КРЯЧКО Г.


СУРРОГАТ МЕЧТЫ



















ПОВЕСТЬ



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ЗЕМЛЯ МЕРТВЫХ


Низкое, давяще-серое небо над головой. Холодный, сырой ветер, не прекращающийся ни на минуту, постоянно налетающий порывами, или же тихо шепчущий на ухо что-то тревожное и тоскливое. Свинцовые тучи, готовые излиться ядовитым дождем. Отравленная, искалеченная, зараженная, кричащая немым воплем о своих страшных мучениях земля.

Зона.

Земной, рукотворный ад, воплощенных из бредового сознания пресытившихся технократией человеческих умов и рук. Вызов силам природы, которые, не выдержав насмешки над собой, еще раз доказали человеку, кто главней в игре на выживание.

Зона.

Место, где не бывает ярких, солнечных дней и тихих, ласковых, пронизанных светом звезд ночей. Где нет заливных лугов с сильной, яркой и сочной травой, где не найдешь могучих, похожих на добрых великанов деревьев. Где не встретишь веселых, радующихся любому прохожему человеку людей. Место, где смерть встала настолько близко от жизни, что подчас не поймешь уже, кто есть кто.

Зона.

Бесконечная загадка для ученых всего мира, в бессилии ломающих головы над загаданными природой ребусами, даже самый маленький и безобидный из которых в корне разрушает все человеческие представления о мироздании и незыблемых законах существования Вселенной.

Зона.

Казалось бы, здесь не может быть жизни. Но она есть. В ней постоянно бьются сотни и тысячи сердец, больших и маленьких, наполненных кровью или чем-то ее заменяющих, старых и молодых. Человеческих и далеко не похожих на них. Но их объединяет одно: стремление во что бы то ни стало выжить. Продолжить свое существование. А какой ценой – уже не так важно. В аду нет многообразия выбора.

Зона. Тихая и совсем неопасная для стороннего взгляда, как незаметен притаившийся на звериной тропе капкан со стальными, смертоносными челюстями.

А по Зоне шел человек.


Под тяжелыми кирзовыми сапогами хрустели метелки сухой и колючей полыни, обильно посыпая голенища серо-черной пылью так и не ставших хранилищами новых жизней семян. Бог его знает почему, но это огромное полынное поле впитало в себя, как губка, радиоактивные осадки и само стало напоминать теперь биологический могильник ядерных отходов. По крайней мере, дозиметр здесь заходился сухими щелчками, и доза излучения в несколько раз превышала предельно допустимую для любого нормального человека.

Лицо путника скрывала резиновая маска противогаза, поверх которой был еще накинут капюшон, тяжелый плащ-пыльник превращал фигуру в нелепо переваливающийся на ходу кокон, затянутые в кожаные перчатки-краги руки человек не прятал в карманах, чтобы не насыщать радиоактивной пылью тканевую подкладку плаща. За спиной человек нес пошитый из армейского брезента рюкзак, тощий, и потому мешком болтающийся за спиной. Через плечо путешественника стволами вниз висело двуствольное ружье-горизонталка двенадцатого калибра.

Хриплое, тяжелое дыхание со свистом вырывалось из снабженных клапанами щелей резиновой маски. Стекла противогаза изнутри чуть запотели. Видимо, человеку было жарко, но он не спешил и шел довольно медленно, сверля полынное поле пред собой внимательным, острым, как лезвия ножей взглядом. Видимо, он предполагал, что безобидное на первый взгляд заросшее сухой полынью поле хранит в себе смертельную опасность помимо повышенного радиоактивного фона.

Иногда человек подносил к стеклам противогаза маленький клочок бумажки, который держал в руке и пристально рассматривал его. На бумажке была грубо, карандашом нарисована карта места, где он шел. В некоторых местах виднелись заштрихованные области и пунктиром проведена кривая линия, видимо, обозначающая тропу. Почти точно по ней и двигался сейчас человек.

Слева и позади остался невысокий с плоской вершиной холм, на котором возвышался кривой, уродливым винтом скрученный ствол неведомо какого дерева. Листьев и ветвей на нем уже не осталось, и оттого ствол напоминал причудливый и страшный памятник-обелиск, который природа поставила самой себе. Между прочим, именно этот холм и был отмечен на карте в числе других мест, старательно огибая которые и шла пунктирная тропа.

На горизонте неровным частоколом виднелась опушка леса. Только странный это был лес… Деревья почти все стояли облетевшие, как осенью, хотя теперь стояла середина лета, причем можно было с почти полной уверенностью сказать – на этих деревьях уже пару лет, если не больше, не было листвы. И тем не менее они росли и жили непонятной разуму человека жизнью… Этакая неразрешимая загадка для ботаников всего мира. Но человек, бредущий по полю, явно не намеревался ломать над этим голову. Других забот хватало.

Где-то далеко-далеко раздалось несколько выстрелов. Человек замер, однако не протянул руку к висящему на плече оружию. Постоял несколько секунд, напряженно вслушиваясь, и пошел дальше. В Зоне часто слышна стрельба. Здесь постоянно сражаются за жизнь. И так же постоянно ее теряют. Человека немного насторожило то, что выстрелы доносились с той стороны, куда он держал путь, но ничего страшного. Человек был ко всему прочему еще и немного фаталистом и придерживался правила: «Кому суждено сгореть – тот не утонет».

Под ногами негромко хрустнуло. Человек замер на месте, чуть отшагнул назад и присел на корточки, поворошил траву рукой. В ней лежали белые, как будто вытесанные из камня и потом отполированные кости. Явно не человеческие – слишком мелкие и тонкие. Но черепа не было видно, и не представлялось возможным определить по нему, кому именно принадлежали останки. Человек не был биологом и вообще ученым, и потому при всем желании не смог бы дознаться до тайны гибели неведомого существа. Но его радовал тот факт, что оно лежит уже мертвое в виде кучки костей, а не бросилось на него из засады.

Под резиной противогаза давно скопились большие капли пота, и человек буквально изнемогал от желания сорвать осточертевшую маску и утереть лицо рукавом плаща. Но не мог сделать этого по вполне понятным причинам. Приходилось тихо мучиться. Это было сравнимо с пыткой: настойчивый зуд и невозможность почесаться…

Путник, не сбавляя шагу, достал из кармана плаща небольшой плоский приборчик, похожий на школьный микрокалькулятор, и поднес к стеклянным глазницам противогаза. Дозиметр извещал, что самую опасную часть зараженного полынного поля уже удалось миновать, и фон по мере приближения к краю снижался. Скоро он станет вполне допустимым. Все равно, конечно, раза в два выше, чем положено человеческому организму от природы, но уже не так опасно. Дозиметр был старым, весьма примитивным, но оттого не менее действенным. По крайней мере, в нем не имелось кучи электронной начинки, которую гораздо проще и фатальнее сводили с ума царящие в Зоне неведомые силы. А значит, создатели приборов не могли защитить от них свои творения. Но примитивным техническим штучкам вроде этого дозиметра все было нипочем. Чем проще прибор – тем меньше шансов, что он сломается. Кстати, по этим же соображениям часы на левом запястье человека были механические, старые, с потертым от времени стеклом «командирские», которые работали и работали уже добрый десяток лет. И, в принципе, имели шансы надолго пережить своего хозяина. Как и многие вещи в Зоне.

Человек все время смотрел под ноги и шел не спеша, и потому вовремя заметил в траве ржавые, но все еще густые петли колючей проволоки. Там и сям виднелись рухнувшие от времени подгнившие столбы, на которых шпалерами и держалась когда-то «колючка». Наверное, лет двадцать назад, еще после Первой Аварии здесь уже тогда находилась площадь повышенного радиационного заражения, почему ликвидаторы аварии и поставили здесь заграждение, чтобы не забрел кто попало. Ну, а со временем дожди и время сделали свою работу, и теперь заграждение превратилось просто в ржавую, перепутанную, но довольно опасную ловушку для невнимательных посетителей поля.

Человек плохо знал этот район Зоны. Сам он здесь был давно, года два назад, и не один, а тащился замыкающим в колонне таких же как он авантюристов, и ему, как новичку, не было времени вертеть головой по сторонам и рассматривать многочисленные диковины. Остаться бы в живых, не проморгать какую-нибудь пакость и не заработать зуботычину от более старших и опытных – вот в чем был смысл его тогдашнего существования. Теперь человек давно уже ходил один и полагался только на себя. Работала старая и мудрая поговорка: «Хомо хомини люпус эст». Здесь эта истина проверялась, пожалуй, как нигде.

Перешагнув через ржавые витки «колючки», человек прошел еще шагов десять, убедился, что дозиметр успокоился и медленно откинул с обтянутой резиной маски головы капюшон плаща, а потом и вовсе снял противогаз. Прищурился, глядя на небо, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, вентилируя легкие от насевшей внутри мокроты.

Лицо странника никто не назвал бы красивым. Довольно молодое – лет тридцать пять, самое большее – его справа уродовал длинный и плохо заживший шрам, тянущийся от виска к подбородку, в районе скулы еще и ветвился, едва не задевая глаз. Края раны в свое время, видимо, так и не удосужились зашить, и плоть срослась как попало, отчего правый уголок рта так навсегда и остался опущенным книзу, а глаз сощуренным, отчего выражение лица было постоянно оценивающе-угрюмым. В темных, коротко стриженых волосах серебрилось несколько густых и широких прядей седины. К тому же человек явно нечасто уделял своей внешности должное внимание – недельной свежести щетина топорщилась колючей щеткой.

Человек медленно расстегнул пуговицы плаща и достал притороченную к поясу плоскую армейскую флягу, отвинтил пробку, глотнул. Пить хотелось невероятно, но человек знал – если выдуть всю воду сейчас, то потом придется маяться вдвойне. Ту влагу, которая встречается здесь, не то, что пить – прикасаться к ней крайне опасно для здоровья и жизни вообще. Значит, придется терпеть.

Мертвый лес встретил человека напряженным молчанием и полумраком сплетающихся над головой голых уродливых ветвей. Тропинок и дорог тут не было, разве что примерно в километре южнее шло старое, разбитое шоссе, по которому уже лет пять как никто не ездил. Человек слышал от более опытных ходоков, что соваться туда, соблазнившись проторенным путем, не следовало. Почему именно – человек не уточнял, но ясно, что зря такое говорить не будут. Спасибо за предостережение.

И все-таки люди очень редко, но ходили через лес. Пару раз человек натыкался на довольно свежие кострища. Мох еще не успел затянуть черные проплешины, виднелись кучи углей и смятые, как будто растоптанные каблуком пустые консервные банки. Интересно только, кто не побоялся остановиться на привал в этом страшном и пустом лесу? Странник шел медленно и почти бесшумно, очень внимательно глядя под ноги, чтобы под сапогом не хрустнула сухая ветка или не чавкнул напитанный влагой мох.

Идти ему было еще далеко. И, хоть и будучи довольно опытным ходоком, человек не мог со стопроцентной уверенностью сказать, как быстро он окажется у нужного места. Зона постоянно меняется. Это люди уже успели заметить по собственным наблюдениям и проверив их жизнями. Вроде бы почти безопасные и хорошо исхоженные места вдруг оказывались смертельными ловушками. И наоборот, открывались новые области, которые можно было обнаружить прежде лишь по плохого качества старым фотографиям аэрофотосъемки и советского издания картам.

Позавчера был Выброс. Сразу же после него Утюг, один из молодых ходоков отправился в самостоятельный рейд, известив только Патогеныча, своего более старшего приятеля. Прохор пытался отговаривать – куда там! Утюг где-то услышал, что после Выбросов всегда образуется что-то интересное, и ему как вожжа под хвост попала, не удержать. Патогеныч только и успел всучить ему небольшую радиостанцию среднего радиуса действия, чтобы сообщил хоть, куда дошел и что там есть. Вчера Утюг вышел-таки на связь и еле различимым из-за помех голосом сообщил, что вроде бы открылся проход на Коржино, деревню, ранее окруженную таким плотным слоем ловушек и «горячих пятен» радиации, что ходоки обходили бывший населенный пункт десятой дорогой. Потом Утюг исчез. На вызовы не отвечал, а идти искать юного самоубийцу охотников не имелось. Рассудительный Патогеныч отвечал на все вопросы: «если человек дурень, то дай Зоне возможность это исправить». Да вот только информация о доступной теперь деревне была очень ценной. Настолько, что требовалось ее срочно проверить.

Начал накрапывать мелкий, холодный дождь. Это даже дождем как таковым было назвать трудно – просто с неба летела мелкая водяная пыль. Причем довольно густая, иногда напоминающая туман. Только вот те, кто имели проблемы с легкими или насквозь прожженные курильщики при таком дождике заходились надрывным лающим кашлем, часто переходящим в харканье слизью и кровью, как туберкулезники. Немудрено. Если капли влаги попадали на губы или язык, на вкус они были горько-едкие или очень кислые. Неизвестно, что за отрава летела с небес, но обычная ткань или незащищенный металл в рекордно короткие сроки превращались в труху или ржавчину, а те из ходоков, кто не носил прорезиненного плаща с хорошим капюшоном лысели, и их кожу со временем начинали покрывать незаживающие язвы.

Человек, как только в воздухе запахло сыростью, накинул капюшон, отчего его лицо почти полностью скрылось в его тени. И хорошо. Он не любил, чтобы незнакомые глаза увидели и запомнили его внешность. Тем паче, что шрам делал ее более чем примечательной. Хотя мало кто из ходоков не был отмечен тем или иным «подарком» на внешности. Этакая пожизненная память о Зоне, даже если кто-то находил в себе силы уйти от нее и сбежать подальше от проклятой земли.

Вдруг человек замер, как вкопанный, потом быстро, как тень, опустился на корточки. Ружье моментально оказалось на боевом взводе, причем совершенно бесшумно, а стволы уставились зияющими дулами в сторону лесной чащи. Там что-то двигалось…

Что это было – никто не мог сказать. Просто какая-то тень шевельнулась там, остановилась, двинулась еще на метр. Было очень плохо видно из-за стволов деревьев, но это было непонятное создание, приземистое, как будто пришел в движение невысокий холмик. Человек следил за существом взглядом и стволами оружия. Но тревога в итоге оказалась ложной. Непонятная тень (или что это было такое) неспешно и совершенно беззвучно удалилась куда-то в глубину чащи, не потревожив при этом ни веточки. Словно земля вспучилась и плавно перетекла с места на место.

Все давно уже закончилось, но человек продолжал сидеть на корточках с ружьем наготове и ждал. Он не испытывал страха, но звериное и до предела обостренное каждодневной игрой в выживание чутье подсказывало ему ни при каких обстоятельствах не спешить и быть максимально осторожным. Зона – это именно то место, где человек уже далеко не хозяин, а просто маленькая и совершенно незначительная деталька в работе исполинского псевдобиологического механизма жизни-нежити. И совсем уже не царем и повелителем он тут был! Властелин природы не прячется от совершенно непонятной угрозы и не сидит по двадцать минут с оружием наготове при первом же подозрительном движении. И уж подавно не гибнет на каждом шагу!

Человек вышел на опушку мертвого леса. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Промозглый холод забирался под свитер, шарил там ледяными лапами, и вкупе с неизбежным внутренним напряжением заставлял кожу покрываться мурашками.

За лесом, после довольно глубоких оврагов с крутыми глинистыми склонами снова начиналось поле. Только когда-то его пахали и засевали чем-то культурно-зерновым. Теперь же пространство превратилось в ровную пустошь, густо заросшую высокой – по колено – травой и редкими клочьями кустарника. Дозиметр молчал. Но человек не снижал осторожности. Здесь вполне могли быть ловушки, среди травы можно заметить только некоторые из них, а приборов, способных их засечь у науки (а соответственно, и у ходоков) не имелось. Люди вообще знали о Зоне предельно мало. Изучению обычными методами, разработанными человечеством, она не поддавалась, а новые разработать пока не успели. Досужие ученые все время пытались забраться за Периметр. Им это удавалось, когда с благоволения напуганных военных, когда без него. Да вот только возвращались хорошо если две экспедиции из десятка. Да и то не в полном составе. Зона любила показать зубы. Со времен Второго Взрыва прошло всего несколько месяцев, а человечество уже сделало Зону чуть ли не местом религиозного культа для ученых, авантюристов и фанатиков всех мастей.

И до Второго Взрыва здесь хватало чудес, но все они были более или менее объяснимы и предсказуемы. Ну да, повышенная радиоактивность. Ну, военные патрули, стреляющие без предупреждения во все, что только похоже на человека. Или агрессивная шпана ранга местных бандитов. И посещение этих мест приравнивалось к преступлению, за которое можно было и загреметь на нары. А теперь, после катастрофы, началось черт знает что. И все, совершенно все стало иным, неподвластным человеческому пониманию. Раньше ходоки промышляли тем, что таскали из зоны отчуждения вкруг заброшенной Чернобыльской АЭС и Саркофага куски титана или цветных металлов, собирали брошенное армейцами двадцать лет назад и более или менее уцелевшее и подрастерявшее радиоактивность оружие, свинчивали полезные запчасти с оставленной в зоне техники ликвидаторов Первой Аварии. Теперь профиль их занятий сменился, когда зона превратилась в Зону. Кому война, а кому и мать родна. Так же и тут. Раньше ходоки, или как их еще называли, «несуны» волокли из запретной зоны самое разное барахло, оставленное пару десятков лет назад. После Второго же Взрыва, когда из лопнувшего по швам Саркофага полезло такое, что невозможно описать словами, ходоки превратились в первоисследователей новоявленной Зоны и собирателями того, и чего впоследствии можно было извлечь выгоду.

…Прямо впереди виднелась небольшая ловушка. Вернее, ловушкой ее мог назвать (а равно как и стать ее добычей) только тот, кто совсем не имеет понятия об осторожности или не смотрит под ноги.

Ученые называли эту непонятную штуку Областью повышенной гравитации, или гравиконцентратом. Никто не мог до сих пор понять, что за силы здесь действовали и каким законам они были подчинены, но в таких местах сила тяжести неожиданно возрастала в сотни и тысячи раз, и любой попавший туда предмет вдруг начинал весить во много-много раз больше, чем обычно. Камешки или гайки с матерчатыми ленточками, которыми ходоки прокидывали себе безопасный путь моментально, с глухим чмоканьем вонзались вертикально вниз в почву или глину, едва только пересекали границу гравиконцентрата, смотря где облюбовала себе место ловушка. Ну а живые организмы буквально расплющивало в блин не толще миллиметра, или, если повезло, просто припечатывали к земле руку или ногу. Ловушка действовала исключительно локально. У нее был свой рубеж, за которым вроде бы все нормально, а дальше, внутри «порочного круга» уже сидела смерть.

Зато и обнаруживалась эта пакостная шутка природы легко и просто: внутри нее, разумеется, не росла трава и вообще не было ничего живого, а почва или даже бетон проседали на десяток сантиметров, четко и ясно обозначая границы ловушки. Ходоки-новички развлекались пулянием в концентрат мелких предметов. Вид буквально пробивающих землю или рассыпающихся в песок на бетоне кусочков камня почему-то приводил людей в неописуемый восторг.

Справа виднелись развалины заброшенного еще во времена Первой Аварии колхоза. Человек помнил этот колхоз. Когда ему было около восьми лет, его мать работала здесь. Потом – вынужденная эмиграция, их семья, по сути, стала беженцами, как и тысячи других людей, срочно перебрались в Город. А теперь… С возвращением! Только вот знакомые с детства места стали неузнаваемыми, чужими, дышащими опасностью и смертью.

Человек провел рукой по лицу, на мгновение закрыл глаза и потряс головой. Немедленно успокоиться! Что это за ностальгия? Совсем с ума сошел? Жить надоело? Потом нагрустишься, если будет желание. Сейчас же выбросить все мысли из мозгов.

И тут же, как подтверждение, из развалин теплиц и строений колхоза раздался пронзительный, заунывный вой. Долгий, протяжный, переходящий в почти человеческий стон. Потом – только лишь отдаленно похожий на собачий лай и рычание. Человек поднес ладонь к глазам. Мать вашу! Накликал. К нему, высоко подпрыгивая в густой траве, неслись два силуэта, напоминающие крупных собак. Человек рывком распахнул плащ, не обращая внимание на несколько вырванных с мясом пуговиц, обнажая пересекающий по диагонали грудь поверх толстого свитера патронташ. Бежать было поздно. Твари заметили его, а у них просто поразительное чутье и слух. Да и куда бежать? Обратно в лес? И карабкаться по голому, как телеграфный столб, стволу дерева, без надежды зацепиться хоть за какой-нибудь сучок?

Сам того не желая, человек потревожил отдыхавшую в дневное время чету тварей – самца и самку. Они облюбовали это место недавно, выбрали его, чтобы устроить логово подальше от людей, и тут один из них сам явился навстречу. Чужака следовало немедленно уничтожить, и не ради пропитания. В первую очередь – для защиты будущего потомства. Своими развитыми далеко не по-собачьи мозгами создания понимали, что один человек приведет еще многих, и еще нерожденной стае придется погибнуть вместе с родителями. Предками тварей были обыкновенные деревенские барбосы, дворовые Бобики и Жучки, лающие из-под сельских ворот на прохожих и виляющие хвостом хозяину с миской еды в руках. От них создания унаследовали отсутствие страха перед людьми, которым так преданно служили их пращуры, и понимание почти всех человеческих поступков. Однако теперь роли изменились. Бывшие рабы сами стали прежним хозяевам смертельно опасными врагами. А Зона сама подправила, подкорректировала их для этого, дала более мощные челюсти, толстую шкуру, добавила быстроты движения, плодовитости и агрессивности.

Самец несся прямо не пришельца, вызывая его на лобовую атаку. Он не понимал, что за странная металлическая палка у него в руках, твари еще не познакомились с огнестрельным оружием. А самка забирала на бегу левее, норовя ударить сбоку. Человек видел это. Все решали секунды. Ему и раньше приходилось отстреливать уродливых чудовищ, но тогда он был не один, и приходилось нападать первыми, зачищая логово тварей. Теперь же он сам стал жертвой охоты. Против него были две собаки-нежити. А в стволах его ружья заряжены два патрона с крупной картечью, пересыпанной толченым в пыль стеклом и порошком красного перца. Человек знал о невероятной живучести тварей Зоны, но нервная система у них почти всегда работала исправно. Это простую пулю, пробившую плоть, создание может и не заметить, а вот если в нее, помимо пригоршни дроби или картечи вонзится еще что-то невероятно жгучее, пылающее в ране огнем и разъедающее ее, тогда есть шанс, что атакующему мутанту будет уже не до опасной жертвы. Только вот свалить чудовище одним выстрелом очень и очень непросто. Во-первых, надо еще как минимум попасть в верткое, быстрое и ловкое тело.

Это обычная собака после заряда простой дроби будет кататься по траве, заливая ее кровью и завывая предсмертным воем. Твари Зоны не такие. Живучие до безобразия, невероятно агрессивные, сильные и обладающие потрясающей способностью к залечиванию вроде бы даже гибельных ран. Стоит только отползти в укромное местечко и буквально сутки отлежаться – и тело снова как новенькое. Собаки-мутанты были тому ярким примером. Человек своими глазами видел такое создание с оторванными задними лапами. Монстр приспособился неплохо передвигаться на сильных передних, опираясь на них и таща тело следом, будто омерзительный тюлень. И при этом еще умудрялся охотиться и как-то выживать…

Самец прыгнул. Тело распрямилось пружиной, взвилось в воздух и понеслось прямо на стоящего человека. Тварь уже не рычала и не выла – оскаленная пасть приготовилась вцепиться в добычу. «Здоровый, сволочь, - машинально подумал человек, - крупнее любой овчарки». А стволы ружья уже чуть поднялись вверх, и палец спустил курок. Раздался оглушительный выстрел. Голова чудовища взорвалась изнутри, брызнув во все стороны отвратительным месивом, но тело, хоть и уже мертвое, по инерции неслось по воздуху вперед и снесло бы человека, как таран, не отпрянь он в сторону. Туша собаки-нежити упала на землю и замолотила лапами в отчаянных конвульсиях. Удивительно – головной мозг разлетелся по доброй паре квадратных метров, но мышцы как будто жили своей собственной, независимой ни о чего прочего жизнью.

В этот же момент атаковала самка. У человека не было бы никаких шансов, напади твари одновременно, но самец сам все испортил. В своей кровожадности он поспешил добраться до жертвы первым и сбил неожиданность двойного нападения. Путник легко увернулся от прыгнувшей на него самки, отступил на шаг, снова вскинул ружье и вогнал заряд картечи в бок чудовища. Собака упала на землю, тут же вскочила снова, но прыгнуть не смогла. Из бока торчали куски изувеченной, разодранной плоти, капала черная кровь и уже начинали вываливаться кольца внутренностей. Тварь шаталась на подгибающихся лапах и уже не спешила бросаться в атаку. Хищный рев сменился пронзительным визгом. Чудовище явно больше и не помышляло о бое.

Но человек не собирался оставлять создание, пусть временно и неопасное живым. Он быстро перезарядил ружье и выстрелом добил тварь. Ему повезло: его атаковали только два существа. Будь их тут стая в десяток штук – пиши пропало. Парочку он, может быть, и застрелил бы, но остальные разорвали его на части. Скорее всего, еще живого. Так в свое время погибли Сухарь, Винт, Бычок… И, скорее всего, много еще тех ходоков, кого человек просто не знал.

Трупы собак отвратительно воняли. Человек повесил еще курящееся пороховым дымом ружье на плечо, подобрал с земли и сунул в карман стреляные гильзы – пригодятся потом на перезарядку, потом подошел к телам, прикидывая, что можно взять с них полезного. Выходило, что ровным счетом ничего. Уж больно гадко выглядели и пахли трупы.

Самец, хоть и обезглавленный, до последнего рвал землю передними лапами, будто зарываясь в нее. По виду твари можно еще было определить, что в его роду был доберман-пинчер и овчарка. Остальное переделала Зона. А по самке вообще было сложно что-либо сказать. Ее шкура почти облысела, в нескольких местах виднелись полузажившие шрамы и язвы. Морда сплюснутая как будто ударом спереди, клыки в оскаленной пасти торчат в разные стороны, один глаз уродливо вытаращен из глазницы, а второй наоборот почти полностью скрыт в толстых морщинах вздувшегося века. Ушей почти нет, остатки шерсти жесткие, как пластмассовая щетка. А вот хвосты созданий на удивление пышные, длинные, как будто приставленные к телам от совершенно других животных.

Человек почесал затылок, хмыкнул. Промелькнула было идея – а не отхватить ли ножом эти хвосты и не припрятать в рюкзак на всякий случай, в качестве сувенира для какого-нибудь деятеля, авось да купят, но раздумал. Уж больно тошнотворную вонь распространяли тела тварей. Идти и благоухать так на всю округу явно было плохой задумкой.

Человек подумал еще минуту и решительно зашагал к развалинам колхоза, туда, откуда прибежали существа…

…Здесь деревья уже были нормальными. Самый обыкновенный тополь. Большой, раскидистый. Редкая листва шелестела на сыром ветру. Человек прекрасно помнил это дерево. Раньше мимо него шла дорога, ведущая на центральную улицу колхоза. Теперь все переменилось. Все же он сам очень давно не бывал здесь.

Человек сидел на корточках, чтобы не очень вырисовываться на фоне поля, оставшегося за спиной. Скорее всего, тварей здесь больше нет, иначе давно бы уже вылетели навстречу. Но подстраховаться не мешает. Следовало бы вообще пройти мимо этих развалин, но человек все же решил разыскать логово собак. Дело в том, что у существ мог быть приплод. А это значило, что буквально через месяц щенки станут уже почти взрослыми и очень опасными тварями. Стоило позаботиться об этом. Человек не был гуманистом, и уничтожение детенышей собак-нежитей всего лишь спасало его лично и других ходоков, подобных ему, от крупных неприятностей впоследствии.

Дома, особенно деревянные, не стоят долго без людей. А в Зоне и подавно. Колхоз бросили давно, и поэтому от самих жилищ тут уже мало что осталось. Человек медленно шел по бывшей центральной улице бывшего колхоза. Заборы давно уже покосились и почернели, доски отрухлявели настолько, что вряд ли выдержали бы простой пинок ноги. Сами дома выглядели не лучше. Они осели, крыши сгорбились и провалились, стены раздались вкривь и вкось, как будто погрузились под землю. От когда-то плотно наезженной и засыпанной булыжником дороги сейчас осталась едва заметная колея. Трава и мох плотно затянули все следы пребывания здесь людей. Под сапогами бредущего человека волгло чавкала сырая почва и тревожно шелестели пожухлые на кончиках метелки травы. Поперек дороги лежал рухнувший столб линии электропередачи. Когда-то прочное бревно теперь напоминало рыхлую губку. Еще один столб криво торчал неподалеку. Провода с него давно уже оборвало разнообразными катаклизмами, и только клочья свисали, а перекладина с остатками изоляторов на ней придавали столбу сходство с сюрреалистическим крестом. Голгофа человечества…

Улица круто сворачивала к высящейся над руинами кирпичной водонапорной башне. Никаких окон в ней, конечно, уже давно не осталось, а черные провалы угрюмо щерились кусками выбитого стекла. К ней вели тропки собачьих следов. Человек шел точно по ним – животные возвращались домой одним и тем же путем и со временем натоптали вполне заметную дорожку. Тем более чем ближе, тем сильнее начинало пахнуть тухлятиной, псиной и прелостью. Человек остановился, прислушался. Тихо. Странно, но, судя по всему, в логове не было щенков, иначе бы они скулили и взлаивали, оставшись без родителей. Ходок на всякий случай вложил в один ствол патрон с мелкой утиной дробью.

Собачье логово располагалось на первом этаже бывшей водонапорной башни. Твари проникали в него через отверстие в фундаменте, через которое когда-то проходила труба вентиляции, но человеку пришлось выстрелом в упор сбить замок с двустворчатой двери, и потом еще пару минут раскачивать их ударами ноги, чтобы соизволили открыться на намертво приржавевших петлях.

В принципе, отверстие собачьего лаза было довольно велико, и ходок мог бы проползти в него по-пластунски, но не рисковал этого делать. Так бы он сам оказался в крайне невыгодном стратегическом положении, устройся внутри еще какая-нибудь пакость.

Изнутри башни накатила волна чудовищной вони. Неудивительно. Собаки-нежити тащат к себе в логово все, что только могут найти из более или менее съедобного, даже ели пище уже пара недель, она протухла насквозь и надо тащить ее в зубах несколько километров. Вот уж и правда – дурная голова ногам покоя не дает. А потом недоеденная пропастина лежит себе в логове неделями и нимало не доставляет неудобств хозяевам. Зато отлично демаскирует лежбище. Впрочем, собаки Зоны сами разбрасывают вокруг осколки костей или обрывки ткани от одежды своих жертв. Скорее всего, они просто не задумываются о конспирации. Тем паче, что мало кто решается напасть на них.

Человек замер на пороге, наставив оружие внутрь и часто моргая глазами, чтобы привыкнуть к темноте. Но все было тихо и пусто. Ходок решительно шагнул внутрь, присел над ворохами тряпья и старых, почти полностью сгнивших матрасов, которые псы натаскали сюда. Только вот что-то больно большой была эта куча.

Ходок ворохнул тряпье стволом ружья, копнул матрасы рядом. И невольно отшатнулся, когда на свет выглянула скрюченная, посиневшая уже, вся в трупных пятнах человеческая рука. На запястье все еще можно было увидеть вытатуированный якорь. Человек расшвырял хлам, которым был завален труп, перевернул тело на спину.

Лица у покойника уже не было, равно как и большей части груди и живота. Твари неплохо потрудились над ним. Но тем не менее якорька на руке и обрывков одежды хватило, чтобы опознать его.

-Ну вот и свиделись, Матрос… - прошептал ходок, прислоняясь спиной к грязной стене.


Матрос был мародером. Никто толком не знал, как и откуда он появился в Зоне. Но судя по его выговору, татуировкам и манере цветисто пересыпать речь блатными словечками он немало времени провел в местах не столь отдаленных. И в соответствующем контингенте. Поначалу Матрос был обыкновенным ходоком, но вскоре ему прискучил «несунизм» и он решил попробовать себя в новом (а может, и старом и привычном) амплуа налетчика. И началось… До этого случаев откровенного мародерства не случалось, и ходоки несколько опешили от происходящего.

Матрос грабил всех без разбору – бывалых ходоков, молодежь, одиночек и членов группировок. За это на него объявили форменную охоту, но он долго скрывался где-то в Зоне, появляясь на промысел то тут, то там.

Скооперировавшись где-то с шайкой малолетних отморозков, Матрос скоро стал у них вожаком и эта банда причиняла серьезные неприятности ходокам. Шакалы в основном подстерегали ходоков у выхода через периметр, заранее зная наиболее удобные места, и нападала уже за территорией. Убивали, самое интересное, редко. «Коронкой» у Матроса было прострелить ногу ходоку, предварительно обобрав его, что называется, до нитки, и добавить, уходя: «А это на память». Естественно, что с покалеченной ногой ходок едва мог уползти в безопасное место, а если и выживал, то в Зону дорога ему отныне оказывалась закрыта. Хромому нечего делать там, где и здоровому приходится несладко.

Матроса ненавидели и боялись почти все. Он прекрасно знал, что уже подписал себе смертный приговор и терять ему больше нечего, и оттого пустился во все тяжкие. Никто не знал, кому и как уголовник сбывал награбленное оружие и барахло ходоков, но, судя по обширной деятельности и авторитету Матроса у шпаны дела у него шли неплохо.

Физически с ним мало кто мог сладить. Громила под два метра ростом и с плечами, проходящими не во всякую дверь, бандит был еще и садистски жесток, хорошо стрелял и прекрасно владел длинным и узким ножом, который всегда носил при себе за голенищем ботинка. И в последнее время никогда не появлялся за периметром один, не иначе как в стае своих приспешников числом не меньше десятка. Ходоки избегали встречи с уголовниками и попросту старались не попадаться ему на глаза. Хоть за периметром Зоны действовали милиция и силовые структуры, бандиты в любой момент могли попросту сбежать в Зону, а уж туда ловить их не полезет ни один даже самый ревностный охранник правопорядка.

Однажды мародеры подкараулили двоих ходоков. Одному, взрослому, Матрос прострелил голень. А молодому просто сломал нос ударом похожего на булыжник кулака. Напали из засады, так что шансов отбиться от толпы бандитов или хотя бы бежать у ходоков просто не имелось. Матрос прекрасно знал это, но его привело в бешенство почти полное отсутствие добычи. Два противогаза, «ТТ» и «ПМ» не составляли особой ценности, а больше ничего интересного у ходоков не нашлось.

Тогда кто-то из малолеток, указывая на раненого взрослого ходока, уже потерявшего от боли сознание, посоветовал Матросу «поподробнее расспросить» его, может, где есть и схрон. Дескать, не может быть такого, чтобы из Зоны возвращались с пустыми руками. Туповатый от природы Матрос принял эту идею и дал команду связать и тащить с собой истекающего кровью путника. А молодому просто велел идти куда подальше и еще и дал на прощание пинка ниже поясницы.

«Свидимся, Матрос, - гнусаво шептал вслед уходящим бандитам молодой ходок, зажимая ладонью искалеченный нос. – Еще как свидимся»

Он никак не мог помочь своему напарнику – противостоять толпе вооруженных бандитов в одиночку отважится только сумасшедший.

Больше своего наставника и воспитателя молодой ходок уже никогда не видел. А после Второго Взрыва исчез в зоне и сам Матрос. Поначалу он промышлял тем же, что и раньше, да вот беда – не смог мозгами понять, что зона отчуждения стала Зоной, и все в ней стало иначе. Часть его банды погибла в перестрелках с военными во время прорывов за Периметр и обратно, а другая половина просто разбежалась, поняв, что добра от такой деятельности им явно не будет. Матрос остался один. Какое-то время он пытался совершать, как и давным-давно. Налеты в одиночку, но и ходоки вооружились не в пример лучше, и однажды получил пулю из «АКМа», Матрос сообразил – ходоки ему больше не по зубам. Он стал похож на старого, потерявшего почти все зубы волка.

А потом вовсе канул за Периметром. Что с ним случилось и жив ли он еще – мало кого интересовало. Скорее уж все желали, чтобы проклятая земля Зоны поскорее очистилась от уголовника.

Видимо, неведомые Боги, создавшие Зону, услышали многочисленные молитвы ходоков.

-Вот и свиделись, Матрос…


Человек быстро обшарил собачье логово. Кроме трупа Матроса, здесь обнаружились еще пара человеческих черепов и множество самых разнообразных костей. Впрочем, не факт, что собаки сами убивали людей. Быть может, они пожирали уже трупы, пробавляясь падалью. Ходок слышал, что собаки редко убегают далеко от своего логова. Но каким же ветром сюда занесло Матроса? Обычно он ошивался поблизости от человеческих троп. А тут совсем уж глухомань.

Свет сумрачного дня показался ослепительным после темноты логова. Человек минуту постоял на пороге, как будто что-то обдумывал, а потом повернулся и начал легко, будто не было на нем навешано нескольких килограмм одежды и снаряжения, взбираться по лестнице, ведущей на верхний ярус башни. Лестницу в свое время сделали на совесть, из добротных лиственничных балок, ступеньки даже не скрипели под ногами. Только сверху тонкими ручейками сыпалась труха и пыль.

На втором этаже башни стоял огромный бак для воды. Наверное, он теперь был пуст, и его стенки, некогда покрытые толстым слоем краски, как будто покрылись шелушащейся коростой и стали испещрены язвами ржавчины. Человек обошел резервуар, протиснулся между какими-то ящиками и трубами с вентилями и подступил к окну, ощетинившемуся клыками выбитого стекла.

Отсюда открывался хороший вид на пространство Зоны до ближайшего холма. Это и надо было ходоку. Бинокля не имелось, но человек и так обладал достаточно хорошим зрением. Он прищурился, рассматривая окрестности. Да, Топор так и говорил. За колхозом, там, где текла речка, был мост, но он уже рухнул, а вброд по воде идти не советовал – радиоактивно и могла водиться зловредная живность. Правда, ходоки сами не сталкивались с водяными созданиями, но лучше их наличие не проверять. Речка была мелкой, и на тот берег не составляло труда перебраться по торчащим на поверхности остаткам моста. Их видно даже отсюда.

Дальше вела когда-то асфальтированная дорога. Человек рассмотрел на ней в паре мест как будто марева горячего воздуха. Ловушки «факелы», как их называли ходоки. Любой предмет или живое существо, попавшее в них, провоцировало целый столб пламени температурой не одну тысячу градусов, от которого плавился и почти сразу же испарялся даже металл, а органика моментально осыпалась пеплом. Эти ловушки были довольно коварны, и обнаружить их можно было лишь днем, а ночью только по дуновению горячего ветерка. Впрочем, после наступления темноты мало кто из ходоков отваживался на рейды.

Далеко на горизонте послышался рокот турбин и почти на пределе видимости медленно проплыл по воздуху боевой армейский вертолет. Патрулируют территорию? Или опять возят научную экспедицию, делающие непонятные замеры невесть чего? Человек грустно вздохнул. Зона – не для людей. Так зачем они в нее лезут? Что в ней вообще забыл он сам?

Ходок помнил, как месяц назад наткнулся возле самого периметра на два армейских «КАМАЗа» и десяток чудовищно изуродованных человеческих тел. Какое существо убило и растерзало ученых и солдат охраны – никто не знал, но, видя следы больших и сильных челюстей на трупах, невольно пробирала дрожь. Тогда удалось хорошо поживиться оружием и кое-каким снаряжением. Ходок дал знать о находке своим товарищам, но пока те пробирались через заграждение, на горизонте появился конвой БТРов и БМП. Это солдаты спешили на место трагедии, и ходок быстро ретировался, унося с собой добытое.

Такое мародерство в Зоне не порицалось. Мертвому все равно. Другое дело – добить раненого или вовсе заняться разбоем, как Матрос. А обобрать покойника, пусть даже бывшего товарища никто не запрещал. Для тебя это всего лишь повышало шансы вернуться живым и не с пустыми руками.

Человек спустился вниз по лестнице, немного постоял у выхода, поправил рюкзак и ружье за спиной и зашагал к руинам колхозных теплиц, мимо которых лежала дорога к мосту.

Посреди улицы стоял «ГАЗ-66», брошенный тут еще во времена Первого Взрыва. Тент на кузове давно уже сгнил, и жалкие ошметки его сиротливо болтались на напоминающих обгнившую грудную клетку железных дугах каркаса. Дверца со стороны водителя была распахнута, лобовые стекла покрылись мелкой паутинкой трещин. Задними колесами «Шишига» почему-то по самый мост погрузилась в землю, как будто почва вдруг ни с того ни с сего стала вязкой, как манная каша, а потом вдруг моментально застыла. А теперь ничего, вон даже трава растет, даже какой-то голубенький цветок высунул головку из-за покрышки.

На груде кирпича, из которого уже пробились мощные стебли вездесущей полыни, сидела большая ворона. Увидев идущего человека, она тяжело поднялась в воздух, звонко хлопая крыльями, и принялась кружить в воздухе, натужно каркая. Ходок невольно огляделся по сторонам. Никакой другой живности тут уже не было. Собаки-мутанты, видимо, сожрали все, что только можно, а другие твари обходили опасное место десятой дорогой. Только вороны посещали бывший колхоз, надеясь полакомиться остатками песьих трапез.

Воронье удивительно хорошо приспособилось к жизни в Зоне. Казалось, их не брала радиация и прочая отрава, и они совершенно не изменились и не подвергались никаким мутациям. Они сбивались здесь в огромные стаи и с тоскливым карканьем носились над заброшенными поселками, городами и полями. Не известно вообще, были ли тут у них враги, или же они прочно завоевали монополию на воздушное пространство.


…Отношение людей к Зоне было самым разным. Кто-то боялся ее, ненавидел, считал воплощением всего самого злого и мерзкого, что только есть в мире. Другие, более философски настроенные, полагали Зону просто зеркальным и гипертрофированным отражением действительности, дескать, вообще она и родилась-то, когда человеческие эмоции материализовались в энергию и вылились на определенную точку времени и пространства. А большинство вообще не думали ничего и просто норовили разведать, где что есть полезного и при этом урвать побольше, и утащить к себе, пока не поймали или Зона не исчезла так же внезапно, как появилась.

Ученые – так те вообще были от Зоны в культурном шоке и буквально обезьяньем восторге, пытаясь изучать преподнесенные ею сюрпризы (правда, совсем даже не преуспевали в этом, но это только разжигало их доходящий до фанатизма энтузиазм). В принципе, от деятелей науки другого и не следовало ожидать. Хотя бы вспомнить, что атомную бомбу создали деятели их же роду племени. Логично: порох – атомная бомба – ЧАЭС – Зона.

Ходоки, избегающие ввязываться в вооруженные конфликты, с интересом смотрели на первую войну людей с Зоной. Мнения касаемо происходящего были самые разные. «Несуны» обычно собирались в многочисленных пивных и подворотнях в поселках за Периметром, в Городе. Все в населенных пунктах прекрасно знали, кто такие эти угрюмые люди с настороженными глазами и чем они занимаются, и по этой же причине боялись связываться с ними, как с прокаженными. Те, кто имеет дело с самой Зоной, невольно становились частью ее самой. И значит, несли на себе печать мрака, страшной тайны и смерти.

Власти придерживались иного мнения и натравили на ходоков милицию. Наскоро создали уголовную статью, подразумевающую наказание за проникновение на запретную территорию сроком лишения свободы на срок от трех до пяти лет. И принялись хватать всех кого ни попадя, наскоро пришивая обвинение в нарушении Периметра. Нахватали человек двадцать (из которых восемнадцать простых и безобидных местных бичей, просто соответственно выглядящих и пахнущих). Кого-то все же посадили, чему закупоренные за решетку бичи были только рады: и кормят, и поят, и обувают, и одевают, и содержат за казенный счет, и все подальше от жуткой Зоны. Все ходоки же, заранее предупрежденные об облавах милиции и армейцев, просто попрятались кто куда или ушли за Периметр. Тем дело и кончилось. Не очень благодарное дело – палить по воробьям из пушки…

Потом страсти поутихли, и ходоки сами даже стали входить в косвенный контакт с ушлыми командирами российских и украинский батальонов, несущих охрану Периметра, и за определенную финансовую мзду проникали в Зону и обратно. В сотый раз подтверждение поговорки касаемо войны и матери…


Человек, идущий через руины колхоза, был одиночкой во всех смыслах этого слова. Никто из других ходоков не знал его подноготной. Ни с кем он тесно и близко не общался. Сугубо деловой обмен информации и пара распитых в компании бутылок водки не в счет. Но ходока уважали и считали за серьезного профессионала. Хотя мало кто помнил его давно сгинувших невесть где или спившихся еще до Второго Взрыва учителей…

Речка, когда-то текшая между холмов, была чистой и изобиловала рыбой. По утрам над ней вставали туманы, поселковые женщины стирали в ней белье, мальчишки и старики рыбачили. Теперь же это было мертвое место. Вода напоминала по цвету свинец, а дозиметр при приближении к берегу зашелся тревожным щелканьем. Где река брала начало – человек не знал, но судя по фону как бы не в самом пруду-охладителе ЧАЭС.

Человек остановился на берегу и прикинул расстояние от еще сухого песка до первой кучи бревен и бетонных блоков, в которую превратился один сегмент опоры рухнувшего моста. Вода текла обманчиво неспешно, и от нее пахло чем-то удушливо-горьким, от чего накатывал кашель, и немного слезились глаза.

Человек поправил рюкзак за спиной, потуже подтянул ремень ружья, потом отступил на несколько шагов назад, взял короткий разбег и, тяжело бухнув кирзачами по плотному песку, прыгнул. Успешно утвердился на криво торчащей из воды железобетонной балке. Перевел дыхание, сплюнул в тяжелую, непрозрачную воду. Снова короткий разбег и прыжок, на этот раз на несколько скрепленных стальными крючьями бревен.

Скоро его встретил противоположный берег речки. Человек в последний раз оглянулся на другую сторону, отыскал взглядом возвышающуюся над развалинами водонапорную башню, пристально смотрел на ее пару мгновений. Потом резко отвернулся и зашагал прочь.


Дима Шухов по кличке Рыжий был самым веселым и оптимистичным из ходоков. Свое прозвище он всецело оправдывал: шевелюра его пламенела как костер, кто-то даже мрачно пошутил, что если он не будет прятать ее под капюшоном плаща или противогазом, то она будет служить великолепным ориентиром для армейского патруля или пилота боевого вертолета. В Зоне людей нет, кроме тех, кто получил официальный доступ для исследований, да и те сугубо с военным сопровождением – так гласила официальная версия, а посему все, что двигалось, подлежало немедленному уничтожению на месте, как местные, несомненно опасные для других формы жизни.

Рыжий был настоящим хранилищем юморесок и анекдотов, которые не уставал рассказывал всем товарищам и спутникам. Кроме того, он умел прекрасно играть на гитаре и даже петь. Шаляпин или Каррузо могли покоиться с миром, но голос Рыжего слуха не резал, а песен он также знал немало. Так что когда ходоки шли в Зону на очередную вылазку, Шухову были рады в каждой компании.

Кроме того, у Шухова было еще одно неоценимое качество – он был типичный филантроп. То есть любил людей и буквально был одержим стремлением всегда всем помогать и спасать, невзирая на обстоятельства и личную выгоду. Нескольких ходоков он и правда вытащил буквального с того света, таща почти погибших на себе до Периметра, а потом под пулями армейского патруля через колючую проволоку и минное поле.

Хоть Рыжего некоторые и считали полупридурком из-за словоохотливости и подчас неуместного юмора, его все же уважали, и он заслуженно носил статус «своего мужика». Тем более те, кто побывал вместе с ним в паскудной ситуации. «Второй Матросов» - как отозвался о нем один из старых ходоков.

Что делал здесь этот молодой – всего двадцати пяти лет от роду – парень – было не совсем ясно. Он не стремился разбогатеть. Он не греб под себя, как большинство других. Не мародерствовал и не бандитствовал. Но он любил Зону, как бы ни нелепо и не парадоксально это звучало. Он исследовал ее вдумчиво, будто заправский ученый, стремился понять каждую загадку и каверзу это проклятой земли. Часто тщательно до назойливости расспрашивал других ходоков про Старую Зону, еще до Второго Взрыва, а также завел обширные и тесные контакты среди ученых, разбивших свои лагеря недалеко от Периметра.

Пришел в эти места Шухов относительно недавно, приехал откуда-то из Сибири, из всех вещей и оружия имея при себе хороший охотничий нож, немного денег, рюкзак, а в нем огромную толстенную папку, битком набитую вырезками из газет, журналов и книг, посвященным аварии на ЧАЭС и Аномальной Зоне. Потом рыжий парень познакомился с местными ходоками и сам стал одним из них.

И ведь явился он сюда не за порцией вожделенного адреналина или за подтверждением своей крутости. Он явно что-то искал в Зоне, для чего и так тщательно ее изучал. Но что именно – никогда и никому не говорил. Когда кто-то пытался выяснить у него это, то просто рассказывал очередной анекдот или виртуозно переводил разговор на другую тему. А то, что Дима именно разыскивает что-то, было очевидно всем.

Не зря, ой не зря он так тщательно дознавался обо всем, что касалось Припяти и ЧАЭС, по картам и где-то раздобытым схемам умственно знал буквально каждый коридор и уголок на заброшенной станции. Не даром нашел в Киеве нескольких из оставшихся в живых инженеров-строителей, возводивших когда-то АЭС, и о чем-то дознавался у них. А потом много мотался по всей Украине и Белоруссии, искал ликвидаторов аварии и создателей легендарного Саркофага. Расспрашивал, записывал, анализировал…

Но было во всем этом стремлении маленькое «но»: никто из ходоков никогда еще не пытался дойти до ЧАЭС. Да что там до нее – даже Лиманск, большая часть Леса и Припять были «запретными местами». Зона словно не пускала туда людей, окружив эти районы непроходимыми ловушками, уничтожавшими все живое, и районами с такой чудовищной радиацией, что дозиметры просто выходили из строя, лишь только просто приближались к ним. Дима Шухов знал это. И все равно на что-то надеялся…

Дима не был похож на подавляющее большинство довольно диких, темных, неспособных даже грамотно написать простейшую фразу звероподобных мужиков, которыми, по сути, и были ходоки. Шухов не любил рассказывать о себе, но по всем его манерам, чувствовалось – он человек незаурядный, образованный и начитанный, причем не подверженный почти неизбежному пороку интеллигенции – заносчивому высокомерию. Тем более при постоянном нахождении в обществе неандерталоподобных, диких и с откровенно уголовными замашками субъектов.

Рыжий свел тесное знакомство с самим Юрием Кругловым, довольно молодым, но перспективным и чрезвычайно увлеченным исследованием Зоны ученым. Круглов, несмотря на не очень большой опыт, сумел получить целую группу исследователей в распоряжение, плюс к ним был прикомандирован целый армейский взвод для сопровождения во время вылазок в Зону. Во время некоторых из них Круглова в качестве проводника и консультанта сопровождал Шухов. Ученые неплохо платили ему, а Рыжий был рад не столько деньгам, сколько возможности принять участи в так интересующих его исследованиях.

Высшее руководство Круглова в лице академика Сахарова и академика Розенберга (немца) не очень одобряло контакты Круглова с «дикарями», как они называли (причем заслуженно) ходоков, но на общество Рыжего смотрело сквозь пальцы. Сахаров сам лично имел беседу с Дмитрием и убедился, что парень – иного поля ягода. Между прочим, через Шухова нашли общий язык с учеными и многие из других ходоков, успешно сбывающих теперь исследователям найденные в Зоне диковинки. Круглов же периодически давал Диме задания, выполняя которые Рыжий подчас по нескольку дней пропадал в Зоне. По усмотрению ходока он мог подбирать себе компанию из пары-тройки себе подобных, причем платили ученые исправно и щедро. Соответственно, задания, причем не из легких, почти всегда выполнялись. Единственное, чего не могли обеспечить ученые ходокам – так это беспрепятственный проход через Периметр и обратно. Тут уж свое веское слово должно было сказать Объединенное Командование Войск Коалиции, а оно было категоричным: гражданским в Зоне не место.

Но кто-то же должен выполнять граничащие с безумием, опасные, почти самоубийственные поручения и рисковать своей головой ради нескольких причудливо раскрашенных бумажек под названием «деньги»? Идти на чудовищный риск? Как вот сейчас, например….

…Рыжий лежал на мокрой после дождя траве холма, и в бинокль следил за развалинами старой фермы. Холодная вода струйками затекала под бронежилет и кожаную куртку, обшитую наподобие чешуи титановыми пластинками. Приятного, конечно, было очень мало, но Шухов терпел. Оно того стоило. Под боком шевельнулось, заерзало. Дмитрий нашарил рукой извивающееся скользкое тельце, сдавил в ладони. Мерзко хрустнуло, и Рыжий отбросил подальше от себя раздавленную сороконожку. Тварюшка не очень уж опасная, но цапнуть вполне может, потом синяк недели две держаться будет.

За фермой темной громадной поднималась железнодорожная насыпь, левее осталась дорога, проходящая под мостом, который частично рухнул незадолго после Второго Взрыва. Ох и перепугался тогда Дима! Как будто на дыбы встала земля, и свершился небольшой катаклизм. На мосту как назло стоял и мирно ржавел под дождиками недлинный железнодорожный состав, и часть вагонов полетела вниз с почти двадцатиметровой высоты. Грохоту и скрежета, понятное дело, было с избытком. А мост просто просел вниз, большая часть несущих балок треснула, и рельсовые пути вместе с прибитыми к ним шпалами свесились вниз.

Это место Зоны звалось просто и незатейливо – Кордон. Просто дальше, за насыпью, в пяти километрах находился армейский КПП с наспех построенными ударными темпами за пару недель бетонными капонирами, минным полем и несколькими единицами бронетехники в виде огневой поддержки. Ходоков, если те были замечены, еще на подходе без предупреждения расстреливали засевшие на вышках снайперы. Через КПП периодически проходили армейские патрули или конвои исследователей. Недалеко, кстати, у Рыжего была своя лазеечка, чтобы попадать из Зоны на «Большую землю» и обратно.

Стояло раннее утро, но тумана не было, просто воздух был до предела сырой, липкий, душный и насыщенный прелью, запахом гниения и ржавчины, кислятины и свежераскопанной земли. Запах Зоны… Правда, иногда к нему примешивалась вонь пропастины, пороховая гарь или дым пожаров, но в принципе почти всегда Зона пахла именно так. Поначалу этот запах гнетуще действовал на Диму. Потом он привык. Говорят, есть даже такой «Синдром Зоны». Человек, хлебнул опасностей выше горла, стремился уйти, покончить с сумасшедшим делом ходока, но это не выходило никак. Как бы далеко не сбегал он, таинственный и непреодолимый зов преследовал его, манил, гнал обратно. И человек возвращался. Чтобы сгинуть в Зоне уже навсегда буквально в первой же ходке.

Но Шухов не собирался бросать Зону. По крайней мере, пока. У него здесь имелось слишком много важных и неотложный дел, и самое главное – его жизненная Цель, к которой он медленно, но методично пробивался.

В развалинах фермы шевельнулась тень. Замерла на месте. Тварь была там. Дмитрий выслеживал ее уже почти два часа, но осторожное создание никак не желало вылазить под точный выстрел. Один раз Дима уже промазал, спугнув существо выстрелом и ударом пули в кирпичи, и теперь оно скрывалось в руинах, явно не желая попадать на прицел.

Идти и убить тварь в прямом бою Рыжий не рисковал. Он специально прикупил через Круглова у армейцев разрывные патроны к «Калашникову», но палить ими очередями было слишком дорогостоящим удовольствием. Тем более, никто, в том числе и сам Круглов не знал, на что способна зверюга, когда человек фактически зажмет ее в угол с явным намерением убить. Ученый же поставил непременное условие: существо должно быть максимально целым. Минимум повреждений – необходимые и достаточные, чтобы обеспечить смерть. Еще бы живой потребовал притащить, но это уже было из совсем запредельной фантастики…

Ходоки редко сражались с обитающими в Зоне тварями. Зачастую предпочитали просто спасаться бегством, на худой конец, отстреливаясь при этом. Люди понимали, что им явно не с руки тягаться с умными, сильными и агрессивными созданиями. Теперь у Шухова была иная задача. Круглов желал получить тушу для исследований. Причем неизуродованную взрывом гранаты или автоматными очередями в упор. Вот и импровизируй теперь на ходу, как сделать это и при этом самому остаться в живых. И чтобы тварь не сбежала.

Тень шевельнулась еще раз. Как будто осторожно двинулась из мрака хлева фермы наружу. Дима отложил бинокль и поднял автомат, приник к прицелу. На стекле окуляра осело несколько капель воды. Немного мешает, но вытирать уже поздно. Черт, почему же еще так темно, что толком не прицелиться? Шухов тихо выругался сквозь зубы. Нестерпимо хотелось курить, но сигареты в пластиковой коробочке лежали во внутреннем кармане куртки, завернутые от сырости в полиэтилен, и хрен теперь до них доберешься.

Тварь переместилась чуть в сторону. Дмитрий дышал через раз, отслеживая шевеление существа в прицел. Пока он видел всего лишь неясный силуэт и точно не знал, куда именно ему послать пулю. Если промахнется и всего лишь ранит животное, то оно непременно сбежит, и лови его на здоровье хоть весь день по всей Зоне. Шухову и так повезло, что он заметил мутанта раньше, чем тот его, когда Рыжий перебирался через железнодорожную насыпь.

Сколько усилий стоило скрадывание твари, пока она не соизволила забрести в развалины фермы! И потом тот досаднейший промах. Существо повернулось боком, что-то выискивая мордой в траве, Дима прицелился… И как будто упертый землю локоть соскользнул с чего то, палец чуть дрогнул, рука сместилась и пуля ушла чуть выше. Этого было достаточно, чтобы напугать тварь и она резво, невероятно проворно для своего расплывшегося тела с хрюкающим визгом ломанулась в полуразрушенный хлев и засела там.

Дима только молился, чтобы у хлева не имелось пролома в стене, обеспечивающего «запасной выход», чтобы создание не скрылось в лесу. Или оно слишком глупо, чтобы его искать? В любом случае, охота продолжалась.

Животное, выполнявшее сейчас роль дичи для охоты, ходоки называли Мясом или Плотью. Выглядело оно довольно отвратно. Студнеобразная, расплывшаяся туша на четырех тоненьких ножках, которые ближе к концу еще и покрыты ороговевшими пластинами и пилообразными наростами, из-за чего плоть на охоте использовала их как своего рода жвалы или мечи. Шкура толстая, покрытая клочьями короткой шерсти или бородавками, на морде выпученный, страшный, лишенный всякого выражения глаз, вертящийся в орбите, как игрушечный, второе же око скрыто в наростах шкуры, потому почти не видно. И маленький кривой ротик ко всему впридачу.

Питалась плоть падалью или тяжелоранеными созданиями, так как сама для охоты была слишком жирна и труслива. Убить ее, как рассказывали иные ходоки, было весьма тяжело – тварюга обладала завидной живучестью, и вдобавок шарахалась от любого, кто был больше ее по размерам. Просто звук выстрела заставлял ее бежать со всех ног, истерически подвывая. Неизвестно, кто превратился в эту тушу из «нормальных» животных. Похоже, свинья или овца, или все, вместе взятое.

Сахарову и Круглову военные и ранее доставляли трупы плотей, но они были настолько изувечены взрывами гранат или очередями тяжелого оружия, что годились лишь для поверхностного и частичного изучения. Теперь Юрию потребовалось все создание целиком. Он сразу же обратился к своему хорошему и верному другу и помощнику Диме Рыжему и назвал солидную цену…

«Давай, мать твою, выходи наружу, - мысленно упрашивал тварь Шухов, – я ж тебя все равно достану, не так, так эдак. И никуда тебе не деться. Ну зачем ты тянешь и мое и свое время? Выходи»

Очень хотелось есть, но Дима ничего с собой не взял из припасов, вышел налегке, имея при себе лишь самое необходимое, чтобы было удобнее бегать и прятаться. А попробуй-ка пошлындай по Зоне с полным рюкзаком за плечами! Голод был даже сильнее охоты курить. Но Дима терпел, только иногда сглатывал слюну.

Вдруг в глубине хлева что-то быстро и активно зашевелилось, раздался какой-то хруст, топот и воздух прорезал ужасающий, нечеловеческий, полный ужаса и боли вопль. Дмитрий мгновенно приник к окуляру прицела, но ничего, кроме мельтешения теней, рассмотреть не мог. Вой и рык продолжался, и Шухов мог только сказать – там сцепились в драке не на жизнь, а насмерть два существа. Одно голосило тонким, подвизгивающим криком, срывающимся и захлебывающимся, а другое странно глухо рычало, как дикий зверь.

Как тигр. Только откуда в Зоне тигры?! Шухов ощутил, как по спине ледяной волной проползла липкая волна ужаса. Ему захотелось немедленно, бросив все, кроме оружия, вскочить и бежать прочь как можно дальше, спасаясь от кошмара внутри хлева. Там творилось нечто ужасное. Кто-то, по всей видимости, проник внутрь (или уже был там) и напал на тварь, на которую вел охоту ходок.

Дима мысленно лихорадочно перебирал в уме, какая тварь могла наброситься на плоть и буквально рвать ее там на куски, судя по звукам. Ходок знал только тех существ, которые были уже известны остальным ходокам: собаки-нежити, вороны, дикие кабаны – мутанты, крысы. Мелкая живность вроде сороконожек и дождевых червей не в счет. Но кто мог так рычать? Глухо, как из бочки, яростно, будто вся его цель жизни состояла лишь в процессе убийства? Зона приготовила для людей еще одну загадку…

Неожиданно сам для себя Дима ощутил, как он весь трясется, будто осиновый листочек. Он до такой степени напугался только раз, когда в первую свою ходку увидел труп собаки-мутанта, убитой шедшей впереди группой ходоков. И вот теперь тоже. Неизвестность страшила его больше самой твари, расправлявшейся с плотью там, в хлеву.

Визг внезапно стих, оборвавшись на высокой ноте, как обрезанный. Только доносился приглушенный утробный рык и тупые удары, как будто кто-то с размаху лупил палкой по туго свернутому матрасу. Скорее всего, плоть уже была мертва, а дальше уже неистовствовал ее таинственный убийца. Потом донеслось громкое чавканье, сопенье и хлюпающие звуки, от которых Шухова затошнило. Тварь пожирала добычу…

А потом в хлеву снова что-то зашевелилось. Дима перестал дышать, весь превратившись в зрение и слух. Сердце бешено гоняло по венам закипевшую кровь.

Из руин хлева на полумрак дня Зоны выбрался… Человек. Дмитрий обомлел. Мгновенно пересохшие губы прошептали: «Боже мой!» Ладони покрылись липким потом. Дрожь, пронизывающая тело, превратилась в разряды электрического тока, конвульсивно колотившие каждый сустав.

Затаив дыхание, Шухов отслеживал в автоматный прицел каждое движение человека. Только вот теперь Рыжий сильно сомневался, что существо, увиденное им, принадлежит к тому же роду, что и он сам. Сильно сомневался. И от этого ему становилось еще страшнее. Зона, Зона, проклятая ты земля, сколько же жутких тайн ты еще носишь в себе?

«Человек» стоял на четырех конечностях, неестественно высоко подняв таз и вытянув назад ноги, как лягушка, а руки расставив в стороны, как бы прижимаясь к земле. Движения его трудно было назвать людскими – так в природе передвигаются дикие звери. Конституция тела двуногого создания не подходила под такую ходьбу, но существо решало ее просто – оно двигалось полупрыжками, закидывая ноги чуть в сторону, а руками поддерживая тело.

На голове твари был напялен старый противогаз. Это удивило Дмитрия больше всего. В оптику можно было различить, что стекла маски покрылись трещинами. Неужели в них можно было хоть что-то увидеть? Гофрированный хобот противогаза, наполовину оборванный, тащился по земле. Существо причудливо мотало головой, отчего создавалось впечатление, что оно внимательно нюхает почву, как бы отыскивая следы. А может, так оно и было? Тело чудовища покрывал старый армейский камуфляж, местами изорванный в клочья и заляпанный всевозможной грязью. На одной ноге Рыжий разглядел армейский ботинок, другая же была босая. Существо проковыляло несколько метров от развалин и замерло, припав к земле и поводя в разные стороны обтянутой блестящей от дождя резиной головой в разные стороны, осматривая и принюхиваясь.

Дмитрий огромным усилием воли приглушил сводящий с ума ужас и желание бежать со всех ног и начал следить за существом. Теперь им руководило любопытство. Это было что-то новенькое… Такого Шухов еще не видел, и готов был поспорить, что никто из ходоков тоже. Юрий вполне может оценить описание этой твари дороже, чем тушу плоти, наверняка покалеченную во время схватки.

Палец Дмитрия лег на спусковой крючок автомата. Стрелочка прицела совместилась с левой стороной тела создания, где обычно находилось сердце… Шухов затаил дыхание… Но не смог нажать на курок. Он раньше ни разу не стрелял в людей. Это было против его природы, против морали человека вообще. Плоть – уродливый мутант, больше напоминающий бесформенный кусок мяса на тонких ножках. А здесь в прицеле был человек. Пусть уродливый, страшный, грязный, ведущий себя, словно дикое животное, но человек. И убить его вот так, исподтишка, затаившись, ходок не мог. Он был исследователем, охотником, но не убийцей. А вдруг у этого создания есть разум? Вдруг оно думает, чувствует, только иначе, чем те, кем он был раньше? Нет, Рыжий не смог нажать на курок.

Дмитрий опустил ствол, оторвался от окуляра прицела и осторожно взялся за бинокль. Существо продолжало сидеть в траве, вынюхивая землю хоботом противогаза. Дмитрий притаился, наблюдая за ним. Потом медленно-медленно запустил правую руку за пазуху и вытащил небольшой цифровой фотоаппарат. Включил его, настроил цифровой объектив и сделал несколько снимков странного существа. Потом поставил аппарат на режим видеозаписи. Флешка в устройстве была приличного объема, и на десяток минут полноценной, пусть и не очень хорошего качества записи ее должно было хватить. Камеру Дмитрий в свое время приобретал хорошую, дорогую, не боящуюся ударов, дождя, тряски. И она часто ему пригождалась. За некоторые фотографии Круглов платил хорошие деньги. Ходоку иногда доводилось забираться в такие участки Зоны, куда ученые не решались и сунуться, и наблюдал там разные диковинки. Но то, что фиксировал на цифровой носитель фотоаппарат сейчас – не видел еще никто.

Хотя Сахаров давно прогнозировал во всеуслышание: Зона – одна сплошная тайна, в которую человек может проникнуть лишь чуть-чуть, увидеть только самые ее верхушки, как у айсберга в океане. И то, что Рыжий сейчас наблюдает новое, неизвестное людям существо еще ни о чем не говорит. Кто знает, сколько их еще обитает там, куда не проник (и неизвестно, проникнет ли?) человек.

Существо же, как будто позируя Дмитрию, развернулось боком, неловко потопталось на месте и, нелепо вскидывая зад, заковыляло за кусты. Минут через десять его силуэт уже маячил на старой дороге. Создание скрылось в глубине Зоны.

Дима приглушенно выматерился и сплюнул. Вот ведь чертовщина… До сих пор сердце, как шальное, заходится и то и дело подкатывает комом к горлу.

-Эй, Рыжий, слышь, там кто голосил-то а? – раздалось вдруг сзади.

Шухов от неожиданности едва не резанул очередью через плечо, но вовремя сдержался. Обернулся назад и показал кулак. Только вот этого дурака здесь еще и не хватало… Сзади раздавалась неловкая возня, громкое сопение и неразборчивая ругань. Рядом с Рыжим тяжело шлепнулся на мокрую траву пришедший человек. Дима брезгливо отодвинулся.

Деда Кривое Очко не любил никто. Даже торговцы, которые, по логике, должны были быть рады всем подряд ходокам, какие только носят им найденное в Зоне добро. Но не Деда. Хотя бы за отвратительный, склочный и скаредный характер. Не говоря уж о том, что от ходока смердело, как от основательно протухшей мусорной кучи. Дед и в самом деле был дедом, возраст его давно перевалил за шестой десяток. Он был из местных, говорят, когда-то сам жил в деревеньке Копачи, которая сейчас была чуть ли не в центре Зоны. Потом, после второго взрыва, Дед снова пришел из Киева в эти места. Притащил с собой ружье, двустволку шестнадцатого калибра и подался на промысел.

Прозвище его обуславливалось вовсе не анатомическими особенностями его ануса, а тем, что Дед носил очки, но из-за старости оправа практически рассыпалась, отчего одно стекло находилось там, где ему и надлежало быть, а второе вечно болталось в районе щеки, что, видимо, Деду особого дискомфорта не доставляло. Дужки очков старик связал веревочкой на затылке, отчего очки были при нем всегда и везде. Просто удивительно, как почти слепой от старости старик еще и в Зону умудряется ходить?

Дед Кривое Очко был невероятно любопытен, но сугубо в корыстных целях, что всегда тихо бесило по-научному любознательного Шухова. Но, в силу воспитания, отправить досужего старика на три русские буквы Дима не мог, и потому просто держался от старика подальше. Однако теперь тот как-то сам наткнулся на парня. Теперь не отвязаться. Может, нагрубить ему, в самом деле, как делали прочие ходоки? Дима еще раз сплюнул на траву. Дед, увидев это, немедленно вспенился:

-Ты чего это расплевался, а? Совсем стыд потерял?

Разило от старика поистине невыносимо – мочой и прелым тряпьем. Шухов отодвинулся еще дальше, отвернул лицо.

-Шли бы вы своей дорогой, - тихо, но твердо сказал Дима. – У меня свои дела, у вас – свои. Идите, идите. Нет у меня времени с вами разговаривать.

-Че-е-е-е-во? – протянул Дед, обдав Шухова ароматом перегара и гнилых зубов из пасти. – Ты с кем это так разговариваешь? Сопляк! Да я тебя…

Дима, увидев, что старик потянул к себе за ремень двустволку, рванул за приклад автомат, перехватил рубчатую рукоять и щелкнул предохранителем. Дед Кривое Очко шарахнулся, подтвердив прочно закрепившуюся за ним репутацию труса.

-Иди ты к черту, недоносок, - пробормотал старик и, встав на четвереньки, пополз в сторону фермы, волоча оружие следом.

Дима грустно наблюдал, как двустволка цеплялась прикладом и дулом за кусты, как грязь и клочья травы забиваются в дула. Как, при таком свинском отношении к оружию, дед умудрялся оставаться в живых? Ходоки, учитывая их род занятий, почти поголовно были людьми мрачными и неуживчивыми, а порой просто фантастически коварными и мстительными. Как же никто из них до сих пор не свел счеты со стариком за очередную обиду?! Наверное, на месте Димы другой ходок и пустил Деду в спину пару горячих приветов калибра «пять-сорок пять», но Шухову было противно даже от мысли, что надо стрелять в человека, пусть и такого, как этот старик.


Шухов давно уже ушел с пригорка, понимая, что сегодня тут делать больше нечего, а Дед, выждав, пока силуэт парня растворится в туманном мареве, выбрался из-за кусков бетонных блоков и поковылял к развалинам фермы.

Старик, когда шел сюда, слышал вопли и рычание. Собственно, это они и побудили его свернуть со своей дороги. В драном рюкзаке Деда, упакованные в тканевые мешочки, и так лежало две «вещицы», как он их называл – причудливые порождения Зоны, которые охотно и за неплохие деньги скупали торгаши и ученые. Но старик был очень жаден, и никогда не упускал случая сгрести случайно подвернувшуюся наживу. Что-то подсказало ему, что здесь может быть именно она.

Растерзанная Плоть лежала внутри старого кирпичного строения, бывшего когда-то хлевом. Дед замер в дверном проеме, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, а потом осторожно приблизился к останкам, держа их на прицеле ружья. Пригляделся. Тихо охнул и перекрестился. Такого старик еще не видел. Ему приходилось натыкаться на жертвы собак-мутантов, диких кабанов, все тех же плотей. Выглядели те трупы, конечно, отвратнее некуда, но тот было нечто уж совсем мерзкое.

Тушу плоти явно рвали. Причем не зубами, а как будто выдирали руками куски мяса прямо из еще живого тела. Все вокруг было залито кровью, на полу лежали, как кабели в гофрированной упаковке, растянутые внутренности, одна из ног твари вовсе была выворочена из сустава, и висела на одних лишь сухожилиях. Грудная клетка вскрыта, ребра разведены в стороны, все, что внутри почти полностью выедено. Дед присел рядом с тушей на корточки, достал из кармана электрический фонарик, нажал кнопку. Потом еще более внимательно изучил останки. И побледнел.

Следы укусов на шкуре плоти больше всего напоминали простые человеческие зубы.

Сейчас бы Деду самое время рвануть отсюда подальше, прочь от искромсанной туши и следов неизвестного чудовища, когда-то бывшего человеком. Идти по своим делам, и забыть все произошедшее, как стоило вычеркивать из памяти многое, происходящее с людьми в Зоне… Но нет. Жадность и любопытство подстегнули старика, он встал с корточек, убрал фонарик, зачем-то вытер руки о полы тканевого плаща и вышел наружу из хлева.

Следы на мокрой земле и траве были превосходно видны. Дед снова присел на корточки, чуть ли не утыкаясь в почву носом, и пополз на четвереньках. Так… очень интересно. Здесь кто-то прошел, причем так же, как и старик сейчас, опираясь на руки. Вот и следы чужих ладоней. Отпечатки ног. Причем один из следов – рубчатый, от основательного стоптанного армейского берца, а другой – босая ступня. Мда. Все более и более интересно. Значит, тот, кто растерзал голыми руками плоть, ходит на четырех конечностях и наполовину босой? Что за бред…

Дед медленно пошел по следам, уводящим в заросли буйного разросшегося шиповника и боярышника. Ружье он выставил перед собой, готовясь всадить дуплет дроби в любого выскочившего оттуда визитера. Несмотря на все больше разгорающееся внутри любопытство, старику становилось все более и более страшно. И только мысль, что он может притащить ученым нечто из ряда вон выходящее и получить за это приличную сумму денег, подстегивала его. Мысль же, что Дед не сумеет справиться с тем, на кого он охотился, как-то даже не приходила ему в седую нечистую голову.

Следы вели все дальше и дальше, до железнодорожной насыпи, прямо к дренажной трубе под горой земли и щебня. Дед в нерешительности остановился перед ней. Эту трубу он неплохо знал. Канал из железобетона был довольно большим, и человек там мог пройти, только слегка нагнувшись. Впрочем, даже не из страха разбить голову, а из элементарной брезгливости. На дне трубы вечно стояли лужи и озерки грязи, а стены и потолок покрыты слоем бесцветной слизи от сырости.

-Эй, кто там? – нерешительно позвал старик. – Выходи…

Тишина была ему ответом.

-Стрельну сейчас! – предупредил Дед.

Снова тишина.

Дед Кривое Очко снова достал фонарик и медленно пошел вперед. Под сапогами сначала тревожно шелестела трава, потом зашуршал щебень и, наконец, зачавкала грязевая жижа. Дед еще пару раз крикнул, не получил ответа, и продолжил движение. Ладонь на прикладе ружья покрылась холодным липким потом, во рту пересохло.

Вдруг лучик фонаря выхватил впереди нечто, напоминающее сгорбленный, приземистый человеческий силуэт. Старик остановился, вскинул ружье.

-Эй, ты! Ну-ка…

Незнакомец обернулся.

Старик отшатнулся, увидев обтянутую старым противогазом голову, драную одежду и треснувшие стекла там, где должны были быть человеческие глаза. Но увиденное создание никак нельзя было уже назвать человеком. На старика накатила волна тошнотворной вони гниющего мяса. Дед пронзительно заверещал и выстрелил дуплетом в сидящее перед ним существо. Громкий рев и рычание почти заглушили звук выстрелов. Существо прянуло назад, остервенело замотало головой. Один заряд дроби вовсе прошел мимо, второй только задел бедро твари.

Чудовище вскинулось на дыбы и вдруг прыгнуло вперед. Старик шарахнулся, судорожно нашаривая патроны в кармане плаща и понимая в то же время, что зарядить ружье все равно не успеет. Каким-то чудом Дед увернулся от летящего на него существа, прижавшись спиной к трубе. Тварь пронесло мимо, она звучно шлепнулась в жижу, но тут же, почти моментально развернулась, причем сидя на четвереньках, и прыгнула снова. Дед Кривое Очко встретил ее в полете прикладом ружья, как дубинкой, удар пришелся точно в обтянутый резиной лоб. Но это не принесло никакого эффекта. Существо обрушилось на человека, как таран, смяло, опрокинуло на пол и придавило сверху всем телом. Дед снова заорал, пронзительно, истошно, но крик сразу же и захлебнулся.

Чудовище молотило старика руками и ногами, нанося сокрушительные удары руками и ногами. Хрустели переламываемые кости, мокро чавкала расползающаяся плоть, трещала рвущаяся одежда. Буквально за минуту от Деда Кривое Очко остался бесформенный окровавленный мешок, лишь отдаленно напоминающий изломанную человеческую фигуру.

Тварь, усевшись верхом на жертву, утробно зарычала и начала свое пиршество…


В Зоне все имело свою память. Небывалый катаклизм, пронесшийся над и так покалеченной и отравленной землей, будто бы вдохнул в каждый камень, в каждое дерево, в каждый кусок изувеченного и проржавевшего железа свою душу, свою мыслящую сущность. И теперь все здесь будто бы безмолвно стонало, давилось непрозвучавшим криком немой боли и страдания от одиночества и незаслуженного забвения. Зона имела свою душу, многоликую, многогранную, пугающую для людей, если бы те когда-то сумели и посмели в нее заглянуть.

Ржавый танк замер на краю оврага, задрав кверху орудие, словно грозя немым и затянутым тучами небесам. В распахнутые настежь люки постоянно сочилась дождевая вода и туманная морось. Танк стоял здесь давно, еще со времен Первого Взрыва. Зимой его заметал снег, превращая мощную когда-то боевую машину в бесформенный сугроб. Весной снег таял, нависал на броне сосульками, стекал капелью, открывая постепенно ветшающее железо, кое-где покрытое струпьями облазящей камуфляжной краски.

Танк тоже помнил много что… Его броня, приборы, кресла, рукоятки механизмов, траки гусениц.

Железнодорожный эшелон, теплые весенние дни, когда его везли, только что построенного, отлаженного, с еще необкатанным мотором, с несорванной землей черной краской на гусеницах, с сочащимися солидолом узлами и сочленениями. Остро пахло солярой, смазкой, кожей, краской, деревом, жирной гарью выхлопа. Запах нормально функционирующего механического организма. Внутри на приборной доске солдат, молодой механик – водитель острием гвоздя выцарапал «Света».

Это имя танк впитал, принял в себя. Участки металла, по которым пролегли царапины, давно уже выржавели глубоко, и сдери сейчас всю эмаль с панели, имя окажется вчеканенным, втравленным в металл. Имя безвестной девушки, которая неизвестно дождалась ли своего парня с той незабываемой страшной командировки.

Танк помнил ту страшную весеннюю ночь, когда эшелон прибыл на станцию, его разбудили и он, гневно рыча на наглых людей могучим мотором, подгребал гусеницами бетонный пандус, а потом щебень и пыльный гравий дороги. Танковую колонну гнали тогда к Припяти. Город был поражен невыносимым ужасом, люди бежали прочь от невидимой смерти, переполненные беженцами автобусы обгоняли друг друга, спешили по встречной полосе трассы. Танк, покачивая орудием, прощался с этими «Икарусами», увозящими людей оттуда, куда танк нес свой экипаж. Тогда не хватало тягачей и строительной техники, и танки использовались, мягко говоря, не по назначению.

Что-то невидимое жгло броню, как лучи солнца, хотя само светило не могло столь ощутимо припекать броневую машину. Танк не знал еще, что это радиация напитывает его металл, чтобы остаться там на долгие годы. Механик – водитель, тот самый, написавший имя своей подруги на приборной доске, день за днем гонял свою машину туда, к страшным развалинам четвертого энергоблока. Танк видел и запоминал все. Суету людей, безликих в резиновых масках противогазов с матерчатыми хоботами шлангов и костюмах химзащиты. Клубы пыли, такой же жгучей, как и невидимые, жгущие его лучи. Куски бетона, которые он, танк, ворочал вперед и назад широким, как плита, приваренным спереди за крепления отвалом бульдозера.

Однажды заглохла пожарная машина, и танк волок этот несчастный, парализованный, умоляюще смотрящий на него стеклами фар ярко-красный ЗИЛ добрый десяток километров до ремонтной станции, безжалостно заплевывая своего подопечного клубами перегоревшей солярки. Механик – водитель тогда проклял все на свете, громко матерился через противогаз, а потом вовсе содрал его и зажал зубами папиросу, яростно пыхтя чадящей «беломориной» в открытый смотровой люк.

Потом, неделю спустя молодому механику стало плохо, так плохо, что прямо посреди смены он вдруг сорвал противогаз, и его стало рвать желчью прямо на приборную доску и рычаги. Парня на руках вытащили из люка и унесли на носилках куда-то в большие палатки с нашитым на брезент красным крестом. Потом те, кто вечерами обмывали броню из мощных брандспойтов, говорили непонятные для танка слова: радиация, предельная доза, лейкемия, кома, реанимация, щитовидная железа… Танку было страшно, настолько страшно, что иной раз механизмы грозили отказать, но, сработанные на совесть, все же продолжали работать только из-за беззаветной преданности сотворившим его людям.

А потом все вдруг кончилось. Пришли люди, похожие на механиков, но не для того, чтобы обласкать танк уверенными и аккуратными прикосновениями сильных мозолистых рук, лечить и регулировать его. Другие, такие же умелые, но уже относящиеся к машине как к безнадежному инвалиду, которому уже не стесняются напрямую сообщать о скором конце и соответственно обращающиеся. С танка сняли большую часть приборов и механизмов, оставив только те, которые необходимы сугубо для движения, один из людей сел за рычаги, и танк попылил назад, по той самой дороге, которой попал сюда.

Его пригнали к палаточному поселку ликвидаторов. По броне долго лазали люди со странными приборами в руках, заглядывали в люк, под днище. Качали головами, что-то записывали в блокноты. И танк вдруг понял, что обречен. Для него свершилось самое страшное, о чем он даже не хотел думать. Его просто отогнали подальше, к заросшему бурьяном оврагу, и… бросили там. Кто-то жестокий напоследок засунул в дуло пушки брикет взрывчатки. Танк рвануло невыносимой болью, когда покалеченное орудие исторгло из дула клуб дыма. Бронемашина молча стояла, глядя в спины уходящим к автомобилю людям, и молча плакала солидольными слезами. Армейский УАЗ понимающе смотрел на старшего могучего собрата, уже брошенного здесь навеки, понимая, что в недалеком будущем его самого ждет примерно такая же судьба.

Потом прошли годы. Иногда танк навещали люди. Они приходили с молотками, ломами, гаечными ключами, свинчивали, сбивали, срывали, даже срезали миниатюрными автогеновыми аппаратами все, что только можно утащить, потом кряхтя от напряжения, заталкивали наворованное в кузова автомашин и уезжали. Еще сами не ведая, что странная энергия, напитавшая металл танка, до сих пор жгущая его изнутри, теперь испепеляет и их организмы. А машины, привозившие мародеров, каждый раз молча извинялись перед танком неведомо за что. Быть может, за то, что сами еще живые, могут ездить и быть счастливы этим.

Второй Взрыв только на время вырвал танк из мертвого ржавого сна, в который он погрузился. Неведомо от какой энергии вдруг вспыхнула невыносимо ярким светом, но тут же погасла мощная фара-прожектор. Это танк будто бы подал последний призыв о помощи. Но никто, понятное дело, на него не откликнулся. Он стоял теперь, всеми позабытый, брошенный, искалеченный и разграбленный. И только на приборной доске до сих пор можно было прочесть подернувшееся глубокой ржавчиной имя где-то живущей, наверняка счастливой и уже построившей судьбу женщины…


Человек остановился на краю большого оврага, рядом со старым, ржавым танком. Не спеша откинул с головы капюшон плаща, внимательно пригляделся. На дне гигантской промоины что-то светилось тусклым сиянием, изредка подрагивало и испускало еле заметные волны малинового света. Воздух вокруг дрожал, иногда вдруг раздавались слабые вспышки разрядов электрического тока и воздухе ощутимо начинало пахнуть озоном. А рядом с непонятным явлением висел в воздухе на высоте буквально метра от земли странный предмет величиной с кулак взрослого мужчины.

Предмет был темно-коричневый, как будто слоистый на вид, и неопределенной формы, однако то, что он висел над землей, уже указывало на его явно аномальные свойства. Закон гравитации пока никто не отменял, но к предмету это явно не имело отношения. Во всяком случае, человек, стоящий на краю оврага не слышал о левитации неодушевленных вещей.

Минуты шли, но ничего вокруг не менялось. Все так же дул сырой ветер, все так же ползли по небу серые облака, мокро и тревожно шелестела трава. Человек пошарил в кармане плаща и достал горсть гаек с привязанными к каждой из них длинными белыми матерчатыми ленточками. Выбрал одну, зачем-то взвесил на ладони, как бы прикидывая ее вес и расстояние до цели.

Тщательно прицелился и метнул. Гайка свистнула в воздухе, по касательной траектории чуть дернулась в сторону – видимо, ее сбил с толку затаившийся рядом не очень мощный гравиконцентрат – и на излете стукнула предмет. Гайка была в десятки раз меньше предмета, но тот легко, будто весил меньше такого же по размеру куска пенопласта, отлетел в сторону. Ловушка, которая и породила странный предмет, отреагировала на мелькнувший рядом металл треском электрических разрядов, маленькими молниями и слабым запахом озона. Негромко зашипела, загудела.

Человек инстинктивно шарахнулся назад. В горле пересохло, хотя на лбу выступили капли пота, пришлось судорожно сглотнуть и кашлем прочистить глотку. Но вроде все было в порядке. И человек, не сводя глаз с отлетевшего довольно далеко от ловушки предмета, пошел вперед, огибая промоину по краю, поминутно оскальзываясь на осыпающихся под ногами краях. Свалиться вниз, прямиком в ловушку, он вовсе не хотел. Знал, что бывает потом. Яркая вспышка нереального, мертвенно бледного света, мощные разряды молнии, прошивающие потревожившее ловушку тело, короткий, но страшный треск, заглушающий предсмертный полукрик-полувизг, а потом клубы черного, жирного, тяжелого дыма… А на месте тела несчастного живого существа оставалась гора пепла с торчащими из нее костями и уродливо оплавившимися металлическими предметами. Если же на месте человека была собака или еще какая животина, то могла сгореть и без остатка, даже пепел взлетал облачком и равномерно оседал на траве вокруг ловушки-убийцы.

…Предмет висел в воздухе в полуметре от сухой, колючей травы. Человек опустился рядом на корточки, вынул из рюкзака пластмассовый толстостенный контейнер, открыл его и аккуратно подвел под предмет, приподнял, чтобы находка оказалась внутри, и закрыл плоскую крышку на защелках, на которой до сих пор читалась надпись «Гвозди». Подобными контейнерами местный народ из ходоков пользовался часто – собирали по авто- и мехмастерским наследие совдеповщины, когда гвозди и шурупы аккуратно упаковывались в тару, которую можно было еще использовать по самым разным назначениям.

Контейнер с помещенной внутрь находкой нисколько не потяжелел, хотя, если его легонько встряхнуть, можно было слышать, как предмет тихо колотится внутри о стенки. Человек упрятал контейнер в рюкзак, затянул веревочки и набросил лямки на плечи.

Где-то далеко, за холмами со щеткой уродливого леса кто-то утробно взревел, потом рев перешел в протяжный вой. Человек моментально упал на одно колено и вскинул ружье, поводя стволами из стороны в сторону. Он знал – лучше посидеть так вот минут двадцать и поприслушиваться, чем встретиться нос к носу с обладателем такого зычного голоса. А проверять, кто это там разорался, ходоку совсем не хотелось. Он знал – Зона полна самыми разными, большими и мелкими, умными и тупыми существами, которых объединяло одно: агрессия и хищная натура, всегда однозначно враждебная человеку, которого твари воспринимали только как потенциальный обед. И если сам человек хотел выжить в этом совершенно чуждом и враждебном для него мире, то должен был принимать его правила и привыкнуть к однозначному отметанию своего статуса «царя природы».

Минуты шли за минутами, но рев не повторялся и из-за холма никто не показывался, как ходок ни напрягал зрение. А еще он очень хотел верить, что создания Зоны не умели становиться невидимыми. Ну, или, по крайней мере, пока еще не научились бывать таковыми. Хотя что сами ходоки знали о тварях, населяющих эту землю? Ничего. Человек вспомнил хотя бы тех, которых видел воочию и о которых слышал. Плоти, псы-нежити, зачастую довольно агрессивные вороны… Еще люди, потерявшие разум. Зомби, если брать аналогию со старыми зарубежными фантастическими фильмами. И все? Нет, не все… Кто еще бродит там, за горизонтом? Там, где за болотами, лесами, пустошами, за руинами Лиманска и мертвой страшной Припяти находился сердце зла, ЧАЭС? Несмотря на то, что было тепло, человек зябко передернул плечами. Никто и никогда не был там. Даже и не на самой Станции, а только в Припяти. Может, кто-то и собирался туда, уходил, как герой, как сумасшедший, вооружившись до зубов или полагаясь на Благословенье Божье, уходил, провожаемый восхищенными и насмешливо-саркастичными взглядами. И не возвращался назад. Да только вот о таких самоубийцах ходок пока что-то не слыхал. Зона была сплошным белым, а вернее, черным пятном, и никто не знал, что творится там, дальше, за буквально двух-трехкилометровой полосой окраины. Не говоря уже о центре. Земля мертвых городов, пугающих тайн и мрачных загадок искалеченной, осатаневшей и взбесившейся природы.


-Принимайте пополнение, - улыбаясь, сказал Савкин, показывая рукой на троих стоящих рядом с ним молодых людей, двух парней и одну девушку. – Думаю, из этих господ выйдет толк. Энтузиазм так и хлещет через край.

Сахаров, чуть нагнув вперед голову, как бы слегка набычась, а на самом деле борясь с постоянно подводившим его зрением, оглядывал «пополнение». Академик, как всегда, был молчалив и суховат в суждениях, тщательно взвешивал все свои слова и мысли. Круглов же, более открытый и добродушный по натуре, приветливо улыбнулся.

-Рад познакомиться. Юрий Павлович Круглов, доктор биологических наук.

-Эдуард, Игорь – представились парни.

-Света, - пискнула девушка и, словно чего-то устыдившись, отшагнула назад.

-Откуда вы к нам? – поинтересовался Сахаров.

-Московский биологический университет, - отрекомендовался за всех Эдуард. – Мы выпускники, имеем дипломы с отличием. Направлены к вам для помощи в исследованиях.

Круглов внимательно рассматривал паренька. Высокий, широкоплечий, высокий лоб с залысинами, весьма ранними для двадцати трех лет, нос чуть великоват, с горбинкой, острый подбородок, немного смешно выглядела длинная, с выпирающим кадыком шея. Темные волосы подстрижены коротко, взгляд прямой и немного настороженный. Как же не похож Эдик на полноватого Игоря и постоянно краснеющей и бледнеющей Светы!

-Присаживайтесь, ребята, - Сахаров указал рукой на легкие складные стулья, стоящие у стен бункера. – Давайте сразу, так сказать, на берегу, определимся, кто чем желает заниматься. Просто я уверен, что насильно мил не будешь, и потому не собираюсь привлекать вас к заведомо неинтересной работе. Итак, слушаю.

-Мне бы лично хотелось заниматься ботаникой, - неожиданно первой подала голос Света. – Конкретно - влиянием радиоактивного облучения на флору Зоны. У меня даже диплом на эту тему. Вот бы и хотелось найти ему применение здесь…

-Отлично, - похвалил Круглов. – Вот и определились. А мужчины что молчат?

Игорь явно хотел отмолчаться, и потому Эдуард взял инициативу в свои руки.

-Я хочу работать в полевых условиях, - сказал он. – Непосредственно в рейдах на территорию Аномальной Зоны.

Сахаров удивленно приподнял бровь.

-Однако, однако… Не ожидал такой прыти. А вам известно, какую опасность для людей представляет Зона? И что неспроста все наши экспедиции укомплектовываются отделениями спецназа, а иногда и боевыми вертолетами?

-Известно, - кивнул Эдуард головой. – Но я не хотел бы работать в кабинете, анализируя и исследуя то, что мне принесли и добыли с риском для жизни другие люди. Я хочу быть настоящим ученым, - чуть усмехнулся он. – А не белоручкой.

Сахаров поправил очки. Круглов почесал затылок.

-Что ж, похвально, - молвил он. – Мало кто так открыто изъявлял желание заниматься откровенно опасным и тяжелым трудом. Очень рад вашему стремлению. Думаю, мы подберем вам работу по интересам. Но… Вы хотя бы хоть раз в жизни держали в руках боевое оружие? Умеете стрелять? В любом случае, вам всем троим придется пройти курсы стрелковой подготовки, пользования защитным костюмом, приобрести навыки выживания. И уж поверьте мне, лишними они не будут. Вам покажут учебные фильмы и отрывки видеозаписей, которые нам удалось приобрести или сделать, для того, чтобы вы имели максимально полное представление о месте, куда попали. Мы не имеем права отпускать вас за охраняемый периметр без подготовки. Ибо для вас это означает почти стопроцентную гибель. Отнеситесь, будьте так добры, к моим словам максимально серьезно.

Трое молодых ученых уже без тени улыбки слушали Юрия, а в голове каждого бродили свои мысли. Но только один Эдуард смотрел прямо в глаза Круглову, как бы говоря всем своим видом: «Я пришел туда, куда и стремился. И теперь твердо знаю, чего хочу».

Если бы Круглов задался целью расспросить недавнего студента, а ныне выпускника-отличника знаменитого университета, то Эдуард мог бы рассказать много интересного о себе и о том, что именно привело его сюда, в лагерь ученых на краю Аномальной Зоны. Как его персональная судьба связана с этими землями. Как он сам, письменным ходатайством в Академию Наук попросился сюда и привел вполне веские доводы, чтобы эту просьбу удовлетворили. Но Юрию, понятное дело, не особенно хотелось копаться в личных делах молодого парня.

Может, и к лучшему.


Сырой ветер рванул край капюшона. Он холодом неприятно мазнул бы и по лицу, но ходок пять минут назад напялил противогаз. Дозиметр начал настойчиво пощелкивать, давая понять о повышенном фоне. Достаточно эффективные медицинские препараты существовали только в военных и медицинских разработках, стоили баснословно дорого и не продавались свободно. Ходоки традиционно лечились водкой. У каждого на поясе или в рюкзаке непременно имелась армейская фляжка с «огненной водой», коей и восстанавливали статус-кво своего организма.

Под сапогами тревожно шелестела полынь. Она здесь оказалась почему-то очень густой, но невысокой, буквально по колено, и вся поголовно сухой, как после зимы из-под снега. Будылья трепетали от шагов и стряхивали на кирзачи и штаны ходока горсти черной пыли. Мертворожденная жизнь… Ходок когда-то краем уха слышал, что слово Чернобыль происходит именно от слова «чернобыльник», сиречь полынь. Наверное, потому-то ее так много тут, буквально целые поля. Если бы не противогаз на лице, в ноздри бы забивался терпкий, пряный запах этого растения.

Человек стоял на высоком холме, а внизу лежала деревня. Она, конечно, была давным-давно заброшенной, люди ушли отсюда еще после восемьдесят шестого. Наверное, пара дворов здесь были жилыми еще до Второго Взрыва… Неизвестно, во что превратились эти обитатели после него. Но ходоку очень хотелось надеяться, что они либо умерли, либо их и не имелось вовсе. Человек внимательно рассматривал деревню. Теперь он вовсе не торопился.

Прямо под холмом навеки замер древний автобус марки «ПАЗ», от которого теперь остался лишь проеденный насквозь ржавчиной корпус и вросшие в землю давно сдутые скаты колес. Ходоку почему то всегда было очень жаль такие вот брошенные на произвол судьбы автомобили Зоны, рассыпающиеся от коррозии, с выбитыми окнами, распахнутыми дверями, перекошенные, с проткнутыми или просто спущенными шинами, мертвые, страшные и несчастные. Как бы всем своим видом говорящие людям: «что же вы, разумные, всесильные наши создатели? Сначала строили нас на хитроумных конвейерах, гордились нами, сдували пылинки, кормили бензином и маслом, катали в нас ваших детей и подруг, ремонтировали и укрывали от непогоды в гаражах, а теперь просто так бросили и забыли, сбежали от созданного вами же кошмара, напитавшего наши тела невидимой смертоносной отравой. Вы бросили нас, как не бросаете никогда своих сородичей, пусть даже безнадежно больных, заживо гниющих от проказы и сифилиса, сходящих с ума от рака или СПИДа. Вы построили нас ради удовлетворения своих нужд или откровенных капризов. Сделали рабами. И теперь предали»

Ходок избегал встречаться глазами с «взглядом» мутных фар брошенных автомобилей, видя в них горький, молчаливый, никогда и никому не высказанный упрек. Могильным холодом и сухим запахом ржавчины веяло от этих скелетов самоуверенного людского превосходства. В Зоне их было много. Очень много. Целые кладбища брошенной, зараженной, облученной, безнадежно изгаженной, сломанной и разворованной предками ходоков на цветные металлы техники. Гражданские легковушки, мотоциклы, автобусы, трактора, сельхозтехника, пожарные автомобили, вертолеты, БТРы и даже танки. Всех их объединяло одно – посмертная обида на предавших и бросивших их людей.

Особенно много ее осталось здесь после Первого Взрыва. Люди в панике бежали из этих мест, их вывозили целыми семьями, не давая взять с собой почти ничего, имущество оставалось в домах и квартирах. Машины зачастую тоже просто бросались в гаражах или на стоянках. Когда речь идет о спасении собственной жизни, о железе как-то не думается. Человек на холме сейчас почти физически ощутил тот стайный, панический страх, гнавший людей прочь от зараженных мест.

Военная и пожарная техника осталась от ликвидаторов последствий аварии. Тяжелые бульдозеры, самосвалы, бензовозы, подъемные автокраны, экскаваторы, тягачи… Все это честно исполнило свою миссию, перевернув и сдвинул килотонны земли и песка, цемента и стали, щебня и гравия, чтобы почти потушить пожар развороченной атомной печи и потом воздвигнуть над ней исполинский Саркофаг. Потом же, разумеется, дезактивацией техники никто заниматься не стал. Ее просто согнали на большие пустоши, могильники, поставили ровными шеренгами и так и бросили на произвол дождей, ветра, мародеров и времени.

Ходок часто слышал от стариков, ветеранов этих мест, как группы отчаянных искателей наживы прорывались через кордоны и блокпосты военных, проникали на такие кладбища автотехники и ночами напролет свинчивали, выламывали и срезали с брошенных машин все, что только могло пригодиться себе в личное хозяйство, для продажи или в пункт приема цветмета. Повышенный радиационный фон, как правило, никого не останавливал. А потом у людей как-то незаметно, сами собой развивались рак, лейкемия, лучевая болезнь, рождались дети-мутанты или вообще не могло родиться уже ничего. Смерть рвалась в виде незаметных глазу, обонянию и осязанию лучей из любого куска металла, стекла, дерева и камня. И не было этому ни конца, ни края.

После Второго Взрыва сюда уже не заглядывал никто. Зона сама закрыла кладбища чередой практически непроходимых ловушек или «горячих пятен» радиации. Ходоки не отваживались забираться туда, по старой памяти стремясь разжиться куском дюраля или алюминия. Стоит ли оно смертельного риска собственной жизнью?

Но это уже решал для себя каждый сам. Как, например, человек на холме.

Над проклятой землей дул сырой, холодный, порывистый ветер. Ходок втянул ноздрями через фильтры противогаза тревожного воздуха, еще раз напоследок оглядел окрестности и решительно пошел вниз.

Постоянно, там и сям ему попадались проплешины в траве, оставшиеся на месте исчезнувших ловушек. Зона сама ставила их сугубо по своему усмотрению, сама же и уничтожала их, точнее, переносила с места на место, как капканы в подвале, где живут мыши и крысы. Ходок шел осторожно и очень внимательно, глядя под ноги и через каждые шагов двадцать кидая гайку с привязанной к ней матерчатой ленточкой, потом разыскивал ее и швырял снова.

Пока это был единственный более или менее действенный способ распознавать ловушки. Причем изобрели то его даже не сами ходоки, а почерпнули сведения в одном советском фантастическом романе, где описывались примерно сходные условия. Этот метод успешно сработал и здесь. Причем спас жизнь далеко не одному десятку отчаянных людей. Причем в ход шли именно гайки. Они, как на заказ, были увесистыми, снабженными отверстием для ленточки (с ней гайку легче заметить в траве и наблюдать за ее полетом), а также металлическими, так как многие ловушки реагировали на металл гораздо лучше, чем на камешки или, скажем, сосновые или еловые шишки. Это все было проверено и доказано опытным экспериментальным путем.

Некоторые ловушки были заметны прямо так, невооруженным взглядом. «Разрядники» искрили и шипели тысячами мелких, жалящих молний, тем более возле них резко пахло озоном, и все пропитывалось статическим электричеством буквально до намагничивания. «Лифты», или «прыгуны» выдавали себя постоянным дрожанием воздуха, как будто он постоянно шел волнами и даже был плотнее и как то слоистее, что ли. «Плеши» напоминали пятна на земле, где почва была продавлена по периметру ловушки на добрый десяток сантиметров, даже бетонные плиты крошились буквально в песок, и все это напоминало гигантский бесформенный след неведомого зверя. Там, внутри, сила земного притяжения увеличивалась в тысячи раз, и даже гаечка, пущенная в «плешку» не пролетала дальше десятка сантиметров за границу и моментально, как пуля, уходила в почву. Те же вороны, попав в зону действия ловушки, превращались в настоящие тени, размазанные по спрессованной, растрескавшейся земле.

Другие же ловушки были далеко не такими «честными», а наоборот, словно подстерегающие жертву, заинтересованные в приносимой смерти. Те же «горячие пятна», зоны многократно повышенного уровня радиации, где счетчик Гейгера захлебывался истеричным треском или вовсе выходил из строя, так как не мог зафиксировать тысячи рентген радиационного фона. Человек, случайно перешагнувший границы «пятна» моментально набирал такое количество «рентген», что смерть наступала буквально через пару часов. Несчастного трясло, заживо облазила кожа, волосы, он исходил кровавым поносом, рвотой, из носа струилась слизь, шея распухала до диаметра хорошего бревна. В принципе, в особо мощных «пятнах» можно было так и остаться навеки, радиация убивала за считанные минуты. Удивительно, что за пределами ловушки фон не превышал обычно немного повышенного, в целом нормального для крупного города. Почему было именно так – не знал никто.

Были, конечно, еще много видов ловушек, но они таились где-то в глубине Зоны, куда еще не ступала нога человека. И не было повода полагать, что они были «добрее» тех, что уже изучили ходоки. Например, однажды «несун» Костик Шумов притащил россыпь странных кристаллов цвета густой мочи, просто положив в карман штормовки. И, эксперимента ради, решил насыпать на бумажку и поджечь ее, дескать, глянуть, что выйдет в итоге. А вышло печально. Кристаллы вдруг громко зашипели, зачадили, застреляли искрами и превратились в капли ярко-желтого желе, которые моментально проедали, как сверхмощная кислота, все, что было вокруг. Включая и руку самого Костика, в которой он держал бумажку. Руку ходок потерял, кисть ему пришлось отрезать в больнице, но хоть жив остался, правда, убрался восвояси. Но не всем, далеко не всем так везло.

Зона не прощала дурных опытов над собой.

Один из случаев произошел буквально на глазах идущего к заброшенной деревне ходока. Два молодых балбеса, Упсель и Пупсель, как их и запомнили остальные свидетели эксперимента, притащили откуда-то ком легкой рыжей ваты, только почему то остро пахнущей ментолом. Пробовали поджигать – не горит. И в воде не тонет. На стрельбу по ней из пистолета реакции не дала. И неизвестно, чем бы кончилось дело – скорее всего, выкинули бы на мусорку к едрене фене – но кто то из приятелей умудрился перевернуть на вату бутылку пива. Неизвестно, что именно добавляли в напиток местные умельцы по розливу и производству, но вата отреагировала на пиво (а может, на содержащийся в нем спирт) неожиданно. Она страшно зашипела, раздулась, и вдруг выстрелила во все стороны пучками острейших и тонких, как иглы, затвердевших клочьев. «Стекловата» буквально за секунду умудрилась погубить всех, кто был в подвале, ни много, ни мало как пять человек, в том числе и первооткрывателей-балбесов. Остальные ходоки, сунувшись в подвал, нашли чудовищно изрешеченные и буквально изодранные в клочья человеческие тела. Клочья «ваты» пронзили даже бетон стен и толстые лиственничные доски стола…

Ходок, вспомнив про это, невольно подавил приступ легкой тошноты. Он был один из тех, кто помогал потом доставать из заброшенного подвала эти трупы, буквально разваливающиеся в руках, сгребать в ведро и полиэтиленовые пакеты раскромсанные внутренности и отмывать кровь с пола и стен. После этого охота проводить эксперименты с порождениями Зоны отпала у всех начисто.

Правда, по слухам, которые ходок краем уха слышал от других деятелей, нашелся какой-то гений по кличке Химик, который вроде как понял суть странных предметов, порождаемых ловушками, и научился ими пользоваться, в том числе каким-то образом активировать их, вызывая рождение самих ловушек, практически ставить по своему усмотрению «мины». Ходоки побаивались Химика, но никто даже не знал, где он есть и кто он такой. Не иначе как гениальный ученый, дорвавшийся до самого обширного поля экспериментов в истории человечества…

…Деревня встретила ходока мертвой тишиной. Разве что ветер негромко шелестел в плешивых кронах деревьев и сухих кустах, волновал жухлую полынь. Страшно было здесь от царившего запустения, среди призраков домов и скелетов умирающей цивилизации. Человек медленно вышел на центральную улицу и встал рядом с покосившимся столбом линии электропередач. «Никогда не стой на открытом месте больше пары секунд. Ты идеальная мишень и объект для наблюдения» - основное правило разведчика и диверсанта.

Многие дома покосились, просели, крыши сгорбились, с них свисали клочья рубероида или расколотые шиферные листы, окна зияли оскалами выбитых стекол, болтающиеся на одном шарнире ставни напоминали куски плоти на полусгнившем лице мертвеца. От заборов, некогда нарядных и выкрашенных масляной краской, теперь остались гнилые дрынья штакетника, покосившиеся или вовсе упавшие. Двери почти всех домов были заперты. Видимо, хозяева когда-то убегали в спешке, но еще рассчитывали вернуться, и потому закрыли свои жилища. Не зная, что покидают их навек. А мародеры обходили эти места стороной. Стекла же повышибало Вторым Взрывом и периодически творящимися страшными Выбросами.

Со столбов, стоящих вдоль улицы деревни, свисали оборванные провода. А вот сами провода заросли чем-то неведомым, очень напоминающим мочало, только грязно-ржаво-рыжего цвета. Длинные бороды этой гадости свисали буквально до земли, и пряди, как казалось человеку, периодически шевелились сами собой, без воздействия ветра. Ходок задумался, вспоминая, видел ли он где-то что-то подобное. Выходило, что нет. Что же ждать от этого «мочала»?

За крышами домов поднимались несколько силуэтов двухэтажных бараков. Наверное, там находился центр некогда населенного пункта. Человек вышагнул из-за столба и зашагал по улице, вскинув ружье. Патроны в стволе он заблаговременно заменил зарядам с картечью, причем каждая свинцовая горошина была когда то надсечена зубилом, сквозь разрез пропущена стальная проволока-струна и все заклепано молотком снова. При вылете из ствола картечь летела «цепью» и буквально разрубала тело жертвы, рассекая его струной и пробивая картечинами, что в разы увеличивало поражающую способность заряда.

Улица, некогда плотно наезженная и даже посыпанная щебенкой, теперь заросла бурьяном и вездесущей полынью буквально по колено высотой. Человек шел медленно и очень осторожно – в траве могли скрываться самые разные сюрпризы, начиная от неведомой и незаметной ловушки, заканчивая тривиальной миной, ямой или даже просто палкой с гвоздем, которым великолепно можно проткнуть ногу. В условиях Зоны это вполне могло закончиться моментальным заражением мутировавшим вирусом, гангреной и смертью. А помощь оказывать тут некому. Даже здоровому выжить непросто, не говоря уже о раненом.

По улице пронесся, ввинчиваясь в уши, протяжный скрип. Ветер качнул приоткрытую ставню одного из домов. Это заброшенная деревня здоровалась с живой душой. «Я тебе тоже очень рад» - подумал ходок, замирая. Постоял пару минут, двинулся дальше. Пройдя с десяток шагов, он решил свернуть во двор одного из домов.

Калитки на заборе уже не было, она лежала в густой траве, бурьян пробился через полусгнившие ажурные досочки, из которых и была набрана дверца. Сад во дворе давно превратился в буйные заросли перекрученных, причудливо изогнутых и практически лишенных листьев кустов и деревьев. Лезть туда не имело ни малейшего смысла. Можно было вполне реально напороться на острый сук или словить в тело занозу или колючку. Ни один ботаник не разобрался бы вовек в природе мутантов, в которые превратились тривиальные и безобидные яблоньки, груши и сливы.

Загрузка...