Тайное местечко

Глава 27

Олесю тормошили за плечо, тряся уже совершенно бесцеремонно. Сквозь буханье сердца, что не частило уже пистолетной очередью во всей её вселенной, до неё доходили отдельные звуки снаружи, из Мира. Ну, как доходили… Она их отстранённо слышала ушами, до мозга они ещё идти даже не собирались. Это была слишком долгая дорога. Пока она просто узнавала, что в этом Мире бывают снаружи внешние звуковые раздражители. Но и раздражали они пока только вскользь.

Трясти её продолжали, глаз она не открывала и вообще, ни какими способами не показывала, что она пришла в себя. Так как она ещё не дошла до этого. Она выплывала, из ваты, из ничто, в котором явно было приятнее и спокойнее, чем здесь.

Её продолжали трясти, кто-то даже стал тереть чем-то ей лицо, виски. И звуки. Там точно были звуки.

«Зачем её трясут? Ей же так хорошо там, внутри. Внутри. Внутри чего? Что она? В чём она? А если её вытрясут? Если уронят? А что там мокрое такое трётся о её лицо? Уши трут, руки, брр, мерзко то как! И больно! Больно же! Её же сотрут и… А, тогда пусть сотрут и она опять будет просто парить там. Ну, пусть же уже стирают побыстрее, ну больно же. А ещё кричать стали громче. Неужели им так это надо? Им скучно без неё? Да что же это?»

Она очнулась, придя в себя от звонкой пощечины настолько чтобы распахнуть в удивлении глаза, но всё равно получила и ещё одну пощёчину, ибо была не столь расторопна, чтобы начать орать до того, как кто-то снова поднял на неё руку. Щёки горели огнём, она приложила к ним руки, а вот они-то были ледяными. В распахнутых глазах её стояли слёзы. От боли? Или это от обиды, за то, что её ударили, и дважды. Её даже мама то наказывала в далёком школьном детстве только пару раз! Да, ей обидно! Бил явно этот нехороший человек, что сидел склонясь над ней. Она одарила его обиженно рассерженным взглядом. А он при этом облегчённо отпустил её, перестав трясти. Значит, и тряс её всё время именно он! Вот же дрянь! И что ему надо от неё? И кто он вообще? Почему у него повязка на голове? Было бы здорово узнать, что это она его долбанула, это бы её очень примирило с действительностью. Должна же быть справедливость! И всё же кто он? Что ему от неё так было нужно?

А незнакомый немолодой и крепкий мужчина с повязкой на голове, добившись, чтобы девушка очнулась, облегчённо выдохнул и сел подобнее, оперевшись о стену. По тому, как он привалился к стенке сарая позади себя, девушка поняла, что он тоже себя не очень хорошо чувствует. Некое злорадство промелькнуло у неё на периферии сознания. Но долго она ни на чём сфокусироваться не могла. Не смогла вспомнить, зачем её руки держатся за щеки, и опустила их. Потом забыла, что в той пустоте, откуда она вынырнула, было так хорошо. Потом удивилась той мимолётной мысли, что её порадовало нездоровье человека рядом. Вообще, её надолго ничего не занимало, и не задевало. Было очень покойно. И она просто лежала. Человек иногда смотрел на неё, и что-то говорил. Но иногда просто смотрел, видел открытые глаза и этого ему было достаточно. Ей было тепло и покойно. Что-то духовно близкое ласкало её душу и обволакивало тело, и это тоже несло успокоение. Она словно лежала в гамаке, что иногда покачивался вместе с ней, и в том она чувствовала защиту и покой. Это длилось какое-то очень длительное время. Ей просто было хорошо. Мысли уплывали, витая где-то на расстоянии от неё, словно она была в неком защитном коконе от них. Может она парила сейчас в той вышине вместе с той белой красивой птицей?

Через время такого покоя, она с удивлением, мимолётным таким, короче мгновения, услышала свой голос, суть которого до неё не так же не дошёл:

— Пить.

И тут же что-то вокруг стало быстротечно меняться, так быстротечно, что она даже не пыталась это ухватить и понять. Просто однажды кто-то, приподнял чуть её голову и поднёс к губам что-то прохладное. И тут же инстинктивно она стала пить эту живительную влагу. И это было очень удивительное открытие! Оказывается, у неё теперь есть что-то внутри, и теперь она это что-то чувствовала. Это было так прекрасно, свежо и прохладно. Но и эта мысль, что взбудоражила и всколыхнула её, ушла. И снова её голову положили и оставили её в покое. Человек снова сел рядом. Он иногда что-то произносил. Были звуки, его рот открывался. Но девушке это было не важно. А потом случилось что-то странное. Она сама не очень поняла, что, но вдруг рядом появился некто, он был огромный, он заполонил собой всё, он не трогал девушку, не тряс её, не хлестал по щекам, но это было и не нужно, для того, чтобы почувствовать его вторжение в её уютный мирок пустоты. В отличии от того, который сидел у стены, и которого было деликатно мало, что он забывался почти моментально растворяясь в мире пустоты, этот, что появился, будоражил одним своим появлением. И вскоре появились новые звуки. Были они громкими, громче и резче, чем были вокруг неё раньше.

«Хорошо, что не стал трясти».

Всплыло какое-то далёкое и непонятное воспоминание. Голос, что прозвучал, стал настолько раздражать, что звуки его стали пробиваться в мозг, и тут Олесю включили. До мозга дошла весёлая фраза Лексы, и она настолько не вязалась с теми её личными переживаниями и воспоминаниями, что пробудил в ней этот мерзкий голос. И так резко это срезанировало со всем, живущим в ней, что окончательно привело её в чувство. Она уже и забыла, как винила во всём произошедшем себя. В том, что её Остапка погиб, в его такой глупой смерти виноват именно он! И он смеет веселиться и спрашивать её, чего это она тут отдыхает лежит одна?

Откуда взялись силы объяснил бы наверное рефлексолог, жаль такие специалисты появятся в этом Мире ещё очень не скоро. Лекса, словно по оголённым проводом, прошёлся одним своим появлением по Олесе. Вскочив, она продолжила ту же разборку, которая предшествовала гибели Остапа. Даже не видя лица обидчика за его привычной туманной дымкой под капюшоном, Олеся накинулась на Лексу с обвинениями:

— Ты, черствая, безжалостная скотина, жестокосердечный урод в вечной накидке прячущий свою облезлую морду, не можешь даже проявить простого уважения к Остапу, что по сути своей выполнил твою, Лекса и твоей шайки, таких же серых уродов, работу! В то время, как вы, волки позорные, ничего не успели, а он, Остап, такой прекрасный человек, рисковал жизнью. И теперь он там, едва попав в ваш жестокий, мерзкий Мир, что не умеет даже быть благодарными к памяти его поступка!

Лекса смеяться перестал моментально, выпады и движения девушки были неимоверно опасны, в первую очередь, для неё же самой. А он просто старался её утихомирить, слова её до него доходили плохо, но суть их он стал понимать, а вот, что при этом сделать, чтобы не покалечить Олесю, и как её урезонить он не понимал. Да, жил он на свете очень долго, опыта было много, и нападали на него часто, но чтобы в один день, один человек, да к тому же девушка, и при том причинить ей боль он не хотел. Она ему для этого была слишком симпатична. И как быть? Руки её лезли к нему, в желании вцепиться именно в лицо под капюшоном, А трогать её нельзя, или это причинит ей страшную боль, или даже убьёт. Стараясь избегать этого, он и махал руками, отбивая её руки теми местами, где была ткань плаща или рубахи. Перчатки он не взял, не планировал с кем-то махаться. А чтобы кто-то в своём уме полез на него, ему и в голову прийти не могло. Олеся же неистовствовала, у неё явно была истерика, и здравого смысла она не слышала, она вообще ничего не слышала. Народ, что был вокруг, разбежался, но остался Трофим, что то ли был слаб, то ли считал себя обязанным быть с Олесей, но он стал предпринимать попытки урезонить девушку, кричал ей об опасности, но та продолжала биться в истерике и с Лексой. Помогла смекалка Трофима, он увидел ведро с водой, и сообразил, что им можно охолонуть истерику глупой девчонки. Зайти он постарался за спину Лексы, предупредив его о своих действиях, чтобы не попасться под горячую руку впоследствии и к нему. Улучив момент, когда Олесю было хорошо видно, он плеснул ей в лицо ведро воды.

Истерика сразу на этом и захлебнулась, девушке перехватило дыхание, но тут Лекса не допустил промашку и просто притянул её руки к телу ремнём, что ему подал подоспевший собрат, что протянул Лексе и перчатки. Затянул ремнём девушку Лекса максимально аккуратно, по-прежнему не желая причинять ей боль. А она к этому времени пришла в себя и смогла даже отфыркалась от воды. Стояла Олеся посреди той же площади мокрой курицей, но теперь здесь не было ни Князя, ни толпы, не было теперь уже и Остапа. И не будет никогда. Она глянула на Лексу. Как же мешала его эта дымка, так не хватало привычного понятного выражения лица, чтобы понять, что ему сейчас стыдно или больно. Трофим стоял чуть поодаль, боясь попадаться на глаза Олесе, вот у того было очень много на лице раскаяния, но это не помешало ему приготовить новое ведро с водой. Собрат Лексы чуть отошёл, не вмешиваясь в дела Старшака, ведь Лекса так и оставался Старшим по городу, до решения Князя.

Леся больше не хотела говорить с Лексой. Она всё ему уже высказала. Слова и силы иссякли. Хотелось сесть на травку и просто плакать. Трофима она не углядела. Ну да и Боги с ним. Как же она устала от этого долгого дня. Дня, когда она осталась в этом Мире одна. Теперь вот только одно самое важное — надо узнать про похороны Остапа, попрощаться с ним и можно уходить. Уходить из этого опостылевшего ей города, в котором она потеряла самого дорогого в этом Мире человека. А ведь этот город они и узнать то не успели. То в тюрьме сидели, то только по чуть стали осваиваться в доме Главы Рода. Ведь и на улицу их не выпускали. И куда ей теперь? К Сойкам? Или всё же к бабушке Глаше? Да кому она тут нужна? Да и ей то никто теперь не нужен. Теперь это было так не важно. Кто бы знал. Всё это можно будет решить потом. Видеть никого не хотелось, но узнать правила надо было. Никодим бы лучше всё обстоятельно рассказал, но думалось Олесе, что он сейчас будет сильно занят печальными хлопотами. Ну, она не гордая, у Лексы спросит, что-то он знать должен, тем более, что знает её историю, и что ей тут ничего не понятно.

«Надеюсь, обидку не включит, эх, жаль всё же, что я не попала и не смогла вцепиться ему в морду! Или вцепилась бы ему в глотку… Вертлявая дрянь! Все руки отбил своими железными руками».

Олеся так и стояла со стянутыми вдоль тела руками, которые старалась растереть в местах ушибов.

Но вслух Олеся хотела сказать совсем другое, когда её перебил твёрдый и строгий голос Лексы, снова такой же, как звучал он для неё тогда в камере:

— Больше так не поступай! Я не хочу причинять тебе вред или боль, но это непременно случится, даже без моего желания, если ты дотронешься до меня.

— Каста неприкосновенных?

Фыркнула со злой усмешкой Олеся, как плюнула словами.

— Да, к сожалению, это так. — Предпочёл не заметить сарказм в словах девушки Лекса, понимая, что в ней говорит непонимание ситуации, — Я не понимаю, но догадываюсь, какой смысл ты вкладываешь в свои слова, но действительный смысл очень сильно в другом. Мы, Род Волка, на этой Земле такие же гости, как и ты. Точнее, даже ещё хуже. Ты тут по зову крови, тут испокон веку жили твои предки, тебя сюда вернул твой Бог Сварог. Это такое великое его желание — собрать всех детей Мира обратно. А вот с нами всё сильно не так. Мы с собратьями тут по давнему уговору, заключённому между Богами наших Миров. Наш изначальный Мир был в войне с этим Миром, это было очень давно, но уговор соблюдается и будет соблюдаться, надеюсь и дальше. Иначе нас ждёт смерть и забвение. Мы тогда, в стародавние времена, в той глупой войне уничтожили последнего из Волхвов, что служили Князьям и жителям Земли, а оказалось, что именно они, Волхвы, держали равновесие Мира. Мироздание пошатнулось, наш Мир ближе к окраине Вселенной, он пострадал тогда гораздо больше этого, но Боги быстро смекнули, что привело тогда к такой беде. Да, Аглая Дормидонтовна и сейчас права, не послушали тогда Ягиню, всё сотворили по своему, а теперь расплачиваемся. Ты знаешь, что Аглая Дормидонтовна последняя Яга в Роду.

— Но у неё же есть дочка! Она сама нам говорила. Говорила что-то, про то, что она появится на Земле, когда не станет её…

— Да, появиться, то она появится, но она не имеет даров Аглаи Дормидонтовны. Она сможет только водить через порог жизни. Каждая следующая Яга становилась слабее предыдущей. И она о том знает. Потому, считай, она последняя, знания она не передала, и передать не сможет — и взять-то некому, измельчали живущие. И не во что брать. Бездарность не потянет сию ношу. И вот эту ношу несёт Аглая Дормидонтовна. Других Ягинь теперь не будет, с ней всё и уйдёт. Новых Волхвов она делать тоже не может, нет тех же её сил, хоть и желаний много и знания пока что есть. А без Яги они сами никогда не появлялись. То было по Кону дадено. Да, то наша вина, и мы за это расплачиваемся отдавая свою дорогую цену.

— Нося ваши дурацкие плащи?

Не думала сдаваться так просто Олеся, уже из упрямства и злости на Лексу.

— В том числе и это. Часть жизни мы, чтобы наш Мир не вымер до конца, не нарушив еще больше равновесие Вселенной, проживаем на своей планете, в своём Мире. Устраиваем семьи, рожаем и воспитываем детей. Учим их. А потом, достойные из достойных могут претендовать на исполнение уговора. Таких выбирают очень серьёзно. И тогда тех из нас, кто оказался избран, отправляют сюда навечно. Мы с вами очень разные. У нас раньше тоже жили на планете люди, но постепенно они вымерли. Да, не снимаю вину и с нас, но жить мирно по соседству они не захотели, и так сработал естественный отбор, выжил сильнейший вид, то есть мы. Мы, как бы тебе проще объяснить, совсем не люди, но и не родовичи, как тут распространено, и не чаровники. Мы по сути, совершенно другое. Мы сущности, но не высшие, приближенные к Богам, как Аглая Дормидонтовна. Мы магические сущности, магия наша другая, не как тут принято, но обучиться ей может тот, у кого откроется к ней дар. Так мы и находим себе учеников здесь на Земле, которым и передаём знания и воспитание, хоть они и остаются ближе к людям, чем к сущностям. Ну, да не о том я сейчас, просто я никогда никому не рассказывал о нас. Тут население к нам уже давно привыкло и знает что мы, и как с нами можно, и что нас нужно опасаться.

— Оборотни что ли?

— Не, — Словно выплюнул Лекса с таким пренебрежением, словно раскусил мерзкого жука, — сущность, магическая сущность, мы на половину из магии, на половину из плоти, мы не стабильное существо. Мы искрим, меняемся, преображаемся, и можем даже ударить разрядом. Но это в истинном нашем обличье. Правда, если мы будем в своём обличье, живых свидетелей здесь может остаться очень мало. Многие сойдут с ума, кто-то будет убит разрядом, а кого-то испепелит. В своём Мире мы можем себя контролировать, а здесь это невозможно. Потому мы и носим эти зачарованные плащи с капюшоном, чтобы не подвергать живых опасности. В этом соль неприкасаемости, Лесюшка, а не в заносчивости нашей.

— И зачем вы здесь, если такие опасные?

Недоумевала Олеся, коря себя за несдержанность, и Лексу за терпение. Испепелил бы её, и вся недолга. Правда, эти мысли пронеслись как-то вяло. Ей было немного пофигистично, что бы с ней было сейчас. Но легкий интерес и непонимание подстегивали к получению информации.

— Мы обязаны исполнять условия уговора. Мы охраняем нерушимость власти Княжеской. Князья должны править на Руси. Русь должна быть великой, чтобы устои Мира были незыблемы. По замыслам Вершителей у Земли великая миссия, и Русь в том играет огромнейшую роль. И потому никто из нас не смеет даже в помыслах предать Князя. Такой сразу будет уничтожен, а вместе с ним и весь его Род, до седьмого колена. Даже в другом Мире. Но и после смерти своей здесь, мы не обретаем покой, мы останемся в этом Мире, точнее не сможем соединиться с душами наших родных и близких. Никогда. Мы вечные заложники уговора. Но каждый идёт на это осознанно и добровольно, спасая свой Мир и родных. И Князь с его Родом тоже в какой-то мере заложники уговора, они не могут уничтожить нас или пойти супротив Кона. Тому поручители мы. Мы и охрана и соглядатаи Княжеской власти. Не друзья и не враги. Мы с ними, словно в одной лодке, и если наклонится не туда один, утонет и дугой, вместе со всем Родом. Вот так вот, Лесюшка. Прости, надо было найти возможность и рассказать вам с Остапом всё раньше, тогда бы всё по-другому и было. Но мне совсем было не найти на то время, всё эти заговорщики проклятые! Мы же никак зачинщиков поймать не могли, а они, вишь, что удумали — Княжескую власть известь! И власть людям передать! Самые обиженные они дескать, а чтобы все им служили. Не понимают, что Богам то не угодно, уничтожили бы они их, а может и Мир с ними.

— Поймали?

— Поймали, Лесюшка. Ты прости, ты мне так мою дочку напоминаешь, такая же разумница и сильняшка духом! Столько вынести, да без подготовки, а всё та же, дерзишь, без страха, за правду борешься, сопротивляешься, едва на ногах стоючи!

— Да, надо было рассказать нам. Но теперь ничего не исправить.

Произнесла с горечью Олеся, словно пропуская последние слова про дочку. Это ей было теперь без надобности. Лишнее.

— Это да. Прости. У нас говорят: «Течение всегда разное, быть готовым не сможешь, как ни старайся».

— Знал бы где упасть, соломки бы подстелил.

— И тоже хорошо звучит!

— А ещё говорят: «Готовь сани летом, а телегу зимой».

— И это я хорошо запомню.