Рядом с сараем прямо под открытым небом стоял мотоцикл «Днепр» с коляской. Покрышки давно спустили, бензобак, люлька и рама покрылись толстой коростой ржавчины. Это и немудрено под местным полукислотным-полущелочным дождиком, от которого надолго не спасала ни одна краска или ткань. Только двигатель и коробка передач причудливо белели стойким к местной погоде алюминием. Рядом с мотоциклом была давно осыпавшаяся поленница из гнилых и почерневших наколотых чурбаков. Тут же лежал скелет большой собаки. Среди костей валялся ошейник, пристегнутый к массивной цепи. Видимо, пса не отпустили в свое время, и он сдох от голода тут же во дворе.
На сарае за поленницей висел огромный ржавый замок. При нужде его можно сбить выстрелом, но лезть внутрь человек пока не планировал.
Дверь дома оказалась приоткрыта. Ходок стволом ружья распахнул ее пошире, негромко крикнул, надеясь вспугнуть голосом притаившееся внутри зверье, если оно там было. Но ни звука не раздалось в ответ. Ходок включил вытащенный из кармана небольшой, но довольно мощный фонарик на светодиодах и шагнул внутрь.
В нос ударила затхлая, пропитанная настоем плесени и запустения вонь. Под ногами захлюпало и зачавкало. Лучик фонарика выхватил пропитанные влагой остатки сгнившего коврика и раструхлявившиеся доски. Ничего интересного в сенях не было, не считая массивного стеллажа у стены и ржавого насквозь корыта.
Дом встретил человека все той же тишиной и сырой вонью. Жилище не разграбили мародеры, и все вещи остались на своих местах. Все заросло толстенным слоем пыли. Из горшков торчали сухие стебли цветов. На укрытой скатеркой тумбочке стоял древний ламповый телевизор. На стене сиротливо висел большой календарь с навеки застывшей датой «24 апреля 1986 года». Человек прошелся взад – вперед по комнатам, шевельнул стволом ружья занавески на окне. Здесь делать было нечего. Да и не хотелось оставаться здесь, в этой мертвой тишине. Страх сам собой вползал в душу и гнал прочь отсюда. Ходок решил последовать его приказам и вышел на улицу.
Короткий обыск домов не был совсем уж безрезультатным. В одном из них человек нашел в выдвижном ящике комода золотую цепочку и женские серьги, в другом – брошь с каким-то красивым камнем в серебряной оправе, приколотую к лежащей на кровати блузке, настолько ветхой, что ткань легко рвалась от малейшего усилия пальцев.
Наверняка если поискать внимательнее и подробнее, нашлось бы еще больше ценных вещей, которые можно было бы неплохо продать, но ходок осматривал заброшенные дома без особого старания. Ему было важно разведать, что есть полезного в центре деревни. Коржино было довольно крупным населенным пунктом, тем более неграбленым. Вот и предстояло определить, что лежит в домах в центральной части поселка.
Но не успел ходок сделать и пары десятков шагов от последнего осмотренного им дома, как за спиной раздался громкий голос:
-Стоять на месте! Руки вверх!
Человек медленно, не оборачиваясь, поднял руки, оставив ружье болтаться на ремне. Сзади застучали шаги. Оружие грубо сорвали с плеча. Но не били и не стреляли, и то хорошо. Ходок позволил себе обернуться, не опуская, однако, руки.
Перед ним стояли трое солдат. Еще двое вышли из-за угла следующего дома, держа странника под прицелом автоматов. Ходок невольно усмехнулся: ружье-двустволка против пяти автоматов? Однако, однако… Но молчал, понимая, что дергаться сейчас просто нелепо и самоубийственно.
Двое уперлись стволами автоматов в спину и грудь ходока, третий быстро и сноровисто обыскал карманы пленника, сдернул рюкзак с плеч.
-Кто ты такой? – спросил солдат.
-Человек, - произнес в ответ ходок.
-Сам вижу, - буркнул военнослужащий. – Как зовут?
-Иван.
-Куда идешь? Откуда?
-Заплутал здесь. Теперь хочу к Периметру выбраться, - соврал ходок.
-Ага, значит, проник через кордоны, незаконно миновал блокпост, имеешь при себе наверняка незарегистрированное огнестрельное оружие и теперь заплутал? – ухмыльнулся солдат, – Ну и кому ты врешь? Ладно, впрочем, неважно. Вообщем, мы тебя можем расстрелять прямо здесь. А можем и не расстрелять. Это уж как договоримся.
Ходок пожал плечами, дескать, вы хозяева положения, вы и решайте.
-Выведи нас к Периметру. И не пытайся больше врать, что ты сам здесь заблудился, - сказал ему военнослужащий, – тогда пойдешь с миром куда глаза глядят. Если отказываешься, то сам понимаешь, придется искать другого проводника. Времени на уговоры у нас нет, а пытками я маяться не буду, я не палач. Делай выводы. Ну?
А что тут еще скажешь?
-Согласен, - кивнул головой Иван. – Как мне вас звать?
-Капитан Таченко. А это мои люди…
Капитан Анатолий Таченко был командующим взводом солдат спецназа вооруженных сил Украины, обеспечивающий прикрытие команды спасателей, вылетевших на двух военно-транспортных вертолетах для попытки эвакуации военного городка рядом с Лиманском.
Когда произошел Второй Взрыв, все виды связи были потеряны, а Зона, поглощая километр за километром, непрерывно полыхала убийственными вспышками выбросов, губящими на своем пути все живое. Зона поглатывала города, поселки, остатки колхозов, леса, поля, болта и все, к чему только ни прикасалась. На территории Чернобыля и окрестностей, вообще то, народу было мало, но он все же был. В основном, конечно, военные. По слухам, целый гарнизон так и канул в неизвестность на «точке» рядом с Припятью, еще несколько – рядом с непосредственно ЧАЭС, охраняя ее. О судьбе тех людей больше никто ничего не слышал. А вот солдатам с РЛС под Лиманском повезло больше. Четыре с лишним месяца те, кто остались в живых после вспышек рождения Зоны отсиживались в бункерах, а потом умудрились привести в порядок антенну радиостанции и вышли на связь.
Генеральный Штаб Украины экстренно созвал совещание Совета по чрезвычайным ситуациям, связанными с возобновлением активности ЧАЭС, и было принято решение о попытке эвакуации остатков гарнизона. Однако экспедиция, высланная неделю спустя после выхода военных на связь, пропала без вести. Еще через неделю отправилась вторая, в которой и был Таченко. Вылетели на трех «Ми-8», но до места эвакуации добрались только два. У одной «вертушки» примерно на половине пути неожиданно отказали оба двигателя, она рухнула на землю и взорвалась. Авторотация винтов не спасла машины: вертолеты шли слишком низко. Таченко хорошо слышал в шлемофоне крики погибающих солдат своего взвода, грохот взрыва и рев пламени…
Лиманск встретил солдат туманом и множеством ловушек. В одну из них точно сел второй вертолет. Его, могучую тяжелую машину, полную вооружения и людей, буквально превратило в тонкий железный листик, причем частично вдавив в землю. Вне Зоны действия коварной ловушки оказалась только хвостовая балка с винтом, изломанно задравшаяся вверх. Эвакуация потеряла всякий смысл. Тем более, что спасать стало уже и некого. Бункер оказался пуст.
Таченко, двое пилотов и шестеро оставшихся солдат взвода обследовали брошенное людьми помещение и всю территорию РЛС, но никого не нашли. Солдаты, выходившие на связь буквально дня три назад и сообщавшие, что еды и воды у них еще минимум на пару месяцев вперед как в воду канули. Не имелось даже следов боя или крови. Создавалось впечатление, что люди просто ни с того ни с сего взяли и ушли с обжитого уже, безопасного и надежно укрепленного места неведомо куда.
Таченко, как принявший на себя командование уже заведомо захлебнувшейся операцией, хотел было дать команду на взлет, но вдруг со всех сторон раздались выстрелы. Военные заняли круговую оборону в одном из небольших двухэтажных зданий территории РЛС. Вскоре показался и противник. На засевших в доме бойцов двигалась толпа тех самых солдат-срочников, некогда несших службу на станции и отсиживавшихся в бункере. Люди шли прямо на пули неверными, изломанными движениями и стреляли наугад, особо не целясь. Таченко видел в оптический прицел своего «Абакана» вытаращенные, пустые глаза, перекошенные слюнявые рты тех, кого они прилетели спасать, а теперь расстреливали почти в упор.
Бой с толпой потерявших разум солдат закончился победой спецназа, правда, потерявших при перестрелке одного пилота вертолета и одного бойца личного состава, да еще один солдат был ранен в грудь. Вертолет был выведен из строя так, что взлететь на нем было уже нереально. Ситуация сложилась аховая. Таченко приказал выйти на связь со штабом любыми доступными средствами, но штаб почему-то не отвечал, хотя антенна радиостанции на РЛС вроде как работала исправно.
Может быть, имело смысл самим запереться в бункере и ждать, но только вот чего? Еще одной эвакуации, только теперь самих спасателей? А что тогда свело с ума и превратило в ходячих мертвецов тех солдат со станции? Не эта ли участь ждала капитана и его людей? И тогда Таченко, обдумав все и посоветовавшись со следующим после себя по званию, старшим лейтенантом Чебурным, принял безумное решение: прорываться к периметру самим.
Военные переночевали в бункере, а наутро, затарившись провиантом со складов, набрав побольше воды и патронов, двинулись в путь. Также с собой взяли разысканную на РЛС армейскую рацию, после ряда опытов для нее перепаяли крепление и разъем для аккумулятора. Таченко не терял надежды связаться-таки со штабом. Для раненого сделали носилки и несли их по очереди. Таченко сориентировался по карте, куда им примерно предстоит идти, но он совершенно не знал (да никто еще из людей не ведал) до неузнаваемости изменившихся мест, которые теперь превратились в Зону.
Раненый избавил от себя маленький отряд на второй день пути. В короткий момент просветления сознания, не в силах выносить удушья от простреленной груди и страшной боли, он вдруг вырвал пистолет из кобуры и пустил себе пулю в висок, прямо лежа на носилках. Состояние военных, и без того донельзя подавленное, ухудшилось еще больше. Крепкие, тренированные парни спецназа раскисали прямо на глазах. Во время вечернего привала оставшийся в живых летчик незаметно напился водки из фляги и устроил драку с одним из бойцов. Таченко усмирил буяна ударом кулака и приказал связать его десантным фалом и положить отсыпаться в палатке.
Наутро же обнаружилось, что пилота больше нет в живых, и он просто не пережил эту ночь. Его объеденное крысами буквально до костей тело военные закопали в кустах и продолжили путь. Но судя по ранам, летчик умер от того, что что-то разорвало заднюю стенку палатки, проникло внутрь и вырвало человеку горло, потом выжрало внутренности, а крысы, набежавшие потом, довершили кровавое пиршество. Бойцы прятали друг от друга глаза: у костра постоянно были сменяющиеся часовые, но никто ничего не слышал…
Пару раз за время дороги им пришлось отстреливаться от чудовищ: первый раз от стаи тех, кто был похож когда-то на собак, но теперь больше напоминал монстров из фильмов ужасов. Твари перли всей стаей, взяв военных в кольцо. Автоматы били практически в упор, а чудища, невероятно живучие, продолжали нападение даже тогда, когда им практически вдрызг разносило голову или выпускало кишки. Одну из тварей Таченко потом рассмотрел ближе, уже дохлую, и поразился ее виду. На морде, исковерканной мутациями, лишенной губ, шерсти и носа, на месте глаз зияли гноящиеся уродливые язвы. Судя по всему, твари были слепы, а выискивали и атаковали бойцов они по нюху (хотя как можно улавливать запахи дырой вместо носа?) или по слуху. Или пользуясь еще каким-то, неизвестным людям способом.
Второй раз, с утробным рыком, на них вылетела из-за деревьев мощная туша, величиной с «запорожец», и чтобы остановить тварюгу, пришлось выпустить в нее не меньше сотни патронов, а потом еще и добить выстрелом в упор прямо в голову. В издохшем наконец-то мутанте Чебурной с немалым трудом опознал потомка обычного лесного кабана…
Военные были на грани паники. Их учили отстреливаться от многократно превосходящего противника, выживать в экстремальных условиях и совершать длительные марш-броски, но никто из них и не предполагал, что на сей раз биться им придется с лишившимися разума людьми и тварями, место которым только на страницах книг и кадрах фильмов.
Анатолий Таченко с огромным трудом удерживал дисциплину и не позволял его людям сорваться в банальное беспорядочное бегство куда глаза глядят. Капитан, в отличие от других бойцов, неофициально, тайком от начальства встречался в пивнушках и «рыгаловках» Чернобыля-4 с ходоками из местных жителей, и некоторых умудрялся разговорить посредством бутылки дешевой водки. Поэтому, пусть и в теории, минимальный запас знаний о страшных местах Зоны он имел. И как он сейчас капитану так пригодился!
В отличие от начальства войск, охранявших периметр, Таченко почти нормально относился к ходокам, незаконно шастающим на территорию Зоны. По крайней мере, не собирался открывать сразу огонь на поражение в первого же попавшегося ему человека. Анатолий понимал: сами они отсюда не выберутся. Им позарез нужен проводник, тот, кто уже не один день ходит по этим землям. Главное в сложившейся ситуации было просто встретить тут живого человека, а потом хоть лаской, хоть таской принудить его к сотрудничеству. Таченко был неглупым командиром, прекрасно сознавал свою ответственность за жизни четверых солдат, идущих с ним, и терять их не желал. Равно как и сам не стремился погибнуть.
Двигались медленно и постоянно прощупывали дорогу впереди камешками и осколками стекла, набранными по карманам еще на базе РЛС. Это помогало обходить стороной ловушки. Сам Таченко видел их впервые. Мозг отказывался адекватно воспринимать откровенное надругательство над всеми законами земной физики, которые вдолбили в голову еще в школе, но рассуждения о «быть или не быть» капитан оставил на потом, а сейчас просто воспринимал все как должное.
Бойцы капитана буквально сходили с ума от давящего ужаса происходящего. У одного из них, не выдержавшего напряжения, приключилась форменная истерика со слезами и попытками суицида. Таченко без лишних сантиментов надавал парню оплеух, отобрал оружие и погнал в авангард отряда, чтобы неповадно было ему и другим.
Приближение Выброса они распознали по внезапно покрасневшему, как бы сгустившемуся воздуху, которым стало трудно даже дышать, наэлектризованности атмосферы и дикому гулу в голове. У капитана пошла из носа кровь. Земля глухо стонала и дрожала, по небу, хоть ветер и затих, с сумасшедшей скоростью пронеслись облака цвета крови. Таченко, не слыша собственного голоса, рявкнул приказ следовать за ним, и бойцы помчались искать убежище.
И, что самое интересное, нашли его. То ли духи Зоны благоволили им, то ли просто лимит несчастий на сегодня был исчерпан, но пятеро бойцов спецназа, вторые сутки блуждающие по неведомым землям, наткнулись на заброшенную полуразрушенную деревню. Сами дома оказались окружены непроходимой цепью ловушек, но капитан и не стал даже делать попыток обойти их. Он чувствовал – времени осталось предельно мало, точнее, его нет вообще, с минуты на минуту разразится страшный катаклизм.
Один из домов стоял наособицу, за кольцом ловушек. Дверь была закрыта, но бежавший впереди всех капитан буквально вынес ее могучим пинком, тараном вломился внутрь. Бойцы последовали за командиром. В доме оказалось подполье, и люди буквально ссыпались внутрь, прямо друг на друга. Страх надвигавшегося Выброса подстегивал их активнее любого кнута. Таченко высунулся из подпола и закрыл над головами массивный люк…
Они успели вовремя. Не прошло и десяти секунд, как катаклизм накрыл Зону и дом, где спасались пятеро людей. Таченко больше ничего не помнил – сразу же наглухо потерял сознание от страшного грохота прямо в голове, и пришел в себя оттого, что один из солдат лил воду из фляги ему на лицо. Все уже давно закончилось, бойцы выбрались из подпола наружу и заняли в доме, спасшем их, круговую оборону. Капитана же заботливо уложили на ветхую кровать и приводили в чувство.
Произвели вылазку и с удивлением выяснили, что ловушки, плотно окружающие деревню, вдруг сами по себе исчезли неведомо куда после Выброса, и бойцы немедленно обследовали бывший населенный пункт. Ничего опасного там не нашлось, скорее всего, дома были заброшены уже очень давно, и никакая нечисть там не поселилась. Разве что на всех столбах линии электропередач буйно наросла какая-то гадость, больше всего напоминавшая рыжее неопрятное мочало.
Таченко люто запретил своим солдатам прикасаться к чему-либо непонятному. Да тут особых запретов и не требовалось. Бойцы были готовы открывать огонь по любому движению или просто шевельнувшейся тени. Но у капитана в голове иные планы. Ему в первую очередь был нужен проводник, а не изрешеченный дурным старанием подчиненных чей-то труп. И потому приказал бойцам внимательно смотреть, в кого именно будут палить, и решил устроить засаду. Наверняка кто-нибудь да пожалует. Попутно не оставляли попыток связаться со штабом, и после, наверное, сотой попытки им это удалось. Сигнал шел через жуткие помехи, но шел. Таченко кое-как доложил ситуацию. Штаб ответил, что они экстренно собирают совещание и будут решать, как быть и что делать, попросили повторно выйти на связь через час. Но второй попытки не состоялось – помехи намертво глушили сигнал. И опыты пришлось прекратить из боязни окончательно посадить и так почти дохлый аккумулятор. Заряжать его, естественно, здесь было негде.
Спецназ сидел в деревне два дня. А на третий пришел ходок, угодивший прямо в приготовленную западню. Что, собственно, и требовалось Таченко.
-Периметр здесь относительно недалеко, - сказал Иван – Только идти туда еще сложнее, чем было. Ловушек много, и лес на пути, а вот в него лучше вовсе не соваться. Много народу там погибло. Черт его знает, что там за хрень сидит, но проверять не советую.
-Это ясно, - Таченко задумчиво поскреб отросшую на подбородке мощную щетину. – Вот потому ты нам и нужен.
-Иначе сказать – потому и не пристрелили сразу? – мрачно улыбнулся Иван.
Он сидел на стуле в комнате одного из заброшенных домов, руки были связаны за спиной десятком витков изоленты. Оружие у него, разумеется, отобрали, но не выкинули, да и рюкзак в углу стоит. Это косвенно наводило на мысли, что пока его не убьют. Как известно, покойникам ружья и рюкзаки ни к чему. Да и не выглядит этот Таченко таким уж зверем. Просто основательно напуганный, но держащий себя в руках вояка, который элементарно хочет остаться в живых, причем, сохранить при этом своих людей. Вполне нормальное стремление. Значит, есть шанс договориться на паритетных условиях.
-Значит, так, - сказал Иван, глядя прямо в глаза капитану. – Я прекрасно понимаю ваше положение. Не мед, скажем прямо. И вам хочется к Периметру, к другим людям. А мне, соответственно, хочется жить, и не просто жить, а еще в обнимку со своим ружьем и вещами, которые сейчас лежат в углу. Поэтому я согласен довести вас до Периметра, а перед ним, уже в пределах видимости, вы меня отпустите. И вернете мне имущество. Можно без патронов, если уж на то пошло. Я человек небогатый, и на новый ствол мне зарабатывать долго. Не от хорошей жизни в Зону полез, поверьте.
-Догадываюсь, - капитан не отвел глаза. – А если мы не примем твоих условий, просто запытаем тебя до смерти, чтобы ты нам нарисовал карту прохода до Периметра, а потом пристрелим? Зачем нам тащить с собой лишнего человека, который, того и гляди, попытается сбежать, да и нас заодно перебить ради оружия и снаряжения? Или дотащим тебя до Периметра прямо так, со связанными руками, а потом сдадим властям? За решетку угодишь гарантированно, а нам еще и награда за тебя перепадет.
Таченко ничего такого делать не собирался, но «прокачать» ситуацию и извлечь из нее для себя максимальную выгоду он намеревался однозначно. Иван помотал головой.
-Не выйдет. Извините, но не порите чушь. Ни одна карта не заменит живого проводника. Тем более, кто сказал, что я под пытками нарисую вам правильную карту, а не заманю вас туда, откуда выход только на тот свет? В отместку, так сказать, за свою смерть. А насчет властей… Ну дотащите. Ну сдадите. А дальше? Сидеть я буду не вечно. Лет через пять выйду. Так или иначе сообщу другим ходокам. Вас, военных и так не очень-то любят. А представляете, какая слава о вас персонально, товарищ Таченко, пойдет, когда мужики узнают о таком вашем поступке? Подлость не в цене нигде. Так не лучше ли просто договориться, и разойдемся вполне довольные друг другом?
Чебурной рыкнул что-то типа «да он нас еще пугает, падаль!» и рванулся к стулу, на котором сидел Иван с явным намерением дать ему по лицу пудовым кулаком, но капитан взмахом руки остановил старлея.
-Стоять! Ходок прав. Думаю, мы договоримся.
Дима Шухов возвращался. Наблюдение странного, страшного существа, с которым Зона столкнула его, озадачило и напугало исследователя. Если тварь так легко расправилась с толстой и весьма живучей плотью, то почему бы ей и не начать охотиться на людей? Тогда это будет поистине ужасный противник. А если он не единичное творение мутации, а их крупная популяция, и тварь только случайно забрела сюда? Может кончиться вовсе плохо.
Но если это не чудовище, а все же человек, только потерявший разум и доведенный до животного состояния? Нет, не похоже. Шухов неплохо знал анатомию, медицину и биологию, и знал: ни один человек не в состоянии совершать такие прыжки и передвигаться подобными скачками. Мускулы и сухожилия тех же ног не позволят. Значит, мутант. Хищный, опасный и свирепый. Огнестрельное оружие против него, наверное, эффективно, другой вопрос, сколько надо выпустить в него пуль, чтобы хотя бы лишить возможности двигаться? Дима знал по своему опыту: живучесть местных тварей во много раз превышает «прочность» обычных животных и людей.
Пока Дима лежал, наблюдая за фермой, и ругался с Дедом Кривое Очко, снова сгустились тучи, и пошел дождь. Сначала в виде просто мелкой противной измороси, потом разошелся. Мутная вода каплями стекала по лицу, и Дима отчаянно отфыркивался и плевался, избегая глотать эту влагу. Очень опасно для здоровья, можно и насмерть отравится. Или, как минимум, сжечь себе глотку и желудок. В дожде Зоны содержалась, наверное, вся таблица Менделеева плюс разные щелочи, кислоты, соли и радиоактивные соединения.
Шухов попытался напялить респиратор, но капли дождя все равно затекали под резиновый манжет, и оседали пронзительно кисло-горькой влагой на губах. А плеваться было в таком случае было технически некуда. Промаявшись таким образом с полчаса, Дима решил просто укрыться где-нибудь и переждать непогоду. Проблема была только в том, где именно. Кругом расстилалось огромное поле, теперь заросшее бурьяном. Под ногами до сих пор угадывались борозды от плуга, когда то давным-давно бороздившие почву. Диме предстояло пересечь поле, за которым угадывались горбатые крыши строений бывшего колхоза и скелетообразные арки развалившихся теплиц, теперь наверняка проржавевшие до состояния металлической трухи.
С одной стороны, Дима туда идти боялся. В руинах обожали обитать разные твари или просто гнездиться ловушки и вообще непонятно что. Темнота, сырость, затхлость, подвалы и силосные ямы, производственные помещения – что может быть лучше для реализации завещания Иисуса людям: «плодитесь и размножайтесь»? С другой стороны, там можно было найти крышу и защиту от дождя, разложить небольшой костерок, поесть, наконец. Пустое брюхо давно уже требовало чего-нибудь внутрь. Дима поудобнее перехватил автомат, прикрытый куском полиэтилена, чтобы защитить металл оружия от дождя, и прибавил шагу, скользя по грязной, напитанной влагой земле подошвами ботинок.
Руины колхоза встретили Диму шелестом дождя по просевшим крышам, стуком капель по листам ржавого железа и шепотом ветра в пустых ангарах и помещениях. Мертво и пусто было вокруг. Шухов лязгнул затвором автомата, поднял ствол и поставил оружие на «стрельбу очередями». Здесь не до экономии патронов. Если в развалинах гнездится какая-то пакость, то они улучат момент и навалятся всей кучей, и одиночными выстрелами просто не успеешь отстреливаться, надо палить очередями от бедра, как в кинобоевиках.
Когда то колхоз был обнесен стеной из бетонных плит, но теперь секции забора обкрошились или просто попадали на землю. Между ними уже вовсю пробивалась трава, а цемент подернулся густой сетью трещин, обнажающих камни и ребристые прутья арматуры. Шухов замер возле одной из поваленных плит, внимательно прислушиваясь. Тихо. Втянул, как зверь, ноздрями воздух, прикрыл глаза, считывая информацию запахов. Вроде бы ничего.
Его шаги неожиданно гулко разнеслись в развалинах, даже шум дождя не смог скрыть их. Громко звякнула под каблуком невидимая в траве разбитая когда-то бутылка. Хрустнул кусок сгнившей доски. Черт, если тут кто-то есть, он давно предупрежден и уже готовит радушный прием. Дима негромко выругался под нос. Скрываться смысла уже не было. Он поднял ствол оружия вверх и дал короткую, в три патрона очередь. Если здешнее зверье глупое и агрессивное, то оно сразу рассекретит себя и ринется в атаку, а если умное и осторожное, то факт наличия у пришельца огнестрельного оружия, тем более автоматического, заставит двадцать раз подумать, прежде чем лезть на рожон.
Но никто не откликнулся на такое своеобразное «приветствие». Дима надел на голову лямки ремешка прибора ночного видения, щелкнул тумблером. Мир утонул в размыто-салатовых оттенках. На свету стоять смысла не было, и так уже не видно ничего, и Шухов шагнул в первую попавшуюся дверь, точнее, в ее темневший проем.
Помещение было пустым. Когда-то здесь был, видимо, гараж для колхозной техники, вокруг виднелись покрытые пылью и мусором верстаки, пустые бочки, мятые канистры, лысые автопокрышки и прочий хлам. Ничего интересного или опасного. Дима пересек гараж, перешагнул смотровую яму (если б не прибор, то непременно упал бы вниз и сломал себе руку или ногу, а то и хребет), и толкнул запертую, сколоченную из толстых плах дверь в следующее помещение.
И шарахнулся назад, едва не потеряв равновесие. В груди замер рванувшийся было крик, моментально пробил холодный пот. Дмитрий чудом сдержался, чтобы не нажать на курок автомата. На него, скалясь в мертвой усмешке, смотрел труп. Мертвец сидел, привалившись к стене, до сих пор еще сжимая в правой руке «тт-шник». Удивительно, но крысы не растащили тело и даже не обгрызли его. Труп частично разложился, а частично высох. В помещении была неплохая вентиляция: под потолком виднелось отверстие, забранное решеткой, с него свисали космы пыли и паутины. Шухов пересилил брезгливость, подошел, присел на корточки и вскрикнул от удивления – голова трупа оказалась разбита сбоку, виднелись входные и выходные отверстия от пистолетной пули. Очевидно, когда-то этот человек просто застрелился, разом сведя счеты с жизнью. Но, судя по иссохшему трупу, случилось это давно. То есть задолго, очень задолго до Второго взрыва.
Дима внимательно рассмотрел одежду покойника. Куртка-штормовка, темный свитер, штаны камуфляжной раскраски и кирзовые сапоги. Все заросло толстым слоем пыли, обветшало и потемнело, но осталось относительно целым. Имело смысл пошарить по карманам на предмет чего-нибудь интересного, но Шухов не смог побороть тошнотворную брезгливость и прикоснуться к мумии. На пистолет тоже зариться не стал. На кой он ему, оружие наверняка ржавое, негодное, да и патроны лежалые, гарантированно дадут осечку. Ходок не стал тревожить мертвеца и вышел из помещения, аккуратно притворив за собой дверь. Какая трагедия разыгралась здесь несколько лет назад и в чьей жизни поставила точку пистолетная пуля – никто и никогда, наверное, не узнает.
Таким же методом Шухов обследовал еще несколько помещений. Ничего интересного он там не обнаружил, не считая лежащего в коровнике целого скелета какого-то животного, похожего черепом на собаку или волка. Дима шевельнул мыском ботинка кости и удивленно присвистнул: животина выросла немаленькой, метр с лишним в холке. На сыром полу клочьями валялась грязно-бурая шерсть, до этого трупа добрались и успешно поработали с ним крысы - падальщики. В воздухе висел тяжелый, удушливый смрад разложения и гнилой кожи. Дмитрий достал фотоаппарат, включил усиленный режим вспышки и заснял скелет, присел на корточки, запечатлел череп с разных ракурсов, «наехал» «зумом» на клыки, мощные, большие, величиной с большой палец мужчины, несмотря на смерть животного, так и оставшиеся снежно-белыми. Зверь был при жизни молодой – клыки не успели сточиться.
Шухов спрятал фотокамеру в плотный кожаный чехол и вышел из ангара. Перед глазами до сих пор стояли могучие челюсти мертвого хищника и длинные клыки.
Ветер шелестел и выл среди развалин, как живое, жалкое, замерзшее и промокшее существо. От этого звука становилось еще холоднее, чувство тоскливой безысходности и одиночества еще глубже вонзалось в душу Дмитрия, заставляло ежиться и поневоле втягивать голову в плечи. Серые рваные тучи быстро неслись по небу, готовые с минуты на минуту разразиться новыми потоками отравленного, зараженного и радиоактивного дождя. Шухов еще сильнее натянул капюшон на голову, стремясь спрятать под ним даже кончик носа.
На кирпичной, когда-то беленой и штукатуреной стене прямо перед Шуховым красовались длинные борозды. Дмитрий подошел ближе, пригляделся и тихо выматерился: это были следы когтей. Огромных, саблевидных, загнутых, будто серпы. Неведомая тварь с яростью деранула по камню своей лапой так, что раскрошила плотные кирпичи и начисто сняла слой штукатурки. Причем даже по самым скромным прикидкам ширина лапы была не меньше двух лап льва или тигра. С крыши сарая наполовину свисал раскрошенный на треть лист шифера. Можно было даже предположить, что чудище скакнуло вверх, отталкиваясь лапой от стены.
Дима сфотографировал и эти следы местной фауны. В голове мелькнула совсем уж тоскливая мысль: хорошо бы донести этот аппарат со снимками до тех, кому он адресован, а не ждать, пока приборчик найдут на лохмотьях окровавленного, истерзанного, наполовину объеденного трупа. Только тут, в Зоне, Дима начал понимать, до чего же ему хочется и нравится жить…
Шухов довольно много отдал времени альпинизму, лазал без страховки по совсем уж неодолимым горным кручам, преодолевал насыпи и коварные морены с неустойчивыми, шевелящимися под ногами камнями, между которыми так легко было сломать ногу, но судьба пока хранила его. Мало того. Шухов буквально за год «поднялся» до помощника инструктора, прошел полный курс выживания в дикой природе, для чего сознательно ездил в дикую тайгу и жил там неделями. Не вылазил из тренажерных залов, занимался легкой атлетикой, еще в школьном возрасте стал спортсменом-разрядником по плаванию вольным стилем. Но досужему парню было мало. Вот теперь очередной рубеж в жизни. Шухов очень надеялся, что не последний.
Помимо спорта, чтобы не превратиться в тупой, раскачанный до предела кусок мяса, Дима немало времени уделял и «накачке» мозгов. В круг его интересов входили математика, физика, химия, биология. Шухов много читал, сам писал стихи, правда, никому этого не демонстрировал. Когда родилась Зона, Диму буквально клещами сюда потянуло из родного Иркутска. Он правильно и совершенно резонно предположил, что здесь найдет идеальный полигон для самосовершенствования и утоления исследовательского зуда. Правда, в последнее время, особенно при виде подобных, аналогичных этим на стене, следов Дима все чаще задумывался о том, не переоценивает ли он свои способности и навыки…
Приют на предстоящую ночь Дима нашел в небольшом кирпичном сарае. Помещение прельстило парня относительно надежной, не обвалившейся дверью, практически не заедая проворачивающейся на шарнирах, и целой крышей. Внутри на полу не стояли отвратного вида лужи с копошащейся слизеобразной пакостью, а наличествовали сухие и вполне крепкие, хоть и почти черные доски. Уже темнело, и потому Шухов решил не искать себе иного места, а просто натаскал внутрь несколько пустых железных бочек, кучу деревянных ящиков и, надрываясь, прикантовал металлический бак примерно метр на метр габаритами.
Им он подпер изнутри дверь, навалив внутрь еще и камней и битых кирпичей – для тяжести. Теперь если даже кто-то и рискнет ломиться к нему на огонек среди ночи, то в любом случае грохотом разбудит Диму и нарвется на полновесную очередь бронебойными пулями. Разломав ящики, Шухов выложил получившиеся деревянные щиты на полу в виде постели, поверх которых расстелил еще и спальник. В мешок Шухов никогда не забирался, укрываясь им как одеялом. Иначе в случае внезапного ночного нападения он оказался бы практически беззащитным, связанным собственным спальником по рукам и ногам. Нет уж, лучше померзнуть лишний раз, зато быть на случай аврала в полной боеготовности, тем более что автомат всегда под рукой.
Дима вынул из рюкзака маленький примус и пропановый баллончик, налил в полулитровый мини-котелок воды из фляги, зажег огонь. Хоть газа в примусе хватало буквально на четыре-пять таких котелков, доведенных до кипения, Шухова это вполне устраивало. Он не пропадал в Зоне так долго, как некоторые ходоки – днями напролет, а отправиться в короткий рейд вполне хватало и такого. Вскипятить чай, заварить суп-лапшу из концентрата сухпайка, просто согреться после промозглого дождя – лучше и не придумать, а веса в баллоне, котелке и примусе мало, и места занимает вовсе чуть-чуть. Когда чапаешь с рюкзаком сутки напролет, прыгаешь и ползаешь с ним чуть не в обнимку, практически каждый грамм веса на учете.
Напившись горячего чая, Дима прилег на деревяшки, укрылся спальным мешком и расслабленно затих. Ему было очень хорошо. Нервное напряжение, давящее душу весь день, атмосфера Зоны, мрачные находки и даже страшное видение чудовища, в клочья растерзавшего Плоть начали отступать. Шухов довольно долго занимался наукой аутотренинга и мог сознательно отключать память, очищая мозг от тяжелых и не самых приятных дум и воспоминаний. А в условиях Зоны это просто необходимо, чтобы не свихнуться от постоянного напряжения и страха. Натренировавшись таким образом, Дима мог засыпать и нормально, полноценно отдыхать практически в любых условиях, хоть на голых камнях, хоть сидя в лесу на ветке дерева в пяти-шести метрах над землей.
В руинах колхоза что-то возилось, скрипело, шуршало, с редкими интервалами затишья мерно бил по крыше дождь, шелестел ветер между полуразвалившимися стенами и догнивающей здесь техникой, но Дима всего этого уже не слышал. Он уже спал, положив ладонь правой руки на пристроившийся под боком автомат, готовый всегда ударить очередью по любому незваному гостю. Дыханье человека было мерным и спокойным, но практически неслышным даже внутри сарая, не говоря уже о мире снаружи. Если даже какая-то местная тварь и обнаружит пришельца, то разве что по запаху или пользуясь некими только ей ведомыми способами.
Конечно, Шухов не мог видеть, как в тревожной, враждебной тьме ночи вокруг сарая Зона жила свое собственной жизнью. Прошелестела в высокой траве крыса, потом еще одна, обе юркнули куда-то под просевший в землю трактор, взлягивая вислым и облезлым задом, припадая сразу на обе передние лапы протрусила по своим делам крупная собака-мутант, села на столб с оборванными проводами ворона, черная, как сама ночь, и оттого практически неразличимая во мраке.
И почти сразу сама без вопля шарахнулась прочь, когда в проломе, зияющем в стене бывшей теплицы, материализовалась тень, до такой степени черная, будто тьма сгустилась в этом месте в некую почти бесформенную чернильную кляксу. А потом сверкнули отблесками два хищных, нечеловечески разумных и даже мудрых глаза медового цвета, с вертикальными зрачками.
Тварь жила здесь уже больше недели. Она прекрасно знала о нынешнем появлении здесь человека, внимательно рассмотрела его через щели в разрушенной кирпичной кладке и заметила, куда он пошел. Она могла даже, если б умела общаться на понятном людям языке, точно указать лапой место, где сейчас лежит человек и подтвердить, что он спит, так как активность его мозга резко снизилась. Чудовище, смоги оно выражать эмоции, смеялось бы до колик над наивностью пришельца защититься от внешнего мира простым железным ящиком, подпирающим ветхую дверь.
На самом деле тварь одним прыжком покрывала расстояние в добрый десяток метров, а страшные саблевидные когти, следы которых и видел Дима, позволяли ей вскарабкаться по отвесной стене на практически любую высоту. Зубы рвали даже нетолстый металл, а челюсти развивали усилие, сравнимое с давлением гидравлического пресса. Форма морды была треугольной, так что когда чудовище открывало пасть, казалось, что оно улыбается, однако организм был сугубо практичным – никому и никогда не удастся вырваться из захвата челюстей. Кроме того, тварь имела два сердца и две совершенно независимых друг от друга системы кровообращения, что позволяло ей переносить такие раны, от которых немедленно умерло бы любое обычное животное. Глаза прекрасно видели в темноте, плюс к тому могли вращаться в орбитах независимо друг от друга. Оплетенные броней мускулов лапы развивали скорость больше восьмидесяти километров в час, причем, если надо, делали это совершенно бесшумно.
Но главным оружием твари был мозг. Разумный, но не как у человека или у обезьян-приматов. Мозг, своим мышлением больше напоминающий интеллект биологического компьютера, чем живого существа, способного на целый каскад эмоций. Мозг, умеющий, если надо, полностью отключать болевые ощущения или наоборот, переводить все тело в один огромный сенсор восприятия окружающего мира, просчитывающий все варианты атаки и развития событий боя быстрее, чем жертва успеет хотя бы ощутить присутствие своей смерти. Тварь являлась самой совершенной живой машиной для убийства, когда-либо созданной природой, вступившей в симбиоз с наукой человека.
Чудовище без всяких для себя усилий могло хоть сейчас махнуть прыжком, со стороны выглядящем перетеканием черного, как сажа тела в пространстве, прямиком на крышу сарая, парой ударов когтистой лапы смахнуть часть кровли, втечь внутрь и моментально прервать хрупкую жизнь человека, но тварь не делала этого. Хотя уж что-что, а автомат, пусть и заряженный бронебойными патронами, не представлял для нее ни малейшей опасности. Угробить чудовище, или даже хотя бы просто серьезно повредить его тело, могло только прямое попадание НУРСа или ПТУРа. Или танкового снаряда. Потрясающая способность к регенерации восстановила бы тело твари до первоначального состояния буквально за пару суток, даже если бы ей оторвало лапу или выпустило кишки.
Тварь бесшумно, как тень, просочилась к стене сарая, села совсем по-кошачьи у того места, где находилась голова лежащего внутри человека и прикрыла глаза. Ее разум, способный еще и считывать мысли других существ, находящихся поблизости, нашел ментальную «волну» Шухова и настроился на ее считывание. Такая способность идеально помогала твари охотиться, заранее всегда доподлинно зная, что предпримет жертва, куда побежит и как станет обороняться.
Чудовищу люди встречались всего пару раз, и то вдали от его логова. Но оно никогда никого не убивало рядом со своей обителью, чтобы не демаскировать себя – инстинкт, выработанный поколениями. Конечно, монстр не ведал, что в его генах скрестились в принципе несовместимые наследия крупных хищников семейства кошачьих – львов, тигров, пантер, обезьян-приматов, рептилии и… человека. То, что никогда не смогла бы сделать сама природа, добился научный прогресс людей, породивших тварь в своих лабораториях и инкубаторах. Биологическое оружие получило свободу в Зоне, где у него просто не существовало конкурентов, где оно являлось доминирующим хищником во всей пищевой цепочке.
Однажды тварь встретила нескольких ходоков. Она убила тех двуногих и употребила в пищу. Ей требовалось много белка, так как она много и тратила на содержание своего великолепного тела, которое плюс к тому постоянно наращивало мощь и возможности. Тем более чудище было совсем молодым – не больше полугода от роду. Пока оно было размером с тигра. А потом, когда достигнет расцвета своей силы, увеличится в размерах раза в два. По потенциалу способностей – в десять, а то и больше.
Было удивительным то, что почти совершенная тварь, отлаженная биомеханика, практически идеальный хищник немного боялась человека. Непонятно почему, может быть, ощущая эту связь своим сознанием, чудовище признавало родство между ним самим и этими странными существами, которые поначалу держали его в вольере, кормили, ухаживали, а потом каким-то образом выпустили на волю. Впрочем, признание родства отнюдь не мешало твари с удовольствием употреблять плоть существ в пищу, причем она по вкусу и питательным характеристикам в разы превосходила мясо тех же собак, плотей или диких кабанов, в изобилии водившихся в лесу рядом с колхозом. Но чудовище знало и другое.
Мозг людей превосходил его собственный на несколько порядков. Конечно, двуногие не обладали такими совершенными навыками в охоте, мимикрии, выживанию и самосохранению, им постоянно мешали кишащие в сознании совершенно посторонние и откровенно непонятные разуму твари мысли и чувства, но их внутренний мир буквально завораживал. Теперь выпадал уникальный случай войти в контакт с мозгом человека, когда двуногий даже не подозревает о совсем близком присутствии рядом с ним смертельно опасного хищника, а значит, разум не затуманен страхом и примитивными инстинктами выживания. Тварь невероятно заинтересовалась появлением в своих владениях человека, а когда тот еще и выбрал тут себе место для ночлега – тем более.
…Дима не проснулся, когда его сознания, скованного сном, коснулась мягкая, но тяжелая и напористая волна чужого присутствия. Он не знал, да и знать не мог, что сейчас все его мысли и чувства наблюдаются со стороны, как мелкие животные за стеклом террариума экспозиции зоопарка. Взять его мозг под контроль и управлять им тварь не могла да и не хотела, и потому довольствовалась сугубым изучением спящего человека. Но сон Шухова изменился. Утратил покой. В него вторглась нотка неясной тревоги, даже легкого страха. Но мозг пока не нашел ничего настолько беспокоящего, чтобы скомандовать телу пробуждение и возвращение в режим обычной биологической активности.
Просто ему начал сниться тяжелый, непонятный сон. То, чего Шухов не видел никогда, да и видеть даже теоретически не мог, ибо это еще не успел узнать ни один человек. Сердце Зоны. Ее центр. Четвертый энергоблок ЧАЭС и саркофаг над ним.
Низкое, серое, давящее небо над головой. Окрест, насколько хватает взгляда, волнующееся поле засохшей травы-полыни, высокой, почти по пояс человеку. Там и сям уродливо замершие трупы брошенной когда-то ликвидаторами аварии строительной техники, ржавой уже практически насквозь, до рыжей коросты, частично уже и зарывшиеся в землю. Выкопанные неизвестно кем и зачем котлованы и длинные траншеи. Мертвая, искалеченная природа, исключающая, похоже, даже само понятие жизни. А дальше…
Бетонный забор из покосившихся плит, везде ржавые клубки колючей проволоки, местами наваленные столь густо, что пройти кажется нереальным. Трубы теплотрассы, уложенные когда-то на бетонные «быки» опор, ведут к воротам, в которых навеки замер тепловоз с прицепленными к нему несколькими полувагонами. Высокое здание, скалящееся выбитыми провалами окон.
Полынное поле пересекает обмелевший и местами вообще высохший канал, тянущийся к охладительной системе станции. Его края-берега, крутые скаты выложены бетонными плитами, в стыках которых все так же пробивалась досужая и живучая трава. Через канал по мосту - виадуку вела автомобильная дорога. Дальше заасфальтированная площадь перед высоким зданием. И громада ЧАЭС. Чем-то жутким, нереальным, лишающим разума и способности быть живым веяло от этого могильника разрушительной силы атомной энергии.
Но, как бы своим появлением здесь вообще опровергая все законы местной логики и мутировавшей природы, через площадь шли четверо. Их силуэты отчетливо вырисовывались на фоне серого, покрытого пылью и палой листвой асфальта. Четверо человек. Рюкзаки за спинами. Противогазы какой-то странной формы на лицах. Глубоко надвинутые капюшоны. Руки в перчатках сжимают автоматы, у одного за плечом еще и снайперская винтовка Драгунова. Эти люди идут к ЧАЭС, совершив невозможное, прорвавшись сквозь ад, сквозь многоликую и тысячегранную смерть, пройдя огонь, воду, радиацию и убийственное пси-излучение, выжигающее мозги, превращающее их в инертную кашу. Идут, потеряв по пути все, в том числе и свою начальную цель, тех, кто начал с ними этот путь, но обретшие новую, уже ни с чем не сравнимую Надежду. Ту, которую никогда не ведало человечество от самого момента его создания. Каждый нес свой потаенный, скрытый Суррогат Мечты, ибо настоящей, чистой, светлой и сокровенной Мечтой эти желания назвать было нельзя.
Четверо шли к ЧАЭС.
Дима спал, а тварь, сидящая за стеной кирпичного сарая, недоуменно мотала страшной головой, разевала треугольную пасть, не издавая, впрочем, ни звука. Она уже практически жалела, что вторглась в сон этого человека. Слишком непонятным, странным и даже пугающим для нее, суперубийцы, было «увиденное» в мозгу спящего двуногого. Все это пробуждало со дна темного и мрачного разума чудовища то, что ему не следовало вообще помнить и знать. Неясные догадки роились в мощном черепе, цеплялись одна за одну. Судорога сотрясла тело твари, голова конвульсивно дернулась раз, другой. Тварь коротко взвыла, не в силах больше сдерживаться, вскочила на ноги и тенью метнулась обратно в логово, лишь мокрая щебенка скрипнула под ее когтями. Тут же из руин теплицы донесся протяжный, дикий, жуткий, исторгнутый грудью невыносимо страдающего существа вой.
Этот рев разбудил Диму, вырвал из непонятного сна. Шухов рывком сел на своем лежбище, откинув спальник, руки автоматически сжали оружие. Присутствие чего-то страшного, большого и хищного захлестнуло человека, адреналин вскипел в венах, сердце зашлось в сумасшедшем ритме. Но вой не повторялся. Воцарилась тишина. Дима привалился спиной к кирпичной стенке и так и замер в темноте, нацелив ствол автомата на подпертую ящиком дверь. Вломись кто внутрь – и пришелец окажется как на ладони на фоне светлого проема, и тут же получит Смерть.
Черт его знает, кто завывал минуту назад там, в темноте, в ночи Зоны. Проверять и выходить наружу Дима точно не собирался.
Хоть никто больше его не потревожил и не попробовал напасть, Шухов так и просидел, не смыкая глаз, до самого рассвета.
Валерий бежал, выбиваясь из сил. Ноги уже подкашивались, дыхание с клокотаньем захлебывалось в груди – сказывались туберкулез и постоянное курение крепчайшего махорочного табака. Но беглец и не думал останавливаться. Он прекрасно понимал – сзади смерть. Его не будут брать живым. Просто пристрелят и запишут в протоколе «убит при задержании, оказывал сопротивление». Тем более Валерий был вооружен пистолетом и успел уже убить одного и ранить другого мента.
Сзади слышался рев мотора милицейского УАЗика. Грохотнула автоматная очередь, пули пропели над головой. Валерий метнулся в сторону, пригнулся, споткнулся, но не упал, выровнял бег. Он не оборачивался уже, знал, что каждая секунда дорога. Менты еще довольно далеко, его видят только силуэтом в поле, потому и палят неприцельно, наудачу. А вот если подберутся ближе – пиши пропало. С ТТ против доброго десятка вооруженных человек не навоюешь.
Валерий мчался к остаткам колхоза, заброшенного года три назад, после взрыва на Чернобыльской АЭС. Там затеряться легче, и в случае чего можно организовать какую-никакую оборону. Опять же дороги назад, на тюремные нары у матерого вора-рецидивиста Валерия по кличке Жженый нет. Только смерть. А значит, надо еще побороться.
Тем более менты взяли его след в поселке случайно, заприметив, когда Валерий покупал бутылку водки в ларьке. И значит, засады расставить не успели. Быстрее, еще быстрее! Но проклятые ноги уже не хотят двигаться проворнее, перед глазами плывут круги, во рту давно пересохло, и слюна тягучими, как кисель струями стекает по заросшему щетиной подбородку. Жженый был уже немолод – недавно перевалило за полтинник – и такие марафоны уже легко выбивали его из колеи. Укатали сивку крутые горки. Тем более, что добрых лет двадцать свей жизни вор провел за решеткой, а там не побегаешь и не попрыгаешь, чтобы держать себя в форме.
Колхоз был уже совсем близко. И Валерий вдруг увидел открытый люк, похожий на канализационный. Сам металлический блин лежал рядом, уже почти вросший в землю. Вор моментально протиснул свое тело в дыру, нащупал ногами ступени, поднатужился и потянул на себя люк, закрывая колодец. Проклятый металл выскальзывал из пальцев, не хотел сдвигаться с места, но присутствие опасности придало человеку силы, и Валерий успел накрыть себя люком буквально за минуту до того, как мимо с ревом пронеслись два автомобиля с милицией.
Следующие несколько часов Валерий просидел на дне коллектора, спустившись с шаткой лесенки из вбитых в кирпичную кладку загнутых арматурин, ржавых и ослизлых, и оттого вдвойне ненадежных. Милиция шерстила по колхозу, и Жженый, затаившись буквально у них под носом, слышал их крики, разговоры, пару раз даже выстрелы, рокот моторов.
Потом люди ушли, но вор продолжал сидеть в кромешной тьме, прекрасно зная уловки милиции. Когда он все же пересилил страх и вылез наружу, стояла уже ночь. Валерий быстро обследовал руины колхоза, но не нашел для себя ничего интересного или опасного. Неимоверно хотелось есть и пить, а бутылку водки, ставшую причиной этого марафона, он посеял во время бегства по лесам и полям. У развалившейся теплицы стояла металлическая бадья, на ее дне скопилась дождевая вода, и вор, зачерпывая ее ладонью, напился и умыл лицо и шею. Стало немного легче.
Для ночлега себе Жженый выбрал небольшую комнату в бывшей механической мастерской, прикрыл за собой дверь и сел на доски пола у стены. Он не собирался ложиться, чтобы быть всегда лицом к двери. Достал пистолет, взвел курок и положил оружие рядом. В обойме осталось всего два патрона. Плохо. Надо срочно идти до ближайшей деревни и там искать себе пищу, новую одежду и желательно еще и оружие. Наверняка есть сторож. А значит, и ружье.
Валерий сам не заметил, как задремал. Сказывалось чудовищное перенапряжение разума, навалившееся на беглеца после этого сумасшедшего дня. А проснулся вор от того, что звериным и отточенным чутьем матерого уголовника ощутил рядом чье-то присутствие. Открыл глаза и чуть не заорал от ужаса. Рука сама собой схватила пистолет, но палец, трясущийся, как в лихорадке, не смог найти спусковой крючок.
В комнате было полно людей. Они обступили Жженого, но стояли молча, наклонив к нему свои лица. Самое страшное заключалось в том, что бандит прекрасно знал каждого буквально по имени. Оттого Валерий давился собственным криком, невнятно мыча сквозь прыгающую челюсть и трясущиеся как у припадочного губы.
Девушка, которую он с приятелем изнасиловал тридцать лет назад в парке и задушил, чтобы не оставить свидетелей. Старик – пенсионер, ветеран войны, к которому Жженый, бывший еще тогда мелким домушником, залез через балкон и ударил спящего человека по голове молотком, чтобы не мешал шарить по сервантам и шкафам. Двое молодых людей, мужчина и женщина. Вор попросил их подвезти его до города, после того, как первый раз бежал с зоны и неделю скитался по лесам. Жженому очень нужна была машина, и он завладел потрепанным «Москвичом», зарезав и выбросив на обочину молодую семейную пару, не ведая сам, что сделал сиротами двоих детей. Мальчишка, который опознал беглого бандита, но имел глупость, играя в героя, попытался сам задержать преступника, набросившись на Валерия с перочинным ножиком. Вор свернул мальчишке шею, а тело закопал в снегу возле мусорной кучи. Надзиратель, которого Валерий убил, когда недавно сбежал из тюрьмы, и завладел его автоматом. Трое милиционеров, желавших поймать бандита в Киеве пять лет назад… И еще. И еще. Трупы, трупы, трупы, и все они бесплотными призраками пришли к своему убийце, обступили его. И молчали, что было ужаснее всего. Этот молчаливый суд сводил с ума, выдавливал все человеческое, что еще оставалось в Жженом.
Разум Валерия не принимал ужаса происходящего. В голове словно разорвалась граната, затопив все ярчайшей вспышкой. Не соображая уже ничего, скуля и пуская слюни, Жженый вскинул руку с пистолетом к своей голове и негнущимся пальцем нажал на спуск.
Иван вел Таченко и его солдат по кратчайшему пути. Бойцы спецназа, встретив ходока, заметно ободрились. Раньше они уже по сути смерились с неизбежной мыслью о гибели, только кто-то воспринимал это с равнодушием фаталиста, кто-то впадал в практически неконтролируемую истерику, а кое-кто только крепче сжимал автомат, готовясь продать жизнь как можно дороже. Теперь же шансы на спасение увеличивались многократно. Люди, по крайней мере, хоть знали, куда и за кем идти, а не тыкаться в смертельно опасном месте, подобно слепым котятам.
Иван, неплохо знавший эти места, много раз имел прекрасную возможность просто удрать от бойцов или загнать их по примеру его тезки Сусанина в кольцо непроходимых ловушек, да так и оставить там умирать, но делать этого не стал. Во-первых, еще не до конца забыл понятие чести и совести, а во-вторых, что еще важнее, чувствовал в Таченко настоящего командира, не бросающего слова на ветер, зато и умеющего попросту пристрелить без колебаний любого мешающего ему. Зачем умирать, если можно жить? Ивану проще было вывести спецназ к Периметру и там мирно разойтись, чем подохнуть на этой трижды проклятой земле с пулей в голове.
Анатолий, будто подслушав, о чем думает ходок, с усмешкой осведомился:
-Колеблешься?
-Нет, - соврал Иван – куда дальше то колебаться? Да под стволом сильно-то и не поспоришь.
-Не обижайся, - Таченко усмехнулся – пойми, у нас просто безвыходное положение и жить хочется никак не меньше твоего. Просто у меня там, - кивок головой в сторону предполагаемого периметра – никого и нет, ни семьи, ни родни. А у моих ребят жены, матери, отцы, у кого-то, кажется, и дите уже. Вот их и надо вывести отсюда. Ради тех, кто будет плакать потом только от радости. Понимаешь?
Иван промолчал. Анатолий продолжил:
-А вообще лично мне умирать не страшно. Но хотелось бы еще маленько небо покоптить. Жизнь, как я понял, все-таки хорошая штука…
Проводник молчал, не ввязываясь в этот «разговор за жизнь». Иван был битым судьбой человеком и в таких беседах ни о чем улавливал потаенный смысл. Доводилось иметь дело со следователями, и Ивану прекрасно была знакома эта их манера ненавязчиво втягивать собеседника в пустопорожнюю болтовню, в которой на самом деле таится масса «подводных камней» в виде каверзных вопросов или наблюдений за реакцией подследственного при рассказе о том или ином эпизоде. Психология – наука тончайшая и деликатнейшая, и Иван, не чувствуя в себе уверенности правильно для самого себя вести подобный диалог, просто молчал, дабы не попасться на крючок.
У народов востока не зря бытовало выражение: зарезался собственным языком. Те, кто много говорит, не думая, кому и о чем, долго, как правило, не живут. Проверено временем и практикой. Кто его знает, что Таченко сделает, когда они выйдут к Периметру? Если сдержит обещание и отпустит – хорошо. А ну как снова приставит автомат к голове и скомандует идти дальше, в лапы солдат миротворческого батальона? А потом уютный кабинет со следователем прокуратуры и допрос по всем правилам, в котором непременно будут иметь место и те беседы, которые сейчас пытается вести Анатолий. Иван не верил никому, носящему погоны и как-то отмеченному властью государственной структуры. И правильно делал. Дружба, носящая оттенок стукачества, была хороша только одной, сильной стороне. Слабая при удобном случае или просто по ситуации немедленно шла в расход.
Таченко по пути расспрашивал Ивана о творящемся в Зоне жизненном коловращении, и ходок, чтобы не нарываться на вытягивание истины иными методами, кое-что нехотя рассказывал, впрочем, опуская подробности, намеренно меняя факты, прозвища и опуская подробности. Анатолий, конечно, все это прекрасно понимал, но не «давил», довольствуясь тем, что проводник сообщал добровольно.
Таченко в чем-то восхищался ходоками, хотя пару раз по долгу своей службы стрелял в них на поражение. Военным люто наказали раз и навсегда: в Зоне мирных людей нет. А те, кто там есть, либо мародеры, безусловно заслуживающие расстрела на месте по законам военного времени или чрезвычайного положения, либо формально ни в чем не виноватые отсидевшиеся в подвалах мирные жители «оккупированных» Зоной поселков, но так как они пробыли в этих местах долгое время, то черт их знает, какой заразы успели нахвататься и чем заразить буквально все человечество, и потому также подлежали ликвидации. Конечно, напрямую приказа на расстрел потенциально гражданских лиц никто не давал, и дать не мог, но солдатам, охранявшим Периметр, да и бойцам спецназа было разъяснено кое-что другое. Показаны файлы видеозаписей, протоколы допросов изловленных ходоков, кое-какие научные образцы. Дальше люди поняли сами: при попытке вступить в мирный контакт с выходцами из Зоны какая-нибудь жуть вполне может перекинуться и на них самих. Умирать, понятное дело, не хочется никому, и солдаты приняли между собой соломоново решение. «Жгите всех – бог узнает своих».
Таченко же был воспитан и мыслил немного иначе. Жать на курок и отправлять сгустки смерти в людей дело нехитрое. Только вот в смерти всегда было нечто, раздражавшее капитана: ее непреложная и неизбежная окончательность. И невозможность вернуть все назад. Поэтому, по мнению Анатолия, прежде чем расстреливать ходока, стоило трижды разобраться, кто он такой и зачем полз в Зону.
Саму же Зону Таченко возненавидел. Причем давно. Все, что творилось здесь, не имело права быть на земле вообще. Отвратительный гнойный нарыв на теле планеты, смертельно опасная зараза, в сравнение с которой не шли никакие чума, СПИД или холера. Чудовища, населявшие Зону, по мнению капитана должны истребляться немедленно, беспощадно и с максимальной эффективностью. Насколько они живучи – капитан видел сам. Поэтому решил для себя – не щадить никого из них, ни детенышей, ни беременных самок, ни больных или слабых. Мутанты изначально показали себя однозначными и хищными врагами человечества, объявили войну людям, пожирая и калеча их. Значит, должны получить на это прямой адекватный ответ, то есть тотальное истребление. Таченко не был садистом или прирожденным убийцей, просто его логика отличалась истинно армейской прямотой и бесхитростностью: или ты друг, или враг. Третьего не дано. Наполовину союзник всегда наполовину противник. А значит, тоже враг.
Пока ученые искали панацею от Зоны для всего живого на земле, пока власть имущие мира сего лихорадочно рассуждали, как и какую выгоду можно поиметь со всего этого дела, пока СМИ бились в истерике по поводу необъяснимых и пугающих явлений, заражая этой манией ксенофобии обывателей, пока военные собирали бесконечные совещания и заседания на предмет решения проблемы Зоны, Таченко видел лишь одно решение: пуля. Или граната. Или мина. Или снаряд из пушки танка.
Анатолий прекрасно помнил слова воинской присяги, принесенной им когда-то во время призыва в армию, и сознавал всю свою ответственность. Как советский солдат, стоящий один на бруствере измолоченного снарядами окопа против немецкого танка с одной гранатой в руках, Таченко думал о мирных людях, в страхе ждущих расширения Зоны во все стороны и тысяч неизбежных тогда смертей. Анатолий хотел защищать их, хотя бы ценой собственной жизни. Но для исполнения этого намерения капитану пришлось бы уничтожить и корень всех зол – Зону.
Таченко злила инертность армейского командования. Там, где требовалось рубить Гордиев узел, толстопузые и седовласые генералы просто отстраивали еще один укрепленный рубеж линии обороны и пригоняли туда для несения службы очередную сотню-другую солдат срочной службы. Восемнадцатилетние пацаны шли дергать тигра за усы и жить на границе смертельно опасного, непонятного и аномального мира. Подростков с «калашниковыми» в руках отправляли нести воинскую службу туда, где не справлялись матерые и прокаленные боями ветераны спецназа, туда, где вместо человеческих рук требовались ракетные батареи и артиллерийские дивизии. Зону надлежало уничтожать. Взрывать тоннами тротила, утюжить бригадами бойцов на джипах, перепахивать снарядами мощных пушек, сотрясать бомбовыми ударами, драть в клочья танковыми гусеницами. А не сидеть за бетонными стенками, опутанными рядами колючей проволоки и ждать у моря погоды. Люди панически боялись Зоны, но этот страх сковывал их действия, заставлял просто изолировать опасное место и попытаться, поелику возможно, просто забыть о нем, не обращать внимания. Хотя и прекрасно знать: это мера всего лишь временная.
Но тогда, может быть, господа генералы просто решили «погреть руки» на этом горе человечества? Подпольные махинации с находками ходоков, с оружием, которое попадало в руки тем же незаконным нарушителям Периметра, медикаментами? Коррупция и должностные преступления были, есть и будут. Только вот в условиях Зоны каждое оборачивалось увечьем и гибелью кого-то из мальчишек – срочников. Сломанные судьбы, загубленные жизни. Таченко знал об этом. И молча стискивал кулаки. Выбора у него все равно не было.
У Таченко часто бывали конфликты с вышестоящим начальством. На каждый его порыв, идею и предложение следовал осаживающий на прежнее место устный или письменный, прямой или косвенный приказ. В армии капитана упорно разучивали думать своей головой, а превращаться в биоробота для тупого и беспрекословного выполнения чужих команд он не хотел. Анатолий был одним из довольно редкого вида военных – неглупым, инициативным и фанатично преданным своему долгу. Жаль только, что в рядах армий всего земного шара подобных людей находилось очень и очень немного.
Анатолий никогда и ничего не делал наполовину, в том числе и свою работу. Да и служил он не за деньги, а за энтузиазм, руководствуясь нехитрым правилом: «если не я, то кто еще?» Исходя из этой логики, капитан лез в самое гиблое и страшное дело, но ему везло, он возвращался живым. За эту отчаянность и исполнительность Таченко и был назначен в эту операцию. Которая закончилась в итоге прорывом уцелевших бойцов к линии Периметра с ходоком Иваном в качестве проводника.
Размышления Таченко были прерваны истошным воплем сзади. Капитан резко обернулся, вскидывая автомат. Думы думами, а рефлексы еще никто не отменял. Палец привычно лег на спусковой крючок, выбрал слабину, и оружие приготовилось разразиться убийственной очередью. Но стрелять не было смысла. Таченко опоздал.
Один из бойцов корчился на земле, схватившись за правую ногу обеими руками и стряхивая со ступни тягучие, как слизь, потеки странно светящейся жидкости. Но делал он это явно зря. Жидкость, попав на кожу рук, начинала шипеть, вонять жженой плотью и разъедать тело, как высококонцентрованная кислота. Боец выл и катался по траве.
Таченко бросил автомат, подскочил к раненому и, схватив за плечи, поскорее оттащил от большой – с обеденный стол – лужи зеленой гадости, в которую неосмотрительно вляпался солдат. Лужа весьма успешно замаскировалась среди высокой травы и издали вполне могла сойти просто за проплешину посреди луга. И никто бы ее не заметил, прошли себе мимо, но невезучий боец случайно сделал лишний шаг в сторону и провалился с лужу по середину голени.
Солдат орал от невыносимой боли, теперь судорожно тряся и руками. С ладоней клочьями слазила кожа, пузырилось мясо, кое-где проглянули уже кости пальцев, тоже, в свою очередь, становясь темными и покрываясь длинными трещинами. Таченко сорвал с пояса флягу, открыл и принялся поливать водой на травмированные участки тела солдата, но это помогало мало. Вода не смывала жгучие сопли, а просто скатывалась с них, как с хорошо намасленной поверхности. С ноги тем временем кусками отвалился ботинок, разлезлась прямо на глазах ткань штанов, к которым намертво прикипела кожа и куски плоти. Жидкость с фантастической быстротой разъедала тело человека, оно истаивало, напоминая кусок льда в горячей воде. Раненый, напоминая эпилептика, колотился об землю всем телом, выпуча незрячие от сумасшедшей боли глаза. Кожа на шее натянулась, вылезли вены, рот распялился в душащем крике.
Таченко уже понимал, что бойца не спасти, не в их условиях, не здесь, не имея под рукой операционной или как минимум машины скорой помощи, у них даже нет настолько действенных противошоковых, что человек обречен, его нет смысла тащить на себе, с такими ранениями просто не живут, но тело, не подчиняясь разуму, действовало автономно, руки выпотрошили из рюкзака аптечку, вырвали из синего пенала шприц с обезболивающим…
Грянул показавшийся оглушительным выстрел. Таченко рывком обернулся. Чебурной опустил автомат с дымящимся стволом, глядя капитану прямо в глаза. Раненый, дрогнув в агонии еще пару раз, судорожно вытянулся и окончательно затих. Мертвые глаза незряче уставились в небо, точно посередине лба зияло входное отверстие пули.
Все было ясно без слов. Анатолий стиснул так и не понадобившийся шприц в руке, и что было сил ударил кулаком в мягкую землю. Раз, другой. Хрипло выматерился.
Зона. Будь ты проклята.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОБИТЕЛЬ ЗЛА
Об Институте Дима слышал от Сахарова, и не раз. Старый академик вспоминал об этом месте с тревогой, сквозь которую проскакивали, однако, и ностальгические ноты. Сам Шухов, понятно, к научному светилу не совался с расспросами. Понимал, что не вышел рылом. Но пару раз, когда приносил добытые образцы, академик беседовал с Кругловым, и Дима краем уха внимательно слушал разговор. Ему было интересно все, связанное с Зоной, а кто может рассказать об этих местах больше человека, который знал Чернобыль еще в советские времена, когда ЧАЭС считалась оплотом технического прогресса, а грозная Припять радовала людей новыми домами и красивыми улицами? А в последнее время Сахаров уже всерьез обсуждал с Мановым и Кругловым вопрос экспедиции в гиблое место.
Сахаров был лично знаком с академиком Легасовым, занимавшимся проблемой ликвидации последствий аварии на станции. Был здесь не раз и не два и после аварии, когда аварийный блок скрылся под панцирем железобетона, а военные намертво закрыли вход сюда гражданским лицам. И, конечно, Сахаров несколько лет подряд проработал в том самом Институте.
После Второго Взрыва, когда Зона разом оттяпала у цивилизованного мира огромный кусок территории, очистив его от людей, Сахаров примчался сюда буквально через пару дней, нажал на какие-то ему одному ведомые рычаги в Академии Наук и Генштабе вооруженных сил Украины, навел суету в СБУ, и моментально организовал научный городок, где и засел прочно и основательно. Лаборатории, жилой массив и склады представляли из себя нечто вроде огромных стальных и бетонных конструкций, которые доставили сюда вертолетами и смонтировали на месте. Конструкции были такой прочности, что когда Зона начала показывать зубы в виде Выбросов, сметавших все живое, жилища без проблем выдержали страшные потоки аномальной энергии и спасли укрывшихся там людей. Лагерь обнесли капитальным забором с «полосой отчуждения», а на вышках по периметру несли службу прикомандированные сюда, прекрасно вооруженные бойцы спецназа.
Так что академик и его помощники не беспокоились за свою безопасность и могли заниматься своей деятельностью свободно, настолько, насколько это возможно в условиях Зоны. Конечно, все необходимые меры безопасности предпринимались неукоснительно, и работа с добытыми образцами велась строго в лабораторном корпусе. Денег вся эта деятельность, конечно, поглощала уйму, но напуганное до мокрых штанов государство не скупилось, в надежде, что премудрый академик разберется, наконец, что к чему и обуздает Зону.
Сахаров, как человек умный, прагматичный и уже зубы съевший в политических трениях с власть имущими мира сего был настроен далеко не так оптимистично. Ни с кем соображениями, понятно, не делился. Стоило ему открыто заявить о своих догадках и предположениях, его вполне могли выдворить из Зоны подальше и лагерь просто свернуть. Поэтому старый ученый успешно наводил тень на плетень и потчевал своих начальников туманными, но многообещающими перспективами. Чему последние, впрочем, и были рады. Не суют им лично под нос опасную и радиоактивную дрянь – и ладно.
А Сахаров нет-нет да и вспоминал об Институте. Что там делали, как и сколько из сотрудников, кроме него самого остались в живых – не знал никто. Второй Взрыв накрыл Институт, на тот момент вполне исправно работавший, вместе со всем персоналом. Какая трагедия разыгралась там? Зона умела хранить свои тайны. Но никто из более чем пятиста человек, бывших на момент катастрофы в общежитиях и секторах заведения на «большую землю» не выбрался. И не подал сигнал бедствия, воспользовавшись мощным радиопередатчиком. Сахаров иллюзий не питал, мысленно давно уже попрощавшись с коллегами и пожелав им пуховой земли и упокоения душ.
Академика на данный момент гораздо сильнее беспокоило другое…
Институт был уникален своим оборудованием и наработками. Именно в нем и нигде более на Украине или России проводились разработки психотропного оружия и даже искусственного интеллекта. Лаборатории, аналогов которым не было и быть не могло в принципе, так как большая часть разработок велась под руководством непосредственно самого Сахарова, ныне покойного Станислава Молчанова или Лебедева, замечательного специалиста, ученого мировой величины, гениального инженера и практика научных экспериментов. В лаборатории Лебедева трудились несколько деятелей, и в их головах осталось нечто, способное привести не только к ядерному апокалипсису, но и, при ином раскладе, изменить историю человечества в принципе.
Тайну этих разработок Молчанов унес в могилу. Лебедев и весь состав его лаборатории, похоже, погиб во время Второго Взрыва, а Сахаров, хоть и участвовал в деятельности Института, занимался большей частью финансовыми вопросами и выколачиванием ресурсов из карманов государства. Сам же Лебедев, Каланча, Сковорода, Холодков, Родионов и прочие члены «научной плеяды» Института особо своими достижениями ни с кем не делились, прекрасно сознавая, что творят дела и разработки государственной важности, за разглашение которых однозначно ждет расстрел.
Институт все время перекликался работой и продукцией с заводом «Юпитер», расположенным на окраине Припяти. Там инженерным центром по изготовлению образцов для научного центра заведовал Новиков, угрюмый бородач с плоским и пошлым юмором, но светлой и прогрессивно мыслящей практически во всех плоскостях головой. Его Сахаров знал лично давно, еще со времен советских НИИ, где Новиков числился самой мелкой сошкой – аспирантом технического отдела в одном из институтов Подмосковья. Углядев в молчаливом парне великолепного техника, его взял под свое крыло Молчанов, уже знающий, что болен раком легких, но боровшийся за жизнь до последнего. Когда был создан комплекс секретных лабораторий, Новиков попал сюда одним из первых, получив в руки практически все, что хотел. А на «юпитере» он развернулся вовсю…
Завод работал с полной самоотдачей, но, как и научный центр, являлся закрытым и секретным учреждением, и выполнял исключительно заказы Института. Сахаров лишь в общих чертах знал, что входило в спектр работ «Юпитера». Электромагнитное оружие, психотропные установки, биокибернетика, медицинские нейростимуляторы, позволяющие буквально оживлять мертвых… И искусственный интеллект. Сахаров доподлинно не знал, но всерьез догадывался: в Институте и подшефных ему лабораториях под кодовым названием «Х» создан живой аналог мозга мыслящего существа. И вроде как (это уже из жанра фантастики, но чем черт не шутит) осуществлен вход сознания человека в ноосферу. Вернадский, наверное, вертелся от этого в гробу, но наука деликатно хотела плевать от основоположника этой научной сферы.
Комплекс тщательно замаскированных лабораторий, теперь волею судьбы оказавшихся на территории Зоны, был отныне потерян для ученых и людей вообще. Сахаров прекрасно сознавал тщетность и нереальность организации экспедиции хоть к одной лаборатории. Седые волосы на лысеющей голове академика буквально вставали дыбом от одной мысли о творящемся теперь в тех катакомбах, и о той пакости, которая теперь получила свободу.
Но до Института дорваться было вполне реально. Хотя бы из-за того, что само здание располагалось на поверхности земли и это давало возможность хотя бы провести подготовку ракетным ударом с воздуха перед штурмом комплекса. А речь шла, между прочим, о полномасштабной военной операции. С применением оружия. С задействованием, как минимум, пары боевых вертолетов, взвода спецназа, доброго десятка ученых, напутствованных подробнейшими инструкциями, куда идти и что именно искать. И как это оттуда вытаскивать. Нужен к тому же ходок, а лучше не один из числа активно осваивающих Зону мародеров. Но цель безусловно оправдывала все средства и потенциальные жертвы.
А тащить из Института предстояло многое. Желательно – академик при этих мыслях улыбался – все здание, вместе с подвалами и складскими помещениями, остатками трупов научного и обслуживающего персонала, буде таковые еще там остались. Тонны и тонны уникального оборудования… Которое, в принципе, было реально восстановить или даже создать заново. Но для этого нужны все находящиеся в Институте документы. Те же самые тонны папок с бумагами, терабайты информации с компакт-дисков и винчестеров компьютеров. Это все (или хотя бы необходимый минимум) предстояло утащить в самое ближайшее время.
Сахарову было над чем поломать голову. И Дима задним местом чувствовал, что эти треволнения мудрой головы напрямую отразятся на нем. Молодой? Активный? Шило в заднице? Вот и изволь лезть в ту самую вышеозначенную задницу, причем вернуться живым и не с пустыми руками. Ну что ж, Дима в принципе не против, лишь бы заплатили и снабдили достойным снаряжением. Академик умный, вот пусть и думает. А когда в Шухове будет нужда, Круглов сам сообщит молодому ходоку об этом.
Дима даже сам лично видел Институт. Правда, издали и в окуляры мощного бинокля. Туда, где находился этот комплекс, еще не отваживался заходить ни один из ходоков. И не потому, что искать было нечего. Как раз наоборот. Но от этого места веяло такой непередаваемой жутью, таким могильным холодом, что люди пугались и не рисковали зря. Казалось, сама Зона напрямую говорила: стой. Не лезь туда. Я и так не очень жалую вас, людей, но даже мне не хотелось бы вашего проникновения в смертельно опасные тайны этого места.
Ходоки, привыкшие уже однозначно доверять голосу интуиции, слушались и не дразнили судьбу. Скорее всего, правильно делали. Шухов лично один бы туда и под прицелом автомата не пошел. Он уже знал – в этих местах с тобой могут случиться вещи гораздо страшнее банальной неизбежной смерти. Нет ничего постыдного в признании самому себе в страхе. Гораздо хуже пустая бравада, заключающаяся в дебильной пародии на смелость. И неизбежная гибель после.
-Все помнишь? – Дима внимательно посмотрел на Эдуарда. – Теперь давай сам.
Молодой ученый пожал плечами и принялся собирать разложенный на столе по частям автомат. Быстро, сноровисто, будто проделывал это много сотен раз в жизни, почти не задумываясь над каждым движением по отдельности. Скоро раздался глухой щелчок вставшего на место магазина и клацанье передергиваемого затвора. Тускло блестящий патрон упал на фанеру стола, немного прокатился, замер, глядя остроконечной пулей в стену.
-Молодец, - похвалил парня Шухов.
Эдуард стянул с глаз черную повязку и чуть улыбнулся. Дима давно уже заметил, что ученого никак нельзя было назвать эмоциональным человеком. Совсем даже наоборот. Молчаливый, зато сосредоточенный и всегда немного напряженный, как пружина на боевом взводе. Не знай Шухов, кто перед ним, после первых пяти – десяти минут общения он принял бы Эдика за военного. Но голова у парня варила хорошо, это уже успел признать – за спиной самого ученого, правда, чтобы не перехвалить, - и сам Круглов, всегда весьма скупой на комплименты. «Далеко пойдет этот сударь, - заметил Юрий. – Очень далеко. Быть может, и по нашим костям». Присутствующий при этих словах Сахаров неопределенно хмыкнул и покачал седой головой, но ничего не сказал.
-Расскажи мне о… Скажем, о «плоти», - продолжил экзамен Шухов.
-«Плоть», или «мясо» - это местный мутировавший представитель пассивной хищной фауны, предположительные предки – домашняя свинья или овца. Передвигается на четырех конечностях, снабженных узкими и заостренными костяными копытами. Туловище бочкообразное, аморфное, покрытое кожей или редкой короткой шерстью, шея практически редуцирована, голова небольшая, неопределенной формы. Ротовое отверстие крупное, но зубов практически нет, челюсти снабжены острыми роговыми пластинами. Глазное яблоко, как правило, одно, второе практически атрофировалось или скрыто за гипертрофированным веком. Масса взрослой особи достигает двухсот килограмм, передвигается в основном шагом, так как бегает плохо. Труслива, питается в основном падалью либо ранеными, к жертве, если она представляет потенциальную опасность, подкрадывается со спины. Признаком интеллекта не обнаружено.
-Правильно. Как убить эту красавицу?
-Автоматическое оружие против «мяса» малоэффективно ввиду того, что жизненно важные органы обладают способностью к очень быстрой регенерации, кровь легко сворачивается, а головной мозг крайне мал и в него трудно попасть. Наиболее эффективна крупная картечь из гладкоствольных дробовиков, желательно двенадцатого калибра, а также осколочные гранаты.
-Хорошо, а если у нас нет под рукой ни дробовика, ни лимонки?
-Тогда очередью из автомата по морде, желательно по глазам, чтобы ослепить, и по коленным суставам ног, чтобы обездвижить. Стрелять в тело практически бесполезно, так как пули либо пройдут насквозь, не причиняя вреда, либо вообще застрянут в туше. Головной мозг также поразить тяжело, так как череп весьма прочный и покатый, пуля может просто уйти в сторону. Впрочем, «плоть» труслива и ее можно испугать просто звуком выстрелов, и она откажется от атаки.
-Запомнил, надо же. Практически слово в слово. Все верно, молодец.
Дима и Эдуард присели на составленные у стены ящики, ученый достал пачку сигарет, протянул Шухову, но тот отказался. Эдик закурил.
-Когда мы в прошлый раз ходили на Свалку, на нас напали какие-то твари. Кто это были?
Дима отогнал от лица густой клуб табачного дыма. Как он и предполагал, его самого в качестве проводника-консультанта и двоих военных для охраны «прикрепили» к Эдуарду и Бельскому, одному из «фаунщиков» лаборатории. Ученые ходили в Зону собирать образцы для исследования, размещали аппаратуру, а военные, соответственно, обязаны были следить, чтобы им никто не мешал и не съел на обед. Собственно, самой работой занимался Бельский, а Эдик был у него на побегушках.
По Эдуарду было видно, что функция «принеси – держи – подай» ему не очень нравится, но парень разумно молчал. Понимал, видимо, что, не пройдя низов, на верхи ему не выбиться, тем более он сам изначально напросился на полевую работу. Два «выхода» уже были у него за спиной вместе с Димой и Бельским. Во время второй экспедиции на людей набросилась небольшая стайка местной погани, которую военные буквально разорвали в клочья автоматными очередями, а ученые потом – чего добру пропадать! – заботливо собрали и упаковали в специальные контейнеры кровавые ошметки.
-Тушканы, - ответил на вопрос Дима. – Есть тут такая живность. Мелкие, резвые, живучие… недооценивать их нельзя, хотя я лично их вижу всего в третий раз. Мужики рассказывали, что одного из ходоков всей стаей прищучили и буквально до скелета обожрали. Вот так то. Хотя, конечно, убить их можно хоть сильным пинком ноги. На Свалке их тучи. Хемуль, он из самых молодых, их из пистолета валит, я сам видел. Обычно на большие группы людей не нападают, а тут что-то насмелились. Оголодали, видимо. Не меньшую опасность представляют крысы. Их тоже много, но они в основном по подвалам сидят. Тоже всей кучей нападают и практически живьем жрать начинают. С ними я пару раз лично встречался. Один раз сбежал, второй отбиваться пришлось. Крысы и тушканы опасны еще и своими укусами. Они всякую падаль лопают, и в пасти у них сплошная зараза, вплоть до трупного яда, который им самим никак не вредит. Так что имей в виду – сепсис на раз подхватить можно.
Эдик, склонив голову, внимательно слушал Дмитрия. Опыт выживания в Зоне был уникален, и больше перенять его ни у кого не представлялось возможным. Ходоки часто таскали ученым свои находки, но вытянуть их на откровенный разговор или упросить поделиться знаниями оказывалось практически нереально. Дикие и звероподобные, угрюмые мужики, каждый день ходящие в обнимку со смертью вообще обходились парой десятков слов, половина из которых матерные. Их интересовали только деньги, патроны, водка и медикаменты, но ходоки прекрасно знали свою уникальность и не разбрасывались ею уже ни за какие коврижки.
-И всегда внимательно смотри, куда стреляешь – напутствовал Шухов ученика. – Здесь не компьютерная игрушка, сохранения не предусмотрены, а своих пули дырявят так же легко, как и чужих. Имей в виду. Я вообще так чувствую, скоро нас с тобой в интересную ходку отправят…
Эдик удивленно поднял бровь.
-Ты об Институте?
-А ты как догадался? – насупился Шухов.
-Семи пядей во лбу не надо иметь. Сахаров вчера с каким-то генералом беседовал, просил выделить вертолет и солдат для нашего сопровождения.
«Вот и дождались, - подумал Дима. – Это называется, бойся своих желаний: они имеют способность исполняться. Додумался академик. Решился все же».
-Ну вот, - хлопнул ладонью по колену Шухов, - значит, не зря я тебя учу сейчас. Скоро и пригодится. Я как в воду глядел.
-Зачем мне все это тогда знать, если с нами будут военные? Нам же и оружия даже не дадут.
Дима поглядел на Эдика, как на старательного, но туповатого ученика. Вот ведь фрукт! Вроде бы и голова на плечах имеется, а иной раз такие вещи в эфир выдаст – хоть стой, хоть падай.
-А сам не догадываешься? Пораскинь мозгами.
-Нет…
-Мы пойдем туда, куда даже самые матерые ребята еще не забирались. Почему? Да потому, что элементарно боятся. - Голос Димы стал жестким, шутки кончились, и это надо хорошенько дать понять ученику, если они оба хотят вообще вернуться живыми. – Мужики не трусы, радиацией и военными рейдами их не напугать, многие еще задолго до Второго Взрыва промышляли здесь и таскали драгметаллы из руин. Местность знают отлично. И полезли сюда чуть ли не на следующий день после катастрофы. Туда, куда мы идем, очень опасно по иной причине. Там есть нечто, что не встретишь в обычной Зоне. Какая-то мерзость. И мы идем ей прямо в пасть. А что, если военные погибнут, я погибну, вертолет эвакуации просто не прилетит? Что тогда будешь делать? Помирать самому? Вот именно для того я тебе тут мозги и полощу, чтобы научился выживать. Это лишним никогда не было и не будет. Запомни хорошенько.
Эдуард притих и удивленно смотрел на преобразившегося Шухова. Их знакомство продолжалось всего неделю, но таким молодой ученый своего наставника не видел и даже не предполагал, что он может быть таким. Улыбчивость и оптимизм растворились. На Эдика смотрели внимательные, жесткие, холодные глаза, линия губ стала твердой, скулы заострились, голос зазвенел оружейной сталью. Дима ведь тоже прошел не одну тропинку Зоны, преисполненный самоубийственной, отчаянной логикой первооткрывателя. Земля еще не остыла от катаклизма, породившего это место, а Шухов уже был здесь, с автоматом в руках и рюкзаком за спиной, форсировал наспех возведенные рубежи военных и вступал на пропитанную смертью землю. Уходил, растворяясь в пугающем мраке. Чтобы вернуться живым.
-Ты должен уметь все, - продолжал Дима. – Разбирать и собирать оружие, пользоваться гранатами, метко стрелять, спать вполглаза, владеть ножом, разводить костер, обеззараживать воду, лазать по стенам и деревьям, читать следы, быстро бегать и бесшумно красться. Тогда ты – может быть – выживешь. А иначе у тебя просто нет ни единого шанса. На Сахарова или Манова не смотри. Они здесь, чтобы посылать на гибель тебя или меня. Выживать – не их задача. От них требуется нам вовремя платить и давать задание, куда идти и что тащить. Вот так то.
Эдуард ожесточенно потер ладонью высокий лоб. Все складывалось не совсем так, как он изначально предполагал. Он рассчитывал, что их все время будет охранять отряд вооруженных до зубов профессионалов, готовых изрешетить любого агрессора. Но чтобы самому держать в руках автомат? Стрелять? Спасаться от смерти? Истинно юношеские розовые очки вкупе с энтузиазмом таяли с поразительной быстротой… Как бы не дать «задний ход» такими темпами и не сбежать отсюда без оглядки! Но куда? В скучные лаборатории научных центров? На нищенский оклад кандидата наук? Нет, спасибо. Не для этого ехал сюда. Но рассказ – нравоучение Шухова ошарашил Эдика не хуже удара по лбу. Видимо, ученым, изучающим Зону, надо не только уметь с лабораторным оборудованием работать, но и пройти весь курс выживания. В этих условия бесконечной Чрезвычайной Ситуации просто не могло быть иначе. Сплошная боевая тревога.
За несколько дней работы в научном лагере Эдику пришлось повидать самые разные образцы, добытые военными, ходоками и предыдущими научными экспедициями. Особенно его поразила необычайная живучесть населявших Зону тварей. Фантастический метаболизм позволял мутантам оправляться от кошмарных ранений за считанные дни, а то и часы. Аномальное зверье, судя по данным и изучению трупов, было еще и отлично подготовленным для добывания себе пропитания. Вегетарианцев тут не водилось, по крайней мере, таковые в руки ученым еще не попадались. А острые зубы, крепкие когти и прекрасно развитые мышцы сообщали об очень даже агрессивных намерениях существ.
А ведь совсем скоро, буквально через несколько дней, ему лично, Эдуарду, молодому, но перспективному ученому, автору вызвавшему недавно при его защите фурор диплому на выпускающей кафедре университета, предстояло встретиться с тварями Зоны нос к носу. А ведь Дима прав. Не факт, ой, не факт, что военные смогут защитить его жизнь.
Но у Эдика были и личные причины попасть сюда, работать тут и жестко пресекать вполне естественные порывы уже напуганного разума убраться отсюда подальше, пока цел. Причины, настолько веские, что ученый держал их в тайне, никого не посвящая в них. А вместе с тем Эдик сам был частью Зоны, вернее, той земли, на которой она родилась. Дыхание Зоны жило в нем, и именно оно и привело его сюда по извилистым дорогам человеческой судьбы.
Отец Эдуарда был ликвидатором последствий аварии на ЧАЭС. В ту пору он «трубил» срочную службу в вооруженных силах, и именно его часть бросили тогда в атомное пекло, пожинать ошибки великих умов человечества. Растревоженный людской муравейник поглотил простого украинского парня, даже не заметив. О личностях тогда не думали, всем скопом заливая радиоактивный пожар своим потом и подчас кровью. Отец Эдуарда рвал плечи, калечил руки, на горбу загружая в могучие транспортные вертолеты мешки с песком, толченым мрамором и борной кислотой, как это делали еще сотни солдат. Затем эти тяжелые мешки прямиком отправлялись в разверстое жерло четвертого энергоблока, принимать на себя жар бушующей урановой стихии. Дальше – за рычагами бульдозера и экскаватора, потом – водителем «КРАЗа» - самосвала… Солдат, конечно, нахватался своих рентген выше нормы, но и об этом в те времена тоже не думали.
Потом – возвращение в родной город, почти сразу же свадьба с девушкой, которая на диво дождалась своего жениха. Родился Эдуард, вопреки всем ожиданиям, без мутаций и отклонений, обычный человеческий ребенок. А вот отец будущего ученого долго на свете не зажился. Едва исполнилось тридцать лет, начал истаивать стеариновой свечкой. Врачи нашли у него лейкемию, причем какой-то особой формы. Череда сложных операций не спасли бывшего ликвидатора. Скоро холодная, настывшая уже осенняя земля укрыла гроб с телом безвестного героя, принявшего на себя и впитавшего те убийственные лучи радиации, которые могли достаться и другим. Хоронили, кстати, по традиции, в наглухо запаянном цинковом гробу.
Мать намеренно мало рассказывала Эдику об отце, но настырный и пытливый мальчишка через родственников и друзей родителей все-таки докопался до истины. И это определило его дальнейшую судьбу. Так как Эдуард рос молчаливым и малообщительным человеком, матери про свое решение он не стал говорить, предпочитая делать все тихой сапой. А потом просто поставил родительницу перед фактом. Уговаривать и ругать непутевое дитё было уже просто поздно. Все возвращалось на круги своя, и сын пришел туда, где нашел начало своей смерти его отец. Только вот у каждого своя Зона. У одного на пути был радиоактивный пожар во вскрытой взрывом атомной печи, а у другого уже расстилалась впереди целая пропитанная смертью земля.
Эдуард прислонился к стене домика, прикрыл глаза. За железобетонной бронированной преградой негромко шумел ветер, и стекали по серой поверхности капли дождя. Зона жила свой обычной жизнью. Она, как живое существо, помнила все. И невзрачного, в пропитанной пылью и потом гимнастерке бойца срочной службы, фактически голыми руками усмирявшего ядерного демона и заплатившего за эту дерзость жизнью. И этого молодого ученого, по сути бросившего ей вызов, ступившего на давно остывший след отца. Зона помнила все. И молчала.
Грохот автоматных очередей и отдельные резкие, четкие, будто печатающие выстрелы перемежались с тяжким буханьем двустволок и обрезов, сухой, трещащей пистолетной пальбой. Пули, дробь и картечь свистели в воздухе, резали, как ножами, траву, листву кустарника и ковыряли землю, вздымая фонтанчики ошметьев дерна. Резко пахло порохом.
-Прикрывай. Я сам, - коротко приказал Таченко одному из своих бойцов и выметнулся за бетонную плиту, где залег сам.
Капитан был опытным воякой и сразу понял: они попали в неплохо подготовленную и вполне грамотно расставленную западню. Их ждали, скорее всего, рассмотрев издали из биноклей, или проследив откуда-то и предварительно скоординировав план действий. Нападающие правильно рассудили, что через лес бойцы не рискнут идти, а обогнут его по относительно сухому месту, не суясь в болото. Непролазные топи действовали лучше любого забора, а плоские холмы, заросшие кустарником являлись для атакующих идеальной маскировкой.
Таченко краем глаза уловил движение и полоснул по этому месту из автомата. Раздался пронзительный вопль, хруст веток, и из кустарника выпало переломившееся в поясе человеческое тело, раскинуло руки, покатилось вниз, щедро пятня траву темными мазками крови. «Еще один», - со злобной радостью подумал Анатолий и ничком бросился на землю. Весьма своевременно. Бухнуло сразу несколько ружейных выстрелов, над головой свистнула целая туча картечи.
Таченко перекатился влево, снова вскочил. До кустов осталось всего ничего, каких-нибудь двадцать шагов. Нападающие перли как сумасшедшие, прямо на автоматы, невзирая на потери. Но на тех, кто встретился капитану возле РЛС они явно не походили. Совершенно нормальные люди, просто очень агрессивные. И откровенно плохо вооруженные. С миру по нитке. Ну куда это годится – против автоматов с пистолетами и гладкостволом? Курам на смех. Однако лезли.
Таченко носорогом вломился в кустарник, бывший рослому капитану по шею. Это ему помогло. Ему сверху было прекрасно видно, кто и где прячется. Даже не видя самих людей, Анатолий замечал шевеление веток и слышал крики и звуки выстрелов. Ага, вон там, похоже, аж трое. Ну ладно… Капитан достал из жилета – разгрузки гранату, рванул чеку и отправил зеленый ребристый кругляш в логово врага. Упал на землю, спасаясь от осколков.
Рвануло знатно. Осколочная граната сделала свое черное дело по полной программе, взметнув целый фонтан кусков дерна, изувеченного кустарника и клочьев человеческих тел и ткани одежды. Раздался протяжный, захлебывающийся вой. Ураган осколков пронесся в разные стороны, острые рубчики чугуна беспощадно кромсали все на своем пути.
-Шухер, братва! – заорал кто-то. – Обложили нас! Тикай!
«Бандиты, что ли? – подумал Таченко, вставая на одно колено и поводя автоматом из стороны в сторону, - жаргон такой специфический»
По склону соседнего холма, драпая во все лопатки, бежали трое. Таченко вскинул оружие, тщательно прицелился и срезал двоих врагов короткими очередями. Третий вскинул пистолет и несколько раз нажал на курок. Не попал, конечно. ПМ никогда не отличался завидной точностью боя, а тут еще после бега, адреналин кипит в крови, руки ходят ходуном, в кого и куда стрелять точно неизвестно. Пустая трата патронов. Анатолий выпрямился во весь рост и третьей очередью свалил последнего противника.
-Капитан! – закричали за спиной. – Не стреляй! Свои!
Таченко обернулся. К нему спешили Иван и Чебурной. В руке лейтенанта тоже была зажата граната. Значит, не один капитан решил применять «тяжелую артиллерию».
-Где еще двое? – спросил Анатолий лейтенанта.
-Там, - мотнул головой Чебурной. – Мы сбоку заходили, двоих бандитов упокоили. Леха на пулю нарвался, бок навылет продырявило.
-У бандитов что, автоматы были? – удивился Таченко.
-Нет, пистолетная.
-А броник? ПМка его не пробьет однозначно. Как так получилось?
-Да он, дебил, его тайком от нас снял и выкинул, дескать, и так жарко и идти тяжело. Вот и поплатился. Ходить вроде может. Вколол себе промедол, перевязку сделал, Михаил с ним остался. А я к тебе на помощь пошел.
Таченко сплюнул, отцепил с пояса фляжку, глотнул воды. Пот заливал глаза, сочился из-под шлема. Было очень жарко и душно, хотя солнце все так же скрывалось за плотной пеленой туч. Анатолий всмотрелся вдаль. Потом достал бинокль, поднес к глазам.
-Там что, церковь? – спросил он Ивана.
-Да, старая уже, скоро сама развалится. Ее еще после Первого Взрыва бросили, батюшка, говорят, еще год там прожил и все-таки не выдержал, сбежал.
-Идем туда, - решил капитан. – Вечер уже скоро, ночью по Зоне мы не пойдем. Периметр скоро?
-Завтра после обеда, думаю, дойдем, - предположил Иван. – Там у ваших блокпост большой. Туда и выведу. Хотя в Зоне гиблое дело – загадывать наперед.
Таченко снял шлем, вытер лицо рукавом. На мокром лбу и щеках остались грязные разводы.
-Идем в церковь.
Иван подставил плечо раненому Алексею. Парень и правда был вполне в состоянии ходить, но отчаянно ругался, скрипел зубами и хрипел, как загнанный конь. Рана была неопасной для здоровья, но болела нещадно, тем более от дозы обезболивающего начало скакать давление, и боец рисковал просто потерять сознание.
По пути Таченко шел рядом с ходоком.
-Как думаешь, кто на нас напал?
-Да тут и думать нечего, - пожал свободным плечом Иван. – Местные бандиты. Мародеры, в основном беглые уголовники и просто гопота окловсяческого разлива. Тупые и агрессивные, но при этом трусливые. Своего рода шакалы. Опасны вот такими вот стаями, тогда их надо беречься. А в одиночку только на такого же одиночку сунутся. И то, только если сами вооружены.
-Много их тут ошивается?
-Не знаю точно. Такую вот банду во второй раз вижу. А по трое-четверо довольно часто. В основном сами за периметр не лазят, засядут возле него и ждут ходока. Там и грабят. Приметили, видать, где наши часто ходят и места удобные есть. Вот и навострились.
-А сами вы почему с ними не воюете? – Анатолий удивленно поднял бровь.
-Кому воевать? Мужики одиночки, сами по себе, даже вдвоем редко когда ходят, чаще все сам на сам. А если кто-то из ходки не вернулся, так пусть ему Зона пухом будет. Если на меня, скажем, нападут, то отстреливаться, конечно, буду…
-А если на твоих глазах на такого же, как ты? – прямо в лоб спросил капитан.
Иван помолчал, потом все же ответил.
-Не знаю. Сложный вопрос. Если хороший человек, приятель мой – то помогу, конечно. А если не виделись даже, то сам посуди, какой мне резон за него под пули лезть? А если меня самого зацепят, он-то меня на себе потащит? Вряд ли. Вот и думай…
Таченко шел молча, играя желваками на скулах. Иван примерно знал, что сейчас творится в голове Анатолия. «Шкура, мразь, эгоист, такой же мародер…» Этих слов Иван наслушался уже достаточно. И не обижался. Какой смысл дуться на правду, сказанную в глаза?
-Нет у вас лидера. Главаря, который бы всех в кулак собрал, - выдал наконец капитан. – Тогда врезали бы вы этим отморозкам. А пока так и будете по кустам прятаться.
Иван невесело усмехнулся.
-А кто им станет? Уж не ты ли? Да и кому это надо? Кто под этого лидера пойдет? Он же не просто так будет за всех ответственность нести. Его ж, как пахана бандитского, кормить – поить надо, скидываться придется. А нам это надо? Самим бы на хлеб добыть. Тем более, какой в нем смысл, в лидере этом? Он что, каждого из нас в Зону провожать будет, рядом с оружием идти, защищать, потом обратно выводить? Нет. Ну и толку от него тогда? Лишний нахлебник, вот и все.
-Дурак ты, извини за грубость. И все вы дураки…
-Зато ты один умный, - не удержался Иван в ответ. – Такой умный, что сам в говно залез, а вылезти помочь меня просишь. Зона это Зона. И здесь твой ум и идеализм меньше всего кому-то нужны.
Таченко ничего не ответил, да Иван и не ждал. Не отлупил – и то ладно. А ведь и сдачи не дашь, мигом пристрелят. Совершенно безнаказанно, ведь до периметра совсем рукой подать, там он, вон, за холмом далекой железнодорожной насыпи.
У Ивана поселилось тревожное предчувствие. Военные теперь вполне могут обойтись и без него. У Таченко - то еще ума хватит удержаться от карательной акции, а вот Чебурной выглядит мужиком крутым на расправу. Шарахнет от бедра очередью – и все. Анатолий с лейтенанта голову не снимет и даже в морду не даст. Разве что спасибо трупу за услуги проводника скажет. Ну, максимум, похоронить велит. И все. А жить-то еще очень охота! Иван уже понял, что сбежать не выйдет (да и смысла особого нет), и потому лихорадочно думал, как бы не допустить худшего развития сюжета.
-Шел бы ты из Зоны куда подальше, - вдруг посоветовал ему капитан. – Человек ты живучий, настырный, нашел бы себе применение в жизни без проблем. Вижу же, что не острых ощущений на задницу ищешь, как некоторые. Неужели мало работы на земле? Мирной, где никто тебя не подстрелит и не съест. Зачем тебе тут умирать?
-Не найду там себе места, - просто и коротко ответил ходок. – Черт его знает, почему, но я тут уже прирос намертво. На и не ждет меня никто.
-Понимаю. Как и я в армии. Да только что-то много у меня с ней несогласий в последнее время возникло. Мысли разные нехорошие шевелятся.
-Какие? – просто для поддержания разговора поинтересовался Иван.
-Всякие-разные. Например, почему мои начальники, командующие войсками Коалиции, которые охраняют Периметр, не предпринимают ничего, чтобы вычистить Зону от разной погани? Забор поставили и довольные, мол, решили проблему. А оно не так просто выходит. Вот представь себе, что будет, если Зона возьмет да расширится? Удержит ее этот забор?
-Нет, - честно сознался ходок. – Ее вообще, по-моему, ничто не удержит.
-И я о том же. Значит, надо брать оружие и выжигать все каленым железом к едрене фене. А генералы что-то головы чешут, мудрят, сами себя перехитрить хотят, что ли?
Иван почесал затылок.
-Вряд-ли все там так просто. Чины в погонах не только ведь святым духом питаются и живут не на одну зарплату. Скорее всего, уже успели прикинуть, какая им выгода от Зоны и куда это можно реализовать. Зачем им резать курицу, несущую им золотые яйца? Проще отгородить Зону от остального мира, как своего рода заповедник, и таскать отсюда добро.
-А люди будут гибнуть?
-А кому есть дело до людей? – невесело хохотнул Иван. – Разве что только этим самим людям. Сытый голодного не поймет.
-Какую-то чушь городишь, - вскипел вдруг Таченко, но тут же умолк.
Каменные желваки обозначились на его скулах. Тяжелые мысли ворочались в голове.
Церковь нависла над головами людей потемневшим и поехавшим чуть в сторону куполом, страшная, мрачная, тяжкая, как православное проклятие. Иван в принципе никогда не любил храмы и все с ними связанное – такая загробная неизбывная тоска его одолевала здесь. Пару раз его по молодости «за неподобающий внешний вид и отсутствие почтения к божьей обители» из церкви выставили, и Иван не на шутку обиделся. Здесь же, в Зоне, церковь он видел только издали. Но, по словам одного из ходоков, ничего опасного здесь не водилось, и потому Иван повел военных сюда. Все-таки со стратегической точки зрения стены лучше голополья и топей.
К церкви вела давным-давно нехоженая и неезженая дорога, когда-то даже асфальтированная, но теперь покрытие вспучилось, встало горбами, треснуло, кое-где его поперек пересекли даже настоящие разломы, причем довольно глубокие и полные болотной воды. Насколько далеко тянулась вся эта «гринпинская трясина» - Иван не ведал, да и ведать не хотел. Мурашки бегали по спине при мыслях, что или кто мог водиться в непролазных камышовых или тростниковых дебрях, кого там могла породить Зона себе на радость и на погибель людям.
Алексей, вдруг остановившись, вытер пот со лба и прохрипел сквозь зубы:
-Вашу мамашу, мы куда пришли? На церкви-то креста нет!
Иван поднял голову и заметил то, что раньше бы ему и в голову не пришло. Действительно: купол, по церковной логике всегда увенчивающийся символом распятия, был пуст. То есть, конечно, крест там когда-то был, там даже штырь крепления остался, но куда-то исчез. Скорее всего, его сняли по распоряжению уехавшего отсюда когда-то батюшки, не желавшего бросать храм с крестом на куполе на произвол судьбы. Все тогда прекрасно понимали – люди вряд-ли сюда вернутся, и будут мирно жить. Но все равно вид обесчещенной, будто обезглавленной церкви производил жутковатое впечатление.
Иван, в принципе неверующий, размашисто перекрестился. Остальные дружно последовали его примеру. Вокруг царило мрачное безмолвие, даже ветер и тот, казалось, стих.
Храм некогда был обнесен дощатой оградой, но пронесшиеся над мертвой землей техногенные катаклизмы, не говоря уж и о природных бурях доконали ее. А тут еще и болотистая, напитанная водой почва сделала дело, столбы подгнили, и забор просто рухнул, между почерневшими досками пробилась высокая трава, лишь кое-где остались торчать наиболее прочные столбы с прибитыми к ним трухлявыми кусками поперечных жердей.
У ворот ограды, тоже рухнувших, кособоко стояла будочка сторожа. Иван заглянул в нее. Пусто. Окошко ощерилось выбитым пыльным стеклом, со стен свисают клочья обоев. Дико и нелепо смотрится лампочка на витом рассохшемся шнуре, болтающаяся на потолке. Иван обернулся, глянул на капитана. Ему самому почему-то теперь расхотелось входить в церковь. Но Таченко призывно махнул рукой, кивком указал на открытую настежь дверь храма.
Из глубин большого строения будто дохнуло чем-то застарелым, давно нежилым, мертвым, как из разверстого склепа. Могильный холод овеял лица людей. Иван невольно поежился. Ему всерьез становилось страшно от мысли, что придется еще и провести здесь ночь. А тем временем вечерело.
Солнце ненадолго умудрилось прорвать густую пелену облаков и залило землю светом. От каждого куста, дерева, травинки протянулись длинные резкие тени. На куполе церкви тускло засияли оставшиеся кое-где куски листовой меди. Каждый осколок стекла, каждое окно, до этого выглядящие оскаленным зубами и черными дырами на тот свет, теперь стали похожи на кусочки драгоценных самоцветов. Вода в болотных бочагах засверкала, заблестела, притворилась красивой, мирной и совсем обычной, как в деревенском озерке. Зона вокруг надела маску благодушия, расположения к людям. Только для того, чтобы потом, неожиданно вызверившись, одним махом растоптать их.
Иван высунулся наружу, сделал шаг за угол церкви. Среди кустарника и бурьяна виднелись покосившиеся кресты и надгробия. Чудненько. Еще и кладбище рядом. Хотя, если подумать, оно старое, а почва сырая, так что все гробы с покойниками должны уже сто раз сгнить и даже костей не оставить. Но ходок знал – в Зоне ни в чем нельзя быть уверенным полностью.
Внутри церкви было темно и сыро. Пол под ногами давно прогнил, кое-где доски, некогда толстые и добротно слаженные между собой умелыми плотниками, уже превратились в рыхлую прель и просели под своим весом, образовав уродливые провалы. Свет кое-где проникал через покрытые толстым слоем пыли окна. При появлении людей с какого-то насеста высоко наверху сорвалась здоровенная ворона, заметалась с пронзительным карканьем и наконец выломилась наружу через какое-то только ей ведомое отверстие. Унеслась прочь, хлопая крыльями.
По углам тихо шуршало и поскребывалось. Люди стояли неподвижно, замерев, как изваяния, внимательно прислушиваясь. Но судя по звукам, это были всего лишь мыши или крысы, свившие здесь за много лет запустения целые династийные гнездилища. Чтобы вымести отсюда и их тоже, предстояло, пожалуй, спалить всю церковь дотла.
Убранство храма тоже было давно либо вывезено, либо растащено досужими мародерами. Если церковь стояла пустая добрых два десятка лет, то у них времени было более чем достаточно. И плевать они хотели на радиацию: иконы и утварь стоили немало, а если продавать, скажем, в Подмосковье, то дозиметром никто мерить не полезет. Наверное, именно так Зона незаметно, тихонько, исповдоль и расползалась по всей земле…
Таченко подошел к стене, постучал легонько в нее кулаком, проверяя на прочность. Не рухнет ли им на головы невзначай? Но дерево отозвалось сухой крепостью, как бы говоря: «нет, еще лет на десять меня точно хватит». Раненый Алексей, которого уже не держали ноги, кулем сполз на пол и кособоко сел, держась за рану.
-Ты как? – спросил его Чебурной. – Сильно плохо?
-Тошнит, - просипел Алексей. – Рана кровит, чувствую, за пояс течет все время. Хорошо, что «маслина» навылет прошла, а то так бы загнулся уже.
-Балбес ты, - хмуро ответил ему капитан. – Какого черта броник снял? Я же как-то тащу его и ничего, не жалуюсь. А ты вот разгрузиться решил, дурья голова.
Боец, понурившись, молчал, понимая, что сам виноват и спорить будет просто глупо.
Иван тем временем достал фонарь и обследовал церковь.
Словно в насмешку над самим культом религии, в углу за бывшим алтарем, от которого теперь осталась только неряшливая груда досок и расшеперившейся фанеры обосновалась здоровенная и очень мощная ловушка. «Карусель» мощно гудела воздухом, возле нее начинала кружиться голова, и возникало странное ощущение, будто череп легонько давит изнутри. Иван прикинул габариты западни – большая, вдоль стены ее точно не обойти, если зацепит в зону своего действия хоть полу одежды, то затянет однозначно. Потом оторвет жертву от пола, медленно, как бы нехотя уволочет в свою середину и начнет раскручивать. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не начнут лопаться связки, сухожилия, внутренности от непреодолимой центробежной силы. Затем – резкий, как удар кнута, сухой хлопок, бросок давления, и от жертвы полетят уже неинтересные ловушке кровавые клочья тела, щедро засыпая все вокруг мелко намолотым фаршем.
Иван мысленно представил, каково это – отправиться в короткий и смертельный полет по замкнутому кругу, ощущая всем телом, как все внутри напрягается, натягивается, а потом рвется, как лист бумаги, и стало непередаваемо страшно. Ловушка же, словно ощущая эмоции стоящего рядом человека, задышала быстрее, запульсировала скрученным в комок, замутненным пространством. Иван от греха подальше отошел на десяток шагов от западни. Ну ее к черту, еще схватит как-нибудь.
Наверное, когда-то в церкви замышляли ремонт, но катастрофа на АЭС помешала ему завершиться, и потому возле дальней стены храма так и остались стоять строительные леса, по которым монтажники лазали наверх, на небольшую площадку под самым куполом, в которую вел небольшой – человеку пролезть – люк. Анатолий задрал голову, оценил высоту и возможности забраться туда.
Иван уловил ход его мыслей.
-На полу я бы тоже спать не лег. Дует из дверей…
Анатолий глянул на ходока, но ничего не сказал, потом скинул с плеча автомат и армейский вещевой ранец, поправил на руках перчатки и подошел к лесам. Сваренные когда-то из сегментов стальных труб, соединенных болтами, они стояли прочно, разве что чуть поскрипывали от сильного шатания. Деревянная лестница, прислоненная к лесам, доверия уже не внушала, и капитан с неожиданной ловкостью и проворством принялся взбираться вверх прямо по опорам. Конструкция заколыхалась, но к стене ее когда-то прихватили стальными скобами, и она не могла рухнуть. Иначе Таченко пришлось бы худо. Иван отошел к другой стене церкви – сверху полетела деревянная труха и грозила запорошить глаза. На пол со звоном упало несколько гвоздей, потом, грохоча, жестяная консервная банка. Видимо, стояла наверху и теперь от тряски докатилась до края лесов.
Не прошло и пяти минут, как капитан уже стоял на высоте доброго десятка метров и примеривался к люку. Иван внимательно наблюдал, как Анатолий уцепился за край отверстия, посветил внутрь фонариком и исчез в люке, болтнув в воздухе ногами. Потом свесил вниз голову. Его голос гулко и как-то зловеще раскатился по храму:
-Забирайтесь по очереди наверх. Здесь места хватит. Леха первым. Подстрахуйте его.
Но раненый, уже отдышавшись, влез туда сам. Таченко втянул его за руку. Чебурной вскарабкался последним, явно следя за поведением Ивана и готовый, если что, не дать ему сбежать. Лейтенант проявлял похвальную бдительность. Что ж, правильно по-своему. Ходок на его месте, пожалуй, поступил бы так же. И все же Иван не отказал себе в удовольствии, когда уже был наверху, как бы нечаянно спихнуть пустую стеклянную бутылку с засохшей на дне темной массой, и она спикировала вниз, чуть было не приласкав бойца по шлему бронезащиты. Чебурной, услышав звон, вовремя отскочил и погрозил Ивану кулаком. Ходок только невинно развел в ответ руками, дескать, простите, ваше вашество, я нечаянно, без злого умысла, не обижайтесь на убогого.