Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Глава 6

Чиир Хонган еще спал, когда Чернозуб пришел в себя, окончательно проснувшись от топота копыт, остановившихся рядом с каретой. Затем он услышал, как кто-то тихо разговаривает на языке Кузнечиков. Разговор шел о коровах Шарда в стойле рядом с амбаром, но что-то взволновало говоривших и снова раздался стук копыт, сопровождаемый криками Эдрии.

Монах выбрался из-под накидки и выглянул из кареты. В слабом утреннем свете еще кружились редкие хлопья снега. Он увидел трех всадников, явно Кочевников. Двое из них на весу держали за руки отбивающуюся девушку. Шард еще издалека разразился проклятьями в их адрес, а горбун выскочил со своим мушкетом. Чернозуб повернулся, чтобы разбудить Хонгана, но тот уже накидывал на себя волчью шкуру и надевал шлем с небольшими рогами и металлической окантовкой. Обычно он носил его, только когда был в седле. Чернозуб запустил руку глубоко под обшивку и нащупал оружие Красного Дьякона. Девушка не нашла его.

Чиир Хонган выпрыгнул с другой стороны и, обойдя карету, показался перед всадниками, изрыгая проклятья на наречии Диких Собак с Высоких равнин.

— Во имя своры Диких Собак и их матери приказываю вам, безродные ублюдки, отпустить ее и спешиться! — Чернозуб поднял оружие кардинала, но у него неудержимо тряслись руки.

Третий Кочевник, не занятый возней с девушкой, вскинул мушкет, присмотрелся к Медвежонку и бросил оружие. Остальные опустили девушку на землю, и она тут же убежала. Всадники неторопливо спешились, и их предводитель опустился на колени перед подходившим Хонганом.

Теперь он объяснялся на наречии Хонгана.

— Потомок Маленького Медведя, господин наш Дневной Девы, мы и не собирались обижать ее. Мы увидели этих коров и решили, что они наши. Мы всего лишь подурачились с девушкой.

— Всего лишь подурачились, решив слегка изнасиловать ее. Извинитесь — и чтобы ноги вашей тут не было. Сейчас же! Вы знаете, что эти прирученные коровы не принадлежат вам. Вы безродные ублюдки! Ездите на лошадях без клейма. Я слышал, как вы говорили на языке Кузнечиков, так что вы не из этих мест. Никогда впредь не приближайтесь к этим людям; они «Дети Папы», у которого есть договор со свободными племенами.

Посетители немедленно подчинились и исчезли. Весь этот инцидент длился не более пяти минут, но Чернозуб не мог прийти в себя от изумления. Он выкарабкался из кареты. Чиир Осле Хонган стоял, прислонившись к козлам, и рассеянно смотрел вслед всадникам, которые сквозь снежные заносы скакали к главной дороге.

— Они разбойники из Кузнечиков, но они знали тебя! Кто ты? — изумленно спросил Чернозуб. Кочевник улыбнулся ему.

— Мое имя ты знаешь.

— То, которым они называли тебя?

— Господином Дневной Девы? Разве ты никогда не слышал его?

— Конечно, не слышал. Так называется твой род.

— Или порой род дяди.

— Но эти безродные сразу же узнали тебя. Ночью мне снился король Кочевников.

Хонган засмеялся.

— Я не король, Нимми. Пока еще не король. Они не меня узнали. А вот это, — он коснулся металлического орнамента на передней части шлема. — Клан моей матери, — он улыбнулся Чернозубу. — Нимми, меня зовут Святой Сумасшедший из рода Маленького Медведя по материнской линии. Произнеси это на языке Зайцев.

— Чиир Хонненген. Но на Заячьем это означает Сумасшедший Волшебник.

— Только фамилию. Как она звучит?

— Хоннейген? Ханнеган?

— Именно так. Мы двоюродные братья, — насмешливо сказал Кочевник. — Никому не говори и никогда не вспоминай, как это звучит на Заячьем.

Со стороны дома Шарда появился кардинал Коричневый Пони, и Чиир Хонган пошел ему навстречу, чтобы рассказать об инциденте. Чернозуб задумался, не подшучивал ли над ним Кочевник. Он слышал намеки, что правящая династия происходила из Кочевников, но так как Боэдуллус об этом не упоминал, должно быть, корни происхождения крылись в недавних столетиях. По крайней мере, теперь он знал, что по материнской линии Хонган происходит из могущественного рода. Его собственная семья, переселенная на фермы, не имела герба, и он никогда не изучал геральдику равнин. Его интерес к Кочевнику подстегивала и тесная дружба последнего с отцом и-Лейденом, который называл его «медвежьим детенышем». Часто, когда Кочевник правил каретой, священник ехал верхом рядом с ним, и их разговоры носили личный характер. Они были хорошо знакомы еще на равнинах. Из подслушанных отрывков разговоров он сделал вывод, что и-Лейден в прошлом был учителем Кочевника, но ныне без особого приглашения не хочет больше играть эту роль, пусть даже не опасается, что выросший и поумневший ученик рассмеется ему в лицо.

Чернозуб отправился искать свою г’тару и четки в амбаре, который был наполовину скрыт склоном холма. Эдрии не было видно, но он слышал приглушенный звук струн, которые кто-то дергал. Пол в амбаре был каменным, а из-под закрытой задней двери по желобку струился ручеек талой воды, который наполнял корыто у внешней стены. Над дверью высился сеновал. Открыв дверь, он очутился перед выкопанным погребом, заполненным почти пустыми бочками, в которых хранились сморщенные репы, тыквы и немного проросшего картофеля — остатки прошлогоднего урожая. На полках стояли банки с консервированными фруктами — где только они выросли? Кроме того, тут было еще три бочонка, какой-то сельский инвентарь и куча соломы, которой перекладывали овощи. Никого не было видно. Он решил уходить, но едва он тронулся с места, как с сеновала спрыгнула Эдрия, преградив ему дорогу. Взглянув на нее, Нимми сделал шаг назад. Несмотря на погоду, она обошлась лишь короткой кожаной юбкой, ослепительной улыбкой и его четками, которые висели у нее на шее, как ожерелье.

Нимми попятился.

— А г-г-где г’тара?

— На сеновале. Там куда удобнее. Можно зарыться в сено. Пошли туда.

— Тут теплее, чем снаружи.

— Ну и ладно, — она закрыла за собой дверь, оставив их обоих в непроглядной темноте.

— У тебя есть лампа или свечка?

Она засмеялась, и Нимми почувствовал ее руки, скользившие по телу.

— А ты разве не можешь видеть в темноте? Я могу.

— Нет. Прошу тебя… Как ты можешь?

Она отдернула руки.

— Что могу?

— Видеть в темноте.

— Я ведь из джинов, ты знаешь. Кое-кто из нас это умеет. Хотя не по-настоящему. Просто я знаю, где нахожусь. Но я вижу и ореол вокруг тебя. Ты один из нас.

— Из кого — из вас?

— Ты джин с ореолом.

— Я не… — он запнулся, услышав в темноте, как зашуршала ее юбка, потом стук кремня о кресало и увидел вспыхнувшую искру. Искра блеснула еще несколько раз, после чего Эдрия раздула трут и запалила сальный фитиль. Нимми слегка расслабился. Она сняла с полки две глиняные кружки и повернула кран одного из бочонков.

— Давай пропустим по стаканчику вишневого вина.

— В общем-то я не испытываю жажды.

— Да не в жажде дело, глупый. Это для того, чтобы запьянеть.

— Я не испытываю к этому склонности.

Она вручила ему кружку и присела на солому.

— Моя г’тара…

— Ах да, в самом деле. Подожди. Я принесу ее.

Пока Эдрии не было, Нимми, нервничая, сделал глоток вина. Оно было крепким и сладким, пахло смолой, и он тут же расслабился. Эдрия вернулась с его г’тарой, но, когда он потянулся за ней, отвела руку.

— Ты должен сыграть для меня.

Он вздохнул.

— Хорошо. Но только один раз. Что тебе сыграть?

— «Налей мне, брат, еще одну, а потом пойдем ко дну».

Нимми наполнил кружку и протянул ей.

— Да это же название песни, глупый.

— Я ее не знаю.

— Ну просто сыграй что-нибудь, — Эдрия шлепнулась на солому. При свете свечи он видел, что под юбочкой у нее не было никакой одежды. Но что-то показалось ему странным. Он видел девочек в этом виде, только когда был ребенком, но такого не мог припомнить. Он посмотрел на нее, на г’тару, на кружку с вином, которую держал в руке, на свечу. Допив вино, он снова наполнил кружку.

— Сыграй какую-нибудь любовную песню.

Нимми сделал еще один глоток, отставил кружку и начал настраивать струны. Он не знал ни одной любовной песни и поэтому запел начальные строки четвертой эклоги Вергилия, которые сам положил на музыку. Когда он дошел до слов о страданиях Девственницы, Эдрия легонько выдохнула, затушив тем не менее вздохом свечу, стоявшую в шести футах от них. Чернозуб испуганно остановился.

— Налей еще вина и иди сюда.

Нимми услышал, как плеснулось вино в чашках, и только тогда понял, что сам наливает его.

— Выпей, — сказала она.

— Как мне отсюда выбраться?

— Тебе придется найти замочную скважину. А она очень маленькая.

Чернозуб стал шарить около дверей.

— Вот сюда, — Эдрия дернула его за рукав, и он успел отпить вина прежде, чем разлил его, после чего оказался распростертым рядом с ней в темноте.

— Где ключ?

— Прямо здесь, — она схватила то, что стиснула в руках при первой их встрече. Он не испытывал желания сопротивляться.

Они прижались друг к другу, но после неловких стараний он сказал:

— Не входит!

— Знаю. Хирург сделал мне так, что ничего не получится, но все равно приятно, не правда ли?

— Не очень.

Она всхлипнула.

— Я тебе не нравлюсь!

— Нет, нравишься, но все равно не входит.

— Все будет хорошо, — фыркнула она и, шурша соломой, опустилась пониже.

После истории с Торрильдо в подвале Чернозуб уже не испытывал такого изумления. Опьянев, он боялся лишь, что сейчас из чулана с метлами вылетит кардинал Коричневый Пони и заорет: «Ага! Попались!» Но ничего подобного не случилось.

Когда он, расставшись с невинностью, вылез из амбара, улыбающаяся Эдрия (semper virgo[11]), крутя в руках его четки, с сеновала смотрела, как он залезал в карету и устраивался на подстилке. Выражение «противно натуре» продолжало со всей болезненностью напоминать о себе. Никогда еще он не был таким пьяным.

— Черт бы побрал эту ведьму! — прошептал он, проснувшись, но тут же поежился от этих слов. — Ведьма живет во мне! — быстро поправился он. — Помоги мне, святой Айзек Эдуард Лейбовиц! Мой покровитель, я должен был думать, прежде чем заходить в этот амбар. Молись за меня! Я рад, что она украла мои вещи. Это дало мне повод пойти к ней, делая вид, что я разгневан. То, что она стащила, я должен был сам подарить ей. Теперь я это понимаю. Почему я не осознавал этого раньше? Понимал ли я смысл того, чем занимался и с Торрильдо? То был я или живущий во мне дьявол. Святой Лейбовиц, заступись за меня!

Как Чернозуб ни гневался, но он влюбился. Его сексуальность всегда была для него тайной. Он раздумывал над причинами своей глубокой привязанности к Торрильдо, единственного среди всех прочих, которые были его друзьями в аббатстве. В его эротических снах куда чаще появлялись огромные ягодицы, чем огромные груди, но теперь его внезапно потрясла девушка, и у него не оставалось никаких сомнений, что он поражен самой сильной любовью, которую когда-либо испытывал, если не считать любви к сердцу Девы, — кощунственное сравнение, но оно было истиной. Или же в нем сказывалась и похоть?

Несмотря на их свидание в амбаре, в течение последующих дней Эдрия отвечала на его влюбленные взгляды лишь самодовольными ухмылками и отрицательно качала хорошенькой головкой. Чернозуб понимал, что она имела в виду. Она, отмеченная печатью проклятья, не имела права блудить ни с кем вне пределов долины. Наказанием могло быть увечье или смерть. Она воспользовалась представившимся случаем, чтобы соблазнить его. Но то, чем они занимались в амбаре, было всего лишь любовными играми, не противоречащими основным законам этого народа. Конечно, если не говорить о нарушенных обетах Чернозуба. Она это понимала. В завершение она поддразнивала его тем, с какой легкостью она одержала верх над его обетами. Он знал, что все так же привержен им, и если один раз сбился с пути, это не повод, чтобы снова отступить от них. Но без дополнительного хирургического вмешательства Эдрия была не способна к нормальному физическому соитию. Отец сделал это с ней, еще когда она была ребенком, наверное, опасаясь, что кто-то, такой как Кортус или Барло, изнасилует ее. Святая Богоматерь, смилуйся над нами.

Никто не видел их в амбаре, но пульсация чувственности, исходившая от девушки и монаха, стоило им оказаться рядом, не ускользнула от внимания кардинала. Красный Дьякон застал Чернозуба одного, когда тот привязывал узлы к задку кареты, готовясь к отбытию.

— Пришло время поговорить, Нимми. Прости, Чернозуб. Я слышал, как Хонган называет тебя Нимми, и это имя подходит тебе. Как ты хочешь, чтобы тебя называли?

Чернозуб пожал плечами.

— Я расстался со старой жизнью. Столь же легко я могу расстаться и со старым именем. Неважно.

— Хорошо, брат Нимми. Только не расставайся со своим обетом послушания. Напоминаю тебе, что Эдрия — джин. Находясь здесь, очень внимательно контролируй себя. Скажу лишь, что Шард не первым появился здесь как беглец из долины. Это длится годами. Место здесь представляет собой нечто большее, чем то, каким оно кажется, и в Эдрии есть гораздо больше, чем то, что видно на первый взгляд.

— Я начинаю догадываться, милорд.

— Специально ты не захочешь встреч с ней. Если когда-нибудь случайно увидишь Эдрию в Валане, избегай ее, — Красный Дьякон строго смотрел на Чернозуба. — Это не имеет ничего общего с твоим обетом целомудрия, но пусть и он поможет тебе. Там, высоко в холмах, скрывается большая колония джинов, но пусть они не догадываются, что ты знаешь о ней. Они настолько боятся нас, что могут стать опасными.

— Да.

— Есть кое-что еще, Нимми. Чиир Осле Хонган, как ты узнал от этих разбойников, — важная личность среди своего народа, но тебе знать об этом не стоило бы. В Валане об этом не знают. Так что я должен просить тебя о молчании. Есть необходимость хранить тайну. Он посол при мне, прибывший с равнин, но ты никому не должен говорить об этом. Он всего лишь нанятый мной возница.

— Понимаю, милорд.

— Есть и другая проблема — с отцом и-Лейденом. У меня нет необходимости читать у тебя в мозгу, чтобы увидеть, с каким любопытством ты относишься к нему. О нем ты тоже должен молчать. Для этого путешествия он отрастил бороду, чтобы его никто не узнал. Я подсадил его в сорока милях к югу от Валаны и там же высажу, что вызовет у тебя новый прилив любопытства. Даже мой друг преосвященный Джарад не знает, кто он такой. Путешественникам я объясняю, что он просто пассажир, которого я взялся подвезти. Ты знаешь, что я представил его преосвященному Джараду как моего временного секретаря. Но хватит об этом. Ты не должен никому упоминать о нем. Если ты встретишь его в Валане без бороды, не пытайся узнать его. Во всяком случае, его зовут не и-Лейден. Ты будешь хранить полное молчание относительно этих двух людей.

— Я немало попрактиковался в молчании, милорд.

— Ну что ж… Я возлагаю на тебя большие надежды, Чернозуб. Нимми. Пока же тебе остается только держать язык за зубами. В Валане я найду тебе другое применение.

— Я буду рад, милорд. А то я уже много лет чувствую себя никому не нужным.

Коричневый Пони внимательно посмотрел на него.

— Я с удивлением слышу эти слова. Твой аббат рассказывал мне, что ты очень религиозен и склонен к размышлениям. Ты считаешь, что это никому не нужно?

— Вовсе нет, но и я, в свою очередь, могу удивиться оценке аббата. Он был очень сердит на меня.

— Конечно, он сердился, но в какой-то мере и на себя. Нимми, он очень переживал, что заставил тебя делать тот дурацкий перевод Дюрена. Он думал, что это пойдет на пользу.

— Я говорил ему обратное.

— Знаю. Он думал, что ты с головой уйдешь в эту работу. Теперь он проклинает себя, что работа вызвала у тебя такое сопротивление. Он хороший человек и искренно сокрушается, что орден потерял тебя. Я знаю, как ты был унижен в конце своего пребывания, но прости его, если можешь.

— Я могу, но он-то меня не простит. Я не был даже допущен к исповеди.

— Кем не допущен? Преосвященным Джарадом?

— Настоятель сказал, что спросит у аббата. Наверное, он так и сделал.

— И значит, никто так и не принял у тебя исповеди? Если ты не в силах дождаться, пока мы доберемся до Валаны, отец и-Лейден может исповедать тебя. Могу себе представить, как ты сейчас в этом нуждаешься.

Чернозуб покраснел, предположив, что последняя реплика имела в виду Эдрию. Конечно же, имела!

В конце этого же дня он подошел к старому белобородому священнику, но тот покачал головой.

— Его светлость кое-что забыл. Я не имею права даже читать мессу. Ты видел меня за этим занятием, но я не причащал и не принимал исповеди. Я могу читать мессу про себя, но если я больше никого не привлекаю к ней, это мой единственный грех.

На старческом лице появилось напряженное и грустное выражение, словно он вел войну с самим собой. Чернозуб и раньше видел такое выражение и поежился. Отец и-Лейден просто слегка тронулся.

«Странные спутники для путешествия», — подумал он. Священник, отлученный от церкви, моряк-палач-воин, дикий Кочевник аристократического происхождения, изгнанный монах и кардинал, у которого всего лишь сан дьякона. Коричневый Пони, Чернозуб, Хонган — в жилах у всех текла кровь Кочевников, а и-Лейден, конечно же, жил среди них. Святой Сумасшедший, чья семья со стороны матери носило имя Маленького Медведя, и и-Лейден явно были старыми друзьями и часто говорили о семьях Кочевников, которые оба знали. Только палач не имел никакого отношения к людям равнин. Чернозуб был удивлен куда больше, чем когда узнал о намерениях Красного Дьякона. Кардинал, как он понял, был главой Секретариата необычных духовных явлений, непонятного маленького отделения курии, которую, как он сам слышал, кто-то называл «бюро обычных интриг».

После двух дней не особенно обильного снегопада небо прояснилось. Появилось яркое солнце, и с юга подул бриз. Через три дня оттепель вступила в свои права. Чиир Хонган исчез на полдня и вернулся с сообщением, что дорога стала вполне проходимой, хотя в нескольких местах им еще придется преодолевать снежные заносы. Коричневый Пони выдал Шарду приличный набор монет из папских сумм, и путешественники двинулись из деревушки. Только дети, Шард и Темпус смотрели им вслед. Монах тщетно искал глазами Эдрию. Он не сомневался, она злилась из-за его растрепанных чувств и из-за того, что он избегал ее. Он же хотел дать ей знать, что осуждает только самого себя, но не получалось. Она исчезла с концами.

Когда они расстались с Пустой Аркадой, то все еще были ближе к аббатству Лейбовица, чем к Валане, но по мере того как улучшалось состояние дороги, они все быстрее продвигались вперед. Через несколько дней, поднимаясь к высокому перевалу, все почувствовали, что стало труднее дышать. После трагической гибели Magna Civitas что-то случилось с атмосферой Земли. Глядя снизу вверх и не пытаясь подняться, они видели на горных склонах, значительно выше линии растительности, руины древних зданий. В свое время дышать тут было куда легче. И конечно, изменилась и сама Земля, изуродованная войнами, которые давным-давно положили конец существовавшему миру. Рос новый мир, но далеко не так быстро, как это умел старый. Богатые запасы ископаемых были разработаны и исчерпаны. Старые города были перекопаны в поисках железа. Горючего всегда было в самый обрез. Ханнегану пришлось ограбить свой народ ради меди. Живые создания были уничтожены или изменились. Волки пустыни и волки равнин стали двумя разными породами, даже для тех Кочевников, которые носили «волчьи шкуры», но называли себя «орда Диких Собак». В мире теперь было куда меньше лесов и куда больше травы, но даже в архивах аббатства Лейбовица трудно было найти записи о состоянии биологии до Огненного Потопа и наступившего затем великого обледенения. Проклятие, произнесенное Богом в Книге Бытия, снова обрело свою силу: и да погибнет Земля и Человек!

На двадцатый вечер их путешествия Святой Сумасшедший увидел Ночную Ведьму. Они разбили лагерь пораньше, и в конце дня Хонган выехал вперед, чтобы разведать состояние перевалов; вернулся он после заката, весь пепельного цвета и бормоча что-то невнятное.

— Я посмотрел наверх и увидел, как она стоит на скале, на фоне первых звезд. До чего уродлива! Никогда не видел такой огромной и такой уродливой женщины. Вокруг нее была какая-то пелена черного света, и я видел, как сквозь нее пробивался свет звезд. Солнце уже опустилось за гору, но небо было еще ясным. Она что-то завопила в мою сторону, издав то ли вопль, то ли рыдание. Как кугуар.

— Может, это и был кугуар, — сказал Коричневый Пони. — Тут от разреженного воздуха кружится голова.

— Кугуар? Нет-нет, лошадь. Ведьма стояла там. И вдруг превратилась в черную лошадь и умчалась галопом. Прямо в небо!

Коричневый Пони молчал, занявшись своей тарелкой с бобами. Чернозуб, рассматривая Хонгана, пришел к выводу, что при всем его возбужденном состоянии он искренен. Он уже знал, что пусть даже Кочевник считает себя христианином, но крещение не освободило его от власти древних мифов.

Наконец заговорил отец и-Лейден:

— Если ты видел Ночную Ведьму, о чьей же кончине она возвещает?

— О кончине папы, — не без юмора произнес Красный Дьякон.

— Или моего отца, — тихо сказал Кочевник.

— Боже упаси, — бросил кардинал. — Двоюродный дед Сломанная Нога должен быть избран владыкой трех орд и станет наследником славы рода Хонгана Оса, — он бросил быстрый взгляд на Чернозуба. — И это ты обязан забыть, Нимми.

— Повинуюсь, милорд.

Для Чернозуба все встало на свои места. После войны, в которой семьдесят лет назад военачальник Хонган Ос вел свой народ в бой против Ханнегана Завоевателя и в конечном итоге был принесен в жертву своими же шаманами, титула владыки трех орд больше не существовало. Орда Зайцев полностью покорилась, так же, как и несколько других племен (включая и племя Чернозуба) из орды Кузнечиков, и их потомки осели мелкими фермерами в пределах империи, или на землях Свободного Государства Денвер. Без участия выборщиков из орды Зайцев нечего было и говорить о создании военных и церковных институций королевства. Династия Ханнеганов противостояла таким намерениям. Чернозуб вспомнил о своих бредовых снах, как он в роли Пилата распинает королей Кочевников. Наследственность, доставшаяся ему от Кочевников, заставляла верить в вещий смысл этих снов.

Теперь завоеванные народы, среди которых во времена детства Чернозуба свободные Кочевники вызывали лишь презрение, готовились восстать. Чиир Осле Хонган был родственником Хонгана Оса и по материнской линии мог претендовать на корону. Коричневый Пони был связан с политикой Кочевников (или вмешался в нее) в той же мере, как и с их религией, ибо выборщиками могли быть только те, кто имел отношение к шаманам. И теперь ему пришла в голову мысль, что кардинал, священнослужитель высшего ранга и представители королевской семьи Кочевников, связанные с ордой Диких Собак, должно быть, на пути в аббатство Лейбовица останавливались для совещания с шаманами Зайцев. Обрывки подслушанных во время путешествия разговоров подтверждали эту идею.

Ему было приказано молчать, и он подчинится. Но он не мог считать, что это дело не имеет к нему никакого отношения — это значило повернуться спиной и к покойным родителям, и к своему происхождению. Он был благодарен, что Чиир Хонган по-доброму относился к нему. Придет день, когда он сможет гордиться своим происхождением, если только гордость — не один из смертных грехов, запрещенный верой. Если только две северные орды, Дикие Собаки и несколько непокоренных племен Кузнечиков, перестанут с презрением относиться к завоеванным племенам — к Кузнечикам и Зайцам, он сможет высоко держать голову. Но он понимал, что, прежде чем все это случится, и орде Зайцев, и изгнанникам его крови еще придется отстаивать свои права. Он знал, что будет счастлив помочь им.

Ее Чернозуб увидел на следующее утро — юную девочку, напоминавшую Эдрию, но заметно уступавшую ей в красоте. Обнаженная, она стояла под скальным выступом, танцуя в струях небольшого водопадика из-под тающего ледника. Находясь на расстоянии броска камня, она глянула на Чернозуба, который остановился как вкопанный. По коже головы у него побежали мурашки. Взгляд ее переместился на Святого Сумасшедшего, который, не видя ее, ехал на жеребце кардинала. Она следила за ним, пока с уступа не свалился ком подтаявшего снега, который заставил ее отпрянуть и скрыться из виду. Через несколько секунд из-за уступа галопом вылетела небольшая белая кобылка и скрылась за густой стеной заснеженных елей.

Потом, когда Кочевник остановился, чтобы оглядеться, Чернозуб подошел к нему.

— Сегодня утром я сам видел ее. Дневную Деву.

— Она была молодой? — спросил Чиир Хонган.

— Очень молодой и красивой.

— Кем бы он ни был вчера, сегодня он мертв, — сказал воин. — Ей нужен новый муж.

— Она смотрела на тебя. Или же на лошадь кардинала.

Хонган нахмурился, покачал головой и засмеялся.

— На лошадь. Говорят, что в отсутствие владыки орд ей приходится совокупляться с жеребцами. Дело в разреженном воздухе, Нимми. Он действует на всех нас.

Чернозуб продолжал брести себе, пока его и стоящего в ожидании Кочевника не нагнала карета. В нем была какая-то умиротворенность, и та же самая лошадь вернулась с другим всадником.

— Почему ты не устроился рядом с Топором? — спросил кардинал, в первый раз называя Вушина этим именем.

— Потому что я был слишком возбужден, ваша светлость, и, кроме того, мне хотелось пройтись, — Чернозуб курил какую-то сильную смесь, что Кочевник привез из Небраски, и, расслабившись больше обычного, выказал не свойственную ему болтливость. Кроме того, он больше не чувствовал страха перед Коричневым Пони, и этот человек начал ему нравиться.

— Что это я слышал о тебе, Нимми, и о Женщине Дикой Лошади? Ты так часто меняешь религию?

— Я надеюсь, милорд, что религия, которой я придерживаюсь сегодня, всегда будет слегка улучшаться с помощью завтрашней религии, и видение девушки под ледяным водопадом соответствует моей сегодняшней религии, хотя завтра я могу задаться вопросом, было ли то видение реальностью. Но могу ли я предположить, что она имела отношение к Хонгану?

Коричневый Пони рассмеялся.

— Значит, ты понимаешь, что на этой высоте религия и реальность могут или не могут иметь отношение друг к другу?

— На этой высоте? И да и нет, милорд.

— Дай мне знать, если она снова появится, — небрежно бросил Коричневый Пони и зарысил вперед.

Это было время видений. Чернозуб слышал о чудесах в горах, о магии в долинах и о колесницах в небе. Дева одновременно появлялась перед маленькими группами своих почитателей в трех разных местах континента. Более того, то, что ее облик говорил на западе, на востоке ее же голос подвергал серьезному сомнению. Словно она спорила сама с собой. Может, это и было наилучшим доказательством ее божественности, ибо противоположные взгляды всегда примиряются в божественной сути. Ночная Ведьма и Дневная Девственница были разными аспектами одного существа. У него была и третья ипостась. Когда наступали соответствующие времена, она становилась Стервятником Войны, кружащим над полем битвы, где собирала свою добычу.

«Это все разреженный воздух», — сказал себе Чернозуб. Но почему тут не может быть Женщины Дикой Лошади? Ребенком он видел, как она мчится на неоседланной лошади. Этим утром он видел ее стоящей под водопадом, и она была той же самой юной женщиной. Женщины орд владели племенными кобылами, которых передавали своим дочерям. Женщины-Кочевницы отлично знали искусство разведения лошадей. Никто из воинов не использовал в битвах кобыл. Оседлать кобылу, готовясь к схватке, значило дать понять, что ты к ней не готов. Так что жеребец кардинала Коричневого Пони — это и верховая лошадь, и утверждение его как воина. Никто не имеет права пользоваться дикими лошадьми, кроме ее соплеменников, ибо они с ней одной крови. Она — естественное выражение культуры Кочевников в мире, в котором им приходится обитать, но признать это — не значит утверждать, что ее не существует в реальности. Христианство пользуется такими же проекциями. Так много воплощений Девы! А она — непререкаемый арбитр на пространствах равнин. И выбирая себе мужа, она выбирает короля. Чернозуб развеселился, представив себе, что она выбирает и папу.

Уход из аббатства не столько дал Чернозубу право думать о себе — ему это всегда было свойственно, сколько избавил от чувства вины по этому поводу. Исполнение религиозных предписаний не могло не страдать и из-за путешествия, и в силу его греховности, но он старался так часто, как только представлялась возможность, не меньше часа повторять про себя «Список бакалейных покупок Лейбовица» — ехал ли он верхом или отходил ко сну по ночам: «Принести домой для Эммы банку тунца и шесть булочек». Аминь. Коротко и ясно. Этот текст не позволял возвращаться в мыслях к Эдрии. Он откровенно отдавал ему предпочтение перед уравнениями Максвелла из Меморабилии, которые так смущали Торрильдо и, возможно, были причиной его несообразного поведения.

Но и его гнев на самого себя из-за Эдрии, и его чувства — все искало выхода. Когда этим вечером они остановились на ночевку, Топор, как всегда, спросил: «Готов ли ты к смерти?». Чернозуб, не утруждаясь отрицанием, тут же лягнул Топора в промежность. Палач успел отклониться, и удар пришелся по бедру вскользь. Вушин с удовольствием расхохотался.

— Сегодня вечером ты очень злой, — сказал он и позволил Чернозубу еще трижды напасть на него, лишь после чего швырнул его лицом вниз в тающий снег. То был первый раз, когда ученик смог коснуться своего учителя, и Вушин, помогая ему подняться на ноги, обнял его. — На этот раз ты в самом деле готов умереть, да?

Это была вторая ночь. Спускаясь и забирая к северу, они наращивали скорость движения. На четвертую ночь их на рысях догнал курьер в сопровождении стражника. Размахивая фонарем, он доставил новости кардиналу Элии Коричневому Пони: папа скончался. Посланник с солдатом остановились передохнуть в их обществе, после чего продолжили путь к югу, неся сообщения аббату Джараду и другим кардиналам у Брейв-Ривер. Множество таких посланников разлетелось из Валаны по всем дорогам с таким же сообщением для всех священнослужителей — епископов, священников, дьяконов, аббатов и аббатис, их племянников и закадычных друзей по всему континенту. А тем временем Валана готовилась к очередному конклаву.

Этой же ночью кардинал сел совещаться с Кочевником и капелланом, а Чернозуб и Топор отошли подальше от костра. На другой день они с наслаждением попользовались публичной баней в Побии, первом настоящем городе по пути. Отец и-Лейден сбрил бороду и теперь ничем не отличался от них, хотя позже Чернозуб увидел его в обществе пышноволосого человека в одежде и с оружием Кочевников, но чья манера поведения отличалась от принятой на равнинах. Когда они покинули Побию, Святой Сумасшедший верхом направился на восток в сторону равнин. Через полчаса за ним направился и и-Лейден, сопровождаемый молодым светловолосым воином, похожим на горожанина.

Коричневый Пони нанял местного кучера и двинулся в Валану со своими новыми слугами — настоящим палачом и сомнительным монахом.

Чернозуб долго лелеял вопрос, на который у него не было ответа. Терзаясь чувством вины из-за встречи с Эдрией, он мялся, но наконец задал его:

— Милорд, когда там, в Пустой Аркаде, они хотели нас ограбить, почему вы решили, что девушка узнает вас?

Коричневый Пони нахмурился было, но потом спокойно ответил:

— Моя контора ведет кое-какие дела с группами вооруженных джинов в этом районе. Я предположил, что они входят в одну из таких групп. Как выяснилось, я ошибся.

Но Чернозуб продолжал испытывать любопытство. Вушин и Хонган время от времени исследовали окружающую местность, но делились своими открытиями только с кардиналом. Он решил задать вопросы Топору.

В первой половине дня они миновали грязноватые улицы, заполненные собаками и детишками, какой-то деревушки с кирпичными и каменными домами; из печных труб на бревенчатых крышах тянулись дымки. Доносились звон кузнечного молота и голоса женщин, отчаянно торгующихся из-за цен на картошку и козье мясо. Все эти деревни, появившиеся во время ереси и изгнания, ныне стали предместьями Валаны, обступая ее со всех сторон, и теперь, расположившись у подножья гор, далекие вершины которых Чернозуб видел в детстве, дали пристанище торговым сделкам и нарождающейся промышленности. Но они стояли слишком близко к предгорьям, чтобы можно было увидеть их пики. Лишь на западе тянулся мощный горный массив. Все здесь было новым и уже грязным и удивляло монаха, который хотя и провел первые пятнадцать лет жизни всего в двух днях пути верхом от этих мест, но никогда не был в городе. А город все плотнее обступал их по мере того, как карета кардинала въезжала в густо населенную часть, где сгрудилось большинство зданий, своими двумя и даже тремя этажами напоминавшими аббатство. Над всем этим скопищем строений господствовал нависающий укрепленный холм, чьи стены включали в себя Святой Престол; над ними вздымались шпили кафедрального собора святого Джона-в-изгнании, где наместник Христа на земле служил мессу в честь Святого Отца. Чернозуб, преисполнившись изумления, едва услышал слова кардинала, который, повернувшись, обратился к нему.

— Прошу прощения, милорд?

— Ты знаешь, что площадь перед святым Джоном вымощена булыжником, который через все равнины доставили из Нового Рима?

— Я слышал, милорд, что площадь перед собором — это территория Нового Рима. Но неужели все эти камни…

— Ну не все, но собор святого Джона-в-изгнании в самом деле стоит на земле Нового Рима. Доставленной сюда. Вот почему местные уроженцы утверждают, что возвращаться нет никакой необходимости. Они всем напоминают, что и сам Новый Рим возведен на доставленной земле.

— Из-за моря?

— Так гласит история.

— У достопочтенного Боэдуллуса другое мнение.

— Да, знаю. Это теория возникновения раскола во времена катастрофы. Кто знает? Как получилось, что латинский язык после веков полного забвения снова вошел в употребление?

— По Боэдуллусу, милорд, это случилось во времена Упрощения. Сжигатели книг не уничтожали религиозные труды. И одним из способов спасения драгоценных материалов от простаков был перевод их на латынь, когда им придавался вид Библии, пусть даже это были обыкновенные учебники. Латынь годилась и как секретный язык…

— А вот это здание перед нами — Секретариат, — прервал его кардинал. — Именно там ты и, может быть, Вушин будете время от времени работать. Но первым делом найдем пристанище вам обоим.

Наклонившись вперед, он бросил несколько слов вознице. Через несколько минут они свернули с мощеной мостовой в грязную боковую улочку, над которой нависали ветки с набухающими почками. Вскоре должна была начаться Страстная неделя, и подходило время выборов папы.