Тёмное солнце

Часть 3

Восемнадцать лет назад.

Первым в крепость примчался гонец, неся благие вести, а на исходе луны у горизонта показалось воинство Рингерна Ворона. Вереница всадников, пеших мечников, лучников, мастеров огня и пороха заполнила большак. В арьергарде тянулся бесконечный обоз. Оресия наблюдала со стены, как на подходах к крепости авангард развернул знамёна. Они чёрными и красными лентами полоскались на ветру, и зрелище это отозвалось в душе теплотой. Оресия сделала ставку и не ошиблась — из всех полководцев почившего мужа Ворон оказался именно тем, в ком она нуждалась сейчас. Он всё понимал и ни в чём не сомневался.

Вечером, после того, как лучшие воины Рингерна Ворона во главе с предводителем прошли парадом по главной улице города, а разбитый за городскими стенами лагерь накрыла весёлая волна пьянства и разврата, Оресия уже чувствовала себя бесконечно усталой. Но терпела, пока служанки облачали её в торжественный наряд, из-за тугого корсета казавшийся ей пыточным станком. Ничего, позже она станет одеваться, как пожелает. Настанет такое время.

Пока челядь спешно заканчивала приготовления к пышному ужину, в широком дворе крепости многочисленная свита рассматривала самые ценные трофеи, сгружаемые гвардейцами с повозок. Владения мятежного барона Вьятта лежали у северного моря, и из военных походов его флотилии привозили в родные берега искрящееся золото с частицами магического песка, крашеный шёлк и узорную парчу, которую ткали лишь с помощью особых заклятий, драгоценные камни, никогда не попадавшиеся в имперских землях, от вида которых фрейлины императрицы теряли дар речи в восхищении, лекарственные травы и приправы, росшие так далеко, что при перевозке по сухопутным путям они становились дороже некоторых городов, магические порошки из костей животных, чьи обиталища были уже не в этом мире. Но отчего же колдунам барона Вьятта не помогла вся эта магия, когда она осталась единственным спасением?

Именно поэтому Оресия полагалась на разум прежде всяких чар.

Она следила, стоя на высоких парадных ступенях, как раскрывают бесчисленные сундуки и свёртки. И заметила, как из очередной повозки не вынесли новых трофеев, а вывели разодетого в парадные одеяния человека. На нём был тёмный мундир, вышитый серебристой водной рябью, и чёрный плащ с меховой оторочкой. Длинные тёмные волосы рассыпались по плечам. Гость с негодованием вывернулся из рук гвардейцев, пытавшихся держать его за локти. Рингерн Ворон подошёл сзади, взял его за плечо и стал настойчиво что-то говорить. Гость сначала покачал головой, потом обернулся и взглянул на Оресию. Ворон пошёл к лестнице, высокий, статный, облачённый в начищенную форму, не закрытую тяжёлыми доспехами и придерживающий рукоять оружия на поясе, и гость потянулся следом, прижимая к груди меч в простых ножнах.

— Ваше высочество, — обратился Ворон от подножия лестницы, и Оресия едва удержала улыбку, когда в голову пришла невольная мысль, что в постели он называет её совсем иначе. — Ваши верные воины силой меча доказали ваше право на владение северной землёй.

Оресия вновь посмотрела на того, кого вряд ли можно было именовать «гостем». Юный, наверняка не больше семнадцати зим. Недавно получил право владеть мечом отца и командовать его людьми, а теперь придётся отдать всё. Юноша, несущий на одежде родовую вышивку Вьяттов, был не визитёром, а таким же трофеем, как разложенные для пересчёта драгоценности. Вблизи стало видно, что одежда потёрлась в долгой дороге, а главный символ поражения своего рода — боевой меч отца, он прижимал к груди закованными в кандалы руками. Но взгляд у юноши был острее любого меча.

Последний живой мужчина из рода Вьяттов.

Упрямый северный барон, некогда безгранично преданный Императору, сюзеренитет его супруги над собой признать отказался, и даже посмел назвать её «узурпаторшей» и «поганой ведьмой». Столица потеряла контроль над обширными богатыми землями, и не один правитель из дальних провинций подумал о том, чтобы присоединиться к мятежу. Окраины империи затеплились первыми огнями бунтов, готовыми вспыхнуть яростным, всепоглощающим пламенем. Не было иного выхода, кроме как доказать свою власть силой оружия. И теперь всё кончилось. Остались лишь тлеющие угли, затухающие под подошвами солдатских сапог. Вьятты были сильнее прочих, изматывающая война, уничтожающая ресурсы и жизни вассалов, длилась долго. Но теперь всё было кончено.

Ворон произносил речь, придворные внимали рассказу о его военной доблести во славу Императрицы. Оресия смотрела на Вьятта. Он был красив, как лесной дух, лишь ненадолго обратившийся человеком. Глаза светлые и напрочь лишённые надлежащего случаю выражения смирения. А потом Ворон закончил речь и отступил, пропуская вперёд главный военный трофей.

— Мне сказали, что если я сделаю это — мои люди будут в безопасности, вы не тронете их и не причините им вреда, — сказал Вьятт.

Никакого подобающего обращения, никаких формальностей. Оресия выдержала паузу, но Вьятт не смутился.

— За деяния слуг ответ держат господа, по приказу коих они действовали, — сказала Оресия.

Пленник кивнул и, встав на колени, опустил на последнюю ступень лестницы свой меч. Ножны и рукоять были обёрнуты тонким ремешком, видно, чтобы помочь юному клятвопреступнику сдержаться и не обнажить оружие по зову горячей крови, чтобы подороже продать свою жизнь. Он заговорил быстро и громко:

— Обращаюсь ко всем, кто способен услышать сие послание и сохранить его в памяти, и передать дальше по свету. Мы, Томас Вьятт, сын Осмонда Вьятта, принявший его меч и право, господствующий в землях от Чёрного пролива до гор Зэллах. Примите во внимание, что род наш служил Императору и защищал его земли, чем снискал себе славу и признание, до отца моего Осмонда Вьятта, в последние года сошедшего с пути по велению демонов рассудка и меня, вслед за ним канувшего. Мы, Томас Вьятт, признаём себя клятвопреступниками и просим о величайшей милости, что способна дать нам рука Императора — принять наше оружие, чтобы служило оно дальше на благо престола, а нами, клятвопреступниками, распорядиться на высочайшее усмотрение ради искупления нашего тяжкого преступления…

Оресии отчего-то сделалось тоскливо. Император способен простить нарушившего клятву, но у этой милости высокая цена — оплатить её можно только кровью. Оресия видела, как давал прощение её почивший муж, и сама уже исполнила этот обряд не единожды. Император сходит с лестницы, чтобы коснуться склонённой головы, потом отступает. Взмах руки, меч рассекает воздух и снесённая с плеч голова катится на песок, Император произносит «ты прощён и отпущен».

Она видела, как за спиной склонившегося пленного Ворон беззвучно достал меч из ножен.

Оресия сделала шаг, ещё один, и осторожно положила ладонь на склонённую голову Томаса Вьятта. Прозрение, посетившее её в этот миг, было мимолётным, но ослепительным. Вряд ли кто-то из придворных успел заметить, как её глаза под полуопущенными ресницами на долю мгновения заволокло мраком.

Она услышала призывную мелодию труб, поднимающих воинства в атаку, почувствовала ливень, хлещущий в лицо холодными струями, увидела то, к чему привела её одна из множества нитей, тянущихся в будущее и переплетённых человеческим выбором и деяниями.

На её глазах Томас Вьятт получил арбалетный болт в спину, сорвался с обрыва в ледяную воду, и течение реки разбило его голову о камни.

Постаревший на десятки лет Томас Вьятт закрыл глаза и уснул навсегда на широком смертном одре, в кругу приближённых.

Ещё совсем не старый Томас Вьятт в судорогах корчился на залитых кровью плитах тронного зала, медленно рассыпаясь в прах под действием смертельного заклятья, и Оресия успела узнать узор своей магии, но тут же отвлеклась, потому что Томас Вьятт выпил вино из чаши, кожа его стала стремительно темнеть…

И следом — чёрная сила разрывала его в магическом круге.

Он умирал десяток раз за одно мгновение, в тех линиях судьбы, которым всё равно не суждено было воплотиться, потому что Оресия видела, что Ворон уже поднял меч. Она увидела даже то, как он опустил его, со всего размаху, но не смог с первого удара разрубить кость, лишь кровь брызнула, и пленный с хрипом повалился ничком. Ворон ударил снова — голова покатилась по земле, распахнутые в изумлении глаза затянуло чёрной поволокой, и Оресия вздрогнула. Увы, это видели все придворные, и глухой напуганный шёпот прокатился по двору. Ворон отступил, понимая, что случилось.

Парадные ступени окропила кровь колдуна. Пусть и не успевшего осознать свою силу, но…

«Дурной знак».

Наваждение рассеялось, Оресия вновь увидела, как Ворон заносит меч над склонённой головой. Нужен был лишь один жест. И Оресия предостерегающе вскинула руку.

— Именем нашим, ты прощён, — произнесла она.

Сейчас

Невольник не поднял взгляда, когда Гилота отдавала монеты торговцу. Тот связал её новой собственности руки, отдал покупательнице свободный конец верёвки, как поводок. Но приобретение не пыталось сопротивляться, и это осталось лишь унизительной формальностью, как ошейник и клеймо.

Принимая верёвку, Гилота сделала едва заметное неловкое движение и оцарапала ладонь торговца острой гранью красного камня в кольце. Он, кажется, даже не заметил. И не заметит впредь, пока царапина не покраснеет, и заражение пойдёт по венам, ища путь к сердцу. Гилота сама не могла бы объяснить убедительно, какой мотив толкнул её на эту подлость, но в тот момент ей показалось, что это будет справедливо.

В конце концов, она была простой женщиной, зарабатывающей на жизнь дешёвым колдовством, а не монархом, вершащим судьбу мира. Не в её обязанностях измерять со всех сторон каждый поступок.

Невольник плёлся следом, держась за её плечом, и его словно не было вовсе. Гилота пыталась почувствовать рядом присутствие чужой силы, пусть и безвозвратно запечатанной, но видела лишь пустоту. Идущие навстречу люди отступали, чтобы разминуться с её спутником, и во взглядах у них мелькала то опаска, то гадливость, потому что все они замечали клеймо, отмечающее осуждённого колдуна. Сколькие из них способны были вспомнить, как расступались перед этим человеком, чтобы почтительно склонить головы, когда он пройдёт мимо? Нет, то было в другой жизни.

Гилота вывела мужчину на знакомую улицу, остановилась перед дверью, и он остановился чуть позади, ожидая пока она отопрёт замок.

— Здесь моя мастерская, да и дом, пожалуй, тоже.

Под подошвами её сапог старые рассохшиеся ступеньки скрипели, а он ступал босиком, без единого шороха, как призрак.

Ещё одна дверь открылась в тёмный коридор, где посетители обычно долго собирались с духом, чтобы переступить порог комнаты, которую Гилота считала рабочей. Здесь был широкий стол, увенчанный медно блестящей горелкой, которая у людей её профессии давно пришла на смену камину с котелком, в окружении алембиков, реторт и колб, и некоторые из них следовало тщательно промыть. Среди рассыпавшихся записей затерялись инструменты, которые она забывала вернуть на место. Вдоль стен выстроились стеллажи, уставленные книгами, ящиками, свёртками и стеклянными сосудами, где в мутной жидкости плавало нечто, бывшее когда-то живыми существами или их частями.

— Ты читал в тех книгах, научивших тебя колдовству, что время идёт по спирали, бесконечно повторяя себя в разных вариациях? — спросила Гилота.

Но ей ответила лишь тишина. Гость, который и теперь не был гостем, молчал, не поднимая взгляд. Гилота подумала о том, кем же он может быть теперь. Трофеем? Но она всего лишь купила его, отдав куда меньше, чем полагается за породистого жеребца или редкое снадобье.

Она впервые за долгое время отдёрнула занавеси, впуская в комнату яркий дневной свет.

Гилота чувствовала, что это ей не понравится, но всё равно обернулась и внимательно осмотрела замершего у двери мужчину. Он стоял неподвижно, по-прежнему склонив голову и опустив связанные руки. Изношенное вретище почти не скрывало тело. Худое, с жутко выпирающими костями и грубыми шрамами, вряд ли ещё достаточно выносливое для постоянной тяжёлой работы. Не будь редкого клейма — он не стоил бы даже тех монет, что она заплатила.

Обойдя невольника кругом, Гилота коснулась неумело наложенной грязной повязки на предплечье, и мужчина напрягся, но не попытался убрать руку. Эта рана была свежая, и стоило взглянуть на неё поближе, а вот остальное… Отметины могли поведать долгую тошнотворную историю о том, что вытворяли с этим человеком. Отметины говорили, что этого человека пытали. Не так, как допрашивают пленённых в войне, а медленно и профессионально, чтобы это длилось чуть дольше того, что жертва способна вынести. Переломанные пальцы. Раздроблённые кости левой руки срослись, наверняка поработал тюремный лекарь, но остались неровными настолько, чтобы к руке больше не вернулась прежняя подвижность. Ожоги от клещей и раскалённых спиц. Полосы рубцов там, где тонкими ремешками срезали кожу. Ногти, некогда сорванные, так и остались грубыми и тёмными, похожими на звериные когти. И после всего свершившегося его не убили, а подлечили, клеймили, лишили всех прав и продали в рабство, как экзотическую зверушку.

— Вижу, тяжек путь героя, когда он лишается единственного, что делало его героем — настоящего злодея в качестве противника.

Когда-то они знали друг друга. И перед ней был человек, который знал её теперь лучше, чем сотни тех, кто раньше был рядом. Гилота была уверена, что уж этого оскорбления он точно не снесёт. Хотя бы вскинет голову и посмотрит на неё, как это бывало раньше. Ведь ненависть гораздо ближе к любви, чем равнодушие.

— Где теперь твоё воинство, герой-победитель? Куда ушли твои союзники, когда пал источник вашей общей злобы, а отмщение было совершено? Неужто оказалось, что не всё так просто, но вы попробовали вновь и нашли очередного виновного? Взялись за следующую поганую ведьму, и ей оказался ты.

Она не выдержала и зло рассмеялась.

— Помнишь, как ты гневно кричал о том, что я утопила мир во мраке, и для этого мне хватило трёх лет и одной войны? Ну так у вас был десяток лет! Скажи мне, это так выглядит белый свет, которому вы поклонялись? Скажешь мне, теперь ты счастлив?

Не нужно было этого говорить. Но Гилота горячилась и уже не могла остановиться. Что-то тёмное, липкое, застывшее от прошедших лет, трескалось и рвалось наружу, и слова сыпались, как острые камни. А тот, кому они предназначались, не пытался возразить, и это злило её сильнее.

— Ты слышишь меня! — крикнула Гилота. — Слышишь, так ведь?!

Она сделала шаг вперёд, размахнулась и… остановила руку. Голова мужчины склонилась, и лишь благодаря разнице в росте Гилота заметила, что он закрыл глаза.

Гилота впервые пожалела о том, что почти сразу перестала следить за жизнью Томаса Вьятта, когда родилась вновь. В его судьбе было слишком много нитей, которые больше не пересекались с ней. Он мог стать полководцем, он мог занять место убитого им же Ворона, мог вернуть себе родовые земли и стать королём нового северного государства. Чего-то подобного она от него ожидала. И совсем не думала, что так скоро он будет стоять перед ней изуродованной тенью себя прежнего. Десяток лет назад он был хорош ровно настолько, чтобы быть достойным лучшей судьбы.

— Посмотри на меня, — приказала Гилота.

Когда мужчина наконец-то поднял взгляд, глаза у него оказались выцветшие и пустые, как стекляшки. Гилота размотала грязную повязку на его предплечье и осмотрела глубокую рваную рану.

— Что с рукой?

Молчание.

Гилота посмотрела ему в лицо и подумала, способен ли он вообще говорить. Наверное, прежним хозяевам не было до этого дела. Язык у мужчины был на месте, но если беда случилась с горлом… Сложно, слишком сложно. Нужно начинать с простых и очевидных вещей.

— Рана выглядит плохо. Иди за мной, я промою и перевяжу. Остальным займёмся позже.

Она открыла небольшую дверцу, почти скрытую за широким стеллажом. Обернулась и замерла от изумления.

Мужчина стоял у края её рабочего стола, обеими ладонями сжимая ланцет, который прежде валялся среди бумаг. Встретив её взгляд, он отступил на шаг, выставив перед собой это жалкое оружие.

— Зачем, Томас? — сказала Гилота. — Это изношенный инструмент, его затачивали столько раз, что лезвие истончилось. Я резала им бумагу. Если ты вдруг решил, что…

Договорить она не успела, потому что мужчина сделал ещё шаг назад, а потом, неловко развернув руки, вонзил лезвие себе в горло.