Темнолесье

ГЛАВА 3

— Не бывает таких зверей!

Радан, пехотинец пленный и четыре сенейца над следом стоят. Святоши глазам не верят. Не верят, что колдовство их сбой дало. Когти у калитки след чёткий оставили. И лапы задние тоже. Словно человечьи босые ноги отпечатались, да раза в три больше обычных.

— Нет таких зверей в Темнолесье!

Служка оправдывается. Весь скукожился под взглядом господина. Старик укоризненно смотрит. По-отцовски. Да никого эта доброта не обманет. А Радану не жалко провинившегося, который ночную тварь проморгал. Он святош не любит.

— Не опоздайте на казнь, лева Радан.

Улыбнулся. От служивых отвернулся и вверх оп улице зашагал.

Цепи зазвенели, с рук пехотинца в пыль дорожную падая. Магия ордена… Провинившийся служка подобрал оковы и за хозяином засеменил, а Радан всем богам молился, судьбу благословляя. Обманул он Антоне. Не рассказал, что женщину рыжеволосую видел. У калитки стояла и в окно смотрела красавица. А потом своего зверя призвала. Того, что следы оставил. Постояла чуток и ушла к речке. Что удержало воина? Почему не обо всём святошам поведал? Он и сам не знал…

В который раз Радан стати Горана поразился. Староста говорил, что на селе сильней парня не было. И то верно. Гигантский детина. Там, в Темнолесье, его пять солдат еле связали. Гордый. В плену у сенейцев всё посмеивался. Но сейчас, эшафот увидав, да трон ведьмин, побледнел. Видать, до последнего не верил, что могут его смерти предать. Да уж не убежать.

На шее верёвка заговорённая. Она всю магию высасывает, да и обычных сил лишает. Идёт, едва ноги волочит. Двое служек его под руки поддержали, когда на помост взбирался, споро прикрутили к трону. Деревянное кресло, где сидишь, ноги на двух досках вперёд себя вытянув. Руки в стороны расставлены, и их тоже дощечки поддерживают. Крепко накрепко к ним служки ноги-руки прикрутили, и только потом верёвку заговорённую с шеи сняли. Тут же прояснился взор у убийцы. Взглядом безумным толпу обвёл, словно выискивая кого, а сам шепчет чего-то. А чего — никто не знает.

Лева Антоне за его спиной встал, руки на голову колдуну наложил и заклятье нараспев произносит. Заклятье это не даст молодцу сомлеть раньше времени от пыток, да и подольше не умрёт, боль страшную испытывая.

Рядом чан с водой паром исходит. С утра под него поленья служки подкладывают. Для ведьминого трона много воды нужно.

Радан в толпе стоит, Дею обняв. Невеста в грудь ему носом тычется. Не желает видеть, как человека заживо варят. По кускам…

Сделал своё дело старший из святош, отступил на два шага, место для палачей освобождая. Те долго тянуть не стали. Зачерпнули первую бадью кипятка, на правую руку преступнику вылили. И ещё, и ещё. Вот тут голос подал Горан. Зарычал от боли. Сенейцы дело своё знают. Сварят для начала правую руку, потом левую, потом кипятком ноги обваривать будут, и под конец, если жив колдун останется, будут лить кипяток на причинное место. Эшафот паром исходит. Запах сладковатый над толпой плывёт, словно хозяйка какая недалече кухарит. Орёт, надрывается Горан. И в крике его Радану вдруг имя послышалось. Звал кого-то преступник. Тоскливо, с обидой.

«Аааа!! Сааааа!!! Стешкаааа!!!!»

Вздрогнул воин. Словно его кипятком окатили. Заозирался в страхе. Имя незнакомое. С чего бы? Дея почувствовала. Глаза на него подняла. Взгляд ловит.

— Что, Радан?

Молчит. Только крепче Дею к себе прижимает. Словно за последнее спасение за неё держится. Дух мясной все запахи перебил. Толпа беснуется, умирающего колдуна проклиная, а Радан спиной к эшафоту стоит и в сторону речки смотрит. Она внизу холма сверкает. И чудится молодцу, что на той стороне девица рыжая за казнью наблюдает.

«Стешкааааа!! Ссстешкаааа!!»

Сколько же силы в этом Горане! У кого другого давно сердце бы не выдержало. Или это святоша ему умереть не даёт? С него станется.

Когда крик в хрип предсмертный перешёл, спало наваждение с Радана. Головой тряхнул, остатки дури сбрасывая. Ни у кого такого острого глаза нет, чтобы на таком расстоянии девицу высмотреть. Да и не может никто оттуда казнь видеть. Далеко.

Обернулся молодец, посмотрел, как колдуна с трона снимают, как мясо варёное с костей слезает. Народ деревенский ликует. Так и надо супостату. А на сердце у Радана холодный лёд. Страшно ему. До мурашек на коже, до зубовного скрежета. Словно для него место святоши освобождают. Приобнял милую, шаг вниз по улице сделал.

— Лева Радан?

Воин и не заметил, как старик к ним подошёл.

— Лева Антоне?

— Мы можем поговорить, лева Радан?

Смутилась Дея, легонько пальцы Радана сжала, поддерживая, кивнула господину Антоне, и в одиночку поспешила к дому.

Старик пошевелил блеклыми губами, словно сказать что не решался, потом, вздохнув, молвил:

— Лет тридцать, как я Темнолесье вдоль и поперек исхаживаю. Много неразумных, злыми чарами одержимых, огнем и водой от людского стада отгоняю, но ещё не видал такого. Любой адепт ордена во сто крат сильнее темных тварей. А тут под самым носом мерзость какая-то бегает, да еще и целый месяц девок уберечь от напасти не можем.

— Егерь Темнолесья?

Радану и самому интересно.

— Егерь… — Старик снова губами беззвучно шевелит, думает. Отвечает со вздохом: — Да разве бы мы Егеря смогли так легко одолеть? Да и не осталось их поди. Всех поганой метлой на ведьмин трон согнали.

Радан невольно в сторону эшафота посмотрел. Служки и солдаты доски остатками воды из чана от жижи зловонной отмывают. Обгадился колдун перед смертью. Скоро разберут помост, а завтра на заре уйдут пришлые из деревни. Отряд Радана в столицу отправится, корноухие сенельцы — в леса на охоту за ведьмами и колдунами. Легко, не легко — какая разница. Главное, что дело сделали. Все живы-здоровы.

Словно мысли его прочитав, грустно головой качает старик.

— Будьте осторожней, лева Радан. Не нравится мне все это.

Радан кивнул, учтиво попрощался и вслед за невестой зашагал, на спине своей взгляд сенельца чувствуя.

Луна, луна… Что же ты делаешь с людьми, небесная странница? Почему сердце то в тоске-кручинушке заходится, а то к небесам взлететь просит? Жемчужной кисеей мир накрываешь. Кому сон крепкий, кому томление сладкое, кому грусть, кому ласки до утра.

Стоит Дея у окна. Тонкое льняное исподнее насквозь лунным светом пропитано. Волосы распущенные по плечам расплескались. Под рубахой до пят тело ладное угадывается. Радан шаг, другой к милой делает. Половица скрипнула. Облаком жемчужным кудри засверкали. Обернулась, улыбнулась ласково. Не нужны слова, милый! Всё Луна за нас сказала, всё ночь волшебная сотворила, намешала, головы вскружив.

Поднял на руки любимую. Как же красива Дея! Взглядом страстным обожгла, руками нежными шею обвила, поцелуем жарким в губы впилась. Лёгкая словно пушинка.

Осторожно, как драгоценность величайшую, к ложу понёс, уложил, рубаху на живот откинул. Беззащитная и желанная Дея. Губами приник к жаркому шёлку кожи, колени и бёдра поцелуями покрывая, пальцами лоно лаская. Сладко стонет Дея. Нежность волной к горлу Радана подкатывает. Осторожно на живот милую перевернул, до спины рубаху задрал. Ладони под живот просунул, притянул к себе. Выгнулась красавица, ягодицы жаром бёдра Радану обожгли. Когда плоть восставшая Деи коснулась, вздрогнула красавица, задрожала от страсти. Глубже… Глубже… Стон сладкий. Руки молодца груди милой сжали. Застыл на секунду, потом задвигался, любимую и себя ублажая. Тени по горнице свой танец танцуют. И только одна неподвижно застыла. Девица рыжая со двора в окно смотрит, ухмыляется.