Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Глава 2

Когда брат Чернозуб в лихорадочной спешке завершал перевод одиннадцатой главы седьмого и последнего тома Боэдуллуса, из Валаны (в Свободном Государстве Денвер) в аббатство прибыл посланец с трагической вестью. Папа Линус VI, если не святейший, то умнейший из последних пап, (человек, взявший на себя ответственность за устранение ереси, возникшей после времен завоевания) скончался от сердечной слабости, после того как, стоя по голень в ледяных струях ручья, ловил удочкой форель, одновременно беседуя с делегацией курии, в это время располагавшейся на берегу. Возражая им, он напомнил, что Господь никогда не призывал Петра покончить с рыболовством, даже отряжая его добывать рыбу для людей. Линус тактично указал, что Петр, первохранитель папского престола, сразу же после Воскрешения взял с собой в лодку пятерых апостолов. Затем папа замолчал, побледнел, выронил удочку, схватился за грудь и с силой выдохнул: «Иду ловить рыбу», — после чего рухнул в холодную воду. Уже потом было отмечено, что он процитировал Святое Благовествование от Иоанна (21:3).

Как только поступило послание, аббат начал упаковывать святые регалии. Он оповестил полустанок на папской дороге, что ему понадобится вооруженный эскорт и что отрядил брата Ливеримана, дабы тот держал в готовности упряжку самых быстрых лошадей, чтобы совершить путешествие без задержек. Слезы у аббата мешались с нервной испариной, и он переходил от взрывов скорби к радостному возбуждению от подготовки к дороге. Именно покойный папа сделал его кардиналом, и его впервые ждало участие в выборах папы. Община понимала, какие смешанные чувства его обуревают, и старалась не попадаться ему под ноги.

Аббат вознес хвалу Линусу, назначил заупокойную мессу, и после ужина обратился к монахам, собравшимся в трапезной в последний вечер перед его отбытием.

— Во время моего отсутствия обязанности аббата будет исполнять приор Олшуэн. Обещаете ли вы подчиняться ему с тем же христовым послушанием, с каким подчинялись мне?

Присутствующие ответили согласным шепотом.

— Отказывается ли кто-либо от этого обещания?

Воцарилось молчание, но Чернозуб чувствовал, как многие посматривают на него.

— Мои дорогие дети, нам в этом монастыре не подобает обсуждать дела Священной Коллегии или же политику Церкви и государства, — он сделал паузу, обведя взглядом пятна лиц, в свете лампад обращенных к нему. — Тем не менее вам подобает знать, что мое отсутствие может затянуться. Все вы помните, что результатом ереси стало появление двух конкурентов, соперничающих за право претендовать на папский престол, а также беспрецедентное количество кардиналов. И одно из условий, которое должно было положить конец расколу, заключалось в том, что новый папа, да святится имя его, утвердил избрание всех этих кардиналов, независимо от того, какой претендент предложил его. Но это было сделано, и теперь на континенте существует 618 кардиналов, пусть даже кое-кто из них не имеет епископских регалий, а несколько — вообще даже не священнослужители. Поскольку они примерно в равной мере разделены между Востоком и Западом, не исключено, что будет очень трудно собрать большинство в две трети плюс еще один голос, необходимые для избрания папы. Конклав может затянуться. Я надеюсь, не больше чем на несколько месяцев, но точное время предвидеть невозможно. Опасаюсь, что время от времени странники будут приносить вам слухи и сплетни. Поскольку изгнание папы из Нового Рима, окруженного войсками Тексарка, продолжается, враги Валанского папства надеются на возрождение ереси и распускают разнообразные сплетни. Молю вас, не слушайте их.

Силы государства слабеют. Ханнеган Седьмой — далеко не тот тиран, каковым был Ханнеган Второй, пускавший в ход и предательство, и коровью чуму, когда запускал зараженных домашних животных в их стада, дабы отвоевать империю у Кочевников. Ханнеган Второй посылал свою пехоту далеко на запад, вплоть до Залива привидений, и его кавалерия преследовала бегущих прямо у наших ворот. Он убил представителя папы, а когда папа Бенедикт подверг Тексаркану отлучению, захватил все церкви, семинарии и церковные владения. Он занял земли, прилегающие к Новому Риму, и заставил его святейшество искать политического убежища в убогой, рассыпающейся Денверской империи. Ханнеган Второй собрал достаточно епископов с востока, дабы избрать анти… или, скажу я, соперника папы, который восседает в Новом Риме. Так нам достались шестьдесят пять лет раскола.

Но Ханнеганом Седьмым стал ныне Филлипео Харг. Конечно, он наследник завоевателя, но отличается от него. Его предшественником был хитрый и неграмотный полуварвар. Нынешний владетель вырос и получил образование, чтобы править, а некоторые из его учителей были обучены нами. Так что надейтесь, дети мои, и молитесь. Если достойный Ханнеган поспособствует выбору достойного же папы, они смогут прийти к соглашению и положить конец изгнанию. Молитесь, чтобы избранный нами папа смог вернуться в Новый Рим, свободный от гегемонии Тексарка. Повсеместно люди нескрываемо скорбят об оккупации, но нам не принесет пользы, если в Священной Коллегии начнутся споры, должны ли быть выведены войска Тексарка еще до возвращения папы в свой дом. Такое решение примет сам папа, когда он будет избран.

Молитесь за успех выборов — но не за любого кандидата. Молитесь, чтобы Святой Дух направил наш выбор. Церковь нуждается в мудром и безупречном папе, не в восточном или западном, а в настоящем папе, достойном древнего титула «Слуга слуг Божьих», — понизив голос, пресвященный Джарад добавил: — Молитесь и за меня, братья мои. Я всего лишь старый сельский монах, которому папа Линус, может быть, в минуту слабости, пожаловал красную шапку. Если кто-то в коллегии и стоит ниже меня по рангу, то это, должно быть, женщина… э-э-э… ее преосвященство аббатиса из Н’Орка или же мой юный друг дьякон Коричневый Пони, который продолжает оставаться мирянином. Да помогут мне ваши молитвы не наделать глупостей. Но ведь я не буду агнцем среди волков, не так ли?

Тихие смешки и хихиканье заставили Джарада нахмуриться.

— Дабы доказать, что я не враг империи, я пересеку Залив привидений и двинусь через провинцию. Но я должен перенести срок завтрашней мессы. В любом случае день это будничный, так что перед моим отбытием мы исполним псалом старой мессы «Избавление от ереси».

Он распростер руки, словно обнимая свою паству, размашисто начертил в воздухе большой крест, спустился с кафедры и покинул помещение.

Чернозуб остался в крайнем беспокойстве. Он попросил разрешения поговорить с его преосвященством Джарадом до его отбытия, но ему было отказано. В состоянии, близком к панике, он на рассвете поймал под крытой аркадой настоятеля Олшуэна, направлявшегося к заутрене, и вцепился в рукав его рясы.

— Кто тут? — раздраженно спросил Олшуэн. — Мы опаздываем, — он остановился между тенями, которые отбрасывал единственный факел на колонне. — Ах, это ты, брат Чернозуб. Говори же, что там у тебя?

— Его преосвященство Джарад сказал, что выслушает меня, когда я закончу Боэдуллуса. Я почти все кончил, но он уезжает.

— Сказал, что выслушает тебя? Если ты не будешь говорить тише, он и так тебя услышит. Так что он должен был от тебя услышать?

— О перемене работы. Или об уходе из ордена. А теперь он уезжает на долгие месяцы.

— Этого ты не знаешь. В любом случае, что я могу сделать? И что ты имеешь в виду, говоря, что хочешь оставить орден?

— Можете ли вы до отъезда аббата напомнить ему обо мне?

— Что именно относительно тебя?

— Я не могу так жить дальше.

— Даже не спрашиваю, как именно. Мы опаздываем, — с Чернозубом, спешащим бок о бок с ним, Олшуэн двинулся в сторону церкви. — Если у его преосвященства Джарада будет свободная минута этим утром и если я упомяну, в каком ты возбуждении, поймет ли он, о чем идет речь?

— Я уверен, что поймет! Уверен!

— Напомни, что ты там говорил об уходе из ордена? Впрочем, заутреня ждет. Если хочешь, через день-другой приходи ко мне в кабинет. Или я пришлю за тобой. А теперь успокойся. Он недолго будет в отлучке.

Аббат Джарад после того, как провел мессу об устранении ереси, с кафедры выразил пожелание, чтобы в день, назначенный для открытия конклава, все отслужили обещанную мессу для избрания папы и еще одну такую же мессу в первый же день, когда в аббатство поступят новости из Валаны, возможно будет объявлено об избрании нового папы.

После чего Джарад отбыл в сторону Залива привидений. Две дюжины или более того монахов, включая Чернозуба и Торрильдо, сгрудились у парапета восточной стены, наблюдая за столбом пыли, пока тот не скрылся за горизонтом.

— Дабы доказать, что он не враг империи, его преосвященство Джарад проложил свой путь через провинцию, — угрюмо припомнил Чернозуб слова своего господина. — Но взял с собой вооруженную охрану. Зачем она нужна?

— Это тебя огорчает? — спросил Торрильдо, который куда чаще проникался чувствами Чернозуба, чем улавливал его мысли.

— Будь он врагом империи, Торрильдо, для меня все могло бы сложиться иначе.

— Как?

— Так же, как и для остальных, если бы никто не шел на соглашение. И он еще осмелился говорить мне о бисере перед свиньями…

— Не понимаю тебя, брат.

— Я и не ждал, что поймешь. Если мои двоюродные братья Крапивник и Поющая Корова не понимают, то где уж тебе, — смягчая резкость своих слов, он коснулся руки Торрильдо, лежащей на парапете. — И не стоит тебе беспокоиться.

— А я беспокоюсь. Честное слово, — послушник смотрел на Чернозуба серо-зелеными глазами, которые так напоминали ему мягкий и взыскательный взгляд матери. В облике Торрильдо была какая-то женственность. Смущенный напряженностью этого момента, Чернозуб убрал руку.

— Ну, конечно. Только давай забудем. Как ты усваиваешь те трудные куски Меморабилии?

— Они называются уравнениями Максвелла. Я могу их цитировать сверху вниз и снизу верх, но так и не знаю, что это такое и что они означают.

— Я тоже. Но ты и не должен знать. Хотя вот что я могу тебе сообщить: их смысл пытались понять в течение всего прошлого столетия. Предполагалось, что они оказались среди записок, которые Тон Тадео Пфардентротт привез с собой в Тексарк примерно семьдесят лет назад. Я слышал, что уравнения Максвелла числятся среди самых больших сокровищ Меморабилии.

— Пфардентротт? Не тот ли, кто изобрел телеграф? И динамит.

— Думаю, что тот.

— Но если их смысл уже усвоен, почему я должен их запоминать наизусть?

— Предполагаю, что в силу традиции. Нет, не только. Просто слова прокручиваются в памяти, подобно молитве. Повторяй их достаточно долго, и Бог просветит тебя. Так говорят старцы.

— Если кто-то проник в их смысл, может, и я смогу найти его.

— Скорее всего, он ускользнет от тебя, брат. Но если хочешь, можешь попытаться. Ты можешь прочитать труды брата Корнера, который писал о наследии Пфардентротта, но не думаю, что ты их поймешь.

— Брат… кто?

— Корнер. Он придумал ту старую электрическую машину, что хранится в наших подвалах.

— Которая не работает.

— Она работала, когда он ее сделал, но здесь у нее нет практического применения, и на то есть свои причины. Его аббат так и не разрешил ему научить кого-то, как с ней управляться. Ты когда-нибудь видел электрический свет?

— Нет.

— Как и я, а вот дворец Ханнеганов в Тексарке залит им. Они кое-что раздобыли из университета. Брат Корнер и Пфардентротт стали друзьями, но аббат Джером не одобрял их дружбу. А почему ты не прочел тот плакат, что висит над машиной Корнера?

— Я видел его, но никогда не читал. Чистка машины доставляет массу хлопот. В ней масса щелей и отверстий, куда забивается пыль… — Торрильдо был уборщиком подземных помещений и складским учетчиком. — Ты никогда не рассказывал мне о своей Меморабилии, брат Чернозуб.

— Ну, это в основном религиозные тексты. Не думаю, что они представляют какую-то научную ценность. Называются они «Список бакалейных покупок святого Лейбовица», — он постарался скрыть прилив гордости от мысли, что допущен к Меморабилии Основателя, но Торрильдо ничего не заметил.

— Случилось ли что-то особенное, когда ты впервые увидел их?

— Не скажу ни да, ни нет. Может, я так и не удосужился как следует разобраться в них. Как говаривал сам святой Лейбовиц: «Что увидишь, то и бери, мудрая головка».

— Где это высказывание записано? И что оно означает?

Чернозуб, которому нравились загадочные «Высказывания святого Лейбовица», уже приготовился ответить, как колокол пробил шесть ударов сексты, напоминая о возобновлении правила молчания, которое аббат восстановил в утро своего отъезда. Монахи, стоящие у парапета, начали расходиться.

— Если у тебя будет возможность, загляни ко мне в подвал, — нарушая установление, шепнул Торрильдо.

Кочевники, предки Чернозуба, всегда придавали большое значение экстатическим, религиозным или магическим практикам, это наследство, пусть и доставшееся от язычников, считалось вполне совместимым с традиционными мистическими поисками, которые во время жизни в монастыре казались столь естественными и привлекательными. Но по мере того, как его ощущение приобщенности к жизни общины постепенно тускнело, его все менее связывало формальное поклонение ей. Шествия, процессии, совместное распевание псалмов больше не заставляли его воспарять духом. Даже получение евхаристии Святых Даров во время мессы не трогало сердца. Чернозуб чувствовал, что, несмотря на сомнения относительно обетов, данных ордену, он что-то заметно теряет. Он попытался вернуть себе потерянное, погружаясь в одинокие медитации, с которыми расстался в ходе публичного преклонения.

Время, которое монах проводил в одиночестве в своей келье, было ограничено семью ночными часами, и минимум полтора часа из них полагалось проводить в размышлениях или в сосредоточенных молитвах. Часть этого молитвенного времени было отдано чтению боговдохновенных текстов, что было его ежедневной обязанностью в аббатстве, избавлявшей от хорового пения в предписанные часы, но Чернозубу редко требовалось больше двадцати минут, чтобы покончить со своим требником, и оставшееся время он посвящал обращениям к Иисусу и Деве Марии. Тем не менее во сне его часто посещали цветные видения детских мифов и облик Женщины Дикой Лошади, которую ему довелось увидеть.

Его исповедник и духовный наставник часто недвусмысленно предупреждал Чернозуба, что он не должен всерьез воспринимать якобы сверхъестественные проявления, типа голосов или образов, которые возникают во время сосредоточенной поглощенности, ибо такие вещи обычно являются или делом рук дьявола, или просто ложными побочными следствиями предельной концентрации, которая требуется для медитации или поглощенной молитвы. Когда как-то ночью такие видения в самом деле явились к нему в келью, он списал их на счет жара и лихорадки, поскольку за день до этого действительно заболел и был отпущен из скриптория.

Чернозуб опустился на колени на тонкое дощатое покрытие рядом с лежанкой и, не моргая, уставился на маленькое изображение Непорочного Сердца, висящее на стене. Когда мысли успокоились и упорядочились, он снова обратил внимание на картинку. Цвета были размыты, не хватало многих подробностей, и вряд ли она представляла собой что-то большее, нежели символ. Он вознес молитву без слов и рассуждений, и увидел мысленным взором образ и сердце Девы. От жара у него слегка кружилась голова и когда он опустился на колени, его уста сковала немота.

Временами у него темнело в глазах и начинало учащенно биться сердце. Изображение расплывалось перед глазами, и казалось, что он проваливается в какой-то темный коридор, который ведет в пустоту.

В темноте пространства, перед ним возникло живое сердце, которое пульсировало в такт с его собственным. Оно было совершенным во всех подробностях. Укол в левый желудочек выдавил несколько струек крови. По прошествии времени он перестал испытывать страх и удивление, но продолжал в полной отрешенности смотреть перед собой. Он без слов понимал, что перед ним, не сердце Девы Марии, что не удивляло и не смущало его. Просто он принимал то, что в эти минуты представало перед его глазами.

Стук в дверь вывел его из транса. От резкого возвращения к действительности по коже пошли мурашки.

— Benedicamus domino[6], — помолчав, сказал он.

— Deo gratias, — ответил приглушенный голос из коридора. Это был брат Джонан, созывавший всех к заутрене.

Встав, Чернозуб включился в привычную рутину, но волшебное очарование видения не покидало его ни в этот день, ни в следующий. Что было весьма удивительно, тем более что жар его оставил.

Поскольку настоятель Олшуэн так и не вызвал его даже и на третий день отсутствия преосвященного Джарада, Чернозуб сам разыскал его. Олшуэн был старым приятелем Чернозуба; он считался его учителем и исповедником еще до того, как стал настоятелем, но сейчас появление в дверях кабинета давнего ученика не вызвало у него ни улыбки, ни приветствия.

— Вроде не успел я тебя пригласить повидаться, — сказал Олшуэн. — Ну ладно, садись.

Вернувшись в кресло, Олшуэн облокотился на стол, соединил кончики пальцев и наконец одарил Чернозуба тонкой улыбкой. Он ждал.

Вскинув брови, Чернозуб сел на краешек стула. Он тоже ждал. Приор начал попарно разводить пальцы и, шлепая подушечками, снова сводить их. Чернозуба всегда восхищало это умение. Координация движений у настоятеля была отменной.

— Я пришел спросить…

— Его преосвященство Джарад приказал мне выставить тебя, если ты придешь просить о чем-то большем, чем благословение. Разве что ты справился с Боэдуллусом, но я-то знаю, что пока этого нет. Выставлять тебя я не буду, ибо сам пригласил тебя, — он подчеркивал значимость каждой фразы, делая между ними паузы и пошлепывая подушечками пальцев. Так он вел себя только когда нервничал. — Так чего ты хочешь, сын мой?

— Благословения…

Легко разоружившись, вежливый Олшуэн положил на стол руки, наклонился вперед и облегченно рассмеялся.

— …моей просьбы освободить меня от обетов.

С лица Олшуэна сползла улыбка. Он откинулся на спинку кресла, снова свел кончики пальцев и мягко сказал:

— Чернозуб, сын мой, до чего ты грязное и паршивое отродье Кочевников!

— Вы же, конечно, говорили обо мне с его преосвященством Джарадом, отец настоятель, — Чернозуб рискнул выдавить сокрушенную улыбку.

— Он не сказал ничего из того, что ты хотел бы услышать и произнес несколько слов, которые тебе лучше не слышать. Он посвятил этой теме не менее полминуты и говорил очень быстро. Затем приказал мне выставить тебя и уехал.

Чернозуб встал.

— Прежде чем меня выставят, не будете ли вы столь любезны разъяснить мне, как я могу узнать об этой процедуре?

— О какой процедуре? Освобождения от обетов? — Олшуэн дождался утвердительного кивка Чернозуба и продолжил: — Значит, когда выйдешь за дверь, повернешь направо. Через холл дойдешь до лестницы и спустишься к крытой аркаде. Оттуда прямиком к главному входу, через который выйдешь во двор. По другую его сторону — основные ворота, миновав которые, окажешься на дороге. Как только на нее ступишь, считай, что принадлежишь самому себе. Перед тобой лежит путь к новому будущему, — он не счел необходимым добавить, что Чернозуб будет отлучен от Церкви, что его нигде не будут брать на работу, что он будет лишен права обратиться в церковный суд, будет отлучен от всех таинств, все клирики и благочестивые миряне будут избегать его и он может стать жертвой любого, кто поймет, что он, Чернозуб, не имеет права искать защиты ни в одном суде.

— Конечно, я имел в виду освобождение в соответствии с законом.

— В библиотеке есть книги по каноническому праву.

— Благодарю вас, отец настоятель, — Чернозуб собрался уходить.

— Подожди, — смягчаясь, остановил его настоятель. — Скажи мне, сын мой… если после того, как ты кончишь Боэдуллуса, появится возможность — всего лишь гипотетическая, понимаешь?.. Если в таком случае тебе будет предоставлена возможность выбрать себе работу, что бы ты сказал о других занятиях?

Монах замялся.

— Скорее всего я бы тщательно обдумал эти возможности.

— Сколько тебе еще осталось до конца перевода?

— Десять глав.

Олшуэн вздохнул.

— Присядь-ка снова, — сказал он. Порывшись в бумагах на столе, приор нашел запечатанный конверт. Чернозуб увидел на нем свое имя, начертанное рукой преосвященного Джарада. Настоятель надорвал конверт, развернул вложенную в него записку, медленно пробежал ее глазами и поднял взгляд на Чернозуба. Потом опять сложил пальцы и, как раньше, стал постукивать ими друг о друга.

— Список работ?

— Да… он оставил тебе выбор. Когда ты кончишь «Книгу Начал», можешь приняться за «Следы ранних цивилизаций» того же автора. В том случае, если ты заболел и устал работать над достопочтенным Боэдуллусом.

— Я устал и болен от этой достопочтенности.

— В таком случае ты можешь приняться за перевод Иогена Дюрена «Вечные идеи региональных сект».

— На язык Кочевников?

— Конечно.

— Благодарю вас, отец настоятель.

Миновав холл, Чернозуб вышел к лестнице, проследовал через аркаду, вышел через главный вход во двор и, оставив за собой основные ворота, оказался на дороге. Тут он постоял какое-то время, растерянно разглядывая скупой выжженный пейзаж. Ниже по дороге лежала деревушка Санли Боуиттс, а в нескольких милях за ней вздымалась гора с плоской верхушкой, именовавшаяся Столовой, или Последним Пристанищем. Дальше высились другие горы, к которым вел ряд холмов. Почва была покрыта редкими посадками кактусов и юкки, а в низинках местами росла трава и мескитовые кустарники. Вдалеке паслись антилопы, и он видел, как брат-пастух гонит свою отару через перевал, а его пес, порыкивая, кусает за ляжки отстающих.

Фургон, который тащил понурый мул, остановился, обдав Чернозуба облаком пыли.

— В город собрался, брат? — спросил его медведеобразный кучер, как на насесте восседавший на куче мешков с кормом.

Чернозуб испытывал искушение миновать деревню и вскарабкаться на Последнее Пристанище. Он слышал, что там часто бывают люди, и местные монахи порой отправлялись туда в одиночку (с соответствующего разрешения), чтобы обрести духовное озарение в этих диких местах. Но после краткой паузы покачал головой: «Большое спасибо, добрый простак».

Он вернулся через главные ворота и направился в подвальное помещение. Традиции гласят, что, когда святой Лейбовиц основал орден, тут не было ничего, кроме древнего военного бункера и временного хранилища боеприпасов, которые Святой и его помощники ухитрились так замаскировать, что можно было пройти мимо на расстоянии броска камня и не заметить его существования. Именно здесь в давние времена хранилась первая Меморабилия. По Боэдуллусу, ни одно из жилых строений не появилось в этих местах раньше двадцать первого столетия. Монахи, которые обитали в округе в разрозненных убежищах, появлялись здесь только чтобы отдать на сохранение книги и записи; так длилось, пока ярость Упрощения не стала стихать и опасность, угрожавшая драгоценным книгам и документам со стороны бритоголовых и простаков, не стала сходить на нет. Здесь все еще хранящаяся под землей древняя Меморабилия с комментариями позднейших дней ждала своего предназначения, которое, может быть, уже было недалеко и тихо приближалось.