Такая работа

Глава 7

Свежий снег хрупал у нас под ногами.

Мы шли цепочкой, как шестиклассники на экскурсии. Правда, у школьников редко бывает при себе оружие. Некоторые носят в рюкзаке кастет или перцовый баллончик, но не что-нибудь серьезное. Да и это, скорее, для того, чтобы иметь возможность похвастаться перед друзьями, чем для реального применения. Ни кастет, ни баллончик в случае настоящего нападения не превратят вчерашнего ботаника в супермена. Самое печальное, что в этом деле даже танк не очень поможет — если, конечно, не использовать его как убежище.

Это происходит иначе.

Например, когда тебе одиннадцать, твоя мать в ванной умирает от потери крови, а тебя запер в комнате отец, чтобы ты делала уроки. Ты знаешь, что с ним что-то не так. Отцы, с которыми все в порядке, не торчат на работе целую неделю, чтобы потом вернуться домой в компании чужого человека с нехорошими глазами, отоварить жену кулаком в лицо и завалиться спать. Ты видишь, что новый знакомый твоего отца — мертвец, но он ходит и говорит и остается жить в вашей квартире. А ты молчишь, потому что у тебя нет никаких аргументов в пользу того, что это неправильно. Одни «фантазии».

Ты становишься суперменом неделю спустя, после того как труп твоей матери, досуха высосанный мертвым другом твоего отца, сжигают в печи крематория. У тебя просто не остается выбора.

Тебе нужно выжить.

Марька настороженно зыркала по сторонам. Высокая, коротко стриженная и редко расстающаяся с дробовиком, она была больше похожа на парня, чем на девушку. Никакой косметики, никаких украшений — и это не потому, что сегодня мы приехали на зачистку. Марька вообще никогда не пыталась выглядеть женщиной, потому что женщины обычно слабее мужчин. И это значит, что их намного проще убить.

Большая часть складских ворот была заперта, снизу кое-где их подгрызла ржавчина, а краска пошла трещинами и пузырями. Не то чтобы это было мое дело, но лично я не стал бы тут хранить даже картошку. Тьма, затаившаяся между бетонными коробками, шуршание снега или, может быть, гниловатый запашок, сочившийся здесь отовсюду, — не знаю, что натолкнуло меня на мысль, что всем этим хозяйством давно никто не пользуется.

Не знаю.

Но мысль такая появилась.

Я чертовски не люблю, когда мне врут — обычно это оборачивается большими проблемами. Предполагалось, что склад законсервирован меньше недели назад. Я знал кое-каких тварей, способных где угодно устроить разруху за это время, но ни одна из них не рискнула бы сунуться в крупный город. Как правило, чем сильнее монстр, тем он разумнее. И чем разумнее, тем осторожнее. Конечно, из любого правила бывают исключения, но не в этом случае.

Между Марькой и Максом шел Босс.

Самое безопасное место.

Раньше сюда ставили Рашида; не то чтобы он не умел драться, но очень не любил. Говорил — отвлекает. Наш эффективный менеджер прихватил с проходной фонарь и теперь, стараясь не отставать от Марьки, выяснял, как заставить его работать. Получалось не очень, но он хотя бы был чем-то занят.

Иметь под рукой задачу, которая может быть решена без посторонней помощи, всегда полезно. Даже если пользы от этого решения — ноль целых хрен десятых. В общем-то никому из нас фонарь не был нужен. Один мудрый парень, летавший на четырехместном кодроновском моноплане «симун», как-то написал, что самого главного глазами не увидишь. Я был с ним совершенно согласен.

Вот только он имел в виду всякие прекрасные вещи.

А я — те, которые могут тебя убить. Если ты можешь обнаружить монстра с помощью фонаря, это значит, что он уже подобрался к тебе слишком близко. И следующим движением вырвет тебе кадык — так быстро, что ты даже не успеешь сообразить, как это произошло.

Это мы думаем, что человек — это личность. Страхи и привычки, манеры, успехи и проигрыши, его отношение к нам самим — все это часто кажется нам более важным, чем то, сколько он весит и как выглядит.

У нежити другое мнение.

Для нее человек — это почки и печень, сердце и легкие, вырезка, эскалоп и бефстроганов. В среднем — примерно пятьдесят шесть килограммов вкусной еды, плюс еще полтора килограмма костного мозга. Для не самой крупной стаи — вполне достаточно, чтобы наесться.

Макс шел, как турист на загородной прогулке, только что под нос себе не насвистывал. Улыбался так, что Босс то и дело начинал коситься на него. Некоторые думают, что только очень жестокие люди испытывают удовольствие, убивая своего врага. Макс не был жестоким человеком. Просто он лучше других знал, как опасна стайная нежить. И откуда она берется.

Макс был музыкантом, пока не умерла его теща. Старуха ненавидела его лютой ненавистью — за вечное безденежье, за недостойную мужика работу, за постоянное «интеллигентничанье». Но главным образом за то, что он посмел отобрать у нее дочь, до того всецело принадлежавшую ей. Некоторые думают, что ненависть нематериальна, а потому не может убивать. Это не так.

Смерть похожа на игольное ушко; проходящий сквозь нее ничего не может забрать в свою будущую жизнь, кроме себя самого. Случается, что ненависть становится больше человека, годами носящего ее в своем сердце. Когда он умирает, ему приходится выблевать эту ненависть, как кошка выблевывает волосяной комок, нализавшись шерсти. Вот только волосяной комок обычно спокойно ждет, пока его уберут. С человеческой ненавистью дело обстоит несколько сложнее. Выходя из умирающего, она забирает с собой часть его сил.

Я бы очень хотел сказать, что этим все заканчивается. Человек, изошедший на ненависть, действительно входит в следующую жизнь более слабым, чем любой другой, но это не самое плохое. Когда он уходит, его ненависть остается здесь, как собака, брошенная хозяином.

Собака, которую с рождения натаскивали на людей, — и вот теперь наконец спустили с цепи.

Старуха ненавидела Макса двенадцать лет. Этого оказалось достаточно, чтобы превратить в монстра первую попавшуюся крысу. Или, может быть, кошку — потом не всегда можно разобрать, что было взято за основу. Есть причина, по которой стайные называются стайными. Там, где возникла одна тварь, очень скоро появится столько, сколько сможет прокормиться на этой территории.

Выморочные твари растут быстро: через три дня после похорон из подвала вышел первый взрослый гуль. Он поднялся по лестнице на восьмой этаж, выбил дверь и разворотил лицо жене Макса, разбиравшей в прихожей обувь, одним ударом лапы. Не потому, что покойница не любила дочь. Просто довольно трудно контролировать что-либо, когда тебя уже нет.

Макс отрубил ему голову куском оконного стекла, но его жене это уже не могло помочь. Она умерла спустя пятнадцать минут, еще до приезда «скорой». У Макса были порваны руки и живот. Его довольно долго и муторно шили.

Марька нашла его в больнице и с тех пор старалась не оставлять одного. В смерти жены Макс обвинял себя: рассорься они вовремя, она бы осталась жива.

Раньше он не расставался со скрипкой, теперь таскает с собой Сайгу-12К — с укороченным стволом и магазином на восемь патронов. Некоторые уверены, что, чем длиннее ствол, тем круче пушка. Может быть, это действительно так, не знаю. Как по мне, пушка не обязательно должна быть крутой. Лучше, если она просто подходит для решения конкретной задачи. Если тебе надо убить или хотя бы остановить очень живучую человекообразную тварь, выстрелив с расстояния примерно десяти шагов, этот короткий полуавтоматический карабин двенадцатого калибра пригодится больше, чем снайперская винтовка.

А следом за Максом шел я. В куртке, в ботинках на толстой подошве, в кожаных штанах, с двенадцатисантиметровым ножом в руке и АПБ в подмышечной кобуре. Я не слишком хорошо стреляю. Во всяком случае, хуже, чем Макс или Марька, за спины которых я привык прятаться. Но если ты некромаг, тебе вообще не обязательно таскать с собой оружие.

Ты сам — оружие.

Лиза замыкала цепочку. Ее при всем желании нельзя было назвать «машиной смерти», но уж себя защитить она вполне способна. В правой руке у нее была длинная заточенная полоса посеребренной стали с рукоятью, оклеенной акульей кожей, а левой она ощупывала воздух вокруг, как слепая. И хмурилась. Ей тоже здесь не нравилось. Хотя, казалось бы, это не первая в ее жизни зачистка.

На воротах, оставшихся за спиной, сидела пара ворон. На фоне грязно-белого утреннего неба их силуэты были как две капли чернильной тьмы. Под тонкой снежной простыней, в нескольких местах протершейся до дыр, неумело прятался лед. Так всегда бывает после резких заморозков — сначала снег превращается в ледяную жижу, а потом смерзается намертво, превращая дворы и улицы в сплошной каток. Только там, где ходят люди, ледяную корку обычно скалывают.

Здесь некому было этим заниматься.

Хреново.

Если придется бегать, кто-нибудь из нас гарантированно сломает себе ногу.

Воняло старой гарью — так, знаете, словно кто-то подпалил старое тряпье, а потом вылил на него ведро жидких помоев, чтобы потушить. Сверху, присыпанное снежком, все выглядело вполне прилично, но сути это не меняло — там, внизу, все еще была вонючая разлагающаяся дрянь.

Склады не делают красивыми, но здесь было как-то особенно мерзко. Чертовски плохое место, из тех, что просто притягивают к себе всякую гадость.

В узких проходах между бетонными коробками лежали тени. И ни одного свежего следа на снегу.

Паршиво.

Выморочные твари днем обычно спят, забравшись в нору, и только ночью выходят на охоту. Многие думают, что нежить должна бояться солнечного света. Я видел кучу фильмов, в которых самые жуткие монстры сгорали, едва выйдя на солнце.

На самом деле так никогда не случается.

Это было бы слишком просто.

Лиза пошевелила замерзшими пальцами и уверенно махнула рукой в сторону одного из типовых бараков. Над запертыми воротами был привинчен фонарь; стойка, державшая его, почти проржавела. Снег перед въездом не расчищали уже пару недель, и там, в сугробе, лежала оторванная собачья голова. Никогда раньше не видел, чтобы нежить метила территорию объедками.

Усраться, как оригинально.

— Там, — сказала Лиза. — Пять или шесть особей, точнее не скажу.

Мы подошли почти к самому входу, когда за дверью послышался слабый стон. Вполне человеческий. Если не знать, что людей там, внутри, в принципе быть не может, легко перепутать.

Босса передернуло.

— Открывать? — уточнил он для проформы, уже потянувшись ключом к замочной скважине.

— Не надо, — остановил его я.

— Вы можете мне объяснить, чего мы ждем? — В его голосе было столько сарказма, что его можно было вместо перца в суп добавлять. — Второго пришествия?

Чудовища не закрывают за собой дверей после того, как войдут. Режиссеры хорроров знают, что делают, когда прячут зубастую неизвестность за приоткрытой дверью. Ты непременно захочешь узнать, кто ее открыл, а любопытство способно убить не только кошку.

И, кроме того, я сильно сомневался в том, что у нежити мог быть ключ. Она в принципе не склонна усложнять свое существование благами цивилизации.

Босс смотрел на меня, ожидая ответа, который его удовлетворил бы. Вот только я не чувствовал в себе стремления поработать экскурсоводом.

— Давайте-ка вокруг обойдем, — сказал я.

— Послушайте, вам вообще нужна эта работа? — спросил он.

— Не настолько, чтобы за нее умереть, — отозвался я.

Он презрительно усмехнулся. У него на лице было ВОТ ТАКИМИ буквами написано, что он считает меня трусом. Вообще-то мне следовало на него обидеться, но это я решил отложить на потом. Сначала дело сделаем.

Макс нырнул за угол.

— Вадим Викторович, Кирилл имел в виду, что здесь где-то должен быть другой вход, — объяснила Лиза. — Если мы не хотим, чтобы какая-нибудь дрянь внезапно выскочила у нас за спиной, нам нужно найти его. А мы ведь не хотим, правда?

Она говорила со взрослым мужиком, как с детсадовцем. Только что не сюсюкала. Женщины вообще быстрее понимают, когда это необходимо, но и я бы еще десять минут назад понял, если бы не был так сосредоточен на собственных ощущениях.

Мужик не должен показывать, что ему страшно. Это не вписывается в гендерные правила. Для девушки нормально дрожать и прятаться от монстра за спиной героя. Можно даже в обморок упасть, если прямо сейчас не надо когти рвать. Но даже самый завалящий офисный хомяк, испугавшись, вполне может начать вести себя по-дурацки вместо того, чтобы честно признать — я пересрал и дайте мне, пожалуйста, чувака с пушкой, чтобы он меня охранял.

Не стоило, конечно, оставлять Макса одного, но я все-таки остановился и повернулся к Боссу. Мне очень хотелось знать, чего он так боится.

— Почему вы так на меня смотрите? — спросил он. Даже кнопкой на фонаре щелкать перестал.

— Вы их видели, — сказал я.

Он отвел глаза.

— Как давно они появились?

— Три месяца. — Голос у него едва заметно дрогнул. Так, словно у него на языке вертелось оправдание, но он так и не озвучил его. Я совсем не хотел, чтобы он сорвался в истерику или прямо здесь устроил мне сеанс публичного покаяния. Но мне надо было знать, к чему готовиться.

— И? — Мне пришлось подтолкнуть Босса, чтобы он продолжил.

Это его здорово разозлило. Некоторые люди бледнеют, когда злятся, но он краснел. Классический норадреналиновый тип, с его повышенным уровнем агрессивности и привычкой приказывать. Не думаю, что ему было так уж уютно быть мальчиком по вызову у своего высокого начальства. Такие легко несут ответственность за собственные решения, но терпеть не могут быть виноватыми в том, что продавил кто-то другой.

Продавил — и ошибся.

— А что? Откуда мы знали, что они чокнутые? — спросил он. — Эти твари были спокойные, как собаки. Жрали просрочку так, что за ушами трещало. У нас тут свинина протухла, так они все убрали, вместе с упаковкой. И мусорщиков вызывать не пришлось. Всех проблем — на ночь склад открыть, а на следующий день обработать все внутри газом. Они…

— Они никогда не возвращались на прежнее место кормежки, — перебила его Лиза. — Вы использовали сернистый газ, так?

— Понятия не имею. Что знал, то сказал, — огрызнулся Босс.

Марька, все это время разглядывавшая Босса, как диковинную зверушку, покрутила пальцем у виска. Махнула мне — мол, присмотри за убогим — и скользнула за угол вслед за Максом. У нее под ногами скрипнул снег.

Значит, спокойные, как собаки? Дурацкое определение. Собаки разные бывают. И то, что ты способен справиться с одной из них, еще ни о чем не говорит. Может быть, это была болонка.

— Знаете, вы нашли самый необычный способ экономить на вывозе мусора, о котором я когда-либо слышал, — заметил я. — Так что случилось с вашими…

— Это четха, Кир, — перебила меня Лиза. — Никто другой так не стал бы себя вести. Мне кажется, тут большая стая, тварей пятьдесят, и ни одной свежей. Думаю, что пришлые.

Очень спокойно она это сказала. Так спокойно, что у меня волосы на затылке зашевелились.

Всю выморочную нежить можно условно разделить на оседлую и кочевую. Мавки и гули никогда не отходят далеко от места своего рождения. Вероятно, именно поэтому у них довольно прилично работает механизм ограничения численности популяции.

В одном гнезде никогда не бывает больше десятка гулей. Если поблизости друг от друга появляются две разные стаи, они непременно сцепятся друг с другом. Одна большая клыкастая куча против другой. Это не настолько редкое явление, как можно было бы подумать. Наверное, почти каждый москвич однажды слышал, как они дерутся в темноте — там, куда через бетон заборов не может пробраться свет фонарей. «Это собаки, — говорит он себе. — Совсем оборзели. Почему власти не разберутся с этим?»

Вот только после такой ночной драки на вытоптанном снегу не остается никаких следов: ни шерсти, ни крови, ни собачьих трупов. И это вовсе не потому, что противостояние двух стай ограничивается рычанием и визгом.

Гули съедают проигравших.

Правильно, зачем добру-то пропадать.

Мавки появляются, когда умирает человек, уверенный, что его обделили любовью, и строивший свою жизнь вокруг этой уверенности. Мавка вырастает из жгучего чувства несправедливости, из привычной обиды на тех, кто украл ее лучшие годы, а то и всю жизнь, положенную на то, чтобы поднять, воспитать и вывести в люди.

И ничего не дал взамен.

Из всей выморочной нежити мавки наименее опасны — хотя бы потому, что до последнего стараются казаться людьми. Я имею в виду, мавка не кинется из-за угла, чтобы перегрызть вам горло, если вы в одиночку возвращаетесь домой с вечеринки.

Порой мне приходит в голову, что они сами верят в то, что с ними все в порядке. Во всяком случае, пока за спиной очередной жертвы не захлопывается входная дверь квартиры, в которой ждут ужина голодные сестры.

Их охотничья территория невелика. Выйти за границу двухкилометровой зоны вокруг гнезда им не позволяет страх. Они с трудом переносят присутствие друг друга — каждая из них хочет ощущать себя самым несчастным, самым обделенным существом на земле, каждая требует жалости, поддержки и особых условий. Трое, иногда четверо мавок — это предел. Хозяин квартиры, где они решают поселиться, быстро теряет связь с реальностью, превращаясь в беспомощного склеротика. Часто мавки даже заботятся о нем, не желая, чтобы он умер.

Не из любви и даже не из чувства долга.

Просто им довольно трудно отыскать новую нору поблизости от старой, не привлекая к себе внимания.

Если рядом появляется новая стая, она всегда присоединяется к старой. У мавок не бывает открытых конфликтов. Но в течение недели после слияния самые слабые особи обеих групп исчезают в желудках своих сестер. Эдакие пауки в банке размером два на два километра.

Существует только один тип выморочной нежити, не привязанный к месту своего первого появления и способный образовывать действительно большие стаи.

Это четха.

Таджики, что стоят за прилавками московских овощных ларьков, зовут их «мурда», что означает «мертвец». Четха имеет такое же отношение к смерти, что и любая другая стайная выморочь. Но они всегда носят лицо того человека, который их создал перед тем, как умереть. Четха способны чуять себе подобных и могут образовывать очень крупные стаи, отыскав хорошую кормовую базу. В поисках подходящего для дневки места четха легко проходят десятки километров.

Москва не верит слезам — и четха прямое тому доказательство. Их гнезда впервые обнаружили на корейском рынке неподалеку от станции метро «Черкизовская». Месяцем раньше на Сокольниках рухнула стена строящегося дома, похоронив под обломками полтора десятка строителей.

Только не трудитесь поднимать новостные архивы. Три или четыре информационных агентства не пожалели семисот знаков, чтобы рассказать о проблеме с недоделанной новостройкой, но о трупах не было сказано ни слова. Эти люди приехали в Москву с надеждой на лучшую жизнь — просто потому, что у них дома уже никакой жизни не было. Они пахали как проклятые в таких условиях, в которых нормальный москвич способен разве что сдохнуть. Вокруг них было полно тех, у кого было достаточно еды и одежды, чистой воды и тепла в доме просто по праву рождения в сытой столице. Не думаю, что это казалось им справедливым. И я был бы последним человеком, который упрекнул бы их в зависти, если бы у нее не было последствий.

Никто не был наказан за их гибель, поскольку это были нелегалы — люди, о существовании которых вполне допустимо забыть.

Когда они умерли, уже никто не мог спасти от голода их семьи, оставшиеся дома. Это произошло потому, что какой-то чиновник или, может быть, бизнесмен решил в этот раз украсть из бюджета строительства больше денег, чем обычно. И что-то должно было остаться, чтобы заставить заплатить за это — если не конкретного чиновника, то хоть кого-нибудь.

В одиночку любой четха слабее и гуля, и мавки.

Вот только они никогда не бывают в одиночку. На Черкизоне их было всего пятнадцать. Прежде чем корейцы подняли тревогу и все-таки нашли гнездо, около пятидесяти человек пропали без вести. Не думаю, что они с самого начала знали, с чем столкнулись. Скорее, им повезло. В поисковой группе, обнаружившей гнездо, оказался молодой паксуму, шаман, приехавший в Москву поступать в Сеченовку. Он и назвал новую для столицы нежить «четха». В очень примерном переводе на русский это означает «подснежник».

Я не имею в виду цветы.

Четха выглядят очень плохо. Гораздо хуже, чем любой настоящий мертвец, вроде тех, что сидят возле выхода с «Белорусской»-радиальной. Но это вовсе не говорит о том, что они не опасны и в любой момент могут развалиться на куски. Просто им ни к чему притворяться живыми людьми.

— Мертвые гости, — сказал я. — Паршиво.

— Мы справимся. — Лиза улыбнулась. — Пятьдесят — это все-таки не сотня.

— Ну спасибо и на этом, — хмыкнул я. — Итак, Вадим Викторович, что же у вас такого случилось неделю назад?

Босс все-таки соизволил проглотить то, что его поймали на вранье, и внятно ответить на мой вопрос. Удивительно, но после того, как я выковырял из него правду, он заметно успокоился. Во всяком случае, перестал изображать из себя мачо. Молодец, я считаю. Все равно это у него неважно получалось.

— Нам пришлось выгнать кое-кого, — сказал он. — Одна птичка напела, что ожидается визит проверяющих по вопросам нелегальных иммигрантов. Мы не могли допустить, чтобы у нас нашли бригаду грузчиков без документов. Поймите меня правильно, мы готовы давать людям работу, но не в ущерб же себе!

— Вы считаете, что все сразу станет хорошо, если вы перед нами оправдаетесь? — спросил я. — Вы совершили поступок. У поступка есть последствия. Вот, собственно, и все. И я вам не исповедник, чтобы грехи отпускать. У меня другая работа.

— Не смейте меня осуждать! — взвизгнул Босс.

Лиза успокаивающим жестом положила руку ему на плечо; он ее сбросил.

— Я вам что-то сказал насчет того, что не следовало так поступать? — спокойно спросил я.

— Это вообще не ваше дело! — отозвался он. — Не знаю, зачем я все это вам рассказываю.

— Все грамотные решения базируются на достаточности исходных данных, — ответил я. — Вы хотите сказать, что уволили кого-то и ваши добровольные мусорщики взбесились? Довольно странно.

— Бригаде некуда было идти, — сказал он. — Они попросили позволения переночевать в бараках, но мне пришлось отказать им. Поймите, мы не знали, когда придет проверка! Я распорядился не пускать их на территорию, но двое как-то пробрались. И ночью эти твари сожрали их.

— И охранника, — мрачно добавил я, мимолетно понадеявшись, что он постарается меня разубедить.

— И охранника, — кивнул он.

У него лицо теперь было серое, как бетон. Черт, мне даже стало жаль этого парня. Конечно, он не был похож на Капитана Америку, и вообще, наверное, никто не назвал бы его действительно хорошим человеком. Но ему было стыдно. На его совести сейчас лежала здоровенная каменюка — гибель троих людей, которую он мог бы предотвратить, если бы нарушил распоряжение начальника.

И значит, она у него была.

Я имею в виду совесть.

В общем-то довольно редкое и почти бесполезное качество для столичного бизнесмена, много лет позволяющего себе по чуть-чуть нарушать правила.

— Кир, мы тут такое нашли! — Из-за угла выскочил Макс. Ухмылка на его лице была широкая, сияющая. Натурально клоунская, даже жутковато становилось. — Не поверишь, они бетон прогрызли и устроили подкоп. Там сзади во какая нора!

Я бы присвистнул, если бы не было так холодно.

— Что вы собираетесь делать? — нервно спросил Босс. — У вас есть план?

Макс ухмыльнулся, но хотя бы не заржал. Вежливый.

— Разумеется, у нас есть план, Вадим Викторович, — сказала Лиза. — И по этому плану вы должны держаться за спиной у Марьяны, пока мы тут все не закончим.

Подчищать посмертные выплески чужих эмоций — довольно грязная работа. В ней нет ничего героического, если тактика отработана, все находятся на своих местах и знают, что надо делать. Не опаснее, чем вручную обтачивать детали на станке. Если ты дурак и сунешь внутрь пальцы, он отхватит их. Но в целом — ничего такого, о чем принято снимать фильмы.

Никаких сверкающих доспехов и чтобы с мечом наперевес против сил зла.

Босс провернул ключ в замке. Руки у него подрагивали, но мы все, не сговариваясь, решили не обращать на это внимания. Я, Макс и Марька встали над дырой, из которой несло падалью, а Лиза, приоткрыв дверь, забросила внутрь самопальную шашку с вонючим дымом. У четха отличное обоняние, гораздо тоньше собачьего. В этом заключается их сила и слабость. Они способны выследить свою жертву по запаху в полной темноте, с расстояния в полкилометра определить степень ее опьянения и физическую кондицию. Но если нашпиговать картонную трубку аммиачной селитрой и уротропином, заранее прогреть, а потом поджечь, кинув ее в помещение, где четха устроили лежку, начнется паника.

Собственно, сгодится почти любая дрянь, которая при горении сильно воняет, но на моей памяти самый лучший результат давало использование именно этой смеси. Четха, как и всякая нежить, тоже пахнет отнюдь не фиалками, но незнакомая вонь в такой концентрации оказывает на них сногсшибательное действие. Этот способ плох только одним — пользоваться помещением потом некоторое время нельзя.

Воняет.

Бабахнуло несильно, но эффект получился впечатляющий. Внутри завыли, захрипели, что-то упало. Вспугнутые твари рванулись к своему запасному выходу. Они выскакивали из подкопа, как выскакивают люди из горящего дома. Но вместо пожарной бригады и медиков их встречали Макс и Марька. Хлоп-хлоп-хлоп — и спасать уже некого. Это неважно звучит — так, как будто мы были плохие парни, потому что хорошие никогда не шутят над чужой смертью. Вот только смерть может случиться только с тем, у кого до этого была жизнь.

И пока ты точно знаешь, на какой ты стороне, и в руках у тебя ствол, за спиной — живые люди, а перед тобой — твари, этими самыми живыми людьми питающиеся, важно не забывать одну вещь. Внутри монстра нет никого, кроме монстра. Это раньше там была уличная крыса или бродячая собака, но еще до того, как четха начал наращивать плоть, они отправились в свой звериный рай.

Во всяком случае, я очень надеюсь, что он у них есть.

Было бы совсем паршиво, если бы они не получали ничего взамен, потеряв свою жизнь из-за чужого желания отомстить. Но у меня нет никаких доказательств в пользу этого.

Бывает зло, которое можно уничтожить только вместе с носителем, но стайная выморочь — не тот случай. Проблема в том, что, даже если ты проведешь сложнейший ритуал и выдворишь нежить из захваченного ею тела, ты не получишь результата, который тебя устроит. Ты получишь труп.

Я знаю. Пробовал.

Выстрелы хлопали негромко и ритмично, как в тире. Один хлопок — один упавший противник. Пуля Блондо — та самая, в форме катушки от ниток, незаменимая при охоте на крупного зверя, — отличная вещь, когда речь идет о стрельбе на короткой дистанции. У четха нет особенно уязвимых мест, но при нашей тактике они не очень нужны. Снег у стены покрылся дымящейся коричневой жижей. В некоторых фильмах убитые монстры сгорают в ослепительном пламени или растворяются в воздухе.

Но в жизни никогда не бывает так же красиво, как в кино.

Вонь стояла такая, что глаза резало. Лишняя плоть отгнивала от мертвых четха кусками. Когда сила, создавшая их, рассеивается, они разлагаются на глазах, пока от них не останется только то тело, из которого «подснежник» когда-то слепил себя.

Разумеется, мертвое.

Последний четха сначала выпихнул наружу полуразложившуюся свиную тушу без левой задней ноги и только потом вылез сам. Его пристрелила Марька, опередив Макса на долю секунды. Это ужасно звучит, но мне нравится смотреть, как они работают. Что бы ни вылезало из дыры, они всегда успевают это пристрелить прежде, чем оно подберется достаточно близко.

Это успокаивает.

Мы оставили их валяться прямо там — полтора десятка крысиных тушек, двух голубей и одну белую кошку, тощую и драную. Лиза смотрела на них, закусив губу и подрагивая плечами — так, словно думала заплакать, но никак не решалась.

— Что-то не так? — спросил я.

— Не понимаю, почему их было так мало? — пробормотала она.

— Не жадничай, — усмехнулся Макс.

— Это не смешно. — Лиза упрямо покачала головой. — Я была уверена, что их здесь гораздо больше. Но сейчас я ничего не чувствую, как будто мы уже все зачистили. Где все остальные?

Босс сжимал в руках фонарь, как спасательный круг, и пальцы у него были совершенно белые. Дурость, конечно, в такую погоду выходить на улицу без перчаток, но учить его жизни я не собирался. Люди обычно на это плохо реагируют. К тому же у него было такое лицо, словно его тошнило, а он ни за какие коврижки не собирался этого показывать.

Солнца еще не было, зато ветер потихоньку разгуливался. В декабре здесь светает поздно, не раньше половины девятого. Справа от нас, довольно далеко, кусок снежного пласта сорвался с крыши и глухо ухнул в сугроб. Иногда нельзя узнать заранее, упал он сам или кто-то неосторожно скинул его. Кто-то, кто крался вдоль карниза.

— Они должны быть где-то неподалеку, — сказала Марька. — Я чувствую, что здесь есть что-то такое, что хотело бы меня убить… Но это все равно что пытаться разглядеть в сумерках серую кошку, когда она не хочет быть замеченной.

— Значит, придется подпалить этой кошке хвост, — пожал плечами Макс. — Что вы на меня так смотрите? Это образно говоря.

— Вы все сумасшедшие, — мрачно сказал Босс.

— Децл, — согласился Макс. — Вы фонарь лучше мне отдайте. Сломаете, жалко будет.

Босс протянул ему свое единственное оружие покорно, не требуя объяснений. Переступил с ноги на ногу. И спрятал руки в карманы. Все-таки замерз, бедолага.

Я прислонился спиной к стене бетонного барака и крепко зажмурился.

Не знаю, почему, но мне здесь было трудно сосредоточиться. Как будто едва слышный фоновый звук — или, может быть, запах — все время приковывал к себе мое внимание. По крайней мере, большую его часть. И еще голова начала болеть. Может быть, это просто потому, что я не поел.

Может быть.

— Кир? — окликнула меня Лиза.

— Все хорошо, — отозвался я, не открывая глаз. — Я сейчас.

Трудно объяснить, что чувствуешь, переключаясь на другой тип восприятия. Иногда это бывает легко, как будто ты погружаешься в теплую морскую воду. Но гораздо чаще это похоже на резкий скачок давления. По вискам лупит со всей дури, ноги слабеют, а перед глазами начинают мельтешить черные точки.

Собственно поэтому мне стена и потребовалась. По ней сползать сподручнее, если что.

Я мысленно потянулся вперед и почти сразу их почувствовал. Ощущение близкого присутствия четха ударило в меня, как струя кипятка в дно стакана. Чертовски больно.

Они двигались, подкрадываясь к нам. Так загоняют добычу гиены и гиеновые собаки. Некоторые уверены, что гиены питаются только падалью, но если бы это было так, они вряд ли смогли бы выжить.

— Слева, — негромко сказала Марька. — Мой большой.

Хлопнул двойной выстрел.

— Правильно. — Макс хмыкнул. — Чем больше цель, тем труднее промазать.

— Некоторым еще и не такие подвиги удаются, — парировала Марька.

Я не смотрел на нее.

У меня вообще глаза были закрыты.

И тем не менее я точно знал, что она улыбается.

Менеджер сказал, что мы все сумасшедшие. Умный парень.

Нормальные люди ценят своих партнеров за то, что те красивы, хороши в постели или умеют их развеселить. Для некоторых из них важно, что партнер — чудесный отец, хорошая хозяйка или прекрасно умеет делать деньги. В этом нет ничего плохого или меркантильного, все в порядке вещей.

Только знаете, когда внезапно умирает человек, которого ты любишь больше всего на свете, и ты ничего не можешь с этим поделать, это меняет твои приоритеты. Марька ценила Макса за то, что он большой и страшный и к тому же жуткий параноик. Надо очень постараться, чтобы убить его.

Странный подход к браку, кто бы спорил.

Но я ее понимал.

— Не спи. — Макс похлопал меня по плечу. — Если ты еще не в курсе, у нас гости.

Я открыл глаза и потряс головой, чтобы избавиться от остатков видения. Путать картинку, существующую внутри твоей головы, с тем, что происходит в реальности прямо сейчас, чревато неприятностями. Возможность ощущать больше дает определенные преимущества. Но не в том случае, если монстр, которого ты, пытаясь предвидеть будущее, пропустил, откусит тебе башку прямо сейчас.

По моим прикидкам, их тут оставалось еще около трех десятков. Чуть меньше, чем до фига, если учитывать, что нас было всего пятеро. И к тому же один из нас не был вооружен.

Ни одной свежей твари, сказала Лиза, все пришлые.

Хотел бы я знать, что заставило их собраться именно здесь. Глухая промзона вполне может стать отличной кормушкой для стаи из десяти-двенадцати особей. Но не полусотни же!

— Что происходит? — нервно спросил Босс.

— Ничего, с чем бы мы не смогли справиться. — Лиза безмятежно улыбнулась ему.

— Но тут еще много… — он откашлялся, — работы?

— До обеда закончим, — пообещала она.

Оптимистично.

От ее слов у меня желудок скрутило. Обычно я старался сожрать что-нибудь перед вылазкой, потому что никогда не можешь быть уверен, что у тебя найдется время на ланч. Но в этот раз не успел. Похоже, что это к лучшему.

— Справа, — сказал Макс.

Краем глаза я заметил тень, скользнувшую вдоль стены. Черт, слишком быстро. Я даже не успел это разглядеть.

— Вижу, — сквозь зубы процедил я и тут же поправился: — Только что видел.

В это время суток они должны были быть вялыми. Обожравшимися, тупыми и сонными. Это еще одна причина, по которой мы приехали сюда рано утром. Если бы я верил в существование мирового заговора, я бы сказал, что они нас ждали. Что кто-то растревожил их в неурочное время, чтобы встретить нас.

Это было плохое объяснение, но другого не завезли.

— Дуем за ним? — спросила Марька.

Можно подумать, у нас были варианты. Бывает работа, которую все равно придется сделать, даже если ты не слишком хорошо представляешь как.

И мы пошли вперед.

Лиза замедлила шаг, чтобы поравняться со мной.

— У меня странное ощущение, Кир, — шепнула она. — Мне почему-то кажется, что они не очень хорошо понимают, что с нами делать. Не боятся — это совсем другое чувство. Это как если бы человек перестал осознавать, на каком он свете и зачем он здесь находится. Их тут так много, что они вполне могли бы попробовать справиться с нами. Но медлят. Тебе это не кажется подозрительным?

— Мне тут все кажется подозрительным, — сказал я.

У меня в ботинок набился снег, и теперь носок был мокрый, хоть снимай его и выжимай. Не хватало еще простыть.

Еще одна тень мелькнула впереди. Макс выстрелил и попал. Тварь жалобно завизжала, и это словно прорвало плотину вязкой утренней тишины. Из проходов между крашеными синими вагончиками для наемного персонала, из-за углов одноэтажных бетонных зданий, с крыш посыпались ее сородичи. Они двигались быстрее любого человека, как если бы сейчас стояла ночь и они все еще были очень голодны.

Зачистка часто проходит легко, но не каждый раз. Бывает, что мне тоже приходится пострелять, и тогда я жалею о том, что так редко хожу в тир.

В магазине моего пистолета было восемь патронов, плюс еще один в стволе. Если все будет хорошо, второй магазин мне не понадобится. Проблема в том, что никто не мог гарантировать мне, что все будет хорошо.

Этого вообще никто и никогда не может гарантировать.

Я успел выстрелить всего-то пару раз, когда за спиной у меня глухо ухнуло, словно с крыши упал снег. Я резко развернулся.

Этого следовало ожидать.

Тварь, обошедшая нас и спрыгнувшая в проезд между складами, была похожа на пожилую женщину, пролежавшую в морге слишком долго, но так и не дождавшуюся, чтобы кто-нибудь приехал и забрал ее. Тяжелые, заляпанные кровью курчавые волосы цвета соли с перцем липли к щекам. Нижняя челюсть безостановочно двигалась.

На четха была мешковатая синяя блузка, летняя, почти полностью открывающая руки и область декольте, и дешевые матерчатые штаны на завязках. По коже расползлись пятна синюшно-фиолетового цвета. Дряблая, покрытая мелкими гнойничками кожа обвисла, лицо оплыло.

Не совсем то зрелище, которое вам захотелось бы увидеть еще раз.

У меня холодок пробежал между лопатками, хотя четха смотрел вовсе не на меня. На Босса. В его взгляде плескалось столько вожделения, что достаточно было, казалось, щелкнуть пальцами, чтобы воздух вспыхнул.

Я толкнул менеджера так, чтобы он оказался за моей спиной.

— А… — начал он.

— Молчите! — оборвала его Лиза.

У любой стайной нежити есть кто-то, кого они хотели бы убить больше всего на свете. Инстинкт охоты заставляет собаку догонять все, что движется от нее или мимо нее, даже если она не голодна. Это не всегда возможно исправить даже дрессировкой. У нежити — свои инстинкты. У каждого капитана Ахава есть свой Моби Дик, у каждого Волка — своя Красная Шапочка, а у каждой выморочной твари — тот, кого она попытается убить, даже если сыта.

Тот, кого она винит в своем появлении.

Им никогда не бывает тот человек, который их создал. На эту роль выбираются люди, напоминающие мерзавцев, которые испортили ему жизнь. И заставили испытывать ненависть, зависть или обиду. Они не постарались его полюбить. Они позволяли себе испытывать счастье тогда, когда он был несчастлив. Они получали то, чего не досталось ему самому.

Для выморочной нежити это становится чем-то вроде инстинкта. В тот момент, когда четха видит того, кто может быть виноват — согласно любому из признаков обидчика, начиная с его пола и заканчивая качеством кожи ботинок, — то и голод внутри, и мир снаружи теряют для него свое значение.

Ему надо убить мерзавца — все остальное неважно.

Не знаю, что именно запустило в голове четха эту программу. Может быть, кожаная куртка Вадима Викторовича. Я тоже был бы не против такую иметь, только без дурацкой надписи. Довольно часто хроническая зависть вырастает из полной ерунды: новой шмотки, которую один не может себе позволить, дорогой тачки или крутого мобильника.

— Почему она так на меня смотрит? — шепотом спросил Босс.

Я чувствовал, как страх волнами распространяется от него. На ощупь это было как густой холодный туман.

И, что гораздо хуже, четха тоже это чувствовал. Не мог не чувствовать.

— Она хочет убить вас, — объяснила Лиза. — Не беспокойтесь, все хорошо.

Не думаю, что многие с ней согласились бы, но тварь хотя бы не нападала. Просто стояла напротив, покачиваясь, словно никак не могла выбрать наиболее мучительную смерть для своего обидчика.

Она очень старалась поймать его взгляд. Не то чтобы это было действительно нужно для того, чтобы убить его. Просто даже низшая, выморочная нежить никогда не упустит возможность полакомиться страхом своей жертвы. Четха не способны обратить человека в себе подобного, как вампиры, но это еще не делает их чем-то хорошим.

Я пропустил момент, когда четха встретился глазами с нашим подопечным. Босс тоненько, как девчонка, взвизгнул и отступил на шаг назад. Тварь шумно вздохнула и принялась неторопливо красться к нему. Так кошка, уверенная, что на нее никто не смотрит, крадется к оставленной на столе вырезке.

— Замрите, — сказал я.

— Вы хотите сделать меня приманкой? — У него в голосе слышалась истерика, но он все-таки меня послушался. Застыл, впившись пальцами в рукава своей куртки.

— Нет, — отозвался я. — Если вы побежите, он тоже побежит. А четха двигаются гораздо быстрее человека.

— Что вы стоите? Убейте это! Сейчас же! — Под конец он сорвался на крик и руки его мелко задрожали. — Убейте это, ради всего святого!

Я выстрелил.

Трудно промахнуться на таком расстоянии, но я сумел. Гений, ничего не скажешь.

Четха издал низкий горловой звук. Негромко, даже не так, как рычит собака, но пробирало до костей. Мне самому на секунду жутко захотелось рвануть отсюда и спрятаться куда-нибудь, где эта тварь меня не достанет.

В глазах Босса мелькнул ужас, и на мгновение лицо его исказилось. Можно подумать, он никогда не видел мертвецов. Ну да, этот собирался его прикончить и к тому же был в таком состоянии, в котором пора бы уже подыскивать закрытый гроб.

Я говорил, четха очень плохо выглядят.

Когда Вадим Викторович развернулся и побежал, я был к этому готов. Он сюда не драться с монстрами приехал, а всего лишь проследить, чтобы все было качественно. Не думаю, что ему приплачивали за смелость.

Четха рванул за ним. Так лягушка выбрасывает язык, чтобы схватить комара. Молча. Вытянув перед собой руки с отросшими черными ногтями. У меня на спине, под правой лопаткой, был шрам от такого ногтя. Эти рваные раны очень долго не заживают.

Он мог бы убить меня одним движением, если бы не был так увлечен погоней. Я выстрелил снова и на этот раз попал. В затылочной кости у четха появилась небольшая аккуратная дырка. Пока он падал — на живот, как падают все, кому стреляли в спину, — было видно, что лицо ему разворотило конкретно. У этих пуль выходное отверстие получается всегда намного внушительнее входного.

Лиза быстро огляделась и метнулась наперерез нашему подопечному. Ухватила за рукав, дернула, повалила на снег. Не хватало еще, чтобы он, удирая от одной твари, наскочил на трех других.

— Вадим Викторович! — Она довольно сильно потрясла его за плечи, надеясь привести в чувство. — Ну что же вы Кирилла не слушаетесь? Я же говорила, что все в порядке.

Не думаю, что он вообще ее слышал. Глаза у Босса сейчас были бессмысленные, как у куклы Барби.

Мертвая тварь почти мгновенно растеклась по снегу грязной, вонючей лужей. Очень много коричневой бурды с плавающими и быстро разлагающимися в ней кусками. И крошечное мохнатое тельце в центре этой лужи. «Мышь, — сказал я себе так строго, как только смог. — В первоисточнике это была мышь».

На этом строится большая часть психологических защит. Если ты не можешь принять что-то, ты просто говоришь себе, что на самом деле этого не существует.

Конечно же в современном обществе нет ни рабства, ни каннибализма, ни продажи людей на органы. Нет, потому что не может быть.

Я стоял и пялился на маленького мертвого хомячка, пока выстрелы не стихли и Марька не тронула меня за плечо.

Он был рыженький с тонкими розовыми ушками-лепестками. Таких обычно покупают детям, когда не могут позволить себе кошку или собаку.

— Тут где-то крутятся еще твари, — сказала Марька. — Не спи.

— Заснешь тут с вами, как же, — буркнул я. — Как моя соседка выражается, натуральный притон. С бабами и пальбой.

— Пианины нету, — тут же встрял Макс. — Без пианины притонов не бывает.

На этот раз Босс смолчал. Он сидел на снегу, и его приличные брюки были измазаны в коричневой дряни. Отстирывать он это потом замается. Лизина рука лежала у него на плече, но это ему как-то не очень помогало. У него на лице было написано: «Дорогой дедушка, забери меня отсюда, пока не поздно».

Но уехать, не закончив работу, мы все равно не могли. Какого черта он вообще поперся с нами? Соскучился по острым ощущениям? Я мог бы порекомендовать ему пару подмосковных склонов, где можно было позаниматься горнолыжным спортом или сноубордингом.

Адреналина море. Солнце. Снег чистый, а не как после нас остается. Вокруг люди живые, разговаривают, смеются. Красота.

И в самом худшем случае он бы просто сломал там ногу.

Хомяк меня натурально добил.

Есть одна штука, которую вам следует знать о стайной нежити.

Никогда и ни при каких обстоятельствах ваше любимое домашнее животное не сможет превратиться в нежить. Любое семечко, прежде чем выкинуть росток и пустить корни, должно упасть на подходящую землю. Никакая сколько угодно сильная посмертная эмоция не превратит в чудовище вашего котика, который обожает спать на вашей подушке. Но только при одном условии — вы любите его, а он любит вас.

Крыса, собака, волнистый попугайчик, игуана — совершенно не важно, насколько хорошо вы воспитали вашего питомца и какой у него объем мозга.

Это звучит пафосно, но любовь действительно защищает.

Я не очень хороший человек. Можно даже сказать, бревно бесчувственное, особенно когда не высплюсь. Я знаю про несчастных собак, которых отвозят подальше от дома, и про выброшенных кошек, которые — ну вы себе представляете? — ссут где попало и со стола воруют. Чертовски плохо, когда животному достается такая жизнь. Но я не представляю, кем нужно быть, чтобы вот так просто взять и выкинуть на улицу хомячка. Даже если глупый комок меха успел тебе надоесть.

Собака или кошка могут выжить на улице. Найти теплый подвал. Прибиться к магазину или кафешке. Хреновый способ выживания, но лучше уж так, чем сдохнуть сразу. Может, еще и подберет кто жалостливый. А хомячку рассчитывать не на что.

От слова «вообще».

В конце прохода валялось шесть или семь дохлых четха, уже успевших потерять свой жуткий облик. У меня бывали времена, когда я сказал бы, что это много. И это были хорошие времена.

Лиза шмыгала носом, вцепившись в рукоять своего специального длинного ножика для рубки нежити.

— Кто-то здесь… — внезапно сказала она, уставившись в пустоту перед собой. — Кто-то крадется здесь, кто-то нюхает воздух и трогает холодными пальцами металл… Рифленый жгучий металл.

— Что происходит? — Босс занервничал.

— Это транс, — бросила Марька. Дернула презрительно уголком рта, отвернулась. — Постарайтесь поменьше психовать. Это мешает работать.

Менеджер тут же расправил плечи.

— Я не психую, — сказал он. — Как вы вообще могли подумать, что я испугался?

Ну да. А руки трясутся, наверное, у Пушкина. И фирменные брюки в вязкой жиже изгваздал, видимо, тоже он. Вот только парень до сих пор храбрился, а это дорогого стоило. Некоторые уверены, что мужику бояться стыдно. Это не так. Испугаться может любой. Это нормальное встроенное свойство человеческого организма, порой приносящее ощутимую пользу.

Стыдно позволить страху взять над тобой верх.

Немногие находят силы на то, чтобы держать лицо, когда больше всего на свете хочется заорать и удрать подальше.

— Ладно, я ошиблась, — медленно проговорила Марька. — Извините. Дать вам нож? У меня есть запасной.

— Давайте, — решительно сказал Босс. — Но я не очень… с ножами. Будет лучше, если меня кто-нибудь прикроет, если тут еще много… таких.

Марька кивнула, молча отстегнула от пояса трицатипятисантиметровый туристический Spyderco Forager и протянула ему. Он вцепился в него так, словно это был его обратный билет в нормальную жизнь.

Жаль, что отсюда не бывает обратных билетов.

Он взмахнул им, пробуя, — и в этот момент меня накрыло снова.

Бетонные стены, и снег, и сваленные в проходах непонятные тюки — все сочилось шелестящими голосами. Как вода, они текли по моей коже, щекотали и норовили заползти поглубже. Как будто там, в темноте и пульсировании моей крови, собирались свить гнездо. Их было так много, что они занимали весь мир, который я мог ощущать.

Что-то теплое потекло по моим губам.

Я вытер их раскрытой ладонью.

Разумеется, это была кровь — чего-то иного сложно было ожидать.

— Совсем рядом, — сказал я. — За контейнерами справа. Штук пятнадцать еще. Может, больше.

Голос прозвучал глухо.

— А ты сегодня в ударе, — удивленно заметила Марька.

— Что сказать? — Я криво улыбнулся. — У меня тоже бывают хорошие дни.

Мы оба знали, что я вру. Ну никак нельзя было назвать этот день хорошим — в любом из возможных смыслов. Но когда работы навалом и, как назло, под рукой нет ни одного самого завалящего Бэтмена в помощь, лучше соврать, что все хорошо.

Это отличное заклинание для тех, у кого все равно нет выбора.

Аймокей.

Спасибо, но мне не нужна помощь, потому что все равно никто не сможет мне помочь. Даже если захочет. Поэтому у меня все хорошо. Лучше, чем когда-либо. И лучше, чем у кого-либо еще.

Я чувствовал, как меня захлестывает безнадегой и завистью. Так бывает, когда устаешь плыть и вода начинает затекать тебе в ноздри. «Еще пара гребков, — думаешь ты. — Еще пара, и, может быть, тогда на горизонте покажется земля». Ты знаешь, что она где-то там, впереди — твердая земля, на которую можно будет выползти.

Но этого знания уже слишком мало, чтобы спасти тебя.

— Держись. — Лиза подошла сзади и обняла меня, как обнимают подругу, которую бросил муж.

У меня по щекам текли слезы.

Я знаю, что парень не должен плакать, как бы хреново ему ни было. Но не всегда возможно делать вид, что ты совсем не такой, какой есть. Это была чужая зависть и безнадега, но, черт возьми, как же удобно она легла на мои собственные старые комплексы!

У всякого упавшего на землю яблока есть битый бочок, тот самый, с которого он начинает гнить. У большинства живых людей он тоже есть — это место, где зреет его смерть.

Если потыкать в него, интересный эффект получается.

Собственно, именно этим сейчас четха и занимались. Когда ты открываешь дверь подвала и вглядываешься в темноту, высматривая чудовище, которое подстерегало тебя здесь в детстве, чудовище тоже вглядывается в тебя.

Оно хочет знать, боишься ли ты его так же, как раньше.

У меня хватило выдержки хотя бы на то, чтобы не шевелиться.

Я чувствовал, как они крадутся, стараясь не тревожить снег. Каждый шаг их был — как падение в колодец спиной вперед, как случайное убийство, как бесполезно продолбанная жизнь, которую никто тебе не вернет.

Это ощущение разрасталось на моей коже.

Стайную нежить трудно обвинять в том, что она жрет людей. Тот, кто живет в аду, имеет право быть жестоким к тем, кто избежал этого. Это сродни болезни, которую нельзя вылечить. И поэтому мы убиваем их.

Смерть — отличное лекарство.

От всего.

— Ждем… Ждем… — повторял Макс, косясь на меня. — Еще чуть-чуть… Поехали!

Мне всегда казалось, что он вообще не умеет испытывать страх. Даже тогда, когда положение у нас — хреновей некуда, у него в запасе оказывается план, согласно которому мы должны попробовать выкарабкаться.

И, что самое смешное, обычно он оказывается прав.

Многие ситуации можно исправить, просто достаточно часто попадая в противников.

Двое упали сразу, еще метрах в пятнадцати, срезанные почти одновременными выстрелами Марьки и Макса. Третьему я попал в бедро. Он упал, запутавшись в ногах. Добив его вторым выстрелом, я удачно снял еще одного, выскочившего из-за груды старых покрышек.

Четвертый смог подобраться ближе.

Четха вряд ли взяли бы золото в беге на длинные дистанции, но что касается прыжков — это абсолютные чемпионы среди выморочных тварей.

Он был большим. Не толстым — именно большим, какими иногда бывают боксеры-тяжеловесы. Трудно поверить, что такое крупное существо может двигаться так легко. Он спрыгнул с крыши плавным, длинным движением, заставляющим подумать о мотыльке или, возможно, о летучей мыши. Следующая моя пуля вошла ему между глаз, и он свалился Лизе под ноги.

Куча вонючего плесневелого белья, расползающегося по швам от сырости.

— Было бы неплохо, если бы ты ронял их подальше, — заметила она и тут же резко развернулась, чтобы вырубить тварь, обошедшую нас сзади.

— Учту на будущее, — хмыкнул я. Прицелился и довольно аккуратно снял следующего.

Он пытался протиснуться между парой контейнеров, стоявших слишком близко друг к другу. Видимо, счел, что обходить — это слишком долго. Легкая мишень.

Еще одного Марька зацепила выстрелом в плечо, и он пробежал несколько шагов, прежде чем почувствовал это.

Некоторые уверены, что нежить не способна испытывать боль. Это не совсем верно. Сделать больно можно кому угодно. Просто некоторые не считают боль вещью, на которую стоит обращать внимание. Если повреждение не мешает двигаться, они вообще не заметят его.

Раздробленное плечо четха не остановило, но замедлило. Так, словно он на бегу пытался понять, как же вышло, что правая рука больше его не слушается.

Лиза воткнула одну из своих как следует наточенных железок ему в горло. Он упал на снег, но все еще скреб ледяную корку своими непомерно длинными когтями, когда Макс развернулся и прострелил ему голову. На всякий случай.

Нет ничего хуже, чем внезапно обнаружить за спиной кого-то, кто больше всего на свете хочет тебя убить.

Босс зажал рот обеими руками, выронив нож. Это звучит плохо, как будто этот парень — трус и офисная крыса, не нюхавшая настоящей опасности. Но на его месте я бы выглядел куда менее крутым. Я доподлинно это знал.

Видите ли, для того чтобы стать опытным охотником на нежить, обязательно нужно однажды убить ее впервые. И, как правило, это выглядит куда более жалко, чем первый секс.

Во всяком случае, его завтрак остался при нем.

Вот только на расползающегося грязной лужей на снегу четха он пялился так, словно это был дьявол. Кто-то, кто пришел за его душой.

— Я уволил его, — бормотал он. — Черт побери, я его уволил! Я уволил его неделю назад!

В человеческой жизни случаются и более неприятные встречи. Но таких немного.