Студент богословия

Поручение

пустом гараже, осклабившемся на улицу, студент богословия просыпается. Лежа на боку, он я постепенно приходит в себя, устремив пустой взгляд в яростный свет снаружи. Стрелы травы пронзают мостовую — они так раскалены, словно вот-вот вспыхнут. Он поднимается. Солнечные зайчики пляшут в глазах, расцвечивая тени.

Этим утром он не идет к Вудвинду, но тащится сквозь свет — собрать ингредиенты для сегодняшнего опыта. Проблуждав два часа, он находит химический магазин на улице Джека-Фонаря — безликое место: простые металлические полки с бутылками, прилавок и невзрачный старик за ним, выдувающий пробирки из стекла тыквенного цвета.

Студент богословия притворяется, что разглядывает товар, смущаясь, как всегда, когда надо что-то купить. Он бросается к прилавку, но вынужден ждать, пока продавец не закончит выдувать очередной прибор. Наконец, ему удается обменять грязную банкноту на шесть длинных серебристых жестянок с формальдегидом в коричневом бакалейном пакете. Небольшая остановка по пути домой — купить хлеба у уличного торговца с обезьянкой, и он возвращается в гараж, готовый ко всему.

Сперва он выходит — накидывает горку крошек, разломив хлеб. Опускается на колени неподалеку и ждет. Все тихо. Не отрывая глаз от кучки, он начинает еле заметно раскачиваться взад и вперед, чувствуя, как пальто ездит по плечам. В висках стучит кровь. Он движется медленно, вполголоса напевая, сжигает на голой земле короткую молитву на чеке за формальдегид и чертит надпись — спичкой в золе. Ладони щиплет, тепло поднимается до самых плеч, радостно, словно внутри его рук бегут тонкие серебряные нити накала. Студент богословия сидит, раскачивается и ждет.

Ящерица появляется из заросшей дыры в стене. Бесстрастно — от крайней сосредоточенности — оба смотрят на горку крошек. Студент богословия подманивает ящерицу, тихо выдыхая через нос струю жаркого воздуха — так трутся друг о друга соломинки. Ей нравится звук. Ящерица крупная — около фута длиной. Кружась, она приближается к хлебу. Глаза студента богословия чернеют, словно их застилают два грозовых облака, две тучи мух. Ящерица подходит ближе. Начинает есть крошки.

Рука студента богословия взлетает и, ударив ящерицу в висок, отбрасывает ее набок. Меся лапами воздух, тварь содрогается и умирает. Студент богословия вскакивает, бросается в гараж и появляется снова — с пакетом и ведром. Спешно вскрывает жестянки и выливает формальдегид в ведро — до последней капли. Хватает ящерицу и опускает ее в раствор. Она кольцом скручивается на дне. Глаза студента богословия слезятся от едких испарений. Осторожно он закрывает ведро доской и придавливает ее кирпичом. Примерно через день раствор будет готов, прогревшись на солнце. Помедлив, чтобы нарисовать на ведре углем особый знак, студент богословия отправляется к Вудвинду.

Офис пуст, в здании тихо. Студент богословия сидит, заполняя тетрадь, каждый росчерк ручки царапает пустоту, пока и этот звук не замирает. Комната затаилась, нечто невидимое собирается по углам. Подняв глаза от страницы, он понимает, что это место более чем заброшено, здесь никогда никого не было и кабинет ему снится — или, возможно, он сам снится кабинету.

Студент богословия отталкивается от стола. Подходит к окну, но город снаружи замер. На улицах ни души. Декорация? Развернувшись, он осматривает кабинет: пол, стены, потолок, мебель — все из знакомого потемневшего дерева, местами испачканного чернилами. Это место могло быть вырезано из одного ствола или даже выросло подобным образом.

Ручка и тетрадь ждут на столе. Неосознанно, он опускает тетрадь в карман. Обшаривает стол Оллимера в поисках фрагментов Каталога.

Что ты делаешь?

Пытаюсь найти клочок бумаги, который Оллимер недавно достал из дупла.

Какой бумаги?

Фрагмент Каталога Неизвестных Слов… оригинал был уничтожен… он как-то показал мне одну из записей…

Не лучше ли его подождать?

Я ему не доверяю. То, что я ищу, он получил от оро, того самого, что отправил меня к Магеллану — учиться ритуалу с формальдегидом… разве не помнишь?

Оро?

Да… древесный дух.

Хочешь сказать, ты роешься у него в столе, подозревая, что он заодно с деревьями? С дубами, владеющими Каталогами?

Студент богословия гремит ящиками Бландингса, затем — Хаусхолдера. Вдруг они тоже вовлечены?

Внезапно он останавливается. Слышит что-то. Замерев, обращается в слух, но улавливает только звук собственного дыхания и сердца.

Затем тихий звон раздается вновь: это монеты ударяются друг о друга — возможно, в соседней комнате.

Медленно, пораженный, он подходит к стене, ставя ноги так осторожно, что в воздух не поднимается ни пылинки, и прижимает ухо к прохладной деревянной панели.

Монеты падают, одна за другой или парами.

Он чувствует, как пылает его лицо, воротничок становится слишком тесным. На миг ему кажется, что в висках стучит лихорадка — отдается под сводами скул и лба, дыхание застревает в горле. Что-то шевелится у него в животе, он хочет встряхнуться или рухнуть на пол, но замирает, дыша ртом.

Это занимает много времени, но студент богословия наконец выходит в коридор, не зная, чего ждать. Снаружи никого нет. Всё на своих местах, как и всегда, но вокруг — ни души.

Звон раздается снова, у него за спиной, он оборачивается и понимает. Прежде он этого не замечал, но обои на стене натянулись, скрывая дыру размером с дверь. Прошлая неделя выдалась душной и влажной, бумага просела, и отверстие стало видимым. Звук исходит оттуда.

Словно в бреду, он делает шаг вперед и пальцами разводит обои. Красная и бархатистая на ощупь, бумага легко расходится по шву, пропуская его вглубь стен, расступаясь, как занавес. Тьма постепенно рассеивается, и он видит две свечи, горящие на крохотной полке высоко над головой. Они освещают маленькую фотографию цвета сепии — женщину с бесстрастным лицом и прозрачными глазами. Под полкой покоится мистер Вудвинд. Он крепко спит, сложив руки на груди, прислонившись к поставленной вертикально доске.

Очнется ли он? Студент богословия крадется мимо и вновь слышит звон монет — совсем рядом. Он замечает улыбающуюся мисс Вудвинд — за карточным столом, покрытым белой скатертью, — с весами и мини-сейфом. Китайский фонарик струит красный свет по кисточкам и кровавит ее белое платье. Ему кажется, что между ними — вуаль теней, он видит ее отчетливо и в то же время смутно, как размытый снимок. Она протягивает к нему ладонь.

Он взмахивает руками:

— Что?

— Вашу тетрадь! — отвечает она с усмешкой, свет мерцает у нее на лице, играя цветами губ и глаз, висков, ямочек — на щеках и на подбородке, словно в калейдоскопе.

Студент богословия протягивает тетрадь, приближаясь, входит в волну аромата, клубящегося вокруг нее, словно стеклянный туман. Мисс Вудвинд аккуратно кладет тетрадь на весы. Несколько мгновений оценивает ее тяжесть, сравнивая с тем, что было прежде, прикидывает, сколько слов он собрал, и высчитывает плату, сверяясь с таблицей. Достает из мини-сейфа семь тяжелых золотых кружков и, держа их кончиками пальцев, роняет ему на ладонь так, что ногти — мимолетно — скользят по его коже. Это — все, что нужно было сделать. Теперь он не забудет ни ее взгляда в сиянии золота, ни касания ее руки. Довольная, она улыбается.

Снова — поворот не туда, он оглядывается вокруг в тревоге, потерянный. Дороги сплетаются, меняют направление, он узнает здания, но не улицы. Студент богословия идет вдоль железнодорожных путей, новый поезд, окутанный выхлопом, гонит перед собой жаркий воздух и густые клубы пыли, электричество бежит по синапсам. Эти поезда мчатся в вышине, туннели буравят здания, а не землю, рев разносится по ресторанам, отелям, домам, церквям, библиотекам, больницам. Студент богословия еле плетется, сбитый с толку, обливаясь потом из-за поездов, желая одного — сесть за стол рядом с ней и смотреть, как она выводит слова, колонку за колонкой. Он с радостью превратился бы в зеркало — в стекло, просто чтобы быть под рукой и наблюдать за мисс Вудвинд, купаясь в ее прохладном дыхании, или в линзу, чтобы она глядела сквозь него и сияние ее глаз оседало на нем, словно иней. Эти мысли изгоняют все прочие. В бреду и смятении он садится в поезд.

Сиденье под ним покачивается, все глубже погружая его в грезы. Они мчатся сквозь внутренности какого-то общественного здания, мимо проносятся лампы, сливаясь в горизонтальные полосы света, влажное зловоние сочится из вентиляционных отверстий. Сквозь собственное блеклое отражение он видит, как туннель по обеим сторонам обрывается, ржавые рельсы тянутся мимо безжизненной серой земли, грязных луж и залитых светом ламп островков, на которых лежат, отдыхая, мужчины в спецовках.

Он едет долго, поток людей движется к выходу: мужчины в костюмах, ликторы, старухи. По вагону носится стайка мальчишек.

Фрагменты, неоформившиеся мысли еще роятся в голове, но он немного трезвеет. Они вновь вырываются на солнечный свет, поезд визжит, жалуется — старый металл печально вздыхает — и останавливается на мощенной плиткой станции с покатой кровлей из дымчатого стекла. Двери с шипением расходятся.

Рука хватает его за запястье и вытаскивает наружу. Прежде чем он успевает отреагировать, двери закрываются, и поезд выползает на улицу. Машина у него на пути задевает кучу мусорных контейнеров, пытаясь избежать столкновения. Студент богословия оборачивается и понимает, что остался на платформе один. Теперь он узнает станцию. Видит снаружи знакомые улицы и здания, знакомый город.

Из дневника студента богословия, недавно: «Теперь я замечаю этих котов повсюду. Прошлой ночью встретил одного, альбиноса. Он привел меня в больницу, которой я прежде не видел. Жуткие кирпичные дома и натриевые лампы. Всякий раз, как я гуляю во тьме, они рядом».

Гараж был всего в двух кварталах от станции. Пошатываясь, студент богословия вваливается внутрь и падает в выпотрошенное кресло. Собирается с духом, ищет силы. Больше никаких чувств. Очистив сознание, он возвращается к ведру. Кто знает, сколько прошло времени?

Втащив ведро внутрь, он садится перед ним на цементный пол. Стряхивая последние странные впечатления этого дня, смотрит, как вечернее солнце золотит его руку сквозь затянутое паутиной окно. Убирает кирпич и доску. Холодный мертвый запах безвременья не вырывается из ведра, но внезапно окутывает его, словно собственный. Варан лежит внутри, побледневший и сморщенный.

Студента богословия привели сюда, чтобы научить этому. Пока он не знает зачем.

Теперь никаких молитв, лишь тишина. Он опускает руки в ведро — так, что касается дна. Кончики пальцев тревожат тяжелый густой осадок. Взвесь впивается в ладони, поднимаясь с кожи и манжет ледяным паром. Он делает так, как показывал Магеллан. Распыляет формальдегид — выдохом и случайным словом, отправляет капли в полет. Крохотные, они парят в воздухе как снежинки. Он дает им упасть — вскипеть у себя на лице. Вдыхает.

Мгновение он сидит, чувствуя, как пар вползает в ноздри, в легкие. Глаза застилает тень, хриплый голос шелестит в ушах и проникает в голову, иссохшие руки тянут за глазные нервы, сминают изнутри носовую перегородку, царапают гортань.

Жар пустыни обрушивается на его прохладную кожу, пригибает к земле. Раскаленная почва обжигает живот, глаза смотрят в разные стороны. Сухие звуки, щелчки, вздохи: трава расступается перед ним, насекомые с лицами мумий спешат убраться с дороги, гром шагов, гиганты повсюду, свет полосами падает на лицо, населяя мир раскаленными добела призраками, гулкая земля, гулкий воздух, бессмысленный шум. Опустошенный, сорвавшийся с якоря, посеревший студент богословия, отпуская видение, валится, содрогаясь, на пол гаража.