — это правда?

— О, мэм, — захныкал снова Тодд, — я не мог. Я боялся.

— Чего боялся, скажи, ради всего святого?

— Оливера, — простонал Тодд. — Он сказал, что вернется из преисподней, чтобы всегда преследовать меня, если я расскажу хоть одной живой душе о том, что он сделал. Он на самом деле не умер, понимаете. Он все еще в этом доме… он бродит вокруг по ночам…

— Прекрати, — приказала Стелла. — Немедленно. Оливер — не привидение и не станет им никогда. Не придумывай для себя ужасных ночных кошмаров. Оливер оказывал на тебя дурное влияние, Тодд, и…

Тодд не слушал. Отчужденность снова появилась в его глазах. Стелла поняла, что он где-то далеко, на каком-то затерянном острове, где нет никого, кроме него самого и того злого гения, Оливера Хока.

— Он сказал, что я не должен трогать его комнату. Или уничтожать что-нибудь из его вещей. Я должен почитать дерево, на котором вырезано его имя. И не входить в бассейн без его разрешения. Он заставил меня пообещать все это — даже более того. Как раз накануне того дня, когда он умер…

— Тодд, прошу тебя.

Мальчик пугал ее. Его глаза были такими дикими и недетскими.

— …и когда он пошел в бассейн со своим новым изобретением, я последовал за ним. Я спрятался в кипарисах, пока он раздевался. А когда он повернулся спиной, я повредил его изобретение, так что оно не могло правильно работать. Я ненавидел Оливера. Я всегда ненавидел его. За то, что он сделал моим родителям. За то, что он сделал мне. Он украл у меня отца, поэтому отец любил его больше, чем меня! Ты слышишь меня, Оливер! — Тодд вскочил с кресла, закинув назад голову, он кричал в сводчатый потолок. — Я ненавижу тебя!

— Тодд, прошу тебя. — Стелла нежно обняла его, прижав к себе.

Он дрожал, его худенькое тело напряглось от сжигавшей его изнутри лихорадки. Его глаза наполнились слезами, на лице застыло страдание.

— О, мисс Оуэнз! — жалобно закричал он.

— Да, Тодд?

— Он был плохим, таким плохим…

— Я знаю.

— И он всегда причинял людям страдания. Он всегда поступал жестоко. Как в тот раз, когда он подложил шип розы под седло Чарли. Бедная лошадь взбесилась и сломала ногу, отцу пришлось пристрелить старину Чарли, и… я ненавидел его! — Остальное потонуло в потоке слез.

— Тодд, — мягко прошептала Стелла, — послушай меня. Не должно быть никаких ошибок относительно этого события. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что последовал за Оливером, спрятался в кустах и сделал что-то с его изобретением, отчего оно перестало работать?

Тодд поднял к ней залитое слезами лицо. Его рот был открытой раной отчаяния.

— Разве вы не понимаете, мэм? — вскричи он. — Я убил Оливера!