Темнолесье

ГЛАВА 7

Лобное место, где вершит закон король, или какой другой земной владыка, всегда вычурное, красивое. Казни, как представления бродячих актёров, декорациями красны. Эшафот чёрной тканью задрапирован, Глашатаи о совершённых преступлениях сообщают, на палаче колпак с прорезями, инструменты блестят, среди народа продавцы воды и сдобы снуют. Королевская казнь — это зрелище, которое не только создано в назидание, но и для развлечения.

Совсем другое дело — казнь ведьмы или колдуна. Сенельцы не ищут зрителей. Им безразлично, придут ли на казнь жители города или деревни. Будь их воля — прямо в лесу убивали бы тех, кто тёмное колдовство творит. Но для того, чтобы душа колдуна призраком в мир не вернулась, надо его тело кипятком мучить, да с ритуалом и заклятьями. Вот и получается, что проще колдуна туда везти, где можно эшафот построить с ведьминым троном и очагом. Говорят, что сенельцы долго спорили с правителями, силясь доказать, что не стоит убивать колдунов на людях. Но тут им пришлось уступить. Ведь каждый убитый колдун — доказательство того, что не дремлет власть, что она заодно со святошами. Колдунов простой народ не любит. Потому и привечает святош. Потому и верен тому правителю, что огнём и кипятком чёрную магию уничтожает.

Лобное место для казни Егеря и Деи сколотили из тех же досок, что на прошлый эшафот использовали. Добавили ещё, чтобы второй ведьмин трон возвести. Между тронами чашу бронзовую для очага поставили, и котёл над ней подвесили. Самый большой, какой в деревне нашёлся. Ни чёрной драпировки на эшафоте не было, ни продавцов в толпе. Сенельцы спешили побыстрее от колдуна да ведьмы избавиться, потому даже на помост приговорённых по приставленным доскам поднимали. Егерь сам взобрался, а Дею один из служек, здоровенный детина, на плече нёс. Радан не посмел святош ослушаться, что на казнь его призвали. Стоял в толпе, чувствуя дружеские похлопывания по спине. Всего сутки прошли с тех пор, как в деревню сенельцы и конники пленных привели, а уже кипела вода в котле, стояли наготове корноухие адепты Ордена, готовясь казнить служителей тёмных сил, уже затихла толпа, готовясь к зрелищу. В эти секунды припомнилось парню, как стоял он вот так на казни Горана. Тогда невеста лицом ему в грудь ткнулась, не желая видеть мучений убийцы. Теперь же она привязанная и почти сомлевшая на ведьмином троне сидит. Служки её всей одежды лишили. Белым пятном на эшафоте из грубо сколоченных досок тело её светится. Лицо разбитое распухло, глаза в щёлочки превращая. Волосы прекрасные свалялись, словно пряжа спутанная. Егерь получше выглядит. Смотрит с вызовом, время от времени честит святош словами непотребными. У обоих на шеях верёвки заговорённые.

Вдруг что-то в мире изменилось. Сначала движение пропало. Словно остановилось время, словно испугалось того, что случится. Антоне застыл, руки расставив. Ладонями в затылки приговорённых целится. Рот раскрыт. Только-только волшбу творил, слова шептал, что должны были жизнь в Дее и Егере удерживать, а теперь стоит, не шелохнётся. Ковши в руках служек паром исходят. Вот-вот на кожу невесты Радановой кипяток прольется. Стоят святоши, не шелохнутся. Народ тоже застыл. Ни звука голосов, ни шороха одежд, ни шума ветра. Радан головой вертит, пытается понять, кто с ума сошёл — мир вокруг или он сам. А ещё в душе надежда теплится, что Егерь решил себя колдовством спасти, а заодно и Дею. Но чего он ждёт тогда? Чего не разорвёт путы и не раскидает святош и воинов? Сидит, глаза вылупив.

Только так подумал Радан, сразу звуки и движение в мир вернулись. Кипяток на руки приговоренных хлынул, Антоне заклятья зашептал, а Дея завизжала. Через секунду к её голосу Егерь свой рёв добавил. Забились бедолаги на тронах, а святоши привычно ковш за ковшом черпают, и льют на врагов своих. Даже со своего места видит парень, как некогда белая кожа милой ярко-красной стала. Как рот в крике кривится. Звуки казни сердце рвут, но заткнуть уши сил нет. Пошевелиться сил нет. А к визгу Деи и крикам колдуна добавился хохот рыжей богини. Смеётся над Раданом, над надеждами его разбитыми, которые сама и внушила. Смех этот из парня клещами раскалёнными разум тащит. Болью в сердце, дрожью в коленях, криком великим отражается.

Вдруг хорошо Радану стало. Мысли потекли, словно маслом смазанные. Спокойствие на волнах разум его качает. Вокруг уже нет ни изб крестьянских, ни толпы жестокой, ни помоста, на котором милая в агонии бьётся.

Лес диковинный. Буки да дубы вокруг. Птицы в кронах песни весёлые поют. Благодать! И Дея тут. Стоит, к стволу спиной прижимается. Ни ран страшных, что кипяток на коже выжигает, ни лица в кровь разбитого. Красивая у него Дея. Всем на зависть! Улыбается, руки к нему тянет.

"Иду, милая! Иду…"

Толпа сначала от Радана отхлынула, когда он на неё с кулаками полез. Потом разобрались. Поняли, что в безумие впал. Быстро и споро скрутили, связали, словно зверя лесного, что в силки попался, да оттащили под стеночку. Позже разберутся. Сейчас на казнь поглядеть охота. Чай не каждый день в деревне развлечение такое случается, а тут подряд экзекуции идут.

Когда умерла ведьма, а колдун еще хрипел, душу на последних ниточках в теле удерживая, успокоился Радан. Глаза в небо синее устремил, улыбается счастливо улыбкой юродивого, слюну изо рта пускает. Мужики, с позволения лева Антоне, в сарай бедолагу заперли, как и в прошлый раз. Очнётся, тогда за синяки свои спросят. А нет — ещё один деревенский дурачок появится. Невелика обуза. Главное, что Егерь и его подружка сдохли. Можно жить спокойно, лесных тварей не опасаясь.