Глава 25

«Если странствующий монах из дальних земель изъявит желание стать гостем монастыря, да пребудет он в нем столько времени, сколько пожелает, при условии, что он ознакомлен с правилами обители, принимает их и не будет беспокоить монастырь чрезмерными требованиями, а безропотно смирится с тем, что ему будет предоставлено».

Устав ордена св. Бенедикта, глава 61.

Во время трехмесячного пребывания матушки Иридии Силентиа при дворе папы Амена II один из папских информаторов обратил его внимание, что эта княгиня Церкви, невеста Христова, постоянно трижды в неделю посещает Эдрию из дома Шарда в месте ее заключения. Папа решил не торопиться с расспросами по сему поводу, ибо предполагалось, что любой, кто заметил ее посещения или обратил на них внимание, придет к выводу, что матушка Иридия либо практикует духовное излечение, либо изучает с девушкой последнее издание катехизиса, переписанное и дополненное папой Аменом I, хотя некоторые восточные епископы уже сочли его еретическим. Скоро тюремщикам стало известно, что девушка выразила желание присоединиться к религиозной общине Иридии. Никакой тревоги это не вызвало, если не считать, что Коричневый Пони несколько обеспокоился.

Мэр Дион, как главнокомандующий сил вторжения в провинцию, большую часть времени отсутствовал, а Слоджона религия интересовала лишь как инструмент управления людьми. Когда в субботу, 12 августа, Эдрия взяла на себя простой обет как монахиня ордена Богоматери Пустыни, мать Иридия посетила папу и пожаловалась, что светская власть Нового Иерусалима держит в тюрьме одну из ее монахинь. Коричневый Пони улыбнулся и послал за Слоджоном.

— Вы держите в тюрьме сестру Клер Ассизскую по непонятному обвинению, — сказал папа Амен II. — Мессир, должен ли я напоминать вам, что у вас нет юридических прав по отношению к религии?

— Я даже не знаю такую сестру Клер Ассизскую, Святой Отец!

— Вы знаете ее как Эдрию, дочь Шарда, — сказал Коричневый Пони. — Она стала монахиней на прошлой неделе в день святой Клер, и поэтому мать Иридия назвала ее Клер, каковым именем ее и будут звать в обители.

Слоджон вскинулся.

— Выдвинутое ей обвинение вполне понятно. Она нарушила закон, покинув свою общину без разрешения из канцелярии мэра. Кроме того, она подозревается в шпионаже.

— Она не виновна в шпионаже против данного государства, в чем я совершенно убежден, — проворчал Коричневый Пони. — Что же до остальных обвинений в ее адрес, Церковь учит подчиняться законному правительству, такому, как ваше. Поскольку она признала свою вину в неподчинении закону, который тогда действовал, я обещаю, что она будет наказана лично мной. Тем не менее должен отметить, что закон, который она нарушила, при вас вышел из употребления. Его судьба — это ваше дело. А вот судьба сестры Клер — это уже наше дело. Вы должны немедленно освободить ее и представить церковному суду. Вы хорошо знаете, какое наказание ждет тех, кто узурпирует права Церкви. Мой блаженной памяти предшественник отлучил от церкви императора Тексарка за то, что тот заключил в тюрьму меня и моего секретаря.

— Вот, значит, в чем дело! Но со мной этот номер не пройдет, — не проявив даже минимума вежливости, Слоджон повернулся и покинул папскую аудиенцию.

Коричневый Пони тут же написал письмо всем церквам Мятных гор, что сын мэра лишен Святых Даров, пока не подчинится приказу освободить сестру Эдрию Сент-Клер и не передаст ее в руки курии. Папа понимал, что эта кара не окажет на Слоджона никакого воздействия, если не считать унижения из-за плохой репутации, которая станет известна, как только это послание будет прочитано с амвонов всех церквей в горах.

Тем не менее Слоджон не давал о себе знать до возвращения с поля боя его отца, которое состоялось неделю спустя. Дион посовещался с папой. Первым делом они обсудили ход военных действий в провинции, которые велись вдоль 98-го меридиана. Затем коснулись дела Эдрии. Во что бы он лично ни верил, в глазах общества Дион был католиком. После совещания он освободил сестру Сент-Клер, передав на попечение матери Иридии Силентиа, которая стала ее защитницей. Санкции против сына мэра были сняты. В нарушение принятых правил папа разрешил Слоджону и впредь помогать бывшему школьному учителю, а ныне кардиналу Эбрахо Линконо в качестве расследователя и обвинителя.

Такой исход был неизбежен, и единственным предметом обсуждения стало наказание, которое будет наложено на монахиню верховным понтификом.

Коричневый Пони отметил, что красота стоявшей перед ним босоногой сестры не пострадала от материнства, не мог скрыть ее и бесформенный наряд из грубой ткани. Эдрия так и лучилась, откровенно улыбаясь ему; у нее был внимательный и смелый взгляд. Плохо. Это позволяло предполагать, что в самом деле существовал заговор, и мысль эта не давала покоя. Слоджон уже знал, что стал жертвой обмана, но папа обратил внимание на эту открытую улыбку.

Сделав попытку показаться суровым, папа Амен II заговорил:

— Сестра Сент-Клер Ассизская, вы будете находиться под постоянным надзором кардинала Силентиа. За нарушение установлений Нового Иерусалима, законной светской власти, мы предписываем вам удалиться за реку Брейв-Ривер и провести там в изгнании весь остаток вашей жизни или же пока наказание не будет снято с вас волей Святого Престола. Если же вы снова пересечете реку, направляясь с юга на север, за сие дерзкое деяние вы будете отлучены от церкви.

Улыбка Эдрии не изменилась. Наказание это не отличалось от принятого ею обета. Она неторопливо подошла к папе и, опустившись на колени, поцеловала его кольцо верховного судии.

— Где Чернозуб? — шепнула она.

Коричневый Пони чуть не поперхнулся от ее дерзости и прошептал в ответ:

— Понятия не имею.

Таким образом дама-кардинал покинула Новый Иерусалим в обществе сестры Эдрии Сент-Клер и трех монахинь, ее помощниц на конклаве в Валане. Им были предоставлены возница и четверо вооруженных всадников, которые должны были сопровождать их до Брейв-Ривер. В последнюю минуту Иридия нанесла папе еще один визит и попросила разрешения сделать по пути остановку в аббатстве Лейбовица, что удлинило бы их путешествие не более чем на несколько дней.

Коричневый Пони удивленно воззрился на нее. Кардинал Силентиа была почти его ровесницей, при всей своей суровости сохранившая былую красоту и если не изящество, то очарование. Но теперь он видел, что она сама очарована Эдрией.

— Она хочет узнать, вернулся ли Чернозуб в аббатство, — вздохнул понтифик.

— Мне тоже это пришло в голову, Святой Отец. Но помещения для гостей там приличные, и их достаточно. Братия и мои сестры будут видеться только в церкви, если эти встречи вообще состоятся.

— Очень хорошо, но если вы потеряете ее, вас обоих ждут неприятности, — сказал он. Его разрешение исходило из убеждения, что ни Чернозуб, ни аббат Олшуэн не захотят этой новой встречи. — Тем не менее, если вы где-то встретите брата Сект-Джорджа, передайте ему, что я требую его немедленного появления.

Преклонив колена, Иридия удалилась. Лишь через три недели письмо Нимми с поля боя на восточных равнинах достигло адресата. Коричневый Пони счел письмо раздражающим и сказал курьеру: «Пусть он почтит своим присутствием праздник бойни, а затем доставь мне этого идиота».

Но едва он сказал это, перед папой Аменом II ярко предстал облик Чернозуба в будущем — потрясенного известием о внезапном обращении Эдрии к религии и о наказании, наложенном на нее папой. Он будет потрясен и, наверное, разъярится. Папа решил, что при появлении монаха увидится с ним не сразу. Пусть он услышит обо всем от Кум-До, Джинг-Ю-Вана, Вушина и двух секретарей с Востока, унаследованных от кардинала Ри. Они понимают его мотивы и то, почему в них возникла необходимость. В конечном итоге возмущение брата Сент-Джорджа уступит место его религиозным убеждениям, и тогда папа сможет спокойно повидаться с ним.


Сентябрь подходил к концу, а Чернозуб так и не появился в бревенчатом «Ватикане» папы Амена II. Его святейшество, положив ноги на стол, одним глотком допил остаток бренди, откинулся на спинку кресла и улыбнулся своему пожилому телохранителю.

В личном кабинете Коричневого Пони в папском дворце с бревенчатыми стенами и глиняным полом горела единственная свеча, но в огромное окно с южной стороны светил на удивление яркий диск луны, и казалось, что в ее сиянии все светится, включая лица папы и воина.

— Топор, ты знаешь, какой день будет завтра?

— Четверг, двадцать девятое, ваше святейшество.

— День святого Михаила, командующего небесным ордами.

— Я думал, что они там постоянно обитают.

— Нет, нет! Все ангелы — сущие Кочевники, и там их целые орды.

— И что из этого, ваше святейшество?

— Топор, кафедральный собор святого Михаила Ангела Войны находится в Ханнеган-сити и принадлежит Уриону Бенефезу. Для него завтра обернется пышным празднеством и торжественной мессой. Я же проведу мессу тихо и скромно. Отрывок из Евангелия этого дня включает в себя первые десять строф из тринадцатой главы Святого Благовествования от Матфея и на первый взгляд не имеет никакого отношения к архангелу Михаилу. Иисус призывает к себе малых детей, говорит, что все мы должны снова стать как дети, чтобы войти в царствие небесное. Не странно ли это?

— Нет, ибо детям дарует жизнь меч ангела Божьего.

Коричневый Пони помолчал. Он понимал, что Топор имеет в виду, но как странно он это высказал.

— Старый еврей однажды рассказал мне, что наш ангел битвы — защитник синагоги, так же как для нас он защитник Церкви. И конечно, ее детей. Это, думаю, и объясняет выбор отрывка из Евангелия. Но ты знаешь, что компания старух-Кочевниц поженила меня с Барреганом, Стервятником Войны?

— Помнится, вы несколько раз упоминали об этом, ваше святейшество. Надеюсь, что брак оказался счастливым.

— О еще бы, еще бы! Думаю, войну мы выигрываем, — папа налил себе еще стакан бренди. — Но теперь, когда я возношу молитву Михаилу, я испытываю нечто странное. Надеюсь, что командир армии ангелов простит меня. Брак этот был вынужденным. Должен ли я извиняться, когда мысленно вижу, как Ангел Войны Бенефеза сражается с моей сверхъестественной женой-птицей?

— Нет.

— Ах, значит, у тебя есть свое мнение! Вопрос, конечно, риторический, но почему ты сказал «нет»?

— Потому что и ангел, и стервятник — это одно и то же.

— Хотелось бы мне услышать от тебя, что оба они на одной стороне. Ведь ты никогда не будешь христианином, не так ли, Вушин? И все же у тебя иногда бывают потрясающие озарения. Когда-нибудь расскажи мне снова об Убийце людей.

— Снова? Не помню, чтобы я вообще вам о нем рассказывал, ваше святейшество.

— Нет, я всего лишь слышал отрывок твоего повествования, когда ты как-то рассказывал об этом Чернозубу. Кто такой Убийца людей?

— Сострадающий им, — слышно было, что обозначил он это слово заглавной буквой.

В лунном свете Коричневый Пони удивленно воззрился на него.

— В древней пословице, бытующей у моего народа, — добавил Вушин, — говорится: «Меч, который убивает, — тот же меч, что дарует жизнь».

— Прими еще стакан этого отличного горного бренди. Но кому меч может даровать жизнь?

От бренди Топор отказался.

— В ходе битвы меч приносит смерть одному и жизнь другому. Жизнь его семье, его вассалам и суверену.

— Да, припоминаю, что твой меч раз или два сохранил мне жизнь. Хотя пословица не так уж глубока. Кое-что из сказанного тобой может привести людей к мысли, что ты путаешь Бога и Дьявола, Вушин.

— Надеюсь, что ваше святейшество к ним не относится.

— Нет, но что ты скажешь в ответ на такое обвинение?

— Я отвергаю его. Как я могу их путать? Я понимаю, что они не двое в одном.

Коричневый Пони засмеялся.

— Топор, папа Амен Спеклберд когда-нибудь учил тебя искусству парадоксов?

— Нет, но он был так добр, что несколько раз говорил со мной. Вы сказали, что я никогда не буду христианином. Старшина Джинг сказал мне то же самое. Но будь я учеником святого Спеклберда, я стал бы им.

— Ты уже возвел его в святые. А это моя работа. Ты атеист?

— О нет, я почитаю всех богов.

— Сколько их входит в это понятие «всех»?

— Бесчисленное множество. И еще один.

— Какая бессмыслица!

— Ваше святейшество, разрешите мне услышать, как вы считаете до одного.

— Один.

— Покажите, что это такое.

Коричневый Пони смущенно заерзал. Наконец он постучал пальцем по голове.

Вушин тихонько засмеялся.

— Ошиблись. Вам придется еще долго размышлять над этим. И вы не смогли сосчитать до одного. Вы начали отсчет от одного и остановились. А один — это бесконечность.

Папа сменил тему разговора. Он не был мистиком, но мистика как таковая его привлекала. Спеклберд, Чернозуб, Вушин — всем им были свойственны какие-то мистические черточки, хотя все они разительно отличались друг от друга. Они восхищали Коричневого Пони, но он не понимал их.

В середине сентября в Ханнеган-сити император созвал своих генералов. Он был полон безграничной радости по поводу захвата оружия; пусть оплавленное в огне, его нельзя было пустить в дело, но можно было подробно изучить. Сгорели ложи и цевья, взорвалась часть барабанов, погнулись от жара и от взрыва бочонков с порохом некоторые стволы. Филлипео любовно оглаживал их, и его руки стали черными от нагара. По словам оружейников, можно будет начать выпуск копий оружия с западного побережья, как только они получат соответствующие инструменты, наладят станки, сварят необходимые марки стали, найдут медь для патронных гильз — если только императорские войска продержатся так долго.

А между тем адмирал и-Фондолаи, Карпио Грабитель, уже получил на вооружение несколько дюжин дубликатов этих винтовок. Вскоре он и Эссит Лойте (которого в войсках называли Деревянный Нос) начали свои набеги к северу от Реки страданий. Войска Тексарка, чьи волчьи шкуры делали их похожими на безродных разбойников, несли с собой хаос, уничтожали женщин и детей, которых Кочевники покинули, чтобы составить левое крыло крестового похода антипапы.

— Адмирал? — изумился генерал Голдэм. — Я думал, Карпи произведен в фельдмаршалы.

— Пока еще он адмирал, — ответил Филлипео. — Адмирал — это пират в мундире, а пиратам не подобает думать о захвате территорий. Его метод ведения войны прекрасно соответствует океанским просторам прерий — родины Кочевников.

Время, как и террор, было на стороне императора. Противостоящие армии папы и императора, Церкви и государства окопались на противоположных берегах Уочиты, и прокормить своих людей Филлипео было куда легче, чем Амену II — своих. Коричневый Пони рассчитывал на силы, которых он пока фактически не контролировал.

— Антипапа думает, что Дикие Собаки будут хранить ему верность до конца дней своих, но я в этом не уверен, — сказал Филлипео своим генералам. — Говорят, вождь Оксшо лижет подметки фальшивого папы, и говорят, что Хонган Осле Чиир, пустив в ход партизанские силы своих Диких Собак, поднялся до титула вождя вождей всех трех орд. Даже вождь Дьявольский Свет относится к нему с уважением, а мы-то знаем, как Зайцы попали к нему в руки и восстали против нас. Без сомнения, Элтур такой же наш враг, каким был его брат Халтор, но он осторожен, умен и рассудителен. И не в пример Хонгану не христианин. Мы можем вступить с ним в переговоры.

— Я не уверен, что вы в самом деле в этом убеждены, сир, — сказал капеллан-полковник Поттскар. — Вы говорите так, словно христианство требует обязательного подчинения фальшивому папе.

— Нет, Поттси. Просто это означает, что вождя Элтура, как нехристианина, совершенно не волнуют внутренние раздоры Церкви. Так что он свободен в своих переговорах.


Через три дня радость Филлипео Харга превзошла все границы, и в своих апартаментах он пустился в пляс, когда его дядя Урион принес новость, что кардинал Сорели Науйотт перестал служить ложному папе. Он прекратил откалывать джигу, лишь когда осознал, что должен был услышать новости о Науйотте раньше, чем дядя.

— Почему командир, который получил сообщение о перебежчике, не передал его мне? — строго спросил он.

— Я договорился с Сорели, еще когда он был в Валане, и дал указание пограничной страже принять его с честью. Я получил предварительное известие, что он направляется к нам, ибо он согласился перейти к нам лишь при условии, что мой архиепископат дарует ему убежище.

— Ублюдки! Ты разлагаешь мои собственные войска. Полетят головы. И от кого же он хочет скрыться в убежище? — гаркнул Филлипео. — От меня?

— Конечно. И я не думаю, что ты снесешь с плеч голову полковника отца Поттскара или мою.

— Проклятье! Ладно, при мне кардинал может чувствовать себя в полной безопасности. Я дам в его честь правительственный обед.

— Вот этого он как раз и опасается. В твоем присутствии он будет свободен от увечий, но не от допросов.

— Чего он хочет добиться, скрываясь?

— Всего. Он здесь для того, чтобы подчеркнуть — он не имеет ничего общего с этим маньяком в западных горах. Но не для того, чтобы предать его. Он не хочет склоняться ни к одной стороне. Он сохраняет нейтралитет, но только под моей защитой.

Император нервно потянул себя за мочку уха и стал ходить по комнате.

— Ради Бога! — наконец сказал он. — Когда все будет кончено и вы приступите к выборам настоящего папы, кто может быть лучше, чем кардинал, который остался принципиальным, но сумел сохранить нейтралитет? — он повернулся, чтобы взглянуть на лицо архиепископа, и тут же разразился смехом. — Дядя Урион, для следующего папы у тебя слишком много плохих привычек. Я понимаю, что обвинения — сплошь вранье, но… — он пожал плечами.

— Да, — сказал Бенефез. — Предполагаю, что Сорели знаком с клеветой Хойдока…

— Обращайся с ним как можно лучше, дядя, пусть даже тебя и пугают его амбиции. И я хотел бы нанести ему визит в твоем дворце. Пригласи нас обоих к себе на обед.

— Лишь после того, как он освоится с этой идеей. Если она его устроит, я приглашу тебя. В противном случае даже не буду ничего объяснять.

Приглашение отобедать в архиепископском дворце пришло к Филлипео всего три дня спустя. Со всей серьезностью приняв его, император тепло приветствовал отступника Науйотта в Ханнеган-сити. Но едва только его дядя, пошептавшись со служкой Торрильдо, доставившим ему какое-то устное сообщение, коротко извинился и покинул их, он тут же приступил к расспросам.

— В отношении Коричневого Пони по всей империи действует временно отложенный смертный приговор, — сообщил Филлипео орегонцу сразу, как только Бенефез уже не мог их подслушать. — Его избрание само по себе было актом войны против Тексарка со стороны валанской Церкви. Если он будет пойман, то прямиком отправится на гильотину. Так что он не имеет права обвинять вас в том, что вы отвернулись от него.

— Да, сир. Но вы сказали, что его избрание было актом войны со стороны священнослужителей Валаны, а ведь и я способствовал его избранию. И могу сказать, что ни я, ни все мы не думали об этом как об объявлении вам войны.

— Вы говорите, что его избрали священнослужители Валаны? А не Священная Коллегия?

— Сир, в условиях изгнания духовенство Валаны — это духовенство Рима. Священная Коллегия — это духовенство Рима лишь потому, что каждый член представляет или римскую, или валанскую Церковь. Но в крайней ситуации духовенство римского епископата выбирает своего собственного епископа. В истории Церкви коллегия — всего лишь дальнейшее развитие такого положения.

— Могу только удивляться, как вы оправдываете так называемый конклав!

— Я убежден, что его созыв был оправдан. Но потом именно Коричневый Пони отверг курию. Можете считать, что войну начал он один, хотя остальные поддержали его. Я был в Валане, но со мной никто не советовался, когда он объявил крестовый поход. Я даже не уверен, эти ли цели он преследует в войне, не говоря уж о ее святости.

— И тем не менее до меня дошли сведения, что перед выборами состоялся так называемый военный совет, на котором присутствовали и вы. И как получилось, что вы присоединились к Чунтару Хадале в его попытке переправить оружие в долину?

— Я всего лишь сопровождал его в пути через равнины. И расстался с ним еще до начала битвы.

— Ну что ж, ладно. Расскажите мне вот что: как давно Коричневый Пони начал собирать арсенал в Мятных горах?

— Разве кардинал Бенефез не сообщил вам, что я не буду отвечать на вопросы военного характера? Я не шпион.

Кардинал Бенефез вернулся к столу и, услышав последнюю реплику, стал ругать племянника за то, что тот нарушил обещание не терзать кардинала из Орегона.

Тем не менее этим вечером император ушел в хорошем расположении духа. Переход на его сторону кардинала Сорели Науйотта, ныне пребывающего гостем в епископском дворце его дяди, прибавлял Филлипео и его делу респектабельности. Пусть даже Науйотт отказался от допроса в разведке и дал понять, что считает себя фигурой, равной своему хозяину, император с удовольствием думал о возможности установить хорошие отношения с орегонцами, которые были земляками Науйотта. То был странный ход коня на доске континентальных шахмат: две клетки к востоку и одна к северу. Орегон недалеко от тех мест, где, по мнению императора, на западном побережье находится источник оружия для Коричневого Пони. Их гость владел там землей, получая оттуда доходы. Сразу же после победы Филлипео преподнесет подарок правителю орегонских земель, кем бы он ни был, этот правитель.


Пока Хадала готовил свою экспедицию из Валаны, на востоке в преддверии уборки урожая король Теннесси воспользовался тем, что у Харга были проблемы с Кузнечиками и с армией Коричневого Пони в провинции. Она напал на зависящее от Тексарка марионеточное государство Тимберлсн на восточном берегу Грейт-Ривер. Филлипео Харг послал свои регулярные войска на ту сторону реки, чтобы отбросить Теннесси с ограбленной и сожженной территории своего союзника. Но Теннесси ждал их: он отступил в неприступные горы, куда тексаркский генерал все же решил проникнуть.

Коричневый Пони должным образом узнал об этих батальонах, в которые входили опытные горные стрелки; папа послал курьера с пожеланием, чтобы войска Теннесси, не вступая без крайней необходимости в боевое соприкосновение с врагом, все же до весны продержали на востоке тексаркские части. Послание было вытатуировано на коже промежности курьера, который был так толст, что без зеркала не мог увидеть это послание, и к тому же оно было зашифровано, а у него не было ключа. Коричневый Пони о нем не беспокоился, ибо в любом случае пытать посланника не было смысла. Тем не менее агенты имперской разведки поймали его, и под пытками он признался, что татуировка содержит сообщение королю Теннесси. Было принято решение не убивать курьера, но его привязали к операционному столу и скальпелем срезали текст. Затем курьера отпустили, но он не мог ходить из-за боли между ног. Кусок кожи просолили, растянули на доске, высушили и послали в Ханнеган-сити для изучения. Нож был не простерилизован, и толстый папский курьер умер от заражения крови.

Узнав о судьбе своего посыльного, Коричневый Пони мог только обрушить еще одну порцию церковных проклятий на головы Филлипео Харга Ханнегана и его дяди, проповедника платонической дружбы и других отклонений от ортодоксии. Но они и так уже были отлучены от церкви и преданы анафеме.

Вушин всеми силами старался утешить своего хозяина.

— Сдается мне, ваше святейшество, что Теннесси в любом случае сделает то, о чем вы его просили.

— То есть мое письмо привело к бессмысленной гибели курьера?

Вушин промолчал, понимая, что, если даже его хозяин и разделяет безразличное отношение воина к вопросам жизни и смерти, он никогда не позволит себе признаться в этом.

— Насколько проще было вести войну, пользуясь методами связи времен Magna Civitas. Наши генералы получают наши указания — если вообще получают их — через несколько недель после отсылки, а к тому времени ситуация в корне меняется!

— Да, ваше святейшество, и именно поэтому в традициях моего народа полевой генерал обязан воспринимать команды императора всего лишь как отеческие советы, разве что он дерется поблизости от императорского двора. Что же до Magna Civitas, то брат Сент-Джордж рассказывал, что в те дни генералы горько жаловались, ибо правители отдавали такое количество команд и они поступали таким непрерывным потоком, что из-за политиков было невозможно вести войну. Вспомните, что случилось с Magna Civitas.

— То есть я даже не могу сказать Теннесси, что ему делать?

Вушин снова замолчал, и Коричневый Пони улыбнулся.

— Топор, если бы это зависело от меня, ты бы командовал войсками в провинции вместо мэра Диона.

— У меня нет претензий к командованию армией, ваше святейшество.

Наступил ноябрь, когда Чернозуб наконец, хромая из-за воспаленного пальца, отправился в мир заснеженных гор. Его сопровождали Аберлотт и несчастный котенок кугуара с одним синим ухом и полуголым черепом. Когда эскорт Диких Собак оставил его на папской дороге, Чернозуба ограбили разбойники — отняли у него коня. Аберлотт — он вернулся в Валану, а затем направился на юг в надежде снова увидеть сестру Джасиса — нашел его, стонущего, в полубессознательном состоянии, а разъяренный котенок отчаянно сосал его окровавленный большой палец. Когда они явились на военный пропускной пункт в Пустой Аркаде, имя Чернозуба пограничники нашли в списке лиц, которым разрешен допуск, а вот Аберлотта в нем не было.

— Он был тут со мной в прошлом году, мы оба приезжали как эмиссары Секретариата в Валане.

— В списке нет фамилии «Аберлотт». И я не думаю, что он один из НАС.

— Как и я.

Стражник как-то странно посмотрел на монаха.

— Да? А я мог бы поклясться… — Аберлотт разразился смехом. — Да ты же «привидение», Нимми. Я знал это еще со слов Эдрии.

Чернозуб вспыхнул.

— Я ручаюсь за этого идиота, — сказал он стражнику. Охранник позвал офицера. Чернозуб расписался под гарантией, что Аберлотт будет находиться под его присмотром.

— Если он нарушит какой-то закон, отвечать придется вам.

— До чего прекрасная возможность мне предоставляется! — сказал Аберлотт. — Пакостить буду я, а лупить будут тебя!

— А вы будете расстреляны! — фыркнул офицер.

Но когда они прибыли в новое поселение, временно получившее название «Святой Город», над ними вежливо взяли опеку Вушин, Кум-До и старшина Джинг. Нимми пришлось второй раз рассказывать им о смерти их товарища, павшего на службе общему хозяину. Они выразили беспокойство по поводу продолжающегося отсутствия Гай-Си.

— Я думаю, его не отпускает вождь Дьявольский Свет. Он хочет, чтобы Гай-Си учил боевому искусству молодых воинов-Зайцев. Он изъявил желание, чтобы я учил их читать. Итак, когда я смогу увидеть его святейшество?

На него уставились Аберлотт и три бесстрастные желтые физиономии.

Загрузка...