Сын человеческий

7

Наконец он покидает пруд Квоя. Там он мирно и с пользой провел время, кроме нескольких неожиданных всплесков негодования, пока он еще приспосабливался к метаморфозам и к статичной природе подводной жизни. Он наслаждался постоянным общением с Квоем и своим знакомством через него же с другими членами его рода по всему миру. Но наступило время уходить. Он поднялся к поверхности, на минуту задержался там, собираясь с силами, и одним быстрым стремительным рывком выбросился из воды.

Ему показалось, что он долго лежал на берегу, задыхаясь, пока вода не покинула его тело. Он решил, что пора впустить в легкие воздух, но воздух, ворвавшись туда, причинил дикую боль и он судорожно выдохнул его. Нужно действовать осторожнее. Представляя себе, что его голова отлита из стекла, он разрешил молекулам немного раздвинуться, чтобы пропустить внутрь лишь маленький глоточек воздуха, затем еще один и еще, и вот уже воздух входит во все отверстия, и поток его нарастает. Все, он может дышать нормально.

Он поднялся на ноги и подставил себя солнечному свету. Зайдя в воду, он всмотрелся в глубину пруда, пытаясь отыскать там Квоя, чтобы попрощаться с ним, но видит лишь некую темную неясную массу глубоко внизу. Он машет ей рукой.

Уходя от пруда, он замечает сидящего в гигантском чашевидном цветке Хенмера.

– Освободился от плена, – заметил Хенмер. – Снова дышишь воздухом. Ты там скучал.

– Сколько я там пробыл?

– Довольно долго. Тебе там понравилось.

– Квой был очень любезен. Хороший хозяин, – сказал Клей.

– Если бы мы тебя не позвали, ты никогда бы не ушел от него, – надулся Хенмер.

– Ну, во-первых, если бы не позволили терзать меня козлолюдям, я бы не свалился в этот пруд.

Хенмер улыбнулся:

– Верно, удар. Очень ощутимый удар!

– Откуда ты знаешь это выражение?

– От тебя, конечно, – спокойно ответил он.

– Ты что же, копаешься в моем мозгу, когда захочешь?

– Конечно, – Хенмер легко спрыгнул с цветка. – По манере говорить, ты плод моего воображения, Клей. И почему бы мне не вторгаться в твою голову?

– Он подскочил к Клею и, приблизив свое лицо вплотную к его лицу, сказал:

– Что с тобой делал старик Квой?

– Учил меня любви. И учился от меня.

– Ты его учил?

– Да, я учил его любви своей эпохи. Как это было у нас.

Лицо Хенмера вспыхнуло. Он на секунду прикрыл глаза и наконец сказал:

– Да, ты ведь ему все рассказал? И теперь каждый Дыхатель во всем мире все о тебе знает. Тебе не следовало этого делать.

– Почему?

– Да нельзя же так разбрасываться своими тайнами. Будь благоразумнее, парень. У тебя ведь и передо мной есть обязательства.

– Как?

– Я твой гид, – сказал Хенмер, – и могу претендовать на твои откровения. Помни об этом. А теперь пойдем.

Хенмер двинулся прочь, даже походкой подчеркивая свой гнев. Возмущенный категоричной манерой поведения своего компаньона Клей попытался было не идти за ним. Но в его груди клокотало великое множество оставшихся без ответа вопросов и он рванулся за Хенмером, догнав его за несколько минут.

Молча шли они бок о бок. Впереди тянулась двойная стена с плоским верхом, а между стенами лежала узкая долина. Основной растительностью в долине были волнистые, словно резиновые растения, поднимавшиеся из земли на три-четыре фута группками безлистных стеблей. Стебли трепетали на ветру, они были мягкие и почти прозрачные, так что Клей мог различить их только под определенным углом. Поле это напоминало поле скошенных морских водорослей. При приближении человека растения моментально обрели краски, наполнившись ярко-розовым соком. Только войдя в рощу, прокладывая путь между странными растениями, Клей понял, что рядом с ним находятся Нинамин, Серифис, Брил, Ангелон и Ти.

– И это все, чем вы занимаетесь? – спросил он Хенмера. – Нежитесь на солнышке, слоняетесь из долины в долину, танцуете, меняете пол, выполняете ритуалы, дразните незнакомцев? Разве вы не учитесь? Не ставите пьесы? Не растите сады? Не пишете настоящую музыку? Не проверяете великие идеи?

Хенмер рассмеялся.

– Вы – вершина человеческой эволюции, – принужденно сказал Клей. – Что же вы делаете? Чем заполняете ваши долгие жизни? Разве довольно лишь плясать? Квой назвал вас Скиммерами, мне кажется, он считает вас мелкими.

Он ошибается? Что поднимает вас над растениями и животными? Неужели ваша жизнь действительно так проста, как вы показываете?

Хенмер повернулся к Клею и положил ему на плечи руки. В его алых глазах показалась грусть.

– Мы все любим тебя, – сказал он. – Почему ты так волнуешься? Прими нас такими, какие мы есть.

Нинамин, Ти и другие Скиммеры окружили Клея, щебеча, словно счастливые дети. Все, кроме Ангелон, были в мужской форме. Теперь ему уже не сложно стало различать их.

– Почему ты так долго был у Дыхателя? – добивался ответа Серифис.

А Брил спросил:

– Ты на нас рассердился?

Хенмер сказал:

– Он обеспокоен тем, что мы живем вечно.

Серифис нахмурился, его ноздри раздулись, он дотронулся до локтя Клея и попросил:

– Расскажи о смерти.

– Почему я должен что-то объяснять? – взорвался Клей. – Что вы мне объяснили?

– Враждебность! – закричал Ти. – Агрессия! – В его голосе звучал восторг.

– Да нет же, нет, – мягко возразил Серифис, – я хочу знать. Может так будет лучше? – И изменив свой пол на женский, Серифис прижалась маленькой грудью к Клею. – Расскажи мне о смерти, – бормотала она, поглаживая его грудь. Он думал о блондинке, как она стонала, когда он пригвоздил ее к кровати в мотеле. А это чуждое гротесково золотисто-зеленое создание, извивающееся рядом, совсем не взволновало его. Выпуклые красные глаза.

Универсальные сочленения. Плоское рыбье лицо. Отдаленное на множество лет дитя человеческое.

– Смерть, – мурлыкала Серифис. – Помоги мне понять смерть.

– Вы же видели здесь смерть, – ответил Клей, уклоняясь от ласк Серифис.

– Сфероид в своей клетке. Это и есть смерть. Конец жизни. О чем еще говорить?

– Но это же было лишь временное явление, – возразила Серифис.

– Но когда это произошло, это и была смерть. Если вам так хочется узнать об этом, почему бы не расспросить сфероида?

– Он ушел, – сказала Ангелон, – а затем вернулся. И больше он нам ничего не смог рассказать.

– И я не могу. Послушайте: предположим, что я поймал в ручье рыбу и ем ее. Рыба умирает. Это – смерть. Ты прекращаешь быть самим собой. Ты не сознаешь, что происходит дальше.

– Рыба и так не сознает, что происходит, – возразила Серифис.

Брил спросил:

– А часто ли умирают люди? Такие, как ты?

– Всего один раз. Умерев однажды, ты уже не начнешь сначала.

– И так с каждым?

– С каждым.

– И с тобой?

– Я попал в ловушку, прежде чем умер. По крайней мере, я так думаю. Я был еще жив. Поэтому у меня нет опыта по части смерти.

– Ты видел, как умирают другие? – настаивала Серифис.

– Случалось. Но так ничему не научишься. Их глаза перестают видеть.

Сердца перестают биться. Они не дышат, не думают, не двигаются, не говорят. Но я не знаю, что они чувствуют – умирающие или мертвые.

– Ты не чувствовал их отсутствия? – спросила Серифис.

– Ну в общем-то да, если это были близкие люди или кто-то из знаменитостей, какой-нибудь художник, врач или государственный деятель, который являлся как бы частью твоей жизни. Тогда сознаешь утрату. Но ведь каждый день умирают миллионы незнакомых людей и до этого нет дела никому…

– Они ушли из мира. Естественно те, кто не ушел, почувствовали бы их потерю. Да? – спросил Брил.

– Нет. Слушайте, вы так спрашиваете, словно думаете, что все мы связаны между собой, как Дыхатели и как, возможно, вы, и здесь у вас смерть одного отражается на всех? У нас не так. Каждый из нас живет, словно на острове.

Когда мы слышим о чьей-либо смерти и это смерть человека, которого мы каким-либо образом знали, мы чувствуем утрату, да, но нас нужно об этом известить, нам нужно передать информацию на словах, вы меня понимаете?

Их лица были серьезны. Белые языки слегка виднелись между тонких губ. В жестах сквозило разочарование.

– Вы меня понимаете, – он заметил их внезапную печаль. – Конечно же, да. Если Хенмер может вытащить из моей головы строку Шекспира, то вы можете вытянуть и всю человеческую природу. Вам не нужно задавать все эти вопросы. Вы понимаете и так.

– Расскажи нам, – Ангелон встала на колени и наклонила голову, – как можно жить, зная, что нужно будет умереть.

Немного подумав, он сказал:

– Большинство людей переносит все спокойно. Они воспринимают это как нечто, находящееся вне их контроля. Главное, интересно прожить отпущенное тебе время, не растратить его по пустякам, полюбить кого-то, что-то построить, заслужить бессмертие, создав нечто важное, и сохранить здоровье, чтобы прожить как можно дольше. Я думаю, что жизни хватает всем и к концу жизни нормальный человек уже имеет все, чего он хотел; его тело стареет, он уже много раз болел – вы понимаете, что такое болеть?

Понимаете, что такое боль?

Человек прожил жизнь, ему все наскучило: вставать, есть, работать и спать, дети выросли и покинули его и, я подразумеваю, конец для него не так уж труден. Есть конечно мечтатели и художники, которые чувствуют, что могли бы дать миру больше, они не хотят уходить, а есть и такие, что в старости остаются живыми и энергичными и хотят еще многое увидеть и понять. Есть и такие, в которых горит пламя любознательности, и они желают знать, что будет в следующем году и в следующем, и в следующем, и в вечности. Эти тоже отказываются уходить. А многие уходят слишком рано, еще прежде чем начнут жить: погибшие в несчастных случаях, умершие от детских болезней, павшие в сражениях, понимаете, в таких случаях смерть действительно несправедливость. Но если брать шире, я считаю, что средний человек, которому перевалило уже за шестьдесят-семьдесят, готов уйти и не считает смерть чем-то ужасным для себя. Вы что-нибудь поняли?

– Шестьдесят-семьдесят лет? – спросила Серифис.

– Обычная продолжительность жизни. Может быть и восемьдесят. Некоторые доживают до девяноста. И лишь некоторые больше.

– Шестьдесят-семьдесят лет, – повторила Серифис. – А потом останавливаются навсегда. Как красиво. Как странно. Будто цветы! Теперь я прекрасно тебя понимаю. Твое страдание. Твое изумление. Твою отдаленность.

Клей, мы еще больше любим тебя. Ты даришь нам такую радость! – Она похлопала в ладоши. – А теперь слушайте! В твою честь, Клей: я попробую умереть.

– Постой! – задохнулся он. – Послушай… нет…

Она помчалась прочь по полю волнующихся прозрачных стеблей. Безмятежно улыбающиеся Скиммеры вплотную придвинулись к изумленному Клею. Некоторые касались его кожи, словно приглашая присоединиться к их видению, и он воспринял их единство, секстет Ти-Брил-Хенмер-Ангелон-Нинамин-Серифис. Их души дрожали в одном сверкающем порыве.

Словно многоногий паук карабкалась Серифис на стену слева от них. На последних метрах подъема она потеряла терпение и просто взлетела на вершину. Оставив землю далеко внизу, она уселась на блистающий пик воздуха и начала кружиться вокруг своей оси. Оставшиеся на земле принялись петь, так что вокруг Серифис появилось желтое облачко музыки, пересеченное быстрыми красными всплесками диссонансов. Серифис широко раскинула руки, лицо ее осветилось радостью, осевая скорость нарастала. Своим вращением она плела стеклянную паутину, которая толкала его к секстету Скиммеров.

Теперь он едва видел ее, лишь изредка она пересекает солнечный луч под нужным углом и попадает в поле зрения – кажущийся вихрь восторженного сознания. Она кружится. Кружится. Кружится. Кружится. И вот уже ее существующая реальность начинает разрушаться. Она переходит из женской формы в мужскую. Она! Он! Она! Он! Ее! Его! Ее! Его! Ей! Ему! Ей! Ему!

Она! Она! Она! Он! Он! Он! Мы! Они!

– Нет, Серифис, – закричал он.

Эти звуки превращаются в сверкающие нити, протянувшиеся к Серифис. Но он не в силах остановить ее. Желтая песня всей шестерки пронизана голубой мелодией одной Серифис. Она! Он! Она! Он!

Хлоп.

Рвется ткань воздуха и раздается резкий звук, словно что-то лопнуло.

Клей бросается на землю и, прижав лоб к каменистой почве, хватается за нежные стебли извивающихся прозрачных растений. В его мозгу бьется навязчивая мысль: Пять. Пять. Пять. Пять. Пять. Где же Серифис? Серифис ушла узнавать, что такое смерть. Нинамин, Ти, Брил, Ангелон и Хенмер остались. Грянул гром. Небо окрасилось в оранжевый цвет. Серифис ушла, и в ответ на ее исчезновение его раздирают мучительные колебания и он кувыркается, катается по земле, пока долина с ее нежными водорослями не тает вдали и он оказывается в пустыне – красной, оранжевой и белой под ярким солнцем. Здесь он остается, не в силах примириться с мыслью о самоубийстве Серифис, пока его не находит Хенмер. Хенмер в своем женском виде нежно несет его обратно.

– А что же с Серифис?

В ответ слышится шепот Хенмер:

– Серифис познает смерть.