Такая работа

Глава 2

Дюймовочка вышла замуж за короля цветочных эльфов.

У волшебного существа, жившего среди осколков мраморной колонны, были крылышки, с помощью которых он перелетал с цветка на цветок. Сразу после свадьбы к Дюймовочкиной спине присобачили такие же, чтобы она могла вести себя так же, как новоиспеченный муж. Он дал ей новое имя взамен ее собственного, показавшегося ему гадким. Он назвал Дюймовочку Майей, и она согласилась с этим, потому что хорошенький крылатый мальчик очень понравился ей.

И богатый крот, и сын жабы принципиально ничем не отличались от эльфячьего короля, кроме одного: Дюймовочка не любила их. И только поэтому дары их не имели ценности, а образ жизни казался неприемлемым.

Но все счастливые истории любви — это истории компромисса. Тот, кто любит, переломит себя, чтобы стать таким, каким его хочет видеть любимый человек. Это не так трудно, надо только постараться.

Спрятать книжку Рита опять не успела — зачиталась и не заметила появления мужа.

— Отлично! — прошипел Папернов. — Утупилась в свою похабную макулатуру, ничего вокруг не видишь и не слышишь! Сколько раз я тебе говорил, что не хочу видеть подобную низкопробную писанину у тебя в руках?

— Извини, — промямлила Рита. — На платформе ничего другого не было, а ехать полтора часа.

— Тот, кто хочет, ищет возможность, а кто не хочет, — оправдания, — отрезал Папернов и добавил ехидно: — Ты прекрасно знала, сколько тебе сегодня придется ездить. Могла бы утром взять из дома справочник по фестивальному менеджменту, все бы польза была. Ты его уже месяц осиливаешь.

— Извини, — повторила Рита. — Я не подумала.

— Ты никогда не думаешь, а пора бы уже научиться. — Папернов махнул рукой. — Ладно, пойдем. Опаздываем уже неимоверно. И выкинь эту пакость.

Рита послушно положила недочитанный роман на скамейку. На обложке загорелый полуголый варвар сжимал в объятиях блондинку не первой свежести. Дрянь. Напрасная трата времени. Бульварщина, которую стыдно читать. Фокус заключался в том, что она и не читала эту историю, как читают Стейнбека или Достоевского. Она открывала книжку и входила туда, чтобы ненадолго перестать быть собой.

Той тридцатилетней неудачницей, которая все время забывает класть ключи на положенное место, неправильно варит борщ и не способна запомнить элементарную последовательность действий по настройке почты на домашнем компьютере.

Конечно, это глупо — воображать себя на месте прекрасной Анны Марии, когда у тебя есть муж, который не упускает ни единой возможности сделать тебя лучше.

Задумавшись, Рита споткнулась и едва не вылетела на дорогу, прямо под колеса желтой маршрутной газельки. Папернов поймал ее за руку и вдернул назад.

— Смотри под ноги! — рявкнул он. — Спишь ты, что ли, курица слепая?

Люди часто становятся грубыми, когда волнуются за кого-то, кто им дорог.

Московскую зиму я не люблю, но терплю. В это время года тьма на город сваливается очень рано и от этого не спасают никакие фонари. Зимой здесь иногда кажется, что ночь длится круглосуточно, с кратким перерывом на обед. Дневных заказов у меня всегда не слишком много, зато с наступлением темноты я просто нарасхват. Именно поэтому мой «горячий сезон» обычно начинается в октябре и заканчивается в марте.

Я увидел ее сразу же, как только вошел в кафе: маленькую, довольно дорого одетую и совершенно несчастную женщину. Не заплаканную, а именно несчастную, привычно и без истерик. На первый взгляд, ей было не больше тридцати лет, однако уже со второго становилось понятно, что все дело в макияже. Казалось бы, ерунда — неяркая помада, почти прозрачная пудра, капелька того, капелька сего, но это было наложено с таким искусством, что позволяло выглядеть моложе лет на десять.

— Марина? — спросил я.

— Я рада, что вы все-таки смогли приехать, Кирилл Алексеевич. — Она кивнула, приглашая меня сесть.

Перед нею стоял нетронутый салат «Цезарь», от одного вида которого меня чуть не стошнило. Я молча порадовался тому, что Лиза меня уже не видит, и уселся в глубокое неудобное кресло по другую сторону стола. Почему-то владельцы всех гламурных кафе, в которых я бывал, предпочитали обставлять свои заведения дизайнерской мебелью вместо нормальной. Марина вздрогнула, и во взгляде ее промелькнуло что-то странное. Я нервно принюхался.

Так и есть.

Тухлятина.

Чего бы я сейчас только не отдал за возможность постоять хотя бы минут пятнадцать под горячим душем!

— Извините, издержки профессии, — выдавил я. — Только что со срочного вызова, не успел заехать домой.

Теперь еще не хватало, чтобы меня отсюда выставил высокомерный официант! Интересно, кстати, почему Марина так настаивала на том, чтобы встретиться именно тут, а не у меня в офисе?

— Что-то серьезное? — вежливо поинтересовалась Марина.

— Форс-мажор, — коротко сказал я. Очень сладкий черный кофе с долькой лимона — вот что мне было нужно. Голова гудела, и жутко хотелось спать. Марина понимающе покивала и жестом подозвала официанта.

Кофе здесь оказался отвратительный, но хотя бы крепкий. И то хлеб. Я утопил в чашке принесенную дольку лимона, насыпал по меньшей мере две столовые ложки сахара, сделал первый пробный глоток и зажмурился от удовольствия. Да, спасибо, я знаю, что я извращенец, но меня это вполне устраивает. По крайней мере, я перестал бояться, что засну прямо за столом в процессе переговоров с клиенткой. Не знаю, почему так, но мне всегда хочется спать после того, как я всерьез чего-нибудь испугаюсь.

Подождав, пока я допью свой кофе и закажу еще, Марина щелкнула замочком сумочки и выложила на стол небольшую, паршивого качества фотографию, чистую пластиковую расческу и дешевое мельхиоровое колечко с янтарем.

— Я не знала, что может вам понадобиться, поэтому принесла все, что у меня сохранилось, — сказала она. — Не знаю, поможет ли это.

На фотографии улыбающаяся Марина обнимала за талию неприятного худощавого мужика в гавайской рубашке, распахнутой на груди. За спинами парочки можно было разглядеть кусок пляжа, усеянного телами отдыхающих. Я задумчиво побарабанил пальцами по столу. Мужик не понравился мне сразу, причем настолько не понравился, что я с трудом подавил желание немедленно отказаться от этой работы.

Неприязнь была рефлекторной, как разгибание голени при ударе по колену. И на первый взгляд абсолютно беспричинной.

— Его зовут Ник, — сказала Марина. — Никита или Николай, я не знаю. Мы познакомились… на одном курорте несколько лет назад, провели вместе месяц и больше не виделись. Это его расческа из гостиницы, где мы жили, и кольцо, которое он мне купил. Мне нужно найти его. Вы сможете помочь?

Я коснулся лица мужчины мизинцем левой руки и чуть не подавился. Меня вдруг замутило так сильно, что скрыть это оказалось невозможно.

— Вам плохо? — обеспокоенно спросила Марина. — Это что-нибудь значит? Он умер?

Ненавижу, когда кто-то пытается интерпретировать мои реакции, ничего не зная ни обо мне, ни о специфике моей работы. Это могло значить что угодно. Что он умер. Что он занимается дайвингом и прямо сейчас находится глубоко под водой. Что ему делают операцию под общим наркозом. Что он занимается медитацией. Или что я устал и мне надо поспать хотя бы пару часов, чтобы прийти в себя.

— Сегодня — никаких результатов, — как можно спокойнее сказал я. — Я выслушаю вас, может быть, задам пару вопросов. Если я пойму, как вам помочь, я возьму предоплату и поеду домой. Все.

— Ясно. — Она нервно улыбнулась, положила руки на стол и переплела пальцы. — Поймите меня правильно — мне очень нужно найти этого мужчину. Он является биологическим отцом моего ребенка. Я обещала сыну, что он его увидит и… А неделю назад я узнала, что он в детском саду говорит, что его отец — волшебник и что он тайком от меня с ним видится. Максиму скоро шесть, он очень хороший мальчик, но ему нужен отец. Я обещала его найти. Доверие сына для меня значит очень много. Я не переживу, если он будет считать меня обманщицей.

У меня никогда не получалось серьезно относиться к людям, склонным произносить пафосные речи и заламывать руки вместо того, чтобы сделать что-то действительно полезное. Они называют это художественным преувеличением, необходимым, чтобы подчеркнуть глубину своих переживаний. Я — враньем. Может быть, это потому, что мне нет никакого дела до чужих переживаний. Меня самого иногда поражает, каким черствым и бездушным я становлюсь, когда хочу спать.

— Колечко можете забрать, оно не пригодится, — сказал я. — Если я правильно понимаю, он просто заплатил за него.

— Это символ нашей любви, — растерянно улыбнулась Марина. — Вы не верите в любовь?

Почему-то этот вопрос не показался мне самым уместным в мире. Нет, я не думал, что она задала его с каким-то особенным подтекстом. Некоторые женщины используют его, чтобы быстро определить, с кем приходится иметь дело и в зависимости от полученного ответа относят собеседника либо к циникам, либо к неудачникам, либо к романтикам. Проблема была в том, что я вообще не очень понимал, что она имеет в виду. И был почти уверен в том, что она сама тоже не вполне понимает.

Найти партнера для стимуляции выброса в кровь фенилэтиленамина, а потом, когда кайф кончится, расстаться по обоюдному согласию? Я не назвал бы это любовью, хотя в мире существует множество людей, считающих, что это именно она. Просто она не бывает вечной.

Впрочем, даже многолетние совместные ужины и отпуска в Египте, штамп в паспорте, дача по выходным, пара детей и собака — все это не столько любовь, сколько элементы налаженного быта, маркеры удобного обоим сожительства. Не так плохо, если нет ничего другого. Проблема в том, что привычка получать по утрам чистые носки и завтрак, делить пополам траты и вместе смотреть телевизор никогда не оказывается сильнее смерти.

Я знаю это доподлинно.

— Кирилл Алексеевич, неужели вы не верите в любовь? — повторила Марина.

— Это никак не сказывается на моем профессионализме, — сухо отозвался я.

В стекла панорамных окон кафе стучал ветер. Сухой снег, легкий, как ангельская перхоть, сыпал и сыпал с неба, будто кто-то там, наверху, задумал утопить Москву в белом. Недовольно пофыркивали друг на друга машины, стоя в пробке. Неуклюжие с непривычки пешеходы месили ногами снег, толкались, поднимали воротники и ругались, поскальзываясь на льду. «Новогодний сейл!» — было написано в витрине магазина на другой стороне улицы. Я машинально прочитал это как «новогодний осел» и едва удержался от того, чтобы удивленно не заржать.

Марина закурила, нервно стряхнула чешуйку пепла в стеклянную пепельницу, как по волшебству материализовавшуюся перед ней.

— Спрашивайте, — предложила она. — А то я не соображу, с чего начать.

— Не возражаете? — Я вытащил из правого кармана диктофон и положил его между нами. — Естественно, я потом удалю файл.

— Все в порядке, — отмахнулась она. — Не такая уж это секретная информация.

Ник любил чернослив и терпеть не мог инжир. Говорил «буду скучать за тобой», однако по оставленному Мариной номеру телефона не позвонил ни разу. Нет, она не знает, кем он работал. Сказал, что родился в небольшом городке близ Харькова, но почти всю жизнь провел в Питере. У него были ухоженные руки, не как у других мужчин. Он любил, но совершенно не умел петь, увлекался велосипедными прогулками и изучением мертвых языков. У него были странного цвета волосы. Марина утверждала, что ее Ник — пепельный блондин. На самом деле он был просто серый. Как мышь.

Ни одна из этих черт по отдельности не казалась мне неприятной, однако все вместе почему-то раздражали. Я злился все больше и больше, но отказываться от работы не собирался. Не так часто мне попадаются такие простые и не требующие напряжения заказы. К тому же пора было платить за телефон и за электричество. И надо было купить наконец новые зимние ботинки. Блин, а ведь еще новогодние подарки! Ладно, подумаю об этом потом.

— Хорошо, достаточно. — Дослушав ее, я кивнул и выключил диктофон. — Я позвоню вам в четверг ближе к вечеру. Думаю, к этому моменту у меня на руках уже будут первые результаты.

— Так просто? — удивилась Марина. — Не понимаю, за что вы тогда берете такие большие деньги!

— За работу. — Я улыбнулся ей так вежливо, как только смог. — Шоу в цирке показывают.

— И все же? — упорствовала она. — Как я могу быть уверена в том, что вы — действительно хороший специалист и результат действительно будет? Я же понятия не имею, каким образом вы получите свои сведения! Может быть, вы соизволите хотя бы рассказать мне об этом?

Я вполне мог бы соизволить, однако это ничем бы не помогло Марине. Ей не нужны были сведения, которые она никак не смогла бы не только применить, но и просто соотнести с чудесной, безопасной реальностью, в которой привыкла жить. Она хотела, чтобы я дал ей уверенность — из рук в руки, как она сама только что дала мне деньги.

— Я обращалась к хорошим частным детективам, и мне сказали, что найти человека, имея такой набор исходных данных, невозможно, — продолжила она. — Прошло много времени, он мог обманывать меня. Вы же смотрите на фотографию и говорите, что отыщете его к четвергу.

Я не стал поправлять ее, хотя вовсе не обещал к четвергу уже закончить поиски и сдать работу. Наверное, следовало бы.

— Мои контакты вам дала Олеся Бойнич, — сказал я вместо этого. — Вы могли бы спросить у нее, смог ли я ей помочь и можно ли мне доверять.

— Но у меня особая ситуация! — возмутилась Марина. — Да, вы отыскали ее собаку, но в моем случае все намного сложнее! Поймите, я просто хочу быть уверена в том, что ваш профессиональный уровень достаточен, чтобы мне помочь.

Почти все мои клиенты свято убеждены в том, что их ситуация — особая. И все ошибаются. Меня сложно удивить, зато вполне можно разозлить. Я не самый сдержанный человек в мире.

— По крайней мере, вы могли бы показать мне что-нибудь из того, что умеете, — с обидой добавила она. — Олеся сказала, что вы экстрасенс… Не знаю, чашку хоть подвигайте.

Наверное, я мог бы пропустить это мимо ушей. Глупость и бестактность — не такие уж страшные преступления.

Кофе в моей чашке оставалось на донышке. Я отставил ее и принялся аккуратно складывать бумажную салфетку — пополам, еще раз пополам и еще. Это плохая привычка, но, когда мне нужно сосредоточиться и успокоиться, я всегда верчу что-нибудь в руках.

— Этого вы тоже не можете? — не унималась Марина. — Не знаю тогда… карты Таро? Сеанс гадания на кофейной гуще?

Я знаю, что это не оправдание, но у меня был действительно плохой день. Больше всего на свете я хотел попасть домой. Я так вымотался, что в меня уже не лезла еда. Я мерз — не от холода, от усталости. И ругал себя за то, что согласился приехать. В таком состоянии меня не следует подпускать к другим людям. Ради их же блага.

Мне следовало извиниться и слинять.

Будь я немножко умнее, я наверняка нашел бы способ вежливо отделаться от зарвавшейся клиентки, забрать предоплату и поехать домой спать.

Вместо этого я закрыл глаза, чтобы не отвлекаться на посторонние вещи, и почти сразу увидел то, что было пригодно для гадания в значительно большей степени, чем кофейная гуща. Во всяком случае, для моего гадания. Он был совершенно незаметен под волосами — короткий, как выдох, белый шрамик чуть повыше Марининого виска. Его невозможно было обнаружить, расчесывая ей волосы или гладя по голове, и даже чуткие пальцы массажиста вряд ли отыскали бы его.

Маленький.

Такой маленький, что легко было вообразить, что его на самом деле не существует. Крошечная штучка, штрих на коже головы, перечеркнувший пару десятков волосяных луковиц. Фигня какая-то в самом деле — если смотреть со стороны. Но для Марины он все еще оставался свежим ожоговым рубцом, постоянно растущей дырой, которую не получалось заткнуть ни хорошей работой, ни квартирой, ни детьми. Для меня он был больше внешнего долга Великобритании.

Ты ведь знаешь, о чем я говорю, правда?

Давай попробуем вместе решить одну простую задачку. Дано: каждая третья женщина в мире была избита мужчиной, с которым живет, хотя бы раз в жизни, при этом примерно в половине случаев этому предшествовали затяжные семейные конфликты. Согласно статистике, упомянутые затяжные конфликты хотя бы раз имели место примерно в восьмидесяти процентах семей. Рассчитай вероятность того, что именно ты однажды получишь по морде от человека, которого любишь.

Возможно, это произойдет ранней осенью, когда еще не все листья на деревьях пожелтеют, а моросящие дожди уже станут привычным явлением. Тебя будет подташнивать всю дорогу до офиса, потому что ты проспишь и не успеешь позавтракать. Поспешно подкрашивая губы в вагоне метро, ты увидишь, что у тебя красные глаза, потому что ты спала всего три часа. Как только ты сядешь на свободное место, какой-нибудь придурок наступит тебе на ногу и обзовет шалавой, разлегшейся здесь, как будто другого места нет. Ты опоздаешь. Твой начальник поймает тебя у турникета и, сальновато улыбаясь, сообщит, что хотел выписать тебе премию, но теперь понял, что тебе она не так уж и нужна.

«Впрочем, — добавит он, — ты прекрасно знаешь, как именно ты могла бы ее заслужить».

Перед самым обедом тебе скажут, что проект, обещанный тебе, отдали новенькой, протеже начальника отдела маркетинга, а потерянный тобой степплер (за него тебе уже влетело) нашелся у того самого программиста, которого ты уже месяц пытаешься вежливо отшить. Около шести вечера ты узнаешь, что макет, техзадание на который тебе скинули час назад по внутренней почте, нужно доделать к завтрашнему утру.

Как хочешь, так и выкручивайся.

Вопросы?

Ты скрипнешь зубами, разболтаешь в чашке дрянной растворимый кофе и вернешься на рабочее место. Твой начальник выглянет из-за своего тридцатидюймового монитора (господи, зачем ему такой?!) и, как крыса, сверкнет зубами.

Ты приедешь домой около полуночи, несчастная, до предела вымотанная, доведенная до тихой истерики пошлыми шуточками начальника и к тому же голодная. У тебя будет зверски болеть голова, и все, чего тебе еще будет хотеться, — это горячая ванна и таблетка цитрамона. И, может быть, еще сдохнуть. Именно этот день выберет тот, кто есть источник любви, верный друг и твоя единственная защита от всего того кошмара, что происходит снаружи, чтобы устроить тебе твое личное, персональное «однажды».

Однажды ты узнаешь, что носишь слишком короткую юбку, слишком громко смеешься, слишком много болтаешь. Однажды тебя убедят в том, что у тебя неподходящие друзья, что ты обязана сидеть дома и не должна иметь собственных денег, а если ты не согласна с этим, значит, «ты все это время строила планы, как бы от меня избавиться!». Однажды тебе скажут, что ты сама во всем виновата, что ты истеричка, постоянно врешь и провоцируешь своего мужчину. А чтобы ты лучше усвоила все это, тебя накажут.

После того как это произойдет, ты больше никогда не будешь в безопасности.

Ты можешь попытаться уйти. Ты можешь сменить квартиру, имя, номер телефона, адрес офиса и образ жизни, вот только себя саму так просто не поменяешь. Мы не можем сдать себя по гарантии, если в нас что-то неожиданно ломается, чтобы получить взамен совершенно новенькую себя. Белый шрамик, крохотное молчаливое чудовище, поселившееся в тебе в то мгновение, когда ты кожей почувствовала, насколько беспомощна и уязвима, будет жрать тебя изнутри, сколько бы ты ни зарабатывала. Ты можешь иметь сколько угодно Gucci, и Louis Vuitton, и Cartier — это ничего не изменит.

Но поскольку всем на это глубоко наплевать, тебе придется разбираться с этим самостоятельно. Даже после того, как тебя унизили, у тебя все еще есть жизнь и ее надо жить дальше, причем желательно так, чтобы не приходилось постоянно оправдываться перед окружающими. Тогда ты прикрываешь свой шрам волосами и делаешь вид, что его не существует. Он не исчезает от этого, но — слава богу — при необходимости всегда можно соврать.

И ты говоришь: «Он разбил мне сердце, и я не могу еще раз полюбить».

Ты говоришь так, чтобы не признаваться в том, что он разбил тебе лицо и завернул руку за спину так сильно, что сломал ее, а сейчас у тебя ребенок, и ты просто не можешь позволить себе пустить в дом мужчину. Это равнозначно тому, чтобы держать в доме хищника. А ты ведь не дура, по крайней мере, не конченая дура.

Да, это другой мужчина.

Ты не чокнутая, ты прекрасно понимаешь, что он — не тот, от кого остался шрам у тебя под волосами. У него другое имя, другой номер телефона, и он может показать тебе паспорт, где будет написано, что он родился в Архангельске, а не на Сходне.

Но это мужчина. У него есть яйца, и волосатые ноги, и кулаки вдвое больше твоих. Когда он смотрит на тебя, ты поджимаешь живот. Он думает — это потому, что он тебе очень нравится. Иногда ты тоже думаешь так и потому в пятницу отправляешь сына к бабушке, а сама — прогулка, недорогой ресторанчик, бутылка вина на двоих у него дома — остаешься на ночь в его квартире.

Секс тороплив, неловок и не слишком удачен, но твой партнер вежлив и нежен, а это всегда внушает надежду на то, что следующий раз будет лучше. Он говорит, что ты — лучшее, что случалось с ним в жизни. Ты доподлинно знаешь, что он лжет, но улыбаешься и ласково касаешься его подбородка. Он шепчет тебе на ухо, что у тебя потрясающая улыбка и что сейчас в его постели ты похожа на довольную кошку. Тебе приятно, и ты засыпаешь, положив голову ему на плечо, — не столько потому, что тебе этого хочется, сколько потому, что он этого ждет.

Утром он говорит, что не хочет тебя торопить, но ты — именно та женщина, с которой он мог бы построить Серьезные Отношения. В этот самый момент у тебя начинает ныть живот. И тогда ты вспоминаешь, что это за щекотное чувство, зарождающееся в точке чуть ниже пупка, когда ты видишь мужчину, за которого могла бы выйти замуж.

Это страх.

Я открыл глаза и понял, что все то время, пока говорил, держал Марину за руки. Она не сопротивлялась, хотя это наверняка казалось ей неудобным и неловким. Ее пальцы были холодными и влажными. Я смущенно убрал руки и с трудом подавил желание вытереть ладони о штаны. Как будто лягушку погладил, честное слово!

— Ты сказала: «Пожалуйста, отпусти, не надо, я же люблю тебя, правда-правда!» И тогда он ударил тебя головой о край ванны, — торопливо закончил я и поднял голову, чтобы посмотреть на нее.

Она глядела на меня с ужасом, и ее нижняя губа тряслась, как у старухи. Самое противное во всем этом было то, что Марине было не столько страшно, сколько стыдно. Приличные женщины никогда не обсуждают подобных вещей с посторонними мужчинами. Строго говоря, с приличными женщинами такие вещи и не случаются. Марина уже много лет изо всех сил старалась казаться приличной женщиной, а тут появился я — и все испортил. Всем известно — если кто-то избил тебя, он был спровоцирован.

Тем, что ты слабее.

Тем, что не можешь дать сдачи.

Тем, что ведешь себя как жертва, как дурак или как шлюха.

Выйди и поспрашивай людей — каждый второй скажет, что если тебе дали по морде, то это не просто так и ты, наверное, сам в этом виноват. Конечно! Сколько угодно! Это первое, о чем ты думаешь: за что? что я сделал не так? почему это случилось со мной? Но тогда, когда у тебя лицо разбито и рука как-то странно вывернута, вряд ли в первую очередь стоит разбираться с собственной виной.

У меня изо рта на скатерть капнуло красным. Черт, больно-то как!

— Что это? — прошептала Марина.

Я вытер кровь с подбородка ладонью и только потом сообразил, что здесь есть бумажные салфетки. Красные, что отрадно.

— Поспешные браки редко бывают счастливыми. Сломанная рука и сотрясение мозга… Дороговато получилось, — сказал я, помолчал и зачем-то добавил: — Я отделался двумя выбитыми зубами и вывихом.

— Вы гей? — опешила Марина.

— С чего вы взяли? — ответил я. — Вы считали, что на такое способны только мужчины? Нет, увы, это я так удачно женился.

— Извините, я не хотела вас обидеть, — смутилась Марина.

И я принял ее извинения, хотя они ничего не меняли и нафиг не были мне нужны. Так делают все воспитанные люди.

Фотографию я забрал с собой. И все-таки, какого черта бывший ухажер моей клиентки так мне не понравился?

Толстый, очень крупной вязки черный свитер Лизы был мне коротковат, но по крайней мере не жал в подмышках, как жали бы любые другие шмотки на пару размеров меньше, чем надо. Лиза худая и мелкая, как сеттер. Рядом со своим огромным, как ирландский волкодав, мужем она выглядит совсем Дюймовочкой. У нее острые лопатки и длинные пальцы прирожденной пианистки. Ей наверняка пошли бы платья от Диора и ажурные блузки с юбками-тюльпанами под длиннополую шубу, но она обожает мешковатые свитера, темные джинсы, тяжелые гриндерсы и мужские байковые рубашки. На худого, но довольно крупного в кости меня ее свитер, пусть с трудом, но налез. Теперь он слегка пованивал тухлятиной, но я надеялся, что стирка в машинке сможет это исправить.

В мире существует масса разноцветной химической дряни, позволяющей решать такие вопросы. Если бы все мои проблемы разруливались так же легко, я был бы очень счастливым человеком. Или, во всяком случае, куда более здоровым.

— С вас семьсот рублей сорок копеек, — сообщила кассирша, подозрительно глядя на меня. С ее точки зрения, я сейчас, скорее всего, был похож на начинающего бомжа. Я вытащил из внутреннего кармана куртки конверт с деньгами, врученный мне Мариной, и расплатился, получив в нагрузку пару бесплатных пакетов.

В супермаркетах я чувствую себя в безопасности. Яркий свет, круглосуточно дежурящий охранник, внимательно следящий за тем, как бы кто чего не украл, и куча сотрудников, которым нет до тебя никакого дела, — это меня успокаивает.

Дома меня ждал пустой холодильник, перегоревшая лампочка в ванной, гора старых носков, предназначенных на выброс, и пустая жестяная банка из-под кофе. После работы у меня частенько нет ни сил, ни желания тащиться в магазин. И тогда мне кажется, что было бы здорово, если бы кто-нибудь, кроме меня, заботился о пополнении запаса лампочек, сахара и кофе в моей квартире.

Но у меня есть правило. Я никогда и никого не пускаю к себе домой. Знаю, это похоже на проявление паранойи, но я уже дважды нарушал его раньше. И дважды меня пытались убить не самым безболезненным образом.

Я предпочитаю быть живым параноиком, даже если мое поведение со стороны выглядит странно. Стать психически стабильным трупом я всегда успею.

Это был неудачный день. Мне следовало понять это несколько часов назад. Об этом говорило все: и визит Мартынова с угрозами, и неожиданная резвость покойника с «Курской», и настырность моей клиентки с психологической травмой. Иногда такое случается: твоя судьба складывает все яйца в один мешок и со всей дури дубасит тебя этим мешком по голове. Может быть, этой стерве просто нравится наблюдать за тем, как ты стоишь и обтекаешь.

Неудивительно, что на выходе из супермаркета меня ждали.

Парень в грязно-зеленых штанах и клепаной кожаной куртке, подпиравший спиной колонну на входе, был бы похож на молодого Джонни Деппа, если бы помалкивал. Он неотрывно следил за стеклянными дверями и, заметив меня, подобрался, как кот перед прыжком.

— Эй, перец! Куда намылился? — неторопливо обронил он. — Дуй сюда. Разговор есть. По душам.

Его приятель отлепился от стены и, не вынимая рук из карманов, двинулся ко мне. Затянутый в камуфло и массивный, как БелАЗ, с первого взгляда он мог показаться довольно страшным противником, но такие парни обычно довольно неповоротливы.

— Извините, тороплюсь. — Я покачал головой, одновременно прикидывая, куда деть пакеты с продуктами, если ребята решат проявить настойчивость. Перспектива разбить банку кофе или бутылку коньяка о чью-нибудь голову меня совершенно не радовала. Если честно, я вообще предпочел бы избежать конфликта.

— Че дерзкий такой? — удивился клепаный.

— Ребята, поймите меня правильно, — сказал я. — Курить я бросил год назад, денег у меня с собой немного, мобильник старый, копеечный, золотых цепей и колец не ношу. За углом вон того дома находится районное отделение милиции. Может, все-таки по-хорошему расстанемся?

— Говорливый какой! — восхитился клепаный. — Че в бычку попер? Сказано же, поговорить надо. Вот стой и слушай, че тебе умные люди скажут.

Я не выгляжу опасным, и, случается, мне это здорово мешает. Там, где любому качку хватило бы одного недоброго взгляда, мне приходится задействовать тяжелую артиллерию. Многие уверены, что, если ты весишь меньше восьмидесяти кило и твои руки отнюдь не бугрятся мышцами, тебя нельзя считать серьезным противником.

Они ошибаются.

Камуфляжный взял меня за плечо и подтолкнул вперед. Даже через куртку я ощутил, какая горячая у него рука — так, словно он был пьян или болен. Я принюхался. Ни перегаром, ни потом от него не пахло. Странно. Но и сладковатой вампирьей вони не было тоже. И то хлеб.

— Лапу убери, козел, — негромко попросил я.

Может быть, мне следовало быть более вежливым с незнакомыми людьми. Нормальные люди всегда становятся вежливыми, если вдруг оказывается, что с ними хочет поговорить кто-нибудь, за кем по пятам ходит здоровенный амбал в камуфле. Вот только я сегодня серьезно вымотался и к тому же не ел с самого утра. Меня трудно было назвать нормальным человеком.

— Ты его не обижай, чувак, — велел клепаный. — Серому че сказали делать, то он и делает. Че, проблемы?

Я послушно шагнул, выставив перед собой руки раскрытыми ладонями вперед — «ты что, какие проблемы?» — и ударил своего конвоира локтем в низ живота. Серый ахнул, как девчонка, и мешком свалился на асфальт. Чтобы получить такой результат, не нужно быть мастером боевых искусств, достаточно просто немного знать анатомию и умудриться нарваться на неподготовленного и очень самоуверенного противника.

Для гарантии я добавил ему ребром ладони в основание черепа. Я терпеть не могу драться, но еще больше не люблю оставлять за спиной того, у кого есть повод пожелать мне зла. Даже если его не было раньше, когда парень очнется, он непременно появится. У меня бы появился.

— Ах ты, падаль! — прошипел клепаный. — Меня предупреждали, что доброго отношения ты не понимаешь.

Просто замечательно! Значит, это было «доброе отношение»… Как интересно.

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, — попросил я. — Кто предупреждал?

— Я те щас все объясню, — зловеще пообещал парень, смачно сплюнул себе под ноги и двинулся ко мне.

В том, как он двигался, было что-то не так. Клепаный не шел ко мне, как идут люди, он словно перетекал из одного положения в другое, время от времени замирая. Так, словно пытался осознать, как это у него так ловко выходит.

Ох как мне это не понравилось!

Пару раз мне приходилось сталкиваться с теми, кто так двигается. Есть несколько причин, по которым я ненавижу вампиров. И одна из них заключается в том, что в их присутствии я чувствую себя жертвой — с чернильной надписью «чмо» во весь лоб и запиской «ударь меня», прицепленной на спину. Трудно угрожать тому, кого вы боитесь, но часто это единственный вариант, если вы намерены остаться в живых.

Если хотите, это мой личный шрам, не слишком хорошо спрятанный под волосами.

— Сделаешь еще один шаг — сдохнешь, — предупредил я, расстегивая куртку, чтобы достать из внутреннего кармана свое оружие.

Клепаный усмехнулся, сверкнув зубами. Я уставился на них, давя панику, мутной волной поднимавшуюся внутри меня. Улыбка у него была роскошная. Ни помутнения эмали, ни продольных микротрещин, сеточкой ложащихся на зубы всякого покойника старше четырех лет. У того, кто собирается убить вас, как-то не принято спрашивать телефон его дантиста, но я бы рискнул попробовать, если бы мой противник не был вампиром.

Я мог бы поклясться, что он обращен недавно. Он собирался как следует поразвлечься за мой счет, прежде чем сказать то, с чем его прислали. Проклятые быстро привыкают к тому, что ножей и пистолетов можно уже не опасаться, а с людьми можно обращаться как с бродячими кошками.

Но вот беда — в этот раз ему попался ученый кот.

Никто и никогда не потребует у вас показать разрешение на ношение при себе обыкновенного водяного пистолета с помпой, даже заряженного. Он становится серьезным оружием только при выполнении двух важных условий.

Вода в пистолете должна быть святой, а ваш противник — недавно обращенным вампиром.

Я быстро огляделся — стоянка была пуста. Коротким змеиным движением клепаный скользнул вперед, и я выстрелил. Эффект был такой, точно я зарядил пистолет серной кислотой. Клепаный взвыл, схватился за лицо и тут же отдернул руки. Его обожженная кожа стремительно покрывалась пузырями, чернела, расползалась и кусками отваливалась.

Действительно могущественному вампиру мой выстрел показался бы чем-то вроде мышиного чиха. Но этот не был могущественным. Просто нагловатый немертвый ублюдок, который может позволить себе ходить к хорошему дантисту. Я ухватил его за шиворот кожаной куртки, вздернул и доволок до стены здания, туда, куда не доставал свет фонаря над входом. Есть вещи, к которым лучше не привлекать внимания окружающих.

— Вот теперь можно и поговорить, если тебе действительно есть что сказать, — предложил я.

У меня болела спина, и к тому же я хотел спать, а в этом состоянии я мало похож на хорошего парня. Даже белая шляпа тут не помогла бы.

— Конечно, я тебе все скажу, какие вопросы! — тут же заныл клепаный. На него было жутко смотреть — его лицо практически облезло. — Я сразу тебе все хотел рассказать, а ты…

Испугавшись, он тут же перестал косить под гопника — масочка слетела с него, как будто ее и не было. С точки зрения основных принципов медицины, разговаривать хоть сколько-нибудь внятно он сейчас не мог. Но вампиры плевать хотели на любые человеческие принципы.

— Ближе к делу, — оборвал его я.

У меня вдруг возникло странное ощущение. Холодок по спине, смутное неудобство — ничего отчетливого. Так, словно кто-то невидимый уставился мне в затылок из темноты. Я едва подавил желание обернуться.

— Рамона хотела, чтобы ты навестил ее как можно скорее, потому что дело не терпит отлагательства, — сказал он. — Она велела передать тебе приглашение. Я должен был убедить тебя принять его.

Хм, текущий расклад становился все более интересным.

— А теперь, дружок, объясни мне, кто такая Рамона, — попросил я.

Ни за одним из своих клиентов я не замечал привычки отправлять за мной вампиров. Один раз прислали чернявого водителя, который не говорил по-русски, но это совсем другое дело.

— Рамона — Мать, — произнес он с придыханием. Заглавная буква была слышна в его ответе так четко, что я вздрогнул. — Она старше города, в котором ты живешь. Когда она зовет тебя, нужно идти.

— Это пустые слова. — Я пожал плечами. — Возможно, для тебя они что-то и значат, но для меня — нет. Я не нанимался таскаться черт знает к кому по первому зову. Мне она не мать, так что можешь передать ей, чтобы поискала себе другого фрилансера, посговорчивее.

— Тебе придется наняться, — сказал клепаный. — Рамона хочет, чтобы это сделал именно ты.

— Сделал что? — уточнил я.

— Отыскал и вернул назад того, кто был убит, — ответил он. — Ты должен поднять для нее зомби. Можешь назвать свою цену, она заплатит.

И вот тогда в моей усталой голове наконец что-то щелкнуло и все встало на свои места. Спасибо, этот заказ мне сегодня уже пытались втюхать. Плюс пять баллов за настойчивость, минус десять — за отсутствие мозгов.

— Повторяю еще раз для тех, кто в танке. Я. Не буду. Этого. Делать, — сказал я. — Когда я говорю «нет», я именно это и имею в виду. Не «я подумаю», не «маловато денег», не «попозже». Достаточно ясно?

— Существуют разные способы убеждения, — негромко заметил клепаный. — Деньги — один из самых приятных, но далеко не самый эффективный из них.

Краем глаза я отследил движение слева от нас и повернул голову. Перед стеклянными дверями супермаркета никого не было, однако фотоэлемент сработал, заставив их разъехаться.

Этой одной моей ошибки оказалось достаточно, чтобы все изменить.

Мой собеседник вывернулся и, торжествующе оскалившись, всадил клыки мне в ладонь. Боль была такая, что я едва не заорал, рефлекторно отшатнувшись. В голове у меня как будто взорвалась маленькая бомба, и в глазах стало темно. Я упал, приложившись головой об урну. Руку дернуло, потому что он так и не выпустил ее, присосавшись к ране, как клещ.

Перед тем как уйти, он добавил мне ногой по ребрам, потом еще раз, с оттяжечкой. Внутри меня что-то хрустнуло, и дышать стало неудобно. Я открыл глаза. Клепаный стоял в нескольких шагах от меня над своим все еще валяющимся в отключке спутником.

— Я доберусь до тебя, падаль! — громко прошипел он, глядя на меня с ненавистью. — Ты сам приползешь ко мне на коленях! Следующей же ночью приползешь, и тогда тебе придется за все заплатить.

— Угу, мечтай больше, — прохрипел я в ответ, но он меня не услышал. Он был венцом эволюции, а я унизил его. И теперь он так сильно хотел отомстить мне за это унижение, что любые причины, препятствующие этому, для него попросту не существовали. Кроме того, власть — такая штука, к которой быстро привыкаешь.

Все кровососы одинаковы: для того чтобы дать им вами пообедать, вы должны доверять им или хотя бы умудриться не заметить, что вас уже начали есть. У каждого из них есть механизм, позволяющий обмануть жертву, внушить ей, что все идет нормально и рыпаться не следует.

Пиявки впрыскивают своей жертве гирудин, а летучие мыши семейства Desmodontinae, вампировые, — специфический гликопротеин, чтобы кровь не сворачивалась и жертва не чувствовала боли. Так удобнее жрать.

Слюна вампира содержит в себе целый набор веществ, влияющих, помимо всего прочего, на выработку серотонина, и вызывающих привыкание с первой же дозы. Люди, укушенные вампиром, потом долго не могут заснуть, смеются и, судя по всему, прекрасно себя чувствуют. Через несколько часов эффект уменьшается, а ближе к вечеру следующего дня начинается ломка. Укушенный становится беспокойным и раздражительным, но в этом нет его вины, как нет вины курильщика в том, что он психует и не может работать, оставшись без сигарет. Он чувствует, что мир вокруг него начинает рушиться и ничто больше не имеет ценности.

Все, что ему нужно, — это получить еще один укус.

В цивилизованном мире производителей и распространителей таких веществ сажают, но есть одна тонкость: существование вампиров официально не признано ни в одной стране мира, за исключением Уругвая. Проблема в том, что ни один кровосос еще не исчезал только потому, что кто-то не верит в него. Как правило, нужны более жесткие меры.

У меня аллергия на какой-то из компонентов вампирской слюны. Пять лет назад именно это и спасло мне жизнь.

Клепаный потоптался еще немного, видимо пытаясь привести в чувство своего спутника, а потом выругался и растворился в темноте двора за супермаркетом. Я полежал, прислушиваясь к внутренним ощущениям, потом поднялся и пошел посмотреть, как там второй. Убить я его не мог, а вот переборщить с силой удара — вполне. Он не был вампиром, и, может быть, ему требовалась «скорая».

Он дышал глубоко и медленно, как будто очень крепко спал. Я отвернул воротник его куртки, оголив шею. И выругался. Что велели, говорите, то и делает? Ничего удивительного.

Парень был «нимфа», меченый.

Прикусив губу, чтобы не орать, я промыл укус остатками воды из пистолета. Толку от этого было примерно столько же, сколько от пузырька йода при сквозном ранении в плечо, но все лучше, чем ничего. Пальцы на руке сгибались плохо. Кисть отекла и покраснела, ладонь была горячей, а рука слегка онемела, точно я отбил ее обо что-то.

Стандартная реакция. До первого болевого приступа оставалось минут пятнадцать, так что «112» я набирал уже на ходу. Нечестно, конечно, вот так бросать кого-то на улице без сознания, даже если этот кто-то уже не вполне человек, а так — ходячая тарелка супа. Но собственная шкура, откровенно говоря, всегда была для меня более ценной штукой, чем чье-то чужое здоровье. За парнем вполне мог вернуться его хозяин, а я не чувствовал себя готовым к продолжению нашего разговора.

Кроме того, я ничего ему не сломал. «Нимфу» покалечить довольно трудно, хотя и проще, чем уже инициированного вампира.

Я шел домой, вцепившись в ручку магазинной тележки, чтобы не упасть. Мне очень хотелось бы думать, что утром я буду в состоянии ее вернуть, но шансов на это было немного. У меня болел желудок, наконец-то сподобившийся выдать реакцию на отвратный кофе, залитый в него пару часов назад. Ребра ныли так, что думать о чем-то другом было сложно.

— Господи, — шепотом попросил я, — если ты меня слышишь, пожалуйста, сделай так, чтобы это был просто ушиб. В крайнем случае — трещина.

В ушах стоял звон, и голова кружилась — не поймешь, от голода, от усталости или это последствия сотрясения мозга.

Принял бы я предложение, с которым ко мне пришел Мартынов, если бы знал, как все обернется? Черта с два. Даже тогда, когда больше всего на свете мне хочется лечь и умереть, у меня все еще остаются принципы. Не то чтобы я ими так уж дорожил, но иногда правила, которых ты придерживаешься, — это все, что привязывает тебя к реальности.

Сегодня ты соглашаешься работать на вампира, потому что он не просит тебя ни о чем особенном и хорошо платит. Завтра выясняется, что совершенно необходимо сделать для него всего одну не вполне законную вещь, разумеется, за соответствующее вознаграждение — и ты делаешь, потому что тебе трудно отказать давнему и проверенному клиенту. Послезавтра понадобится несколько большее отступление от правил, а еще через некоторое время ты не задумываясь будешь делать то, что сегодня вызывает у тебя ужас.

Эта дорога идет под уклон так плавно, что даже в самом конце ее ты все еще будешь считать себя хорошим парнем. А то, что ты, к примеру, поднимаешь мертвых, встаешь на задние лапки по вампирской команде, приносишь человеческие жертвы или пьешь кровь, — это ерунда, ведь у тебя есть на то причины. Люди замечательно умеют находить для себя оправдания, и я не исключение.

Именно поэтому для меня все очень просто. Я знаю, что существует добро и существует зло. Я знаю, как они выглядят, как себя ведут и каковы последствия их поступков. На причины мне в общем-то наплевать.

Для меня противная лысая собачка, охраняющая свою склочную старую хозяйку от шпаны, — добро, а вампир — зло. Каждый из них делает то, что он делает, потому что такова его природа, но для меня это не катит за аргумент. Добро я буду терпеть, даже если мне лично это неудобно. Со злом я не сотрудничаю даже на самых выгодных условиях, и никакие доводы в пользу зла не будут сочтены весомыми.

Да, я живу в очень черно-белом мире.

И мне это нравится.

Вытащив из тележки пакеты с барахлом, я добрался до лифта и поднялся на четвертый этаж. В кабине попахивало собачьей мочой и горелым пластиком кнопок, но меня так и не вывернуло.

Черт возьми, да я герой.

Ветер простукивал стены, как дятел — дерево в поисках личинок, которыми он мог бы пообедать. У меня не было сил разбирать все то, что я притащил, поэтому я просто прошел в кухню, как был, в кроссовках, поставил пакеты на пол и запинал их под стол. Ничего скоропортящегося там все равно нет.

Я плеснул себе в лицо холодной водой и сунул в рот дольку чеснока, надеясь, что это помешает мне заснуть на ходу до того, как я должным образом обработаю рану. У меня специфическая реакция на букет веществ, содержащихся в вампирской слюне. Вместо кайфа и заряда бодрости я получаю резкий подъем температуры, тошноту, головную боль и сонливость.

Нельзя сказать, чтобы я был этим недоволен. Те, кто ловит кайф, вынуждены впоследствии расплачиваться за него собой и своими близкими. А это слишком высокая цена, о каком бы товаре ни шла речь.

У меня в кухне под столом стояла початая бутылка гранатовой настойки. Открутив пробку, я прополоскал рот горькой темно-красной жидкостью и сплюнул в раковину. От вида красных потеков на белой эмали меня замутило еще сильнее. Я вытащил аптечку из полки над холодильником и промыл укус раствором хлоргексидина.

А потом пошел в ванную и включил воду погорячее — такую, чтобы только не свариться.

У нормальных людей, живущих нормальной человеческой жизнью, в аптечке обычно хранится лейкопластырь, набор жаропонижающих, йод, моток бинта и градусник. У меня там лежали запасные латексные перчатки, фляжка освященного кагора, флакон коллоидного раствора серебра, ритуальный нож и два маленьких пузырька темного стекла — масло лаванды и масло полыни. А также хлоргексидин, стрептоцид, шприц и шесть ампул новокаина.

Иногда я жалел, что не стал сисадмином.